Все в прошлом. Детсадовские страдания

 
 Детсадовские страдания

          Неделя поисков и я устроилась на три месяца воспитателем в детский садик.  Помог мой педагогический диплом. Помог устроиться на работу, но никак не в организации работы. Методику в институте мы изучали с точки зрения методологии преподавания и очень мало (примерно 32 часа)  с точки зрения воспитания подрастающего поколения, особенно в возрасте трех-четырех лет.
           Первый день работы. Катастрофическая безграмотность в области педагогики, детской психологии. Беспомощность. Я поняла, что любить свое дитя – это одно, а чужих по восемь часов в день? –  это пытка. Но, нужно работать.
          Плакали дети, плакала я, они не ели и я за первый день и воды напиться забыла. Пришел день второй, третий … Постепенно нащупала тон разговора с ними, поближе узнала плакс, балованных, нелюбимых и очень любимых своими мамами малышей. Повела с няней на прогулку, раскрылись души их маленькие мне навстречу и стали они для меня родными. Пишу эти строчки и думаю (не знаю, правильно ли):  чужих детей любить самозабвенно легче, чем своих. Почему? Есть возможность отдохнуть от них, перерыв в общении помогает осознать, что сделал правильно, что нет, наметить воспитательные приемы. А свои  дети – это постоянная забота, тревога (особенно, если ребенок болезненный или с диагнозом …). Что-то меня на философию потянуло. Те три месяца – мой «урок», как говорят монахи, получая задание, на всю жизнь.
         В августе Гороно прислало распоряжение  сделать август санаторным месяцем: усилить питание, с тем, чтобы дети прибавили в массе. Сказано – надо делать. Как мы их закармливали – картина, достойная кисти хорошего художника. Завтраки и обеды сопровождались криками, плачем истериками по очереди: сначала детей, а затем воспитателей, нянь, поваров и заведующей.
          Садик был маленький, располагался среди жилых домов. Поэтому на истерический групповой вопль из садика, над забором появлялись головы соседей с сочувствием и рекомендациями как их кормить, чтобы ели и не орали. Но так было первые три-четыре дня. Потом придумали.  Радио, чтобы включать Моцарта, как сегодня включают музыку на передовых фермах для коров, не было. Поэтому каждый день один из сотрудников  должен был давать «концерт» во время обеда, независимо от занимаемой должности.
          Я придумала, я и начала со сказки. Получилось чудесно. На второй день Мария, воспитатель второй группы спела несколько песенок. Дети таращили глаза на новшество и, видимо от растерянности, открывали ротики, а мы им вкладывали туда то, что называлось усиленным питанием. Примерно, как по рассказу  известного героя, в их селе откармливали индюшек орехами к праздничному столу. Настала очередь дяди Семена сторожа и по совместительству дворника. После первых же слов его военных частушек мы обомлели. Даже дети, открыв рот для очередной порции каши, закрыть их не смогли.  Таких залихватских частушек с притопами и прихлопами,  помаргиваниями и цыганским трясением плечами из нас не видел никто, а дети тем более.  Съели все. Все были счастливы в этот день.  А на второй – забастовка. Забастовщики выдвинули только один лозунг: пусть поет дядя Семен. И он пел, пел почти месяц. Закончился санаторный месяц, закончились дяди Семеновы мучения. Мы заняли первое место. Мамы не могли нарадоваться на своих посвежевших чад и только одному удивлялись:  почему дома  ужин должен был сопровождаться концертом по радио?

                (Продолжение следует)