Практика

    После третьего курса нас послали на практику. Я напросилась на площадку. Девушек распределили по проектным институтам, по отделам стройуправлений, а парней и меня на стройку. Мы с Толиком снова в одной бригаде.
    Первый день практики, сухопарая угрюмая женщина Зоя повела меня в вагончик рабочих. В вагоне пахнет потом, грязными носками и битумом. Рабочие меня будто не видят, переодеваются в рабочую одежду и, бурно матерясь, делятся новостями. Я замерла столбом. Зоя прикрикнула:
    – Что застыла? Работать пришла, или зырить по сторонам. Норму за тебя никто не сделает. – Смутившись, я взялась за подол платья. Мужики обернулись и, с интересом разглядывая меня, стали обмениваться неприличными впечатлениями. Под наглыми взглядами я опустила подол, достала из сумки брезентовые штаны, которыми папа снабдил меня. Обернувшись к «зрителям» спиной застегнула ширинку. Но платье хочешь, не хочешь, надо снимать. Публика сгорает от нетерпения.
    В вагончик зашёл мужчина средних лет. Один глаз косит:
    – Быстро на работу, мать вашу. Как деньги получать, вы первые, а работать будет чужой дядя... – Увидев меня, он расплылся в улыбке. – Будем знакомы, Дмитрий Серебрянский, мастер этого сброда. Вы, как я понимаю, Лариса? – Я кивнула. – Ларачка, вам тут не место. Берите вещи и добро пожаловать в прорабку. – Он взял мою сумку с вещами. – Сегодня на площадку не пойдёте, будем знакомиться с проектом.
    Поднявшись по шатающейся железной лестнице, мы в таком же вагончике, но меньше. Деревянные лавки, прибитые к полу. Письменный стол, завален чертежами. На углу стола грязный телефон. В дальнем закутке притулилась печка «буржуйка».
    – Хочешь звонить подружкам или мамочке, не стесняйся. – Он вышёл. «Повезло, – решила я, – среди сброда нашёлся истинный джентльмен». Найдя веник за печкой, я подмела пол, сложила чертежи, намочив из грязного графина тряпочку, протёрла телефон. В дверь постучали. В прорабку вошёл Толик, удивлённо спросил:
    – Что ты здесь делаешь? – Я радостно объясняю, что встретила рыцаря, который спас меня от грубых мужланов. Толя грустный.
    – Толик, случилось что?
    – Ночью у старшего сына приступ аппендицита. Ночью ездил с ним в больницу. Жена не может, слабая после родов, и малыша надо кормить. Операция прошла нормально. Но я опоздал на работу. Можно позвонить? Жена волнуется.
    – Дима добрый, он всем разрешает звонить. – Не успел Толик поднять трубку, в прорабку зашёл мастер. Увидев Толика, рассердился:
    – Посторонние в помещении? Кто позволил трогать рабочий телефон? Твой хахаль? – Я удивилась смене настроения Димы.
    – Мы с Толиком из одной группы, Толик женат.
    – Жена не стенка, подвинуть можно. – И Толе. – На практику? – Тот кивнул.
    – На работу являться без опозданий! Выгоню к чёртовой матери. – Толик начал объяснять причину. – Мне плевать на твоих щенков. Меня интересует лишь работа. Усёк. – Я думала, Толик напугается, но тот ответил не менее жёстко:
    – Усёк! Теперь слушай меня: девчёнку не обижать, дело будешь иметь со мной!
Они ушли. Вскоре Дмитрий вернулся и, подойдя ко мне, протянул шоколадку.
    – Прости, Ларачка, среди этого быдла озвереешь.
В двенадцать Дима принёс мне горячие чебуреки и маленький кулёк, где вкусно краснеют первые клубнички.
    – Угощайся. Рынок рядом. Надеюсь чебуреки не из кошатины. – Я улыбнулась, не поняв слово «кошатина». Он меня кормит. Смеясь, ловлю губами сочные ягоды.

                ***

    Так изо дня в день. Димочка приносит свежие ягоды с рынка, или шоколадку, или букетики полевых цветов, что растут на пустыре. Скоро я сама стала бегать на рынок, покупать нам что-нибудь вкусненькое… Дима не возражает.
    В мои обязанности входит заполнять журнал по технике безопасности, обходить траншеи, наблюдать, кто что делает, записывать, показывать Диме. Дима объяснил: это надо, чтобы познать рабочий процесс. Видя меня, рабочие вскакивают с мест, начинают копать или кайлом махать, цедя сквозь зубы ругательства. Подошёл Толик:
    – Работяг закладываешь? – Пытаюсь объяснить, что «познаю рабочий процесс».
    – Познавай, познавай, только совесть не теряй. Кстати, в платье не подходи к краю траншей, срываешь этот самый процесс.
    На следующий день я вырядилась в элегантные брючки и прозрачную кофточку, из-под которой просвечивает кружевной бюстгальтер.
    – С ума сошла? – Выловил меня Толик. – Зачем мужиков провоцируешь? Когда была в платье, не работали лишь те, что в траншеях, теперь не работает никто!
    Я стала надевать обычные брюки и кофточку. Как-то, когда переодевалась, зашёл Дима:
    – Не обращай внимания, я за записной книжкой. – Это стало повторяться чаще. Дня через два он подошёл, обнял меня за плечи, прижался, оттолкнул и вышел. На следующий день тоже самое, но он не ушёл, а хрипло произнёс:
    – Ничего не могу с собой поделать. – Дима целует мне глаза, щёки, шею. Я сомлела. Пытался поцеловать в губы, я отстранилась:
    – Я не умею целоваться.
    – Обучу… – Наука мне понравилась. Он повалил меня на скамью, я вывернулась. Сидим рядышком, Дима извинился, что не смог сдержать эмоции, рассказал, как несчастен в семейной жизни. Женился, когда подруга забеременела. Не уверен, что это его дочь. Жена старше его. Мне жаль Димочку.
    Как-то зашла тётя Зоя, прикрыв плотно дверь прорабки, горячо зашептала:
    – Смотри, девка! Этот подлец ни одной юбки не пропускает. Зимой на практике была Людочка, из техникума. Я её предупреждала, не послушалась. Теперь с пузом ходит. Людка деревенская, родители, узнали, выгнали из дома. Люда сунулась к нашему козлу, он её в тычки: восемнадцать уж, не девочка, надо головой думать. Куда девке тепереча деться, родит детё и откажется. – Вздохнула. – Берегись его, поскудника.
Про меня ни гу-гу, уволит. А у меня детки мал мала меньше, муж алкаш. – По лесенке кто-то поднимается, тётя Зоя елейным голоском произнесла, – деточка, ты не брала веник, я хотела прибраться, а веник пропал. – Дверь открылась, в вагончик заглянул один из работяг, посмотрев в мою сторону, крикнул кому-то:
    – Тут только Зойка. – Я не успела возмутиться, он пропал. Тётя Зоя заторопилась:
    – Скоро обед, надо впрямь вагончик прибрать. – Она вышла, но вернулась и, просунув голову в дверь, быстро зашептала, – а что он сотворил с Юрой Голубковым…
    Когда Дмитрий вернулся из управления, я его спросила про Голубкова. Про Люду спрашивать не стала, чтоб не подставить тётю Зою. Он ответил неопределённо:
    – Донесли гады. Они мне мстят, потому что я справедливый. Ты веришь? – Я кивнула, но червь сомнения заполз в душу. Он прожил недолго, я по уши втрескалась в Диму. Каждый вечер после работы мы ходили в парк, кино или даже ресторан. Мне это льстило, ведь Дима меня старше на двадцать лет. Оплачивала  всё я, какая разница кто? У Димы жена деньги до копейки забирает, одно слово, бухгалтерша. Вскоре Дима сообщил, что решил развестись и сделать мне предложение. Я согласилась и попросила, чтобы он пришёл к родителям официально просить моей руки. Идея ему не понравилась.
    За ужином, выдав родителям информацию, я сообщила, что завтра меня придут сватать. Мама схватилась за валидол. Папа принял сообщение спокойно: дочь подросла.  Стал расспрашивать про Диму. Обрадовавшись поддержкой, я ему выдала всё как на духу. Услышав фамилию Димы, папа оживился:
    – Это не муж Нины Ивановны? Ниночка человек высокопорядочный и знающий специалист, она бухгалтер у дяди Сени. (Дядя Сеня друг папы и главный инженер Трансстроя). Она говорила, что муж работает мастером на стройке и постоянно в грязные истории попадает… – Взглядом папа упёрся в меня, – чтоб об этом подлеце в моём доме ни звука. Замуж она собралась… – Не помню, чтобы папа повышал голос. Мама сунула под язык сразу две таблетки и убежала плакать в ванную.
    – Я его люблю… – прошептала я.
    – Люблю!? – Гремел папа. – Ты знаешь, что у них дочь твоя ровесница?
    – Да, но он жену не любит, меня любит…
    – Значит так, – ударил папа ладонью по столу. – Ещё раз услышу про эту любовь, под замок посажу. Если он к нам явится, спущу с лестницы. Ты меня поняла?
    Я не спала всю ночь, решила: сбегу с Димой и мы поженимся.

                ***

    На следующий день Дима встретил меня букетом полевых цветов и сообщил, что у него день рождения.
    – Встретим его вдвоём?! Я закажу гостиницу, ужин в номер, посидим при свечах.
    – Как взрослые, – обрадовалась я. Он поцеловал меня. Голова кружится.
    В три Димочка поехал в архитектуру по делам и шепнул, что заедет заказать номер и за мной. Я с нетерпением жду окончания рабочего дня.
    Без пяти пять к вагончику подкатили папины «Жигули».
    – С этого дня я буду тебя встречать, а то наделаешь глупостей. – Сопротивляюсь. Бесполезно. Дома уговорила маму сходить в магазин, купить Диме подарок. Я солгала, сказав, что день рождения у Толика. Толика родители уважают.

                ***

    Поутру мы с бабушкой напекли пирожков «для Толика», упаковали, чтоб не остыли.
    Дима задерживается. Накрыв стол, я стала переодеваться: надела брюки, достала кофточку из сумки. Раздались знакомые шаги:
    – Что стриптиз устроила? Решила меня пирожками купить, после ко мне в кровать прыгнуть, шалава, меня на бабьи глупости не разведёшь! – Я оторопела, не понимая, что происходит. Проанализировала: жена Диме устроила скандал. Узнала от дяди Сени, тот от папы… – Ты зачислена в бригаду, отправляйся чистить канализацию!
    – К-какую канализацию?
    – Какую? Ливневую! Две недели на практике и не знаешь, чем занимается бригада. Лопату в руки и вон отсюда!
    – Но там тесно, темно, дохлые крысы...
    – Ах, какие мы нежные! Хотела деньги заработать другим местом, не лопатой? Это что? – Дмитрий взял упакованный пакет.
    – Э-это, это, подарок Вам на день рождения, – всхлипнула я.
    – Люблю подарки! – Я хлопнула дверью, она открылась, я услышала. – Вкусно! Жалко девчонка с крючка сорвалась. – И с набитым ртом. – А день рождение моё в ноябре.
    «Чтоб ты пирожком подавился», – подумала я, глотая слёзы.

                ***

    Зоя в вагончике моет пол, размазывая грязь, рваными кальсонами.
    – Тебе чего?
    – Меня Дима в канализацию отправил, – ответила я, глотая слёзы.
    – Слава богу, говорила я мужикам, в тебе нет гнили, хоть и из интеллигентов. Водички попей, – она выпрямилась, швырнула кальсоны в ржавое ведро с ржавой водой и грязной мокрой рукой погладила меня по голове. – Утром приходи раньше, переодевайся, пока остальные не пришли.
    Мы подошли к коренастому мужику с изъеденным оспой лицом. Присев на корточки на бровке траншеи, он хриплым голосом что-то кричит рабочим, находившимся внизу.
    – Бригадир, – окликнула его Зоя. Он обернулся:
    – Что надо этой подстилке? – Слёзы хлынули с новой силой.
    – Она Димке отказала, он послал её в канализацию. – Заступилась Зоя. Бригадир улыбнулся, как прежде Зоя.
    – Не плачь, девка. Зойка, отведи её к Санычу. Татарин  пусть сюда топает, трое там за глаза.
    Мы подошли к котловану. Котлован давнишний. На пологих откосах зеленеет трава. На траве лежат двое рабочих: один чернявый с раскосыми глазами, второй пожилой усталый с глубокими морщинами. У кромки стоит трубоукладчик. Машинист, сидя внутри, дымит папироской, не обращая на нас внимания.
    – Нигматулин, – обратилась тётя Зоя к раскосому, – к бригадиру. Я замену привела.
    – Это замена? – С сильным акцентом произнёс Нигматулин, встал, поднял с травы кепку, выбил о колено и на кривых ногах направился в сторону траншеи.
    – Знакомься Саныч, это Лора.
    – Знамо, что Лора. – Седой жестом пригласил меня присесть рядом. – Я Голубков Сан Саныч, можно просто Саныч.
    – Ты её введи в курс дела. – Зоя заторопилась обратно, Саныч крикнул ей вслед:
    – Мне жена картошку дала, поставь на крышу, пусть солнышко согреет, холодную есть, масло на губы налипает. –  И мне, – сейчас Лапин внутри, – Саныч кивнул на чёрную дыру в трубе. После твоя очередь. Пошли с работой ознакомлю. – Он, кряхтя, встал, уставился на мои босоножки. – Другой обуви нет? Ты бы шпильки надела.
    – Я не знала, что Дима меня сюда пошлёт.
    – Первый раз, на такую работу бабу прислали, видно крепко ты мастеру насолила.
    – Я ничего плохого не делала.
    – Молчи! Завтра помиритесь, я виноватый. Мне проблем хватает. Осторожно, рельсы. – Поздно, споткнувшись, я чуть не упала. Саныч подхватил меня.
    – Спасибо, дядя Саныч. Откуда здесь рельсы?
    – Вагонетку по ним пускаем, в которую грязь скидываем. Диаметр трубы метр пятьдесят. Работаем по одному. Вначале зайдёшь, потом загоним вагонетку. Вагонетка наполнится, мы лебёдкой её выкатываем, выгружаем. Вот и все университеты. – Саныч согнулся, зашёл в чёрную дыру. Я за ним. Затхло, вонюче, противно. Через каждые пять метров тускло горит лампочка. Мне страшно, стиснув зубы, молчу.
    – Здесь лопатой не развернёшься.
    – В корень зришь. Черенок отпилили.
    – Вагонетка большая?
    – Две тонны! Загрузка пятнадцать минут. – Кто-то дурным голосом орёт песню:

                Дядя Вася отложил радикулит,
                Дядя Вася птицам клетки мастерит,
                Ах, барыга ты, ханыга ты, чума,
                Это ж птицам - Воркута и Колыма!

    – Лапа развлекается! – Мы натолкнулись на стенку вагонетки. Песня оборвалась.
    – Гости пожаловали?
    – Лора, практикантка. Будет с нами ливнёвку чистить вместо татарина.
    – За что её?
    – Не наше дело. Тебе долго?
    – Пару минут.
    – Тут крысы попадаются? – Подала я голос.
    – И крысы, и дохлые кошки, собаки, а на прошлой неделе я горшок со старинными червонцами нашёл. – Я обернулась в сторону Саныча, не зная верить, нет.
    – Балабол! Не слушай его.
    Выйдя из трубы, я распрямила спину, с удовольствием вдохнув пыль свободы. Верёвка, протянутая из темноты трубы, дёрнулась. Саныч поплевал на ладони, надел рукавицы, подошёл к лебёдке, взялся за ручку.
    – Давайте помогу. – Он усмехнулся.
    – Попробуй, – и протянул мне рукавицы. Я не смогла сдвинуть ручку ни на йоту. – Подвинься детка. – Скрипя, вагонетка выползла из трубы. За неё, грязный как шахтёр из телевизионных новостей, вышел Лапа. Сделав пару шагов, он уселся на траву. Посидев немного, поднял голову, устало улыбнулся.
    – Сало, стропы дай. – Крикнул Саныч машинисту трубоукладчика, отцепляя плетёный железный канат, что тянулся из тёмной глубины. Опустилась стрела с болтающимися крюками. Саныч стал подавать знаки: вира, майна, майна помалу, лево, право.
    – Можно я посигналю. Мы знаки в институте учили.
    – Дело говоришь.
Крюки продеты в железные ушки. Вагонетка поплыла вверх. За ней, стряхнувши усталость, по откосу взбежал Лапа, отцепил стропы с одной стороны, вагонетка перевернулась, мусор вывалился на гору отвала. Лапа вернул стропы на место, пустая вагонетка важно вернулась вниз. Саныч принял её, стал устанавливать на рельсы. Я сунулась помочь, он шуганул меня:
    – Ещё наломаешься. – Отцепив стропы, вернул на место железный канат, крикнул вверх. – Кури пока.
    – Почему сало? – Я не смогла сдержать удивление. Вместо Саныча ответил Лапа:
    – Фамилиё его Саломатин. – Голос у Лапы звонкий, ломкий. Сам он ниже меня на полголовы и выглядит подростком. – А я Сергей.
    – Хватит лясы точить, иди дочка работать. Лезь в трубу.
    – Страшно!
    – Хочешь, с тобой буду? – Предложил Лапа. Я с радостью согласилась. Взяв в руки лопату с обрезанным черенком, согнувшись, вошла в трубу. Не хватает воздуха, но я упорно от лампочки к лампочке иду, как корабль на свет маяка. Закончилась очищенная труба, впереди забито. Не успела осмотреться, раздался скрежет, отражаясь от стенок трубы, он ужасен. Это пустили вагонетку. Сейчас она вдавит меня в вонючую грязь. Не доезжая метр, вагонетка остановилась. Я взялась за лопату. Грязь налипает на штык лопаты, не хочет сваливаться на дно. Черенок короткий, поворачивая его, ударяю себя по ляжке. Копаю, спасаясь работой от страшных мыслей. В очередной раз обернувшись, увидела приближающийся силуэт. Грязь ухнула на босоножки
    – Напугалась, красавица? – Облокотился на стенку вагонетки Лапа.
    – Ты любишь петь. Я принесу приёмник, будем работать и музыку слушать.
    – Здорово. Родители разрешат?
    – Это старый приёмник. Он мне не нужен. Хочешь, подарю?
    – Здорово! – повторил он. – А что с меня?
    – Ничего, – удивилась я.
    – Я буду тебя развлекать, пока ты в трубе.
    – Здорово! – За разговорами время идёт. Иногда Лапа берёт лопату, подгребает грязь к своему краю, чтоб легче кидалось. Вагонетка полна. – Выйдя из трубы, рухнула от усталости на траву, уставилось в серое небо. Оно прекрасно.
    – У тебя какой размер ноги? – Услышала голос Саныча. – Лапа, сгоняй в вагончик, принеси Юркины сапоги.
    – А если Юрка вернётся?
    – Лишь бы вернулся... – Саныч пропал в трубе.

                ***

    – Обувайся, – кто-то трясёт меня за плечо. Открываю глаза, Лапа. – Мы решили,  делать по два захода, ты по одному.
    – Это нечестно!
    – Нечестно красивую гёрл посылать в канализацию. Дай ногу. – Лапа снял грязную босоножку, стал наматывать на стопу какую-то тряпку, оглядел проделанную работу, – не нога, куколка. Чистых носков не нашлось, походишь в портянках. – Он протянул бутылку, заткнутую куском газеты. – Попей, умойся, ты похожа на трубочиста. – Я примерила сапоги, притопнула, удобно. – Завтра принеси носки: мягкие к ноге, сверху деревенской вязки. Купи много, носки в сапогах долго не живут. – Задергалась верёвка, Лапа взялся за лебёдку.
    В трубе Лапа. Я направилась к нему.

                Нам до венчанья были сутки,
                А до ареста один час,
                Дарил тебе я незабудки,
                И знал все кончено у нас.

    – Лапа, кто такой Юра Голубков?
    – Сын Саныча. Он под следствием из-за Димочки твоего. – Я хотела обидеться, не успела. – Из Афгана инвалидом вернулся Сашка, старший сын Саныча. Лекарства дорогие, Юрка взял академотпуск в институте, пошёл на стройку. Бригада сдала объект, получила премию, остались праздновать. Юрка, хоть и рабочая косточка, спиртного ни-ни. Идёт мимо забора, ему на голову кирпич. Очнулся, чьи-то руки шарят по карманам, смотрит,Серебрянский достаёт из лопатника деньги. Изловчившись, Юрка ткнул мастера в глаз, тот бежать. Серебрянский поехал в трампункт, после в минтяру маляву катать, что Юрка лишил его зрения и обобрал. Утром Юрку забрали. Саныч думал поутру разобраться с мастером, не успел…
    – Почему Саныч в милицию не заявил?
    – С архангелами в погонах лучше не связываться. – Я хотела задать ещё пару вопросов, но Лапа перебил меня, – вагонетка полнёхонька.
    Снова идти мне. Кидаю грязь, анализирую услышанное. Я не знакома с Юрой, но мне нравится Саныч, а мастер – подлая душа.
    – Ларачка, как жизнь? – Голос Серебрянского. – Хочешь быть пай девочкой, или чистить дерьмо? – Чёрный силуэт навис с противоположной стороны вагонетки.
    – Дерьмо можно вычистить, а из твоей души вряд ли. – Зло ответила я.
    – Пожалеешь, сгниёшь в дерьме! – Я подняла комок грязи, швырнула в мастера.
    – Я тебе не Юрка, меня в каталажку не закатаешь…
    – Шлюшка, – плюнул под ноги Дмитрий – смотри жмурика не откопай...
Обед. Лапа поделился бутербродами. Мало.
    – Добавим? – Мы в тошниловке, так мужики называют рабочую столовую. В помещении гулко, много народу. Лапа вышагивает, как паж при королеве. Еда вкусная: ячневая каша с биточками политая ржавым подливом и мутный компот.
    Когда бабушка узнала, что я ела, стала давать обеды с собой.

                ***

    В пять приехал папа. Хоть я помылась и переоделась, запах от меня не амбра. Полдороги я рассказывала новости, полдороги спала. Папа волоком дотащил меня домой. Бабушка сунула в ванну. Ночью проснулась от нестерпимой боли. Болят мышцы, болит огромный чёрный синяк на ляжке от черенка лопаты. Утром, смиловавшись, папа отвёз меня на работу, но предупредил, что в первый и последний раз.
    Работать тяжелее, чем накануне. Мышцы ноют и тянут. Когда возвращалась домой, в автобусе вокруг меня образовалось свободное пространство, пассажиры, неприязненно глядя в мою сторону, морщат носы.
    Как-то чищу трубу, чувствую, кто-то шевелится. Как я перепрыгнула вагонетку и выскочила наружу? Не знаю. Увидев меня, глаза Саныча и Лапы вылезли из орбит. Сало по пояс вылез из окна трубоукладчика. Сбиваясь, объяснила, в чём дело. Вагонетку выкатили, Лапа, вооружившись ломом и фонариком, пошёл в трубу. Вышел быстро:
    – Крыса окотилась. Я им сделал братскую могилу.
    Страшно и противно, но я вернулась на рабочее место. День не задался. Я копаю, копаю и наталкиваюсь на ногу в сапоге. Счастье, рядом Лапа:
    – Ты сапог потяни. Кто-то старые сапоги выкинул, их грязью затянуло.
Лапа прав, это просто сапог. Ночью плохо спалось из-за кошмаров, то снились полчища крыс, то покойники в сапогах. Пойти к Диме? Никогда!
    Утром Лапа и Саныч на работу не явились. Бригадир оставил меня мыть вагончик, прорабку, принести воды из колонки, подмести территорию. Тяну время, не хочу в трубу. Около десяти в вагончик ворвался Лапа:
    – Юрку осудили, Саныч в больнице, – и убежал искать бригадира.
В обед нас с Толиком позвал бригадир:
    – Студенты, на сегодня свободны. Часы поставлю, в деньгах не потеряете. – Он протянул мне три рубля, – Навести Саныча, купи что надо.

                ***

    Как всегда я пришла на работу раньше. Бригада на месте, сидят, шушукаются. В восемь я, Лапа и Нигматулин отправились чистить канализацию. Около входа в трубу битый кирпич с лепёшками раствора.
    – Откуда кирпич? – Спросила я.
    – Не знаю? – Отвёл глаза Лапа.
Работаем, мастер не появляется. Обычно он делает обход.
    – Где мастер? – Допрашиваю Нигматулина.
    – Заболела мастер, в больнице мастер, – хмуро произнёс Нигматулин.
    Я в трубе, Лапа со мной. Пристала к нему с расспросами. Пугнул, что если не отстану, уйдёт. Не отстаю. Раскололся.
    Вечером мужики замуровали мастера в ливнёвке. Ночь Серебрянский провёл в трубе, утром сменил показания. Юрке должны пересмотреть дело.
    В конце дня явился начальник участка Кулагин, мужчина спокойный, основательный. Он сообщил, что у Серебрянского нервный срыв, мастером временно назначается Анатолий Злотников. Начальник ввёл Злотникова в курс дела.
    Толик прикрепил меня к Зое. Мы выкладываем горловины, штукатурим. Я справляюсь, лишь вёдра с раствором неподъёмные. По очереди убираем прорабку, вагончик. Иногда помогаю Толику разобраться в чертежах, в этом я понимаю лучше его.

                ***

    Моя очередь мыть прорабку. Зашёл, скорчившись, Лапа:
    – На трубы упал. Рёбра сломал. Толян велел «Скорую» ждать. – Схватившись за грудь, сел. Я налила стакан воды, дала ириску, конфеты всегда у меня в сумочке. Выпив воду, сунув за щеку конфету, он произнёс, – что нависла, как вертухай с пушкой?
    – Не поняла!
    – Что стоишь как врачиха с клизмой? – Я пристроилась напротив. Охнув, он потёр грудь. – Не первый раз рёбра ломаю, срастутся. Первый раз в колонии для малолеток.
    – Серёжа, ты сидел? – Он озлобился, потом улыбнулся,
    – По глупости. Я подкидыш, рос в приюте, всегда жрать хотелось. Повариха, жирная стерва, жратву воровала, ещё директору, да воспитателям надо. Нам крохи. Колян, из старшей группы, шмат хлеба принёс. Я проглотил, он говорит:
    – Ещё хочешь? – Кто ж не хочет? – Вечером постой на стрёме, мы с пацанами «Сельпо» решили брать. Буханка тебе. Кого увидишь, свисти. Повяжут, ничего не знаешь.
Я на стрёме. Тут легавые. Я свистеть. Пацаны бежать. Меня повязали. Следователь, добрая мамашка: папироски притаранила, чефир заварила, пожалела сиротинушку. Я в отказ, мол, мимо проходил, ничего не знаю, ничего не ведаю. Меня в карцер: на полу и стенах лёд, нары без матраца. Через день кашель стал душить. Очнулся в лазарете. Тут мамашка, чаем поит, конфеткой угощает. – Лапа выплюнул ириску на чисто помытый пол. – Я держусь, корешей не выдаю. Она ко мне лаской:
    – Сыночек, сиротинушка горемычная! – Мозги включил, какой на хрен сыночек, ей ещё тридцатник не стукнул. Она с другого боку. Как-то вечером, в палате никого, припёрлась.
    – Помоги, валенок снять, ногу натёрла. – Валенки-то на босу ногу надеты. Ногу мне к носу подняла, а под платьем ничего, даже трусов. Мне уж четырнадцать, кровь вскипела. Так что, моя первая баба – следователь. Я слюни распустил, всё выложил. Корешей повязали, они показали, что я их на дело подбил. Кому простили, кому условно, меня на пятак закрыли. За предательство в колонии рёбра пересчитали.
    Следователь после открылась, что мужик ейный сбежал, а природа требует, вот соединила полезное с приятным. Парень я видный, бабы таких жалеют.
    Подъехала «Скорая». Перед тем, как залезть в машину, Лапа шепнул:
    – Запомни, девка: если что натворишь, никогда не признавайся! Поимеют всем миром! – И чмокнул меня в щёку. Я отшатнулась, он усмехнулся. – Извини, бабы у меня всякие бывали, а таких чистеньких никогда. Хорошая из тебя баба получится, мне б жену такую, да харей не вышел. Прощай, что ли? Вспоминай иногда Серёгу Лапина.
    «Скорая», пыля, пропала из виду, у меня навернулись слёзы.

                ***

    Закончилась практика. Получив расчёт, я поставила бригаде бутылку, так положено по понятиям. Толик до сентября проработал мастером.