Холодный родник

 29 октября на 11 часов у мемориала «Холодный родник» был назначен митинг, посвященный Дню памяти жертв политических репрессий. Приехав на остановку «Кооперативные дома» я увидела, как по аллее с опавшими желто-красными кленовыми листьями медленно шли группками по два-три человека пожилые люди с букетиками осенних дубков. Очевидно было, что это потомки репрессированных. Нагнав идущих, я обратилась к одному из них. До родника было еще далеко, и 75-летний Иван Иванович Бурлаков успел поведать о своей непростой судьбе. Родом он из Молдавии, вернее – Бессарабии, которая до войны была в составе Румынии. Отец его работал там начальником райдоротдела, был членом партии. Как-то в один прекрасный день 1946 г. отца исключили из партии, а ночью арестовали. «Дали» 20 лет +5 лет ссылки и 5 лет поражения в правах. Отправили зимой в магаданские лагеря, на лесоповал, где сами заключенные и построили в чистой тайге для себя ограждения, вышки, и только потом уже бараки. В день от холода и голода замерзало по 250-300 человек. Отцу Ивана Ивановича удалось выжить только потому, что его как бывшего строителя назначили бригадиром, все ж легче, чем просто рабочим. Ну а семью врага народа, как водится, сослали через 3 года в глухую алтайскую деревушку, затем перевели в Казахстан. Там он и рос с 12 лет, туда же после реабилитации в 56-м (признали, что это была «ошибка»!) приехал и его отец, который за отпущенные ему еще несколько годочков успел построить мост и Дом культуры в Алма-Ате. О казахах, которые приютили в те годы несметное количество не только русских, но людей почти всех национальностей и даже отдельные народы - у старика остались самые теплые воспоминания. Говоря же о Румынии, он признался, что если б отца не арестовали свои, то могли запросто арестовать и румыны. А это было бы еще страшнее, хотя, казалось бы, куда уж хуже. Дело в том, что там, в Карпатах, до конца 1980-х гг. действовала страшная тюрьма для политзаключенных Дафтана, и тайная полиция Сигуранца действовала еще более жестоко, чем НКВД. Кстати, в этой тюрьме содержали потом до расстрела и самого Чаушеску. О том, что румыны творили в Одессе, как свирепствовали, вешали горожан – это, мол, знают только одесситы. К слову сказать, И.И.Бурлаков только  после реабилитации отца сумел поступить в Одесский инженерно-строительный институт. В Ставрополь же супруги Бурлаковы переехали в 1989-м, вслед за детьми, которых направили сюда после вуза.
Мы вышли к Холодному роднику. Здесь возле памятника жертвам репрессий, на котором символически из-за затянутого решетками тюремного окна на беломраморной стене тянутся исхудалые руки невинно осужденных, уже собрались на митинг немногочисленные представители власти, священники, молодые ребята с цветами, и конечно, те, кто смог прийти и почтить память родных. Надо сказать, что из больших начальников митинг освятил своим присутствием только Луценко, для остальных чиновников из краевой элиты этот день видно не показался заслуживающим внимания.  Пока выступавшие говорили о той страшной эпохе, к И.Бурляеву подошла молодая женщина из соцзащиты, о которой он сказал самые добрые слова. Хотя, чего греха таить, бывших членов врагов народа льготами и помощью власть особо не балует. И если в Москве этим людям бывший мэр Лужков существенно облегчал жизнь, то в регионах и, в частности у нас, соцпомощь оказывается лишь одиноким-лежачим да осенью нуждающимся подбрасывают бесплатно ведро-другое овощей… Хорошо, что многие являются еще и ветеранами труда и войны. У этой категории граждан пенсия и льготы существенно выше простых пенсионеров из реабилитированных. В Ставрополе их всего-то 1396 человек. Только один остался из политических, как ласково назвала его сотрудница из соцзащиты – дедушка Феркашин, 1912 года рождения, выдержал 2-3 «посадки» и в свои 98 прекрасно все помнит, вот только ходит с трудом, а потому его в этом году на митинге и не было. 
Мое внимание привлек стоявший поодаль высокий крепкий мужчина с серебряной окладистой бородой. Оказалось, это Василий Иванович Заможных. В 37-м в Пелагиаде раскулачили его деда и с женой, 5 маленькими сыновьями и 2 дочками отправили на северный Урал. Там в городе Серове Свердловской области он и родился. После смерти Сталина и реабилитации деда – семья вернулась в Ставрополь. Василий Иванович продолжил традицию своей многодетной семьи – у него тоже 6 детей, но ох как много сил ушло, чтобы получить от чиновников для жены признания в многодетности… Приехав на родину, он получил среднее техобразование, работал главным механиком на Росбакалее. В 90-е занялся бизнесом, создал совместное с немцами предприятие, но в 2000 г. его детище рекетировали, а ему самому бандиты проломили голову. Чудом, но выжил. Сейчас помогает «пробить» строительство воскресной школы на Ташле, правда, пока безуспешно. Еще один потомок раскулаченных стоял тут же, опираясь на палочку и держа красную гвоздику в руке – это Владимир Иванович Афонин; его родителей в 33-м выслали из с.Константиновского.
Неожиданно ко мне подошел невысокий интеллигентный мужчина с грустными серо-голубыми глазами и строго-опасливо спросил: – А что это вы все ходите, опрашиваете да записываете?  Я его успокоила – сама внучка «троцкиста», впоследствии оправданного, да от этого маме моей не легче. Детство ее прошло под знаком ночных обысков, когда люди в форме врывались и переворачивали все верх дном, а бабушка плакала и поглядывала в приготовленный в углу узелок. Деда моего Федора Петровича Неструева, сына воронежского купца,  посадили в 35-м за анекдот о Кирове. Тот, кому он его рассказал, сам же и донес на деда. Дали «десятку», сослали в Сибирь, участвовал в восстании политзаключенных, потом «досиживал» в Казахстане. Отбыв срок, вернулся домой в Тбилиси с поражением в правах и запущенным туберкулезом. Через год умер. Обычное для того времени дело… А собеседник мой Владимир Никитович Фабрикантов оказался родом из Астрахани. Отца его – старшего инженера Главкаспморпути арестовали в 37-м и расстреляли. В 38-м посадили в тюрьму и его маму. А их, трех маленьких братьев отправили в детдом для детей врагов народа в далекую Сызрань. Откуда только не привозили насмерть перепуганных ребятишек – из Москвы, Ленинграда, Тулы, с Северного Кавказа, Киева… В 44-м он попал в военный оркестр юным барабанщиком, а в 47-м поступил в ж.д. ремесленное училище. В 50-х нашел свою тетку, которая жила с мужем в Тбилиси. Как оказалось, совсем недалеко от дома моего деда. Может, они и были знакомы – как знать? Тетя настояла на приезде племянника, и он стал работать преподавателем в Институте железнодорожников. Ее муж, к тому времени уже тяжелобольной, имел к партии самое непосредственное отношение. Тигран Девонцян, старый большевик и юрист, близко знал и Ленина, и Сталина. У первого в юности собирал членские взносы, а Сталину и Камо передал сведения  о том, когда из банка будут перевозить крупную сумму, после чего те успешно и устроили экс… Честно говоря, я была поражена услышанным. Надо же, с какими удивительными людьми сводит порой меня судьба!
Началась служба.  Люди внимали молитвам со свечами в руках и слезами на глазах. А я смотрела на скромных аккуратных стариков в немодных пальто со светлыми лицами и думала, как много каждый из них может рассказать о сталинской эпохе; о том, что значит: «лес рубят – щепки летят», в особенности, если эти «щепки» они сами… И подумалось мне, что объявленная недавно Д.Медведевым политика «десталинизации», все еще актуальна. Чтобы вновь не повторились трагедии. А новые знакомые наперебой приглашали меня  в гости – показать чудом сохранившиеся  фотографии 30-х гг., рассказать подробнее о близких. И, конечно, я встречусь с ними, выслушаю, запишу и расскажу – ибо никто не должен быть забыт. Это наш долг – помнить и рассказывать молодым, чтобы знали и не увлекались идеей «сильной» руки. Потому как эта «рука» очень даже опасная штука, когда прихлопнет – не угадаешь!..