Оборотень

Возможно, это безрезультатно, но я хотя бы попробую избыть мрачные предчувствия, переполняющие меня, рассказывая эту историю, которая приключилась со мной прошлым пыльным летом.

Я перевозил в деревню столярные принадлежности, чтобы заняться ремонтом дома и починкой крыши. Мы с семьей сошли со станции, по дороге встретили соседа, и моя жена остановилась с ним и поговорить, я же двинулся вперед не торопясь. Надо сказать, что дорога в нашу деревню проходит через монастырь, точнее, через монастырский двор, а если уж совсем точно – через хозяйственный монастырский двор (как только монастырь стал получать от государства преференции, его территория стала выходить из прежнего ареала и перекинулась через дорогу. Таким образом, в поздние вечерние часы ворота монастыря, позволяющие пройти к деревне кратчайшим путем, закрывались, и нужно было идти в обход, вдоль средневековых стен, изрисованных граффити, и вдоль глубокого рва.

На хозяйственном дворе я еще загодя услышал свалку: ругались в семье человека, который надзирал за ведущимися в монастыре строительными работами. За оградой кричали люди и лаяли собаки. Я несколько раз увидел лицо надзирателя, он стоял в оппозиции к семье, которая препятствовала ему за что-то наказать одну из собак. Этого мне еще не хватало, подумал я, но решил как-то незаметно проскочить, поскольку жена совсем заболталась, собак она не боится, да и спор верно подходит к концу, а жара и духота такая, что хочется скорее в прохладный дом. Но вот злополучие: я подхожу уже к самым воротам, из них выходит тот самый человек, держа собаку за шкуру - у нее пришибленный вид – похоже, он собрался вышвырнуть ее за пределы монастыря или продать соседу или даже утопить. Через клеть ворот на меня бросается другая собака, хватает за запястье – у меня выпадают из рук компоненты циркулярной пилы – а собака, несомая надзирателем и прежде безжизненная, вырывается и вцепляется мне в предплечье. Обе держат мою руку и не отпускают ее, в глазах у меня темнеет, но более от страха, чем от боли.


Я очнулся во рву глубокой ночью, доплелся до дома (он был пуст), перевязал руку каким-то фартуком, взял канистру с керосином, вернулся к монастырю и, вставая на строительные леса, кое-где через ограду, а кое-где через бойницы в стене облил керосином внутренние постройки – хозяйственные и жилые, а также особенно полил на поленницу. Потом вернулся домой и забылся сном.

Утром он пришел ко мне, с лицом чернее ночи. В огне погибли двое моих детей, сказал он. Я лишь подумал ему сказать, что у него, как у многих церковных надзирателей, и без того раздутое семейство, что могло бы служить утешением, а вот обижать мимо проходящих не надобно: у меня рука вся изуродована. Но я сказал ему: “Я не боюсь тебя. Во-первых, на моих руках нет следов керосина – в этом убедятся сотрудники местного УВД, которые за мной сейчас приедут, ибо на меня уже показали свидетели, во-вторых, у меня есть кое-какие связи (я и в столице человек не последний, что уж говорить о вашем захолустье), в-третьих, я ведь еще не расплатился за свой дом, и у меня отложена на него сумма, с помощью которой мне хватит доказать, что монастырь спалил ты ”.


И надзиратель ушел навсегда.
Я сильно понервничал из-за этой истории, и у меня стали отниматься ноги. Впрочем, проблемы с ногами у меня были с детства: мучили судороги и боли, но здесь протекали какие-то иные процессы. Например, во время сильного волнения одна из ног отказывала и застывала в согнутом положении (как парализует члены амфетамин); иногда на публике мне приходилось маскировать это хромоногостью и идти, держась за перила и стены. Но бывали случаи, когда я будто бы вступал в какое-то чужеродное гравитационное поле и уже не мог держаться на ногах из-за резкого ощущения невесомости. Вестибулярный аппарат, говорили одни врачи. Сосуды, говорили другие. Выпиваете много жидкости, - третьи.
И я отправился на отдых в санаторий на Клязьме.

В санатории большую часть времени я проводил на реке. Я смотрел на воду, вода (а у наших берегов она была не замученная купальщиками) меня успокаивала. Бродил по лугам и завидовал травникам: я мог угадывать лишь донник, зверобой, сурепку, василек, тысячелистник, борщевик да конский щавель, - других названий я не знал. Обедал на свежем воздухе за белоснежными скатертями, прихваченными к столешницам осиновыми прищепками.
Иногда меня навещали родственники и жена – все говорили, что мне надо сменить работу и все пойдет как по маслу.
Однажды приехал брат, мы спустились к реке, я показал ему свой спрятанный в зарослях плот, и уж если рассказывать все подчистую, то произошло следующее.
Плот я соорудил сам из старой беседки, когда-то выкорчеванной и сброшенной с холма варварами. Я плавал по реке, орудуя длинным шестом, и легко справлялся с течением. В тот день, в день свидания с братом, когда мы вдвоем катались на плоту, придерживаясь берегов, где течение не такое сильное, прямо на нас из леса вышел медведь.

Это был медведь с медвежатами, медведь или скорее медведица, и поскольку плот наш застрял, мы, еще не замеченные, застыли от ужаса. Медведица шла позади детенышей-сегодков, пропуская их к воде, и, кажется, уже почуяла нас, а я внезапно вспомнил из одной газетной статьи, как медведь в Коми задрал школьницу; экспертиза установила, что она погибла от первого же удара. Брат знаком показал мне, что надо делать, сам бросился в воду и поплыл поперек течения к другому берегу, я же замешкался, всем весом надавливая на шест, и вдруг с невероятной скоростью мой плот отбросило по реке на такое расстояние, что я едва различал фигуру брата, тоже, однако, быстро очутившегося на другом берегу. Этот временной интервал был, несомненно, моим очередным гравитационным провалом, и в голове моей шумело, как от акустического удара самолета.
Когда я прибился к берегу – это было далеко за пределами санаторных земель, и встретился с братом на мосту, мы смотрели друг на друга с как полоумные: брат, бледный, весь дрожа, держал в руке какую-то сшитую из мешковины куклу и показывал ее мне:
- Посмотри, что тебе подбросили в дом. Я решил ее вывезти за город и утопить, ничего тебе не говоря. Только что наткнулся на нее в воде.

Спустя какое-то время моя жизнь нормализовалась. Я вернулся в столицу, прошел первое собеседование (родственники устроили меня, по инвалидности, в частный магазинчик, торгующий тайскими шелками). Семья встретила меня организованно и тепло, все старались обо всем забыть. И только вдруг, в пылу радостных приветствий, зазвонил мой телефон, я ответил, что ничего не слышу, подождите, уйду в другую комнату (а в другой сидела наша знакомая С.), что вы говорите?
- Ты устроился? – спросил меня голос из трубки.
Я посмотрел на экран телефона и увидел свое имя. Голос, вне всяких сомнений, принадлежал мне. У меня же самого речь как будто отнялась. Но у меня есть свидетели, лихорадочно соображал я. По моему лицу С. начала что-то понимать – у меня от происходящего потекли из глаз слезы, она испуганно подбежала ко мне, и все, что я мог вымолвить, это было: “Пожалуйста, подтверди: со мной разговаривает кто-то, кто говорит моим голосом (он и сейчас продолжает говорить), и подтверди, что отобразилось на экране мое имя, и скажи, что мне теперь делать”.