Волшебный мир

Мой отец пропал без вести 26 декабря. Прошло уже почти четыре года , но с тех пор мы не получили от него ни сообщения, ни письма. В тот день погибло много людей, но отца не было в списках погибших, и в списках раненых, будто он просто исчез, растворился, будто и не сидел недавно совсем рядом за кухонным столом, не пил чай из широкой расписной чашки.
Первые дни, когда его телефон перестал отвечать на звонки, а все телеканалы крутили непрерывно яркие и страшные картинки, слились для меня в один долгий день, как будто сшитый из лоскутов хаоса, надежды, страха, ожидания. Каждый раз когда звонил телефон,  мы наперегонки мчались к трубке, мы верили , что буквально день-два и все прояснится, и конечно он объявится, и конечно жизнь потечет по-прежнему лениво и уютно. Дни шли, постепенно страшная новость стала сползать с первых страниц газет, по телевидению привычно крутили сериалы, соседи за стеной громко включали музыку и танцевали, люди в транспорте и на улицах  продолжали смеяться, встречать праздники, улыбаться друг другу. А отца все не было.
В одну из февральских ночей, глухую, снежную, когда город за окном казался слепым и умершим, мне внезапно пришла в голову мысль о том, что мой отец совсем не случайно оказался в том самом декабрьском дне. Они шли навстречу друг другу, постепенно сближаясь до тех пор, пока столкновения было не избежать.
А ведь, что скрывать, всем домашним и друзьям дома отец казался суховатым, сдержанным, скупым на слова. Годы, проведенные за чертежами в конструкторском бюро, четкие линии летящим карандашом по бумаге, цифры и расчеты, состарили его, замкнули в комнате, куда он стремился уйти поскорее, после ужина, унося с собой неизменный крепкий чай. Иногда вечерами он играл с приятелями в преферанс на кухне, под низким оранжевым абажуром, прищуривая глаза, сутулый и тихий в своем старом вязаном свитере. Только наша кошка предпочитала его всем остальным домашним, а уж почему – известно только ей.
После смерти мамы, такой озорной, постоянно смеющейся на всех  семейных фотографиях, спешащей по жизни, собирающей вокруг себя шумные компании, он почти перестал разговаривать с нами, ограничиваясь привычными фразами, но бывало, что обернувшись, мне удавалось перехватить его внимательный взгляд.
Как-то вечером заглянув в его комнату, я увидела его с книгой на коленях, он бережно и аккуратно перелистывал страницы и читал шепотом, тихонечко шурша словами, не видя меня, не обращая на меня ровно никакого внимания.
Я помню как осторожно, пробуя на вкус, он произносил эти чудные названия, и они порхали по комнате словно яркие экзотические птицы…Альдабра, Ланта, Палаван. Летали и летали, и медленно перелистывались страницы книги с рассказами о далеких призрачных странах, о затонувших кораблях, о крошечных островах с россыпью кораллов вокруг, о черепахах, преодолевавших мили и мили, и тонны воды, о рыбах, плывущих в такой глубине, где нет ничего, кроме темного синего цвета.
Мне трудно было разделить его неожиданное восхищение, все острова, все миры сливались для меня в один безликий повторяющийся образ, и не было в нем ничего магнетического, ничего, что заставляло бы открывать эту книгу снова и снова.  Но мы не перечили ему,  мы были рады, что он почти ожил, заговорил, стал выходить к ужину.
И когда отец засобирался в дорогу, складывая путеводители, карты и старенький фотоаппарат, мы не стали его отговаривать. Склонившись вместе с ним над картинками с лазурью неба, белыми птицами, яркими соцветиями и пеной океанской волны, мы хотели лишь, чтобы он был счастлив.
Я помню тот вечер, когда мы поехали провожать его в аэропорт. Внезапно повалил снег, да такой сильный, что видимость упала почти до нуля. Машины впереди стали притормаживать, пока не остановились вовсе, и чтобы размяться, мы открыли дверь и вышли на несколько минут. Ветер кидал хлопья прямо в лицо, а отец, замерев, стоял
и словно   завороженный глядел сквозь метель, на дорогу, на белый лес, на тяжелые разлапистые ели, и снег постепенно укрывал его плечи и голову.
Первую неделю мы получили от него пару кратеньких сообщений, а однажды на электронную почту пришла фотография, и на ней изрезанные причудливые скалы на белом песке, океанская волна нереально-бирюзового цвета, пальмы, низко висящие на самой водой. И скупая  подпись под фотографией «…открывая волшебный мир».
Волшебный мир. Волшебный? Почему? Что нашел он там, чего не смог найти для себя здесь все эти годы? Какие сны видел? Снилась ли ему Альдабра, выросшая причудливым каменным грибом среди штормов океана? Безлюдные пляжи и бухты Краби? О чем он думал, склонившись над очередным чертежом? И что в конце концов мы знаем о том другом мире, живущем внутри близкого нам человека?
Больше не было ни писем, ни фотографий.
А через несколько дней, когда мы уже купили елку и новогодние украшения, и в доме пахло праздничной хвоей и мандаринами, телевизор вдруг взорвался новостями о страшном цунами, разрушившем мир на открытке. Мелькали кадры искореженных строений, деревьев, людских тел, вповалку лежащих под простынями и  тряпьем. Каждый день приходили новости, звонили друзья и родственники из других далеких городов, и каждый день, внутренне содрогаясь, мы читали списки погибших.
А время уплывало, повинуясь безграничному течению. Дни перетекали в недели,  жарко полыхнуло за окном лето, цветущая ветка стучалась в стекло. Мы переехали в новый дом, и удивительно было, что сложенные вместе вещи отца заняли совсем небольшое место в нашем багаже. Среди стопок его чертежей мы нашли несколько набросков серым грифелем, а на них и пальма, висящая над берегом, и незнакомые цветы, и океан, безграничный океан. Стопку его книг, перевязанную веревкой, оставили в углу, да так и не разложили по полкам.
А может быть он и не думал возвращаться? Может намеренно сбежал от нас, прожив с мечтой о побеге все долгие и скучные годы, корпя над чертежами?
Альдабра, Ланта, Палаван – что было в вас такого? чем вы смогли украсть его сердце?
Около двух недель назад, в случайных блужданиях по ночному интернету мне попался маленький сюжет, ролик, снятый любительской камерой и выложенный для любопытных глаз. Сначала океанский берег, пляж на Кхао Лаке,  люди, изумленные, вскакивающие на ноги, потом быстро бегущие мимо. И человек на песке, по щиколотку в воде, спокойный и неподвижный. Дрожали руки оператора, изображение прыгало вверх и вниз, потом резко надвинулось, человек, одиноко стоящий на берегу обернулся на миг, и я узнала его. Он замер, он смотрел туда, на горизонт, откуда набухая, нарастая, яростно поднимаясь выше, шла огромная мощная волна.
За эти последние секунды я увидела его заново и навсегда, очарованного силой и мощью, красотой и натиском, стоящего лицом к лицу с огромным диким волшебным миром.
А потом волна изогнулась, ударила, смахнула как крупицу, и человек исчез в бушующей пене.