Я буду отдавать

Приминая тронутый первой сединой пушок вокруг блестящей проплешины, Степан Михайлович отдалялся от дивного ресторана «Сырная палочка», когда ему повстречалась девочка лет шести и, лучезарно улыбнувшись, заявила:
-Папа, меня зовут Надя! Я твоя дочка!

Всех клеточек полновесного Степанова центнера коснулась дрожь, и вниз от расползшихся поверх воротника щёк шею и грудь накрыла испарина.
-Эге, вот значит как, - крякнул сорокалетний гурман и провёл пухлой лапкой по подбородку. Неуклюжий жест был лишь маскирующей тенью работы ловкого, прагматичного ума, и последний поспешил подсказать весьма остроумный контрвыпад:
-А кто мама?
-Папа, ты же мой папа! – звонко повторила девочка. Нотки её василькового писка столь прелестно преломились с позднеймайском блеске, что им передалась вся глубина весенней непосредственности: вопрос расплылся в утверждении и наоборот.
-Давай всё-таки потолкуем с мамой, - попробовал настоять Степан Михайлович. Сопевшее было после сырных деликатесов брюшко начинало волноваться.
-А мамы нету, - кончиком пальца девчушьи глаза тронул ангелок тоски, и цветок на миг увял. Степан Михайлович всегда пугался девичьей печали, и стал нервно перечислять:
-А бабушка, дедушка, сестра, брат?..
-Батик! – радостно подтвердила Надя. Личико вновь засветилось, как ни в чём не бывало.
-«Батик», угу, хорошо. Ну, и где он? Давай-ка я тебя к нему отведу и потолкую…
-Он уехал на машинке. Сказал, папа, чтобы я тебя ждала.
-Эге, вот как, - повторно крякнул Степан Михайлович и понял, что сам только что закрыл первый раунд увлекательной партии, расписавшись в своём полном провале.
-Батик сказал, что раз мама умейла (вновь ангелок тоски запустил руку в небо и потушил солнце над златокудрой головкой), тепей ты меня будешь астить!
-Подлец твой брат, да еще и аферист, - Степан Михайлович пришёл в раздражение. Он задвигал пальцами-сардельками по внутреннему карману пиджака в поисках папирос. Как назло лелеемый портсигар выскочил из неловких, вспотевших ладошек и грохнулся на асфальт. Раскрылся.

Чёрт с ними с выпавшими сигаретами, хотя Степан Михайлович, тяжко нагибаясь, пыхтя, проклинал и их заодно, но если на упавшем золочёном сувенире (подарке от президента калмыцкой ассоциации дегустаторов, между прочим) объявится хоть царапинка, брательник девчушки оплатит не только примерную стоимость, но и компенсацию раненого душевного равновесия… И Боже ты мой! – зачем  так туго затянул пояс, едва поев?!.. Надя радостно включилась в походившую на игру возню Степана Михайловича: собрала по сырому асфальту три сигареты и первая добралась до портсигара. Со звонким смехом отдала «папе» его взрослую игрушку.
-Брось эти, - пробормотал он, кивая на папироски.

В позолоченном саркофаге сбереглась ровно штучка, и Степан, одной рукой расслабляя хватку ремня, второй засовывая в губы лёгочный патрон, невесело сравнил её с последней сигаретой перед казнью. Девочка уже виделась ему ничем иным, как небесной карой за слишком сытые и счастливые годы гурманской жизни: мстительный христианский Бог-аскет наказывал погожим выходным деньком за грех чревоугодия и прошломесячные восемь новых килограммов (да воздаст толстяк-Будда счастьем тайской кухне!..).
Но, раз только затянувшись, бедолага вновь услыхал звонкий голосок:
-Папа, не куйи! Мама куйила много и поэтому умейла!

Хмыкнул.
-Даже так? Рак лёгких? Или горла? Или кожи? – Стёпа бездумно перечислял возможные диагнозы собственного отца-курильщика. Тот так и не раскрыл семье места обитания опухоли накануне безвременной кончины под колёсами самосвала.

Девочка похлопала ресничками, выбивая слезу умиления даже у сероглазых ангелков, но только не у потного папаши, и повторила:
-Папа, не куйи!
-Да что ты заладила?!.. – всегда, если женский пол повторял просьбу, Степан Михайлович сдавался. Так и теперь: сигарета канула в решётке канализации. – Ну, теперь хорошо? Давай-ка выкладывай, как зовут маму?
-Кайина!
-Карина, хм, - тут было, о чём призадуматься и что повспоминать. Пальчики-сардельки уже спешили к третьему ярусу подбородка, когда в кармане раздался треск телефона.
-Ало, слушаю…

Звонила мама, и Степан Михайлович немного раскрепостился.
-Я, ма, скоро заеду. Кое-что расскажу. Тут такая хохма, конечно, мда… ага, ну, давай, да, пока.

Девочка с трепетом наблюдала за каждым движением неуклюжего папашки: как он складывает и прячет телефон, как чешет потную проплешину, как упирает в пухлые бока мясистые гирьки кулаков…
-Так тебе, значит, сколько лет, Надя?
-Пять!
-О, а такая большая уже выросла. Эх, и кто ж тебя только подбросил-то?.. Надо подумать, что с тобой делать. Пойдём-ка.

Степан сгрёб в охапку пакеты и пластиковые тарелки из китайских ресторанов с заднего сидения, выбросил всё прямо под машину и посадил Надю в салон.
-Сиди спокойно тут, не ёрзай, - строго сказал он, беспокоясь о кожаном благолепии новенького джипа (третья машина куплена «на вырост» с той поры, как килограммы стали множиться, будто вырастая наперегонки, – неприятное следствие позднего диабета).

Хлопнув дверью, набрал компетентного товарища, но тот был занят. Пришлось огибать пухлозадую БМВ, садиться за водительское, заводить ради кондишина мотор – не растаять бы! Несколько минут сидели молча, смотрели друг на друга через зеркало. Девочка улыбалась, легонько болтала ножками, озиралась, но робко: папа, пусть и недружелюбный, привлекал больший интерес, чем улица или автомобиль. Степан же всё хмурился, продолжал потеть и ёрзал на дорогой коже, вспоминая всех Карин своей жизни. Набиралось немного: три штуки, со скидкой чернобровой, безымянной курильщице из амстердамского борделя, которая хоть и была украинской эмигранткой во втором поколении, – чем чёрт не шутит? – могла и вернуться ради взращивания благородного семени на холодные славянские земли.

Полистал записную книжку в телефоне. Обошлось без откровений: Карин, тем более пятилетней выдержки, и уж тем более облечённых связью, не нашлось. Вывод сам собой шёл на ум: какая-то афера либо нелепая ошибка…
-А как брата зовут? – опомнился ловкий, прагматичный ум.
-Илюшка!
-А фамилия у вас какая?
-Коневы, - выговорила девочка, припомнив не без усилия. Ну и кто выдумал эту чушь про цветы жизни? Своими сандалиями в цветочных узорах стучит – не уймётся по пассажирскому, а ведь только позавчера в мойку ездил!..

Образцовый чистюля вытряхивал на тротуар пепельницу, когда зазвонил телефон.
-Потапов, чего трубку не брал? Спишь что ль до сих пор?
-Начальники не спят – они длительно моргают.
-Мда. Уже нарезался?
-Мог бы и посоучаствовать! Приедешь? Стёп, горькая стынет…
-Отставить, - брезгливо перебил гурман и опять поёрзал: думал, не вылезти ли, чтоб не говорить при ребёнке, но поленился. – Вопрос к тебе важный.
-Контора пишет, - со смехом проговорил на том конце подполковник московского угрозыска.
-Есть возможность проверить человечка по базе? Троих точнее.
-Всегда. Тариф свой знаешь.
-Угу. Вопрос только очень конфиденциальный. Смотри, чтобы между мной и тобой осталось.
-Базаришь.

Степан Михайлович считал себя эстетом не только в пище, но и в языке. Поэтому жаргон презирал и в эту секунду поморщился. Свиная его мордашка, став до непотребства очаровательной, выудила из Надиных уст звонкий смешок.
-Что за герцогиня? – спешил поинтересоваться Потапов. – Не Лидка ведь, за шесть вёрст чую.
-Ни черта ты не чуешь. Пиши имена: Карина, Надя и Илья Коневы. Первая, кажется, померла, второй пять лет.
-Шутишь сейчас?
-Тихо… Девочка, брату сколько лет?
-Девятнадцать! – бойко объявил солнечный зайчик.
-Илье девятнадцать, - в трубку бросил Степан Михайлович. Подполковник бесцеремонно с кем-то хихикал и чокался. – А маме?
-А маме нисколько, мама умейла, - взмах серых крыльев в третий раз сдул пылинку света, но и теперь папашка лишь раздражённо хмыкнул.
-Умерла, вишь как, - процитировал он. – Поищи по имени. Думаю, не меньше сорока ей должно быть, раз сынку девятнадцать.
-Эх, старый ты бл*дун, - понимающе вздохнул Потапов.
-А ты чего пьёшь-то с утра пораньше? – попробовал перевести тему Степан Михайлович. – Начальник как-никак, неподобающе.
-Завидуешь – молчи.
-Когда инфу дашь, алкоголик?
-Понедельник, десять тридцать – точно, как в аптеке.
-Издеваешься? Мне сейчас её сбагрить надо, а не до послезавтра таскаться. И «Илюшке» этому ушки на зад натянуть…
-Ох, грозный-то какой, - подполковник хохотнул. – В детский дом её вези, и всего делов.
-Нехорошо как-то.
-Ну тогда к нашим на Бронную – они объяву дадут: мамашу из гроба вынут, а брата отыщут. Тридцать суток ему для начала за распитие влепят, ну или типа того – в общем, чего сам попросишь.
-Фашист! А вдруг она и правда дочь моя?
-Тогда горькую приезжай пить, папаша, - Потапов вновь расхохотался и кинул трубку.


Подрезая «недоладу Приору» на выезде из переулка, Степан Михайлович решился: пока что псевдодочь никому не сдаст. Надо послушать маму – мама всегда знает, как поступить.

Охи и ахи растроганной старушки продлились минут десять. Сюси-пуси заняли почти пятнадцать. Степан устал стоять в прихожей, к тому же проголодался и угрюмо ввалился на кухню, согнал со стула кота, плюхнулся сам, принялся задумчиво грызть мамины сухари.

Клавдия Ивановна нашла к Наде подход моментально: приласкала, умыла, развеселила и, между делом, полюбила. Но, усадив девочку за наваристый борщ, шёпотом объявила сыночку прямо, без обиняков:
-Не твоя. Сам что ли не видишь? – ни одной черты нет, Стёпушка. Как ясный день всё понятно.
-Ну и слава Богу. Повезу в детский дом.
-Это мошенники какие-то – наверняка, хотят тебя обмануть. Я в газетах такое читаю, а по телевизору… ой, чего сейчас только не делают ради денег. Ребёнка к незнакомому посылают – а зачем? А вдруг ты маньяк? – качнувшись к сыну, вдруг принюхалась. – Стёпа, курил опять?!
-Нет, я …
-Куйил, куйил! – радостно заложил цветочек, болтая ножками.
-Ах ты!..
-Стёпа, не смей орать на ребёнка!
-Доедай быстро и поехали.
-Кушай, солнышко, не торопись. Жуй хорошо, я тебе компотик сейчас сварю… Стёпа, ну-ка пошли.

Степан Михайлович не без труда пробрался через узкий коридор малогабаритки  до комнаты и уставился сверху вниз на мать. Тоненькая, миниатюрная старушка одним строгим взглядом заставила его почувствовать себя сплошь неправым.
-Стёпа, сердись сколько хочешь, но девочка-то не виновата. Ясно, что её кто-то пытается использовать. Ты бы дружкам своим позвонил – может, кто из них чего подскажет?
-Позвонил. Никто до понедельника шевелиться не хочет.
-Потому что все твои бандюги – лентяи!..
-Ну, ма, мне тут не до шуточек твоих. Чего делать-то?
-Так. Я позвоню Ксении Шолиной из соц.охраны, посоветуюсь. А ты пока езжай по своим делам. Нечего тебе тут отсвечивать и перед ребёнком сверкать. Она гляди, как на тебя смотрит: видимо, убедили, думает, и вправду папку нашла.
-Да, лучше мне поехать, - с готовностью поддержал Степан.
-Погоди. Ничего не забыл? Зачем приехать должен был, помнишь?
-Лекарство коту привезти.
-И где лекарство?
-Ой, в машине…

Спустился, забрал, поднялся, оставил, уехал. На Надю даже не взглянул: боязно и странно как-то. Ну и денёк… Какие сегодня дела? Можно бы в офис. «Колибри-сыск» - лучшая московская компания по розыску пропавших домашних животных. Работает днём и ночью, без выходных и обедов. Шеф заезжает отчитать управляющего, поиграть с юристами в блэкджек или в одиночестве посидеть за дубовым столом – погрустить, когда плохое настроение. Сейчас-то оно точно паршивое, но в контору Степана Михайловича всё-таки не особо тянуло… Но тут позвонила Лидочка: на день раньше вернулась от родителей из Подмосковья. Вопрос снят. Степа так обрадовался, что развернулся через двойную сплошную и погнал на Речной.
 
Лидочка была «Красоткой» по-русски: дорогая проститутка, лично для него подобранная как перманентный эскорт, лекарство от мигреней, фасад личной жизни, ответ на мамин вопрос «Когда женишься?» - «Лидочка пока не готова, но скоро». Кому больше она нужна? Обществу, чтобы поверить в абсолютную успешность господина Каучукова на всех фронтах, или не молодеющему Стёпе? – риторический вопрос риторической столицы каменных сердец…
-А я хочу на неё посмотреть, - объявила Лидочка, выслушав рассказ. – Вдруг мама ошиблась? Вдруг твоя?
-Не ошиблась. Я б и сам почувствовал.
-Что б ты там почувствовал? – ласково, как она одна умела, пропела Лидочка, гладя неглубокий Степанов овражек между пузом и широкой прокуренной грудью.
-То самое, - помог нащупать ей область сердца и полез за сигаретой. Сегодня от Лидочки почему-то никакого толку – не успокаивает; вспоминал о чертёнке из табакерки даже когда…
-Ну, покажи её, ну что тебе в самом деле?
-Ну, покажу, ладно. Только ко мне поехали сегодня.
-Конечно, поехали!
 
Лидочка радостно упорхнула приводить себя в порядок. Степан Михайлович долго курил, потом со вздохом сполз с тахты, побрёл в душ…

Забрал от мамы «дочь», повёз к себе. На вопрос «зачем» отмычался, но прозорливая старушка обо всём догадалась, написала Лиде в машину длинное осуждающее СМС. Последняя фраза: «Ревность к ребёнку – недостойная дамы западня» - чувствительную проститутку почему-то задела, но, играя с Надей на заднем сидении, скоро выбросила из головы.
-Ну и что с ней будем тут делать? – поинтересовался Степан, подуставший от поездок туда-сюда.
-Как что? Играть.
-Игъять! – с восторгом подтвердила Надя.
-Да ну, я бы лучше…
-Стёпа, не отдавая счастья, – не смей его потреблять! - менторским тоном сказала Лида. Ох, шлёпнуть бы её за это как следует да премии лишить. Но женщин обижать нельзя, нет, никак нельзя…
-Это у тебя «Вконтакте» в цитатах висит, - угрюмо заметил Степан Михайлович. Когда надо, память работает, но толку?.. 

Играть – значит играть. Игрушек-то дома нет, но разве Лидочку что-то остановит, если уже задумала? Посадили на дорогом ковре три пятна! Но зато Надя счастлива, смеётся, даже хохочет… Степан Михайлович тоже чуть оттаял, в раж вошёл. Ползал, забавлялся, как мог: изображал и носорога, и бегемота, и медведя – только слона отказался: устал. Заказали пиццу из любимого ресторана, пили сок вместо вина. Но и без него Лидочкины глаза стали тёплые-тёплые, нежные-нежные. Раз довольная, значит наверняка ночью покажет что-нибудь новенькое – плохо ли?!.. Всё-таки славный получился денёк, несмотря ни на что. Таких бы побольше…

Степан Михайлович проигнорировал за вечер шесть маминых звонков, а дальше телефон разрядился. В десять Надя брякнулась спать. Уложили в гостиной на диване.
-Ну, пойдём еще поиграем?

Лидочка «новенького» ничего не показала, но Стёпа всё равно уснул счастливым и видел цветные сны.

В три ночи у Нади под платьем зазвонил малюсенький телефончик. Три раза дозванивались – еле разбудили.
-Алё… Пьивет, Илюша… да, хоёшо, сейчас откьёю…

Прошаркала через коридор, отперла дверь. «Илюша» подхватил сонную девочку на руки, убежал вниз к машине. Тем временем трое верзил ввалились в Каучуковы хоромы, напялили маски, хозяина и Лидочку связали, «свиной морде» врезали прикладом ружья, чтоб не выступал. Разграбили три комнаты, гостиную, кухню, обе уборных. Долго совещались, насиловать ли Красотку, но почему-то смутились раннего восхода и ушли.


Спустя неделю Степан Михайлович лежал в частной клинике и приминал заметно побелевший пушок на проплешине. Ему очень не повезло: ударом вдавили в череп носовую кость, да так, что без операции обойтись не получилось. Теперь заметно похудевшее лицо было целиком замотано бинтами. Один рот, пара глаз да ноздри…
-Ну как ты, сынок? – мать сидит, переживает. Стёпушка на пятнадцать килограмм похудел: кормят мало да и есть неудобно. А эта Лидка – сволочь – даже не появляется почти. Стыдно ей, видите ли!
-Хорошо, ма. Ничего не болит. Видишь, отдыхаю.
-Ох, горюшко ты моё луковое. Как же тебя так угораздило…
-Ма, не заводи: двадцать раз обсудили. Больше не попадусь.
-Ну, еще б ты попался после этого!.. Ой, батюшки, Лида! Ну ничего себе, честь какая: явилась – не запылилась. Ну, проходи, чего в дверях стоишь?
-Я апельсинов принесла…
-«Апельсинов принесла». А у Стёпушки аллергия на апельсины!
-Ма, прекрати, не выдумывай.
 
Лидочка, красная от стыда, уселась с другой стороны постели, несмело коснулась Стёпиной руки, а он взял да погладил невесомую ладошку. Её ни с того, ни с сего как током ударило – заулыбалась, зацвела.
-Ох, молодёжь, - обронила Клавдия Ивановна, обозревая сорокалетнего сынка и тридцатилетнюю проститутку.
-Да уж какая «молодёжь», ма?
-И правда. Что делать-то с ним будешь, Лид?
-Сидеть буду, Клавдия Ивановна, холить и лелеять – что ж ещё?
-Ну, правильно, работы-то нет. Одни старухи в этой стране пашут, - несмотря на язвительный тон, мама давно не злится. На то она и мама, чтобы всё прощать.
-А ты что будешь делать, папашка несостоявшийся?
-Я? – Степан Михайлович погладил проплешину и посмотрел на Лиду. – А я буду отдавать. Может, счастья прибавится.