Змей Горыныч и КО

- Ой, ты гой еси, добры молодцы, красны девицы, старцы мудрые, слухайте сказку дивную про змея лютого Горыыыныча и всяку нечисть леснууууую...
Горыныч, подвывая на три глотки, закатил глаза, изображая в лицах заезжего баюна, и, бряцал когтистой лапой по перевернутому котлу, извлекая на диво неприятные звуки. Музыкальным слухом были обделены все три головы змея, зато голоса были громкие и один противнее другого.
Я сидела рядом, облокотившись на большой чешуйчатый хвост, и пыталась усиленно сделать вид, что «лютый» змей внушает непередаваемый ужас. Видимо у меня это не очень хорошо получалось, потому что Горыныч прекратил подвывать и средняя из его голов наклонилась ко мне и сказала:
- Васьк, ты хоть бы ради приличия перестала семки лузгать, а тем более шелушки мне под чешую складывать, совсем девка обнаглела!
- Какая я тебе девка? Я между прочим царевна Тридесятого государства! За меня сто сотен женихов готовы голову сложить, с тобой чудищем, сражаясь.
- Тю... была мне нужда еще с кем-то из-за тебя сражаться. Верну первому встречному жениху, да еще и отсыплю каменьев драгоценных что б забирать не передумал.
- А неча было умыкать из батюшкиного терема, каменья целее были бы.
- Да и нервы тоже. Если бы я знал, что ты, Василиса, языкатая такая ни в жизть бы с Тимофеем не поспорил, что выкраду тебя. И накой мне сдался этот меч-кладенец, что у него отыграл? Разве что харакири себе сделать, тебя не выдержамши.
- Да уж. Продешевил ты явно, Горынушка, на этот шампур гнилой даже шашлыка не насадишь.
Трехголовый змей тяжко вздохнул всеми головами сразу и выпустил из ноздрей сизые струйки дыма.
Мы сидели с ним на вестовой башне заброшенного замка, где ныне обитался Змей Горыныч, и любовались сверху на необозримые просторы. Вокруг замка широко раскинулось огромное поле. Травы под порывами ветра перетекали зелеными волнами и только пыльная дорога, разрезав это море, стрелой уходила к горизонту. Высокие белые облака, как собранные в горку распушившиеся хлопчатники, медленно плыли навстречу взгляду.
Поэтому небольшую желтоватую тучку, которая двигалась прямо над дорогой мы сначала не приметили.
- Глянь-ка, Вась, опять, похоже, очередной Иван-дурак скачет из лап моих чудовищных тебя вызволять.
- Ну, почему сразу дурак? Может царевич какой-нибудь нашелся, подвиг совершить жаждет, меня в уста сахарные лобызнуть. Я как-никак Василиса Прекрасная, да к тому же пол царства за меня в приданое обещано.
- Да только дурак на тебя всего за пол царства польститься. Ты и целого со своим характером не окупишь. И вообще хватит уже старшим перечить, а то съем не посмотрю что костлявая.
- Это я то костля....!!!
Видимо змею совсем надоело со мной разговаривать, потому что он просто придавил меня лапой к своему хвосту. И пока я вырывалась да отбрыкивалась на дороге уже явно можно было различить всадника. Поборовшись немного мы подошли с Горынычем к краю башни, что бы можно было получше разглядеть кто это к нам пожаловал.

***

Слава-то обо мне по всему государству Тридесятому идет, до Тридевятого докатывается. Еще бы, не даром меня Василисой Прекрасной величают. Коса русая ниже пояса, двумя руками не обхватишь, шейка белая лебединая, глаза изумрудами сверкают, стан тонкий, гибкий , походка, как у павы плавная. Да еще батюшка обещал мне, дочери его любимой, единственной, в приданое пол царства дать. Вот как исполнилось мне шестнадцать годочков так женихи валом и повалили. Только ни один не глянулся, в сердце струнка не екнула. А сватов уж не единожды отваживала.
Помню год назад царевичу Елисею жениться захотелось, вот и наслал полный дом дружков своих, сватов значится. Завалились к батюшке в терем тридцать три богатыря, повели разговор, мол у вас товар, у нас купец, отдавайте девицу и разойдемся по хорошему. А я то этого Елисея уже не раз у батюшки в хоромах встречала, тоже мне царевич, всего то владений остров в пруду лягушачьем, десять на двадцать локтей. Да и манерами не блещет — то в носу при боярской думе поковыряется, то с тылу себя почешет. В общем не хочу за него замуж ни в какую! А тут меня как раз на смотрины к сватам в хоромы вызывают, ну я приготовилась да пошла.
Захожу в палаты приемные, щеки огнем алым горят, свеклой натертые, брови, как у басурманки углем в черноту выкрашены, губы черничным соком измазаны, синеют из под носа ярко. Сидят богатыри в горнице за столом, чарки за мое здоровье поднимают.. Старшой уже глаза к переносице сводит, да просит пройтись вдоль стола чтоб полюбовались они на меня. Прошла я туда-обратно, как уточка хроменькая, старшой аж протрезвел немного. А как же мне по другому пройтись, когда я сапожки сафьяновые на два размера меньше одела, да еще камешков туда насыпала. Переглянулись богатыри, но не сказали ничего. Встал воевода, меня кругом обошел, оглядел всю, в бороду поухмылялся. Решил за косу подергать — свое ли такое богатство али накладное, да так половина косы в руках у него и осталась. Опешил вконец старшой, волосы на пол кинул, носком сапога под стол задвинул, вроде так и было. Я стою еле смех сдерживаю, за ладонь себя пощипываю что бы в голос не рассмеяться. Отпустили меня сваты из терема, да домой засобирались скоренько, больше их так и не видели. А я потом отсмеялась у себя в горнице, жалко только Сивку-Бурку у которой из хвоста волос нарезала, да в косу себе вплела.
Потом не раз пакости сватам строила — и тараканов в еду подкладывала, и гвоздики махонькие в стулья вбивала, да много чего было, и всегда мне удавалось их отвадить. Да вот ужо стукнуло мне осьмнадцать годочков, обязательно в эту весну замуж выйти надо, а то перестарком назовут и слухи по миру не хорошие пустят. Да и батюшка уже в конец прогневился, внуков видеть жаждет, мои отговорки слышать не хочет. Он хоть и любит меня, а все ж царь, как прикажет — не ослушаешься. Вот и повелел не кочевряжится более, а выйти на кого он перстом укажет. Вот и пришлось выходить замуж за нелюбого, который Иваном царевичем оказался. А Иван-царевич, тут уж с Горынычем не поспоришь, дурак-дураком. И слава о нем, малахольном, вперед коня сивого бежит — кто чего ему не скажет — всему верит. Давеча Варвара-краса над ним подшутила — налила в графин полнехонько самогону и сказала ему, что это водица живая, силушки прибавляет. Так он одним глотком и махнул все, да и пошел потом по терему буянить. Разбил тарелочку на которой яблочко катается и весь мир кажет, струны у гуслей-самогудов порвал, да скатерть самобранку на портянки изрезал. Насилу стрельцы его угомонили да на палати спать увалили. А то Марья-искусница лягуху с болота притащила и сказала ему, что это принцесса заколдованная. То-то смеху было когда он ее расцеловывал.
А теперича ишь, что удумал, ко мне решил посвататься. Мало его девицы до меня учили.

***
 
 Ну, так и есть – опять меня от Змея Горыныча горе-герой спасать прискакал. Как пыль осела на дороге, разглядели мы богатыря – косая сажень в плечах, на теле кольчуга пудовая, на солнце раскалилась, еще немного и паленым запахнет. На голове шелом странный, будто в походном котелке две дырки для глаз просверлили, да так на буйну-голову и одели. Спрыгнул богатырь со своего коня – звон от защиты железной на три версты пошел, будто колокол на воскресной службе зазвенел. Конь его бедный ноги выпрямил, а то под такой тяжестью на полусогнутых скакать приходилось, до пол бабки в землю входя.
- Выхаы, чуиэ эсное на смэртый ой!
Из-под шелома богатыря раздались какие-то звуки, но понять, что он там говорит было практически невозможно.
- Эй, железный рыцарь, – прокричала с башни правая голова Горыныча, самая острая на язык – ты ведро-то с головы сними – не слышно чего ты там бормочешь.
Воин стянул с себя шлем и потряс головой – видимо заложило уши от собственного крика в замкнутом пространстве.
-Ба, да это ж Алеша Попович собственной персоной. И принесла же нелегкая…
Я перестала выглядывать с башни, а села прислонившись к зубчатому бортику.
- Знаешь его?
- Да его, по-моему, все в Тридесятом государстве знают – козел бывший.
- В каком смысле?
- В прямом. Напился где-то до козлячьего вида. Говорит из какого-то копытца хлебнул, но знающие люди говорят самопал у Бабы-Яги испробовал. Еле расколдовали его потом.
Горыныч захихикал всеми головами, аж искры от него полетели.
- Ну, что, Васьк, сама к жениху спустишься или мне от тебя отбиваться придется, что б ему возвернуть?
- А как же каменья драгоценные? Или уже отказываешься от своих слов, ящерица скупердяйская? Обещал же отсыпать, лишь бы меня забрали.
- Что ты, что ты! Чем предпочитаешь? Алмазами али изумрудами, может тебе рубинов из сокровищницы наковырять?
Змей Горыныч развернулся и сделал вид, что пополз в сторону залы с драгоценностями.
- Ну, змееееюшка!!! – я невинно потупила глазки и стала теребить косу – ну, не отдаваааай меня ему – я тебе селедку под шубой приготовлю… и груздей насолю…
Две головы змея одновременно облизнулись, но третья оставалась непреклонна.
- И медовухи наварю…
Тут уж сдалась и третья, но первые две возмутились:
- Даже думать не смей! Одна будет пьянствовать, а похмельем потом всем мучайся? Нет уж! Лучше киселя навари.
Третья голова приуныла, но спорить не стала.

***

 Но делать-то нечего – перечить батюшкиному наказу последнее дело – а то еще выдаст замуж за первого встречного – были уже случаи такие, когда в заморском королевстве принцессу за нищего отдали. Раз сказал царь «Иван» значит Иван.
Вот уж и дату свадебки назначили, стали к пиру готовится – день и ночь стряпухи на кухне крутятся, барашков на вертелах поджаривают, хлеба пышные пекут, медовуху варят. Иван-то царевич, как почувствовал себя царевым зятем – возгордился, ходит по палатам кочетом, на чернавок покрикивает, на меня с вожделением зыркает, как на петушка сахарного. «Ну, - думаю - рано радуешься, Ванька, не поймавши лисицы, уже ее продаешь», а сама павушкой к нему подплыла, под белы рученьки взяла и молвлю ласково:
- Свет ты мой, Иванушка, жених нареченный, не пойти ли нам в садочке прогуляться, сокол ты мой ясный, хороводы с девицами да парнями поводить.
- От чего же и не поводить, коль тебе, душа моя, угодно – а сам взглядом Парашку провожает, дородную румяную сенную девку. И вид как у кота, который возле глечика со сметаной сидит, только что слюни не текут.
Вышли мы из терема, идем по саду царскому. Иван царевич дивится на растения заморские, которые мой батюшка собирает - специально ладьи снаряжает за тридевять морей, что бы чудеса эти к себе в сад залучить. Тут и яблонька с золотыми яблочками листиками серебряными звенит, и трын-травы сонной цельная лужайка насажена, на солнышке банан зреет – фрухт заморский - по форме как морковка, только желтый, а по вкусу картошку вареную напоминает, если ее сиропом сахарным облить. В общем, гадость редкостная. В тени баобабов папоротник цветет – цветы алые, красивые, а запах как у яиц протухших.
Вот подходим мы уже к краю сада, а там Синецвет растет – куст большой с листьями лазурными, на нем ягоды зреют красные с ароматом чудесным. Иван и спашивает:
- А это что за диво дивное, доселе невиданное?
- А это – отвечаю – из сада Эдемского архангел Гавриил батюшке презент преподнес. Ягоды целебные – молодильные. Съешь две штуки - и на пять лет омолодишься, силушки прибавится, да удаль молодецкая в корень пойдет.
Глаза у царевича загорелись, руки сами к Синецвету потянулись.
- Стой, Иванушка! Не смей ягоды срывать, батюшка строго-настрого заказал кому бы-то ни было трогать их.
Руки жених отдернул, но глаза гореть не перестали.
- Подожди меня, друг ситный – молвлю - ленты я в горнице забыла. А какой же хоровод без лент цветных!
А сама возвращаться не стала, за кустиком неподалеку спряталась – наблюдаю.
Иван постоял возле Синецвета, пооглядывался, да искушение слишком велико - ягоды сорвал да тут же немытыми и съел. Я стою, смехом потихонечку давлюсь, на Ваньку поглядываю. Тут он в лице изменился, будто к шороху какому прислушался, да как припустит в сторону хором царских. Тут уж я в голос рассмеялась – не договорила я ему, что помимо силушки молодецкой ягодки эти, как селедка с молоком действует, причем мгновенно, да и не зря Синецветом растение зовется – но это уж пускай батюшка первым узреет.

***

 Утро стояло в самом разгаре – солнце еще не поднялось до зенита, поэтому было тепло, но не жарко. В прозрачном воздухе высоко над полуразрушенным замком летали ласточки и свиристели.
–Тимка, да ты никак вальерьянки обнюхался! Накой тебе царевна, ты же кот! Чтоб было кому в старости молока в блюдце налить?
- Горррыныч, ну что ж ты прям сразу все в штыки воспринимаешь – я ж ради спортивного интересу. Али забоялся, ящер пернатый? Подумаешь царррревна…ты вспомни, как тебе раньше каждый квАртал по девице носили – уважааали…
- Не напоминай мне про мое кровавое прошлое – я с этим завязал.
Горыныч, лежавший напротив блюда с виноградом, взял двумя пальцами большую гроздь и отправил ее вместе с ветками в среднюю пасть. Крайние головы завистливо облизнулись, но стали дожидаться своей очереди.
- Ну, да, ну, да. Если кто узнает, что ты вегетарррианцем стал - позора необерешься.
Головы Змея только фыркнули и отвернулись от Тимофея, все в разные стороны. Кот потянулся и с видимым удовольствием подрал когтями персидский ковер на котором лежал.
-Э, блохастый, ты мне тут мебелЯ не порти, итак шерсть от тебя по всему замку – правая голова Горыныча возмущенно дунула на кота дымом. Кот прижал уши, откашлялся и зашипел:
- Ну, так спорим? Тряхххнем стариной?
- Не такой уж я и старый. Ладно, спорим. С меня царевна, а с тебя что?
- Дррругой разговор! Ставлю самое дорогое – мои сапоги.- Тимофей хлопнул мохнатыми лапками по голенищу.
-Ну, не…это не серьезно – сказала средняя голова.
- Нам твои сапоги на один палец – протянула левая
- Ставь уж меч-кладенец – хоть какой-то раритет – предложила хитрющая правая.
- Ладно, по рукам!
Увод принцессы из родного стойла, то бишь дома, был назначен на сегодняшний вечер.

***

 Сижу я в горнице, косу себе переплетаю, волосы до пола свесила – к свадьбе готовлюсь. Вокруг мамки да няньки суетятся - кто венок держит, кто сарафан венчальный приглаживает, и подвывают все печально, будто меня на тот свет спроваживают.
Тут батюшка пожаловал, зашел, в маковке почесывает, светлицу взглядом обводит.
- А гдей-то твой нареченный шляется, Василисушка? Уж к пиру все готово – гости собрались, стол от явств ломится, только молодых не хватает. Собирайся скорее на обряд венчальный, волхв уже нечистого поминает вас дожидаясь.
Вышел он из светлицы, а меня стали в наряд обряжать – одели рубаху белую шелковую, по рукавам вышивка золотыми да красными нитками – то ли петухи дерутся, то ли конец света предсказанный; поверх рубахи сарафан красный, жемчугом да каменьями драгоценными расшитый – так к земле и тянет. На голову венок водрузили из цветов каких-то подвявших, а сверху пологом кружевным полупрозрачным накрыли.
Вышла я в палаты, где венчание происходить будет, а там уже гостей видимо-невидимо. Вдоль стен столы стоят, скатертями белыми накрытые, кушаньями заставленные. Все гости к столам жмутся, место поближе с печеными поросями занять пытаются. Гусляры да дудошники мелодии веселые наигрывают, скоморохи на головах ходят. Посреди залы тренога стоит, на ней чаша серебряная с живой водой, и рядом волхв мается с книгой обрядной, во все стороны зыркает, боится, как бы ему места за столом не досталось.
Меня все увидели, зашумели, волхв знак подал, что бы ближе подошла. Батюшка в уголочке стоит, слезу платочком украдкой смахивает.
Тут с противоположной стороны палаты дверка отворилась – жених пожаловал. Шум и музыка резко смолкли, все рты пооткрывали, на жениха глядя, батюшка на середину выскочил, скипетром потряхивает, ртом, как рыба, воздух ловит, а сказать ничего не может. Обернулась и я, а там Иван стоит – лицо как у мертвяка восставшего – синими пятнами все покрылось, уши как два василька полевых. Царь то сразу смекнул, что произошло – не даром он запретил ягоды с Синецвета есть, а гости переполошились не на шутку. Забегали все, кто под стол спрятался, кто из дверей выбежать попытался, да застряли там два советника из думы боярской – ни туда, ни сюда. А народ напирает - так дверь вместе с косяком и снесли. Царевич стоит смотрит, на все это, никак в толк не возьмет, что происходит, а я под пологом от смеха умираю. Тут позади меня окошки стеклами звякнули, и Иван как окаменел, мне за спину смотрит, пальцем тыкает. Обернулась я, а там чудо-юдо зеленое в окно влезло – три головы на длинных шеях зубами кинжальными щелкают, изо рта дым валит и искры летят, лапы свои когтистые ко мне протягивает, схватить пытается. Я спиной попятилась от него, но наткнулась на что-то – смотрю – треножник с чашей. Ну, думаю, коли помирать, так не зайкой трусливой – схватила чашу да со всего размаху чудищу на голову одела. Взвыла голова раненая, словами хулительными на меня выругалась, матушку мою покойную не добрым словом вспомнила, цапнула лапами мерзкими за талию и вынесла из окошка, только полог кружевной в горнице на полу белеть остался. Тут я чувств и лишилась.

***

 – До свадьбы все заживет! – Тимофей сидел возле Горыныча и прикладывал холодный металлический котел к большой красной шишке на средней голове змея.
- Вот знал, же что не надо связываться с твоими идеями! Мало мне было, когда баба Яга метлой отходила из-за того, что на курьи ножки от избушки ее позарились. Тебе, видите ли, бульончика куриного захотелось! Теперь царевна понадобилась… Мышей бы лучше ловил! – больная голова морщилась и закатывала глаза, делая вид, что вот-вот упадет в обморок.
– Ну, и девицу ты мне подсунул, Тимка, не царевна, а амазонка какая-то. Я думал, увидит меня, сама как слива спелая, в лапы упадет. А она меня чуть в чашке с водой не утопила, а потом еще ей же и хряснула по головушке моей бедной. Ауууу!
- Горррынушка, ну ты уж преувеличиваешь, что б тебя, огненного, утопить - нужно всю воду в Сморрродинке вычерпать.
- Ладно…хватит мурчать, мохнатый, лучше должок гони. Царевна-то вот она, лежит змеюка, делай с ней что хошь. А мне меч-кладенец отдавай, как уговаривались. И очнется эта …прелесть, ты ее с глаз моих уведи куда-нибудь, от греха подальше. Не ровен час, ей еще что-нибудь тяжелое под руку попадется.
- Конечно-конечно, сейчас кладенец мигом пррринесу, вчера только его почистил, наточил, прям не меч, а перрро жар-птицы!
- Перо…я молчу, где у тебя перо! А точить ты только когти умеешь, об диваны да ковры персидские.
Змей продолжил ворчать на три голоса, а кот резво побежал к двери и скрылся за тяжелой шторой.

***

– Это что? –Змей Горыныч крутил в лапах, врученный Тимофеем, меч и недовольно щурил все шесть глаз.
- Как это что? Это меч. Кладенец. Все как договаррривались. Вот, посмотри, на ручке печать стоит Вакулы-кузнеца. Так что без обмана.
- А что это на нем ржа какая-то? – Горыныч поскреб когтем по лезвию, но попытка соскоблить нежелательный элемент декора успехом не увенчалась.
- Не обращай внимания, это дело житейское. На улице как-то мечик забыл, да тут дождик на грех прошел, вот несколько пятнышек и появилось. – кот стал небрежно мыть лапой себе за ухом, делая вид, что не замечает как Змей начал злобно выпускать из носа сизый дымок.
- А почему лезвие в рукоятке шатается?!
- Не обращай внимания, это дело житейское. Недавно мы со знакомой белочкой орешки кололи, вот немного и расшатался…
- Меч расшатался от орехов??? – Горыныч удивленно вытаращил глаза и недоверчиво ткнул мечом в стену. По камню пошла глубокая трещина. – Что ж там за орехи то были?
-Ну, орешки не простые, все скорлупки золотыя… А вот ядра вместо изумрудных алмазными оказались. Обманывают нынче у нас на ярмарках, зевать не стоит. – Тимофей сожалеюще вздохнул и прекратил намывать гостей.
Змей Горыныч обиженно отложил в сторону меч-кладенец и сказал:
- Ладно, думай давай, что с царевной делать будем, она все никак в себя не придет. Неужто так напугалась? Я ж вроде не такой и страшный – головы змея оглядели друг друга и согласно покивали – совсем не страшный. Не красавец, конечно, но мужественности и грации не занимать.
- Может на нее водичкой побрызгать? – предложение кота показалось Горынычу интересным и он заметно оживился.
- Ага, точно! Сейчас я в ведре водицы принесу и мы на нее выльем. – средняя раненная голова явно злорадствовала и подзуживала остальные – А если не поможет - оденем ведро на голову и постучим!
Тимофей фыркнул в усы и прыгнул к лежащей на диване Василисе на грудь.
- Мммуррр. А тут мягко.
- Такое впечатление, что у тебя вечный март - все бы по девичьим персям лазить, рыжая твоя морда! – Горыныч усмехнулся и отполз ближе к выходу – что бы царевна, как очнется, его увидемши, снова в обморок не упала.
Кот пощекотал своими усами лицо царевны, и та зашевелилась, медленно открывая глаза.
- Ой, где я? – голос Василисы зазвенел весенним ручейком в стенах старого замка. – Котик, котенька... – девица села и стала гладить Тимофея, который пристроился уже у нее на коленках и приятно мурчал, ласкаясь к руке.
- Это кто же тебя так мучает?! На бедную животинку опорки какие-то натянули! Давай я тебя освобожу от этой гадости. – Царевна стала стягивать с задних лап Тимофея его легендарные сапоги. Кот к ее удивлению стал вырываться и никак не давался помочь ему. Но Василиса уже не раз отвязывала веревки с бантиками от хвостов уличных котов, которые привязывали озорные ребятишки, поэтому сноровка у нее была. Зажав кота между коленок и взяв его одной рукой за шкирку, другой рукой она таки стянула один из сапогов с задней лапы кота. Тимофей не выдержал и взвыл:
- Горрррыныч!!! Помоги!!!
Василиса не ожидала, что кот окажется говорящим, поэтому от неожиданности разжала руки и Тимка, упав на каменный пол, чувствительно приложился хребтом.
В дальнем углу что-то зашуршало, и девица обернулась.
Последнее стекло в окне зазвенело, рассыпаясь на мелкие кусочки от раздавшегося на всю округу женского визга.

***

 То не гром гремит, не ветер шумит, то русский богатырь Алеша Попович перед боем с чудищем разминается. Под замком заброшенным встал, мечом в разные стороны машет, надеется, что Горыныч сам от страха издохнет. А Змей сидит на башне, головы со стены свесил, смотрит да посмеивается:
- Эй, Алешенька, ты шибко так мечиком не махай, чай не палку из орешника выстругал, себе по башка попадешь, савсем мертвий будешь.
Алеша злится, пуще прежнего мечом потрясает, кольчугой пудовой бряцает.
- А ну, чудище мерзкое, отдавай царевну краденую, иначе не сносить тебе головы!
- Какой из трех? – правая голова ядовито усмехнулась – Если средней – так и не жалко, выросла пьяница на наши головы, коли лишимся так и не заплачем. Тем более все равно новая вырастет.
Средняя голова Змея обиженно насупилась на остальные и отвернулась, благо спорить с братьями по разуму не стала.
Алеша на секунду растерялся, но клич продолжил:
- Отдавай Василису по-хорошему, а не то худо будет! Все логово тебе по камешку разнесу, твой прах в чистом поле развею! Или сожрал ее уже, людоед проклятый?!!!
Горыныч отполз от края башни ко мне и прошипел:
- Ну, Васьк, твой выход. Тела твоего царского требует, живого или мертвого, извращенец приставучий. Выйди, ручкой ему помаши, скажи, мол, жива-здорова, проваливайте до дому, до хаты. Если вдруг с ним соберешься, лестница сама знаешь где.
И змей развалился в центре башни, грея свои старые кости на солнце.
Я, до этого сидевшая за одним из зубцов башни, погрозила Змею кулаком и состроила страшные глаза, что бы ерунды не говорил. Потом подошла к краю башни и выглянула наружу. Алеша Попович, весь взмокший от усиленных упражнений с мечом, стоял, задравши голову вверх, и ждал что же будет дальше.
Увидев мое царское высочество в здравии, богатырь прям ошалел от радости, чуть ли на стену каменную не бросается, кричит мне шепотом на всю округу:
- Василисушка, как ты там, ненаглядная? Солнышко мое ясное, скоро ли чудище тобой трапезничать собирается?
Я аж семечкой недожеванной чуть не подавилась – с каких это пор я ему ненаглядная, да еще и солнышко?! Но удивления своего не выказала, отвечаю в том же духе:
- Соколик ты мой ясный, лети отсюда, пока Змей Горыныч проклятый тебе все крылья не обломал. Да батюшке передай, что все в порядке со мной, пусть не волнуется.
- Да как ж ему не волноваться–то когда дочь любимую, единственную прям из под венца чудище уперло? Он уж неделю не ест, не пьет, все тоскует, тому кто спасет тебя из заточения и привезет в отчий дом все царство свое пообещал и руку с сердцем в придачу.
Тут уж я вообще чуть с башни не свалилась, такие речи услышав. Понятно стало с чего я вдруг ненаглядной стала – за царством Тридесятым гонится, вот и прискакал выручать, а то небось бы не пошевелился.
- Это чьей же рукой и сердцем батюшка так распорядился? Неужто на свои седины решил женится…да еще и на богатыре? Вот уж не ожидала от него, да и не думала, что тебя мужчины в возрасте привлекают.
Алеша смутился:
- Ну, что ты говоришь, Василиса. Конечно, ты в жены обещана спасителю своему. Не выходить же тебе замуж за Ивана Голубого. Его так теперь по всему царству кличут, а царь так и вовсе со двора прогнал, видеть его не желает.
Заулыбался Попович, конкурента своего вспоминая, и дальше молвит:
- Вызнай у Змея проклятого, как его победить можно, может, яду какого ему в пищу подсыплешь, а уж из башни то я тебя вызволю.
Ну, думаю, каков жук, на все бы готовое прийти, сливки с молочка только поснимать. Отвечаю с подвыванием в голосе:
- Не возможно Змея Горыныча победить - пока одну голову ему отрубишь, другие огнем адским спалят. Пока вторую рубить будешь, уже первая вырастет. Да и не выбраться мне из башни - двери стоят дубовые, стены каменные - уже двести лет простояли и еще столько же простоят. Уезжай ты лучше, пока цел – и меня не спасешь и сам пропадешь.
Призадумался Алеша, помирать-то всяко не хочется, даже за все государство Тридесятое, а уж тем более за сомнительное счастье мужем моим стать. Почесал в голове, отвечает:
- Давай я пока за тараном съезжу, а ты все-таки попробуешь вызнать как Горыныча извести можно, не вечный же он в самом деле.
Ну, да, думаю, так он и будет всем рассказывать сто способов усекновения глав его, совсем Попович размечтался. А сама говорю:
- Хорошо, Алешенька, езжай, да возвращайся поскорее пока живая я.
- Кинь мне, Василисушка, вещичку какую на память, что бы к груди можно было прижать, тебя вспоминая, да батюшке твоему в доказательство, что жива-здорова.
Оглядела я себя, ничего подходящего не нашла – кольцо сапфировое жалко, еще пропьет в каком кабаке, бусы янтарные, которые от матушки достались, и подавно не кину…тут Змей, ехидно предлагает, на солнышке развалясь, крылья в разные стороны распустив,
- А ты ему сапог кинь, прицелься получше и глядишь мне и делать ничего не надо будет, сама пришибешь.
- Чтоб Алешу Поповича сапогом пришибить – отвечаю – к нему нужно подковы пудовые прибить, и то не факт, что поможет.
Посмеялись с Горынычем потихоньку, но тут я вспомнила.
-Горыныч, я ж тебе на днях платочек свой шелковый давала, с вензелями, что сама вышивала. Куда дел, окаянный?
- Что сразу окаянный? Вот он, в целости и сохранности, и вензеля на месте…
Я платочек подхватила, с башни Алеше кинула, он его подобрал, поцеловал страстно и в карман портков засунул.
-…только носы мы в него высмаркивали, а так какой был такой и остался. – договорил фразу Змей.
- Что??? Это батюшка мой теперь на грязный платок любоваться будет? Хороша же от меня память…кусок ткани пачканой.
Я приуныла, но тут Алеша Попович уже уезжать собрался, влез на коня своего бедного, опять ноги ему баранкой согнул, и потрусил по пыльной дороге в сторону отчего дома.
- Горыныч, с этим что-то надо делать. – Я резко вскочила на ноги и прошлась вдоль края стены - Не дело что бы какому-нибудь дураку я досталась вместе с государством всем. Да и батюшка переживает…возвращаться надо.
Хвостатый потянулся и перевернулся на спину.
- Давай найдем тебе жениха… какого захочешь.
- Тоже мне сваха…
- Тю…а ты знаешь кто устроил счастье Марье Моревне? Кто жениха для царевны Несмеяны нашел? Даже Баба Яга с Кащеем через меня познакомились. Правда выгнала она его потом…но он сам виноват, неча было яйца по сундукам от жены прятать.
Мы посмеялись, и я устроилась в свернутом колечком хвосте Горыныча. Чешуя на теле змея переливалась на солнце всеми оттенками зеленого и на ощупь была мягкая и теплая. Я погладила его вдоль спины и молвила:
-Ну, значит решено. Хватит выбирать меня, теперь буду выбирать я!
Солнце уже клонилось к закату, и решительные действия были спланированы на завтрашнее утро. На небе стали появляться первые звезды…

***

 Сокровищница у Горыныча устроена в одной из больших зал старого замка. В своем кровавом прошлом Змей занимался набегами на государства разные, да и деревеньками близлежащими не брезговал. Натаскал сокровищ да редкостей дивных – все государство Тридесятое купить можно и на половинку Тридевятого останется. Золота и каменьев драгоценных не счесть, на полу валяются в куче, как мусор сметенный. Оружие по стенам развешано – тут тебе и клинки стальные заморские, рукоятки алмазами цветными украшены, и сабли кривые, черные, что сами врага рубят, и пресловутый меч-кладенец болтается, весь вид портит. Но это не самое интересное, что залучил к себе Горыныч в сокровища – есть вещи чудесные, что по белому свету больше ни у кого не сыщешь.
На столе посреди залы стол стоит, на нем скатерть белая шелковая расстелена – самобранкой зовется. У моего батюшки тоже была скатерка такая, покуда Иван-царевич в лоскуты ее не изодрал, да только окромя сала с чесноком да краюхи хлеба черного, только водку в чарках выдавала, так что не очень-то о ней горевали. А эту скатерку встряхнешь, и появляются на ней кушанья заморские, какие только пожелаешь, меда хмельные в кувшинах высоких, да еще каждый раз букетик цветов в вазочке посередке, для красоты общей. Я поперва никак от самобранки отойти не могла, загадываю страну какую дальнюю, а она тут же блюда ее национальные выдает. Тут я и фиников с рахат-лукумом накушалась, и фрухтов каких даже названия не знаю. Раз загадала далекое государство – Африк. Так мне самобранка цельную миску тараканов жаренных выдала, с тех пор я все больше по знакомому ближнему зарубежью трапезничаю. Но Горыныч скатерть не особо жалует, говорит, готовит вкусно, но без души, поэтому я его иногда балую – то расстегаев с рыбкой напеку, то грибочков насолю, али кашки гречневой в чугунке напарю.
В уголке стоит ковер узорчатый, в трубочку аккуратно свернутый, да золотым подносом прикрытый – это что бы Тимофей, когда в гости придет, когтями его не подрал. Этот кот хоть и разумный, да привычка дурная обо все когти чесать, как у другого человека пьянство. Ковер этот не простой, а летающий. Сядешь на него, да как птица в небо взовьешься, только за кисти по краям держись, что б не свалится. Но я ковром-самолетом боюсь пользоваться, больно быстро уж летает, коса на ветру колом становится.
Есть у Горыныча еще шкатулка не приметная, из дуба маренного, железными завитками окованная. Как откроешь ее, так выскакивают два молодца одинаковых, что мать с отцом не различат. Какое задание им не дай – все выполнят. Вот и занимаются они уборкой в замке, да прополкой в огородике призамковом.
В самом дальнем углу сокровищницы зеркало большое напольное стоит, в раме тяжелой золоченой, тряпкой закрыто, к нему Змей одной подходить не разрешает – утянет внутрь себя, не выберешься. Зеркало это кого пожелаешь, кажет, любого человека али зверя, где бы тот не находился. Вот к нему то мы с самого утра и пожаловали. Я в кресло напротив него села, Горыныч тоже рядом развалился, занавесь сдернул, по глади зеркальной рябь пошла. Отражение помутнело, и в середине череп черный показался, в глазницах огонь красный горит, белый дым вокруг клубится. Я его больше не пугаюсь, знаю, что коли не одна, то не сделает зеркало ничего дурного, сижу, смотрю с любопытством, что же дальше будет. А Змей Горыныч говорит:
- Ну-ка, зеркальце, скажи да всю правду доложи, где найти нам Васе мужа, чтобы жили вместе дружно, чтоб любить, не горевать, в спальне вместе почивать.
Зеркало помутнело еще больше, потом стало чернее самой безлунной ночи и, наконец, стало показывать…

***

Синее безбрежное море… Белые барашки пены гоняются друг за другом, как расшалившиеся котята, блики яркого солнца, отражаясь от воды, заглядывают в глаза солнечными зайчиками и над бирюзово-синими просторами парят и камнем бросаются вниз белокрылые чайки.
- Как красиво! - Я заворожено смотрела в зеркало на проявившийся пейзаж.
- Да… Но заказывали-то мы совсем не картинки лубочные, а жениха тебе, царевича какого-нибудь, на худой конец князька завалящего. – по выражению морд Горыныча было видно, что море ему тоже нравится, но отказать себе в ворчании он уже не мог.- Что-то зеркало халтурить стало, протереть может его пора, а то запылилось?
Но вдруг посреди этой картины по поверхности воды пошли круги, а потом и буруны вздыбились – и из пены вынырнул молодец – косая сажень в плечах, мускулами поигрывает, длинные пшеничные волосы рукой небрежно назад откинул, а на голом торсе капли воды так и искрятся. Я поближе к зеркалу придвинулась, чтобы рассмотреть получше красавца эдакого. А молодец в воде плещется, улыбается задорно, глазами лазурными в разные стороны стреляет и то в море занырнет, то опять вынырнет.
- Ну, как, Вась, тебе кандидат? И лицом вроде пригож, и статен, волосы вон как у девицы отрастил. А улыбка-то – иная лошадь позавидует.
- Ыыыы… - я даже не нашлась, что ответить.
- Василиса, ты рот-то закрой, а то слюна сейчас потечет, весь сарафан заляпаешь – Горыныч нагло заржал на три голоса.
Рот я все-таки прикрыла и даже засмущалась немного, что так откровенно молодца рассматривала, поглубже в кресло устроилась, что бы больше не подначивал Змеюка.
Красавец из зеркала продолжал плавать, и тут я приметила как на бедре его что-то серебряным сверкнуло, а потом и хвостом рыбьим плашмя по воде хряпнуло.
Я на Горыныча воззрилась, думаю видел ли он тоже что и я, али мне это одной померещилось.
Змей сам не мало удивился, глаза сощурил, к юноше пригляделся.
- Ба!!! Да это же наследник царства Водного, сынок Водяного да Кикиморки. Ишь какой ладный уродился, а я его еще в икринке помню, на головастика похож был- голова в пол тела, хвостиком еле трепыхал – вот ведь как годы-то летят быстро…И не признал сразу. –взор Горыныча ностальгически затуманился и из ноздрей повалил едкий дым. Я закашлялась и стала разгонять чад подвернувшимся под руку большим платком. Из платка неожиданно выпорхнула голубица, потом выскочил зайчик и показалась какая-то длинная веревка. Я тянуть ее не стала – мало ли что еще из живности из волшебного платка выпадет, ладно если гусь какой крыльями захлопает, а если медведь?.. Поэтому аккуратно сложила платок и на место положила. От греха подальше.
- Такого мужа, конечно, не так уж и плохо иметь. – Горыныч продолжил свои рассуждения на тему мужа-русала – Накопал ему червей в палисаднике, вот и ужин готов. В бадейке водичку поменял – и ни кафтанов парчовых, ни шуб соболиных не надо. Но вот в спальне от этой селедки, конечно, толку никакого – Змей разочаровано причмокнул раздвоенным языком - не икру же тебе метать с ним. Так что, зеркало, подавай нам другого кандидата, а такого нам не надо!
Зеркало снова затуманилось и стало показывать дальше…

***

 Ширк. Ширк. Ширк.
Из зеркала раздался противный скребущий звук. Поверхность волшебного зеркала постепенно посветлела и мы с Горынычем узрели статного молодца, сидящего на большом сундуке и сосредоточенно водившего точильным камнем по большому мечу с витой рукоятью. Видимо этим делом он занимался уже давно, потому что встал, посмотрел лезвие на свет, вырвал из своей черной копны на голове волосинку и легонько махнул мечом, рассекая ее. Молодец остался доволен, ибо взял лежащую на сундуке ветошь, обтер меч и стал делать выпады по воображаемому сопернику, кружа по всей комнате. Комната, вернее большая зала, была обставлена темной резной мебелью, на полу лежала шкура медведя, а на стенах развешаны рога разных животных и гобелены, изображающие сцены охоты. Сам молодец был высокого роста, одет в коричневые кожаные штаны, полы светлой расстегнутой рубахи были завязаны узлом на поясе. На ногах - высокие сапоги с золотистыми шпорами, которые при каждом шаге по открытому каменному полу бросали в разные стороны искры. Темные волосы ярко контрастировали со светлой кожей, а мужественное выражение лица прямо излучало благородство и веселый нрав. На первый взгляд юноша мне очень даже приглянулся.
- Смотри, Горыныч, ладный какой, мне нравится.
Змей, внимательно всматривающийся в зеркало, согласно помахал головами, не отрывая взгляда от зеркала.
- Ага, страшно красивый. Он такой…- средняя говорившая голова, не нашла подходящих слов и просто выдохнула пламенем – …утонченный что ли… Я его хочу!
Я подавилась возгласом удивления и с некоторым испугом уставилась на трехголового.
- Змей, ты чего? Как же ты…так вот… Это же мне…жениха…
Горыныч отвлекся от созерцания молодца тренирующегося с мечом и обернулся ко мне.
- Ась? Что ты так на меня смотришь, Василиса, будто мышь дохлую увидела?
- Ну, ты сказал что он тебе нравится – я махнула головой в сторону зеркала – и ты даже его хочешь…
Змей снова вгляделся в зеркало
- Да, а что такого? Ты посмотри, какой он красивый, прям так и сверкает, а рукоятка-то, рукоятка – вот это тонкая работа, наверняка древних заморских мастеров. Я вообще к оружию неравнодушен, а тут чудо такое! Еще бы его не хотеть иметь!
Я выдохнула и смутилась своим мыслям.
- А…так ты о мече!
- А ты о чем подумала?
Горыныч взглянул на меня прищуренным глазом и укоризненно поцокал языком.
-Ах, ты ж охальница! И чему тебя только мамки да няньки учили! Это ж надо было о таком додуматься!
- Ладно, Змеюшка, не ворчи, лучше скажи как тебе молодец?
Змей недовольно фыркнул
- Тебе же жениха выбираем, вот и смотри сама. А вообще ничего так, высокий, статный. С оружием обращаться умеет, вон сколько чучел по комнате развешено, по обстановке видать, что не из бедной семьи. Кандидатура вполне подходящая.
Тут в зазеркальном зале дверь открылась, и в нее человечек вошел. Сам ростом маленький, мне до плеча еле достанет, животик кругленький, в кафтане парчовом. На лице бороденка короткая треугольником растет, а на голове плешина уже светится. Зашел, ножками затопал, ручками замахал и закричал пискляво:
-Никитка, опять моим мечом размахался! А ну, марш в конюшню, конь Огонь уже неделю не чищен, стойло не убрано, лошади не кормлены!
Молодец наш меч опустил, голову понурил, стоит с ноги на ногу переминается, взглядом в полу дырку сверлит. А карлик бушевать продолжает.
- Что за моду взяли, по царевым хоромам конюхи таскаются!
- Дык я эта… Меч точил.
- О воздух ты его точил? Что, думаешь, я не видел как ты тут им махал? Шел бы лучше со скребком так попрыгал! А ну, давай сюда меч и бегом на конюшню!
Никита молча протянул меч маленькому царьку и с опущенной головой вышел из залы. Бородатый, принимая меч, даже покачнулся от его тяжести, взял за рукоятку и потащил через всю комнату, волоча кончиком по полу.
Я разочарованно смотрела на эту картину, пока зеркало окончательно не затуманилось. На темной поверхности опять показался череп с горящими глазницами и злорадно захохотал.
- Да… что-то перевелись на свете женихи царевнам прекрасным под стать. Коли молодец так конюх, а коли заморыш так царь… И выбрать не из чего. Или зеркало вредное, не показывает что надо.- Змей Горыныч положил мне на плечо когтистую лапу – Не расстраивайся, Василиса, найдем мы тебе мужа. Вот завтра к Бабе Яге слетаем, уж старая что-нибудь придумает.
- Ладно, Горыныч, пошли, что ли пообедаем.
Я вздохнула, поднялась с кресла и вышла из комнаты. Змей накинул на зеркало тряпицу и выполз следом.

***

 Обед-то я еще со вчера приготовила – щей наварила, пирогов с ежевикой напекла да картошки вместо хлеба сварила. Горыныч мне помогал как всегда – печку пламенем своим разжигал и картохи когтем чистил. За ежевикой в соседний лес братьев из ларца посылали, но они лукошко махонькое набрали, говорят, нету больше, а у самих вокруг рта усы синие нарисовались, ну, да ладно. Разогрел Змей чугунок с обедом, сидим, кушаем на воздухе, опять на башне вестовой. Вдруг сверху мне прямо в щи перья какие-то посыпались, подняла я голову, а прям над нами две птицы бьются, да не на жизнь, а на смерть – сокол и ворон огромный черный. И ворон вроде как побеждает, заклевал всего сокола, тот еле в воздухе держится. Ударил черный еще пару раз клювом, да так сокол вниз камнем и упал, еле успел крылья распустить перед приземлением, да прямиком на башню нашу, а ворон не отстает, вслед за соколом слетает, добить видимо хочет. Хотела я отогнать ворона, да боязно подходить, уж больно большой он, того гляди и мне глаза выклюет. И под рукой нет ничего подходящего, чем бы кинуть в него можно было, только чугунок с картошкой да пирожки печеные. Пришлось обедом пожертвовать и картошкой в ворона покидать. Отогнала, правда и в сокола пару раз попала. Каркнул ворон недобро и взвился над башней, круг облетел и на север направился.
- От жеж мерзкая птица, надо было ему перья подпалить! – заругался Горыныч – Нагадил таки на голову, стервятник черный!
Я, пока Змей отряхивался, к соколу подбежала, в руки взяла, а он еле дышит, крылышко подбито, сам весь в крови, головка с руки безвольно свесилась.
- Всем пррривет, а что это вы тут решили жаркое из дичи приготовить? Так птичку надо было не живьем щипать, а сначала голову свернуть.
На лестнице показался Тимофей, лениво переставляющий свои лохматые лапы. Сокол как услышал такие речи, в руках у меня забился, крылом одним хлопает, а второе развернуть не может, поломанное все.
- Ну, что ты его пугаешь – накинулась я на кота, - он итак еле живой!
- Да прррям, раз шевелится значит жить будет.
- Ага, как же! Я же даже не знаю как ему помочь. Был бы человеком все легче – и перевязать и полечить, а тут тварь бессловесная.
- А ты, Василиса, о земь его кинь, все легче будет. – Змей, великий советчик, смотрел на меня слегка наклонив головы с серьезным видом.
- Ты еще и издеваешься?! Ах, ты ж ящерица бесчувственная! Тебя самого надо о земь, и желательно с самой высокой башни! И кочергой для верности! – на глазах уже закипали слезы от такого отношения к бедному созданию, которому помочь толком никто не может, да еще и ерничают.
- Вась, ты что? Плакать-то зачем? – Тимофей подошел и стал тереться об мои ноги, пытаясь успокоить. Но я уже разошлась не на шутку.
- Птичку жалко! – я резко развернулась на каблуках, так что только коса по воздуху свистнула, и ушла с башни в комнаты, залечивать соколу раны.
- Горррыныч, она что, не знает? – кот подошел к Змею и сел рядышком.
- Нет. Чувствую, что поездка к Бабе Яге не понадобится…

***

Отнесла я сокола в спальню свою, на столике прикроватном рушник белый расстелила, раненного на него положила. Сбегала за водицей скоренько, в тазик налила. Потом тряпицу в нем намочила и птичку от крови отерла, перышки пригладила. Сокол как почувствовал воду на себе, клювик раскрыл, показывает, что пить хочет. Я в ладошки набрала, ему поднесла. Он как будто воспрял сразу, крыльями зашевелил, встать на лапки попытался. Да перебито крыло, на одну сторону из-за него заваливается. Взяла тогда я еще одно полотенце, вокруг сокола кольцом обернула – гнездо получилось. Он покопался немного, устроился поудобнее, голову опустил и глаза прикрыл – заснул.
Выглянула я из оконца, а на улице смеркается уже, дай, думаю, поужинать схожу, тем более отобедать как следует не получилось. Пошла в сокровищницу, к скатерти-самобранке на поклон, вошла в залу, а там уже Горыныч с Тимофеем сидят, кот из большой миски сметану ест, вся мордочка белая, бока уже раздулись, того гляди лопнет. А Змей все виноградом да персиками потчуется, каждую голову по очереди обносит, следит, что бы средняя голова персики с косточками не глотала.
Я молча к столу прошла, делаю вид, что на трапезничающих внимания не обращаю, за стульчик резной села, скатерку встряхнула и передо мной сразу блюда серебряные появились, полные кушаний разных. Сегодня мне пищи обычной захотелось, домашней, без всяких там тараканов да лягушек. Вот и появились яства: одно блюдо с гусем печенным, в яблоках, румяная корочка по всему боку; картошечка в тарелке цельная маслицем полита, петрушечкой украшена; блины золотистые стопочкой уложены, все в дырочку, аж просвечиваются; в стаканчике мед налит липовый, солнцу под стать, да сметанка в глечике глиняном. В кувшине высоком сок березовый плещется, знает уже самобранка, что я напитки покрепче недолюбливаю. Посреди стола, как водится, вазочка с цветами, на этот раз с ромашками полевыми да медуницей душистой.
Я за вилочку взялась, кушаю неспешно. А коту со Змеем кусок в рот не лезет при моем присутствии. Первым не выдержал Горыныч:
- Вась, ну что ты так разобиделась? Никто твоего сокола обижать не думал, а совет-то дельный был – стукни его оземь, он в молодца превратится, сама же говорила, что легче лечить будет. Давай попробуем – сама убедишься.
- Тебя Горыныч, -отвечаю холодно – в детстве видно часто оземь стукали. В молодца не превратился, но умом тронулся. Я не для того птичку лечу, что б вы потом по полу косточки ее разбрасывали. Вот поправится сокол - приучу его зайцев в поле загонять, мы так с батюшкой охотились, будет пользу приносить.
- Да от него пользы больше будет, если ты перьев у него из хвоста надеррргаешь и веер себе сделаешь. – Тимофей встал на задние лапы, передними облокотился на стол и потянулся носом к гусю печеному. Я машинально дала ему по уху, но спохватилась, что это не простой дворовый котейка-заворуй, отломила от гуся крылышко и дала Тимке. Кот на такие фамильярности не обиделся, а стал увлеченно грызть угощение.
- Оставьте вы птицу в покое! И меня заодно! – я встала и подошла к окну. На небе уже зажглась первая одинокая звездочка, и так мне сердце защемило, поняла я как сильно соскучилась по батюшке, по мамкам-нянькам, подруженькам… И невольно на ресницах слеза повисла, а потом и по щеке скатилась.
Горыныч с Тимофеем притихли, Змей поближе подполз, лапой приобнял, утешить пытается.
- Да не тронем, Василисушка, мы сокола этого, что же ты так за него переживаешь? Не душегубцы же мы, в самом деле!
Я погладила чешуйчатую лапу Горыныча.
- Знаю, Змеюшка, просто тоска вдруг по дому накатила, батюшку вспомнила. Как он там без меня? Волнуется же, знаю. Хоть бы весточку ему какую подать, письмецо отправить…
- Так нет ничего проще!- Горыныч оживился – Бумага у меня есть, сейчас какую-нибудь железку закоптим, копоть с водой смешаем вот и чернила готовы. Перо можно у сокола одолжить.
Я не разделила его энтузиазма.
- Я вообще-то Василиса Прекрасная, а не Премудрая. Меня грамоте не особо обучали. Подпись еще поставлю, но вот письма писать.… На то писец был да боярская дума.
Вперед выступил кот в сапогах, пафосно откинул лапу и заговорил:
- Вам несказанно повезло, ведь перед вами легендарная личность – кот ученый обыкновенный, хатуль мадан вульгарис. Говорю на восьми языках, включая язык тела. Занимаюсь астрономией, анатомией, аномалией и прочими науками. Признанный ученый во всем мире, кстати, по-египетски мое имя звучит как Сфинкс. Ну, вы поняли кому они там памятник сваяли…
- Короче, Тимка, писать ты умеешь, остальное - не важно. – Горыныч оборвал хвалебную триаду Тимофея и снова обратился ко мне.
- Тащи перо, сейчас будем весточку посылать!
Я аж подскочила от радости, кинулась в спальню к соколу, перо добывать. А сокол уже выспался, сидит в гнезде, которое ему соорудила, головкой в разные стороны вертит, оглядывается. Я вошла, он на меня глаз свой круглый поставил, смотрит недоверчиво.
- Соколик ты мой ясный, птичка красивая, как ты себя чувствуешь? – сама поближе подхожу, говорю ласково и руку к нему протягиваю, что бы погладить. Сокол от руки не шугается, как будто ручной совсем.
- Дай мне одно перышко, батюшке письмецо написать. – я хвост у сокола оглядела, приметила перо покрупнее, стала приноравливаться выдернуть его. Жалко конечно птичку, больно перо дергать, сама вон, когда волосы расчесываю, дерну себя случайно за волосинку, а впечатление, будто пол головы оторвали. А тут вообще место нежное. Ну, так это же и не оземь со всего размаху… Сокол засуетился, видно почуял неладное, от меня отползти попытался, но я-то уже за хвост взялась. Резко дернула и…перо так и осталось на соколином хвосте, зато глаза птицы стали гораздо крупнее и удивленнее. Теперь сокол окончательно уверился, что доверять мне нельзя и попробовал взлететь на одном крыле.
- Ну, маленький, ну, солнышко, я же у тебя всего одно перышко прошу, а у тебя новое вырастет, еще красивее, чем раньше. – Я пыталась поймать птицу, которая в попытке взлететь упала со столика и теперь носилась от меня по полу по всей спальне.
Умаявшись, и не достигнув результата, я села на кровать и в сердцах сказала:
-Вот ведь глупая птица, курица и та бы мне пера не пожалела!
Мой огорченный взгляд упал на кроватное покрывало и в голове родилась идея. Сдернув его с ложа, я набросила на сокола, потом аккуратно, что бы не повредить и без того поломанное крыло вытащила его и слегка прижала к груди. Сокол отчаянно клевался и пытался вырваться, но я все-таки исхитрилась еще раз ухватится за нужное перо и оно осталось у меня в руках.
- Ну, вот видишь, все так просто, а ты вырывался, меня вон всю в кровь поклевал. Иди ко мне за пазуху, там тебе будет тепло, и никто больше тебя не тронет.
Сокол смерил меня уничтожающим взглядом, но крылья сложил и позволил положить себя ко мне под рубаху. На голом теле я ощутила, как зацарапались его коготки, но потом он их сложил, и только приятно прикасались к груди шелковые перышки и быстро-быстро билось его сердце рядом с моим.
Вбежав с победным видом в зал к моим друзьям, я высоко подняла пегое перышко и воскликнула:
-Я достала!

***

 Послюнив перо и поудобнее пристроив его в когтистой лапке, Тимофей старательно выводил буковки с заковыристыми завитками, записывая текст под мою диктовку.
«Здравия тибе дарагой мой батюшка! Пишит тибе дочь твоя единокровная Василиса. У миня все хорошо, жыва-здарова. Как украл миня Змей Горыныч…»
- Напиши - Чудовищный Змей Горыныч, пусть все боятся! – предложила средняя голова и в доказательство состроила страшную рожу, из-за этого став очень похожей на дворцовую стряпуху Маланью.
- Нет, не надо батюшку пугать, а то он итак переживает, и ты вовсе не чудовищный, а смешной, особенно когда так делаешь,- сказала я, улыбаясь.
Змей насупился и ворчливо ответил:
- Ну да, прям хоть сейчас на ярмарку в балаган, ребятишек потешать!
- Хватит вам уже пререкаться друг с другом, у меня чернила на пере сохнут и лапу переднюю сводит, пока вы там перебрехиваетесь! – кот не выдержал и вмешался в наш разговор,- Продолжай Василиса письмо, а ты Горыныч не мешай, не твоему батюшке пишем.
«Как украл миня Змей Горыныч, прослышала я, што ты разаслал гонцов с вестью, што кто вызволит меня из полона, получит в награду все царство Тридисятое и миня в жоны в придачу…»
- Так, нет, не правильно, это не я в придачу к царству иду, а царство в придачу ко мне, а то я довеском каким-то получаюсь!
Пришла пора Змея злорадно похихикать.
- Дык так оно и есть, пока полцарства обещано было никто особо тебя спасать не порывался, а вот за все Тридесятое можно и потерпеть такую жену как ты. Хотя…жадность людей никогда до добра не доводила, и сейчас тоже не доведет.
- Чтооо???!!! – я руки в боки поставила, ножкой от злости притопнула, аж сокол за пазухой чуть через низ подола не выпал, благо поясок туго завязан был, только провалился ниже, - Это по-твоему окромя приданного на мне не из-за чего женится? Али я не красива, али голос мой не хорош или фигурой подкачала?
- Да нет, что ты, Вась, голос твой как ручеек звенит, даже когда ругаешься…*в сторону Тимофею* Особенно в ухе правом, звенит и звенит, как бы не оглохнуть…
- И глядя на тебя глаза закрыть хочется, чтоб от красы твоей не ослепнуть *Тимофею* А может лучше ослепнуть, что б глаза мои ее не видели?
- Один недостаток у тебя, Василиса, на пилу ты похожа…
Я такого ответа от Горыныча не ожидала, даже злость схолонула, думаю, неужели я похудела так пока у Змея в замке жила? Да вроде не должна, скатерть самобранка исправно потчует, да и сама пирожки не редко пеку, а уж свежего пирожка откушать я никогда не отказывалась.
- … по характеру. Пилишь и пилишь! – закончил свою речь Змей и начал потихоньку от меня подальше отползать, чувствует, что сейчас на него весь гнев мой праведный обрушится.
- Ах ты ж, зеленая мор….
Договорить я не успела, как по старому замку грохот раздался и пол затрясся, того гляди кладка древняя рассыплется и крыша на голову упадет. Тут уж не до пререканий стало, выбежали мы на башню обзорную, смотрим вниз, а там Алеша Попович вернулся, таран с собой прикатил, у ворот дубовых поставил и теперь раскачивает бревно огроменное и в дверь им долбит.
Горыныч взревел:
- Ты что там делаешь, дурья башка, зАмок скорее рухнет, чем дверь выломаешь! А ну, прекрати, а то сейчас дуну – одни угольки от тебя останутся, плюну – косточек не соберешь.
Алеша обиделся, что его обозвали, отвечает Змею:
- А вот и надо логово твое с землей сравнять, а потом и тебе головы отрубить, что б неповадно было царевн красть.
Тут я к краю башни подошла, рукой сокола под сарафаном поддерживаю, кричу богатырю новоявленному:
- Ты, Алеша, лучше уходи, спасать меня не надо, я тут сама разберусь. И орясину свою убирай, не ровен час по башне трещины пойдут, а это ж пятнадцатый век, художественное наследие Тридесятого царства, охраняется царским указом, между прочим!
Попович долбить в ворота перестал, стоит голову задравши, на меня смотрит:
- А что это ты, Василиса, поправилась как будто. Недавно уезжал, и намека на живот не было, а сейчас прям так из-под сарафана и выпирает. Али не только там чудище тебя держит? Может, поэтому и не хочешь, что бы тебя спасали? Пригрелась уже на груди у кого?
Я аж опешила от такого предположения, вот ведь дурачина, право слово, такую напраслину на девицу честную возвел. А ведь еще и по миру ославить может, язык-то, как помело, всем известно, да потом от грязи этой и в пяти банях не отмоешься.
- Ты что, - кричу ему,- совсем белены объелся! Птицу за пазухой пригрела, а ты уж меня за девку гулящую выставляешь!
Развязала я поясок, и подолом тряхнула, что бы сокол из под сарафана выпал, да подхватить его не успела - так он оземь и ударился…