Один день Дениса Ивановича

*   *   *

Конечно, работать с песней лучше: интереснее и легче. Так размышлял Денис, натужно втаскивая полное ведро воды в продутый утренними сквозняками салон «Пазика». Легче, легче, много раз проверено, собственными ушами и собственной дыхалкой. Всегда пели всей семьёй – и когда картошку сажали, и когда обои клеили, и когда крышу в гараже смолили. Зачинал, конечно, батя: густым шероховатым голосом, словно аккуратно трогая с места, выводил что-нибудь вроде «Летя-а-ат перелё-о-отные пти-и-ицы»; а ребята – вдруг, невпопад – восторженно взрывались на разные голоса: «Ка-за-ки! Ка-за-ки! Едут-едут по Берлину наши казаки!» После чего снова, уже хором, пели о перелётных птицах до конца, и уже не скучно было ничуточки, и почти совсем не тянуло смотаться к пацанам на баскетбольную площадку позади сада. Когда уставали петь, включали магнитолу.

Но сейчас разливалось вокруг, в ширине за окнами, пусть и хмурое, но такое тёплое и такое тихое утро, что петь не хотелось и слушать музыку не хотелось, а только – смотреть, внимать, как оно разливается и наполняется сырым и доверчивым покоем, словно огромная парусина океанскими зовущими далями. Казалось, что и ветра нет, а тускло-зелёные, будто потёртые листья деревьев сами собой шевелятся, лениво потягиваются, разминаются после ночи. Денис громко зевнул в кулак и поспешно плеснул из ведра на лоб, провёл по лицу мокрой ладонью. Тут батя навострил-таки шланг, и белёсая струя загрохотала снаружи о борт автобуса.
– Не спи, Денька, шевелись давай! – снисходительно прикрикнул батя, стегнул брызгами в боковое стекло.

Денис пнул ведро, и вода хлынула на прорезиненный пол. Мутные волны прокатились под сиденьями, по проходу, тяжело плеснули со ступенек. Денис немного прогнулся назад, заложив руки за голову, потом поднял ведро и направился к колонке.

Отец хлестал из шланга по корме, с борта капало, коричневые, похожие на вены струйки чертили по наклонному асфальту свои многочисленные русла, впадали друг в друга, неспешным ручейком текли в железный желоб и дальше – в канализационный колодец. Возле колодца, на краю футбольного поля, стояла старинная колонка с массивной шляпкой сверху, когда-то покрашенная в неизвестный тёмный цвет. Была она маленькая, по пояс даже Денису, несмотря на его невеликие одиннадцать лет. Он уселся прямо на широкую шляпку, пристроил ведро под кран и навалился на рычаг. Колонка вздрогнула, зарычала и ударила в дно могучим бурлящим водопадом.

Денис обожал ту недолгую минуту, когда ему доводилось вот так сидеть верхом, озираясь по сторонам, и с одной стороны зеленело поле с побеленными недавно воротами, с другой – автозаправка с красными флажками, позади тянулась крайняя улица Октябрьского посёлка, а прямо по курсу, за лесопосадкой – шуршащее, взвинченное движением шоссе. Вряд ли он понимал, из чего складывалось это его обожание, быть может, всё вокруг просто казалось ему восхитительным – именно из этого места, ровно под этим углом зрения. Батя зато вполне мог подумать, что сын тренирует волю и вообще стремится к самостоятельным поступкам, раз постоянно чешет к колонке мимо такого близкого шланга. Наконец, какой-нибудь досужий психолог мог бы сказать, что «здесь мальчик ощущает себя в воображаемом центре своего мира», которым, к тому же, может управлять при помощи нехитрого рычага. Все эти рассуждения отчасти являлись бы правдой, но психологи возле колонки отсутствовали, батя таким чудачествам сына полностью доверял, а Денису здесь просто становилось хорошо – от всего.

Отпустив рычаг и подхватив громоздкую, неудобно толкающую в коленки ношу, обливая ноги через плещущую кромку, Денис потащился в обратный путь.

Через некоторое время «Пазик», свеж и сияющ, находился в состоянии полной боевой готовности, и лохматая верёвочная швабра с отпиленной наполовину пластиковой ручкой лежала на своём месте в ящике под сиденьем. Денис, по-турецки восседая на кожухе мотора справа от водительского места, рассеяно думал о своей нелёгкой пацаньей жизни. Календарь в мобильнике показывал каникулы, первый день последнего месяца лета и мамин день рождения. Хлопот на сегодня ожидалось много, и никакие каникулы  не могли от них освободить.
И всё это было справедливо. Потому что, если без мамы, то кому ж тогда нужны эти каникулы?

Батя стоял прямо за лобовым стеклом и смотрел на трассу, неторопливо скручивая шланг. Лицо его – крупное, костистое, с ироничным взглядом голубых глаз – выражало сейчас покой и удовлетворение проделанной работой. Короткие волосы, обычно пшеничного цвета, а сейчас, под неярким выцветшим небом казавшиеся пыльно-серыми, подрагивали на ленивом ветру. Заметив, что сын за ним наблюдает, он подмигнул и стал сворачивать шланг чуть быстрее. Денис в задумчивости повертел мобильник, решая, запустить игру сейчас или пока не надо, потом снова быстро глянул на отца и тут же, в ту же секунду, с неясным волнением поглядел в салонное зеркало. Там отражался мальчишка с отросшей шевелюрой точно такого же цвета, как у бати, в черно-красной толстовке с капюшоном и в серых бриджах, с истёртыми за прошлое лето белыми кроссовками на ногах. Отражённый Денис получился какой-то съёженный, растерянно взирающий снизу вверх густо-зелёными глазами. Ими он отличался от всех в семье: ни у родителей, ни у брата, ни у сестёр такой хвойной зелени в глазах не отмечалось. Ну так что же? Разве это важно?

Отец повернул голову, посмотрел куда-то вдаль, в узкую полосу лесопосадки. Денис поймал это движение краем зрения, и у него в сознании словно бы совместились два серых пятна, две одинаковых макушки – батина и его собственная, отражённая в зеркале. Волнение, лишь на чуть-чуть схватившее его за лопатки, вдруг так же быстро рассеялось. Такие странные приступы в последнее время случались с ним всё реже и реже; он теперь даже не успевал понять, что его испугало, и до следующего такого испуга не помнил, что может вот так, на секунду, оторопеть ни с того ни с сего…

– Всё, Денис Иваныч, давай на сиденье, – сказал батя, укладывая шланг поверх ящика с инструментами. – Поехали кататься.
– Работать, – усмешливо поправил Денис, съезжая на пассажирское, на то, что спиной к движению.
– Ну, не знаю, – отец вышел из салона, обошёл автобус и влез на рабочее место.– Я-то, может быть, и работать, а кто-то, может быть, и кататься.
– Работать, – неуступчиво повторил Денис. – Я не просто так сейчас поеду, а в магазин. А потом я буду с Игоряшей готовить обед. На всех. Кроме Нинки, которая обедает в садике. Какое ж тут «кататься»?
– Убедил, – сказал батя, глядя прямо на трассу, или, быть может, поверх неё. –Уважаю. Мужик. Жаль, не дотянуться, а то бы…
– А вот и не дотянешься! – сразу же азартно выкрикнул мальчишка и сполз ещё больше, разлёгся на сиденье, задрав ноги на поручень.
– Даже не думай, не буду я тебя ловить сейчас, – спокойно сказал батя. – Лучше скажи, помнишь ты тот смешной стишок Рождественского, от имени его внука? Что Иринка раскопала?.. «Я иду по хрустящему гравию и несу два батона торжественно. У меня и у папы правило: помогать этим слабым женщинам. От рождения крест наш таков…»
– «Что они без нас – мужиков!» – торжественно закончил Денис.
– Вот! – назидательно сказал батя, расправил рукава своей кожанки и завёл мотор. – Так что поехали. Работать для наших женщин.

Шипуче захлопнулась дверь, вздрогнули лужицы в резиновых вмятинах на полу. За спиной Дениса запыхтел и завёлся мотор. «Пазик», уверенно набирая ход, легко покатился под горку.
– Денис Иваныч, убери ноги с поручня, –  добродушно попросил батя. – А то дядя гаишник нас не поймёт.
Денису и самому захотелось переменить положение в пространстве – поручень ощутимо поддавал по ногам на каждой колдобине. Поэтому он быстро, по-кошачьи извернулся и сел немного вполоборота, чтобы видеть противоположную сторону дороги. Отец в это время улучил момент, и «Пазик», коротко взревев, слился с шоссейным потоком, побежал по серому накатанному полотну. Мимо плыли разноцветные домишки частного сектора, с мягким урчанием обгоняли автобус матово блестящие джипы и легковушки.

Перемахнули через овраг, дорога стала подниматься в гору, и, наконец, выросли слева красные кирпичные пятиэтажки их родного микрорайона со звонким названием «Горны». Откуда взялось такое название, Денис, в общем-то, не особо интересовался. В школе им как-то говорили, что на месте их микрорайона в древности располагалась кузнечная слобода. Там делали кольчуги, шлемы, мечи и всё такое. Это, конечно, внушало гордость, хотя Денис всегда хотел спросить, а при чём тут всё-таки горны? Горн - это же вроде труба такая, разве нет?
Вот и сейчас он хотел было обратиться к бате, но в руке тотчас запрыгал и зажужжал мобильник. Вызывала Оксанка Пучкова.

– Это вы? – спросила она.
– Что мы? – не понял Денис.
– Ну, это вы на горку въезжаете? Мы тут на остановке стоим, с Андреем.
– Мы это, мы, – обрадовано ответил Денис и со смешком добавил. – Добро пожаловать, зайцы.
– Смотри, мы можем и пешком, – поддразнила в ответ Оксанка.
– Можете, но лучше не надо. Говорю же – добро пожаловать.
Автобус подъезжал к остановке.

Когда двери открылись, они вбежали в салон первыми: щуплая, веснушчатая Оксанка и круглолицый Андрюшка, карие глаза которого всегда смотрели на собеседника так лукаво, что Оксанкина бабушка, например, всегда ворчала: «Андрюшка ваш – тот ещё хитрованец». И это при том, что Андрей по своему внутреннему складу являлся человеком, на которого всегда можно было положиться.

Судя по всему, друзья испытывали еле сдерживаемую радость от столь удачного стечения обстоятельств: вовремя встретились с Денисом, да ещё и подвезут.
– Привет, зайцы! – поздоровался батя. – Плюхайтесь, только сдвиньтесь немножко в сторону от меня, чтобы граждане могли своевременно оплачивать проезд.
Ребята весело завозились, уплотняясь насколько возможно. Оксанка очутилась между мальчишками, Дениса друзья аккуратно вдавили в борт.
– Вот, – довольно улыбаясь, сказала Оксанка. – А мы в магазин шли. А тут вы подкатили.
– А я тоже в магазин, – сообщил Денис. – Сейчас вылезем и пойдём вместе.
– Ага, – кивнула Оксанка. – Здорово получилось. Мы раньше по утрам никогда не попадали на ваш автобус.
– Мы раньше никогда не ездили по утрам в магазин, - пояснил Андрей. – А школа от нас в пяти минутах ходьбы, да и то – в другую сторону.
– Точно, – всё так же радостно кивнула Оксанка.
За болтовнёй чуть не проехали свою остановку.

Сопровождённые батиными напутствиями, ребята высыпались на асфальт и тут же задали стрекача до магазина – видимо, от избытка чувств, и особенно – от ощущения непередаваемой, искрящейся свободы. Ощущение подступало ко всем троим ещё в автобусе и вот накатило внезапно – в момент шумного десантирования в окружающее пространство. Свобода была кругом, она светилась и пахла – сырой улицей, бензином и свежеиспечёнными булочками из киоска при хлебозаводе, который располагался неподалёку.

В десять минут купили всё то немногое, что им требовалось. С пакетами в руках вышли из супермаркета, остановились у входа.
– Понести? – негромко спросил Денис у Оксанки.
– Меня? – кокетливо удивилась та.
Денис не ответил, молча перехватил у неё пакет, и все трое, влекомые чудесным запахом, направились за хлебом в заводской киоск.

У киоска была очередь – не особенно большая. Стояли бабушки, работяги в комбинезонах, пара граждан вполне респектабельной наружности и трое не просохших с вечера молодых парней. Бабушки негромко щебетали, парни – по виду совершенные панки – гоготали, вспоминая какие-то вчерашние приключения. Мужики молчали. Рядом, у заводских проходных, шумели высоченные тополя, роняя в ладони ветров редкие запоздавшие пушинки.
– Да, придётся постоять, – высказался Андрей, по привычке приглаживая ершистую белобрысую чёлку. – Но хоть понюхаем пока.

Он с хитрючей улыбочкой прикрыл глаза, встал на цыпочки и потянулся как бы навстречу запаху. Оксанка последовала его примеру: потянулась, потянулась, вдыхая, – так, что потеряла сланец и наступила босой ногой на утоптанную до гранитной твёрдости землю. Хмыкнула, задумчиво потерла ступню о замызганную штанину спортивных брючек и, поставив пакет, полезла в карман за деньгами.

– У меня останется сдача, и я куплю нам по маленькой булочке, – объявила она.
– Можно скинуться, – Денис пожал плечами и вдруг облизнулся. – Ещё бы молочка!
– Да! – согласился Андрюха. Судя по всему, он уже предвкушал, как они будут идти домой и с огромным удовольствием поедать горячие булочки, запивая их молоком из общего пакета.
Сбоку с приглушённым урчанием к очереди подъехал здоровенный джип (Денис машинально отметил, что это «Инфинити КуИкс»). Его высокий чёрный борт с тонированными боковыми стёклами, казалось, аж лоснился от осознания собственного могущества: вокруг сейчас ничего подобного не наблюдалось. Так, стояли невдалеке пара «Жигулей», «Рено» и «Судзуки»; последние, очевидно, принадлежали тем самым респектабельным гражданам, терпеливо ожидающим своей очереди. Впрочем, раздутый, словно у качка, корпус джипа отгородил от Дениса половину обитаемой Вселенной, и других машин теперь не было видно вообще.

С той стороны мироздания хлопнула дверь. С выражением одеревеневшей брезгливости на лице хозяин обошёл свой экипаж и приблизился к киоску. Денис прищурился и поджал губы. Такие люди его бесили, и он заранее знал, как будет себя вести такой человек – потому что всегда обращал на это внимание раньше. Встречаясь с такой вот застывшей маской беспримесного наглого самодовольства, он отвлекался от всего, от любого разговора, любой игры: ему нужно было что-то понять, увидеть – неужели действительно так возможно? Вот так вот идти, вот так свысока смотреть? Какие мысли приходят в голову, когда так идёшь, так смотришь на всё - смотришь, будто берёшь?

И ведь эти люди могли улыбаться – и чувствовалось, что искренне; они, наверное, когда-нибудь и плакали, и страшно им бывало, как всем! Или не плакали?! Или не бывало?!
Но всё, что сквозило из них: деньги, сила, положение и ещё  целая туча всего, – всё это отрывало их от всех и ставило будто бы над всеми. Будто из зачумленного шприца впрыскивали им в глаза странную оловянную изморозь, от которой на человека, не обладавшего чем-то – не важно чем! – нельзя уже было смотреть, как на равного, забыв, что и у него, и у них – одинаково, по одному образу и подобию созданная душа.
Обрывки даже не мыслей, а ощущений таких мыслей могли носиться в голове у Дениса, когда он смотрел на воплощённое высокомерие, которое сейчас, в данный момент, как и предчувствовалось, ни на кого не глядя, без очереди, спокойно и равнодушно покупало (брало!) себе свежий хлеб. Для него, для высокомерия, будто и не было никакой очереди. Не было работяг, бабушек, панков, детей и, видимо, недостаточно респектабельных граждан.
Бабушки негромко роптали, панки недобро посматривали. Мужики молчали.

– Пропали булки, – негромко пробормотал Денис и аккуратно сцапал с бордюра осколок щебёнки.
Тихое бешенство скручивалось в груди хлёстким жалящим электричеством, и направлено оно было не столько против хозяина «Инфинити» (хотя и против него тоже), сколько против такого высокомерного состояния души вообще. Терпеть такое отношение к людям, как что-то обыкновенное, стало вдруг невыносимо.

Оксанка, почуяв неладное, требовательно дёрнула его за руку.
– Спокойно, – полушёпотом проговорил Денис друзьям-приятелям. – Вы сейчас потихоньку идите, а я малость задержусь. Так надо. Если не успеете уйти с пакетами, то не получится.
Ребята уже два года учились с ним в одном классе и жили в одном дворе. Они знали, что если Денис что-то придумал, то разубеждать его придётся долго и нудно. Сейчас не оставалось времени для бесед, и Оксанка, отпустив Дениса, схватила Андрея. Взяв три пакета с продуктами, они вдвоём пошли вдоль заводской ограды и вскоре без лишней суеты свернули за угол.

Большой, крепкий, как гранитная плита, хозяин мира уже снова подходил к водительскому месту своего вороного тепловоза.
И Денис окончательно решился. Сердце колотилось пулемётными очередями, руки крупно вздрагивали. Обойдя автомобиль с тыла, он оказался возле захлопнувшейся водительской двери. Неизвестно, удостоился ли Денис хоть малой толики высочайшего внимания – за тонированным стеклом ничего не было видно. Стиснув зубы, он вперился прямо в своё искажённое отражение, тут завёлся мотор, и мальчишка, надавив на щебень, провёл по чёрной двери непримиримую, чёткую белую черту. И побежал.

Как раз дали зелёный свет, и он пулей перелетел через перекрёсток. Сзади, кажется, заорали, а потом раздался громкий хлопок. «Стреляет из травматика», – понял Денис. От страха по позвоночнику будто стегнуло ледяной дробью. Совершенно не помня себя, он припустил ещё быстрее – через тротуар, через скверик, в арку длиннющей угловатой девятиэтажки, которую в народе называли «Пентагоном». Во весь дух просвистев через широкий «пентагоновский» двор, нырнул в другую арку и по стрижиному резко порскнул в обширные заросли кустов.

Во рту было сухо, в горле сипело, как в распаявшейся газовой колонке. Спина взмокла, толстовка прилипла к телу. Хотелось курить. Денис обнял себя за плечи, постепенно успокаиваясь. Он сидел в кустах на кирпиче, уставившись в тёмную землю, опасливо прислушиваясь к разнообразным уличным звукам. Похоже, «пентагоновские» пацаны здесь частенько собирались – в наличии имелся накрытый фанеркой перевёрнутый ящик из-под стеклотары и консервная банка с несколькими окурками. «Бычки» были скурены до фильтра. На банке угадывалась порядком выцветшая надпись: «Маслины без косточек».

Денис прочитал и вдруг, не разнимая рук, затрясся от злого и при этом какого-то глупого беззвучного смеха. Так он смеялся минуты три, заново представляя себе всё случившееся, иногда останавливаясь и начиная снова. В груди у него изредка булькало на вдохе; в конце концов, от этого безудержного нервного хохота он повалился на бок. Затих.

Этот, конечно, сюда не полезет. Но если во дворе паслись пацаны, тот может им заплатить, и те, чего доброго, помогут. А может и нет. В любом случае, засиживаться не стоило. За всю прежнюю, не очень-то сладкую жизнь у Дениса выработалось множество разных привычек, и последние два года вряд ли помогли отучиться от некоторых из них. Первая, совсем не изжитая привычка заставляла его всегда доверять интуитивному предчувствию близкой опасности. Вторая привычка, уже несколько утратившая свою силу, заставляла не доверять людям. Даже брату, даже сёстрам он не мог до конца довериться, и лишь по отношению к отцу с мамой открывалась в нём иногда, на краткий миг, такая непонятная, полная и бесшабашная доверчивость, что просто ужас: это новое, восхитительное чувство можно было сравнить с падением куда-то спиной вниз – с ясным осознанием того, что тебя непременно и бережно подхватят. Третьей привычкой – с неясной степенью влияния – было курение. В последнее время Денис курил очень редко: то ли из-за данного отцу обещания, то ли самому хотелось бросить; и тоже никак у него не получалось разобраться, отчего именно. Но иногда вдруг накатывало желание срочно, хоть один разок затянуться. Как сейчас.

Не вставая, он протянул руку, аккуратно приподнял с ящика фанерку и немедленно обнаружил в ячейке зажатую мягкую пачку. Под пальцами угадывалась слегка помятая сигарета. Прямолинейность такого тайника граничила с гостеприимностью. Скорее всего, это и была своего рода гостеприимность – сунули, чего не жалко. Денис представил, как расстреляет сейчас этот скудный запас и потом попросит у кого-нибудь огонька. Как раньше.

Представил, но вместо этого также аккуратно опустил фанерку на место, и, больше не раздумывая, метнулся вон из кустов. Пересёк бетонную дорожку и ловко перемахнул через забор детского сада.

На притихшей веранде, среди шелеста растущей вокруг сирени и гулких отголосков недавних малышовых игр, расстегнул молнию и вынул из кармана телефон. Андрюха ответил незамедлительно, тихий и встревоженный. По его словам, они с Оксанкой вышли к булочной, купили всё, что надо, и пакет молока впридачу. Ждут на углу возле школьного стадиона.
Денис встал, решительно плюнул в угол и отправился к ним, не особо таясь, но и не расслабляясь. Чем больше приближался он к местам знакомым и недалёким от своего дома, тем увереннее становился.

Минут через пятнадцать все трое, болтая ногами, сидели на верхолазке и не спеша, по очереди прикладывались губами к надорванному кончику мягкого и холодного молочного пакета. Остальные покупки висели рядом, на одной из перекладин. Андрюха иногда как бы невзначай озирался, Ксанка потихоньку хмурилась. На стадионе играли в одни ворота несколько полузнакомых пацанов.

– Нас он по-любому не запомнил, – сказал Андрей. – Зато сам будет ездить меченый. Сегодня уж точно.
– Тоже мне геройство, – недовольно и едко сказала Оксанка. – Супергеройство. Дураку дверцу поцарапал. Тупо.
– А восстановить – знаешь, сколько стоит? – снисходительно поинтересовался Андрей.
– Ну и что? И знать не хочу, – девчонка отмахнулась и прямо посмотрела на Дениса. – А если найдёт, и придётся штраф платить? Ты об этом подумал? Он даже стрелял!
– Не попал, – нетвёрдо возразил Денис и попытался улыбнуться. – Переволновался из-за машинки.
– Да он и не запомнил, – неуверенно проговорил Андрюха и, чтобы как-то скрыть неуверенность, деловито прилип к молоку.
– Шёл весь такой важный, невозмутимый. А как машинку поцарапали – сразу на кипяток изошёл, – не сдерживая прорвавшееся презрение, сказал Денис. – Сразу достал свою «плётку», Карабас Барабас.
– Что ж ему, по голове тебя гладить? Ты ж ему машину испортил, – уже довольно безразлично заметила Оксанка.
– Ничего, не обеднеет. Пусть ведёт себя нормально. Я не люблю, когда вот так, «на понтах» всё. Вон, у отца армейский друг, дядя Серёжа. Ездит вообще-то на «Мерседесе» S-класса. И нормальный, без такого вот уродства, – Денис глотнул молока, облизнулся. – Ко всем по-доброму. Мы с ним как-то ехали, так он одного работягу, электрика с нового кирпичного, за бесплатно до города довёз. Просто так, незнакомого. Электрик автобуса ждал, а они там ходят четыре раза в сутки. Дядя Серёжа сам остановил, электрика пустил ко мне, на заднее сиденье. Они втроём – ещё батя мой – говорили всю дорогу обо всём. Просто, как попутчики; а ведь познакомились только что, при мне. Вот это по-человечески. А этот... Этот, с такой-то рожей, разве в свой сарай возьмёт попутчика?.. Да кто он такой вообще, чтоб на людей так смотреть?! Как на мух? Чем батя-то мой хуже?! Что на «Пазике» ездит? Так дядя Серёжа, например, на «Мерсе» – и что? Какая разница?
– Он просто дурак, что с такой рожей, – сказала Оксанка. – И не лечится.
– Вот пусть лечится, – сказал Денис. – И в очереди стоит.
– Такие не лечатся, – уверенно заявила Оксанка, а после махнула рукой. – Ладно, может, пронесёт. Пошли по домам.

Она скользнула вниз по железному столбу. Мальчишки спустили ей пакеты и спрыгнули следом. Тут же, как по команде, забрызгал меленький тёплый дождик. Денис натянул капюшон, потом всё-таки снял и пошёл с друзьями через футбольное поле – наискосок, принимая за шиворот прохладные крупные капли.
Шли они теперь молча. И Денис, шагая по мокрой тропинке, слыша восторженные крики играющих в футбол парней, в который раз вспомнил то августовское утро, от которого отсчиталось уже почти три года.



Тогда висел туман. Они ступали втроём по тихой железнодорожной насыпи: батя, Игоряша и он сам. Ивовые заросли возникали из тумана, проявлялись тёмным узором в окружающем серебре. Слабо светились рельсы. Отчётливо пахло щебёнкой и близкой водой. Батя неторопливо и широко вышагивал точно посередине полотна, по частым бетонным шпалам, выбирая для опоры только каждую третью из них. Ребята семенили по сторонам от рельс. Денис в истрёпанных интернатских штанах и обвисшей полосатой футболке, в резиновых сапогах, укрытый хрустким прозрачным дождевиком, тащил под мышкой спиннинги. Ему на тот момент недавно исполнилось девять, и один из спиннингов был именным, с красиво вырезанной дарственной надписью: «Денису в день рождения. 8 августа 2007 г.» Радость казалась безграничной, Денис постоянно косился на полированный бок, темнеющий стройными буквами и цифрами. Игоряша – в старых джинсах и завязанной на пупе рубахе, в таких же зелёных сапогах – уверенно, раздвигая упрямым лбом налипающую белую влагу, нёс ведро, рюкзак со всякими снастями, приманками и термосом, а также складной стульчик для бати. Игоряша был на два года старше и вообще – привык. Выражение его лица было сугубо скептическим. Именно он по собственному почину вырезал для Дениса надпись на подарке (а заодно и себе, чтоб не завидовать потом), и теперь, на пару с батей, собирался учить «салагу» рыбацким премудростям. Что-что, а учить он любил. Надпись на его спиннинге гласила: «Игорю в день рождения Дениса. Будь терпелив».

Батя шёл налегке, всем своим видом показывая, что о таких помощниках он мечтал всю жизнь. Он поводил плечами, вдыхал полной грудью и вообще наслаждался утром. Светало, туман рассеивался, стекал с насыпи и прятался в низинки. Внезапно оказалось, что подсвеченные рубиновыми лучами и словно взбитые винтом туманные полосы стелются над большой серой водой: железная дорога тянулась меж двух обширных прудов. Уже над поверхностью левого пруда виднелась цель их путешествия – стоящая на удалении от берега ржавая конструкция, более всего напоминающая товарный вагон на сваях, – когда из-за смутных громадин завода «Пластик», возвышающихся далеко впереди, неожиданно выплыло оранжевое солнце.

Игоряша, осыпая щебёнку, первым сбежал вниз, сел на берегу на корточки и опустил руки в воду. Обернулся с довольной улыбкой:
– Прохладная!
Глаза его, вообще-то голубые, батины, рыже светились и как будто бликовали от солнца. А волосы – тёмные, как у мамы – липли ко лбу. Мокрой ладонью он энергично потёр курносое лицо, как бы пытаясь смыть все свои бледные веснушки.
– Пойдём, – сказал батя и чуть подтолкнул Дениса.
Тот, чуть помедлив, сбежал с насыпи к узким железным мосткам, соединяющим берег с недалёкой конструкцией вагонного вида.

Потом, когда они уже вдоволь находились вдоль берегов и наловили окуней, когда и наплавались даже, ныряя с нагретых мостков, – именно тогда, в последний раз выходя вместе с Денисом из сверкающей воды, батя сказал, покачав ладонью его затылок:
– А что, Денис Иваныч, хотел бы ты всегда с нами жить?..




Игоряша жарил картошку с салом. Когда Денис затворил за собой дверь и, скинув кроссовки, прошёл на обезображенную ремонтом кухню, там уже всё шкворчало. Брательник стоял возле плиты и деревянной лопаточкой перемешивал ещё сырое содержимое сковородки. В открытое окно лился пересверк изумрудных берёзовых листьев, на ободранные стены с остатками обоев сыпались прихотливые тени. Казалось, впереди, в проёме какого-то подвала, мерцает удивительный зелёный фонарь.

– Чего-то загулялся ты чутка;, – заметил Игоряша, мельком обернувшись.
Денис не ответил, только встал рядом, плечом к плечу. Ему всегда несказанно нравилось смотреть, как, сочно потрескивая, жарится картошка. Брат с интересом посмотрел на его лицо и сказал:
– Картофелеман. С таким лицом стихи сочинять... Горин Денис Иваныч. «Походная баллада». «Вот где-то жареным запахло...» Ты масло-то купил?
– Я всё купил, – скромно сказал Денис, отошёл и начал выкладывать продукты. Когда выложил, опустился на табурет и зевнул. – Игоряш, тебе помощь ещё нужна?
– А как же! Чтобы я тебя без работы оставил! Да ни за что! – радостно воскликнул брат.
– Злыдень.
– Хм, а ты думал, всё я буду делать?
– Ага. А я дрыхнуть пойду, – с удовольствием согласился Денис, почесав макушку.
– Ничего не выйдет, – ультимативно произнёс Игоряша. – Бери в лапы ножик и строгай салатик. Только сначала руки помой.

Денис первым делом отправился в комнату сменить одежду – в толстовке на кухне стало жарковато. Недолго думая, он быстренько влез в новенькую оранжевую майку, что лежала сверху на его полке. Потом побрёл умываться. Спать и правда немного хотелось: встали с отцом рано, мама соорудила завтрак, поели сначала втроём, а после и вчетвером – на тихое звяканье чайной ложки, конечно, выскочил Игоряша. Он потом пошёл досыпать. А батя с Денисом тихонько пробежались по тропинке до Октябрьского, до гаража автоколонны, где после вчерашнего техосмотра стоял над ямой добродушный работяга «Пазик», признанный совершенно здоровым. В мойку заезжать не стали – не хотелось ждать; поехали, как всегда,  к колонке...

Старательно нарезая на кубики варёную колбасу (и съедая примерно каждый пятый кубик), он с нарастающей ленивой скукой смотрел в окно. Низко чертили небо стрижи, сверлили воздух настойчивыми криками. Безмятежные девчонки из соседнего подъезда гоняли ракетками воланчик. Колыхалось бельё на верёвках. Денис, задумавшись, повернул голову к брату, захотел рассказать о случае возле хлебозавода, но, посмотрев на его спину, передумал. Спина была твёрдая, уверенная, вроде как у бати, но не батина. Игоряшина.

– Неплохо бы вечером в футбольца сразиться, – небрежно заметил Денис. – Погода вроде ничего.
– Неплохо бы, – Игоряша пожал плечами, и принялся резать хлеб. Такую работу младшему братцу он доверить не мог, потому что по ещё одной неизжитой привычке братец обязательно рассовал бы по карманам и за пазуху не меньше половины буханки.
Сковородка вкусно шкворчала.

Через час приехал батя, – Денис как раз умял свою порцию золотистой картошки с восхитительными поджарками и кусочками сальца и теперь, блаженствуя, дремал на диванчике. Телевизор с гарнитурной стенки напротив чарующе мелькал мультиками, но привлечь внимание полусонного зрителя у него не получалось.

Сквозь дрёму было слышно, как на кухне батя скрежетал вилкой да нахваливал сыновнюю стряпню. По его мнению, и салатик, и картошка удались на славу.
Отобедав, он присел рядом с Денисом, откинулся на спинку дивана.
– Посижу тут немножко, пожалуй, – сообщил он. – И поеду дальше. Ты устал, Денька?
– Есть немного, – Денис довольно, сыто потянулся и потёр глаза кулаком.
– Устал он, – слегка насмешливо сказал батя и хлопнул его по колену. – Эх, молодёжь! Вот мы раньше уставали, не вам чета!
– Когда это раньше? – насторожился Денис.
– О-о-о! Это было в давние-давние времена, – сказал батя, неопределённо покачав головой.
Игоряша на кухне отложил мытьё посуды и выключил кран. Появился в зале, сел на пол рядом с диваном и приготовился внимать.
– Вы особо не настраивайтесь, – предупредил их родитель. – На мою волну, так сказать. Работа не ждёт. Поэтому я вам совсем коротко обрисую… наши славные деянья минувших дней… Дело было в студенческом стройотряде. Работали мы на железной дороге, и работали много и тяжело. Вставали в полшестого утра, завтракали, а потом вкалывали с семи утра до девяти вечера. А в десять уже ложились спать – сильно уставали, особенно поначалу, и делать ничего вечером уже не хотелось. Жили мы в отцепленном вагоне на станции, который стоял недалеко от того места, где пути разветвляются стрелками. В итоге образуется тридцать путей. Перед съездом с перегона на один из этих путей каждый состав давал гудок. Поезда ходили в то время часто – раза  четыре за час. И ночью, и днём. Так вот: мы спали, вокруг грохотали вагоны, ревели гудки, а мы ничего не слышали… Вообще ничего… Вот так уставали…
– Хорошо, – сказал Игоряша. – А откуда же вы тогда знали, сколько составов проходит за час?
– А вот это элементарно, – сказал батя. – Я думаю, сейчас ты сам ответишь…
– Знаю, – уже нашёлся Игоряша. – От начальника станции.
– Так точно… А потом уже, когда наше задание мы выполнили и вернулись в город, стало нам скучно, и мы махнули в колхоз, где другой отряд работал. Добровольная помощь друзьям. Честное слово, как на курорте побывали. Обед самим не готовить, работать всего-то до четырёх вечера, да и сама работа – не шпалы ворочать. Те ребята на обеденный перерыв на травку ложились отдыхать, а мы над ними посмеивались. Какое там полежать, если мы и не работали будто! Так что усталость – явление относительное.
– А я мелкий, – напомнил Денис.
– Ты – салага! – восторженно заявил Игоряша.
Денис прыгнул на брата, и они покатились по полу.
– Хорош пыль собирать, – сдержанно скомандовал батя. – И я, вообще-то, зачем подошёл: я напомнить хотел. Матери «тормозок» соберите и отнесите. Заодно Денису Иванычу рекомендуется постричься. У матери день рожденья, а он ходит с лохмами.
– Объявляю день защиты детей! – завопил Денис, пытаясь выбраться из-под Игоряши.
– Объявляю день защиты детей от неопрятного вида, – сказал батя. – Будем считать так. Игорь, оставь ребёнка в покое.
– Я не ребёнок!
– Да?! – торжествующе воскликнул Игоряша. – Только что сам говорил, что мелкий.
– По росту – мелкий, – уклончиво согласился Денис.
– А по уму – салага, – не сдавался брательник.

В этот момент Денису надоело терпеть своё распластанное положение, он размахнулся, кряхтя, и аккуратно залепил ему кулаком в ухо. Игоряша стремительно покраснел, со злостью надавил на плечи «салаги» и сразу же, решительно отпрянув, поднялся. Уже через секунду он оказался в ванной: всегда, когда ему изменяло терпение, он предпочитал быстро пойти и умыться холодной водой. Тем более, что к нему, по всей видимости, пришло осознание своей вины (если б не пришло, то ответных решительных мер было бы не избежать). Впрочем, присутствие отца неизменно действовало на ребят отрезвляюще. Из ванной Игоряша вышел освежившийся и довольный. На лице у него сквозь румянец медленно проступали веснушки.

Отец всё это время взирал на их короткую потасовку: сначала спокойно, словно бы ожидая, чья возьмёт, потом недовольно, когда Игоряша очевидно взбесился, а потом – когда всё обошлось без его вмешательства – вполне благосклонно оглядел обоих:
– Ладно, молодцы. Спасибо, хозяева, что накормили, а я поехал. А сходить с ума больше не советую. Нашли время.

Он уже был в коридоре, открывал дверь, когда Денис вдруг захотел пройти с ним и рассказать всё-таки про хамскую рожу на джипе. Но тут через порог проскочила кошка Сметанка, и мальчишка внутренне махнул рукой: «Потом». Удивительное четырёхлапое, хвостатое существо интересовало его сейчас несколько больше.

Сметанку год назад подобрали родители, и была она тогда болезненным котёнком сливочного цвета. Всей семьёй выходили её, откормили, и выросла она в шикарную ангорскую кошатину с умными лучистыми глазищами. Глаза у неё были разного цвета: один голубой, другой  золотистый. Пулей метнувшись на кухню, она приникла к своей миске и занялась остатками простокваши.
– Нагулялась, – ласково сказал брат.

Пока Денис гладил урчащую громче холодильника голодную Сметанку, он собирал в пластиковые контейнеры обед для мамы. Внезапно что-то сместилось в мире: сквозь берёзовую листву объёмным слепящим шаром проник в квартиру горячий солнечный свет. Проник, самоцветно зажёг падающие из-под крана капли, заискрил волнистую кошачью шерсть и медленно угас, испарился.

Игоряша помолчал немного, а потом деловито произнёс:
– Давай, Денис Иваныч, жми в парикмахерскую, а я поеду подарок от нас покупать. Если что, звони.
Денис подхватил у брата сумку с обедом и выбежал во двор.

Мимо девчонок с бадминтоном, мимо качелей и развешанного белья, мимо колбасного магазина и будки с артезианской водой, мимо остановки и частной зубной клиники на первом этаже девятиэтажки он пронёсся до самой парикмахерской, где работали мама с Иринкой.
Влетев, хлопнул дверью:
– Здравствуйте!

Жужжали машинки. Еле слышно сипело радио. В небольшом общем зале трудились три мастера: мама, Иринка и Света. Зато не было очереди. Сейчас стриглись двое чем-то похожих мужчин и рыхловатый дедуля, палочка которого примостилась рядом у подзеркальника. Дедулю обслуживала мама. У Дениса до сих пор плохо получалось называть её вслух этим невозможным, невыносимо тёплым словом, поэтому он просто встал рядом и поспешно поздоровался ещё раз персонально с ней:
– Привет, я обед принёс…
– Спасибо, вот с-сейчас и пок-кушаем, – тихо, таким глубоким и напевным голосом сказала она. Даже лёгкое заикание не портило её удивительный голос. Денис иногда думал, что батя мог жениться на ней только из-за того, как она разговаривает.
– Ага, приветище, – бодро отозвалась из своего уголка Иринка. – Денисище Иванище, если ты заявился в новой майке специально, чтоб меня порадовать, то знай – я порадовалась. Значит, не зря я тебе её купила. Ты в ней очень даже морковный.
– Ты просто с-сейчас о еде много думаешь, – добродушно сказала ей мама.
– Совсем я не думаю о еде. Я думаю сейчас исключительно о причёске клиента.
Клиент хмыкнул.
Справедливости ради можно было заметить, что старшая сестра Дениса ни разу с тех пор, как он вошёл в парикмахерскую, не глянула по сторонам. Говорила она, совершенно не отвлекаясь глазами от вверенного ей затылка. Как она при этом рассмотрела на братишке свой подарок, оставалось тайной. Хотя, подумал Денис, зеркала…

Светлана, приостановившись, тоже решила высказаться:
– Хорошо, когда у ребят каникулы. Обедик приносят, заботушку проявляют. Умники!
– Я бежал, – уточнил Денис. – Картошка ещё тёплая. И супчика немножко.
Он любил, когда его хвалили. Про то, что майка оказалась первой попавшейся, рассказывать было не обязательно.
– Замечательно, – донеслось от Иринки. – Денис, не стой, как варёный тапочек, сядь куда-нибудь.

Мама ничего не сказала, занятая делом, и всё же мимолётно коснулась его плеча, будто повторив Иринкины слова своим жестом. Мальчишка словно этого и ждал: тотчас оказался возле окна и устроился на подоконнике.
– Не остынет ваш обед, пока вы со мной возитесь? – с осторожной участливостью спросил дедуля, чуть повернув голову..
– Н-ничего, не беспокойтесь, – поспешила уверить его мама. – П-подогреем.

Денис сидел на подоконнике, понемножку болтал ногами и с интересом рассматривал клиентов. Ему теперь представлялось, что похожие мужики, наверное, и работают на одной работе, или, скорее всего, где-то вместе служат. У них были обветренные коричневые лица, острые глаза и седые виски. А то, что они пришли не в военной форме, а в обычной одежде, – так может, у них отпуск после тяжёлого задания. Может, они обезвреживали бандитов где-нибудь на границе, или пробирались по лесным тропам к замаскированным базам боевиков, как в недавнем сериале про армейских разведчиков. И получили награды, только носить их нельзя, потому что задание было особо секретное. Денис уже видел, как наяву, что сам он тоже идёт в голове небольшого отряда, осторожно раздвигая ветви, и лицо его густо заляпано маскировочной мазью, – когда вдруг зазвонил телефон.

Звонил Шиша, бывший одноклассник.
– Здорово, Дэн, – послышался из трубки его хрипловатый голос. – Мы тут собираемся через полтора часа поработать. Ты с нами?
– Разгружать? – вполголоса поинтересовался Денис, глянув на маму. Мама, похоже, ничего не слышала.
– Да. Арбузы. Потом в «батор» занесём, похаваем до одури.
Неизвестно, кто впервые обозвал так родимый интернат, но теперь это слово, не задумываясь, употребляли все ребята. Так и говорили – «батор», что являлось не чем иным, как сокращением от более понятного и точного слова «инкубатор».
– Согласен, – тихо ответил Денис. – Через полтора часа. Где встретимся?
– У «зелёных ворот».
– Хорошо.
Шиша попрощался и выключился. Денис набрал отца:
– Батя, это я.
– Что такое?
– Ты когда мимо нас в центр поедешь?
– Я пока ещё в тот конец не доехал.
– Подхватишь потом?
– Конечно. Что, срочное дело?
– Да, надо. Сюрприз хочу сделать. В дополнение к тому, что Игоряша подарит от нас двоих.
– Это дело важное, – согласился батя. – Жди звонка.

Ещё Денис позвонил Андрею, чтоб они с Оксанкой дули к парикмахерской, как только смогут, а ещё – Игоряше. Просто, чтоб знал. Про арбуз сообщил ему вообще шёпотом, потому как другим нечего раньше времени открывать такие секреты.

Пока созвонился со всеми, геройские мужики достриглись и исчезли. Значит, они точно были разведчиками. Они всё делали вместе, они одинаково стриглись и одинаково твёрдо смотрели жизни в лицо. Они вовремя уходили от наблюдения. Никакие неприятности не могли сбить их с толку, а любую внезапную блажь им удавалось выкрутить из себя одинаково крепкими, как у бати, руками.
Хотя, может быть, они походили друг на друга из-за того, что были братьями?
Мама заканчивала стричь дедулю. Тот, покряхтывая, осторожно вынимал своё массивное, крупное тело из кресла, довольно приглаживал облагороженную седую шевелюру, от всей своей щедрой стариковской души благодарил мастера за работу. Привычно сетовал на стоимость стрижки – итак, мол, половина пенсии на квартплату уходит. Наконец он откланялся, предварительно одёрнув пиджак. Больше посетителей не было.

Освободившаяся раньше Иринка успела немного подогреть обед в микроволновке, и женщины, закрыв салон, сразу же сели кушать. За едой они разговаривали, обсуждали семейные дела, но Денис их практически не слушал. Его внимание было поглощено их лицами.

Он видел огорченное чем-то лицо Светы: полноватое, с пушистым венчиком осветлённых волос. Видел, как резкие, торопливые молнии пробегают по лицу Иринки во время её колких отповедей в чей-то адрес. Но, главное, - он смотрел на маму, на её высокий лоб с зачёсанными назад тёмными и тяжёлыми волосами, уложенными в красивую и простую причёску. Ему нравилось смотреть на неё так, исподволь, когда она внимательно слушала и тоже смотрела на собеседника тихими-тихими чёрными глазами. Самому Денису до сих пор трудно было встречаться с её взглядом напрямую: в груди что-то вскрикивало и непонятно ныло; большое, непривычно всеохватное тепло таилось в этом терпеливом взгляде.

На какое-то малое время спине стало жарко: вновь показалось солнце, высветило на миг мелкие пылинки, застывшие в воздухе.
– Давай, Денис, иди стричься, – позвала Иринка.
Стричься у мамы мальчишка необъяснимо стеснялся, сторонился этого.
Он сел в кресло, дал замотать себя пеньюаром, уставился в зеркало. Иринка взяла в руки свои инструменты и принялась приводить его в божеский вид.
Денис, потихоньку поглядывая на сестру, стал невольно припоминать, как тяжело ему было поначалу жить в семье.

Семьи-то он до этого никогда и не знал по-настоящему. Мать его спилась, когда ему даже четырёх лет не исполнилось, отца он вообще никогда не видел. От той жизни у него сохранилось только ощущение стойкого неприятного запаха.

А потом Денис жил на войне, в неизменном ожидании ударов, которые знай себе сыпались со всех сторон. Многие взрослые относились к нему, будто к неизбежной повинности, для них он был не жизнью, а всего лишь скучной работой, от которой хорошо бы полегче отделаться. Лишь для немногих взрослых он становился другом. Хотя Денис всё равно никому не верил: слишком большое количество предательств, несправедливости, а часто обычной глупости окружало его. И когда ему наконец отчаянно повезло, когда его захотели сделать неотъемлемой частью жизни, он жутко обрадовался; но при этом так же, до одеревенения, испугался.

Его брали на выходные, присматривались, а Денис, присматриваясь к ним, всё яснее ощущал, как растёт в груди эта пугающая и радостная привязанность. Казалось невозможным, что его вот так просто принимают и понимают. В этой простоте наверняка таился подвох, потому что – не бывает, не может быть, чтобы какие-то чужие люди его бескорыстно и до конца полюбили!

Денис очутился в семье и стал барахтаться, словно утопающий. Он сопротивлялся, как мог, потому что где-то в подсознании злой усмешечкой тлела мысль: «Не родной. Бросят».
Он делал вид, что не слышит, когда к нему обращались, яростно дрался с Игоряшей из-за любого случайного толчка, хамил Иринке, раздражался в ответ на любые просьбы. Часто ему было тяжело понять, чего от него вообще хотят.

Однажды ночью шёл дождь. Деревья метало из стороны в сторону от чёрного бешеного ветра. Перед этим, когда хмурился за окнами тяжёлый вечер в угрюмых синяках туч, Денис повздорил с мамой: сознательно дерзил ей из-за нежелания делать уроки. Он хотел вызвать её гнев, какую-то жёсткую, привычную в прежней жизни реакцию.
Она только смотрела на него устало и чуть иронично. Говорила уверенно и ласково. Он бросил в неё ручкой. Глаза у неё ощутимо, во всю глубину вспыхнули обидой. Уроки он так и не сделал.

Потом у Дениса саднило в груди от очерствелой мучительной боли, как будто  мяли и с силой тянули в разные стороны прогорклый тёмный комок, и тяжкий ветер остервенело хлестал в стёкла частыми брызгами. Внезапно ветер усилился до крайности, хрустнула ветка, и окно в спальне треснуло и вдребезги раскололось.
И Денис, заплакав, крикнул:
– Мама!
Вскочил Игоряша, включил свет.
Прибежала мама.
Пришли все, даже маленькая Нинка притопала, встала, прижавшись к маминой ноге.
Денис, обхватив плечи руками, плакал, сидя на полу...




– Чего задумался, Денис Иваныч? – спросила Иринка.
– Думы о былом, – проговорила мама, прервав свой разговор со Светланой.
Денис иногда думал, что мама – ясновидящая. Он ничего не ответил, только рассеяно кивнул. В этот момент снова выглянуло солнце, на этот раз надолго, и стриженая мальчишечья макушка вспыхнула золотой искристой дугой. И точно так же зажглась Иринкина голова с маленьким хвостиком на затылке. К Денису вдруг пришло смутное понимание, отчего на него и утром, и раньше бывало накатывал неведомый испуг – он не хотел быть не похожим на них, он хотел, чтобы родство их ясно выражалось в каких-то внешних чертах.

Иринка поймала его взгляд, обняла, тряхнув золотистым хвостиком, прижалась щекой к его щеке:
– Ну вот, всё готово. Можешь бежать.
В окно парикмахерской заглядывали Андрей и Оксанка.

...Когда выпрыгнули из «Пазика» возле «зелёных ворот», день кипел. В выцветшем ситцевом  небе уже вовсю жарило солнце, по дороге пылили раскалённые грузовики, невдалеке, на рынке, пестрела гомонящая толпа. День громыхал по городу, как огромный оранжевый «Камаз», постоянно обдавая лицо сухим ветром.

«Зелёными воротами» в городе называли железнодорожный мост в самом центре, под которым проходила неширокая улочка. Он был выкрашен в соответствующий названию цвет, и по нему часто шмыгали туда и сюда электрички. Вокруг гудели в навалившейся духоте металлоконструкции промышленных предприятий, дальше были склады, а дальше виднелись павильоны рынка.

Возле опоры газопровода стояли интернатские пацаны и, передавая пластиковую бутылку по кругу, пили газировку. Они пришли вшестером: Шиша, Костыль, Антон Быков, Моргач, Кунгур и Печёнкин-младший. Раньше Денис учился с ними в одном классе, но все они были разного возраста. Витале Моргунову и Антону, к примеру, уже исполнилось по тринадцать лет. Такая разница возрастов существовала из-за того, что все они начали учёбу в разное время. Виталя рос в семье наркоманов, и раньше, чем увидел и уяснил, как складывать буквы в слова, запомнил, как можно подготовить к употреблению всякую гадость. Потом отец его умер от передозировки, мать попала в тюрьму, а сам Моргач – сначала в районный интернат, а потом в областной. К любым разговорам о гадости, которая отняла у него семью, он относился с показной бравадой, а к самой гадости – с отвращением. Сейчас Моргунов курил, рассказывая что-то весёлое и встряхивая кудрявой русой башкой.

– Горин с Горнов! – хрипловато объявил Шиша, и вся компания обернулась.
Посыпались приветствия, распросы и различные новости. Ребят угостили газировкой. Денис даже получил «шишку за подстрижку» – от внимательного взгляда Максима Шикина, с которым он виделся накануне, изменения в его внешнем виде укрыться не могли. Кстати, тут же оказалось, что мать Моргунова вышла из тюрьмы, нашла работу и теперь собирает документы на восстановление родительских прав. Ещё обнаружились родственники у Витьки Кунгурова – те тоже собирали документы, хотели оформить опекунство.

Быков, худой, темноволосый, чёрными раскосыми глазами похожий на китайца, иронично поднимая взор к небу, рассказал об очередном ночном случае:
– Шурыгина опять клеем обдышалась где-то на стройке. Ходила по этажу и орала всякую бредятину. Всех девок перебудила. Телевизор ей не дают посмотреть.
– В два часа ночи, – вставил Шикин.
– А что Алексеич? – спросил Денис.
– Взял её в охапку, лошадь такую, хотел отвести в медпункт. Но разве её утащишь, она же здоровей Алексеича в полтора раза. Она ж как трактор, и не соображает ни фига. У неё уже все мозги в клей превратились.
– Верхний этаж был закрыт намертво, – ехидно продолжил Костылёв. – Мы позвонили, по простыне в окно спустился Ромка, и они с Алексеичем вдвоём её отвели. Всё.
Ромка приходился упомянутой Шурыгиной родным братом.
– Ладно, пошли, – сказал Шиша, и его пропечённое, с облупленным носом лицо расплылось в улыбке. – Сейчас арбузиков надыбаем, отнесём нашим. Пусть, это, нервы восстанавливают.
Максим в классе держал авторитет, несмотря на то, что по росту не выделялся, а по силе уступал и Моргачу, и Костылёву. Лидерство его, между тем, сомнению не подвергалось: он обладал редкостным бесстрашием в драке и столь же редкостной способностью твёрдо, справедливо и добродушно рассудить любой спор своим хрипучим голосом.

Ребята пошли по истресканному тротуару, мимо жидких кустов, осыпанных пылью от проезжающих фургонов и самосвалов.
Фура подъехала через четверть часа после того, как они все вместе расположились на бордюрчике возле старинного двухэтажного лабаза. Здесь к ним присоединились ещё двое незнакомых Денису парней лет пятнадцати. Присоединились мирно, спокойно, на всю добычу лапу не поднимали – видно, с ними Шикин договорился. Больше желающих, к счастью, не нашлось.

Работали с жаром, сноровисто, быстро передавая по цепочке крепкие гири с матовым блеском на зелёной полосатой корке. Закончив, гудящими руками отрезали себе по куску от шикинского арбуза. Объедались сочной сахарной мякотью, нахваливали выбор Максима, сложив остальной сладкий заработок у края опустевшего кузова. Первый арбуз исчез мгновенно: ели в двенадцать ртов, считая Оксанку и шофёра, потому что работали все, только девчонке передавали самые маленькие экземпляры. Шиша не расстраивался: в их доле оставалось ещё пять штук, и он знал, что ещё успеет наесться, даже если парочку нужно будет отдать старшакам.

Впрочем, не обошлось без неприятного. Едва Денис обмолвился о мамином дне рождения, Костылёву сразу захотелось неумно пошутить по поводу её заикания.  Костыль уже и раньше получал за это по носу, но что-то свербило, видно, у него на душе, и постоянно требовало выхода в виде таких вот шуточек и поддразниваний. Денис первым делом запустил в него объеденной коркой, потом встал, увернулся от ответной, шагнул навстречу и ногой толкнул обидчика в плечо.

Завязалась драка, но, правда, их быстро растащили.
Костыль, бормоча всякие гнусности, пошёл к колонке промывать нос. Глаза у него были странно весёлые и какие-то ополоумевшие. Шиша, в процессе растаскивания получивший по уху, посмеивался и крутил пальцем у виска. Андрей облизывал разбитую губу.

Денис молчал, внутренне содрогаясь от внезапно подступающих всплесков ярости. На его плече держала маленькую руку Оксанка.
В этот момент пришла Надя, интернатская девчонка из старших классов.
– Пацаны, собирайтесь и бегом в «батор». Вас Пушкин потерял, через пятнадцать минут не вернётесь – вашей Елене Юрьевне хана... Здорово, Горячий! Как жизнь? Костыль обижает?
– Я сам кого хочешь, – выдавил Денис.
– Ладно, – сказала Надя. – Вашим привет от наших, а я забираю этих балбесов, и пока. Побежим Юрьевну спасать.
– Давайте.
Они действительно в темпе забрали свою долю и посеменили вдоль ограды рынка к трамвайной остановке. Последним налегке пронёсся от колонки Костыль. На бегу он успел подмигнуть Денису, вполне дружелюбно ощерившись.
– А кто такой Пушкин? – невнятно спросил Андрей.
– Директор, – пояснил Денис. – Я же вроде рассказывал...



Интернат плыл в тишине, наполненной цветными снами.
Сны, будто водоросли, волновались от невидимых дуновений, свивались в жгуты посреди полутёмных коридоров, насквозь пропитанных ребячьим дыханием. Импульсы новых движений, всплески будущих звуков таились в щелях между шкафами и стенами, под подошвами тапочек, за гардинами штор и в дверных петлях.

Кварцевые часы в вестибюле еле слышно отсчитывали секунды. Дежурная ночная воспитательница на третьем этаже пила горячий кофе осторожными маленькими глотками, взбадривая себя после бессонной ночи. Внизу, на кухне, повара уже готовили завтрак, – и там гремели котлы, гудела вытяжка, варилась на плите каша. В пятой спальне на втором этаже шептались девчонки. Всё это не слышалось, но ощущалось какими-то чуткими нервами, получавшими сигналы прямо от гладких тёмных стен.

Интернат просыпался. В течение двух-трёх минут наступил невидимый перелом: по стенам словно пропустили нервный колючий ток, сны истрепались клоками, повисли в углах онемелых спален и вдруг исчезли совсем. По коридорам распространялся беспокойный озноб, трескучий пожар подъёма: распахивались двери, воспитатели будили своих подопечных, и кто-то уже бежал умываться с зубной щёткой и полотенцем наперевес.

У Дениса полотенца не оказалось – потырили ночью. Он сидел на постели с «лунным» видом и вертел головой, ничего не понимая. Проснуться у него решительно не получалось. Старшаки ночью буянили, спать отказывались, а полупьяный девятиклассник Тыщук даже проломил ногой гипсокартонную стену в своей спальне. Сквозь открытую дверь, в дырку, которая находилась точнёхонько напротив их двенадцатой, Денис видел соломенный вихор героя ночных похождений, уткнувшегося лицом в подушку.

Справа от Дениса скатился со своей кровати Витька Кунгуров. Посидев немного на пятой точке, он встал, сунул ноги в тапочки и понуро побрёл в туалет. По всей видимости, полотенца в их двенадцатой отсутствовали вообще. Ещё вечером они висели на спинках кроватей, а теперь – тю-тю. Обычное дело на третьем этаже.

– Ну? Что отдыхаете, мальчишки? – Елена Юрьевна встала на пороге – молодая, красивая и энергичная. – Неужто один Витька способен подняться и привести себя в порядок?
– После такой весёлой ночи, – пробубнил Шиша из-под одеяла, а потом высунул заспанную физию и тоже сел. Потянулся, попробовал достать руками собственные пятки. Наконец обратив внимание на Елену Юрьевну, он начал слегка нахально улыбаться. – А полотенец-то нет. Придётся так обсыхать.
– Да, полотенец нет, – недовольно сказала воспитательница, а потом задумчиво добавила. – Ничего, я на вас подую.
Ребята прыснули со смеху, живо представив картинку, и повскакивали.
– На меня первого подуйте, Елена Юрьевна, – умолял Шикин. – Ну пожалуйста!
– Да что всё на тебя, да на тебя, – меланхолично возразил Моргач, влезая в штанину. – Кто первый умоется, на того первого и подуют!
Он вдруг молниеносно сорвался с места и побежал по коридору. Вслед ему вылетел Максимкин тапочек, а за ним, конечно, полетел веник. Елена Юрьевна засмеялась.
– Лучше подуйте на Тыщука, – пробормотал Денис. – Может он завяжет стены проламывать.
– Я боюсь, что он подует первым, и я упаду в обморок, – нашлась Елена Юрьевна. – Всё, гвардия, нам ещё накрывать на завтрак. Выметайтесь.
– Вот никогда мне поспать не дают, – печально просипел Печёнкин-младший, выходя последним. – И из окна дует, как из открытого.
– Ну так вы же сами затыкали.
– А толку никакого. Тут никакой синтепон не помогает. И не поможет. Щели кругом. Хорошо ещё, что трубы горячие.

После завтрака все группы в школьной джинсовой форме выстроились квадратом в вестибюле, и началась утренняя линейка. Косо светило в высокие окна зимнее солнце, лепило в лицо алыми полосами, и Денис жмурился то одним, то другим глазом. Сзади его время от времени дёргал за ремень Моргач, поэтому стоять ровно получалось не всегда. Пушкин уже начал свою речь, и завуч – сморщенная тётка с жёванными напомаженными губами – сделала замечание Елене Юрьевне. Воспитательница выразительно посмотрела на не вовремя заскучавшего Виталю, Шикин осторожно наступил ему на ногу, и дёрганье прекратилось.

– Ну что же вы делаете, – тихим и твёрдым голосом говорил директор. Его голова сейчас, розово блестящая лысиной, больше всего походила на крупную редиску. – Вы же у своих товарищей крадёте. У самих себя. И что – эти несчастные полотенца. Только ради того, чтобы продать на рынке. Просто кому-то пивка охота попить. А младшие ребята пусть руками утираются. Так? И это уже не в первый раз! Ведь установим скоро систему видеонаблюдения, и всё будет видно. И воры не скроются. Вот так.
Старшаки роптали глумливым шёпотом.

Денис повертел головой: Печёнкин спал на ходу, Костылёв изображал подобострастное внимание. Именно изображал, ехидно улыбаясь уголками рта, – для него всё сейчас было игрой. Он бы, пожалуй, выкинул сейчас какую-нибудь штуку, –  только чтобы его вывели на середину, как на подмостки.

Директор продолжал увещевать, но слушать всё это было необязательно. Во-первых, слова его никоим образом не относились лично к Денису – он же ничего не крал. Во-вторых, речь эта стала привычной. В «баторе» постоянно что-нибудь у кого-нибудь пропадало, директор постоянно говорил на линейке слова, иногда прорабатывал попавшихся с поличным с помощью строгого мужчины из уголовного розыска или беседовал с особо злостными нарушителями по душам, но ситуация никак не исправлялась: тащили всё, что попадётся. Бегали без предупреждения когда и куда захочется. Делали всё, что вздумается. Не помогали ни «кнуты», ни «пряники».

Денис поймал себя на мысли, что ему и не хотелось бы предупреждать Пушкина или разговаривать с ним хоть о чём-то. Больше всего ему хотелось вообще не попадаться директору на глаза, не слышать его скучный и рассчитано тихий или рассчитано громкий голос. Пару раз Пушкин играл с ними в футбол на интернатском поле, но как-то не по-настоящему всё было, казённо, и пацаны тоже играли без азарта, с какой-то натужной,  холодной весёлостью.

Слово взяла завуч. Подозвав Ленку, девчонку из шестого класса, она сообщила, что у той сегодня день рожденья. Все дружно и дежурно похлопали, и линейка на том завершилась. Прозвенел звонок и начались уроки.

А когда они закончились, в вестибюле его ждала Иринка.
– Здравствуй, Денис Иваныч, – сказала она. – Разрешение нам всё-таки дали, так что можешь пойти к нам в гости. Если не передумал.
– Не передумал, – хмуро сказал Денис, хотя внутри у него всеми цветами переливалась радужная капля – не нужно кантоваться два дня в интернате, и можно выспаться в тёплой постели. И не будут по поводу и без повода доставать постоянными нравоучениями. Елена Юрьевна, конечно, по-хорошему строгая и зря не прицепится, да только здесь и без неё полно воспитателей-доброхотов, которые мимо не могут пройти без какой-нибудь душеспасительной беседы. И вообще – можно будет спокойно пялиться в окно, а если захочется – пить чай вёдрами.
Денис вздохнул и спросил:
– Значит, можно собираться?
Иринка захихикала и кивнула:
– Собирайся.

Он с поспешной, уже плохо скрываемой радостью развернулся и увидел вдруг Костылёва, который стоял возле большого зеркала, привалившись к стене, и будто бы рассматривал на ней неровные пятна, при этом криво улыбаясь каким-то своим мыслям. Денис скользнул по нему взглядом и побежал за вещами…




Парило нещадно, и от духоты не получалось укрыться даже в тени. Ребята шли по аллее, надёжно защищённой сумрачными липовыми кронами, однако и здесь тяжёлый застоявшийся воздух прилипал к телу, словно горячая сладкая вата. Липкими стали пальцы, которыми Андрей с Денисом сжимали нагретые ручки большой сумки, набитой трофейными арбузами. Липкими стали подмышки, к липкому лбу то и дело приклеивались пушинки. Откуда-то издалека гулко погромыхивало.

Оксанка, понуро семенившая чуть позади, спросила нерешительно:
– Слушай, а чего Костыль твою маму трогает? Ему больше всех надо?
Денис не отвечал несколько секунд, потом проглотил вязкую слюну и сказал:
– Не знаю. Завидует, наверное…
– Как? Зачем?
– Не знаю. Я бы на его месте, может, тоже приклёпывался. А он бы на моём месте – с вами учился.
– Как это? – нахмурилась Оксанка.
– Ну так это, – недовольно произнёс Денис. Вспоминать, а тем более думать о другом развитии событий не хотелось. С души воротило. Помолчав немного, он угрюмо продолжил. – Когда батя с мамой пришли в интернат, им хотели Костылёва  отдать. Потому что он там всех замучил. Ну, знаешь, как в нашем классе Лёха Чибисов – вечно что-нибудь натворит… Короче, избавиться от него хотели… Привели в кабинет социальных педагогов, а там – родители. И сказали: «Вот, этого мальчика можете оформлять».
– Да? – растерянно сказала Оксанка.
Андрей слушал их разговор и кривил губы.
– Да, – сказал Денис. – Батя им ответил, что они хотели бы присмотреться ко всем ребятам. Ему сказали, что это не обязательно. «Если хотите сделать доброе дело, то делайте, а не присматривайтесь». Вы, мол, не в магазине… Вот так то… А батя сказал, что они действительно не в магазине. И что здесь нужно, чтобы у людей души навстречу друг другу потянулись, иначе ничего хорошего из этого не выйдет.
– А Костыль слушал? – спросил Андрей.
– Слушал… А потом они полюбили меня. А я тоже… В общем , вот так…

Ребята вышли к широкому проспекту, взмывавшему на холм с новостройками. Там над громадами строящегося микрорайона сгущалась лиловая тьма, вставала осаждёнными редутами в проблесках грохочущих батарей. Близилась гроза.

Переглянувшись, ребята решили ускориться: оказаться с грузом под секущими струями никому не хотелось. Встали перед светофором, дождались зелёного, и тут Денис обмер: рядом вдруг остановился тот самый «Инфинити». Андрей дёрнул сумку, потащил, и они прошли прямо перед гладким чёрным капотом. Денис успел взглянуть на водительское место, и сердце у него ёкнуло. Водитель в чёрных очках, массивный и широкоплечий, неподвижно смотрел на него. Денис стиснул зубы, уставился под ноги. Так и прошёл, ни разу не оглянувшись, всё время опасаясь, что вот сейчас сзади хлопнет дверь, и властный грубый окрик настигнет, ударит его в спину.

Только ничего не произошло. Мигнул светофор, сзади прошуршали шины, а мальчишка так и не оглянулся. Спросил, немного погодя, когда они уже свернули на улицу, в конце которой находилась их школа:
– Никто не видел, что с его дверью?
– Я смотрел, но не заметил, – сообщил Андрей. – Извини.
– А я не смотрела, – буркнула Оксанка. – И вообще – забудь. Не стоит сейчас об этом.

Поднимался ветер. В лица летела пыль. Сумка оттягивала руку.

Когда они ввалились к Денису домой, их ждали. Всюду горел свет, из кухни доносились вкусные запахи. Батя занимался установкой в зале большого стола, Игоряша доставал тарелки из старого серванта с полувековым возрастом. Сервант и батя, можно сказать, являлись ровесниками – этот предмет мебели достался Лейкину Алексею Владимировичу по наследству от старшего поколения. Меж стёкол стояли фотографии бабушек и дедушек. В зеркалах отражались огни зажжённой люстры, и потому казалось, что бабушки и дедушки улыбаются из сверкающего, лучистого ожерелья.

Мама весело оглядела ребят, заглянула в сумку.
– Вот, – просто сказал Денис. – Тебе.
Мама рассмеялась, потрепала его по затылку и сказала:
– Спасибо, родной. Лёша, смотри, какой мне дети подарок сделали!
Когда она радовалась, её заикание бесследно исчезало. Все об этом знали, поэтому старались радовать маму как можно чаще.
Батя пришёл, увидел и сказал:
– О-о-о! Вот это подарок! Царский подарок! Молодцы!
Естественно, тут же прибежал Игоряша, подошла с кухни Иринка, припрыгала из-под стола Нинка.
– Мы будем есть ар-ррр-рбуз? – налегая на «ррр», кокетливо поинтересовалась она.
– Конечно, будем, – сказала мама. – Только немножко попозже.
За окнами раскатисто грохнуло. И вдруг пошло молотить в рамы тяжёлыми струями воды, в частых проблесках молний, под неумолчную громовую канонаду.
– Вот так день рождения, – жизнеутверждающе произнёс батя. – Салют!
А Иринка воскликнула:
– Да вы посмотрите, что творится!
Погасили свет, сгрудились на кухне.

Цветы, стоявшие в вазах на подоконнике, озарялись голубыми отсветами. За окном бушевали ветра, сталкивались, боролись, и ливневые струи, хлещущие широкими непроглядными стенами, вдруг сходились, перекрещивались, били и налево и направо одновременно. Забарабанил мелкий град. Белые горошины отскакивали от стёкол, секли по кустам палисадника. Блеснула по поднебесью сиреневая вспышка, гром ударил совсем близко, раздробил остальные звуки, расколол мечущийся двор на хрустальные осколки.

Денис, не в силах сдержать охватившего восхищения, изо всей мочи завопил:
– Ура!
– Ура! – вместе с ним закричал батя.
И мама, и все остальные закричали нестройно и звонко:
– Ура!

И все звуки вновь потонули в близком раскате. И они снова закричали, все вместе. Батя положил руки на плечи Дениса, Оксанка держалась за его локоть, заглядывала ему в лицо блещущими глазами. Игоряша при каждом новом ударе поднимал руки вверх и кричал сквозь собственный восторженный смех. На столе в зале подрагивала забытая на время посуда. Сумка лежала на полу в коридоре, и крепкий бок выкатившегося наполовину арбуза слабо отсвечивал мутными бликами, будто отзываясь на всеобщее ликование.

Люди на кухне все вместе радовались грозе.
И было хорошо.