Глава 2. В которой оживает труп

Свет тонкой струйкой сочился через плотно задвинутые шторы, скудно освещая кабинет, потонувший в полумраке. Тяжелая портьера выглядела еще тяжелее обычного, придавая солидности, властности, мрачности и без того довольно мрачному помещению. Огромная люстра на полсотни свечей грузно висела над большим дубовым столом. Казалось, время здесь замерло. И только табачный дым, вырисовывая в воздухе причудливые узоры, нарушал гармонию статичности.
Гийдеанос Турсас сидел в своём кресле, поджав могучие плечи, мерно пуская в воздух клубы дыма из курительной трубки. Его черный, как уголь, глаза смотри в пустоту, ощущая тяжесть должности начальника жандармского управления при губернаторе. Мало было сказать, что губернатор был родным братом регента, чтобы осознать всю важность занимаемого поста.
Рядом лежал черный лабрадор Хийси, настолько черный, что почти сливался с мраком кабинета. Говорят, что собаки похожи на своих хозяев. Врут. Хийси не был похож на Гийдеанеса. Ничем. Он был готов целыми днями валяться на полу, есть, пить и ничего не делать, полагаясь на доброту и преданность хозяина. Вот и сейчас он пригрелся у ног Турсаса, положив ушастую голову на скрещенные лапы, как усталый после битвы воин складывает руки на рукоять булатного меча.
За окном кабинета виднелись крыши домов города. Они были такими маленькими и беспомощными, такими многочисленными и одинаковыми, с трубами, коптящими прозрачный весенний воздух. Проталины на дорогах, и веселый смех солнечных зайчиков в окнах домов вещали о приходе богини весны. Уже не злой ветер гулял по подворотням и колыхал развешанные на жердях одежды, растрепывал барышням прически, заглядывал в окна домов, свистел, как дрянной мальчишка, и вообще вёл себя по-хозяйски беспринципно и нагло приставая ко всем прохожим. А те кутались в высокие воротники полушубков, кряхтя и ворча, и только малые дети носились по лужам, игрались и веселились, только они чувствовали сердцем, что вот она оттепель, вот она – жизнь.
Турсасу вообще не хотелось ничего делать, но ему приходилось по зову службы. В глубине души его уже изрядно достала постоянная необходимость оставаться на рабочем месте допоздна, но и отказать от этого он не мог. Вот и сейчас он, не занятый ничем, сидел и ждал, когда к нему придет его человек. Гийдеанос прекрасно знал, что дома его ждет прекрасная женщина, любящая его, готовая прощать ему постоянные задержки на работе, женщина с которой он хотел бы прожить всю жизнь, и которую он любил больше самой жизни.
«Послать бы всё к чертям, - подумал он, втягивая едкий табачный дым, - Купить себе домик у долины Хунтлар и разводить спокойно овец или коров. Дни и ночи проводить с любимой женщиной и не зависеть ни от кого: ни от регента, ни от короля, ни от самого дьявола. А по вечерам гулять по саду, вздыхая терпкий аромат Хунтларских тюльпанов, и любоваться заходящим солнцем. И верить что это солнце восходит только для тебя». Турсас закрыл глаза и почувствовал всем телом, все душой пьянящий запах долинного ветра, он чувствовал, как пролетает птицей над полями Хунтлара, над фермой и садами. Дурман свободы наполнял душу, так же как едкий табачный дым наполнял его легкие.
Дверь скрипнула.
Турсас встрепенулся, и ему показалось, что он даже подпрыгнул в кресле от неожиданности. Пепел из трубки серой пылью просыпался на стол. Мысли и мечты Гийдеанеса моментально оборвались, как обрывается нить, которую неожиданно, но сильно дернуть. Полет над полями прервался, а начальник жандармского управления принял привычно строгий, деловой вид.
Звонкий стук высокого каблука о паркет, и запах, нежно вкрадывающийся в просторную комнату, сказали Гию больше, чем ему нужно было. Он сразу узнал ее. Этот запах дорогого порфюма, сравнимый лишь с ароматом цветущих роз, с веяниями свободной весны и свежестью горного воздуха расползался по кабинету.
Анна Ребекка Лайкест: так было ее полное имя. Она вошла в это царство уныния, однообразия и законности, как величественный фрегат в заброшенную бухту. Тонкая струйка света, сочившаяся через окно, нежно скользнула по ее светлым локонам. Казалось, что даже высокие своды потолка, могущественные колонны и барельефы склоняются перед госпожой, теряют свою статность и власть, уменьшаются, становятся невесомыми, как дух той божественности и нежности, что вошел вместе с Анной.
Она двигалась быстро, даже слишком быстро, она всегда была быстра и проворна, и даже ее речь, порой сбивчивая, но быстрая опережала ход ее собственных мыслей.
Подобно урагану она вошла в кабинет.
- Гий, боже мой, как ты сидишь в такой темнотени? Хоть глаз коли… - Она резким движением распахнула тяжелую портьеру, и теплый фонарный свет ворвался в кабинет, - Гий! Ты меня не замечаешь что ли? Я, кажется, к тебе обращаюсь.
- Ага, не заметишь тебя… как же - он небрежно бросил трубку на стол.
- Что?
- Эээ, ничего. – Он встал с кресла, - по-моему, слишком светло. Зачем ты это сделала?
- Ёрничаешь. Тебе не идет. – По ее тонким губам скользнула улыбка, но тут же испарилась, придав лицу наивысшую степень серьезности.
- Я? Посмотри в мои светлые глаза, полные отчаянной печали и сиротливого желания быть только с тобой, и ты навсегда поймешь, что этот человек не может ёрничать.
- Болтун! Лучше бы в кабинете убрался. Вон, пеплом весь стол уделал. Все-таки к тебе пришла девушка.
- … мечта моих кошмаров, претендующая растопить лед сердца закоренелого жандарма. О, тебе пока это успешно удается, но такой пламень горит отчаянно.
- Вот как на тебя злится?
- Ой, если бы я знал, наверное, повесился бы… или застрелился, потому что терпеть такую сволочь, ну уже просто невыносимо. Я про себя говорю.
Она снова улыбнулась, но ничего не сказала, лишь подошла к Гию поближе. Ее большие синие глаза, оттененные пышными ресницами прожигали Турсаса насквозь, и казалось он вот-вот падет сраженные ее бескомпромиссным взглядом.
- А… а… а, я тебя не ждал. Ты с мороза, может быть чай?
- Да куда уж меня ждать, когда у тебя своих дел по горло. Я даже не рассчитывала на это, чего уж удивляться такой твоей реакции? Кабинеты, дела, папки – они стали тебе роднее домашнего уюта… Так что там с чаем?
- Ну, Анна, ты же не маленькая, так давай рассуждать по-взрослому. – Гий вытащил из дубового стола чашку и маленький чайник – Тебе же не хочется быть женой неудачника, который ничего не добился в жизни? А для этого надо работать.
- Круглые сутки напролет…
- Не преувеличивай. Я не так уж и часто задерживаюсь на работе. Просто сегодня тот самый случай, когда задержаться просто-таки необходимо… - Он взял стоящий в угловой полке чайник, - О, он еще горячий.
- Горячий, говоришь… Я бы предпочла выпить домашнего чаю с жасмином и лимонной долькой. Полезно, кстати, против простуды. Может быть, мне удастся утащить тебя сегодня отсюда пораньше, домой, в нашу теплую спальню, подальше от всех этих кабинетов, жандармов, законов, преступников, преступлений. Знаешь, мне вот порой кажется, что мне никогда не удастся отобрать тебя у твой работы…
- Заманиваешь зверя и ловко построенный капкан. И горн охотников гонит обессиленное животное в крепкие лапы ловцов. И не удержаться ему и не оторваться от погони и не прорваться мимо сильных охотничьих постов, и только стук сердца становится для него единственноё песней, что сопровождает его в последней дороге к неминуемой гибели… - Гийдеанес налил чай и медленно пододвинул чашку с горячим напитком к Анне. Он пристально посмотрел на нее и опустил глаза. – Я, знаешь ли, тоже домашний уют предпочитаю рабочим кабинетам… Хотя, тебе похоже думается иначе.
- Я бы задушила тебя, если бы не была влюблена.
- Да, мне мать все время так говорила.
В комнате повисло молчание: неприятное и неуместное.
- А, знаешь, я даже не оценил твоего платья. Недопустимая промашка с моей стороны. Оно… оно прекрасно, как майская ночь. Я даже не знаю таких слов, но ведь богиням надо быть одетым красиво…
- Богиням…
- Ты конечно, прекрасна в этом платье, но без него ты куда как прекрасней. Ведь знаешь, богини, они же обнаженные, чистые и открытые этому миру, и людям, которым они служат.
- Ты… что?.. здесь?
- А раз это не край света, то зачем к нему идти? – Гий крепкой обнял Анну за талию, прижав ее тело к себе. – Мы же одни, и никто… нам… не помешает. Никто.
- Да ты что, с ума сошел? Гий, прекрати.
- Зачем? Нам же хорошо. Ты же не прекращаешь кушать то, что тебе нравится, когда тебе хорошо.
Ноги сами сделали шаг и пол-оборота, и два прекрасных тела поплыли в танце. Они кружились по просторному кабинету, без музыки, но в одном ритме. Гий почувствовал ее дыхание, такое нежное и такое теплое, что казалось все льды мира растопятся под его напором. В душе медленно разливались мотивы вальса, медленного тягучего, как смола. В сердце стучали ритмы военных маршей: неприступных и могущественных, как скалы.
- Гий, ты расстегиваешь пуговицы на спине?
- Я даже сказал бы: «намеренно расстегиваю». Твое платье сейчас совсем неуместно.
- Ух, даже так. А если я тебя покусаю?
- Да я был бы рад быть покусанным тобой… да как только кровь моя прольется по твоим губам, и вкус ее разольется по тебе, как вино по бокалам, и будешь ты чувствовать, будешь знать, что жизнь моя отныне станет твоей.
- Я, кажется, говорила, что ты болтун.
- Да, минут пять назад, а до этого еще утром за завтраком, и еще в постели.
- Гий перестань, не дури. Если сюда кто-нибудь зайдет…
- Сюда никто не зайдет. Здесь только ты и я… только мы одни.
Тяжелое синее платье быстро опустилось на пол.
- Ань, может быть, помолчим, и в тишине насладимся этой музыкой…
- Какой еще музыкой?
- Какая ты у меня… - Гий поднял глаза и их взгляды встретились. - … непонятливая. Я говорю про музыку сердец, что звучит каждый раз, когда я прикасаюсь к тебе, когда наши взгляды встречаются. Неужели ты не слышишь ее, этой нежной мелодии, которая клокочет маленькой певчей птичкой, волей судьбы запертой в золотой клетке, в клетке условностей.
Губы слились в поцелуе. Ее локоны упали на плечи Гия. Они продолжали кружиться в танце, и казалось, что эти два одухотворенных тела сейчас обретут крылья и воспарят к звездам. И эти холодные весенние звезды, спрятавшиеся под вуалью ночных облаков примут их к себе, чтобы на небе стало еще одним светилом больше.
Это чувство – единство - не может оставить двух людей, когда их души сливаются в один порыв страсти. И тогда всякие условности перестают быть важными, перестают иметь хоть какое-то значение, даже самое малюсенькое. Потому что только когда певчая птичка обретает свободу, песня ее становится по-настоящему красивой и честной. Такой, за которую поэты готовы отдать свой дар, которую музыканты готовы слушать вечно.
Стук в дверь нарушил симфонию душ.
- Полковник! Господин Турсас, Вы у себя? Разрешите войти? – раздался молодой голос из-за тяжелой двери.
- Черт бы подрал, его кто бы это ни был. – Гий сжал от злости кулаки, - Подождите за дверью! – Командный голос прогремел, как гром и, казалось, в нем не осталось ничего от того Гия, что только мгновение назад готов был слушать пеню сердца.
- Ты же сказал, что никто не придет сюда – шептала Анна, растерянным взглядом ища свое платье на полу в тускло освещенном кабинете.
- Клянусь своими усами, я понятия не имею, что им там понадобилось. До прихода того, кого я ждал еще час с лишним.
- И что дальше? Я быстро это платье не одену… Руки твои шаловливые…
- Встань за портьеру, в угол. Я с ним поговорю и выгоню ко всем чертям.
Лабрадор Хийси, про существование которого Гий уже благополучно забыл, громко зевнул.
- А ты чего скалишься? А ну под стол! – Гий махнул рукой в направлении стола, но тот даже не сдвинулся с места.
«Господин Турсас, у Вас все в порядке?» – Продолжал стучаться назойливый молодой человек.
За дверью стоял молодой полицейский с неровными редкими усиками, ни чета полковничьим, в помятой форме и сонными глазами. При появлении в дверном проеме начальника жандармского управления юноша вытянулся в струну и лихо отдал воинское приветствие. От сонливости не осталось и следа. У парнишки не возникло даже вопросов, почему у полковника взъерошены волосы. Его явно сконфузило от встречи с высшим начальством.
- Господин Турасас… эм… то есть, господин полковник… То есть, тут… вот, - Парнишка протянул Гийдеанесу смятый листок бумаги. – Это Вам…
- Листок бумаги? Ради этого ты оторвал меня от… работы?! – Турсас прямо-таки видел, как его голос, набравший в себя нотки гнева, размазывает по полу самоконтроль молодого человека.
- Д-да, е-его принес один чел-ловек, велел передать срочно Вам в руки.
- Мне в руки говоришь? Ну давай его сюда - Гий развернул листок и увидел неровный почерк. – Свободен.
«Уважаемый Гийдеанес Турсас.
Довожу до вашего сведения, что Ахтиан Юрсен жив. Более того, он сейчас находится в городе и этой ночью непременно будет у меня дома, по известному вам адресу. Мною получено послание о том, что он собирается меня убить. Прошу вашей помощи, ради вашего же собственного интереса – покончить с этим убийцей.
- Хотя стой. Кто это принес?
- Я… я его впервые вижу. Мужчина, толстый такой, напуганный весь… Он… он там, внизу в каморке с Юстасом сидит. Мы его не отпускали. Позвать его сюда…
- Да… Эээ, то есть нет, - Гий бросил взгляд на портьеру, - я сейчас сам к нему спущусь. И вели собираться караульной роте, через пять минут и без опозданий… Исполняй.
Гийдеанес громко хлопнул дверью и, войдя в кабинет, пнул ногой тумбочку так, что та опрокинулась на бок. Из-за портьеры вышлаАнна Ребека. Она уже надела платье, но не могла застегнуть пуговицы на спине. Гий быстрым шагом прошел мимо и, плюхнувшись в кресло, заорал на лабрадора.
- Пошел вон отсюда!
- Дорогой, что случилось? Это тот, кого ты ждал…
- Нет, не он… Но надеюсь, что в записке написана ложь…. Черт! Этого быть не может. Я сам его убил, этими вот руками! Я видел, как он умирает! Надо еще поговорить с этим горе-посланником.
- Что произошло? – В голосе Анны скакнула искорка страха.
- Ха-ха-ха… Дорогая моя, ты веришь в живых мертвецов?
- Нет…
- Я тоже, но кажется, у нас труп ожил…