Восходящие потоки...

           Да скорей бы уже этот чёртов обед! Чувство предобеденного голода уже начинало превалировать над чувством утреннего холода! Было уже нестерпимо, испытывать оба эти ощущения вместе. И мы сидим, скукожившись в лёгких гимнастёрках от холодного хиуса, в открытой всем ветрам курилке, представляющей из себя три скамейки и врытую в землю двухсотлитровую бочку с водой и докуриваем по одной сигарете без фильтра на троих, в ожидании построения в столовую. Теплолюбивые южане кучкуются по трое, по четверо,  за качающимися палатками скрываясь от порывов ледяного ветра. Они трясутся мелкой дрожью и жмутся друг к другу, так что больно на них смотреть,  несмотря на то, что нам и самим на улице не сахар-песок. Уже середина октября, на лужах ночью уже вовсю блестит тонкий лёд, но на зимнюю форму одежды нас ещё не перевели.
          Только дневальным выдают на ночь тяжеленные с замасленными обшлагами и воротниками шинели, которые неприятно на себя надевать, чувствовать затёртое десятками солдатских голов сукно, а потом все равно не очень охота снимать. Ночи здесь неприятно холодные. И даже, если днём солнце светит мощным прожектором, так что сохнут губы и накаляется кирза сапог, то даже самый легкий ветерок и влажный  ночной холод из-за этого кажется ещё злее и коварнее. Вот такое нелёгкое местечко службы нам выпало. А зимнюю форму одежды всё не выдают и не выдают.

          - Жрать хочу, - постоянно и с завидной регулярностью подливает масла в огонь  землячок из моего призыва Валера, по кличке «Смешной», - как ты думаешь, Серёга, что сегодня на обед? – спрашивает он.
          - Не знаю, мне по большому счёту почти всё равно. Что дадут, то и будешь трескать, а ты на что надеешься? На салат из соловьиных язычков с омарами? Или на рагу из печени антилопы? Может тебе ещё бокал Шато д икем?

          - Хорошо бы не перловку и не рис. Понимаешь Серёга! – монотонно как молитву заводит Смешной, - долгое лишение меня пищи, вызывает у меня состояние голода. А голод, он Серёга выражает потребность организма в нутриентах, которых он был лишён на некоторое время, что приводит к снижению содержания в крови и депо питательных веществ. Субъективным проявлением голода у меня выступают неприятные ощущения «сосания под ложечкой», тошноты, общей слабости, головокружения и головной боли. А объективным проявлением голода у меня является пищевое поведение – поиск и приём пищи. Нарушается гемеостазис организма как важнейшее условие моей теперь уже никчёмной жизни. Эх, и чего мне эта армия. Учился бы себе сейчас в институте и никаких проблем. А в институте Серый, такие пухленькие студентки медички! А недалеко от институтского общежития за углом, такой Пивбар! А в студенческой столовке на обед блины с повидлом и со сметаной! Вспоминаю, ажно слюни текут.

          - Это и всё, что ты запомнил из институтской программы? Чтобы у тебя слюни не текли, ты лучше нашу столовку вспоминай, - вставляю я, - сразу желание поутихнет немного, и медички твои перестанут чудиться, тем более  увидишь их не очень скоро. Учиться балбес надо было! А не по Пивбарам бегать, тогда бы и не пнули тебя со второго курса.

          А ведь и действительно! При одном воспоминании о «блюдах» приготовленных в нашей столовой, может отпасть всякое нормальное желание эти блюда есть. Самое смешное, что всё закладывается по норме. Тика в тику. Грамм в грамм, и это самое паскудное. Но, например когда варят рисовую кашу на завтрак, то вместо того чтобы вставать в четыре часа утра и начинать готовить, как и положено всякому нормальному повару, всё закладывают в котёл ещё в одиннадцать часов вечера. Потому что так удобно капитану - «зампотылу»! Ему не хочется торчать допоздна в расположении части, и он заставляет, чтобы и рис и тушёнку закидывали в котлы на его глазах. Вроде всё честно, вроде никто ничего не своровал. И зам. по тылу валит домой, к своей жене под бок. Его совесть чиста, он спит сладко.
 
          Но потом эта смесь из тушёнки и риса, до самого утра вариться на медленном огне в котлах.  Чтобы, утром быть ещё горячей. К утру, она разваривается в такой клейстер! Большая часть этой бурды просто потом вываливается на помойку, где её забирают для свиней местные деревенские жители. И так изо дня в день, из года в год.
          Просто невероятно, сколько нормальных продуктов накрывается медным тазом под руководством двух чумазых от дыма узбеков поваров и пофигиста зам. по тылу. И это при том, что большая часть молодых ходят вечно полуголодными. Но рассказать об этом или пожаловаться в письме считается огромным позором. Это «западло». И домой все конечно напишут, что кормят как на убой, много и вкусно. А кто посмеет пожаловаться, того подвергнут всеобщему остракизму и обзовут «кишкой».
          Поэтому то,  - дорогая мамочка не беспокойся за меня, у меня всё хорошо! - И только Смешной опять над самым ухом, - эх, быстрей бы обед! – убил бы сволочугу. Но высказать свои мечты, он имеет право только мне, потому что я единственный его земляк в роте. Всё остальное время он молчит и улыбается. Поэтому он и Смешной! Наши первые полгода службы ещё не закончились, но мне кажется, что я знаю его уже сто лет. Вот уж кто действительно «кишка», он постоянно хочет есть, но что же поделать, габариты у него соответственные, рост - за метр восемьдесят, добрейшая душа! И когда есть возможность, я делюсь с ним пряниками из буфета, купленными в тихушку от дедов, рыбными малосъедобными консервами и неправедными путями добытой тушёнкой. Проще говоря - ворованной.
          Вот неделю назад, на складе, мне удалось закопать двухлитровую жестяную банку сгущёнки в опилки, которыми засыпаны трубы отопления. По чьему-то недомыслию под трубы пробили слишком большое отверстие, и как это обычно бывает, дыру просто забили досками и засыпали стружкой. Банка сгущёнки входит как раз. Вечером мы пришли, оторвали одну доску и забрали банку с обратной стороны склада. Отлично попили чайку! Первый раз увидел, как человек не отрываясь выпил полтора литра сгущенного молока! Но это редкая удача, первый раз за пол года! Давай Смешной, облизывай губы, вспоминай вместо обеда.

          Наконец то и сонные дневальные забегали на полусогнутых, закричали - Рота строиться! – и мы, скрипя гравием беговой дорожки, сбиваемся на плацу в плотные от холода ряды взводов. Стоим, ждём. Ждём. Ждём. Всё почему-то идёт не так как всегда. Какой-то чувствуется подвох, какая-то неожиданная заминка. Вместо того, чтобы повзводно, кто с песней, а кто без песни двинуться в столовую, мы стоим в ожидании чего-то, а в штабе и в автопарке чувствуется какая-то мутная суета. Бегают из кабинета в кабинет отцы-командиры, бестолково суетятся дежурные и дневальные по ротам и создаётся впечатление, что где-то уже началась какая-то война. Не уж то с Китаем? А мы ещё не обедали. Впечатление усиливается тем, что из ворот автопарка выезжает насколько открытых грузовиков, которые у нас использовались для перевозки личного состава. Или, проще говоря «скотовозы». Они подъезжают как можно ближе к плацу гремя деревянными бортами и останавливаются, не глуша моторов.

          На плац, пыля кривыми ногами, вываливается начальник штаба майор Криворучко. Хотя,  Кривоножко ему бы больше подошло. Он уже одет в камуфляж, затянут ремнями и готов к неравному бою. Видимо, уже поддатый, слишком уж он суетлив.

          - Бойцы! – гремит его громкий голос над плацем, - нам поставлена боевая задача! Мы срочно выезжаем в район деревни Чернушки. Там во время прыжков с парашютом потерялась одна девушка. Её куда-то унесло ветром. Как всегда отдуваться за идиотов Досаафовцев и за идиотов летунов приходится нам, доблестной советской армии. Наша задача разбиться по взводам и отделениям и цепью прочесать указанные окрестные сопки. Первому нашедшему эту ду…, девушку в общем, обещаю увольнение в город. Дальнейшие указания получите от командиров взводов. По машинам – орлы-соколы!

          - Всё! Накрылся обед, - негромко шепчет Смешной, когда мы плотно зажатые плечами в кузове грузовика несёмся по непроложенным дорогам между сопок в указанный район. Дрожим от холода в тонких гимнастёрках, клацаем зубами от резких встрясок старого грузовика и материмся, заваливаясь на колени друг к другу, при резких поворотах. Неприютные сопки на самых вершинах уже припорошены лёгким снежком, и перспектива до самого вечера лазить по каменистым косогорам с пустым желудком необычайно всех злит. Злит холодный ветер. Злит это яркое солнце, которое не плавит снег, потому что он лежит на промёрзшей земле. Злит взводный,  расставивший нас на расстояние прямой видимости, но большей частью мы всё равно друг друга не видим, из-за неровностей земного шарика. При таком раскладе не увидеть лежащего на земле человека очень легко. А значит, все наши страдания и ходьба по голым сопкам, покрытым редкими кустиками жёсткого ковыля, будут совершенно напрасными.
 
          Хочется есть, хочется пить, хочется согреться, хочется умереть, чтобы наконец-то полежать спокойно. У кого-нибудь  из взвода вечно натираются мозоли, сбиваются портянки и цепь ломается, растягивается, и ты уже не знаешь где ты? Или вы втроём с теми, кого ты ещё видишь, вырвались далеко вперёд, или наоборот безнадёжно отстали? Голосов переклички из-за сопок практически не слышно. Резкие порывы ветра уносят все звуки к горизонту. И кроме гула ветра только хруст песка.
          Тревожит душу обречённая бессмысленность таких поисков. Всё чаще я приседаю на кочки смотанного ветром в узлы ковыля и просто отдыхаю, засунув руки подмышки. Наконец часа через четыре бессмысленного хождения, взобравшись на самый верх сопки, я замечаю стоящий вдалеке грузовик и моих сослуживцев машущих мне руками. Всё, кажется, поиски окончены и мы уезжаем. Остатки взвода мы ещё около часа собираем по сопкам. Готовые порвать любого, кто ещё хоть на мгновенье нас здесь задерживает. Взвод, расставленный правильной цепью, за это время успел разбрестись, так что некоторых было трудно обнаружить наверно и при помощи бинокля.   До сих пор удивляюсь, как мы сами там не потерялись? Любой, кому пришлось бы там остаться, вне всякого сомнения, окочурился бы от холода.

          Мы едем назад, в часть и уже не хочется даже материться. Вяло обсуждаем узнанные от других взводов и от ротного новости.
          Оказывается, в этот день проводились тренировки парашютистов.  Досаафовский «Кукурузник» взлетал при ясной погоде, ветра не было. Но как только началось прыжки, ветер задул мощными порывами. Но – «безумству храбрых» мы пели славу! Первые прыгнувшие приземлились достаточно удачно. А последней как на грех, прыгала молодая девчушка, миниатюрной комплекции. Отваги у неё хватило, а мастерства – нет! Она говорят, прыгала первый раз в жизни. Парашютисты профессионалы наверное лучше смогут это объяснить, мне не довелось прыгать, а с чужих слов всё видится по другому. Она попала в восходящие потоки воздуха, и её утащило за много километров от места прыжков. Поднимать второй раз самолёт в воздух при таком ветре лётчики не решились, своим контингентом искать было бессмысленно и пришлось срочно запрашивать помощь у близлежащей военной части, то есть - у нашей. Но! Все наши хождения по сопкам как оказались, были напрасной бессмыслицей. Её нашел командир разведки дивизиона, через десять минут после ориентировки на местности. Он заехал на одну из самых высоких сопок и забравшись на кабину грузовика, узрел влекомый ветром по ковылям парашют. Но сообщили об этом как всегда не вовремя. И мы утюжили уже пустую степь.

          Её порывами ветра тащило по каменистой земле, так как она никак не могла загасить пузырящийся купол парашюта. Только она вставала на ноги, как новый порыв опять протаскивал её волоком несколько десятков метров. Непонятно только почему она не хотела его совсем отстегнуть? Не смогла? Может, растерялась? Или побоялась, что за утерю вычтут его полную стоимость? Девчонка! И только наехав колесом ЗиЛа на белый шелк купола, удалось прекратить её мучения. Так он и привёз её в часть.  Зарёванную по самые пятки и с ободранными об камни локтями и коленями.

          - Чёрт бы побрал этих баб, уже ужин скоро кончится, а мы ещё даже не обедали! - еле слышно ругается замёрзший Валерка, по кличке Смешной у меня над ухом, трясясь в кузове открытого раздолбаного грузовика, – быстрей бы уже в часть, интересно, отдадут нам обеденные порции, а Серёга? А то я, уже согласен и на «кирзуху» и на рис и на перловку….

          Мимо проносятся тоскливые голые сопки, с вершинами едва покрытыми редким снежком. Какие же здесь гнетущие сознание пейзажи. Тоска. Эх, Смешной! Мне уже и есть то расхотелось, из-за этого хмурого неба. И когда мы уже перейдём на зимнюю форму одежды?