Вишня с косточкой

Вишня с косточкой.

Невинности дозволено играть в
гигантские игрушки мирозданья
(Древние)

     Вечер. Заводская столовая. Бомжик-дурачок моет кастрюли и ведра у колонки, не далеко от моих апартаментов. Работал я тогда охранником склада. Вокруг - лесочек и заросли кустарников. Один на отшибе. Никому не нужен, никто не беспокоит. Выйдешь, бывало из самого уютного в мире сторожевого домика встряхнуть суставы, посмотреть в небо, иронично скользнуть взглядом мимо мертвого складского шлагбаума и опять нырнешь в чудо-избушку. А там - свежий крепкий чай, музыка из параллельных миров и головокружительные книжки.
     «Какой мир реальный» - спрашивал я себя по дороге домой?
     Этот, где: холодный трамвай, контролер, красный свет светофора, номерные знаки, объявления на остановке, ругань прохожих, заставляющая вздрагивать и сжиматься, треснувший омоновский ботинок, опухшее колено и  урчащий желудок.
     Или этот, где трамвай - это кусочек счастья после затянувшейся театральной репетиции, где неизвестно откуда берутся монетки на пиво, где развалины списанного цеха – живое существо из бредбериевского сюжета, где хочется всех целовать и обнимать, где каждая встреча - это надежда на чудо, где чувства неизменны, хотя прошло 25 лет и все вокруг изменилось.
     Или этот, где трамвай – это трамвай, а постоянный гул заводских цехов, гудков, шлепков, грохотков не есть гул заводской суеты, а Гул вращающейся планеты. Где облака движутся как часовая стрелка – незаметно, медленно, неумолимо на что-то намекая. Где каждый жест Здесь - это шанс выйти из обморока временного. Где за пределами пределов должно что-то существовать еще. Где воздух уплотняется до удельного веса пчелиного меда, а внутри кто-то безудержно хохочет. Где начало и конец – иллюзия. Где есть только «Да».
     Какой из них должен меня заботить по-настоящему? Какому из них я должен верно служить? Какой же из них реальный, а какие иллюзорные? – думал я и очень боялся скорого ответа. – Все есть!
     Закат. Завод опустел. Донбасские рабочие конца 20-го века разбрелись по домам, проклиная жизнь-жестянку. Но, благо, очень скоро вновь впадали в чупо-чупсовые сладенькие грезы о получении грошовой зарплаты и мелкие, низкие даже, цеховые, бытовые радости. Казалось, коксохимовский воздух отдыхал. Тут же ухал, вздыхал, болезненно утаптывая в себе мысли о завтрашней утренней смене. И все же какая-то легкость и тишина царила вокруг. Такая, как если бы человек сделал трудное дело, и теперь может расслабиться, потянуться с чувством выполненного долга, остыть от забот, от болтовни, от вязкого болота образов.
     В этот вечерний заводской Гул, смешанный с тишиной, врезаются еще какие-то звуки. Негромкий, но суетливый лязг или звон. Я из любопытства выхожу в сторону заводской столовой и вижу известного здесь всем местного дурачка. Обычный, неприметный, всегда с улыбочкой дурачок. Таких много на земле. Нескладно одетого (или переодетого!): на голове шапка-ушанка с одним ухом, с проволокой вместо шнурка, на шее - просолидоленный шарфик, волочится по земле, на теле бесцветная рубашка без пуговиц, поверх нее – рабочая фуфайка, на левом рукаве – красная повязка «Дежурный», штанишки, опоясанные той же проволокой, на ногах – грубые рабочие ботинки.
      Как зовут его – не помню, а, скорее всего, и не знал никогда. Он часто вечерами сидит на крылечке столовки и какая-то возня вокруг него постоянно, какой-то живой клубок. В клубке обычно грязные полураздетые дети играют с ним или решают что-то очень серьезное, и заводские собаки. Собак, кажется, он никогда не кормил, но, тем не менее, они, увидев его, всегда радостно повизгивали и виляли хвостами. А когда он вдруг неожиданно вставал и уходил, то долго за ним еще тянулся живой хвостик, постепенно рассасываясь вдали.
       Сегодня, здесь он снова моет столовские атрибуты за тарелку супа. Ах да, я тогда  назвал его Суповой Дурачок. Из-под земли торчит труба с краном, вода – холодная, что там можно отмыть? Но он довольно шустро с этим справляется. Я же готовлюсь к очередному подвигу. Точно как у барона Мюнхгаузена в расписании: в 10.00 – завтрак, в 10.30 – подвиг.
       А вдруг этот Суповой Дурачок что-то знает о Чуде?.. Подбираю слова и голос. Формы и жесты. Сомневаюсь – а надо ли, а безопасно ли? Какой мир в его реальности – неизвестно, что есть у меня – тоже не ясно. Дышать становится трудно, глухой шум в голове, в солнечном сплетении ужасно жжет. Приближаюсь к нему со спины. Он увлеченно пучком травы размазывает раствор из воды и пепла из-под костра в двадцатилитровой кастрюле. Остается пять-семь шагов. Мое зацементированное тело делает последнее усилие. Я перестаю все понимать настолько, что мне кажется, что я забыл русский язык. Слова могут обозначать все что угодно – вновь страшный лексический хаос. Тут простреливает ужасное: я не могу вспомнить свое имя. И что же я все-таки от него хочу? Но отступать уже бессмысленно. Из меня с диким криком вылетает стая испуганных птиц:
- Скажи мне, человек, в чем смысл жизни?!
- Не знаю, - мгновенно бросает он мне через плечо, не прерывая своих движений.
Пауза … Что это было? А было ли что-нибудь вообще? Ну да, конечно, я же только что его спросил. Он все продолжал драить свою кастрюлю, как ни в чем не бывало. Я пытаюсь собраться и кое-как закончить.
- И что, нам никогда не узнать?
- Нет!
      Терпеть это уже невыносимо. Его безразличие к теме, к моим вопросам, к ситуации, которую я считал необычной, сводит меня с ума окончательно. Он отвечает так, как будто бы отмахивается от комарика. Хотя, нет. Я заметил слегка виноватую улыбку на его лице. Он будто бы извинялся за свою некомпетентность. А может быть я ошибаюсь, и он просто жалел меня. Я достаю из недр своих последнее:
- Почему?
- Не знаю.
      Третий ответ, облака, точный отпечаток первого. А говорят же, дважды в одну реку не войти. Ну, конечно же, он – самый обычный дурачок.
      Вечерами в это время становится прохладно. Наверное, у него замерзают ноги в ботинках, так как он ходит без носков. У меня появляется мысль подарить ему пару носков. Это все, что я помню о нем.

P.S. Жалко немного, что, должно быть, он никогда не узнает, что о нем кто-то вспомнил и написал.

Дожди дождись,
  С землей сроднись,
     Ночной покой отбрось и пой,
         Пока живой, пока живой…
                (Саша из Белгорода)

Москва 2000г.