Прибытие в полк

 
               
               
         Июнь 1953 года. Срок пребывания  дивизии в  Германии, в городе  Цербсте, в котором мы начали  службу   офицерами-лётчиками, выпускниками из училища, подошёл к концу, и командование решило вывести её на территорию СССР целиком. Наши  «отцы-командиры» отправились на Кавказ, а нас,  молодых, перевели в другое соединение. Нам повезло трижды: не хотелось уезжать из райского уголка – ГДР, попали в коллектив, по возрасту ближе к нашему, и оказались в самом  красивом месте,  в  лучшем     гарнизоне  Группы войск.
         Представляемся командиру дивизии. Он внимательно посмотрел на мою обувь: левая нога в форменном начищенном армейском ботинке, а правая – в домашнем шлёпанце. Даже помню – в голубом  с чёрной меховой опушкой. В правой руке палка.
         –  Что это?
         – Невезучее приземление при тренировочном парашютном прыжке. Растяжение голеностопного сустава.
         –  Понятно.

         А дело было так. Полевой аэродром  Гросс-Любарс.  Очередные  парашютные тренировочные прыжки.   Не любили лётчики это «развлечение» и под всякими предлогами старались от него увильнуть. А с молодыми лейтенантами церемонились мало. Да мы и  не сопротивлялись.
Всё шло, как и нужно: на зелёный ковёр грунтового аэродрома с высоты 1000 м. нас «высыпали»  из фюзеляжа транспортного самолёта.  Как всегда, после открытия парашютов обменивались в воздухе весёлыми окриками, смехом, возбуждёнными репликами. Этот радостно--озорной гвалт по мере приближения парашютистов к земле затихал, т.к. каждый готовился к  приземлению: развернуться спиной к ветру,  правильно сложить ноги, принять нужную позу, защитить лицо, чтоб удар о землю не доставил лишних хлопот.  Этому мы были обучены, на наземных тренажёрах отработали – умели. Приготовился правильно и я и, как обычно, ждал удара о землю,  а затем падения на бок или на грудь – на запасной парашют. Только не мог я в нескошенной траве увидеть ямку, в которую попала нога. Инерция всей массы тела пришлась на другую ногу, она подвернулась,  и сильно растянулись сухожилия голеностопного сустава.  Встать на ногу не мог. Подлетела санитарная машина, сапог с меня стащили, а там – громадная опухоль цвета побежалости.  Ногу туго забинтовали. Меня посадили в санитарку и повезли в столовую на обед.  Чтоб успокоить друзей, дать знать, что ничего страшного не произошло, из окна санитарки я размахивал сапогом.
Возле столовой на собранном в ранец парашюте сидел очень маленький и очень худенький лётчик Костя Зеленов. Его парашютирование продолжалось  намного дольше обычного и ветер успел снести его прямо к обеду.
Неделю я ходил с костылём, пару недель с палочкой. Голеностоп успокоился, и я после этого казуса ещё прыгал с парашютом, но в новую дивизию прибыл в такой  «разнопёстрой»  обуви.

Начальство ввело нас в курс событий: наш полк перелетел на аэродром Бауцен для испытаний металлической взлётно-посадочной полосы нового профиля.  Нам выделяют автобус,  и мы должны поехать к своим.
         Молодые! Холостяки! Что нам  менее двухсот км на автобусе?  Готовы хоть сейчас! На другой день и поехали.  По шикарной, построенной ещё перед войной автостраде Берлин-Дрезден-Прага, возле Дрездена повернули на не менее чудесный  автобан  Дрезден-Бауцен  и – вперёд по северным  склонам покрытых строевым лесом Рудных гор.  Вот тогда-то я и увидел впервые корабельный, мачтовый  лес.
Посаженные по команде «Равняйсь!»  сосны, на которых не было ни единого лишнего или торчащего сучка, толстые, ровные.  А их высота!.. На макушки посмотришь – фуражка с головы сваливается. На каждой сосне сделана насечка и подвешен керамический горшочек – сбор смолы.  Нигде не  видно дерева другой породы или кустика. Под ногами ни единой ветки, ни одного старого пня.  Убрано! Чистота! Кажется, что подметено.   Одним словом, национальная немецкая черта – Ordnung  (порядок).  Даже лес показал нам кто, такие немцы.
Разглядывая красивые горы и необычно для нас ухоженные леса, мы и не заметили, как въехали в Бауцен.  Красивый старинный город в предгорье.
        Город лужичан, славянского меньшинства, сохранившего свой быт, язык и культуру.  «Немецкий город со славянскою душой». Выделяется  древний центр с обязательными для европейского города торговой площадью, где по определённым дням разворачивается рынок, городской ратушей и собором.  Описать необычную красоту города  не берусь -- трудно, особенно  сохранившиеся (страшная война прошла рядом) средневековые постройки, замок Ортенбург (пятнадцатый век) и  мосты через там ещё маленькую, но бурную (горы рядом!) реку Шпрее.
        Ночевал полк в освобождённой для него казарме немецкой школы военных радистов. Именно ночевал, а все дни проводил на аэродроме, где мучительно выполнял поставленную задачу – тысячу взлётов и посадок на «новую железку», металлическую полосу, покрытую плитами необычного профиля. Почему мучительную? Да потому, что свой план, своё совершенствование, свои задачи не выполнялись, а только взлетали и тут же садились.  Но для лётчиков главное мучение было в жаре. Стояло необычное для Германии жаркое лето, а летать  требовали в рубашке с галстуком, в кожанке, в брюках бриджи и сапогах.  Полёт длился 4 – 6 минут, а руление для следующего взлёта 15 – 17 минут. На земле вентиляция кабины не работала.  Я уж не говорю, что такую жару и нагрузку плохо переносили колёса шасси – часто лопались.  Да, это было заданьице!

Приехали мы на аэродром как раз к перерыву.  Все лётчики потные, усталые, злые… Построил командир полк, представил нас. По выражению лиц стало ясно, что им только молодых для полного проклятия и не хватало. Уныло стало на душе.
–  Полк, разойдись!
А мы стоим и не знаем куда, сгинуть, чтоб не мозолить глаза  чистенькими костюмами, свежестью и, конечно, желанием  хоть куда-нибудь, хоть с кем-нибудь, хоть как-нибудь летать  (это с нами было постоянно!).  Стоим, как неприкаянные…  И вдруг из группы лётчиков доносится:  «Лейтенант!».  Мы оглянулись – явно кого-то из нас.
–  Вот ты, ушастый!  –  общий смех, – Подойди!
По жесту поняли, что подзывают меня. Я пошёл к замотанным пилотягам и вдруг стал угадывать знакомые мне лица. Всмотревшись, вспомнил: это  те бывшие курсанты моего училища, которые, сдав экзамены, в ожидании приказа о присвоении офицерского звания и назначения в полк, жили рядом с нами, когда мы начинали учиться в теоретическом батальоне.  Вот это встреча!  И впрямь, наш  огромный авиамир и в то время был тесен.  Правда, четыре года назад они  для солидности  отпустили усы, бороды, бакенбарды – кто во что горазд, но это было баловство, до выпуска. А сейчас они были рады мне, своему, почти не меньше, чем я им  (остальные мои коллеги были из другого училища). У меня сразу появилась масса друзей – опытных лётчиков, воспитателей, покровителей – будущих наших командиров. В том числе и Олег Крылов. Его и моя  судьбы  будут пересекаться  за годы нашей службы неоднократно.

Уныло и мучительно полк заканчивал тысячу посадок, а мы, как вновь прибывшие, конечно, сдавали зачёты по знанию материальной части, району полётов, инструкции  лётчику по эксплуатации  самолёта  и пр.  Но мы были уже «потёрты» зачётами в Цербсте (т.е. в первой дивизии) и справлялись с ними намного легче, чем полгода назад.
Пришла огорчающая команда:  «Налетать ещё тысячу посадок». Совсем народ приуныл. Пропало даже желание зубоскалить и подшучивать над кем и над чем угодно, утих весёлый юмор, хотя его среди авиаторов всегда было в достатке.
Как вдруг  (ох и везёт же нам!) –  «Срочно возвратиться на базу!»
        Лётчики (настоящие лётчики) – по кабинам самолётов, техники вместе с заглушками,  водилами,  тормозными колодками и самолётными чехлами – по грузовикам, мы – в автобус и – на запад, в уже ставший родным (хоть его толком и не видели) Гроссенхайн.


    На  снимке: замок  Ортенбург в Бауцене (15 век).