Аванс

Аванс.

(Мало кому известны истоки слез по умершим. Никто не может точно сказать, откуда они.)

Черт знает что, - терялся он, безнадежно утопая в Белом Огне. Ужасно хотелось хохотать. До него вновь дошло, что он и мир был столько времени одурачен. С одной стороны – было огромное желание всем поведать об этой правде, а с другой – он никак не мог вписать это в стройную выразительную схему, так как не к чему было двигаться. Тот горизонт вдали, к которому можно было бы стремиться, оказывался неизменно под ногами.
(из пророчества на собственное «Чикаи Бардо» из Тибетской Книги Мертвых).

      Олег в ужасе захлопнул книгу и почувствовал себя раскачивающимся на лезвии ножа. А что, если это – правда? Что же тогда делать? Куда идти? Раскрыл еще раз на этой странице – черным по белому - слова: «… А вдруг я обманывал вас, а вдруг нет никакой самореализации …». Внезапно шок сменился облегчением, он окончательно смирился с мыслью о том, что умрет так и не найдя выхода. Теперь нет принципиальной разницы, когда это случится. И этот период, этот ничтожно малый отрезок времени, который осталось провести в теле, он потратит только на себя, не заморачиваясь об антропологических и прочих вершинах.
     От внезапно охватившего его чувства дикой свободы ему захотелось петь и танцевать. Олег хлопал в ладоши, в такт делал шаг, слегка приседал, покачиваясь, и пел не своим голосом на непонятном ему языке. Со стороны его этно могло напоминать ритуалы древних африканских племен. Так прошло минут двадцать. Затем он умолк…
     Случайно приблизился к стене и увидел на ней свою тень. Кто-то внутри тихо сказал: «Эта тень не моя». Стена стала живой.

     Он мягко развернулся лицом к светящейся комнате и пошел к выходу. Проходя мимо инвентарного стола, как перышком провел по нему ладонью. Подумал – живой стол.
     Почти по локоть, проваливаясь, толкнул бархатистую оцинкованную дверь. И перед ним распростерлись мощи коксохимического завода. Тут же «увидел» людей, которые возводили эти цеха, трубы, агрегаты, конструкции десятилетия тому назад. Про этих самых рабочих-строителей сказал сатирик Михаил Задорнов: «На их лицах застыла индустриализация». А их мысли были что-то вроде: какое серьезное дело мы делаем, какой завод сейчас отбабахиваем, какие мы труженики, какие молодцы.
     Стало смешно.
     Смех был новым, клокотало что-то в груди, мягко, но часто щелкало и поднималось наружу. Яркое зимнее солнце щекотало щеки, нос, полузакрытые веки и только поддерживало этот смех. Было очень хорошо. Это все продолжалось и продолжалось, как вода, которая льется мягко непрерывно из бесконечного кувшина. Подумал: «надо же, и не нужно ничего делать, чтобы поддержать это состояние». Казалось, воздух состоял из миллионов маленьких колокольчиков, которые очень тонко звонили и создавали плотный фон всем формам. А внутри кто-то радостно прыгал, размахивал тельняшкой и кричал: «Смерти нет, смерти нет!».
    Он бесконечно благодарил себя, поражаясь своему практически слепому энтузиазму, с которым прожил последние два года. Не осознавая сколь безнадежным делом занимался, но, по непонятным причинам, продолжал идти. Хотелось плакать и кланяться в ноги самому себе. Благодарил себя, поражаясь потрясающей отдаче, которую получил.
     Все пространство вокруг неслышно исполняло торжественные гимны. А завод со своими цехами и трубами казался случайным недоразумением в этом мире. Так прошло несколько минут. Послышались чьи-то приближающиеся шаги.
     Это вернулся его напарник, милиционер-пенсионер, с охапкой молочных пакетов. По заводским талончикам молоко брали практически задаром. Олег смотрел на него как с  далекой звезды. Пенсионер рассказывал, какую очередь ему пришлось выстоять, и что-то еще… Олег наблюдал, как их диалог зависал в воздухе воздушными шарами. Его ответы рождались в верхней части живота, беспрепятственно поднимались вверх, проходили через голосовые связки и повисали волнами в комнате. Было очень спокойно и хорошо.
     Олег увидел необычный блеск в глазах напарника. Подумалось, что это – отражение света его собственных глаз. И мысль – как странно, должно быть, я сейчас выгляжу и что этот б/у милиционер сейчас подумает обо мне, - превратила комнату в дерево, металл, углы, линии, подотчетный журнал.
    Ай-ай-ай, какой я трус! - казнил себя Олег - и зачем только этот мент появился на мою голову.
    Это были бесконечные самобичевания, подобные тому, как если бы Робинзон в истерике причитал по проплывшему мимо его необитаемого острова долгожданного спасительного корабля.
    Он по инерции бросился звонить жене и своему другу, чтобы сказать им, что Это было, он видел, узнал! Но какое теперь это имело значение. А через несколько месяцев этот самый друг будет звонить Олегу по той же причине, но только не застанет его дома.
Москва 1998г.