STEP puzzle 5
Содержание.
Тетрадь 36. Питер – ещё о Кеннтавре. Г***ская. Свалява…
Тетрадь 37. Миннезингер. Маншук. Минотавр. - Прощание
Тетрадь 38
Однополчанин
Кеннтавр
Паша
Олег
Страсти по Кеннтавру
Васенька
Гуля
39. С новой точки отсчета. «Апогей апофеоза»- Авария
Тетрадь 10. «Записки ссыкухи»(продолжение). 2005
Тетрадь 40. «Яко Благ…»
Минотавр
Ирэн и Лёша
Инна
Лёша
Пасхальные странствия
Тетрадь 41. Испания. Записки кота в мешке.
Московские встречи. Харьковское затворничество
Встреча. Осколки. Москва. Июнь 2008
Олег
Миннезингер
Батюшка
Тетрадь 42. И всё-таки, живу
Маша Иванова
Клементина и Тень
Масянь и Зардын
Тетрадь 36. Питер – ещё о Кеннтавре. Г***ская. Свалява.
«Давненько я не брал в руки шашек…»
Так… откомментировать затишье на страницах…
Томящий душу страх. Возможно, страх, что напишу ещё что-то, что не понравится мужу…
Кучи песка под окнами, присыпанные снегом, смешно испещренные следами неведомых зверюшек. На каждом сугробе – вот мы взбираемся и топчемся, топчемся, отмечая каждый холмик своим присутствием…
Визит к пульмонологу. Неутешительный диагноз. Бросаю курить. Месяц борюсь со своим пристрастием к сигарете. Количество сведено к одной – и та весьма плачевно сказывается на самочувствии. Писать и не курить? Вот и не писала. Надо отвыкать от вредных привычек. И от пристрастия к мужчинам неписание тоже спасает. Упала на дно, так и не завершив рассказ о путешествии…
…Кот запрыгивает на диван, только что утвердительно кивнула – да, можно лечь рядом. Оседлал на мгновение мои бедра, но, встретив равнодушный взгляд, улегся рядом и затих, затаив дыхание. Он надеялся, что ночь будет продолжением застольного откровения, как год назад. Тогда – да. Сегодня – нет. Я не думала, что вернусь. Всё было сказано тогда. И прочувствовано тоже тогда. Остались тепло и благодарность за понимание. И вот вернулась. Но сегодня я приехала измученная и растерзанная собственной жизнью. Слабая и потерявшая опору. Не знаю, чего хочу. Знаю, чего не хочу. Не хочу, чтобы болело. А оно болит. Болит так, что останавливается сердце. Дарить что-то вовне из себя нет сил. Приехала, чтобы пожалели, чтобы наполнили и помогли обрести целостность, запутавшуюся в сетях чувствования. Покинутая и нелюбимая высасываю из них обратно то, чем наполняла прежде их души сама, клянясь в своем бескорыстии. Обманула. Была корыстна. Отдавала, чтобы потом вернуть всё своё назад. Долгий разговор на кухне. Пьяно и несчастно выплескиваю на него свою боль. Потери, потери, потери. Сын, муж. Я сама напросилась на всё это, огульно отрекшись от составляющих своего тихого земного счастья. Несла свою самость, оберегая её от любви ближних, страшась, что они загоняют меня своей любовью в угол, делают несвободной. Зачем-то мне нужна была эта свобода. Самовыразиться? Исполнить своё предназначение? В чем оно? Смотрю в голубые глаза своего верного друга.
- Мне кажется, ты слишком цепляешься за религию. Ищешь ответы не там, где они есть на самом деле, - он пытается подвести меня ближе к самой себе. – Смотри, ведь всё, что ты пытаешься найти там, есть в тебе. В тебе достаточно силы и понимания того, что происходит в тебе и вокруг тебя, чтобы не цепляться за какие-то догмы и готовые формы. Собственной работой мысли ты способна шагнуть дальше, преодолеть больше, чем если предполагать, что кто-то может ответить за тебя, взять на себя ответственность за твою жизнь.
- Я сломалась. Исчерпала душевные силы. Обстоятельства выбили меня из равновесия. Сейчас мечусь, страдаю. Понимаю, что мне нужно время, чтобы прийти в равновесие. Но каждый день приносит новые страдания. Тошно оттого, что я страдаю по пустякам. Вернее, для кого-то это могло бы быть катастрофой, разрушением и потерей. Но для меня всё предопределено. Я знала, что потеряю, и сознательно шла на это. Не привязываться к земному – для меня всегда это было естественным. Ты говоришь, цепляюсь за религию. Не цепляюсь. Я всегда была очень религиозна, хотя совершенно не осознавала этого. Определяла для себя совершенно по-другому. Искала идеал. Это не было связано ни с чем земным. Всегда глазами в небо. Не зная точно, что ищу. Жизнь среди людей, всё, как у всех. А внутри всё совершенно на другое настроено. И всё же, когда это всё случилось, держалась, очень долго держалась, и вдруг резко покатилась вниз. Не хватило веры? Но я ведь непонятно во что верила…
- Мне вообще трудно судить, я далек от всех этих вещей. Не задумывался, не соотносил себя с существующими конфессиями. Целесообразность. Слаженность. Мир подчинен каким-то законам. По моим ощущениям, эти законы довольно рациональны и лишены пристрастности. Им по большому счету плевать, кто перед ними – живая душа или механизм, действуют одинаково в отношении одного и другого. Искать в этом следы человечности, особого выделения тебя за то, что ты приподнят над всем сущим наличием осознающего органа. Мне кажется, как раз-то этот орган всему и помеха. Заставляет переоценивать собственную значимость для мироздания. А на деле – тот же винтик. Износился – на смену новый. Старый – на свалку.
- Или на переплавку. Меня тоже посещают такие мысли, что во вселенной до нас нет никому никакого дела. Но для себя утешительно предполагаю, что орган как раз и призван создать некий мир внутри осознающего себя пространства с тем, чтобы не кануть в небытие. Чем усиленнее делание внутреннего мира, тем больше шансов выпрыгнуть потом в созданное тобой поле, не подчиняющееся материальному закону распада и разложения.
- Смертью всё превращается в ничто.
- Смерть ограничена в пространстве и времени, она действует в материальном мире, но не допущена в мир духовный.
- Это к слову о религиозности. Ты опять пытаешься привязать это все к вещам, которые недоказуемы и неосязаемы.
- Мне кажется, ты не совсем понимаешь, что я имею ввиду под словом «дух». Это не некая абстракция, вынесенная на страницы многочисленных писаний. Для меня это вещь вполне конкретная. Это некая пульсация, энергия, оживившая весь этот существующий вокруг мир и заставляющая его двигаться в потоке времени. Выдерни шнур из розетки, и всё замрет, но это не значит, что энергия, питавшая всё сущее, исчезла, она продолжает быть, но в другом мире, в духовном. И что-то или кто-то является направляющим первоисточником этой энергии. Религии лишь помогают оплести эту абстракцию привычными образами, наделить личностными признаками. Так, чтобы значимость собственного образа, собственной личности не нивелировалась перед бесконечностью мироздания, не подавлялась им. Чтобы не казаться себе в сравнении со вселенной вошью, чтобы что-то успеть за мгновение жизни сделать для этого сгустка энергии, который обрел на время земное тело, и пресловутый осознающий орган. Если нам дано осознавать и чувствовать, значит, для чего-то это было нужно? Поставить нас всех перед фактом смерти – ужасного превращения личности в ничто? Тогда зачем всё это было? Таким вопросом не задаются кошки и собаки, для них смерти нет. А человеческое сознание доразвилось до такой степени, что начало задаваться вопросами смысла бытия. Вопрос не мог бы возникнуть, если бы этого смысла не было.
- Наивное суждение. В мире довольно много совершенно бессмысленных вещей. Очень много лишенного логики и целесообразности.
- Мне кажется, эти вещи просто ещё не начали осознавать себя. Всё, что задумывается, находит себе оправдание.
- Может, ты и права. Я как-то никогда не углублялся в это. Мне хватало совершенно обыденных вещей, чтобы забить себя полностью. Быт, забота о хлебе насущном. Уноситься в какие-то заоблачные дали просто недосуг. Кстати, совсем не помню, о чем мы говорили в прошлый раз. Осталось лишь ощущение полета. Странные и очень приятные ощущения. Мне казалось, что я уже давно потерял способность часами говорить на абстрактные темы. Оказывается, не потерял. И больше, даже получаю от этого удовольствие.
- Я тоже пыталась потом вспомнить хоть что-то из нашего разговора и осознала бесплодность этих попыток. Направленность беседы, да, помню. Помню, что пыталась загрузить тебя своим мироощущением, восприятием, что-то из своих мистических приключений приплетала. Помню, что как-то уж слишком легко всё выплескивалось. Совершенно никакого страха, что меня не поймут или не воспримут. Я наслаждалась этим чувством сопричастности к чему-то вне нас с тобой и вместе с тем твоим приятием того, что через меня сейчас к тебе приходит.
- Я после той встречи ещё долго словно витал в облаках. И это не столько чувственное, хотя и это было очень приятно, сколько осознание собственной способности воспринимать какие-то совершенно доселе закрытые для меня вещи.
- Странно. Мне казалось, ты всегда был философом. Собственно, благодаря тебе мне повезло соприкоснуться с этой формой человеческой мысли. Ты подтолкнул меня к этому. До того я вполне обходилась штампами и в размышлениях, и в поступках, вообще собиралась прожить жизнь по прописанному кем-то до меня сценарию. А благодаря тебе начала копаться в себе, допытываться у своего глубинного я мнения о предназначении своем, интересоваться вещами непрактичными и неприменимыми в быту – абстрактными, как ты говоришь.
- Видно, дело в том, кто оказывается рядом. Ты не остановилась. Меня копаться в себе больше ничего не стимулировало, и я вполне удовлетворился ограниченным набором ценностей.
- Чтобы мне хотелось вернуться, придется попыхтеть, - рассмеялась я, опорожняя последнюю рюмочку. – Пошли спать, Кот. Завтра рано вставать.
- Ты разрешишь мне лечь рядом или мне стелить себе на полу?
- Да чего уж там, ложись. Чай, не чужие. Будем как брат с сестрой.
Взгляд просящий и недоуменный – что, вот так? – пропускаю мимо, не заметив, да, Геша, так. Я добра, но невосприимчива к ласкам. Не хочу обижать тебя, но уступать жалости не хочу. У меня есть уважительный повод не спать с тобой. Я жена, обманутая мужем. Страдаю, но ничем не хочу загрязнить своё страдание. Никаким пороком. Тем более, что чувственность во мне спит мертвым сном. И лишь ночной бред. Им я отгоню твой сон напрочь, но договорю всё то, что оживил во мне наш бессвязный диалог. Продолжаю витать в заоблачных далях неведомого, считывая страницы небесных книг и делясь с тобой прочитанным в них этой ночью. Бред! Но он осознан и прочувствован. И смыт святой водой из источника утром. Ничто не заставит нас катиться вниз. Никакая боль, Никакое страдание.
Я ещё вернусь…
Кенн, так обыденно попытавшийся искусить предложением обмыться с дороги. Отстояла своё право остаться грязной и независимой от чьих бы то ни было похотливых фантазий отказом от вожделенного душа - обойдусь, перетопчусь как-нибудь.
- Как у тебя со временем?
- Отменил все встречи и дела, чтобы посвятить тебе весь день. Ты с ночевкой?
- Нет, вечером поезд.
- Есть хочешь?
В кошельке сиротливо икнула мелочь.
- Нет, я не голодна, но от чая не отказалась бы.
Подъезжаем к зданию с вывеской «баня» и припиской, что здесь же можно отведать суши.
- Здесь хозяин – мой клиент. Помогал ему с оформлением документов.
- Так понимаю, что где баня с ресторацией, там и нумера?
- Вроде того. Как насчет пива?
- Пью. Только потом слишком вольна в мыслях и действиях.
- Я этого и добиваюсь. Может, всё-таки поешь чего-нибудь?
- Спасибо. Чая хватит. Может, ты чего-то хочешь, а я не даю тебе развернуться?
- Ел дома. Кофе - не откажусь.
Рассыпаюсь брызгами по расстеленной глади внимания синих глаз. Внимает, разглядывает пристально. Выпитое пиво растворяет неловкость и смущение. Встала, прошлась в конец коридора. Знаю, чувствую свою силу и грацию. Остальное, не думать и не пытаться понравиться. Он сам придумает всё, чего мне не хватает, в своих фантазиях. Я не смогла влюбить себя в него. Читала дневники, впивалась глазами в строчки его писем – они так обжигали тогда. Мне пришлось спрятать их от себя надолго, чтобы они не причиняли боль. Теперь это всё не со мной и не для меня. Всё теперь только для него. Возвращение, письма, строчки из прошлого, легкость и непосредственность сегодняшнего дня. Распахиваю дверь, взгляд, жадно скользящий по силуэту в проеме. Победила? Пронеслась во времени, обогнула вселенную и вернулась, когда телескопы зачехлены, напомнить – было! Почувствуй, как трепещет, как бьется сердце. Это неспроста, мы чего-то не разглядели, что-то не поняли тогда. Казалось, это может уйти безвозвратно, исключив намеки и напоминания.
- Помнишь, ты написал тогда: «Нельзя строить дом в кратере вулкана». Ты отрекся от дружбы, которую я предлагала, цепляясь и пытаясь хоть что-то спасти. Я очень тебя любила.
- Мне надо было выбирать. Я выбрал привычное. То, что знал не первый год. Мы встречались с этой девочкой с восьмого класса.
- Я помню, ты писал об этом. Но я не думала, что она причина нашего разрыва. Думала, увлекся кем-то третьим.
- Нет, это была она. Родители. Время подходило к выпуску, надо было определяться. Выбрал её, потому что тебя совсем не знал.
- Да, мы открывались друг другу в письмах, но в жизни общения не получилось.
- Но совпадения… Я помню, ты пишешь в дневнике: «В институт не пошла, не хочется. Тоска». А ведь я в этот день в отпуске последний день в городе был.
- Я тоже это помню. Это есть в твоем письме после. Впрочем, потом всё равно всё распалось. Мне кажется, ничего и не могло быть. Я любила. Но была слишком неуверенна в себе. Ты не любил.
- Я был искренен. По крайней мере, пока писал.
- Запечатывал конверт и забывал обо мне. Я была одним из эпизодов, скрашивающих курсантскую бытность.
Мы покидаем ресторанчик.
- Пройдемся? – он тянет меня в скверик на обдуваемую северными ветрами набережную Невы.
- Давай, - соглашаюсь, несколько комплексуя. Ветер прижимает растрепавшиеся волосы к голове, ломая общую, тщательно выверенную картинку. Естественность. Солнце, уже спрятавшееся за тучи, пронизывающий ветер. Покрасневший нос, сбившиеся в пряди волосы, проявленные морщинки по всему лицу – дневной свет оставляет так мало шансов спрятать возрастные изъяны. Кенн теребит мою руку и, кажется, совсем не замечает превращения прекрасной дамы в старую, потрепанную временем атаманшу с пиратского фрегата. И пусть. Поверю его слепоте. Очаруюсь фантазией.
- Ты не хочешь переехать в Питер?
- В Питер? А что я здесь буду делать?
- Поселишься в квартире, которую я тебе сниму. Я возьму тебя на содержание.
- Странное предложение. Ты ведь меня совсем не знаешь.
- В конце концов, я и работой мог бы обеспечить. Ты ведь училась чему-то?
- Слишком многому, чтобы на чем-то остановиться.
Проходящая мимо девушка здоровается с моим попутчиком. Он перебрасывается с ней парой фраз.
- Она вела шейпинг здесь неподалеку, я помог с арендой зала.
- Мы шли с тобой под руку, это никак не скажется на твоей репутации?
- Я имею право проводить время так, как считаю нужным.
Перебегаем проезжую часть набережной, едва успевая вклиниться в просвет мчащихся автомобилей. Цепко держит меня за руку, поглаживая и сжимая пальцы. Отдаюсь этой единственно возможной ласке. Обнимает. Мягко выскальзываю из его объятий. Я не знаю, надо ли нам торопиться с вторжением на территории друг друга. В наших жизнях мало свободных мест для таких приключений. И всё же мне хочется дождаться какого-то чувства к нему. Сейчас осознаю лишь одно – он слишком далек, слишком много боли было привнесено им в мою жизнь тогда. Слишком мучительно я его забывала. Слишком хорошо сумела растворить в кислоте последующих чувств.
- Знаешь, ты был первым в том бесконечном списке потерь, которые мне потом пришлось пережить. И я благодарна тебе за первый урок. Дальше уже было проще. Я уже знала, что боль рано или поздно проходит, а жизнь продолжается.
- Отметился первым отрицательным персонажем в твоей прозе?
- Отнюдь. У меня нет отрицательных персонажей. Есть люди, которые так или иначе повлияли на дальнейший ход моей жизни. Кто-то прошелся по душе глубоко и заставил заглянуть в себя. Кто-то просто скользнул по касательной. Иных я даже имен не могу вспомнить. Помню ощущения. Взгляд могу вспомнить. А в связи с чем и кто это – как в тумане все. Значит, несущественно, незначимо это все было.
- И все-таки неприятно осознавать себя человеком, который заставил тебя когда-то страдать.
- Наша эпистолярная любовь позволяла настоящей жизни параллельно течь рядом. Встреч-то почти не было. Я посчитала как-то, получилось, что из четырех лет нашего знакомства мы были вместе от силы сутки.
- Сегодня приплюсуем ещё несколько часов.
- Знаешь, что меня при этом поражает?
- Наверное, то же, что и меня – мы очень хорошо настроены друг на друга, легко приходим к согласию.
- Да, мне странно, что мы так хорошо понимаем и чувствуем друг друга, так, словно много лет прожили вместе. Ты писал недавно, что невозможно понять человека, если годами не тереться друг о друга. Я возразила, мне казалось, что письмами мы достигаем большего. Раскрываем внутренний сокровенный мир. Это значительно укорачивает путь друг к другу.
- Я когда разместил свою анкету на сайте, откликнулись многие знакомые. Писали друг другу, даже встречались. Но, как правило, ограничивалось двумя-тремя письмами. Встреч и того меньше. С тобой переписывались несколько месяцев, темы не исчерпались. Захотелось увидеться.
- Мы говорили с тобой не на общие расхожие темы. Задели сразу пласты, которых обычно не касаются в общении. Я понимала, провоцирую. Но мне было интересно увидеть тебя. Поэтому общие темы сразу отправила в корзину. Встретиться, чтобы поговорить о достижениях? Это так мало значит. Мне интересно, как изменилась душа человека, которого я когда-то любила. Знать человека изнутри и посмотреть, какие метаморфозы произошли с этими внутренностями.
- Я тебя разочаровал?
- Знаешь, мне как-то подозрительно везет. Все, кому я наношу визиты, решительно не хотят показывать, какими они стали на самом деле. Приходится верить, что время совершенствует их души. Хотя многие клянутся, что совершенно не задумываются об этом, просто живут и растят свои денежные деревья. Ты, кстати, совершенно убил меня фразой в письме – домик, жена, детишки, что ещё надо, чтобы счастливо встретить старость, - уже слышала такое, чуть было не поверила. Расслабилась, а после такой всплеск эмоций и чувств выдержать пришлось. Так что, не дразни банальностями, а то ещё, не приведи конечно, проверять брошусь.
- Я шутил тогда.
- Поверила, что всерьез. Чуть не отступилась.
Минуя пробки, естественные для столицы и для этого времени дня, оказываемся в центре. Стрелка Васильевского острова. Припарковывает машину в неброском для взгляда гаишника месте. Через проезжую часть, за руки, оберегая от пронизывающего ветра объятием за плечо. Прижимает к себе. Чувствую сильное сердцебиение. Целый день впереди – устраняться до бесконечности от ищущих прикоснуться к затылку губ? Такое тепло и чувство безопасности исходит от него, а я вся напряжена и насторожена. Мне так страшно преступить порог запретного в себе и вместе с тем не обидеть его отказом от нечаянных ласк. Наверное, он ждал чего-то большего от этой встречи? Но ведь это невозможно. Как бы пылко ни писали мы друг другу – это всего лишь игра, от которой каждый из нас легко отречется в угоду имеющейся у каждого жизни. Нет, не в угоду, а ради сохранения того, что имеем. Значит, это всего лишь авантюра? Для него это – эпизод, для меня… Что это для меня? Кто я? После всего пережитого чувство разорванности и расчлененности - последствие случайных падений. Я не стремилась к сексуальным приключениям, но не всегда получалось их избежать. Разочарование и досада и чувство отвращения к себе и тому, что называется мною, мною не являясь. Повторения не хочется. Не обижу. Он ведь понимает, что приехала не за этим. Столько лет прошло.
- Сколько мы не виделись?
- Я посчитал, что-то около двадцати пяти.
- Могли бы сыграть серебряную свадьбу.
- Мне кажется, мы вправе это сделать и сейчас. Ощущение, что не расставались. Я так хорошо тебя чувствую.
- Мне тоже легко с тобой. Ты не рассказывал, что было после. У тебя ведь была ещё одна жена?
- С первой мы почти ни одного дня не жили. Она поступала три года подряд в медицинский, поэтому, когда, наконец, поступила, я уже был почти выпускником. Она училась, я служил. Потом приехала, посмотрела, сказала, что не для того она в столице столько лет училась, чтобы на глушь её променять, и уехала от меня.
- Дети были?
- Нет, двое детей от второго брака. Там тоже смешно получилось. Я гулял долго. Что только не изведал. Одним словом, через пару лет понял, ещё немного и спасать уже будет нечего, надо себя женить. Пошел в суд разводиться. «Девочки, - говорю, - как бы так, чтоб по-быстрому. Парень я красивый, что пропадать, жениться хочу». За шоколадку развели в тот же день. Потом решил невесту себе выбрать. Хотел молодую взять, неиспорченную, чтобы вырастить из неё то, что мне нужно.
- Это ты-то из непорочности хотел взрастить себе образцовую жену? Какой такой нажитой в разврате добродетелью ты хотел её взращивать? – я рассмеялась.
- Ну, надеялся, что жизненный опыт поможет.
- Жизненный опыт в этом деле первый враг. Дядя-то с червоточинкой. Классиков надо читать.
- Я это потом понял. А тогда полон энтузиазма был. Правда, кандидатур было несколько. Засунул в шапку десять записок с именами, мне все равно тогда было, на ком жениться. Достал одно. И поехало…
- Ну и?
- …Видно, никудышный из меня скульптор получился…
- Испортил материал?
- Полюбить не получилось… Всё-таки это приходит откуда-то сверху. А у меня из шапки…
- Чтоб из шапки именно это имя достать, провидению тоже попыхтеть пришлось.
- Значит, что-то другое.
- Красивый ты. Слишком много соблазнов на пути. Зачем трудиться над чувствами там, где и так все понятно, если этих чувств к тебе вокруг что грязи.
- Что грязи…
- Извини. А дальше что?
- С теперешней по Интернету познакомились. Переписывались. Потом решили встретиться. Она долго скрывала, что работает на руководящем посту. Не хотела, чтобы я на деньги её соблазнился. Встречались. Общались. Как-то незаметно все получилось. Я после спохватился, уйти решил – не отпустила. Добивалась, находила меня. Теперь уже не дергаюсь. Живем и ладно. Уже третий год. Не расписываемся, правда. Жена звонит. Содержу её и детей. Все дети от второго брака.
Звонок жены. Легкий рэкет по кошельку. Лечит зубы ребенку. Называется какая-то невозможная сумма. Усмехаюсь про себя.
- Не могу который год себе зубы вставить, работаю как проклятый, света белого не вижу. Иногда хочется замереть на одном месте, чтоб течение под тобой пронеслось. Стараюсь не думать об этом. Нельзя расслабляться. Столько ещё всего для них всех надо.
- А если с тобой что? Нельзя же так рвать себя. Отдых на старость откладываем, болезни запускаем. И получаем беспросветно болезненную старость или вообще соболезнования близким. Выпрыгивай из этого напряжения хотя бы изредка.
- Я выпрыгнул. Вот сегодня и выпрыгнул. Позвонил, сказал, чтоб меня до вечера не искали и не тревожили, и приехал к тебе на вокзал. Видишь, не звонят и не беспокоят.
- Да…
Отменяю встречу с другом мужа, назначенную накануне на случай, если день с С.В. не задастся. Всё получилось. Смешивать ни с чем и ни с кем не хочется. Он дарит мне весь свой день. Зачем буду платить неблагодарностью, поглядывая на часы и торопя время. Тела все ближе. Он все чаще задерживает руку на моей талии, легко привлекая меня к себе. Слабо сопротивляюсь, лишь избегаю безлюдных мест. В противоречивых чувствах больше дружеского участия – я почти прожила с ним его жизнь. Окунулась в каждый изгиб биографии, сопережив и соперечувствовав вместе с ним ещё раз каждый прожитый им год. Это много. Вряд ли наша жизнь задалась бы, останься мы тогда вместе. Многого в нем я не приняла и не поняла бы тогда. Надо было прожить такую жизнь, какую довелось прожить после, со всеми многочисленными потерями и предательствами, чтобы уметь заглядывать в душу так, как удается теперь – без предвзятости и осуждения. Понимаю, принимаю, сочувствую и сопереживаю ему не как любимая и любящая, а как друг.
- Прочти мне, пожалуйста, какое-нибудь из писем.
- Я везла их тебе, думала, отдам, раз уж сохранила. Теперь понимаю, что не расстанусь. Тебе в сегодняшней жизни они совсем не нужны, а я, глядишь, куда-нибудь да пристрою.
- Почитай, пожалуйста.
- Выбери наугад, какое.
Он вытаскивает из протянутой мной пачки одно.
- Тринадцатое. Надо же, как совпало. Это твое последнее…
Читаю ему его собственное послание, написанное двадцать пять лет назад любившей его девочке. Обрушившее её доброе небо над головой в омут бесконечных потерь. Эта была первой. Страшной и непоправимой, как ей казалось тогда. Он сосредоточенно смотрит на дорогу, мы медленно плывем в потоке мокрых машин. Питерское небо оплакивает старую-старую историю, получившую такое странное продолжение в этот пасмурный день. В моей душе солнце. Оно было с утра над этим погрязшим в пасмурной серости городом. Я обещала «явить чудо», привезти с собой солнышко, на какое-то мгновение мне это удалось. Сейчас совладать с природой не в силах. Кто-то должен проронить слезу в память о невозвратном прошлом. Всё умирает в этом временном мире. Всё. Особенно то, что особенно дорого.
- Я помню, - прокашлявшись, повторил, - помню, как писал это письмо тебе. Ты даже паузы в тех местах сделала, где я замирал над бумагой, не зная, как выговорить дальше то, что должен сказать. Мне очень тяжело оно далось. Я делал выбор. Очень долго делал выбор. Не писал. Думал, ты сама обо всем догадаешься, и мне не придется объяснять. Ты не догадалась, писала, пока я не вернулся.
- Я оправдывала твоё молчание всеми возможными мотивами. Но даже предположить не могла, что причина твоего молчания в неверности. Да-да, я была настолько наивна, что верила твоим письмам. Верила, что так писать в отсутствие чувств невозможно. У меня-то всё шло через чувства.
- Ты отвечала на зло добром. Я больше не встречал такого.
- Во мне зла не было. Была только любовь во все небо… Да не грусти ты так! – смешливо растрепала волосы на его макушке, - не умерла, видишь, приехала. Никаких обид, никакого желания отыграться за прошлое. Хотелось спасибо тебе сказать. Знаешь, из потерь складывается в конце концов такая сила духа, что самой порой страшно становится. Кажется, нет такой боли, которую нельзя вынести. Потому что было, и выжила, было ещё, и опять выжила. После какого-то раза поняла, а не сломать меня. Сильная стала. Вот и говорю, спасибо, ты закалять меня для непростой жизни начал. И очень тактично, между прочим, со мной обошелся. Другие так не дипломатничали – по морде и без объяснений в другое измерение. А я в рефлексиях и догадках, что же во мне такого плохого, что меня надо так – плашмя о стену.
В привокзальном кафе заказываем кофе. Покидая его машину, внимательно оглядываю сиденье, исключая всякое случайное разоблачение.
- Чувствуется, у тебя богатый опыт, - усмехается Кенн, - ты так осторожна.
- Не хочется, чтобы из-за меня у тебя были неприятности. Кстати, убери фотографию из телефона, не нужно это.
- Неприятностей не будет. Жена мне доверяет.
- До первого подозрения. Дашь повод хотя бы раз, жизнь неимоверно усложнится. Никогда не рассчитывай на то, что твоя женщина не будет искать в твоих карманах или телефонном справочнике подтверждения своим опасениям. Ты когда обычно возвращаешь с работы?
- Ну-у, с учетом пробок… часам к девяти подъезжаю.
- Значит, тебе пора.
- Я говорил ей, что задержусь сегодня.
Всё чаще неловкое молчание за столом. Всё сказано и прожито. В голове крутятся фразы, которыми, может, если мне это удастся удержать в себе, я опишу нашу встречу. Мне уже хочется побыстрее завершить вечер, чтобы настоящее скорее стало прошлым, которое мне надо воскресить, пережив его заново. Прощальным дерзким поцелуем пытается «вкрутить» в меня своё желание. Провокатор. Легко отталкиваю от себя, едва тронув ответным призывом губ и языка его полуоткрытый нахальный рот. «Не сегодня». Уходит, не оглядываясь, подгоняя себя тросточкой зонта. Будет ли у нас «завтра»? Не знаю. Слегка подвявшие астры так и остаются лежать на столе. Все всколыхнувшиеся желания и разбуженные воспоминания оставляю здесь, на столике в кафе, запутавшимися в потерявшем утреннюю бодрость простеньком букетике. Надеюсь, в следующий раз это будут цветы соблазнения. Искушение вернуться, чтобы пережить ожидаемое. Сегодня я шагала в неведомое, в пропасть, поглотившую моё прошлое. Шагнула и неожиданно обрела опору под ногами. Завтра… Что будет завтра? Я ведь даже не знаю, напишет ли он ещё хотя бы одно письмо. Его чувства мне неведомы. Так же, как и то, не игра ли все это воображения и желания. Мы просто встретились, чтобы сыграть крохотную страничку бесконечной пьесы под названием «Жизнь»…
Досыпаю утреннюю зарю, когда Кот возвращается из гаража. Пора ехать.
- Заедем на вокзал, посмотрю, когда электричка, чтобы успеть вернуться. Тебе ведь к четырем надо быть?
Предупредительность трогает и бередит душу. Но уже коварно изменила. Уже два захода на неверность. Муж интересуется моими делами, пряча ревность и тревогу под вуалью шутливых замечаний о неодинокости моего сна. Тебе лучше не думать об этом, милый. Ты не представляешь, насколько я не одинока, но при том верна тебе. Даже в самые страшные минуты своего падения. Когда руками с обломанными от усердия когтями проскальзываюсь по отвесному склону пропасти над бездной, и лишь в силе крыльев моё спасение. Верна… я не была одинока, ты прав. Я была с другом. Он охранял мой беспокойный сон. Так и не сомкнул глаз, мучительно вчитываясь в лабиринты растревоженной тобой души. Я приехала к нему защититься от тебя, потому что ты не хочешь беречь меня от боли, которую я не в силах вынести. Потоки воды, сбегающие с горы, откуда-то из расщелины, из вымоленной святым утробы земли. Омываю ею лицо и пытаюсь смыть с себя остатки обиды на тебя – как ты мог оставить меня? Но прощаю. Многое могу простить тебе, потому что боюсь потерять, потому что готова раствориться в тебе так, как это было раньше. Ты готов принять эту жертву? Или она не нужна тебе. Я тебе не нужна больше? Неужели все так бесславно закончилось в моей писательской жизни? Испугалась и бросила перо. Мой предок хотел безграничной власти над людьми и стихиями и обратился к оккультным книгам по черной магии. Он не достиг желаемого, но его намерение пригласило гостей из ада. Испугался и бросил перо с капелькой своей крови на кончике. Не подписал. Но граница зримого и невидимого была разрушена. Они стали его постоянными гостями. До конца жизни. Намерением обрести свободу я навлекла на себя его отречение от меня. Мне холодно и неуютно в моем вожделеемом когда-то одиночестве. Я надеялась, что всегда буду нужна ему, всегда буду под его защитой. Даже когда мечтала о свободе, видела его рядом все прощающего и ждущего моего возвращения.
Ответила игриво. Мне хорошо здесь. Он далеко, поэтому почти не болит. Когда не вижу этих глаз, глядящих сквозь меня на ту, что незримо встала рядом с ним, оживаю. Рядом – тихо умираю от бессилия что-то изменить вокруг себя. Отрекшись от собственного мира ради него, вряд ли возвращаю его чувства. Он любил меня другую. Не нуждающуюся в его любви…
«Эхо рвалось в круговерти
И падало варежкой в снег.
- Я вас позабыла, поверьте…
- И я… не забуду вовек…»
Маленькое стихотворение, присланное Мишей. Тронута, но хочется оставить без внимания – может, потом отвечу. Впрочем… «Интернет?» - все мои влюбленные черпают вдохновение из бездонной ямы чужих рефлексий, слитых воедино сетью. «Нет, сам написал». Прощаю, замолкаю. Наше с Гешей путешествие к источникам святого завершено. Возвращаемся. Он решает сопровождать меня до конца. «Я должен убедиться, что ты в безопасности». Легко соглашаюсь. Два часа дороги в электричке скрасит общение. Бесконечные вереницы бродяжек и попрошаек. Одна уж слишком агрессивно толкает меня на входе. «Она здесь постоянный клиент. Цепляется ко всем, выпрашивает денег. Не дадут, бросается в драку, плюется». Устраиваемся на сиденьях. Вглядываюсь в её лицо, сведенное как судорогой неведомым мне страданием, с очень правильными, даже красивыми, чертами. Перехватывает мой взгляд и, продираясь сквозь толпу, подходит вплотную, тыча в лицо журналом с глянцевой красоткой на обложке.
- Это кто, ты или я?
Делаю вид, что разглядываю фотографию, смотрю на её руки – обветренные, в цыпках, но изящные. Что за беда подводит к безумию? Чувство болезненной жалости тут как тут першащим комочком в горле. Поднимаю глаза. Улыбаюсь.
- Конечно же, это ты.
- А это? – переворачивает журнал и пальцем с ободранным лаком в фотографию другой блондинки.
- Подружка наша с тобой.
Успокаивается, совершенно доверившись безмятежности и спокойствию моего голоса. Судорожная гримаса на лице, как льдинка под жарким солнцем, растворяется улыбкой. Улыбается в ответ.
- Ну, я пошла. Мне пора.
- Иди, милая.
Отходит от нас, беззаботно постукивая себя по бедру бесполезным глянцем, в мгновение забыв и о нем, и о нашем существовании. Оборачиваюсь к Коту в надежде на одобрение: «Видишь, не так она страшна - не раздражаться и не давать завести себя. Улыбка – ей ведь никто никогда не улыбается». Он пожимает плечами, ничего не отвечая. Бродяжка внедрилась в нашу беседу о добре и зле. Нет зла в отрыве от человека, уверяла его я, наше желание и добровольное согласие видеть зло делают его явленным. А это уже зло, заключенное в нас самих.
- Хочу видеть всех добрыми, и получаю добро. Щедрыми – и никто не скупится. Честными – о мою искренность разбивается любая ложь. Даже если это и есть в жизни, то не здесь, не там, где я, а в другой жизни, вдали от меня. Неприятием, может, для кого и очевидного зла растворить это зло в пределах, достижимых моему влиянию. Не дать ему проявиться. Это не трудно. Предполагай всё хорошим, больше того добра, что чувствуешь в себе самом. Выпускай своё ожидание впереди себя невидимым покрывалом, упреждая любое проявление злобы и агрессии избыточным теплом и любовью.
- Это абстракция. Невозможно всё время контролировать эмоции, тем более, когда тебя постоянно провоцируют на проявление негатива.
- Эмоции, может, и трудно, но удержаться от внешнего проявления раздражения, можно. Твой выбор, как реагировать на то или иное обстоятельство. Если задуматься, никто намеренно зла не желает и не стремится к нему. Но вместе с тем, и не хочет начать проявлять добро первым. Ждет инициативы соседа. А ведь так просто, начни с малого – уступи дорогу пешеходу. Или пропусти вперед старушку. Когда езжу, пропускаю впереди себя всех желающих вклиниться на мою полосу справа и слева. Заметила, к концу путешествия такое блаженное расположение духа. Помигают в благодарность – десять машин, десять «спасибо» - настроение поднялось. И никакого раздражения, и пробки проскакиваю быстрее всех тех, кто непоколебим в своем праве на первенство. Так и в других вещах. Можно эгоистично претендовать на исключительность и отстаивать свою самость, а можно посвятить себя благу ближнего и находить счастье и удовлетворение в том, что поступаешься своим первенством в получении сладких пирожков от судьбы и просто делаешь жизнь кого-то проще.
- Ты начинала с того, что отстаивала своё право на личное счастье.
- Это касалось чувственной стороны. Многое пришлось перетряхнуть и переосмыслить в себе с тех пор. Сподвигать себя делать добро тому, кого любишь., нетрудно. Но в этом есть призрак корысти. Отдаешь любимому и рассчитываешь на ответное чувство, которым хочется наслаждаться. Плодами взаимности насытиться невозможно, хочется и хочется. Абстрактная библейская любовь к ближнему предполагает отсутствие корысти, это как любовь к Богу – люби сегодня, но не рассчитывай на скорую награду. Награда в тебе самом, в изменении твоего внутреннего мира под воздействием добра. А уже твоим добром растворяется поле зла вокруг тебя.
- Я пытался, безуспешно, как оказалось, заняться своей личной жизнью. Знаешь, очень был разочарован собой. Не подозревал, насколько нетерпим и зол. Я казался себе довольно лояльным и непритязательным человеком, а тут обнаружил, что многие вещи не приемлю. Причем не бытового плана. Неприятно отсутствие интереса к своей персоне. К тому, что внутри меня. Понимаю, смешно претендовать, но как-то хочется большей заинтересованности в себе. Понял, что лучше чувствую себя в одиночестве. Тогда ожиданий меньше. Разочаровываться не в чем. Скучно, но к этому со временем привыкаешь.
- Когда ты намекнул на наличие наконец «личной жизни», несколько напряглась. Поняла, что лишаюсь возможности приезжать к тебе. Это будет уже не твоя территория. Не только твоя. В личную жизнь, естественно, я вмешиваться не в праве.
- Не получилось. Неприятно, но, может, и лучше так…
«Следующая станция Мытищи», - проносится по вагону. Достаю телефон, набираю «продиктованный» текст, отправляю Мише. «Выезжаю», - в то же мгновение высвечивается в ответ. Мытищи слишком скоро проплывают за окнами электрички. «Уже проехала». – «Куда ты едешь?» - «В четыре меня ждет Наташа в районе Варшавки». – «Уже съезжаю с МКАДа». Слишком легко и хорошо, чтобы поверить. Столько приездов заканчивалось слезами отчаяния и бессильной досадой, что перестала рассчитывать одолеть его страх и надеяться на возможность встречи. Давно отпустила. Смски – так, заигрывание с информационным полем. Они лишены внутреннего заряда и огня, целостности этого мира не нарушат. Нет в них ни желания, искажающего текучесть пространства, ни чувства, образующего засасывающие воронки на его поверхности.
В нерешительности, куда дальше, замираю на мгновение у турникета на выходе из тоннеля метро «Варшавская».
- Чё ты встала?!! – громкая брань и черной тучей в мою сторону. – Проходи, не маячь здесь. Тоже, зал ожидания устроила.
В недоумении поворачиваюсь лицом к пышащему злобой существу. Крупная тетка с довольно симпатичными чертами, скорей присущими доброй кумушке или любящей бабушке. Зачем же так изводить себя криком?
- Простите, я пытаюсь понять, в какую сторону мне выходить – здесь или в том конце зала.
- Выходишь? – выходи! Ку-у-да повернула?! – решительно перегораживает мне путь назад вглубь тоннеля.
- Знаете, кажется, мне все-таки туда, - уже больше из дерзости и желания позлить её, возражаю я.
- Ир, пойдем, не связывайся, - испуганно дергает меня за рукав Кот.
- Подожди, Геш, мне уже интересно.
- Иди-иди, - прошипела туча.
- Да никуда я не пойду, - совершенно спокойно, выпрямившись и приосанившись почти по-королевски, посмотрела поверх её головы. – Я заплатила за своё здесь пребывание и, если захочу, буду находиться здесь столько, сколько сочту нужным.
- И где же это ты заплатила? – почти торжествуя растягивает она, уперев руки в толстые бока и покачивая тыквой головы в форменной кепочке с маленьким хвостиком на макушке.
- Ир, прошу тебя, пойдем.
- Да ладно тебе, Ген. Она не вправе выгонять меня. Да не бойся ты, ничего не будет. Говорила тебе, не люблю я вашу Москву – город больных людей. Так завестись на ровном месте.
Наверное, она слышит наш разговор, распаляется ещё больше.
- Я тебе покажу! Убирайся отсюда немедленно!
- И в чем же дело? - развеселилась я, - Заставьте меня это сделать.
Стою, нахально и смело глядя ей в глаза, руки в карманах, ноги твердо впились в землю – почти пускаю корни на том пятачке – улыбаюсь. Но внутри, проклюнувшись из глубин подсознания, вырисовывается, обретая четкость, и начинает подрывную работу неистребимый партизан - страх - сейчас она вспомнит о заветной кнопочке, и мне несдобровать. Надо валить отсюда и по-быстрому. Обманутая моим внешним спокойствием и невозмутимой стеклянной улыбкой, владычица всея тоннельной дырки метро «Варшавская» отступает, злобно огрызаясь, так и не вспомнив о наделенности себя властью.
- Нет, ну вы видели? – громко в почти безлюдность зала, в надежде на сочувствие скользящих мимо нас теней, обращается она. – Откуда только такие хамки берутся?!
- Ген, а теперь бежим, пока она не очнулась.
- Ты о чем?
- Да что ей стоило милицию вызвать? Кнопочка в полушаге от неё была. Малейшая эмоция, и гипноз развеивается. И сидеть мне, Геша, в каталажке. Да ещё со своим хохляцким паспортом. В правильном месте мы сегодня побывали, я как в танке теперь. Вокруг штормит, она в крике заходится, а ощущение, как за стеной непроницаемой.
Наташа уже ждала у входа в кофейню.
- Если вдруг какие-то проблемы с ночлегом, звони. Я покружу по городу, дождусь твоего звонка. Если что, ко мне.
- Спасибо, Геш. Я к племяннице поеду, уже договорилась.
- Всё равно, если что. Мало ли.
- Хорошо.
Едва успели облизнуться на перечень вкусностей в меню кафе, звонит Миша. «Я уже здесь».- «Подходи, делаем заказ, успеешь поживиться».
- Ну, вот мы и встретились наконец втроем. Сколько лет прошло?
- В восемьдесят шестом мы встретились, через два года ты вышла замуж за Генку.
- Двадцать один год назад мы нянчили Наташкиных детей.
- И не только нянчили.
- Хм, - Наташа лукаво покосилась, - я догадывалась.
- Нет, все было в пределах.
- Он же маленький ещё был тогда.
- Вы забываете, я знаю теперь всё, что знаете вы, я же читаю твою книгу. Кстати, ты думаешь заняться её изданием?
- Наташ, как ты не понимаешь, она никогда этим заниматься не будет. Она пишет и всё. Раздаривает и совершенно не задумывается о том, что могла бы на этом заработать.
- Почему не задумываюсь, задумываюсь. Мне просто своего времени на это жалко. У меня и так его слишком мало. Хочется написать побольше.
- Когда читаешь то, что ты пишешь о себе, не покидает ощущение, что так можно писать, только если знаешь, что это никто никогда не прочтет – слишком откровенно. Но потом вдруг понимаешь, что ты пишешь не только для себя. С таким тактом описываешь особенно болезненные для восприятия вещи, ясно, что ты знаешь, что это будут читать другие, а цели насладиться клубничкой или прилюдно расковырять гнойники не преследуешь. Чувство меры. Это есть в твоей прозе. Причем без ущерба для правды. Оказывается, такое возможно. Не сделать никому больно притом, что откровенно писать обо всем.
- У меня был большой соблазн показать то, что ты мне оставила, не все, а так, взять какой-нибудь отрывок и походить с ним по разным издательствам с вопросом, можно ли это продать.
- И что же тебя остановило?
- Иришка, не смог! Ты мне доверила, а я вот так взял и пошел.
- Миш, да я намеренно распыляю своё творение в надежде, что кому-то захочется заниматься его продвижением. Тем более, ты. Я так рассчитывала на твою алчность! Я по-о-омню, - протянула, грозя кривым перстом и прищурившись, - как ты алчен. Вспомни, сам рассказывал, как женушка твоя предлагала тебе поиметь нас с мужем? Ты-де будешь трахать Иру, а она будет вытягивать для тебя денежку из своего толстосума. Как вы с ней нажиться на нашей с тобой любви хотели! В чем дело, Миша?! В твоих руках моё творение. Гусыня несет золотые яйца. Почему ты не оправдываешь моих надежд?
- Ну, не мог я злоупотребить твоим доверием!
- Я благословляю тебя злоупотребить им!
- Ух, ребятки, весело у вас все устроено. Ириш, а как в семье?
- Да никак, вот приехала. Прячусь. Вами пытаюсь насытиться, чтобы легче переносилось.
- Я читала письма. Страшно. Страшно, что тебе приходится жить в этом. Ты уверена, что выдержишь? Пойми, это может оказаться выше твоих возможностей. Человеческая психика имеет свой запас прочности. Твоя ситуация может оказаться для неё критической, и всё может закончиться для тебя плачевно. У тебя есть место, куда ты можешь спрятаться? Уехать? Есть люди, которые могут поддержать?
- Вы…
- Мы слишком далеко. Там, в том городе, где вы живете, есть у тебя друзья, у которых ты можешь отдышаться, отвлечься?
- Увы. Но я вижу, что пусть слабое, но движение навстречу со стороны мужа все-таки есть. При всей его поглощенности чувствами к той особе, он хотя бы разумом соглашается с тем, что необходимо что-то делать с нашими отношениями. За это и держусь.
- Извини, но мне кажется, он просто использует тебя.
- К сожалению, я осознала это только сейчас. Как и то, что вправе рассчитывать на другое к себе отношение. И добиваться этого. Пораженческая психология первых лет нашей совместной жизни. Мне казалось, раз я навязала ему этот брак, значит, не вправе требовать от него ничего, спасибо уже за то, что он живет со мной.
- Удовлетворены все потребности в комфорте при полном отсутствии требований хотя бы о минимальной плате. В выигрыше он, а не ты. Извини, что так грубо. Но мне больно видеть, как ты страдаешь.
- Расквасилась, дайте хоть с вами поплакать, пожалеть себя. Все задираю, задираю нос, всё изображаю из себя сильную, а сил даже выдохнуть, чтоб свечку задуть, не осталось.
- Я давно ей говорю, переезжай сюда. Живи. Квартира пустая стоит. Пиши. Они же не дают ей писать.
- Здесь я буду одинока. Там дети. Семья. А здесь сидеть на окраине и ждать, когда ты соблаговолишь вырваться и навестить меня в моей берлоге? Я не выдержу бесконечного ожидания. Лучше так, как сейчас. Приехала, насытилась и поехала обратно смаковать наедине по капле.
- А я мечтаю сбежать от людей куда-нибудь в горы... Устроиться сторожем в каком-нибудь альпинистском лагере. Подальше от суеты, нервотрепки этой. Жить малым… Но… дочка маленькая ещё. Вырастет… Часто снится, что убил кого-то. Прячусь, боюсь разоблачения. Всегда один и тот же сон, уже не первый год. Убил и закатал в асфальт. Какие-то работы дорожные начинаются. И страх, что ещё чуть-чуть и всем станет известно.
- У меня похожий сон. Тоже видела несколько раз. Только я кого-то расчленила на части. Жутко. Захоронила тайно. Голову куда-то отдельно спрятала. Время от времени круги сужаются, вот-вот всё станет явным. Боюсь, улики прячу. Проверяю, на месте ли труп. Причем это кто-то знакомый мне, убитый мною сгоряча или напал на детей, не помню. По-разному снится. Поэтому и страшно, что знаю тех, кто в конце концов хватится и начнет искать. Страх, что придется, защищая себя, ещё кого-то убить. А голову в одном из снов в форточку выбрасывала…
- Хотя в жизни избегаю травмирующих ситуаций. Крика, истерик не переношу. Легче уступить, чем чего-то добиваться.
- Я помню, как Миша разговаривал по телефону с дочерью. Сидела рядом, слушала. Столько нежности в голосе. Поняла, что не смогу, не вправе его у дочери забирать.
- Тогда я из семьи ушел. Жил на квартире друга и не собирался возвращаться.
- А я тогда поняла, что вернешься. Побегаешь, помечешься, но вернешься. Не сможешь сделать никому больно. Ей, жене.
- С женой я просто отрабатываю то, что положено. Чувства в этом не участвуют.
- Привычка больше, чем чувства. А чувства – к ребенку. Ты и попался. И не видать мне тебя.
- Когда вчера по телефону поговорили, ты такой отпор дала, - весь диалог для Наташи, наполовину - ту половину, что я успела облечь в прозу, - посвященной в наши странные отношения, - я понял, послала! И послала жестко.
- Ты начал грузить меня своей семьей, когда я приехала всего на два дня. Я не собиралась встречаться, выискивать время для этого, подстраиваясь под твой плотный график. Хочешь увидеться, бросай всё и будь здесь. Нет – пошел в жопу.
- Я так и понял. Разозлилась.
- Рассвирепела!
- Подождал немного, пока остынешь, осторожно смсочку. Ты: «Интернет». Я старался, выжимал из себя. Ну, думаю, идет на контакт – уже хорошо. Пока решался, текст придумывал, чтобы подластиться, тут ты: «следующая станция Мытищи». Борщом маминым поперхнулся, встал и поехал. Понял, пропущу, не объявишься больше. Испугала.
- Не хотела.
- Ещё в прошлый приезд насторожился. Исчезнешь. Беременность. Честно, думал, уже того… как обещала. Решила родить и спряталась от всех.
- Так, может, рожу ещё.
- Я и испугался…
- Зря. Тебя в качестве кандидатуры на роль отца не рассматривала.
- Как отрезала. Ещё в прошлый раз. Даже обрадоваться не успел, что папой могут сделать. Потом уже размечтался, когда дошло.
- Не рассматривала…
На телефоне высвечивается сообщение о пополнении счета. Вопросительно поднимаю глаза на собеседников.
- Это не мы! – хором.
- Наверное, Кот. Он видел, что у меня закончились деньги на счету. Как это трогательно. Как-то отблагодарить, чтобы не обиделся, что использую его доброту.
«Спасибо тебе за все!»
«Как-то трагично звучит, как перед расставанием»
«Может, пафосно, но не трагично, напротив, рада возобновлению возможности общаться».
Я ведь даже не знаю, ты ли тот благодетель, что оживил мой телефон для связи.
Расстаемся с Наташей. Её ждут дома. Любимый человек прикован к постели, почти полностью парализован. Она и сиделка, и лучик света в его жизни. Пустила свой лучик и в мою обездвиженную страхом потерять мужа жизнь. Я благодарна ей за то, что из всего хора голосов, осуждающих или взбадривающих меня, только её голос прозвучал иначе -жалостливо и сочувственно к моей слабости – пожалей себя, моя девочка, не пытайся быть сильнее обстоятельств, ты имеешь право быть слабой и требующей защиты. Отступи, позволь себе сдаться, подумай, может, это не твое, может, в другом мире, в других обстоятельствах ты была бы счастливее.
Мне нужны были именно эти слова, чтобы, отдышавшись, вновь почувствовать себя сильной и способной противостоять жизненным невзгодам. Сочувствие и индульгенция на случай поражения. Бесконечно испытывать себя на прочность, а я хочу иметь право быть слабой и при этом не считать себя изгоем. И позволить себе уронить слезу, уповая на сочувствие. Я не могу бесконечно черпать силы из источника, который никем и ничем не наполняется. Мои друзья – источник моей силы.
- Знаешь, я поняла главное…
Муж встречает меня в нетерпении на вокзале. Он подробно, с пристрастием выпытывает подробности моей поездки. Легко делюсь всем, чем наполнилась.
- Так ты и с Мишей встречалась…
- Встречалась.
Меняется в лице, но сдерживается. Он расстроен, не разозлен, но, похоже, раздосадован. И кольнет чуть позже, когда меня опять понесет, а наше общение перейдет в пласт смсочной переписки: «Почему Мише ты всегда достаешься веселой и непринужденной? Редко видишь, или он просто достойнее? А может, хочешь нравиться? Я бы в Миши пошел… Пусть меня научат». – «С Мишей я рыдала два дня безутешно и жаловалась на свою жизнь. Он утешал и говорил, хочешь удержать мужа, гони ту суку в шею, а сама – комфорт в быту и соси, соси, соси, чтоб его больше ни на кого не хватало… Мишей ты умеешь быть, но не со мной. Увы, твои утешения и понимание достаются не мне… Но я всё равно тебя люблю. Даже такого ветреного и увлекающегося маленькими девочками».
У меня тоже масса поводов испытывать досаду. Любовь мужа к другой, пусть он и отрицает значимость страстных привязанностей, обессиливает меня и опустошает. Мне очень трудно жить рядом с черной дырой его к ней чувств, которая бездонной и ненасытной утробой сжирает все мои попытки совладать с собой. Я вижу безразличие и начинаю метаться в поисках укрытия. Чувствую дерзость – и едва успеваю зализывать раны. Он безжалостен, как была безжалостна я к нему когда-то. Не думала, что всё это ко мне вернется. Не думала, что вернется моя к нему привязанность. Мы один организм. Как ни пыталась я расчленить это тело на две половины – я и он - мы одно целое. Ухожу я – он тянется следом, бросает меня – волокусь вырываемой с кровью из плоти пуповиной за ним. Это не разорвать. Эта связь навечно. И я должна что-то с этим делать, чтобы не было слишком больно…
- Я поняла главное… - чмокнула в крохотный пятачок щеки между бородой и глазом, вручив походную сумочку и взяв мужа под руку. С вызовом в голосе произношу первое, что попросилось наружу при встрече, - Мне надо изо всех сил беречь себя от тебя. И если для этого нужно бегство – я буду сбегать. К друзьям, в книгу, куда угодно, только не позволять чувствам к тебе довлеть надо мной, рвать душу на части.
- Так, может, и мне тоже надо почаще уезжать от тебя?
- Может и надо, но, кажется, именно этим ты занимался всю предыдущую нашу с тобой совместную жизнь…
Замиряемся. Нельзя бесконечно возвращаться к одной и той же теме. Он идет навстречу моим желаниям и исключает неформальное общение с Оксаной. Теперь она в моем распоряжении. Отказаться от неё полностью – никак. Она наш доктор и моя подруга, которую я не могу и не хочу потерять в сегодняшней круговерти. Мы близки и похожи. Что-то я не приемлю, но от чего-то не в силах отказаться. Мой муж – большая помеха и источник двусмысленности в нашей с ней дружбе. Он не нужен здесь. Он моя составляющая, часть моего тела и разума, но быть ещё и её покровителем? Он не Солнце, готовое обогревать каждого, над кем оно воссияло. Он всего-навсего калорифер, штепселем во мне, призванный давать тепло именно этому дому, этой питающей его розетке. Его тепла на всех не хватает…
И это говорит женщина, которая воспевает себя как неисчерпаемый источник добра, любви и тепла для всех нуждающихся? Отказывать другим в таком праве? или я не допускаю в других таких расположенностей и способностей?...
* * *
Не указываю сегодняшних дат. Вообще-то, 26-е ноября. Но события, о которых пишу, месячной и более давности. Пытаюсь быстро расправиться с долгами, чтобы перейти к сегодняшнему дню. Да, поездка с Питер и Москву – это начало сентября. Впрочем, какая разница…
Переполненная впечатлениями, встречаюсь с Оксаной. Других подруг отодвинула подальше. Таня передала через Киру-Аду книги и мой костюм, который так и остался не перешитым. Она больше не хочет меня видеть. «Мы не сможем общаться в прежнем формате». Согласилась с ней, да, выросли из старых штанишек. Я оказалась единственным человеком, кому она смогла сказать то, что чувствует на самом деле. С остальными либеральничает, поддерживая свою репутацию бесконечно доброго и уступчивого существа. Ей нравится играть эту роль, хотя она изматывает её, как всё, что делается против внутреннего убеждения. Два года внимала жалобам на жизнь и на всех, кто делает эту её жизнь несносной. «Убей вождя», - предложила я. Но смертям вождей Маргоша предпочла расстаться со мной. Моё «пошла в жопу» в ответ на многочисленные многочасовые опоздания было лишь поводом разорвать отношения, в которых мы уже обе болезненно нуждались – она использовала меня для сброса всего накапливаемого в течение дня негатива, я, питаясь её несчастьями, чувствовала себя лучше от сознания того, что кому-то приношу облегчение своим присутствием. Ощущение нужности, мне так не хватает этого сейчас. Болезненное опустошающее одиночество, замыкающее меня в себе и отгораживающее от мира. Всё меньше всплытий на поверхность. Все меньшее людей вспоминает обо мне. Я могу неделями, месяцами гипнотизировать экран телефона в тщетном ожидании звонка. И не дождаться…
- Я рада, что твоя поездка удалась, - мифической сиреной растекается Оксана, пряча истинные чувства в многословии. – Приятно видеть тебя в здравии и с блеском в глазах. Надеюсь, дома у тебя, наконец, всё спокойно.
Жаловаться – только вскользь, шутливо отмахиваясь. Серьёзность пресекается категоричным: «Ир, мы же договорились раз и навсегда - ничего нет и быть не может». Поэтому лишь о себе. И ни одной жалобы на нелюбовь – я тебе его отдала, словно говорит она, дальше – возвращай его чувства к себе, если сможешь. Обезоруживающее великодушие. Но попробуй верни то, что похищено и развеяно по ветру. Чувства, раздробленные изменой, теряют целостность. Призрак неверности черной тенью парит над нашим домом. Призрак-вожделение, призрак-мечта. Несбывшееся, несбыточное, приукрашенное ореолом недосягаемости и потому ещё более возвышенное и желанное. «Мы же договорились, Ира». О чем мы могли с тобой договориться? Что ты оставляешь его для меня здесь, на земле, чтобы он искал тебя в Вечности на небе? Об этом договариваются не с теми, кого обкрадывают. «Разрешите я похищу душу вашего супруга? Зачем она вам? Вы же его не цените». Многочисленные предательства – его, мои. Семья – тело. Единое тело на всех. А что мы? Изъязвили его обидами и укорами, безразличием и безжалостностью друг к другу. Теперь это, увлечения чужаками, словно их душами можно восполнить то, чего нам не хватает друг в друге. Бред! Чужакам наш мир не нужен. Внешний привлекающий и умиротворяющий глянец, а внутри беспардонность и беспощадность. Растопчут и не оглянутся на стоны. И там мы пытаемся найти утешение в надежде на лучшую партию? Мы придем к ним с той жаждой обладать и делиться всем богатством внутреннего мира, которую не утолили в этом браке. А их мир закроется, как случилось с нами вначале, и лишь годами кропотливого труда и терпения – нашего труда и нашего терпения – может, начнет доверять нам и согласится с вторжением. Так стоит ли начинать сначала там, где к нам не очень благоволят и не слишком ласковы? Это иллюзия, что там мы оценены и желанны. Там слишком дорожат свободой, на которую претендуют наши с ним неудовлетворенные чувства любви, очарования, привязанности к мечте…
И всё же сижу в квартире соперницы, доверчиво выбалтывая интимные секреты. Не получается играть, таиться не получается. Приехала наполненная, расплескиваю радость пред всеми, кто готов слушать. Там у меня все хорошо. Где плохо, она знает и не дает в это углубляться. Очень мудро. Делясь с ней радостью, я преумножаю свою радость. Ограничиваемая ею в жалобах, я забываю о своих неприятностях и приподнимаюсь над невыносимостью бытия. Спасибо ей! Я выплачусь в другом месте, без свидетелей моей слабости. И это сделает меня сильной.
Домой приползаю под утро. Мучимая выпитым с ней, предаюсь постельной неге. Что-то культпоходное придумываем с мужем к вечеру. Его подмывает расспросить о темах наших разговоров. Отмахиваюсь – про тебя почти ничего. В понедельник сын просится остаться дома – неважно себя чувствует. Горло, боли в голове. И это после только что перенесенной пневмонии. «Позвони Оксане, - говорит муж, - пусть посмотрит его». Опять Оксана. Но звоню. Она надиктовывает по телефону список лекарств, от осмотра больного отказывается: «Нет необходимости, это вирус. Я не на работе сейчас. Собираюсь в дорогу».
- У Серёги, секретаря владыки, день рождения. Приглашал. Позвонила Андрюхе, пообещала приехать. Взяла два дня за свой счет, побросала необходимое в сумку, сейчас завершу кое-что на работе и в путь.
- Всё лето муссировали тему совместного посещения обители, да так и не собрались.
- Так в чем вопрос? Я выезжаю часа в три. Хочешь, поехали вместе.
- Хочу!
- Я перезвоню тебе часа через два. Улаживай свои дела и присоединяйся.
- Всё улажено, только оповестить, что уезжаю, а возражений, думаю, не будет.
Гена опешил: «Ты? С Оксаной? В монастырь? У тебя же всегда настроение после общения с ней портится».
- Настроение портится, когда ты с ней общаешься. Когда сама встречаюсь, всё нормально, наоборот успокаиваюсь.
- Успокаиваешься?
- Конечно. Я же вижу, что у тебя никаких шансов. Да ладно, не расстраивайся, может, она притворяется, чтобы меня утешить.
Выуживаю свои скудные сбережения, скребу по сусекам, мету по амбару, меняю на наши отечественные. Оксана что-то говорила про электричку, изучаю маршрут – ничего себе! – это через всю Украину поездом. Машиной было бы независимее. Её звонок.
- Ну что, ты решилась?
- Да решиться-то я сразу решилась. Надо было только своих известить.
- А мы как поедем? Поездом или машиной?
- Да я вот тоже замерла в раздумьи. Так не хочется крюк на вокзал делать. И там, на месте, мне кажется, у нас будет больше свободы, если мы ни от кого зависеть не будем.
- За бензин плачу, - выпаливает подружка.
- Да на это я деньги нашла. Меня другое озадачивает, мы ведь на день рождения едем, что-то в подарок надо взять?
- Об этом не заботься. Приедешь, сама все поймешь, - успокоила меня Оксана.
Через час, сговорившись встретиться на набережной, возбужденные и в предвкушении предстоящего вояжа, бурно приветствуем друг друга, умело пряча настороженность и неловкость безалкогольного общения. Да, как-то уж выходит у нас с ней, что трезвыми мы практически не встречаемся.
- Я уже выпивши, извини, - тут же поправляет мои неверные предположения подружка.
- Я за тебя рада. Дыши глубже, чтобы и мне что-то перепало.
- Мы едем пить.
- День рождение у владыки?
- Нет, владыка праздновал летом. Его, может, и не будет сегодня с ними. Это компания местных бандитов. Крыша монастыря. Их несколько раз грабили, церковную лавку разоряли. Серёга и пошел к местным авторитетам. Ему подсказали, где их найти. Пришел в кафе, где они по какому-то своему поводу пировали, подсел к столику, говорит: «Хочу предложить вам крышу, какой никто другой вас не обеспечит». Те рассмеялись, мы-де сами себе крыша. «Такой, какую я вам предлагаю, у вас нет». И выложил. Мол, защитите монастырь от местных Робин Гудов. С тех пор у монастыря бандитская крыша.
- Любопытно. Так это мы в эту компанию едем?
- Ну да. Да не бойся, они в своем кругу не шалят. Правда, в прошлый раз напились и стрелять начали. Из всего, что при себе было. В небо. Трассирующими. Но этим не всегда заканчивается. И потом, я надеюсь, мы от них пораньше уедем, чтобы нас в монастырь впустили.
- Не боюсь. Просто забавно. Две шальные девки в ночь, без охраны, по незнакомой трассе, без единого указателя, куда ехать. Неужели нам так их водки хочется?
- Серёга не верит, что я могу приехать. Говорит, как всегда отмазку типа ученый совет, срочный вызов к больному придумаешь. Честно, так и собиралась отвертеться. И ученый совет, и диссертация – без лукавства. Всё так и есть. Но если не верит, надо ехать.
- И тут я ещё на хвост твой падаю.
- Это уже последний веский аргумент в пользу поездки.
Большую часть пути в темноте. Ребята по телефону терзают наше голодное воображение запеченными зайцами. С собой только яблоки – чтобы не заснуть. С середины маршрута летим вслепую. Они заставили нас свернуть с трассы – так быстрее – сократив путь, полностью теряем ориентацию. Но уверенно несемся в ночь. Хоть бы одна машина навстречу. Дикое место. Едва уворачиваюсь от столкновения. Так смело, без фонарей. Земля непуганых велосипедистов! Даже не успевает адреналин в голову ударить. По карте примерно вписываем себя в местность. Каким-то шестым чувством идем правильным маршрутом. Пьяные голоса только сбивают с толку – лучше не спрашивать – летим на восток! Вот и селение, о котором нам кричали в десять луженых глоток. «Стойте, ждите нас там». Останавливаемся на обочине. Спустя некоторое время подъезжает джип. Сквозь окно наблюдаю встречу Ксюхи с боевой дружиной. Показывают, следуйте за нами. Долго и замысловато пробираемся дальше в глушь. «Если бы я не знала их раньше, сказала бы, рвём отсюда, подозрительно это всё. Но вроде бы ребята все знакомые», - говорит подружка.
- Вам надо гидроусиление руля проверить, - трогательная отеческая забота одного из местных авторитетов. Готов тут же влезть во внутренности моего коня. – Маловато света здесь. Утром посмотрю.
Поднимаемся по ступенькам кафе на отшибе глухого села. Пир подальше от пристрастного глаза прихожан. В зале с роскошно заваленным всевозможными яствами столом едва находится место для двух маленьких, в дорожной пыли, девочек, очень желающих выпить за именинника. Стриженные накоротко головы строгих парней, жены и просто любимые женщины в юбках-поясах и сапогах, подпирающих бикини. Во главе стола он, ради знакомства с которым напросилась на эту поездку. Тучный, вальяжно растекшийся своей необъятностью по креслу, с снисходительно отстраненным взглядом мудрых и усталых глаз. Властным движением руки показывает – садись здесь, а ты иди сюда. Глаза при виде Оксаны засияли. Расцелованный ею, минуя иерархические тонкости церковного этикета, добреет, но к пирующей братии ближе не становится. Оксана с частотой оправдывающей свое присутствие в часах кукушки, привскакивает над стулом, чтобы обрушить на голову именинника очередной замысловатый спич. Сергей млеет от близости любимой подружки – «ты лучшая, Оксаночка! Лучшая! Я тебя обожаю». Взбадриваемая его разгоряченным взглядом и одобрительным гулом подвыпившей компании, подружка едва успевает между тостами уделять внимание владыке, столь же страстно желающему общения с ней. Смело вливаю в себя несколько капель, но после изнуряющего долгого путешествия они кажутся серьезной альтернативой трезвости - останавливаюсь. Будем обгладывать едва дождавшегося нас зайца.
За столом шумно и весело перетряхивают темы от вселенской любви до колбасы из подбитого накануне кабана. «Владыка, вы обязательно должны попробовать, какую колбасу мы делаем из дичи». Симпатичный Саша напротив, увлеченно рассказывает об отсутствующей, но горячо любимой супруге и тут же договаривается о встрече с Ксюхой на киевской земле. «Мне нужна справка о том, что я умер. Представляете, кайф. Другое имя, другая жизнь, семья, прописка. Всё прошлое – в гробу. И с чистого листа. И буду жить… - картинно затягивается сигаретой, – как фраер!» «А зачем тогда справка о смерти, как фраера тебя и так скоро посадят!» Пьяный гогот. На фоне Ксюшиных здравиц – сплошная чернуха. Уношу с собой цитату из тоста, чтобы тайком нарушить авторские права сочинительницы, слегка приукрасив свою голову лепестком с её лаврового венца. Проговорю как-нибудь на дне рождения друга – очень в тему в пику тостам о предстоящей пенсии и закате желаний.
Владыка собирается покинуть компанию. Перемигиваемся с Оксаной – нам тоже лучше поехать сейчас, потом в монастырь не пустят. Тихо договаривается, чтобы забрали нас с собой, но ускользнуть незаметно не удается. Пьяная братия решительно не желает расставаться с медновласой подружкой. «Как же так, девочки, а танцы?!» - недоумевает народ. «Быстренько-быстренько, владыка ждет», - увлекаемая кем-то за талию, подталкиваемая к выходу, игнорирую недоумевающие выкрики: «Уговори свою рыжую подружку остаться!» Пора! «Ксюш, нас ждут, поехали». Запрыгивает в машину, расплескивая флюиды и шарм направо и налево. Триумфальный выход королевны из разбойничьего замка. «Наша цель все-таки монастырь, а не этот гудёж до утра», - резюмирует, оставшись со мной наедине. Согласно киваю в ответ.
Ещё одно путешествие в ночь. До монастыря около сорока километров. Джип прокладывает дорогу, совершенно не считаясь с нашей тихоходностью. Не отстаем из страха отстать и заблудиться. Лес, сосны. Глушь.
- Раньше здесь не было дороги до монастыря. Это уже братки провели. Остановку автобуса сделали.
- За столом скромно так о дороге сказали. Мол, раньше проехать нельзя было, теперь хоть дорога какая-то есть. И ни словом о том, что в этом их заслуга.
- Владыка говорит, судить их? кто-то праведником себя считает, а доброго дела от него не дождешься. Эти грешны, а сделали добро – стыдятся, хвалы боятся. Другой, напротив, в саморекламу благотворительность превращает. Дел на копейку, а крику и фанфар…
- Похвала расхолаживает. Искушает думать, что прощен и оправдан. Может, поэтому? Они не спешат списывать себе грехи. Интересно было наблюдать за владыкой. Вроде за одним столом сидит с ними, а дистанцию незримо держит. Как через прозрачное стекло за ними наблюдает. И никаких вольностей не допускает. Ненавязчиво так, одним авторитетом своего сана.
- Кто-то пошутил за столом, мол, что за тайная вечеря тут у вас. Зыркнул в его сторону: «Не богохульствуй». Тот и осекся.
Уже подкатили к стенам монастыря. Огибаем ограду, въезжаем на территорию. Оставляю машину на небольшой площадке, усыпанной шуршащей листвой. Владыка отпускает служек: «Сегодня уже спать ложитесь, ехать рано, вам отдохнуть надо. А завтра разрешаю вам облачить меня», - благословляет, присаживается на скамейку.
- Тебе, наверное, тоже спать пораньше лечь надо? – участливо спрашивает его Оксана.
- Завтра в пять утра поедем. К восьми надо быть в районе на службе. Высплюсь. Не замерзли?
- Да держимся вроде, - слукавили мы, кутаясь в свои скудненькие чешуйки. Расставаться не хочется. Владыка явно настроен на общение.
Обреченно смиряемся каждая про себя примерзнуть к скамейке.
Почти не участвую в их беседе. Представленная, как «та самая подружка, о семье которой я тебе столько рассказывала», решила ограничиться тем представлением о себе, которое внушено её рассказами, и сегодняшней моей участливой молчаливостью. Располагающая внешность. Непривлекательность телесная, связанная с избыточным весом, растушевывается обаянием добрых глаз и покоем, исходящем из их глубины. Вспоминают юность, переживая заново эпизоды студенчества. Андрей ушел из мира, уже добившись успехов в своей области медицины. «Неисповедимы пути, - мягко усмехается он, - не пил никогда, а тут с друзьями что-то отпраздновал, по дороге в храм завернули. Так в храме и остался». Подружка укоряет его в равнодушии к своему здоровью – ты же медик, знаешь, что нельзя так попустительствовать, всего-то, одна таблетка утром и одна вечером. «Нельзя мне утром, Оксаночка. Пока не причащусь, не отстою службу, - нельзя». «Ну, вот как с ним разговаривать?» - сокрушенно, поворачиваясь ко мне, произносит она. Виновато улыбаясь, владыка переводит тему. «Ты всё так же одна?» - «Ну, не получилось у меня, но, может, так даже лучше, - оправдывается подружка, - живу, никого не обманывая и не обкрадывая. Занимаюсь, чем должна и хочу заниматься. Что-то добираю, может, не вполне праведно, но искренне. Я живу чувствами, эмоциями. Хочу жить так. Хочу чувствовать, резонировать с миром. Откликаться на него. Не хочу притворяться, лицемерить. Говорить «нравится», когда тошнотворно подкатывает к горлу. Радоваться хочу, наслаждаться, вбирать жизнь каждой клеточкой, впитывать красоту органами всех данных мне чувств. Разве это грех?» - «Ты одна. Это плохо. Одиночество. Я вот тоже одинок, и что в этом хорошего?» Сказанное не нам, куда-то вглубь себя. Откровенность, сбросившая ореол неподвластности земным страстям. Такой же живой человек. С такими же заповедными тайнами и желанием быть нужным кому-то и здесь, на земле. Его путь уже отмечен на небесах, а он продолжает мечтать о крупице простого земного счастья.
- Он никогда ни с кем не встречался… Теперь уже и не будет.
- Монах…
* * *
27 ноября 2007 г.
…Неожиданно прерываюсь звонком телефона. Благочестивость и размеренность повествования обрубается бешенным колочением захлебнувшегося негодованием сердца. Это не просто звонок! Это звонок моего мужа ЕЙ. Опять он звонит ей. Потеряв бдительность и осторожность, не перепроверив, её ли номер записан у него в телефонном справочнике под её именем. Да, я опять проделала этот трюк. Опять подменила её телефон на свой старый номер. Ждала, подхватываясь на каждый звонок. Но всё было спокойно, звонила одна лишь Леночка Дмитриевна, я почти поверила, что никаких неожиданностей со стороны моего мужа в направлении любимой женщины больше не будет.
Святая наивность! Только вчера подумала, что уже можно было бы вернуть её телефон назад. Потом решила, что лучше уничтожить его вообще, пусть связывается через меня – мы же с ней подруги. Что-то отвлекло, и всё осталось по-старому. И вот этот звонок.
Смотрю на экран и, пытаясь унять сердцебиение, чтобы не обрушиться всем своим неистовством сразу, быстро решаю – отвечу…
- Алло?...
- Привет…
Он меня не узнал! Мы общаемся так часто, что легко распознаю интонирование голоса. Таким голосом он со мной не разговаривает. Неуверенность, подавленная радость и главное! – сердце, я чувствую, как колотится в волнении его сердце! Моё замирает от отчаянного бессилия что-либо изменить в этом…
- Привет…
- Как живёшь?
Он по-прежнему думает, что говорит с ней. Совершенно спокойно, во мне уже всё умерло, с едва уловимым сарказмом в голосе:
- Ты интересуешься моей жизнью или тебя волнует судьба Оксаны Тарасовны?
- Твоей, - быстро сгруппировался опешивший от неожиданности Гена.
- А чего же ты в таком случае ей звонишь?
- Я тебе звоню.
- Да нет, родной, ты Оксане звонишь, на этот телефон мне только твои звонки ей приходят.
- Я тебя набирал! Ничего не понимаю. Ты что, опять номер меняла? Когда?
- Да ладно тебе. Какая разница. Соскучился по подружке? Давно не общались?
- Катя дома?
- Да.
- А Егор?
- Ты звонил узнать у Оксаны Тарасовны, дома ли наши с тобой дети?
- Я сейчас приду, я уже дома.
- Приходи…
Заметалась. Не хочу его видеть! Не хочу! Сейчас начнет изворачиваться. Безобидный звонок подружке начнет рядить в ложь и из незначимого напоминания ей о себе превратит его во вселенскую трагедию для моего мира. Он лжет. Он мне все время лжет. Даже когда пытается говорить правду – это всего лишь ложь в пока ещё не испачканных разоблачением одеждах. Как жить в этом? Грешна. Делаю то же самое. Тоже тайно встречаюсь и мечтаю о совсем другой жизни. Всё это несбыточно. Потому что всё на лжи, на утаиваниях и недоговорках. Но я пишу, саморазоблачаюсь и в этом единственное моё оправдание. Он читает, знает обо мне всё и всё равно боится быть искренним в ответ.
- Ничего не понимаю…
Он успевает войти до того, как я успеваю одеться и выскользнуть из дома.
- Не понимаю… - в его протянутой руке телефон, изображает недоумение, что-то вытворяет с клавишами, но не успевает спрятать то, что хотел спрятать, - я набирал тебя, с чего ты решила…
- Покажи, - выхватываю из его рук телефон, успеваю зацепить взглядом «набранные номера: Оксана Тарасовна», и он гаснет в моих руках.
- Зачем ты его выключила? - набрасывается он на меня.
- Это ты успел отключить, но то, что ты звонил не мне, а ей, я успела разглядеть. Придумывай, подключай фантазию, оправдывайся. Что на этот раз? Какая нужда заставила тебя звонить подружке?
- Ладно, я действительно звонил ей, хотел узнать про таблетки…
- Это ты сейчас придумал? Не очень удачно. Слишком много интима в голосе для вопроса о таблетках.
- У меня действительно закончились таблетки. Пью и пью, а на минуточку, сто гривен упаковка!
- Слушай, хватит. Про таблетки ты мог спросить, позвонив ей из дома. Зачем эти тайные звонки за порогом, до встречи со мной? Тебе показалось, что слишком рано возвращаешься? Вполне можно было бы ещё к подружке завернуть?
- Ир, ну что ты придумываешь?
- Да что тут придумывать, и так всё ясно.
- Ты когда телефон поменяла?
- Давно.
- Ты же видела, что я не звоню ей?
- Видела. И что это меняет? Не звонил, не звонил, и всё равно не выдержал. И что я должна себе думать? Опять тайны? Договаривались же – всё открыто. Общение с ней – или при мне, или через меня.
- Да, я не прав. Не стоило звонить тайком.
- Поздно. Уже всё испортил. Опять всё испортил. Слушай, ну если всё так плохо, какого черта притворяться, что всё в порядке? Если ты без неё никак обойтись не можешь, на кой тебе я? Ты понимаешь, что моя роль в этом водевиле меня совсем не устраивает? Может, лучше сразу вещи свои собрать и на выход? Я готова сделать это. Мне эту комедию ломать надоело…
Взведена до предела, но эмоции за железным замком. Насколько можно спокойнее. Скандалом ничего не спасаю. Спокойствием хотя бы даю себе отсрочку. Дать ему шанс. Ещё один шанс. Выжата и опустошена, во мне осталось слишком мало желаний и надежд на что-то лучшее. Одно лишь самообладание. Не сомневаюсь, одной мне было бы намного проще и веселее жить. Избавилась бы от этой боли и тоски. Просто жила бы среди людей по их законам. Сейчас истязаю себя смирением. Я не нужна ему. Не нужна как живая душа, как чувствующая, тонкая и ранимая натура. Ему нужна железная женщина робот, исполняющая функции домашней обслуги и ни на что не претендующая. Мои чувства его тяготят. Моя боль заставляет чувствовать себя виноватым, а чувство вины ему неприятно и вызывает раздражение ко мне. У меня безвыходная ситуация. Простить и остаться в заточении унижения. Сбежать и попытаться обрести рай хотя бы в душе, наедине с собой…
Пока я здесь…
Заходит на кухню с книжкой: «Давай пройдемся по тексту». Ищет пути к примирению. Не хочется вставать в позу и гасить благие порывы. Наступлю на горло гордости. Книга, подброшенная женихом Люси. «Ирина всё неправильно делает. Нельзя им позволять общаться», - возмутился он, услышав рассказ о нашем совместном походе в театр.
Мы возвращались от владыки. Я рассказала Оксане о желании попасть на «Мелкого беса» в Левобережном театре. Она выразила готовность составить мне компанию. Мне неловко было отказать, хотя накануне пойти со мной легко согласился муж. Поняв, что после долгой разлуки мои голубки мною же сводятся опять на одной жердочке и подумав про себя: «Ну не дура ли я?»,- махнула рукой и положилась на волю случая – будь что будет. Ещё и на спектакль опоздала, дав им возможность поворковать без меня. Муж едва успел пригасить блеск в глазах. Испорченное настроение на несколько дней. Жуткие комплексы и досада – сколько бы я ни разводила их, их уже, похоже, свели на небесах. Этот блеск из ниоткуда не приходит. А мне лишь дается срок понять, по какой дорожке линять с этого праздника жизни. Пока топчусь на одном месте. Ни текста, ни суфлера. Я понятия не имею, что играть дальше и с кем. Одно чувствую, в этой пьесе меня уже, похоже, отравили…
Полвечера топит лед в моем сердце, выуживая по слову. Добросовестный автор расписал на двухстах страницах, как стать счастливыми супругами. Всего-то! Делай так, чтобы другому было хорошо, удовлетворяй его потребности, но и своими не пренебрегай. Оказывается, я злостно нарушала это правило – не только ты для него, но, оказывается, и он для тебя. Я-то думала, что не вправе претендовать на взаимность, а выясняется, что в этом-то и причина всех моих сегодняшних несчастий. Прочитанная чуть раньше него и выдвинутая ультиматумом – или читаешь и делаешь выводы, и мы живем вместе, или расстаемся к такой-то матери. Я наживаю себе комплексы, чувствую себя виноватой, распинаю свою греховность на страницах своей прозы, а выходит, виновата лишь в том, что пренебрегла своими насущными потребностями и из образца самопожертвования превратилась в жертву? На кой мне эти страдания, если я могу все переиграть. В конце концов, роль образцовой супруги мне почти удалась. Есть товар, купец найдется. Сколько их недопонятых, недолюбленых, недоласканых. А тут всё в одном флаконе – и красота, и сексуальность, и заботливость, и хоть на край света за любимым, и хоть в горящую избу, хоть коня остановить, и воспоёт в дифирамбах, и в трудную минуту подбодрит. Разве я не Совершенство, Гена? И-и-эх! Не знаешь ты своего счастья. Покрутился бы с кем другим, помаялся. Знал бы цену. Нет, сижу возле тебя, дули кручу, сама себя на счастье заговариваю, а попросить о малости стыжусь.
Книгу читала в дороге. Очередной вояж в никуда, на этот раз с конечным пунктом в Мукачево. Об этом после. Изо всех сил стараюсь придерживаться хоть какой-то хронологии.
После путешествий мне легко выдвигать требования к мужу – на расстоянии я не чувствую такой психологической подавленности зависимостью от него, понимая, что прекрасно могла бы лавировать в жизненных перипетиях, сохраняя независимость. Я не так много ем, и не так нуждаюсь в удобствах, даваемых благосостоянием. Хотя зачем искушать провидение. Я благодарна ему, что избавлена от забот о хлебе насущном. Но и не хочу превращать свою жизнь в служение потребностям плоти. Всегда можно обойтись малостью, только прислушаться к тоненькому голоску внутри себя. Держаться за кусок хлеба, потакая чьим-то прихотям, и при этом попирать собственное предназначение? А вдруг моё предназначение не в том, чтобы гладить рубашки мужу и кормить его обедами, а стать путеводной звездой для тысяч женщин, замученных бытом и распятых на безразличии мужей?
Во как я себя! До самых небес.
Есть путь, которым можно пойти, потерпев на всех других неудачу, в том числе, и финансовую. Отречься от всего мирского – не могу прокормить себя, значит, так тому и быть. Значит, сам Господь подводит меня к стенам, за которыми будет и смысл, и отрада душе, и кусок хлеба.
Монастырь…
- У него никогда не было девушки. Теперь уже и не будет.
- Монах?
- Да, монах.
Нас размещают в архиерейских покоях. Лишенные внутреннего благоговения перед всякого рода иерархиями, лишь потом осознаем, какой чести были удостоены. Обычно гостей располагают в вагончиках за стенами монастыря. Что ж, честь велика, и всё же, они всего лишь люди. Соблазняющиеся дорогими телевизорами и роскошными автомобилями. Не по сану, по прихоти. Слабость. Искушаемы – искушаются. И здесь пожить широко, и параллельно в счет будущего Царствию Небесному послужить. Порочно судить, но срывается. Лучше вообще не смотреть в эту сторону – слаб человек. А облеченный саном ещё более уязвим. Ближе к святыням – больше прельщающего вокруг – поди удержись! Во времена пророков плазменных телевизоров и «Лексусов» не было.
Жесткая архиерейская кровать. К утру свело спину – не долечила позвоночник, сказывается. Сквозь одеяло чувствую сквозняк, гуляющий по комнате. Оказывается, спим с открытым окном. А на дворе далеко не лето. Тревожная ночь. Спится плохо. Никаких утешающих сновидений. У своего батюшки устаю от ночных приключений. Обычно снятся все – и живые, и мертвые. Огромная семья, радостно проживающая несколько ночей вместе. Так – там. Здесь тревога и зябкость. Очень красивые места. Это обнаружится утром, когда солнце позолотит купола и верхушки деревьев в октябрьском наряде. Красиво, покойно. Застройки новые, поэтому благоговения перед ветхостью стен и намоленностью камней не возникает. Но прозрачность самого места ощущается. Что-то здесь есть такое, приподнимающее над обыденностью. Утром удивили звонки. Я уже давно не жду ничьих приветов. Аллочка из Севастополя. Порадовала каким-то вознаграждением, которое мне за скромные курьерские заслуги выписало её начальство. «Ты где сейчас?» Отвечаю. Она замолчала. Через паузу. «Какими судьбами? У меня папа там похоронен. Помяни его, пожалуйста. Василием его зовут». – «Хорошо, помяну». Почти тут же звонок свекрови. Сбивающийся от волнения голос. «Ирочка, такое случилось, такое!» Замираю в страхе услышать печальную весть, но нет. «Я выучила молитву Ангелу Хранителю и каждый день её читаю. Каждый день. Проговариваю, а сама о Сереженьке нашем думаю. А сегодня встала утром, смотрю в телефоне смска. Конвертик, а в нем «Серёжа.12» Ирочка, что это? Я сама не своя стала – это же Сереженьке было бы двенадцать лет сейчас. Это что, он нам о себе напоминает?» - «Наверное. Он как только может утешение нам посылает. Чтоб в вере поддержать. Чтоб о смерти как о конце всего не думали. Я в монастыре сейчас…» - «В монастыре? А что ты там делаешь?» - свекровь насторожилась. – «Ничего. С подружкой к её знакомому владыке приехала».
Всего не расскажешь. О томлении, о тревогах, о печали на сердце и неумении взять себя в руки. Поехала, потому что так было надо. Мне покойно и легко. Мы мало говорим с Оксаной. Но много переживаем схожего в душах в этой поездке. Здесь не надо балагурить и прятать за незначащими словами противоречивые чувства, не надо рассыпаться и дробиться на осколки, пытаясь вписаться в мир, где нет единства и цельности. Есть места, где легко быть настоящей.
Заказываем панихиды и литургии о всех, кого вспомнили. Оксана просит помянуть всех своих почивших больных, свое кладбище… «Я давно хотела сделать это, все никак руки не доходили», - тихо говорит она.
Пора в путь. Лес соблазняет остановиться перекусить на пенечке. Шуршим листвой, пробираясь к опушке. Нас настигает звонок владыки. Он уже отслужил, двигается в сторону покинутой нами обители, хочет ещё раз пересечься в дороге. Договариваемся и чуть не проскакиваем мимо друг друга. Ребята-служки покидают его автомобиль, мы присаживаемся в роскошные кресла. Ещё несколько минут общения. Делится. Вчерашний именинник – в прошлом запойный малый – соблазненный вчера нетрезвой компанией, нарушил запрет владыки и страдает сегодня жестоким похмельем. Оксана надиктовывает перечень спасительных снадобий для возвращения Серёги к жизни. На прощание в который раз трепетно обнимаются. «Вы простите нас, Ирина, что мы с Оксаной так по-панибратски», - потупливается владыка. «Да чего уж там, у самой батюшка - близкий друг, так что все эти сентиментальности мне близки», - «Батюшка?» - почему-то удивляется он. Молча киваю и, получив благословение и приложившись к пухленькой ручке, отхожу, чтоб не разбавлять собой последние мгновения их прощания.
- Владыка привет тебе передавал.
- Звонил?
- Приезжал по делам в Киев. Передает привет, а я ему, что-то вы, владыка, лукавите. Раньше привет семье передавали, а теперь вот одной Ирине.
Это на днях…
После был театр. Об этом уже писала. Ничего особенного. Приехала позже всех. Спектакль ещё не начался, но зал уже был заполнен зрителями. Гена с Оксаной ждали меня на улице. Хватило одного взгляда, чтобы прочесть смятение в его душе и смущение в её глазах. Мне не надо было освежать чувства своего мужа. Это было травмирующим и ненужным эпизодом в нашей едва начавшей налаживаться жизни. Загрустила на несколько дней. Моя ошибка. Зациклилась на восстановлении отношений с ним и совершенно исключила для себя общение с кем бы то ни было. Будь внутри ощущение, что я востребована, желанна, вызываю интерес, было бы проще совладать с отрицательными эмоциями, переполняющими меня сегодня. Самоизоляцией добиваюсь противоположного эффекта – тоска, неприкаянность, понимание тщетности попыток добиться чего-то демонстрацией своих переживаний – я жертва неверных устремлений. Нельзя излечить больной организм, находясь внутри него. Выпрыгнуть, вынести себя за пределы, отстраниться, чтобы увидеть реальность таковой, какая она есть, и тогда уже попытаться понять, что же мне делать. Заговариваю тоску, убеждая себя вырваться из замкнутого круга. С недоверием внимаю игре мужа, изо всех сил изображающего верного супруга. Его всё устраивает в данной ситуации. Он видит, что я всецело поглощена им, видит, как исправно отрабатываю роль домашней прислуги, стараясь удовлетворить все прихоти. Другие мои роли его не интересуют, для них на подходе более свежие и молодые актрисы. День за днем молча наблюдаю его отдаление от меня. С каждым днем все дальше. Почти не разговариваем. Во сне непроизвольно отстраняется от меня в постели. Безрадостно отмечаю закат всех наших совместных усилий последних недель, когда, убрав Оксану из нашей семьи, мы делали вид, что живем лишь друг другом. Наверное, я поспешила с проверкой его чувств. Перестала ощущать её присутствие в его душе и поспешила удостовериться, так ли это. Теперь вижу, всё слишком легко обращаемо. У них нет ничего такого, пережитого совместно, что отрицательно бы сказалось на отношении друг к другу. Одно лишь моё нежелание видеть их вместе – они уступили этой моей прихоти в ущерб своему желанию общаться. Вряд ли было что-то более серьезное между ними. Теперь они лишены возможности видеться, и серьезное крутится в голове, подогреваемое воображением. Отчуждение Гены – что может красноречивее свидетельствовать об этом. Он не со мной, отмечает моё уязвленное самолюбие, начисто лишенное дружеского участия. Я отвергла весь мир ради него, и мир от меня отвернулся. Понимая безвыходность и тупиковость своего положения, пытаюсь все-таки что-то исправить. Для начала я должна вернуться к людям. Друзья. У меня есть те, кого мне хотелось бы назвать друзьями, они могли бы стать ими, если бы не принимали мою одержимость общением за посягательство на их личную свободу. Всё намного проще, мне нужен лишь зритель и собеседник, остальное я придумаю, оставшись наедине, смакуя каждое сказанное слово и заново погружаясь в пережитые во время встречи эмоции. Так трудно переступить через нерешительность и робость в себе, чтобы напроситься на встречу. Но находиться в обществе себя самой да ещё с таким грузом отрицательных переживаний по поводу личной драмы вообще невыносимо.
Подбросив к институту сына, решаюсь изменить привычный маршрут и напомнить о себе своему почти забытому в грустной суете последних месяцев герою. Конечно же, не забывала. Маячком-надеждой светил в мраке повседневности, даря иллюзию-надежду, что, случись мне встретить такого человека на своем пути чуть раньше, чем я прожила уже такую безрадостную жизнь, всё в моей жизни могло бы быть совсем иначе. Я сделала ставку на нелюбовь, поверив, что смогу «заслужить» её разумом, убедив в своей безупречности. Всё, чего добилась – подрыв веры в себя и осознание совершенной ненужности моего внутреннего мира для нелюбящего меня человека, долго и верно сохраняющего это чувство в себе. Меня так легко оказалось заменить в своем сердце на другую – феерическую, с тем же набором достоинств, но не отягощенную грузом совместно нажитых негативных чувств в душе, потому улыбающуюся и радостно внимающую всему бреду влюбленного в неё мужчины. Как же просто было увести его. Сознание бесконечным колесом прокручивает одни и те же мысли, вновь и вновь возвращая к источнику боли. Мне плохо оттого, что не верю, что что-то могло в моей жизни сложиться иначе – я сама предполагаю развитие отношений так, что мною можно пренебречь, позволяю пренебрегать собой, прощая унижения и вновь возвращаясь к тому, кто унижает меня. Мне всё время кажется, что тем я спасаю что-то в его душе. Даю ещё один шанс на исправление, ведь он должен понять, что так делать нельзя, ведь если показать, что тебе больно, он одумается. Смешная и совершенно неправильная позиция, превращающая меня в жертву, а моего партнера ложно утверждающая в его исключительности среди равных ему. Я просто потакаю злу, не наказывая и прощая то, что не должно прощаться. Нельзя оставаться там, где зло ищет жертву и подтверждения приоритетности своих прав. Надо уметь уходить. Уметь наказывать своим бегством из царства зла…
Возле офиса не было машин, свидетельствовавших о присутствии моих персонажей. Подумав недолго, набрала несколько приветственных слов, поинтересовавшись возможностью встречи. «Я на лечении», - ответствовал мой герой, и после недолгой переписки позвонил, подробно отчитавшись в планах на ближайшие две недели. В планах было восстановить своё драгоценное и для меня тоже здоровье на курортах Закарпатья. Неожиданно оставленная всеми своими любимыми наедине с прекрасной погодой, сникла. Две недели маяться в Киеве, не имея ни малейшей, в том числе и финансовой, возможности вырваться за его пределы. Закарпатье. Я так давно мечтала проехаться по Западной Украине, нащупывая откликающиеся места в своей душе и прислушиваясь к вибрациям, которые, конечно же, должна уловить, попав на землю своих предков. Почему-то, отрицая свою сегодняшнюю связь с ушедшей мамой, испытываю сладкую истому-желание слиться именно с её родиной, а не папиной. Маминого во мне больше, как ни старалась изжить в себе это, как ни противилась попаданию в её колею – всё повторяется, и справиться с этой предначертанностью почти не удается. Хотя бросаю и бросаю вызов – не хочу умереть в огромной обиде на несправедливость мира к себе. Мой мир таков, каким я сама себе его делаю. Он бесстрастен и может быть любым. В том числе и таким, в каком я могла бы быть счастлива…
Мы могли бы наконец встретиться на нейтральной территории, размечталась я. Он так боится выглядеть смешным перед друзьями и близкими, так зависим от их мнения. Я ведь знаю, каким он бывает, когда знает, что кроме меня зрителей нет. Такого я люблю, с таким искала любой возможности быть хоть чуточку ближе. Если бы он любил себя именно таким, он бы поверил мне и был бы только моим. А так он подвластен мнению о себе окружающих и это так отдаляет нас друг от друга.
Я мечтала, рисовала картинки встречи. От откровенных до весьма сдержанных и целомудренных. Мне уже давно легко принять, что в нашей с ним жизни ничего «такого» может и не быть. Я старше его. Намного старше, хотя в отношениях с Мишей, в отношении ко мне сына Леночки Дмитриевны такая же разница в возрасте никакой роли не играет. Они видят меня другой. Видят, то, что внутри меня – открытое для жизни и готовое чувствовать и отдаваться ощущениям безрассудно и страстно. Он обусловлен представлением, что партнерша должна быть намного моложе. Или просто его мучают комплексы, что он в глазах умудренной жизнью женщины будет всегда выглядеть неопытным юнцом, а мысль о превосходстве женщины над ним для него нестерпима? Я не знаю и уже не хочу знать, что в душе моего героя. Сегодня мне достаточно того общения, что у нас есть. В какой-то момент я поняла, что пытаться достичь гармонии в отношениях с другими людьми при той привычке таить и вуалировать сокровенное в себе, искажать его, выставляя напоказ совсем не то, что есть внутри, - невозможно. Она недостижима с другими, но можно начать строить свою жизнь так, может, даже где-то в чем-то гася свои порывы и желания, чтобы ничто извне не могло нарушить равновесия внутреннего состояния. Спокойствие, самообладание – внешне, непритязательность, смирение, отсутствие предпочтений, но ровное и любящее ко всему сущему чувство – внутри, - это и есть та гармония, которая увеличивает пространство души, наполняя её любовью. Я думаю о герое, а душа спокойно откликается теплом на звуки его имени. Я не справилась с чувствами к нему, потому что не хотела расставаться с ним. Наполняла себя любовью, пришедшей в меня через него. Время, когда эту любовь противопоставляла всему, отрицая для себя значимость остального мира, - время творения кумира - в прошлом. Сегодня просто люблю. Моя раздробленная на кусочки душа пытается собраться воедино там, где мне предначертано пройти свой путь. Это отнимает слишком много сил. И мечты об иной жизни – микроскопическая трещина в сосуде, сквозь которую просачиваются все мои попытки жить в единстве и гармонии с собой и тем, что меня окружает. Если бы у меня была возможность встретиться, поговорить с ним. Нет, не о том, что я хочу быть с ним – это несбыточно, и мечты об этом в прошлом. О том, как он видит этот мир, сумела ли я своей книгой перетянуть его ближе к орбите моей планеты, заставить полюбить её и когда-нибудь потом, в будущем, здесь или в каком другом мире, надеяться видеть его своим желанным гостем. Мне так хочется встретиться с ним потом. Любовь – единственное, что можно взять с собой из этого мира. Мне хочется любить и заражать своей любовью, чтобы мой мир Там был многолюден. Он мог бы стать хозяином мира, которому я положила собой основание здесь, в этом мире. Мы никогда об этом не говорили, но, уносясь в фантазиях в будущее, никогда не ограничивала его земным концом. Это так явственно ощутилось со смертью Серёжки. Второй человечек, трепетно меня любивший, отправился туда, где я наконец отдохну от желания несбыточного, где все, озаряемое Любовью, легко осуществляется. Только не устать любить и тянуть, тянуть за собой наверх, к Свету, к Радости. Я видела в этом своё оправдание, вновь и вновь появляясь в его размеренной жизни. Была тем человеком, который любит его не за что-то и не для чего-то, а потому что любит. Мне не нужны были его престиж, деньги и слава, нужны были глаза, загоравшиеся огнем мне навстречу, это вселяло веру, что мне удается раздувать едва теплящийся уголек живого огня в его душе. Он должен верить в любовь, должен почувствовать её в себе, чтоб именно этим чувством в себе вознестись в свой срок на Небеса. Туда, где я буду ждать его. Земное делает его земным – собственностью тлена, распада, небытия духовного… Почему именно мне приходится сражаться за эту душу? Почему именно меня Небеса заставляют любить его? Три года наблюдаю его одиночество, усугубляющееся день ото дня с возрастанием его земного величия. Поднимаясь вверх по лестнице человеческих ценностей, он опускается все ниже в ад нелюбви, непонимания близких и друзей. Одинокое сердце, отправившееся в бесконечное путешествие, но не знающее направления, куда плыть, чтобы это путешествие не превратилось в бесцельное кружение вокруг необитаемого острова. Надо плыть к любви, тогда земная жизнь оправдана. Иначе, водоворот и вечная гибель…
Мне так захотелось его увидеть. Будь что будет. Пусть бы нам дали шанс прожить мгновение вместе здесь, на земле. Я готова пуститься в неведомое путешествие, прекрасно отдавая себе отчет в том, что могу не вернуться из него к своей прежней жизни. Перечеркнуть все, что оставляю в прошлом, и начать жизнь заново. Я наконец готова поставить на карту все и потерять все, потому что без любви оно уже не имело бы смысла. Будь встреча с ним такой, какой рисовала её в своих самых смелых мечтах, она спасла бы меня от душевного разорения, к которому ведут все мои попытки спасти мой брак, избавила бы от болезненной привязки к мужу, все чувства которого направлены сегодня на другую женщину. Я была бы спасена уже сегодня, уже сегодня обретя надежду на земное счастье. Было бы это счастьем, переливающимся из бытия земного в Вечность? Не знаю, возможно, я потеряла бы право рассчитывать на прощение вечности, нарушив заповеди, и не встретила бы его больше, расставшись со своим телом. Но я готова была и к этому.
Будь все проще и ограничься наша встреча непринужденной и ни к чему не обязывающей беседой, неважно где бы это было, это земля моих предков, я бы чувствовала её поддержку и участие, и такая встреча привела бы меня в состояние эйфорического приятия жизни. Вдали от дома, вдали от мест, в каждый кирпичик которых впечатались флюиды моих страданий, я отравила места, где живу своими переживаниями. Здесь – всё не замутнено и чисто. Здесь все исправится и потечет во мне по-другому. И, возвратившись, этой новой силой в себе я исправлю течения вокруг себя, искаженные мною ранее.
Как же мне вырваться к тебе. Мне так нужна вера в себя. Я обрету её, если получится встретиться с тобой…
Едем с мужем в Харьков, приглашенные другом на день рождения. Никакой другой поездки предположить, ввиду отсутствия у себя денег, не могу. Надо найти свидетельство о смерти Серёжки, бюрократы из газовой конторы требуют подлинник документа, чтобы снять его с учета потребителей газа. Не нашла в киевской квартире, шарю по полкам буфета харьковской – где-то оно должно быть. Среди фотографий Серёжки и остальной своей детворы, иконостасом расставленных на полочках, нахожу спрятанное портмоне и замираю от неожиданности – фантастическая сумма! В глаза сына – Серёжка, это ты осуществляешь мои желания? Просто взять не могу. Наверняка, это Генины или папины деньги. Муж обрадовался находке – вот и есть на что жить в Харькове! Но вспомнить происхождение заначки не смог. По одному опрашиваем всех, кто как-то мог быть к этим деньгам причастен. Действительно, упали с неба. Значит, так тому и быть. Они наши.
Особым светом день рождения Вадика не озарился. Отметила, что все меньше друзей за праздничным столом, все больше «нужных» людей, кого нельзя обойти. Мы пока среди тех, кто нужен. Очевидно, удостоенной чести обязаны, прежде всего, статусу друзей из столицы. Гена раскошеливается на шляпу колонизатора и футболку с фривольным призывом к рыбам и женщинам. Довольный Вадик к концу вечера полностью перевоплощается в предложенный образ рыбака и любимца женщин. Безбашенная пьянка с танцами и песнями. Отрываюсь. Завтра на дачу. После, наверное, останусь в Харькове. Отсюда проще совершить вояж в любую сторону. Просто встречусь с подружками. При муже встречаться не получается, остается ощущение напрасно совершенного вылета из клетки – дальше палочки при входе не полетела. Ломается зуб – вот и повод остаться. Но на даче муж напивается с соседями так, что во мне что-то ёкает, и в последний момент решаю ехать с ним и дочкой. Бодро садится за руль поутру, уверяя, что прекрасно себя чувствует. Верю. Пристраиваюсь рядом, обзваниваю всех, кому успела назначить встречи – отменяю. Погода шепчет. Дорога почти не загружена. Размеренно преодолеваем первые километры пути. Ухожу в полудрему, улетая далеко-далеко в свои мечты и фантазии. Недоумевающе взглядываю на мужа, вдруг очнувшись. Он зачем-то выехал на встречную полосу, хотя никакого препятствия на пути не было. В ужасе вижу, что он просто спит! «Ген! Аллё!» Резко встряхивает головой, просыпается. «Надо же, заснул», - «Давай останавливайся, я поведу», - решительно командую я, благословляя небеса и всех наших ангелов-хранителей, что уберегли от беспечности отправить любимого с ребенком одних, без моего зоркого надзора. Спасибо тебе, Серёженька, Ангел наш!
Неделя пролетает на одном дыхании. Муссирую мечту о путешествии в Закарпатье. Эту мечту проговариваю вслух при Оксане, при муже, когда мы, встретившись на спектакле, отправляемся после к нам пить водку. Она поддерживает меня в этих полетах – сама с тех же мест. Я могу выводить своё соло, зная, что она подпоёт. Чувствую, надо готовить почву, чтоб «Закарпатье», произнесенное в трубку телефона из тамбура трогающегося поезда, не прозвучало громом среди ясного неба. Две недели молчаливого мечтания подходят к концу. Общаюсь с Люсей, сопровождая её в путешествиях по мебельным магазинам и строительным базарам – она продвигает к концу ремонт офиса под свой новый свадебный салон. Между прочим выбалтываю ей о встрече любимого мужа с моей соперницей и о желании развеять наплывшую на меня в связи с этим тоску поездкой в далекие края. Понимающе поддерживает. Авантюрный дух предстоящего путешествия и моё возбуждение передаются ей. Тоже пора ехать куда-нибудь, решает она. Нельзя задерживаться на одном месте и давать мужчине почувствовать себя распорядителем твоей жизни. Он должен всё время чувствовать некоторое напряжение – ускользающая женщина. Вроде вся в твоей власти, а малейший сквознячок, и она взмахивает крыльями, ловя попутный ветер. Так легче добиваться своего, резюмирует Люся. На расстоянии, в разлуке они становятся сговорчивее и соглашаются на совместную жизнь на твоих условиях. Киваю. И рада бы быть образцом добродетели, да только получается полная лажа – чем лучше себя веду, чем менее проявляю строптивость, тем меньше со мной считаются.
Мой поезд и поезд Люси – она едет в Москву – стоят на соседних перронах. Взятые с утра билеты – путешествие копеечное – ещё и поездку в Харьков по возвращении из круиза по западным землям могу себе позволить и даже раскрошившийся зуб отреставрировать. Гуляю! Она приезжает на час позже, чем я. Мне пришлось улизнуть раньше, чтобы не встретиться с мужем. Некоторая неловкость все же присутствует. Сбегаю. Да, мне паршиво, мне совсем не в радость находиться с ним рядом, когда он, совершенно не вдаваясь в тонкости моих переживаний по его поводу, углубляется в собственные по поводу Оксаны. Она, невидимая, всё время третьей среди нас – неотступной тенью в его мечтах. Наивный, он так мало значит для неё. Ей просто лестно нравиться ему, как любой другой женщине лестно нравиться любому мужчине, даже самому непрезентабельному. А мой муж весьма импозантен. И истинное положение его финансовых дел так, чтоб не питать никаких иллюзий, известно только мне. Фасад – красив, внутри – требует починки, реставрации и спонсирования. Сбегаю, чтобы не думать об этом. Звоню обрадовать: «Поехала провожать Люсю на вокзал, ну и решила домой уже не возвращаться», - несколько лукавлю я. «В Москву решила поехать?» - «Нет, Мукачево. В Москву дорого». – «А почему Мукачево?» - «Прямая дорога почти до границы. Через перевал. Львов, Стрый буду проезжать утром. Из окна погляжу пока. Не испугаюсь, значит, как-нибудь в другой раз приеду уже специально, чтобы посмотреть. Я ведь с детства не была в этих краях. Хочется, а страшно, не знаю языка, знакомых никого. Это не то что в Москве – друзей, не успеваю поворачиваться». Муж погрустнел. Неожиданное одиночество. Я воспряла – значит, не всё ещё во мне для него вчерашний день. Но живу уже другим. Предстоящей встречей… или невстречей… Утреннему моему звонку Минотавр обрадовался, это было слышно по голосу.
- Тебе компания твоя ещё не надоела? – начала издалека я, совершенно не представляя, как сообщить ему о своем предстоящем приезде.
- Надоели. Прячемся друг от друга. Стараемся не встречаться. У каждого свой люкс, так что такая возможность есть, ну и личная жизнь у каждого своя.
Опять эта пресловутая «личная жизнь»! Когда же ты на****уешься, радость моя, не мальчик уже. Сверстники детей растят, ракеты в космос запускают, а ты всё девочек на обочинах подбираешь. Достойное занятие для мужчины, давно перешагнувшего возраст Христа. Но ни тени досады в разговор не вплетаю. Даю выговориться, чувствуя, что по общению так-таки истосковался. Пусть хоть в малости мне что-то достанется. Говорит долго, делясь своим курортным житьем-бытьем. Понимая, что сейчас опустошу счет своего телефона, обрываю и огорошиваю новостью – приезжаю завтра. Смех в трубке. Не поверил. Недовольства не почувствовала в голосе, но и радость своеобразная - скорее, растерянность и обычная для него строптивость: «У меня принцип – женщин не брать в путешествия. Это все равно, что в Тулу со своим самоваром» - «Я уже давно на роль самовара не претендую, - (он что, на мгновение меня в воображении в постель уложил?) – так, в качестве веселящего газа или домкрат покачать, или пальцем дырку в днище заткнуть». Шутливо навязываюсь в компанию – он не один, с ребятами. Многодневное приключение на колесах – у нас так много схожих пристрастий. Не хочешь меня сам, повесели мной своих друзей, я не испортила ещё ни одной мужской компании. Но, похоже, в этой роли я его как раз-то меньше всего устраиваю. Ни себе, ни другу. Так ничего и не поняв, выбрасываю из головы до вечера, чтоб не расстраиваться раньше времени. Хотя перспектива прокатиться с ними из курортного городка до Львова воодушевила необычайно. Скорее всего, я сбежала бы от них ещё до наступления темноты, чтобы не распалять ничьих нездоровых фантазий. Но для начала надо хотя бы на встречу его вытащить, а это с приближением вечера казалось мне всё менее и менее осуществимым. Как любой самец, вышедший на охоту, он будет оберегать неприкосновенность своих территорий. А я посягаю на его право отдыхать, сохраняя независимость. Как же он плохо меня знает! Он вообще не знает ничего о Женщине, с которой не бывает скучно. Он спец по «самоварам».
До приезда Люси на вокзал успеваю не только известить мужа о своем путешествии на Запад, но и вконец спуститься с небес на землю со своим героем.
«Приезжаю утром, поезд такой-то, вагон такой-то», - оповещаю его.
- Ты шутишь.
- УЖЕ ЕДУ! Какие на фиг шутки.
- Ну и куда же ты едешь?
Вопрос, отрезвивший и разочаровавший меня. Что ж, ничего не остается, как превратить своё поражение в незначимый для меня ляп. В конце концов, не впервой проигрывать.
- Куда поезд повезет, туда и поеду.
- Странная поездка.
- Ничего странного. Есть Земля, по ней проложены дороги, по ним курсирует транспорт. Должен же кто-то по ним ходить и ездить, в том числе, и бесцельно?.. Мне нужны эмоции. Когда чувствую, понимаю – живу. Путешествия, общение в пути – это эмоции. Объяснила?
- Понимаю.
- Тогда, надеюсь, до скорой встречи, - воспряла я.
- На следующей неделе, - обрубил он.
Я взвилась. По всем страницам смсочной памяти понеслась моя пышущая негодованием мысль, разражаясь уничтожающим сарказмом и проклятиями. Показалась Люся с огромным чемоданом и провожатым. Тот многозначительно посмотрел на пылающий телефон в моих руках и, очевидно, догадавшись обо всем, отошел в сторону, давая нам с племянницей возможность переброситься последними новостями.
- Ну и какого черта я туда теперь еду? – выпалила я.
- Ты зря его известила заранее, надо было как снег на голову.
- Мы бы разминулись тогда, я не собиралась заезжать сразу, хотела побродить, попутешествовать, а уж после, если решусь, заеду. А вышло, видишь, как, почему-то решила позвонить, чтобы удостовериться, там ли он, а оказалось, что они в этот день в обратный путь отправляются.
- И что? Не обрадовался?
- Как всегда. Так обрадовался, что послал на фиг. Вот гнев свой изливаю. Только слать ему этот текст… - ещё раз перечитала: «Упрямство, граничащее с хамством…» Нет, решительно такое послание не следовало отправлять. Он совершенно не представляет, как выглядит со стороны, не понимает, что его прямолинейность воспринимается как обычное хамство. Он уже перессорился со всеми из-за своего неумения контролировать эмоциональность. Пристроиться к толпе линчующих? Ладно, простим и на этот раз. – Нет, этот текст слать не буду, - решила я и набрала коротко: «Отрицательная эмоция… Уговаривать не буду. Послала…» Хватит с тебя моих нежностей, Минотавр. Пошел ты к такой-то матери… - Люсь, я теперь просто обязана поехать. Я хочу показать этому долдону, что я человек не только слова, но и поступка.
Я писала книгу, в которой он был главным героем, возносила на пьедестал и делилась своим миром. Всё, что мне нужно было – это его внимание и согласие быть моей «музой». Всем, что было в моем ведении, владении и власти, я готова была одарить и пожертвовать и не требовала за это ничего взамен. Сейчас всё изменилось. Моя жизнь, мои отношения с мужем забирают у меня слишком много душевных сил. Мне самой сейчас нужна поддержка, помощь друга, опора, а не хамство эгоиста. Еду в надежде, что он передумает, но мало на это рассчитываю. Жаль. Мне хотелось, если и придется завершить эти отношения, сделать это на высокой ноте. Всё-таки, я очень старалась, чтобы это было пронзительно и красиво. Благодарна, что нас свели и дали мне возможность раскрыть себя. Этим человеком я вдохновлялась, одно его присутствие в этих землях, и я решаюсь на путешествие, о котором мечтала десятилетия. Разве не должна я быть ему благодарна? Ладно, не ему, он ни хрена в этом не смыслит, но тому провидению, что свело нас вместе на пятачке кафешки, должна же быть признательна? Вот в качестве большой и жирной точки в этой повести и будет моё путешествие.
- Поезжай, - вдохновляет подружка и, похлопав себя по груди, добавляет, - а там… как сердце тебе подскажет, так и поступай.
Купе спало. Тихо разделась и взобралась на свою полочку. Спать-спать-спать. И ни о чем дурном не думать. Я прощаю тебе твою трусость, мой герой. Прощаю безразличие и безучастие. Мне ничего от тебя не нужно. И ты сам мне уже не нужен. Наверное, на небесах ошиблись, давая тебе меня в пару. Они надеялись, что я смогу пробиться к твоей душе, и что-то в ней на меня все же откликнется. Я очень долго не сдавалась, но завтрашним днем подпишется приговор нашим отношениям. Они так и не переросли в дружбу, так и не превратились в союз любящих сердец. И то, и другое предполагает взаимность, а её я так и не дождалась. Значит, пора уходить. Засыпая, беззвучно, одними губами повторяю молитву, пока окончательно не успокоилась и не улетела в иной мир.
Под утро соседи по купе вышли, и я продолжила путешествие одна до самого Львова. Здесь моё одиночество прервал молодой недоопохмелившийся венгр, какой-то крупный железнодорожный специалист. Он веселил меня рассказами о рельсах, поездах, виадуках и тоннелях, которые мы пересекали. Посвятил в тайны своей семейной жизни. Жаль, не предложил выпить, наверное, мне этого хотелось. Совратил на перекур, посреди оживленной беседы рванув в тамбур. Изводящая себя табачной диетой, таки бросаю курить, не поддаться искушению не смогла, жаль было прерываться.
- Не выходите в Сваляве, - отговаривает он меня, - маленький городок, в нем самом ничего примечательного, там делать совершенно нечего. Все санатории в десятках километрах – в горах. Езжайте дальше, в Мукачево. Там хоть побродить есть где. Старый город, улочки мощеные, дома интересные. Есть куда заглянуть – ресторанчики, магазинчики. Почти приговоренная им на изменение своего маршрута, воодушевляюсь на разговор с проводницей, чтобы продолжить путешествие этим поездом дальше. Ещё час, уже можно договариваться. Дыхание вдруг перехватывает, сердце учащенно заколотилось – что это со мной? Волнуюсь? Ерунда. А может… вдруг понимаю, что не моё, а через расстояние его волнение заставило моё тело трепетать и томиться. Я совсем забыла о тебе, герой. Дорога, милый попутчик, не оставляющий ни на секунду меня без своего внимания. Увлеклась. Забылась. Тоже… решила проехать мимо, не замирая на твоей станции. Развеселилась, представив, как мой зверь мечется в клетке, рыкая на пустые стены своего «люкса», или ещё лучше, гадая на ромашке – ехать-не ехать. Тебе совсем не хотелось плюнуть на свои принципы и помчаться сломя голову на встречу с любимой женщиной? Хочешь, я поверю в это и уйду от тебя навсегда? Так, словно уверена в твоей нелюбви и не умею читать между строк и в твоем сердце? Ты этого хочешь? Что ж ты на это напрашиваешься. Я долго подыгрывала тебе, не принимая тебя всерьез, и потому играла по своим правилам. Но теперь хочу закончить партию, переняв твою манеру игры. Ты оттолкнешь меня в очередной раз, уверенный, что я все равно когда-нибудь вернусь – так было всегда. Но сегодня я летела попрощаться с тобой. Красиво, возвышенно. Решай, дружок – да? нет? Молчишь… Не звоню. Пытаюсь унять сердцебиение. Чувствую тебя. Знаю, о чем ты думаешь. Мне придется выйти на этой чертовой станции, чтобы поставить своим каблучком точку на её перроне и сургучовую печать в своей душе на двери, которой я запираю всё, что связывало меня с тобой. К черту, к дьяволу, к Ангелам Небесным – я покидаю тебя, Мой Герой! Прощай.
- Знаете, я всё-таки решила, что должна выйти здесь, - прощаюсь с попутчиком, - вы очень развлекли меня. Хотелось бы продолжить путешествие в вашей компании, но, увы, должна закончить некоторые дела.
- Удачи! – напутствует Аттила ( «Какое интересное имя, как «Отелло», - «Нет Отелло, это «А-а-а» - сдавленно с хрипом душит себя, - это Шекспир, - а Аттила – король, предводитель гуннов», - «А поподробнее? Я совершеннейший профан в истории». Так мы познакомились). С некоторым сожалением в голосе, прощается, возможно, я вскоре пожалею, что не поехала дальше. Впрочем, сокрушаться по поводу того, что невозможно изменить, - пустое занятие.
Выпрыгиваю из вагона. Поезд стоит здесь всего две минуты. Кажется, я единственный пассажир, кому понадобилось осчастливливать собой эту глушь. Одного взгляда с высоты платформы хватило, чтобы объять им весь городишко. Да-а-а… занесло меня волнами страсти. Повеселела. Не оглядываясь и не шаря по перрону взглядом в поисках затаившегося любимого – его нет здесь – в этом уже почти не сомневаюсь. Но почему бы не поиграть в шпионов, не представить, что за мной установлена слежка, несколько пар цепких глаз ловят каждое мое движение и, не дай мне оплошать и чем-то выдать себя, отметят в своих шпионских протоколах и доложат главному боссу. Включаюсь, играю. Размашисто, уверенно – где-то неподалеку находится автовокзал, надоумленная словоохотливым попутчиком, направляюсь сразу на выход. За мной, подпрыгивая и едва поспевая, симпатичный таксист, жаль, что мне не нужно туда, куда он предлагает отвезти.
- Я уже приехала!
- Не может быть. Вы не здешняя.
- А что, вы всех знаете?
- Не всех, но таких, как вы, здесь нет. Так скажете, куда вам?
- Говорю же, приехала я уже…
Моросящий дождик прибивает мою грусть к земле и не оставляет от неё следа. Мне не грустно. Досадно? – да. Не понята, неоцененна, от меня отмахиваются как от надоедливой мухи, не понимая, что теряют девчонку, которая могла бы быть закадычным другом и верным спутником на долгой жизненной дороге. А после – добрым ангелом-хранителем. Впрочем, разжаловать себя не во власти. Наверное, там, наверху, знают, что, когда, какой срок вызревания чувств у каждого. Так долго мучить меня его безответностью и все равно не позволять оставить этот пост? Когда это кого я любила так бессмысленно долго без взаимности? Дозрела до самоотречения и самопожертвования? Или просто этому фрукту нужен более долгий срок созревания, чтобы он хотя бы поверил в само существование таких чувств? Из какого ты мира, Минотавр? Откуда твои клыки, рога и панцирь? Узнаю ли я тебя в истинном твоем обличии?
- Девушка, хочу поехать в Мукачево, но не очень представляю, как это можно сделать, - продолжаю разыгрывать инопланетянку на автостоянке. Кассир выбивает билет – если бы мне пришлось подтвердить свое здесь присутствие, то к железнодорожному, его я могла купить и в столице и не поехать никуда, мало ли прихотей у богатенькой дамочки, теперь ещё и этот – автобусный, с надписью крохотными буковками «Свалява». Аллё, Герой, я рядом, совсем близко, хоть икни мне на радость.
«Квелый городок эта Свалява. Может, Мукачево зацепит. Счастливо оставаться. Не болей» – это чтоб действительно икнул. Телефон брызнул ответом тут же. Ты что, грел его в своих руках и ждал известий от Прекрасной Дамы? Утешусь такой фантазией, попробуй запрети мне мечтать. «И тебе не подкачать», - совершенно солдафонский ответ. Напутствие для кобелей перед большой охотой на сучек. Я-то здесь причем? «Обойдусь как-нибудь без твоего «благословения», - фыркнула я и тут же получила дерзкое: «Не хами», - в ответ. А он-то что себе позволяет, сукин сын такой! Нет, не сукин… сын Ольги Дмитриевны… прости меня, бедная женщина… Кажется, это я второй день внимаю хамству и делаю вид, что ничего особенного не происходит. «Взаимно», - положила конец нашему общению, искренне уверенная, что сегодняшняя отрицательная эмоция станет переполняющей моё беспредельно ангельское терпение каплей, которая поможет мне расстаться с Героем, по меньшей мере, на срок, достаточный, чтобы завершить земной путь. Очень захотелось наказать его своим уходом.
Наказать можно потерей того, что дорого.
Он не дал мне утвердиться в том, что я хоть сколько ему дорога.
Если бы не рассказы друзей… правда, они могут придумывать несуществующее… я бы думала до сих пор, что ничего для него не значу… А может, так оно и есть…
А надо ли мне что-то значить для него? Зачем он мне? Я делала то, что хотела и могла, мне нравилось любить и писать об этом, нравилось вводить его в смущение своими признаниями, мне хотелось, чтобы он улыбался как можно чаще, и мне это удавалось. Я знала его таким, каким его знают только очень близкие люди. А может, таким, каким его никто не знает. И очень много теперь в нем того, что он узнал о себе из моей книжки. Мне кажется, с какого-то мгновения он начал мне верить и видеть себя моими глазами.
Чего ещё желать от невозможного союза Минотавра и Красавицы, отданной ему на съедение? Теперь только вырваться из его лап и по ниточке, предусмотрительно прихваченной с собой в его логово, выбраться из лабиринта, навсегда похоронив мечту о превращении Зверя в Ангела…
Автобус медленно ползет по предгорьям Карпат, подбирая путешественников. Ноги отсырели. Обувь оказалась слишком хлипкой и неприспособленной для ходьбы по лужам. Абстрагировалась от дискомфорта в ногах, не думать - быстрым шагом согреюсь. Намокну – высохну в поезде.
Мукачево обаял средневековой похожестью на маленькие городки Италии, виденные нами позапрошлым летом. Мощеные улочки, разноцветные двухэтажные домики. Старый костел. Зайти не успела, отвлек подошедший к остановке автобус с надписью «жд Вокзал». «Определюсь со временем отъезда и вернусь», - подумала, впрыгивая на площадку почти тронувшегося автобуса. Билеты у меня есть, но на очень позднее время. Совсем в неопределенность ехать не могла, рано возвращаться – тоже не хотелось бы заранее обрекать себя на невозможность приятных неожиданностей. Но раз уж мой герой сошел с дистанции, придется переиграть и все-таки уехать засветло. Легко решилось, но времени на возвращение в город не осталось. Посижу в каком-нибудь кафе, решаю я и, обойдя все заведения на привокзальном пятачке, останавливаю свой выбор на симпатичном хозяине одного из них. Больше зацепиться не за что и не за кого.
- У вас борщ вкусный?
- Шо пани каже?
- Борщ, спрашиваю, вкусный у вас? В меню у вас написано «борщ».
- Не знаю, пани, какой борщ, но «брвлщгав…» - произносит он полную для меня невменятицу на своем языке, - очень вкусный.
- Мне это самое, что вы сказали, и ещё сто грамм водки. Какая у вас есть?
- Я налью пани самой лучшей водки, - уверяет меня хозяин, - пани может присесть.
Оглянувшись, замечаю свободный стол вдоль стены – огромная деревянная столешница и скамья с высокой спиной. Невдалеке компания местных выпивох, очевидно отмечающих освобождение от облагораживающего влияния оставшихся дома жен. Захмелевшие, притихают и приосаниваются, когда, разоблачившись, сажусь напротив. Внимательно смотрят на поставленный передо мной граненый стакан с водкой, потом переводят взгляд на «пани». Пани томно берет стакан в руки и подносит его к губам. Закуску с непроизносимым названием мне ещё не принесли, а выпить уже хочется непереносимо. Чувствуя пристальное внимание зрителя, внутренне содрогаясь, делаю маленький глоток. Потом ещё и ещё. «Пусть думают, что я «боржоми» попиваю», - нахально наполовину опустошаю стакан, не закусывая и не занюхивая, ставлю его на стол и шлю ослепительную улыбку через зал сочувствующей аудитории. Они заглатывают воздух открывшимися во время представления ртами – пани явно не поняла, что она пьет, – и одновременно все отводят взгляды в сторону. Подступившее опьянение спасительно отключает во мне и комплексы, и интерес к их компании, и даже досаду на оконфузившегося в моей биографии героя – я вышвырну его имя к чертовой матери из своей летописи! – разудало подписываю ему окончательный приговор. Прощу и вычеркну. Струсил! Он просто струсил. Испугался за свою задницу перед друзьями. Высмеют, назовут бабьим угодником. Дурак, неужели статус «великого ёбаря» дороже? Всех не перетрахаешь. Всё равно сойдешь с дистанции. А друга в моём лице ты потерял… Я наивно считала себя твоим другом. Пустое… не воротишь… пошел ты к такой-то матери… Опустошаю стакан, заедаю месивом, приготовленным местным поваром. Не понимая ни вкуса, ни того, из чего это приготовлено – много-много разного мяса в горячем жирном бульоне. Мне бы ещё водки. Но не решаюсь возобновить заказ. Ведь не напиться, только согреться хотела…
Меняю карточки в телефонах. Муж забрасывает смсками, интересуясь, когда собираюсь вернуться. Перезваниваю. «У меня разрядился телефон, поэтому не смогла ответить сразу» - «Я скучаю, возвращайся скорее» - «Взяла билет на дневной поезд, здесь совершенно нечего делать, а путешествовать дальше в такую погоду неуютно, поэтому вернусь рано» - «Тебя встретить?» - «А хочется?» - «Да» - «Тогда, да». Делюсь впечатлениями, возбужденно и радостно расписывая увиденные красоты. «Мы приедем с тобой сюда вместе, оказывается, это совсем не страшно» - «Да, весной, на машине, обязательно», - соглашается муж. Дожить бы до этой самой весны. В своих печалях я уношусь так далеко от земных радостей, что кажется, с жизнью связывает тоненькая ниточка, дуновение ветра – и она оборвется. Дожить бы до радости. До беспечной светлой радости без ощущения ножа в спине и страха оказаться выброшенной на обочину. Впрочем, какая малость! – быть выброшенной на обочину этой жизни. Страшно не оправдать чаяний Небес и, будучи вписанной рождением своим в Книгу Жизни Вечной, не удостоиться стать Ангелом, затеряться меж мирами и исчезнуть… одолею, справлюсь, главное – жить, жить, жить…
Верхнее место последнего купе у туалета. Только поставив свою дорожную сумочку на полку, понимаю, почему таким сочувствием светились глаза билетерши. Она заранее соболезновала моему обонянию. Но усталость вершила свое. Сосед, с толстой золотой цепью на шее, чем-то напомнивший внешне Вадика, недолго мучил общением, кратко рассказал свою биографию и предложил улечься спать пораньше. Уже темнело. Согласно и радостно кивнула. Хотелось быстрее взгромоздиться на свою полку и углубиться в чтение. Книга о счастливой семейной жизни и гармонии в супружеских отношениях явно становилась все актуальнее. Хотелось до встречи с любимым мужем подковаться теоретически, дабы взыскать с него все, что положено любимой жене. Я-то теперь полностью свободна для целеустремленного движения к семейной идиллии. Но покойное сопение носов моих соседей, едва успевших задремать под тихий шелест моих страниц, прерывается неожиданным вторжением непрошенных гостей. Из какого-то, весьма удаленного от нашего, вагона пришла ватага молодых парней, явно не намеренных отдаваться во власть Морфея в столь раннее по часам время. Односельчане моего в цепях соседа. Шумно приветствуют «Вадика», вопросительный взгляд на мою полку: «Вы позволите?» Да, пожалуйста! С моей глухотой ничего не стоит не замечать шумного соседства и продолжать впитывать бесценные знания со страниц бестселлера. Но последний по очередности вхождения в купе гость решает, что должен развлекать скучающую даму на верхней полке, и, игнорируя призывные возгласы товарищей, что-то разливающих по пластиковым стаканчикам, остается верен своему выбору часа на три путешествия. Хочется смаковать и перекатывать сладенькими леденцами во рту все слова, что говорились, согреваться огнем желания, разгоравшегося в глазах и отмечавшего тоской несбыточности взгляд пришельца. Но об этом нельзя…
- Степа, шо ты встал, сидай.
- Отстаньте. Я поговорить хочу.
Красивый мальчишка замирает как вкопанный и, чуть придвинувшись, смело кладет свои горячие ладони мне на руку и прикрытое одеялом бедро, выдыхая как давней знакомой:
- А что ты читаешь?
- Книгу.
- О чем она?
- О том, какие мы с вами разные.
- Разве?
- Конечно.
- А можно? – вопросительный взгляд на обложку и снова влюбленно в глаза.
- Мужчина, видя привлекательную женщину, сразу представляет, как тащит её в постель. А женщина в это время думает о том, как бы подробнее рассказать ему о своих чувствах, и ждет от него готовности погружаться в её сложную душевную организацию.
- Это здесь так написано?
- Почти.
- Неправда. Мы не все такие. Поговорить тоже приятно.
- Степан! – опять призывно снизу, - тебе наливать?
- Отстаньте, - отмахивается он, - я тут интересного собеседника нашел.
На двадцатой минуте я уже изучала его паспорт.
- Так вы неженаты?
С фотографии на меня смотрит взрослый мужчина, мало похожий на того симпатяшку, который чуть не прописывается на моём спальном месте. Где работает, живет. Узнаю все, почти не расспрашивая.
- Зачем ты мне все о себе рассказываешь? – незаметно для себя снимаю ограничительный барьер, переходя на «ты». Впрочем, чуть раньше было основание.
- Я хочу угостить тебя, давай я приглашу тебя в ресторан?
- Вы хотите меня накормить?
- И напоить. Совсем чуть-чуть, чтобы стать немножко ближе.
- И раскованнее? Боюсь, разочарую отказом.
- Почему?
- Уже взобралась на свои небеса, разоблачилась и единственная причина, по которой я могу с них свергнуться, ещё не наступила.
- А как уговорить тебя сойти вниз?
- Никак. Говорю же, бессмысленно. Пока мне не захочется в соседнее с нами помещение, не спущусь.
Опешил от неожиданной откровенности, но тут же забыл о смущении.
- А можно угостить тебя чем-нибудь прямо здесь?
- На вокзале уже угостила себя сама и, думаю, мне этого достаточно.
- Не отказывай мне. Я от души.
- Тогда ладно.
- Коньяк? Виски?
- Не-е-ет. Хорошее – дорого, дешевое – себе дороже. Давайте будем пить водку.
- Водку?! Я мигом! – радостно разворачивается и исчезает в проеме двери. Возвращаюсь к книге. Не успеваю прочесть и страницы. Он появляется с тремя пластиковыми стаканчиками на пороге купе. Две водки и сок. Протягивает один из стаканов. Беру его в руки, но тут же возвращаю и протягиваю руку к другому.
- Осторожность?
- Не помешает. Надеюсь, водка без питательных добавок?
- Всё, как полагается – клофелин, антидепрессанты, слабительное. В сок тоже подсыпал.
- Как хорошо мы понимаем друг друга.
По глоточку, после каждого обмениваясь стаканчиками, добираемся до дна, договариваясь в тостах до взаимности. Водка растворяется в организме, лишь слегка подрумянив щеки.
- Ещё?
- Достаточно. Если цель – развязать мне язык, то для этого мне пить не надо. Если что-то другое, тем более. Чем больше пью, тем жестче отказываю.
Зачем подвергать себя риску. Мне достаточно уже тех приключений с незнакомцами и приятелями, в которые я вляпывалась по неопытности и недостатку жизненного опыта. Не хочется новых экспериментов. А мальчик очень даже симпатичный. Мозги есть, разговор поддержать умеет, штампами не отягощён. Милый собеседник.
Собеседник всё чаще поправляет вне зоны моего зрения – под полкой – свои джинсы. Что-то ему мешает в его штанах.
- Расслабьтесь, молодой человек, дышите поверхностней, это поможет.
По ехидному смешку, прошелестевшему по нижним рядам зрительного зала, понимаю, что мы не одиноки, и за происходящим над головами наблюдает не одна пара глаз и ушей. И тут мне по-настоящему остро понадобилось в соседнюю залу.
- Извините…
Присаживаюсь на полку и начинаю через голову натягивать юбку. Неожиданно в нашем довольно шумном купе наступает гробовая тишина. Стянув наконец юбку с лица, замечаю уставленные на меня снизу несколько пар мужских глаз и открытых ртов. Везет мне сегодня на внимание.
- Почти стриптиз! Господа, а где же музыка? – громко на всё купе провозглашает застигнутая врасплох дама. – Прошу вас, закройте рты. Дует!
- Извините… извините…
Толпой повалил к выходу зритель. В купе остается один лишь неугомонный Степа. Понимаю, объятий не избежать, но бесстрашно ныряю вниз – зов природы! Нет, не к самцу – к вожделенной туалетной комнате… Моё соскальзывание вниз действует на него парализующее. Что-то он себе, исходя из проступающих сквозь одеяло контуров и силуэтов, конечно же, рисовал в воображении, но реальность, прошуршавшая в такой близости и доступности – он едва успевает опомниться и в последний миг ухватиться за что-нибудь в этом струящемся с вершин потоке, - видно, превзошла ожидания.
- Какая… ты… - захлебывается восхищенно, - не ожидал…
- Знаю, - уже в метре от него, поправляя обвившееся вокруг ног и сбившееся на бок оперенье, отвечает заморская птица.
- Нет, честно… ты не знаешь… таких не встречал никогда…
- Да знаю, знаю… но все равно, спасибо…
Пытается подойти ближе. Протягиваю руку и останавливаю это движение.
- У меня старческая дальнозоркость. Подходишь – расплываешься в глазах. Хочешь запечатлеться в моей памяти, стой, где стоишь. Ты тоже…ничего.
Откровенно разглядываю его, чуть наклонив голову набок.
- Зачем наговариваешь на себя?.. Девочка… А можно тебя поцеловать?
- Стой, где стоишь. Расплываешься…
- Ну, всего один поцелуй?
Покачала головой. Достала полотенце с полки. Всё-таки как-то вырваться. Он перегородил собой проход. Говорит, говорит, медленно приближаясь. С улыбкой внимаю признаниям. Красиво. Ласково. Волосы – шелк. Губы – лепестки розы. Смешно. Он на пять лет старше моего сына. Вот возьму и поверю. Захлебнусь от радости и восторга с самоё себя, а утром вернусь в свои морщинки, седину и одышку, как в лягушачью кожу. И мой Иван Царевич отпрянет в ужасе – и с этой жабой я провел ночь? «Недолго мне носить эту кожу», - подумала лягушка и легким прыжком одолела метры, отделявшие её от дверей купе, запечатлев по пути поцелуй на щеке своего воздыхателя.
- Так ты ещё и не брит! – бросаю на ходу озадаченному моим бегством мальчику, замечая, что двери были заперты на замок. Кажется, здесь предполагалось что-то более серьезное, чем сцена из детской сказки.
Сигаретный дым – тамбур не закрывается, многочасовое вдыхание миазмов туалета сделали свое черное дело. Изображать легкое дыхание – резерв организма исчерпался. В туалете привожу себя в порядок: помимо прочего необходимого ритуал снятия спазма в бронхах. Сначала лекарство. Теперь тщательно выполоскать рот и горло, иначе быстрая потеря голоса - лекарство слишком травматично для голосовых связок. Кажется, я в порядке. Несколько секунд постоять, глядя на себя в зеркало. Зачем я придумываю себе возраст, зачем соглашаюсь стареть в мыслях, если за последние двадцать лет внешне почти ничего не изменилось? Боюсь быть смешной? Я научилась быть Женщиной. Разной. И юнец, и старец находят во мне то, чего им не хватает в других женщинах. И теряются в той временной определяющей, фиксирующей возраст. «Женщине столько лет, сколько лет её любовнику», - сказала одна известная женщина. Так зачем… зачем я позволяю собственным мыслям и словам старить себя. Пусть мой возраст определяется возрастом того мужчины, который рядом со мной. Как просто. Лишь растворить в себе на время всех остальных женщин…
Выхожу из туалетной комнаты, не задумываясь, промокаю губы полотенцем и замираю, перехватив взгляды столпившихся у входа в наше купе ребят – что они подумали?! – соображаю мгновенно и стушевываюсь, проскальзывая мимо них к себе. Заходят следом, рассаживаются. Мой Степа сидит грустно среди своих собратьев по молодости со вздыбившейся ширинкой. Не одна я озабочена этой картинкой. Сосед рядом, хлопает его по ноге:
- Ну и как вы тут… поладили?
- Ребят, я и так, и так её приговаривал, - растекся в откровенности мой Иван Царевич, - она ни в какую. Не получилось ничего.
Ну, слава тебе! Спаситель ты мой. Эта толпа хоть подозрения насчет орального секса с меня сняла.
- Братья, - возглашаю я, - как я могу предпочесть кого-то из вас? Сдамся одному, очередь из остальных выстроится.
- Ну, что вы, - загудел мой улей, - зачем вы о нас так плохо думаете.
- Разве это плохо? – возразила пчеломатка, - напротив, размечталась.
Степаша, шутливо спроваженный в передачу «Спокойной ночи, малыши», сник и до конца вечера сидел, насупившись…
10 декабря 2007 г.
Или обе ноги левые, или погода за окном такая, что дальше пробуждения в сторону жизненного оптимизма сдвинуться не удается. Не знаю. Проснулась как всегда от утреннего вопля голодного кота. Нёма отмечает радостью уход собаки на прогулку, требуя дополнительной порции корма. Ему удается водить меня за нос, думает он своими кошачьими мозгами, потворствую его хитрости, вырабатывая рефлекс у него, а у себя привычку рано вставать. Завтрак для мужа и дочки, сына везти к третьей паре. Так почти каждый день. Обычно кручение на кухне растягивается на пол дня с плавным перетеканием в уборки, стирки и прочее. Тяну время, прикидываюсь сама перед собой, что это и есть моя жизнь. И не пишу потому, что нечего сказать, а рассказывать – и подавно! Расписывать, как проходит день домработницы? Увольте! А остальной жизни лишила себя из страха потерять кров и кусок хлеба. Так?..
В голове рой мыслей, стихающих в повседневных хлопотах, чувства забиваются обыденностью. Из всего многообразия жизни оставляется лишь узенькая полоса света под названием семейный очаг и всё внутри подавляется и усмиряется во имя него…
Опять утро. Опять подавленность чувств и тупое забивание себя деятельностью. Не думать, не мечтать, не оценивать. Жить. Жить. Жить.
Прилегла на койку. Очень хочется спать, но заснуть – лишить себя продуктивных утренних часов. Наметила сегодня всё же отвернуться от повседневных трудов и доставить себе радость общения с собой. Никуда не пойду. Буду писать. Я не выписалась и не исписалась. Мне по-прежнему очень многое хочется сказать. Переполняет. Событий никаких, но они никогда и не были нужны, шла на поводу предполагаемого читателя, разбавляя мысли некоей видимостью сюжета. Сюжеты в моей прозе – мыльные пузыри, не более того. Пишу не о том, что происходит со мной, а о том, что происходит во мне. Не действие, а отражение этого действия в душе.
Взглядом по фотографии Серёжки. Скоро год, как он покинул меня. Неужели прошел год? «Год прошёл, как сон пустой…» - у Пушкина, как это верно. Я не заметила, как перепорхнула через этот год. Так высоко взлетела, так недосягаемо для всего земного парила, что бесконечный для земных жителей год показался одним мгновением. Прикосновение Вечности. Оно так сокращает сроки земной жизни.
Слезы сами наворачиваются на глаза.
Плачу немного, но часто. Нет боли, нет безутешности. Тоска. Так хочется, чтобы срок разлуки моей с ним сократился до мгновения. Но это – призывание смерти. А этого делать нельзя. Благодарить. За каждый подаренный день. Каждый новый день – отсрочка. Время, чтобы покаяться и приблизиться к Вечности. Не готова. Несовершенна. Столько неразвязанных узлов и неразрешенных вопросов. Столько страстной привязанности к земным вещам.
Утираю слезы и снимаю с полки книгу. «Как живут наши умершие, и как будем жить мы после смерти». Купила её во время одной из поездок, в монастыре. Недолгое чтение, и смаривает сон. Успеваю помечтать о том, что приснится, конечно же, что-нибудь утешительное. Но вместо этого оказываюсь…
…в салоне собственного автомобиля в компании друзей своего сына. Дочка едет в другой машине с подружками. Путешествуем по Прибалтике. Дело к ночи, въезжаем в старинный город, когда-то в одном из снов я была здесь же, и даже здесь же останавливалась. Над крышами невысоких, в три этажа, домов – флюгера и в отдалении шпили ратуши. Это Вильнюс, вспоминаю я, хотя мой Вильнюс из сновидения совсем не похож на этот город наяву. Въезжаем во двор. Дочка неумело паркует свою машину рядом с моей. Поучаю её, отчитываю за неумение владеть нужными педалями, но быстро понимаю неуместность ссоры в чужом городе. Размещаемся все в какой-то зале. Мы не одни здесь. Какие-то женщины, дети, много беспризорников. Ощущение вокзальной неуютности. Что-то тревожит и гнетет меня. Не могу собраться с мыслями. Рассеяна. Обнаруживаю, что забыла свою сумку в одной из предложенных нам для осмотра комнат. Возвращаюсь, но не нахожу её. Тихое сомнение. Может, я забыла её в другом месте? Через какое-то время поисков, когда мне уже начали рисоваться картинки бедственного прозябания в чужом городе без документов и денег, сумка находится. Но это не утешает, потому что в ней не оказывается ничего ценного, что было. Тут становится по-настоящему не по себе. Понимаю, что мы стали заложниками чьей-то злой воли. В чужом государстве без документов, денег и… без ключей от наших машин. Бросаюсь на стоянку – машин: ни моей, ни дочкиной. Неожиданно успокаиваюсь. Надо позвонить мужу, оставшемуся дома, и сыну, где-то празднующему с друзьями приезд. Но на мои звонки мужу в телефоне радостно и не по обычному для операторов тексту отвечают, что такой-то абонент «ну, совершенно для вас не доступен», сын поднимает трубку, и деньги на моём счету мгновенно заканчиваются. Невероятно расстраиваюсь. Заплаканная, не могу сдержать рыданий, хотя в голове спокойно выстраивается план действий. Документы. Что ж, придется восстанавливать самой. Машина. Застрахована. Надо сообщить в милицию. Во сне вспоминаю – у них, кажется, полиция. «Не связывайся, бесполезно», - кто-то из нашей путешествующей группы сбивает мой боевой дух. Ухожу от всех. Не мешайте мне горевать и бороться за выживание! Спускаюсь по винтовой каменной лестнице глубоко под землю.
Я вспомнила этот город!!! Здесь я искала когда-то своего Серёжку, он был ещё жив! Нашла его в каком-то подземелье, вход в которое был на оживленной городской площади. Вырвала из лап маньяка, любителя маленьких мальчиков. Как давно я видела этот сон. То-то мне так трудно было вспомнить, откуда я знаю этот город…
Спускаюсь по винтовой лестнице вниз, не решаясь следовать дальше вглубь, замираю на одной из площадок, где возле столика печально пьет наряженный в клоуна артист, с такой же, как и он, куклой на столе. Рядом ему что-то внушает худощавый небольшого роста мужчина, похоже, распорядитель кафе. Светлая рубашка с расстегнутой на вороте пуговицей, полотенце на согнутой в локте руке. Большие голубые глаза с похотливо дерзким выражением во взгляде. Останавливаюсь возле них – помогите мне вызвать полицию. Выслушивают мой прерываемый рыданиями рассказ, завершаемый моим горьким ироничным: «Мне впору искать себе у вас работу, чтобы прокормиться, пока моя проблема не будет решена». «А я готов тебя взять», - смотрит на меня в упор хозяин. Прекрасно понимая, какую работу он мне сейчас предложит, отпрянываю, но пытаюсь отшутиться: «Да старая я уже для такой работы». «Почему же, Ира, - когда он успел узнать моё имя, настораживаюсь я, - вы вполне нам подходите. Снимите, пожалуйста, это». Берет меня за низ огромного бесформенного свитера, в котором я стою перед ним. «Не надо!» - «Снимите, снимите. Я хочу на вас посмотреть». «Было бы на что смотреть», - возражаю ему. Но какая-то дерзкая идея приходит мне в голову. Я не обязана расплачиваться телом за кусок хлеба для своих детей. Но я умею делать своим телом то, что мало кому удается. Смело снимаю с себя свитер. «Я согласна работать у вас. Это будет не стриптиз, но ваши клиенты останутся довольны»…
На часах половина одиннадцатого.
- Черт! Егор! Мы проспали.
- Так ты что, отвезешь меня?
- Если мою машину не увели, то да.
Это был сон. Всего-навсего сон. Он развеивается, но голова кружится так, словно я только что опорожнила полбутылки шампанского. Глаза опухли от слез. Я плакала по-настоящему? Ах да! Засыпая, оплакивала нашу с сыном разлуку. И такая фигня вместо встречи с ним? Описывая сон, вспоминаю этот город. Да, на его улицах я когда-то искала следы пропавшего без вести сына. И нашла его в логове педофила. Помню, как счастлива была по пробуждении – такой ужас мог только присниться. Это так страшно - потерять его… Сегодня его уже со мной нет. Самое страшное, что только могла себе представить в самом дремучем кошмаре, произошло. Пережила, живу, одному Богу известно, как и чем, дальше. А подсознание навеивает этот сон с посещением города-призрака, который разлучил нас тогда…
…Воодушевленный «провалом» Степана, ближе подсаживается его приятель.
- Можно?
Не стала забираться сразу на свою полку, не желая светить стройными конечностями перед всей вдохновленной на сексуальные подвиги подогретой алкоголем компанией. Посижу, не возражаете? – спрашиваю глазами своего соседа по купе. Пожалуйста, кивает тот согласно в ответ.
- У меня как-то был роман с одной женщиной, - доверительно чуть не в самое ухо начинает мой новый собеседник. – Когда познакомился, думал ей лет тридцать. Выглядела шикарно. Совсем девчонка. Она с кем-то пришла тогда, мы в компании встретились. Посмотрела на меня так… и я все понял. Подхожу потом к ней. Говорю, можно я провожу? И она… соглашается!.. Это была такая ночь… У меня такого секса до этого не было, ни с кем. Я потом уходить. Она отпускает. И смотрит так… не пойму… А она говорит. Я уезжаю, но хотела бы опять тебя увидеть… завтра. И я пришел к ней. И опять… такая ночь… такая… Если бы сама не призналась, что ей сорок два, никогда бы не подумал. Дочь у неё взрослая. А я вот до сих пор забыть не могу… А тебе сколько лет?
Его руки на протяжении всего рассказа поглаживают мою коленку, все настойчивее пытаясь перейти обозначенную краем одергиваемой мною юбки грань.
- Много, радость моя, много.
- И всё-таки? Сорок?
Ну вот, начал с такой запредельной цифры, что кокетничать сразу расхотелось. Эх, салага! Понятно, что с его двадцатью с куцым хвостиком годами все, кому за тридцать, древними старухами кажутся, но мог бы дать хоть десяток лет фору. Покачала головой.
- Сорок два? Сорок четыре? Сорок семь?
- Шестьдесят восемь! – резко оборвала его демонстрацию знания натурального ряда чисел, решительно прекратив демонтаж своего престола. Никаких шансов мне не оставил!
- Ты молодец! – почему-то восхитился он. Поверил, что перед ним старушка Изергиль?
- Стараюсь…
- А вот скажи… - он пододвинулся ещё ближе и зашептал почти в самое ухо, - ведь хочется молодого тела?
Мне стало смешно. Утолить жажду губ прикосновениями к нежному, юному и прекрасному я могу, целуя своих детей. И там я получаю искреннее прикосновение в ответ, лишенное презрения и отвращения к моим морщинкам. Наивность, беспардонная вера во всесилие молодости. Ладно, прощу мальцу его дерзость.
- Нет, не хочется.
- Ну, как же. Честно скажи. Ведь хочется!
Рассмеялась уже открыто.
- Да нет, солнышко, не хочется. Молодое тело – доступный товар: легко находится и дешево продается и, увы, быстро портится. Союз, скрепленный верностью, дорогого стоит, и удовольствия в нем глубже и больше. Знать каждую черточку, улавливать малейшее изменение чувств, угадывать мысли близкого человека… испортить то, что взращивалось годами совместной жизни, ради сиюминутности сомнительного удовольствия с молодым телом? После разрушенное единство трудно восполнимо. Так стоит ли размениваться? Разве не так?
К нашему разговору внимательно прислушивается мой сосед по купе. Вижу это и последний вопрос обращаю к нему. Кивает. «Да, правильно». Даже если в его жизни было иначе, сегодня он хочет быть в стае, летящей в небеса
- Так что, свое молодое тело можешь предложить кому-нибудь другому. Не обидишь.
- И всё равно… Знаешь… - его руки опять теребят мою коленку, - я понимаю, тебе много лет… - да что он прицепился к моим годам! Да-да-да, мне очень много лет, - но ты такая хорошая. Честно. Ты очень хорошая…
«Тебе много лет, но ты такая хорошая» - хорошо прозвучало, я даже готова простить ему его бестактность. В конце концов, я действительно не юная девушка, и мой возраст давно прописался на моём лице.
- За вторую часть твоей фразы, я готова простить первую.
- Ты мне очень нравишься. А можно я оставлю тебе свой телефон, а ты мне позвонишь как-нибудь?
- Вряд ли я позвоню тебе, - усмехнулась я.
- Я могу тебе пригодиться.
- Интересно, в каком это качестве?
- Я за любую работу берусь.
- Это уже интересно. И чем же ты сейчас занимаешься.
- Сейчас перегоняю автомобили.
- Но это же криминал. Ты же не будешь отпираться, что ваши машины не всегда легального происхождения?
- Ну… в общем-то, да, - потупился он.
- Видишь. И зачем же мне лишать себя безмятежного сна?
- И всё же…
- Лучше я дам тебе свой телефон, - неожиданно расщедрилась я, - будешь в наших краях, захочешь, звони.
Продиктовала свой номер. Пытается набрать.
- Сейчас не отвечу. Батарейка села. А номер действующего телефона не знаю.
Телефон дала без лукавства, не изменяя цифр. Прекрасно понимая, что вряд ли поездное знакомство перешагнет за пределы прокуренного тамбура.
- А под каким именем мне тебя записать?
- Хочешь, пиши «Сиана».
- Сиана… Сианочка. Красиво. Спасибо…
- Спокойной ночи. Вы не собираетесь расходиться?
Ещё недолго пожужжав внизу, компания сошла на нет и разбрелась по вагонам.
Моё путешествие спокойно разрешилось крепким сном. Никто не мучил мой телефон признаниями и предложениями заняться этим немедленно. Как тогда, когда я уезжала из Москвы. Признаюсь в этом лишь теперь, в надежде, что неусыпное цензурное око моего мужа утомлено моими невинными рассказами и потеряло бдительность. Растревоженное моей недоступностью, воображение Миши рисовало в распаленном фантазиями мозгу гнусные картинки соблазнения и порабощения строптивой подружки. Его несло, а я, смариваемая сном, едва успевала читать, краснеть, мокреть и стирать милые непристойности своего друга, в изобилии льющиеся в память моего старенького телефона. Утром – встреча с мужем. Он ни в жизнь не поверит, что между нами ничего не было, если прочтет хотя бы пару слов из этой канонады. Виртуально соблазненная и вылизанная со всех сторон, с трудом фокусирующимся на экранчике взглядом распознаю его бессильное прощальное: «Я люблю тебя», - и выключаюсь, чтобы утром едва успеть поменять карточку в телефоне и остановить этот поток отчаянных признаний… Ничего не было. Я уехала и забыла о нем. Заставила себя забыть. Нам всем проще так. Не вспоминать. Не мешать другим жить в наших жизнях и распоряжаться нами как своей собственностью…
Тетрадь 37. Миннезингер. Маншук. Минотавр. - Прощание.
Преувеличенно возвышенное отношение к тому, что происходит внутри.
Мне кажется, не давая себе опускаться до уровня червя, живущего удовлетворением основных потребностей и ведомого инстинктами, я поднимаю собственную планку-опору, стоя на которой, виднее - небо вот оно, над головой, - Бог? – вот Он, в моей душе, молчит пока, но позволяет мне говорить с Ним, давая надежду быть услышанной. Я настраиваю свою душу на общение с Ним в Вечности. А жизнь вокруг меня подстраивается под меня, мирясь со строптивым нравом не желающей распрощаться с иллюзиями идеалистки…
Миннезингер.
11 декабря 2007 г.
Почти год ничего не пишу о Миннезингере.
Расстались. Сейчас уже можно рассказать об этом. Времени прошло достаточно, чтобы не хотелось ёрничать, вспоминая об этом.
Я позвонила ему спустя недели три после похорон сына. Он ничего не знал об этом, посокрушался, посочувствовал и предложил встретиться. Они с друзьями собирались посетить могилку своего друга-поэта, почившего несколькими годами раньше. Настроение заупокойно-возвышенное, решила, что ещё одним кладбищем больше - хуже мне не станет, согласилась. Мои уже вписались в прежний круг друзей и сослуживцев, распыляя только что пережитое горе по многолюдью. Я осталась наедине со стенами дома, где каждая пылинка и трещинка напоминали о сыне. Быть одной – плакать. Плакать ещё не могла себе позволить, понимая, что все душевные силы вытекут слезами. Позвонила и пошла на «свидание».
Миннезингер встречал на выходе из метро. Скорбный вид, трогательная забота.
- Хочу познакомить тебя со своими друзьями. Но нас ждут на другой станции.
По дороге выспрашивает подробности смерти. Мне хочется говорить о другом – мистика, сопровождавшая уход моего сына. Я ещё вся в этом. Знаки, совпадения, голоса, сны и предчувствия. Держусь за всё это в себе, потому что это держит меня в вере в то, что он не покинул меня, лишь сменил место жизни с временного на постоянное.
Встречаемся с друзьями. Знакомит. Явление невыражаемой скорби в моём облике обманывает ожидания, вызванные предопределявшим моё появление рассказом.
- Я боялась встречи с вами, - признается милая женщина, - все-таки такое горе. А тут вижу - красивая, спокойная женщина. Ваше присутствие действует завораживающе и невероятно успокаивающе.
Вторая половина января. Прошли праздники. Наконец, ударил небольшой морозец. Природа словно ждала ухода моего Серёжки, чтобы обрушиться на землю зимой – с холодами и снегом – сразу после его похорон. Не долбить мерзлую землю для могилы. Он и здесь не мог позволить себе утруждать кого бы то ни было заботой о себе. Он никогда ничего не требовал для себя.
Снег, выпавший накануне, отливает на солнце всеми цветами радуги, празднично расцвечивая унылость кладбища, на которое мы приехали с друзьями Миннезингера. Кутает меня в шарф, натягивает необъятные рукавицы на мои тонкие перчатки. В незначительном удалении от могилки друга быстро возникает импровизированный поминальный стол. Разлита по стаканчикам терпкая жидкость.
- Он всегда знал, что уйдет рано. Предчувствие какое-то было.
- У него отец умер молодым. Он, приближаясь к годам отца, ждал, что с ним должно произойти то же самое.
- Санёк, за тебя. Царствие тебе Небесное…
- В стихах его много грусти. Добрейший был человек.
- Его добротой многие злоупотребляли. Одни жены чего стоят.
- Ни одну из них не обидел.
- Любил он жизнь, ребята. Олег, почитай что-нибудь.
Олег открывает книгу стихов почившего друга. Читает что-то грустное и не совсем понятное.
- Спросить бы, что у него в душе творилось, когда писал.
- Запомните, ребята, издаваться надо при жизни.
Сказанное седовласым соседом находит отклик в моем сознании, до того спокойно парившем над говорящими.
- Да, пожалуй, вы правы. Нельзя лишать современников возможности получить ответы на возникающие в связи с прочитанным вопросы. Лучше, если на них ответит автор, пропустивший через себя тему, чем критик, примеряющий костюм с чужого плеча.
- Вы, наверное, филолог? – милая женщина («Галя», - представляется она) с любопытством в который раз поглядывает в мою сторону.
- Нет, к счастью…
- К счастью?
- Отсутствие филологических штампов способствует независимости в суждениях. Я технарь по образованию. Остальное приходит с жизненным опытом.
- Вы интересно говорите, вас интересно слушать. Не хотелось бы потеряться. Давайте продолжим как-нибудь знакомство. Вы можете дать мне свой телефон?
- Конечно…
Множить ряды поклонников дара слова даже здесь, на кладбище, - бросаю агнцев на алтарь своего тщеславия.
Седовласый сосед подливает в мой стаканчик горячительную жидкость. Незаметно для себя пьянею. Не пила с того самого дня, как он ушел от меня. Страшно было потерять контроль над своими чувствами и дать опустошающему отчаянию выйти на поверхность. Потихоньку теряем нить общего разговора, уходя в частности. Сосед – профессор какого-то вуза, строитель-архитектор. Это так близко, воодушевляюсь я, мы как раз хотим построить с мужем дом. - Мы хотим спрятаться от горя в строительство уже никому не нужного дома, не проговариваю, но думаю я. Дом, в котором будет жить вся семья, мечтал иметь наш сын. И дом, и открыть ресторан семейных обедов и ужинов – он хотел выучиться на повара, став взрослым, а пока изобретал яства, встречая нас блинчиками, печеньями и фруктовыми десертами. Пусть мы будем строить дом, о котором мечтал сын.
Солнечность дня прерывается повалившим хлопьями снегом. Разобщенная несовпадением тем застольных разговоров компания стала быстро сворачиваться и разбредаться.
- Мы пошли к выходу, - семейная пара, прихватив моего Миннезингера, бодрым шагом направляется в сторону аллеи.
Собрав мусор, рассортировав оставшуюся трапезу по пакетам, удаляются остальные. Мой пожилой сосед грустно присаживается на скамеечку.
- Вы не идете домой?
- Посижу немного. Очень устали ноги.
- Тогда и я посижу с вами, - решаю, удивляясь легкомысленности друзей, оставивших его на произвол. Старичку никак не меньше семидесяти, прихватывает морозец. Отряд не заметит потери бойца. А я последняя, кто видит его живым.
- Вы куда пропали? – вернулись Галина с Олегом.
- Помогите мне поднять моего кавалера.
Встаем со скамьи, подхватываю под руку Вячеслава, так он отрекомендовался в задушевности застолья.
- Я вас не покину сегодня, Вячеслав, - обещаю ему и обрекаю себя на бесконечное путешествие по кладбищу. Мой друг едва передвигает больные ноги, семеня и останавливаясь через каждые десять шагов.
- Ирочка, вы подарили мне сегодня чудесный день. Вы сказочная женщина из моей мечты. Можно я вас поцелую?
- Конечно…
Целует руку.
- А вы могли бы мне подарить свой поцелуй?
Целую.
- А по-настоящему?.. Вы могли бы поцеловать меня по-настоящему?
Не понимая, что происходит с нами, вовлекаюсь в игру чувственности. Он обнимает меня, прижимая к себе и тяжело дыша. Никакого отвращения, никакого протеста. Его беспомощность обезоруживает и лишает меня воли. Медленно бредем, оставленные убежавшей вперед толпой приятелей. Валит снег. Припорошенные им, увлеченные беседой, останавливаемся у каждого надгробия, читаем надписи, разглядываем портреты ушедших, гадаем, что за тайна похоронена под камнями. Нам легко и хорошо. Он говорит, не умолкая, восхищаясь и грезя. Мечтает.
- Мне кажется, я наконец встретил женщину, о которой грезил всю свою жизнь. Вы верите мне, Ирочка?
- Не знаю…
- Да-да, вы воплощение моей мечты. Я старый человек, но мне кажется, я смогу сделать вас счастливой. Не знаю, сколько мне осталось, но хотел бы, чтобы последние годы освятились служением вам. Скажите, вы могли бы родить мне ребенка?
- Троих, - пытаюсь шутить я, всерьез определяя своё спасение. Я так хотела бы родить себе новых детей, чтобы заглушить боль потери.
- Мне есть что оставить своим детям. Прошу вас, не смейтесь. Я понимаю, вы последняя женщина в моей жизни. И рад, что мне дана возможность снова полюбить. Мы будем встречаться. И вы, я вижу, вы мудрая, тонкая, вы смогли бы мне простить, если я не всегда буду готов проявить себя как мужчина. Вы умеете прощать, я это чувствую…
На выходе из кладбища нас поджидает супружеская пара и разгневанный Миннезингер. Он молча принимает от меня шарф и рукавицы, которыми я спасалась от холода. Молчаливо внимает упреку – почему вы оставили нас. И убегает в сторону троллейбусной остановки. Понявшая только то, что мне опять приходится играть роль опекунши своего старого приятеля в одиночестве, медленно двигаюсь с ним в ту же сторону.
Нам не разлучиться. Он живет в моем доме в соседнем подъезде. Приглашенная на чашечку кофе или чая, решаю осуществить это в другой раз, когда и он, и я будем чуть трезвее. Что-то совсем разгулялась фантазия. Уже представляю себя в его постели и не испытываю по этому поводу никакого смущения. Нет, не сегодня. Алкоголь делает меня игрушкой в руках похотливых мыслей и допущений. Потерять себя в первые же дни. Разве для этого ушел мой сын? Хватит с меня вольных поцелуев. Но прощаю себе эту слабость, уверенная, что и другие с готовностью простят моё падение. Они ведь должны понимать, что я не в себе. И все, что происходит со мной, – это не я, это разорванная в клочья от боли душа, которая готова забить время, сжираемое скорбью, любой происходящей с телом нелепостью. Лишь бы не чувствовать, не ощущать, не понимать, что произошло на самом деле…
Долго, до почти полного протрезвления, кружим по городу вблизи своего дома. Рассказывает историю крепостных стен – я столько раз проскакивала мимо, не замечая валов и рвов древних укреплений. Ныряем во дворы и оказываемся в скрытом от беглого взора ином мире. Он, ровесник этих улиц и площадей, без малого семь десятилетий был свидетелем всего, что происходило здесь. Его рассказ погружает меня в транс, почти выпадаю из реального мира, паря между прошлым и настоящим. Что я наобещала этому человеку несколько часов назад? Мои и его мечты бредово сплелись, а снежной белизной означилась непорочность нашей тайны. Одиночество. Сокровенное оправдание силе, толкнувшей нас друг к другу. Мы были так одиноки и вот встретились. И где? – На кладбище! Воистину сюжет для черной комедии. А вокруг так снежно и светло…
Возле подъезда - никак не можем наговориться и распрощаться - встречаю мужа.
- Познакомьтесь. Это мой муж, - представляю их друг другу.
- У вас очень милая жена, - несколько стушевывается Вячеслав, не теряя, впрочем, достоинства. Вышколенный ловелас, чувствуется опыт, усмехаюсь про себя, нимало не смутившись неожиданной встречей.
- Мы ещё увидимся.
Дома пересказываю мужу подробности проведенного дня, слукавив лишь в одном, ему незачем фиксироваться на ничего не значащих для меня поцелуях. Я одарила нежностью одинокого старого человека, на мгновение подарив ему молодость. Это так мало для моей жизни, и так много для его.
Мы не будем встречаться, не будем пить чай по вечерам. Пусть для него это станет прекрасным и волнующим сном. Приснилось и со временем затерлось в памяти, оставив лишь медовый привкус на губах. Я не окликну его, встретив на улице. Он, встретив меня, не узнает во мне ту сказочную женщину, что привиделась ему в снежном бреду, которым закончился странный сон, где он увидел себя молодым и полным сил.
Проследив взглядом из своей машины его семенящую походку – вприпрыжку еле поспевает за своей юной спутницей – наверное, студентка, подумаю про себя и порадуюсь за него: похоже, жизнь моего дедушки налаживается…
Миннезингер не простит мне «измены». И в ответ на попытку загладить конфуз тем же вечером, разразится гневным посланием наутро…
«Если ты решила унизить или обидеть меня перед зрителями, тебе это удалось. Догнав нас, Галя сказала:
- Они там стоят и целуются взасос. Мы их ждать не будем.
И ушли.
Олег очень трогательно меня утешал и жалел.
Ты не звони больше.
Наберешь, когда нужно вернуть долг».
«Гордыня…
Во-первых, не представляй меня друзьям своей любовницей – это не соответствует истине. Мы друзья, а значит, вольны выбирать, с кем уходить.
Во-вторых, вы готовы были бросить нетрезвого старика замерзать на кладбище.
В-третьих, я, может, последняя женщина в его жизни, делающая это естественно и без отвращения к его старости.
В-четвертых, (тут я припомнила ему звонок его жены) не люблю, когда в моём присутствии других женщин называют «коростой»…
Я не оправдываюсь. Просто предлагаю тебе приподняться над ситуацией и увидеть произошедшее не глазами уязвленного самолюбия, а глазами Того, Кто имеет право судить… А не звонить тебе? – ты же знаешь, я не балую вниманием тех, кто в нем не нуждается…
И последнее… Спасибо тебе за твоих вчерашних друзей. Имела счастье познакомиться с интереснейшим человеком и очень милой женщиной. В остальном, думаю, со временем все сами разберутся, без наших с тобой истерик».
«Ты реализованная (ах, какая смешная оговорка, Миннезингер! Я же не товар в продуктовой лавке) женщина, поэтому имеешь право на все, что считаешь правильным, только я не культивирую никаких предателей».
(Ты напоминаешь мне моё же откровение, Миннезингер, это я предупреждала тебя, что я – предатель, имея ввиду не предательство, а собственное неумение притворяться и жить наперекор своим чувствам. Предупреждала, чтобы предотвратить будущие твои переживания. Я знала, что рано или поздно покину тебя…)
«Ты культивируешь только своё огромное «Я»!
Значит, я – предатель?
Что ж, если твоему ВЕЛИКОМУ «Я» от этого легче, живи с этим. Только ты можешь остаться со своим «Я» совсем одиноким».
«Если на «Старт» выходишь без предателей, один, то есть неплохие шансы доехать до финиша».
«Удачи!»
…
«…И все-таки, на дорожку, по-своему я тебя все равно люблю, иначе не возилась бы столько времени… есть что спасать…»
(Мать Тереза во мне неистребима. Хочется послать, а даю ещё один шанс, ещё одну возможность вернуться. Не потому, что он мне нужен, увы, я в нем совсем не нуждаюсь. Потому что… ну, не удастся ему меня возненавидеть. Будет мучиться, страдать, и все равно не возненавидит. Помочь ему. Развенчать себя дерзким…)
«И последнее… Подумай, одного ли тебя утешал твой друг. Может, он утешал себя? Я могла уйти с ним, но предпочла самого слабого среди вас. Ты уверен, что твой друг искренен и не желал того же? (Шпильку в вашу дружбу… стерва)
Не спеши записывать всех в предатели и отталкивать от себя. Это совсем не тот старт, который ведет на небеса. Надо понимать и уметь прощать людям их слабости. Я тебя не предавала. Просто так было надо…»
Я начала обратный отсчет. Жаль, что ты этого не способен понять, Миннезингер. Твои страдания клубами вязкого дыма загородили от тебя истину – я прощаюсь со всеми, кого привлекла в свою жизнь порочной своей гранью. Рисовалась, наслаждалась ролью распутницы и блудницы, открывала счет своим победам над чужими сердцами и наслаждалась властью над вашими душами. Моя книга требовала новых и новых героев, и я находила их везде. Но пришел час, когда за причиненную другим боль пришлось заплатить высокую цену. Я отдала самое дорогое, что у меня было, не вполне отдавая себе отчет, что делаю такой выбор. Сбиты ориентиры, заплутала в собственных чувствах. Сегодня пришло время расставания со своими героями, чтобы их жизни не заслоняли мою главную цель. Я должна вернуться к Тому, ради встречи с Кем затеяла эту опасную игру. Мне хотелось Ему понравиться. Я пыталась понравиться Ему тем, что из себя представляю, своим внутренним космосом. Вы помогли мне раскрыться. Я помогу вам всем избавиться от болезненной привязанности к тому образу, который живет в ваших душах под моим именем. Другая. Иная. Во мне нет ничего общего с той, кого вы знаете и кого любите или ненавидите…
Ты ничего не понял, Миннезингер.
Мне надо было оттолкнуть тебя, заставить разлюбить. Я не знала, как это сделать, и выбрала самый травмирующий твою душу путь…
Прости…
«Кораблик мой вчера отчалил.
Я не расслышал, что Вы прокричали,
Подумали иль просто промолчали.
Монетка Ваша выпала из рук»…
Ты продолжаешь попытки оставаться поэтом? Так мало поэтичного в нашем расставании. Пошло и примитивно получилось. Жаль… хотелось, чтобы любовь и расставание рождали стихи, а не проклятия…
«Спасибо тебе за вчерашнее участие. Ты выслушал меня.
Слушаешь меня сегодня. Мне действительно сейчас очень тяжело быть наедине со своим горем. Серёжа – самое дорогое, что у меня было…»
Сколь ни бросай кости голодной собаке, её насытишь лишь мясом. Его собственные переживания заглушают все мои взывания к разуму.
Моя сила – видимая броня – вводит в заблуждение тех, от кого жду помощи. Мне отказывают в защите и безжалостно бросают в самое пекло. Никакой пощады. Я должна считаться с их слабостью, с их желаниями, с их уязвимостью. Должна, должна, должна.
Я – сильная.
Мне всё по плечу.
А им всё сойдет с рук…
Вступаю в противостояние с миром.
Начинаю отсчет своим поражениям.
Пришла пора рассчитываться за свою силу…
* * *
С Миннезингером встречались после.
Он искал встречи под предлогом отдать деньги, которые занимала ему год назад.
Тогда давала с надеждой, что он восстановит свой катер. Об этом часто говорилось в квартире у Натали. Старая история. Все деньги ушли на перевозку катера из одного места в другое. Спасали от разрезания корпуса на части. Живописный рассказ. Поняла, никогда мне не рассекать воды Днепра на этом судне, и успокоилась. Напоминать о долге не собиралась. Его не было. Была несбывшаяся мечта и повод для него процедить сквозь зубы – нужно будет вернуть долг, звони. Звонить не хотелось. И не звонила. Много ездила, все чаще исчезая из города надолго. Изредка навещала Натали. Одно из посещений украсилось встречей с ним. Возбужденный. Нервный. Многословный. Весь рассказ – очередной словесный опус с мало трогающим меня сюжетом – внимательно внимающей собеседнице. Не мне. Я была с Таней. Он говорит ей, перевозбуждаясь от моей близости. Меня все раздражает в нем. Как я могла его к себе приблизить. Жалкий человечишко. Наташка так бросается на его защиту, когда мы одни. Трудно соглашаться с её дифирамбами в его адрес. Он так зло отзывается обо всех. Это трудно перевариваемая правда о нем, в которую посвящена, похоже, я одна. Протягивает мне деньги.
- Расписочку мне верни, пожалуйста.
- Расписочку? Это уже для истории – в летопись. Она дорога мне как единственное твое, посвященное мне, творение. Или ты боишься, что я ещё раз потребую от тебя возвращения денег? Я вообще не собиралась их забирать, - тихо произношу себе под нос.
Выходим вместе и разбегаемся в разные стороны.
Встречались и после.
Теплоты в отношения это не добавляло. Решительно не хотелось притворяться, что я ему рада. Не рада. Не симпатичен. Неприятен. Не потому, что обидел или задел непониманием. Мне не нужно было связываться с ним с самого начала. Не было внутри того места, которое по-доброму бы на него отозвалось. Что-то отталкивало с самого начала. Что-то не давало довериться. Какая-то брезгливость. Какое-то затаенное чувство опасности. Ничего почти не знаю о нем. Того, что узнала, хватило, чтобы разочароваться.
И всё же благодарна ему. Какое-то движение вглубь недр незнакомого мне города благодаря ему все же совершила.
И совершенно использовала его до поры бескорыстие. Пока любил и завоевывал, пользовалась данной над его душой властью, чтобы утешиться. И сравнивала. Всё время сравнивала его любовь со своей собачьей преданностью своему герою. Так было проще. Видела себя со стороны и сдерживала собственные порывы раствориться в любимом. Не хотелось стать посмешищем. Он помогал мне слышать мысли моего Минотавра, которые я слышала в своей голове, равнодушно взирая с высоты своего трона на влюбленного в меня Миннезингера…
Неужели я похожа на него?
Нет… я другая. Хочется думать, что другая. Лучше, хуже – не знаю, но другая. Я не боюсь унижения, не боюсь быть отвергнутой. Смеюсь над собой, над своими провалами. Мне все видится спектаклем, комедией, мелодрамой, которую в любой момент можно прервать без ущерба для самоощущения главной героини. Эта героиня – перед вами, господа. Она не боится отрицательных ролей, не боится играть простушек и уродин. Она вообще ничего не боится. Она любит играть сложные роли, требующие полной самоотдачи и перевоплощения. Вот сейчас она играет отверженную влюбленную и, заливаясь слезами, почти верит, что её действительно отвергли. Но вот смотрите, она смеется за кулисами над собой и вами, поверившими ей. Разве её могли всерьез отвергнуть? Она ведь избранная! А теперь она играет роль матери, потерявшей своего ребенка. Её скорбь всамделишная и беспредельная, но и это лишь на сцене. Она никогда до конца так и не поверит, что это произошло с ней на самом деле, и всей своей жизнью здесь докажет обратное – смерти нет, главное верить в это, и верой сформировать такую ауру бессмертия, которая действительно перенесет её к сыну. И эту роль она тоже играет блестяще. Жена, сестра, писательница, близкая подруга. Бесконечное число масок и недоигранных ролей. И всё это – всего лишь роли. Потому что тело, в котором томится её душа, не позволяет быть собой, настоящей, такой, какую она видит внутри себя и тщетно пытается проявить на страницах пишущейся книги…
Миннезингер, я действительно другая.
Минотавр, я никогда не поверю своим собственным заклинаниям, которыми полна эта моя проза, посвященная тебе. На каждой странице прощаюсь с тобой и говорю о невозможности быть с тобой. Но никогда не признавалась тебе, какой силы вера во мне, что всё на самом деле совершенно иначе. Ты со мной всегда. Я с тобой всегда. Внешние пределы – лишь видимость защиты наших жизней друг от друга. На самом деле мы слиты и дышим одним воздухом с тобой, плаваем в одних мирах. Ты слышишь? – я разговариваю с тобой. Ты чувствуешь это? Ты переворачиваешься на другой бок, накрывая голову подушкой, хотя один в комнате, или вдруг в разгар холостяцкой вечеринки теряешь интерес к происходящему вокруг тебя, и все кажется пресным и унылым. Знаешь, что случилось в это мгновение? – я подумала о тебе, и моя тень пронеслась над тобой, заслонив для тебя весь остальной мир. Помни, нас невозможно разлучить, как бы мы этого здесь ни желали. Наши души слиты вместе требованиями другого времени, другой судьбы, другого измерения. С тобой я просто играла роль, привычную тебе. Играла. Поэтому не страдала. Мне хотелось видеть тебя – да. Но я не страдала из-за того, что это невозможно. Играла в это время в других драмах…
* * *
Позвонила Лида. Одноклассница из Москвы. Интересуется, куда я пропала.
- Что-то ты мне не нравишься. В Интернете бываешь?
- В последнее время почти нет. Захожу изредка в почтовый ящик, убеждаюсь, что обо мне по-прежнему никто не вспоминает, и опять пропадаю на месяц.
- А что у тебя с голосом?
- Все нормально. Сиплю. Лекарство такое – бронхи лечит, но голос калечит.
- А что с тобой?
- Ерунда. Пожизненное отклонение от нормы.
- Какое-то настроение у тебя неправильное. Давай, регистрируйся на сайте одноклассников. Будем с нашими общаться. Мы сейчас с Пилей всерьез подготовкой к летней встрече занялись.
На Пилю радостно икнулось. Понятно. Решил выманить подружку на территорию какого-нибудь пансионата, чтобы наконец осуществить давно лелеемое в мечтах свинство в постели. Ну так, Пилечка, я ведь могу с мужем приехать, подумалось злорадно. Перебрав массу вариантов в пронесшихся фантазиях, решила по-прежнему сидеть на дне, не высовывая щупалец. Лучше не растравлять ничье воображение заранее, чтобы внезапностью объявления своей высокой нравственности не сбить накал желания организовать-таки столь долго муссируемую в разговорах встречу выпускников.
Ничем особо Лидуську не обнадежив, пообещала, что помещу свои координаты на сайте пренепременно.
- Ну, давай, милая. Не пропадай так надолго больше, - напутствовала та меня, и мы распрощались.
Страшусь ехать. Хочу и страшусь. Хочется видеть своих. Понимаю, одними встречами и живу в последнее время. Там все живые. Не боятся быть собой. Купаюсь в искренности. Наливаюсь до краев откровениями. Возбуждаюсь на прикосновения душ друг к другу. Но после наступает страшная расплата за наслаждение душевной близостью. Я слишком уступчива и добра. Мне приходится сбегать, потому что не в силах произносить «нет» в ответ на блеск в глазах и желание близости телесной. То, что мешает мне с сегодняшними моими героями, живо и там. Они НЕ ПОНИМАЮТ, почему это «нет» звучит так категорично и с такой обидой. Они хотят как лучше, но, единожды отступив, поняла, что за ответную благодарность расплачиваюсь собственной целостностью. Не понимаю, ПОЧЕМУ я должна благодарить так, КАК НЕЛЬЗЯ. Целомудренное мышление, целомудренное видение мира, заключенное в соблазняющую оболочку искушающего тела. Сексуальность – дар, приносящий радость там, где он разрешенное добро. И зло, когда им искушаются те, к кому проявляешь участие, к кому добра.
Заточить себя в одиночку и никуда не ездить. Не встречаться…
* * *
14 декабря 2007 г.
Детвора отлынивает от занятий. Кто-то кашлянул и, решив, что болен, остался дома. Кто-то освобождает себя от физкультуры, считая, что физические нагрузки для него слишком утомительны. Мирюсь с их ленью, с трудом высвобождаю время для писания между готовкой и уборками. Все дома – количество домашних хлопот, по меньшей мере, удваивается. Моим домашним традиционно не вменены постоянные обязанности по дому. Так приучила – всё делаю сама. А случись прославиться и разбогатеть на писательской ниве – всё наследие и все гонорары разделят поровну. Ведь подразумевается, что пока пишу, все ходят на цыпочках, обслуживают меня и обеспечивают возможность общаться с музой.
Как-то наполовину в шутку, наполовину всерьез говорили с мужем об этом. «А как ты хотела, - недоумевал он, - ведь ты понимаешь прекрасно, что если ты вся с головой уйдешь в своё хобби, твой круг обязанностей ляжет на оставшихся членов семьи».
- Так я об этом и говорю, я пишу, но продолжаю полностью тащить этот воз без какого бы то ни было послабления.
- А что ты хочешь? Возьми путевку в какой-нибудь санаторий недельки на две. Отдохнешь, поработаешь там.
- Мне двух недель хватит только на то, чтобы войти в состояние творения. На самом деле, чтобы все закончить, нужно гораздо больше времени.
- Это иллюзия. Ты допишешь, но писать не перестанешь. Тебе так только кажется. Там появятся новые сюжеты.
- Ты меня не понял. Мне месяца три, не отвлекаясь ни на что другое, нужно только на то, чтобы перепечатать то, что у меня написано от руки и висит грузом недоделанного. А прекратить писать вообще - не обещаю. Пока внутри непрекращающийся монолог, пока распирает и проговаривается, мне нужна эта отдушина.
- Ну, не знаю. Ты можешь, конечно, наплевать на нужды семьи и уехать куда-нибудь творить, но по возвращении можешь не найти того, что оставила. Все изменится.
- Ты шантажируешь меня. Это звучит во мне так – ты, конечно, можешь считать себя писательницей и кем угодно ещё, но если для тебя писать важнее, чем мы, то пошла ты на фиг, мне нужна домработница, а детям – мать. Мне худо-бедно удается пока совмещать все эти три ипостаси в себе, не обделяя вас. Но при этом, мне хотелось бы, чтобы ты это понимал, накапливается раздражение и усталость. Когда большую часть своей жизни я отдаю кастрюлям, грязному белью и уборкам, а то, чем действительно держусь, остается на задворках и, более, раздражает тебя, невольно приходится задуматься о выборе. Действительно ли мне так важно служение этому очагу. Не идет ли оно вразрез с моими потребностями и в ущерб моей душе.
- Меня раздражает не тот факт, что ты пишешь, а то, о чем ты пишешь. Мне не нравятся события, которые происходят с тобой в твоей книге. С этим я не могу смириться.
- Ты же видишь меня каждый день. И каждый день видишь, что я дома, и ничего со мной не происходит. Как ты не поймешь, что это всё – мои фантазии вокруг ничего не значащих событий. Зачем же вызываешь во мне чувство вины за то, чего нет. Знаешь, я иногда представляю себе, что, ну, допустим, я издалась, допустим, нет, не останавливай меня, дай помечтать, стала знаменитой. И другое, прожила всю жизнь так, как сейчас, практически не выходя из дома и занимаясь лишь обслуживанием ваших нужд. И вот, наконец, заболела и ушла в мир иной. Вот скажи, вот меня уже нет, что больше льстило бы твоему самолюбию – то, что ты был мужем обычной домработницы или известной писательницы? Вот видишь… а сегодня все делаешь для того, чтобы я не писала.
- Я не препятствую твоим занятиям.
- Ты их не одобряешь, а я не могу абстрагироваться от твоего неприятия. Сегодня я, к сожалению, смотрю на себя твоими глазами. И вижу неодобрение – мол, вся эта писанина – пшик, пустой и незначимый. С тех пор, как ты нарушил запрет и начал читать, я чувствую себя очень неуютно. Мне приходится соотносить сказанное с тем, какая за это последует для меня расплата. Насколько хватит твоего долготерпения. Получается, я выслуживаюсь изо всех сил на поприще домашнего хозяйства, чтобы мне было позволено говорить то, что думаю. И то ещё неизвестно, заслужу ли прощение. Почему я должна испытывать чувство вины за то, что у меня есть жизнь, в чем-то не устраивающая тебя? Ведь это моя жизнь, мои борения и сомнения. Почему я должна этого стыдиться в себе и давить? Я имею право на ошибки. Имею право на свой собственный путь. Писать – это мой путь сегодня. Именно это, если хочешь, моя настоящая работа. А работа по дому – хобби, мне приятно им заниматься, если знаю, что этим облегчаю жизнь дорогих мне людей. Именно так, а не наоборот.
- Но нельзя постоянно быть в работе, если так. Я прихожу с работы и полностью отключаюсь. Я не несу домой то, чем наполнен в течение всего дня. И не понимаю, как можно не уметь переключиться с того, что ты пишешь, в повседневность.
- Но писать – это совсем другое. Если входишь в пишущее состояние, остановиться невозможно. Оно засасывает, погружаешься все глубже и перестаешь адекватно воспринимать мир. Уже не ты соприкасаешься с жизнью, а она бурлит в тебе отдельно от всего остального мира. Не замечаешь ни времени, ни изменений вокруг. Живешь внутри себя и едва успеваешь фиксировать то, что происходит в твоем сознании. Не знаю, как объяснить это. Я впадаю в некий транс, и в эти минуты, часы, все остальное теряет значение. Это подобно молитвенному отключению. Как за прозрачной, но непроницаемой стеной. И даже если перестала писать, начала заниматься каким-то другим делом, я делаю его механически, не отслеживая. Мой внутренний мир в это время бурлит и рождает столько образов, что внешнее просто не пробивается к нему. И мысли… сколько всего проносится в это время! – хочется писать, писать, писать, фиксировать это. Ведь понимаю, при всей повторяемости состояний, образы переменчивы, а мне хочется поделиться тем, что вижу, с другими. Обидно терять время, упускать эти состояния, ведь умру и все унесу с собой, не успев выплеснуть на страницы. И тогда начинают раздражать эти кастрюли, белье, эти полы, бесконечные готовки… Нет, я нормально отношусь к своим обязанностям, даже начала получать от этого удовольствие. Наверное потому, что научилась это делать хорошо и быстро… Но, блин, это же нескончаемая карусель однообразных действий, которые забирают почти все время, которое я могла бы писать…
- Живи отдельно… Если для тебя это так важно, занимайся только этим.
- И зарабатывай себе на кусок хлеба, потому что от нашего куска мы тебя отлучаем? Ты это хотел сказать?
- Я говорил уже, если ты собираешься заниматься только тем, что тебе нравится, исключая наши потребности, нам придется твой круг обязанностей разделить на всех нас троих.
- Ты так ничего и не понял… Нет у меня никаких обязанностей перед вами. Я делаю это, потому что хочу облегчить вам быт. Но если это превращается в ярмо… Я просто зарабатываю себе на кусок хлеба и крышу над головой, чтобы иметь крохотную возможность в оставшееся время жить полноценной жизнью в своей книге. И всё…
- Пиши и зарабатывай себе этим.
- Где ты видел богатого писателя, если он не пишет бульварных романов и детективов, или если он не граф. «Хотите зарабатывать писательством? - найдите себе работу посудомойки».
- Вот и найди себе работу.
- Я нашла её у вас…
Соблазнительно воспользоваться предложением мужа и уехать творить подальше от семьи. Но подальше от них не напишу ни строчки. Мне так кажется. Одиночество засасывает. Наделяет жизнь иными приоритетами. Ищешь компании, ищешь отдохновение душе, а возвращается прежнее томление по близкому человеку. И опять вступаешь в обременительные отношения, требующие полной самоотдачи. Человек – существо социальное. Я социальна ещё более, чем представляю себе. Пока в семье, удается творить, потому что главная жажда – наличие близкой души, утолена. И возможность погружения в свой мир ограничена лишь отсутствием достаточного, свободного от ухода за ними, времени. В отдалении от них я буду озабочена потребностью общения, которая сейчас притуплена их близостью.
- Не знаю, как тебе помочь, - под конец нашего разговора, муж картинно развел руками, - и так тебе не так, и так тебе не этак. Предлагаю уехать развеяться, отказываешься. Видеть тебя страдающей, извини, но мне тоже не по себе, когда вижу, что мы тебе в тягость.
- Всё не так. Мне не надо ничего предлагать. Я в этих противоречивых борениях уже не первый год, а ты решил одним вечером решить все проблемы. Мне просто нужно понимание. Чтобы когда я срывалась, ты не бросал мне в лицо «я ненавижу это в тебе», а отнесся с сочувствием. Мне трудно справляться с собой, но ты же видишь, я стараюсь. Стараюсь, чтобы то, что происходит у меня внутри, не становилось для вас крестом и проклятьем. Неужели ты думаешь, что мне это все в радость, и я получаю удовольствие, мучая тебя? Мне хочется нормальной спокойной жизни с тобой. Но у меня не всегда получается совладать с собой.
- У меня тоже есть нервы. Мне тоже бывает очень неприятно, когда ты начинаешь обвинять меня в том, что я сломал твою жизнь.
- Пустое. Ты же знаешь, что это не так. Ты изменил меня, да. Мне впору благодарить тебя даже за все те горести, которые мы пережили. Не обвиняю. Это была ломка, перековка. Столько пришлось в себе пересмотреть. Терпение, смирение – это все вошло в меня через тебя. Я хотела быть с тобой, мне приходилось подстраиваться и меняться. И не скажу, что эти перемены нежеланны. Не понимала, может, - да. Но осознавала, что меняться необходимо. Да все моё сегодняшнее словотворчество порождено тем же – необходимостью измениться, стать другой, чтобы жить с тобой. Знаешь, в какой-то момент подумалось: если я научусь любить тебя, пойму, как это - любить Бога. Жить с мужем, который никак не проявляет своих чувств к тебе. Разве не сродни это жизни в Боге? Будешь счастлива лишь в том случае, если уверуешь, что любима, всячески убеждая себя в этом. Игнорировать безучастие и раздувать до непомерности положительные мелочи, подтверждающие его к тебе любовь. Разве не то же самое делает в человеке вера в Бога? Мы изначально настроены знать и верить, даже если зримо и чувственно ещё ни разу не находили подтверждения тому, что Он есть, любит нас, следит за каждым шагом и оберегает. Идя в этой вере дальше, убеждаешь себя – опять же сам себя, без явного на то подтверждения – что Он присутствует в каждом добром проявлении твоей жизни, и ещё больше укрепляешь себя в вере в Него. Именно этой верой наполняешься изнутри, и она всё увеличивается под влиянием твоих волевых усилий видеть только хорошее, и уже это укрепляет дух и помогает продираться сквозь жизнь дальше. Такое желание видеть во всем благо, даваемое Творцом, сродни самовнушению в отношениях с любимым человеком – что бы ни происходило, верить, что всё есть проявление его любви, которая неисчерпаема. И жить, меняя и подстраивая себя внутри, словно так оно и есть, не замечая зла. Потому и говорю тебе – если я научусь любить тебя, своего мужа, я пойму, как это - любить Бога. Или наоборот…
* * *
На следующий день по прибытии из Закарпатья надлежало пуститься в путь на Харьковщину. Беру томик Анаис. Такое можно прочесть только в дороге, когда не хочется распыляться на незначащие знакомства. Шумная компания отгостивших в столице харьковчанок с отсыревшими ногами и неутолимой жаждой. Чая ими выпивается не меряно. Изо всех сил вперяюсь взглядом в книгу. Не хочется вслушиваться в болтовню, больше напоминающую сорочий стрекот, чем осмысленные речи. Их слишком много, поэтому бессвязно, громко и бестолково. Половина книги прочитана. Поезд подъезжает к перрону. Последние электрички метро. На маршрутку уже не успеваю, иду пешком. Наслаждаюсь пешим ходом. В Киеве у меня нет никакого повода выходить из дома и, тем более, путешествовать пешком. Впрочем, наверное, я сама для себя так определила. Повод всегда можно изобрести. Но прячусь за загруженность бытом, чтобы ничего не предпринимать для изменения своего затворнического положения. Неудовлетворенность каждым прожитым в оторванности от людей днем порождает потребность писать. А писание удовлетворяет главную потребность – погружение в себя. Невозможно бесконечно жаловаться на жизнь – это лукавство. В целом я удовлетворена своей жизнью. И несчастность моя – всего лишь чувствующая оболочка, прикрывающая душу. Она воспринимает жизнь так, она легко отзывается на малейшее искажение и искривление. Видимый пессимизм тоже не истинное моё состояние духа. Я оптимистична по природе своей души, ведь она предчувствует свое бессмертие, а пессимистичные нотки в моих творениях – отблеск тоски, порожденной несовершенством жизни в этом мире. Не могу трепетать от радости, когда столько грусти в земных глазах. Почти не встречала глаз, озаренных неземным светом. Хочется излучать этот свет самой, чтобы надежда, которой живу, легко входила в другие души…
* * *
Есть две правды о человеке. То, что знаешь о себе сам, и то, каким видят тебя окружающие. Вторая правда множественна и говорит скорее о внутреннем строении каждого из судящих, о его свойствах души, чем о тебе. Смотреть на другого сквозь призму собственных несовершенств. «Не судите да не судимы будете». То, что говорится тобой о другом, говорит о тебе. Позволь другому быть. Суди по отклику в своей душе о себе, а не о нем. И, осознавая собственные искажения, занимайся ими, а не исправлением ближнего своего. Когда на каждом шагу встречаешься с несовершенством, трудно не предаться пессимизму. Хочется на небо, хочется скорейшей встречи с Вечным и Прекрасным, а, видя, как на многое грустью откликается сердце, понимаю – мне дорога на небо заказана. Если я вижу столько дурного в людях, значит, это все живет во мне самой. Делает меня зрячей на чужие недостатки, значит, мои собственные несовершенства превалируют над достоинствами. Есть повод загрустить. Почему так часто чтение православной литературы повергает в уныние? Четкие представления о том, как надо. Бескомпромиссно. Оглядываешься – весь мир построен на уступках и поблажках греховной человеческой природе. Собственную жизнь проживаешь в сообществе коллегии адвокатов своего «Я». Мне простится, думаешь, прощая себя, но предъявляешь требования к ближнему – «соответствуй!» Это так удобно, когда все вокруг честные, а я один среди них жулик, кажется, Гёте, не помню. Но как верно. Изменитесь, тогда и я подумаю. Отсрочка предъявления требований к себе. А жизнь такая короткая. И не каждому дастся время на покаяние и исправление. Не для себя исправление – для всех остальных. Ведь можно было улучшить собой этот мир чуточку раньше…
Если бы мы все наверняка знали, что жизнью на земле не исчерпываются сроки жизни души, наверное, мир стал бы лучше. А так безответственность и круговая порука пороков. И конформизм… Об этом уже говорила…
* * *
Идти пешком было легко, нараспев. В душе – музыка. Приехала, значит, круговерть встреч. Всего три дня – успеть увидеть всех, кто радостью расшевелит заскорузлость в моей душе. Хоть вспомню человеческую речь, от которой почти отвыкла. Общение с Геной в последнее время больше напоминает сеансы в кабинете психолога – мы выстраиваем заново наши внутрисемейные межличностные отношения. Это общение, но очень сложное и ранящее. Со многим, против чего поднимается в душе буря, приходится соглашаться, наступая на горло собственной песне. Столь давно ожидаемое время обоюдных компромиссов. Нам так не хватает при этом третейского судьи, который, контролируя процесс общения, помогал бы нам вовремя гасить эмоции и не переходить на личности. Каждый из нас так держится за собственные стереотипы, нажитые годами совместной жизни. Неудобно, жмет, задыхаешься, и все равно надеешься, что само пройдет и образуется. Ничего само не проходит. Надо обдумывать, предусматривать, действовать. И обязательно обоим. Иначе ощущение, что тебя просто используют.
Короткий обмен новостями с папой – он дождался моего ночного возвращения с вокзала. Квартира – уютное гнездышко. Четвертый год живет своей жизнью, покинутая нами, всегда приветливая и такая своя. «Ты говорила о своем доме неправду, - сказала Светик (подружка-писательница, с легкой руки которой мой стиль в одежде приобрел французский шарм, а дневники превратились в прозу), после того как впервые за много лет знакомства приехала ко мне, - говорила, что всегда беспорядок, хаос, рассыпающийся в твоих руках. Всё как раз наоборот. Этот дом настолько цельный и твой. В нем все так продумано и логично. Все эти мелочи, которыми он наполнен, - так много всего, на чем останавливается взгляд, но органично, со вкусом и так похоже на то, какая ты внутри. Я-то знаю тебя…»
Мало кому звоню из поезда. Решаю – доеду, там по настроению. Еду на один день – вылечить сломавшийся неделю назад зуб. Вылечила. Остановилась в недоумении от собственной поспешности – мне так мечтается всегда приехать на столько дней, сколько мне надо, чтобы напитаться общением и привести себя в порядок. Куда я рвусь? – к своим кастрюлям? Так они и так от меня никуда не денутся. Пусть подкопится работы дома, чтобы было потом чем заняться, чтобы забить собственную неудовлетворенность от контраста между «там» и «здесь».
Девчонки, мои Леночки – Прекрасная и Главная моя Читательница, кажется, я называла её в своей прозе Элен, позвонили почти одновременно. Согласовали время, которое может уделить каждая из нас друг другу.
Еду к косметологу. Посплетничать по-бабьи. Погромыхать языками на излюбленную тему всех женщин за тридцать – «мы для них всё, а они…». Оформить растительность над глазами в брови дугой, придав своему взгляду независимое выражение. Так мало надо для радости – понравиться себе в зеркале. Печально другое, перспектива того, что чем старше, тем реже захочется встречаться со своим отражением. Хотя мама когда-то признавалась, что это все происходит так постепенно и незаметно, что не травмирует. Привыкаешь. И потом, всё равно живешь тем, что внутри, а не снаружи. Надо чтобы то, что внутри, не истощалось и фонтанировало. А для этого – не выпадать, не отгораживаться от людей. Прочла у Бердяева про соборность – спасение не в единоличном спасении самого себя, а в помощи ближнему – миром спасемся, пишет он. Возвращаясь с собственных вершин вниз, к слабому, помогая и его восхождению тоже. В этом – в социальности – соборность веры. Хорошо сказано. Дословно не цитирую. Так, как сама поняла. Кажется, выправляюсь от разъедающей тоски и грусти последних месяцев, к людям потянуло.
Расходимся с Прекрасной с наступлением сумерек. Ей вести дочку на занятия, меня ждет моя Посвященная в мои Великие Тайны. Давно, очень давно не грузила её своей прозой. Мои записи последних месяцев разрозненного вида. Смело оставляю себя без копий в надежде, что обойдется как-нибудь, не пропадет. Пора сводить все в четвертую и, наверное, пятую книги. Наверное, потому что даже приблизительно не прикидывала, сколько это может занимать места. Пишу и все. Не акцентируясь на количестве страниц и не отслеживая тематику. Много пробелов, молчала неделями. Что в это время происходило? Все легко возвращается сейчас, несмотря на давность. В конце концов, так ли важно, что было? Вспоминаю, делаю зарубочку из маловажного события в душе, а после отворачиваюсь от окна и углубляюсь в себя. Время, события, пространство странно деформируются и преломляются, всплывая хаотично, осколками, если это было больно, облачками фимиама, если происходило что-то приятное. Я и пишу чувствами, которые эти воспоминания сопровождают. Только чувства. Эмоционально в этом уже не участвую, как бы ни противоречило это возникающим при чтении ощущениям. Читать – да, сама по новой переживаю то, что было, возвращаясь к написанному. А пишу с холодным рассудком и остановившимся взглядом. Цель - доскональность. Эмоции забивают, не дают увидеть в истинном свете происходящее. Копаюсь в себе и своих мыслях и помыслах не с тем, чтобы запутать себя, а чтобы расставить все на свои места. Не с тем, чтобы потешить тщеславие, а с тем, чтобы бесконечно докапываться до истины – почему, зачем, для чего моя жизнь здесь. Истина - не конечная цель, цель не здесь. Движение. Поиск. Непрерывное восхождение путем нисхождения, путешествие в собственные глубины. Кстати, перемигнулись на эту тему с тем же Бердяевым. Ирен, сестричка подружки нашей семьи последних месяцев (да простится мне горькая ирония – уже не бешусь, так, смеюсь над собой), во время одного из посещений процедила сквозь зубки, увидев у меня на столе его томик: «Бердяев? Тот, кто всю жизнь занимался богоискательством, а доискался до бесовщины?» Каждому свое видение. Если кому-то важна внешняя иерархия, делающая кого-то авторитетом по месту под солнцем, пусть внимает мнению тех, кто занимает высшие ступени в ней. Я признаю лишь духовную иерархию – по величию духовного восхождения души человека. Плоды Духа. Величие внутреннее редко сопровождается возвеличиванием внешним. Воистину Великих и не разглядишь из-за их смирения и скромности…
Никак не приземлюсь на харьковские события. Витание в облаках затянулось.
С Эленочкой общались огорчительно мало времени. С ней день прожить бы и не один. Рядом, в покое… Но повторяюсь. Она читает меня, а я на словах – то же, что и в книге. Ирка в квадрате – это неподъемно. Те, кто имеют возможность встречаться и говорить со мной, не выдерживают такой двойной загрузки. Наверное… Не знаю… Я бы не выдержала такую подружку.
- Ну что ты так редко приезжаешь? – под занавес, когда эмоционально я почти иссякла и опала на стул, выступление – иначе мои рассказы не назовешь – закончилось, Леночка сокрушенно произносит, щедро поливая бальзамом сомневающуюся душу, - мне так тебя не хватает. Ты, как наркотик. У меня ведь вообще ничего не происходит в жизни.
Подумать, так и у меня ничего не происходит.
Просто умею надувать воздушные шарики…
18 декабря 2007 г.
В воскресенье утром выбрались с Геной в кино.
В середине сеанса застучал телефон. Масянь.
- Я сейчас в кино, - скороговоркой произношу я, - перезвоню чуть позже.
- Хорошо…
Сеанс затянулся. К концу начала нервничать. Так редки звонки, а я отсылаю этого мальчика в ожидание неизвестно насколько. Наконец, добро победило зло, титры, - с облегчением вздохнула. Набираю Масяня. Перезванивает. От мужа решаю не таиться. У меня сегодня нет от него секретов – вывернула перед ним наизнанку всю свою личную жизнь, одним эпизодом вряд ли серьезно испорчу отношения.
- Хотел пригласить на вечеринку. Мы устраиваем в честь праздника Святого Николая благотворительный вечер в пользу детей, больных онкологическими заболеваниями.
Подробно посвящает в идеи благотворительных сборов – что, кому и зачем. Столько светлых надежд на кошелек моего мужа и наших богатеньких друзей.
- Я не пойду. Не хочу, - резко обрывает Гена, - а ты можешь идти.
- А я пойду.
Моего порыва хватает ненадолго. Успеваю лишь позвонить и не дозвониться Люсе и Оксане. Люся, наверное, ещё на своих конкурсах свадебной моды. Оксана расплывчато намекает на свои корпоративные гульбища во вторник и английский до восьми в среду. Понимаю, с подружками, которые могли бы составить мне компанию, я в пролете. Можно было бы совратить на вечер Олега или сына Леночки Дмитриевны. Но на это так и не решаюсь. Зачем благотворительному мероприятию мои нищие друзья. Расчет не на тех, кому некуда себя деть одинокими вечерами. Заранее глупо злюсь на предстоящий мужу банкет в честь новогодних праздников. Уж он-то в угоду мне отказываться от гулянки не будет. Дразню себя картинками предстоящего мне одиночества, вынашиваю планы мести – уеду в ответ на его неспособность отказать себе в удовольствиях. Неважно куда – в Харьков, в Москву. Объявляю ему об этом с надрывом и досадой. Порчу благость наших последних благополучных дней. Всё опять насмарку. Душевное спокойствие замещается отчаянием и тоской. Опять вся пессимизме и слезах. Одна, одна, одна. Никому не нужна. В Интернете забыли о моём существовании. Не напоминаю о себе – зачем тормошить тех, кто прекрасно обходится без меня. У-у-у-у! Документальное кино об актрисе Носовой Тамаре. Звезда, ярко пылавшая над горизонтами пятидесятых-семидесятых. И полное забвение в девяностые. Замкнулась в себе. Душевное расстройство, о котором никто не догадался. Не интересовались. Никто. Никто, кто теперь недоуменно смотрит картинки запустения в её квартире – крысы, плесень на стенах. «Ах, оказывается, она была больна. Ах, как же это так могло случиться? Ах, кто же в этом виноват?» Все и виноваты. Ахающие теперь. Оставить человека на произвол собственного самоедства. Она жила прошлым, своей вчерашней жизнью. Оставившая всех – друзей, перед кем никогда не открывала душу, любимого, так и не сумевшего уйти к ней от малолетней дочери – какая сила в женщине! – и он удивляется, что она ни разу не позвонила и не сказала, что ей плохо? Он считает, что она могла себе это позволить? Комок подступает к горлу. Ночь, никто не видит моих слез. Оплакиваю не её судьбу, а увиденное на экране продолжение своей собственной жизни. Ничего не могу сделать с собой сама. Не могу повернуть себя к жизни. Те, на кого надеялась, отвернулись от меня и занялись собственными жизнями. Скатываюсь в бездонную яму отчаянной тоски. Мне не за что зацепиться в прошлом, меня ничто не цепляет в будущем. А настоящего у меня просто нет. Обыденность. Уперлась в неё, заперла за собой двери, уткнулась в быт, чтобы не оставалось свободного времени. И изо всех сил стараюсь не умереть от отчаянного нежелания жить. Если что и держит до сих пор, только мысль о необходимости выписаться. Заставляю себя садиться и писать. Только этим спасаясь от безысходности. Уйти, не выплеснув, не развернув свой мир, не имею права. С ним надо разобраться ещё здесь. И не только мне…
- Когда ты поедешь в Харьков?
- Я никуда не еду.
- В Москву поезжай.
Трогает Генина готовность спровадить мой пессимизм на чужие земли. Мне сегодня чужд весь мир, какая бы прописка у него ни была.
Он рано пришел сегодня. Говорит, что-то плохо стало. Застал меня плачущей. Потому что днем. К вечеру, к возвращению всех, обычно удается взять себя в руки…
Харьков. Продолжаю.
Расстались с Элен не так уж поздно. Вполне можно допустить ещё одну встречу. На выходе из поезда метро, чуть замешкавшись, поворачиваю в противоположную дому сторону. На Пески. Давно не видела Лику. Хочу. Пожурит, посудит опрометчиво, но после непременно поймет и проникнется. Категоричность её спонтанна. Это самозащита, которой она пытается научить дитё неразумное – меня. Трогает. Это мамино.
- Вот кого не ожидали! Ты как всегда, снегом на голову. Какими судьбами?!
Новостей немного. Она о дочках. Моего пыла рассказывать о собственных детях хватает минут на десять. Остальное – отвлеченное. Жизнь.
- Ты сама во всем виновата. Что искала, то и получила, - это о моем и мужнином в ответ кивке налево.
Не возражаю, защищаю лишь свою позицию – так было надо, чтобы выбраться из его нелюбви. Теперь, может, удастся наладить иную жизнь, не так уж далеко он от меня ушел в своих фантазиях. Другое дело, хочу ли я этого?
- Мне кажется, - неожиданно меняет направленность своих рассуждений Лика, - ты бы прекрасно чувствовала себя одна. Не пропала бы, во всяком случае, так уж точно. Ты рисуешь, пишешь. Придумывала бы какие-то проекты, что-то мастерила бы, шила. Ты ведь столько всего умеешь. Жила бы в свое удовольствие, развивалась. Была бы востребована. Если все так угнетает тебя в этом Киеве, стоит ли себя так мучить? Все-таки одиночество серьезное испытание, здесь ты бы не была так одинока.
Выраженное словами сомнение. Целесообразно ли моё желание, во что бы то ни стало удержать неизменным свой внешний мир? Семья? Моя семья превратилась в моё добровольное заточение, из которого у меня не хватает ни сил, ни желания выйти. Считаю дни непонятно до чего, радуюсь каждому воскресенью, как ещё одной растворившейся в небытии вехе никчемушной жизни. Быстрее, быстрее, - подгоняю свой и без того усеченный потерями век.
Когда из жизни уходит любовь, жизнь теряет смысл.
Избавила себя от любви.
Силы жить заканчиваются.
Грустно звучит.
- Теть Ир, а вы привезли свою книжку?
- Какую книжку? – не поняла было я и осеклась. Ликина дочка читает всё, что я привожу. Она говорит о моей книге. И я смею жаловаться на то, что мне нечем жить? Безумная!
- Нет, в этот раз не успела свести все в одно. В следующий приезд обещаю…
Возвращаюсь слишком поздно, чтобы надеяться на транспорт. Брать частника – слишком боязлива. Отчаянно решаюсь идти пешком. Километров пять до моего дома по ночному городу, занесенному свежевыпавшим снегом и на редкость ярко освещенному фонарями. На душе легко и отзывчиво на красоту выбеленной снегом природы. Да не так уж и плохо жить, как мне иногда кажется. Какой наполненный день сегодня. Помноженная на три радость от встречи с теми, кто меня любит. Как же я завишу от всех вас, любимые вы мои! Как счастлива, что вы у меня есть…
Вчера успела записаться к Ксюше на маникюрно-педикюрное украшательство. Хотелось общения. Остальное – так, в салоне по-другому не уединишься.
К утру ночной оптимизм несколько опал. Приходится по новой подыскивать слова, чтобы растормошить не успевшие пробудиться чувства. Сижу перед Ксюшей куклой, не зная, с чего начать.
- Где та живая, неунывающая женщина, которая зажигала своей жаждой жизни? – недоумевает она. – Ирина, вы мне сегодня не нравитесь. Как ваша книга?
- Остановилась во мне, откликнувшись на страх привлечь ещё какое-нибудь событие, которое не смогу переварить.
- Я вам не верю. Я же знаю вас, вы можете преодолеть больше, чем кто другой.
- Наверное, что-то во мне сломалось.
- Возьмите себя в руки. Нельзя так поддаваться унынию. В жизни очень много вещей, ради которых стоит жить. Этому, кстати, я у вас научилась. Верить.
Снимает по слою ороговелость с пяток и души. Оживаю. Действительно, я рано сдалась. Все разговоры о никчемности и бессмысленности жизни – уловка для лени. Оправдать собственное бездействие тоской – самое простое, чтобы не бороться за жизнь.
- У вас же дети. Живите ради них. Детям нужна мама.
- Знаю. Это неверно выбранный ориентир, когда женщина цепляется за любовь к мужчине. Меня это опустошило. Любовь нечто большее, чем привязка к какому-то одному человеку. Но, к сожалению, не пройдя через это чувство, не разочаровавшись в тщетности надежд на то, что можно обрести счастье, овладев сердцем другого человека, понять это почти невозможно. Любовь раскрывается через страдание. От малого к общему. Я так обособилась в своих переживаниях, что оттолкнула от себя то, что по-настоящему было мне дорого. Превратила жизнь близких мне людей в непрекращающийся кошмар. Мой сын ушел из этого ада, предоставив мне возможность осознать это и вернуться к себе. Я - это они все, любимые мною.
- Вот видите, вы же все прекрасно сами понимаете. И все-таки, надеюсь, что книга будет вами издана. Вы должны довести до конца.
- Вы так думаете? Странно. Мне так странно, что то, о чем мне хочется говорить с собой, интересно ещё кому-то. Я просто пытаюсь не увязнуть в обыденности.
- Мы все живем, цепляясь за что-то вне себя, чтобы удержаться в этом мире. Человеку нужны люди. Близкие и не очень. Он должен ощущать свою нужность, востребованность. Когда замыкаешься в себе, жизнь теряет смысл.
- Да, но есть другой путь – религия. Тогда замыкание в себе оправдывается творением внутри себя нравственного человека и подготовкой его к встрече с Вечностью.
- Вы открываете мне глаза на некоторые вещи, о которых я почти не задумывалась. Мне кажется, в религию уходят сильные люди.
- Мне иногда кажется, напротив, инфантильные, неприспособленные для выживания в обычном для всех нас мире. Да, сила, чтобы отказаться от прелестей жизни, нужна. Но если при всех твоих попытках вписать себя в окружающую действительность, терпишь поражение, религия – естественный уход от борьбы. Я изо всех сил сопротивляюсь такому стремлению в себе.
- Вы меня пугаете. Вас посещают мысли об уходе из мира?
- И очень часто. Я не вижу своего в нем места. Для всего нужна целеустремленность, движущая сила внутри. Нужна какая-то оправданная смыслом задача и силы на её разрешение. Мотивация нужна. А мне все неинтересно. Всё мельчает и рассыпается при ближайшем рассмотрении. Может, из-за потери. Мой Серёжка так легко оставил мир, значит, что-то увидел Там такое, что превысило значимость всего, что было здесь дорого? Когда думаю об этом, тянет стать на эту дорожку раньше окончания земного срока. И останавливает лишь то, что я не уверена в себе. Вернее, мешает избыточно глубокое о себе знание. Сегодня думаю и чувствую так, завтра что-то привлечет извне – я ведь так легко вовлекаема в жизнь. Друзья, любимые, дети, сама жизнь - столько соблазнов пожалеть после о сделанном шаге.
- Вы слишком ответственно подходите к выбору.
- Это выбор без возврата к тому, от чего уходишь.
Возможность проговорить вслух то, о чем постоянно думаю, упорядочивает мысли, успокаивает разум. Погружаюсь в некую полудрему, когда оставляют терзающие сомнения. Мне не в чем сомневаться, это внутреннее несоответствие ожиданий с действительностью, не более. Я жду чудесного избавления от давящей боли в груди, неподвластной таблеткам. Рожденная человеком, томлюсь закупоренной в теле. Сны ненадолго счастливо избавляют от заточения. Позволяют душе ощущать своё всемогущество и свободу в парении над земными пейзажами. Я легко прохожу сквозь стены, растворяю волей металл и превращаю воду в волшебный напиток. Мне подвластны стихии и покорны прихотям персонажи моих снов. Как всё на самом деле? Незаметна, бесцветна, задумчива. Прохожу мимо, не возмущая пространство вокруг себя, позволяя всем быть теми, кем подсказывает им их собственное естество. И так грустно, когда понимаю, все настолько увлечены собой, что наяву мне в их жизнях нет места. Что это? Разочарование из-за неудавшейся любви, возведенной мною в степень? Но ею я спасалась от падения. И, кажется, мне это удалось. Влюбленность дала крылья, раскрыла заповедные тайники. Мне нет места в его жизни, но это всего лишь возвращение героя на книжную полку, откуда сама его сняла на время. Главное – переворот в себе – совершила. Любовь не дает стать рабой обыденности. Я переживаю кризис разлуки с идолом, олицетворявшим для меня это освобождение. Теперь не разочароваться. Отдаться времени и безучастности. Мне не удается в этом лишь одно – уравновесить осознающее начало и чувствующее. Эмоциональный голод заставляет придумывать себе страдание, а страдание вызывает потребность убрать источник боли. Моё сознание помимо моей воли избавляется от влюбленности, убивая её во мне. А наполнить освобождающееся поле – нечем. Любовью к людям – пока ещё больно, к Богу – страшно, это так ответственно. Ксюша права, я слишком ответственна в том, что видится иллюзорным и не столь существенным в обыденной жизни…
Расстаемся, подгоняемые пришедшей мне на смену клиенткой.
- Верь в себя, - напутствует Ксюша.
Легко и возвышенно на душе. Гена избегает разговоров, в которых придерживается строго определенных церковью догматов. Во мне вера интуитивна. Атрибутика церковной жизни закрывает от меня небо. На чувственном уровне в душе почти ничего не происходит. Отгоняющая страх сила молитвы – да, ощущается явственно. Но роль овцы в стаде пастыря требует растворить внутри чувствующее человеческое начало. Становлюсь никем и ничем, ничего не переживающей оболочкой. Есть легкость в конце, на выходе из храма. Возможно, так и должно все происходить? Не знаю, не научена. Не было молитвенных традиций в нашем доме…
* * *
Маншук.
- Привет, Ларис, это Ирина.
- Ты?!..
Спонтанный порыв. Маншук. Я расквиталась с ней за обиду и отбросила навсегда, не имея намерения возвращаться. Потом смерть Серёжки. Не позвонить, не сказать им не могла, столько лет дружили. Она не поверила. «Я думала, ты шутишь», – скажет она позже. Поежившись внутри от таких предположений, что за монстром рисуюсь в воображении некоторых, приняла и простила неверие. Они звонили моему отцу и, удостоверившись, что это правда, навещали могилку моего сына. Были звонки. Пару раз. Она настаивала на встрече. Говорила, что часто видит во сне Серёжку. Надо встретиться, соглашалась я, но сил для встречи не находила. Должно было пройти два года, чтобы вдруг захотелось набрать её номер.
- Ты где сейчас?
- Я? Дома.
- Не возражаешь, если зайду?
- Давай…- нервный смешок на том конце провода, – заваливай…
«Как бы о дружбе…» Написанное два года назад по следам обиды. Даже не обиды, скорее, досады. Отчаянное нежелание прощать оскорбление, полученное совершенно незаслуженно и несправедливо. Тогда отмахнулась резким – не желаю более говорить с тобой на эту тему. После многократно возвращалась, чтобы хоть за что-то зацепиться и простить. Простить не получалось. Ситуация не вызывала сочувствия. Красивая, успешная, порой слишком самонадеянная, что во мне узрела она такого, чему можно было позавидовать? - а то, что причиной ненависти была элементарная зависть, не вызывало сомнений. Зависть – стихия, с которой не умею бороться. Разрушительное зло, извергаемое с целью уничтожить, раздавить тебя. Сталкиваясь с завистью, теряюсь. Я не знаю это зло изнутри, поэтому не знаю, как ему противостоять. Тогда предпочла просто уйти. Серёжа возвращал своей смертью всех, с кем мы разошлись. Надо все-таки попытаться простить. Хотя бы выслушать, чтобы понять и, разобравшись, отпустить от себя.
- Извини, я только помыла голову…
Сильно похудевшая, с огромными бигудями на голове. Горящие глаза. Нервная суета в коридоре. «Проходи, коль уж пришла… я тут уборкой занималась. Не ждала гостей».
- Я на пару дней всего приехала. Оказалась рядом, дай, думаю, позвоню, а то всё никак не встретимся.
- Да, давно уж пора. Ну, давай обнимемся что ли.
Расстроганно ныряю в её объятия. Подкатывают слезы:
- Дурочки мы с тобой, Лариска.
- Это ты дурочка, а не я.
Подбираю сопли. Готова выслушать, хотя неприятно кольнуло.
- Скажи, какого беса ты наших мужиков к ссоре привлекла тогда? Мы что, сами с тобой не разобрались бы? Ты видела, что я не в себе?
Я вспомнила. Не просто привлекла, выставила их впереди себя кордоном, чтобы и щелочки для Лариного негодования в мой адрес места не нашлось. Венчание было подарком её мужа то ли к годовщине свадьбы, то ли ко дню рождения, в их семье все к чему-то было приурочено. На следующий день я послала поздравление её мужу – отомстила – поздравляла его с именинницей и просила в пожеланиях беречь её и не давать поводов для ревности. Моя смска была лишь вершиной айсберга той бури, что клокотала во мне после бесславного моего выдворения с венчального банкета. Ты хочешь войны? – тогда пусть все станут её участниками, тебе не удастся доклевывать меня в одиночку. Она ответила тут же гневным звонком: «Глупее выходки ты придумать не могла», - негодовала трубка. «Я не желаю с тобой разговаривать, - отрезала я, - ты оскорбила меня вчера, сегодня продолжаешь в том же духе». Расползшись наедине в слезах, позвонила Гене и попросила его оградить меня от её звонков. Как? Поставь в известность её мужа о том, что произошло накануне в кафе. «Ира, зачем? Толя хороший парень. Всё перемелется, успокоится. Не обращай внимания на Лару». Я настаивала. Мне почему-то было очень важно, чтобы Гена хотя бы раз заступился за меня в такой ситуации. Он всегда сохранял нейтралитет, дорожа дружескими отношениями, но, в конце концов, терял после и этих «друзей», и моё уважение. «Пушкин вступился за честь жены, считая, что её честь – это, прежде всего, его честь тоже. Почему ты так дорожишь мнением тех, кто предает меня? Они тебе дороже?» - «Хорошо, если для тебя это так важно, - впервые поступился своими принципами муж, - я это сделаю, хотя считаю, что это лишнее». Мне было очень важно. Мне надо было показать Ларе, что, несмотря на все шероховатости в наших с Геной отношениях, он дорожит прежде всего мной, а не своей в их глазах репутацией. Её слова: «Возьмусь за твоего Гену, и тогда тебе мало не покажется», - были для меня дразнящей воображение красной тряпкой – это что же она себе про моего мужа придумала? Что его так вот, как теленка за поводок, увести можно? (Можно, конечно, но об этом только я знаю.) Пусть для начала попробует оторвать его от меня. Мне очень было нужно заявить о праве собственности на него, а кроме как заставить его заступиться за меня в явно двусмысленной ситуации, не нашла убедительнее – не хватило времени обусловить все тонкостями дипломатии и этикета – рубила с плеча и вполне находила себе оправдания. Если я решила остаться с этим мужчиной, пренебрегая своими чувствами к другому, он должен оправдывать в моих глазах эту жертву.
Генин звонок пришелся на обед. Толя, выслушав Гену, хихикнул. Вот-де наши с тобой барышни что только ни придумают. Гена поддержал – вот тебе и первое испытание после венчания, я же предупреждал, начнется. Держись, дружок. А Лара пусть Ирине пока не звонит, жена переживает и разговаривать не хочет.
Всё, её муж в курсе нашей ссоры. И воевать ей теперь, прежде всего, с ним – ироничным и не понимающим, зачем из-за каких-то нелепых домыслов ломать копья. Я добилась своего. Унизила подружку.
Но тут Лара выхватила трубку у своего мужа и вывалила на голову Гены все свое негодование в мой адрес. «Мне надоели эти ****ские разговоры на моей кухне! – бушевала она. – Твоей жене совершенно неведомы границы приличия, цепляется к Толе, к сыну. Я долго молчала, но моему терпению пришел конец. Проследи, чтобы она к моей семье не приближалась».
- Ир, ты сама даешь повод говорить о себе так. Надо следить за своим поведением.
- Знаешь, Гена, я не собираюсь менять свой стиль и манеру общения с людьми. Никаких «****ских» разговоров ни с её мужем, ни с их сыном у меня не было и быть не могло. Это все – больное воображение Лары. Так же, как и совращение их малолетнего сына – полный бред. То, что их сын делился какими-то событиями своей жизни со мной, а не только с мамой, ни о чем, кроме как об обычном человеческом доверии, не говорит. А её реакция - это нездоровая потребность держать всех домашних под контролем.
- Ты, наверное, рассказывала ей о своих мальчиках, вот она и сделала выводы.
- Я не такая дура, чтобы посвящать в подробности своей жизни человека, который меня тихо ненавидит. А в её пристрастности в последнее время, не сомневалась. Так что, думай обо мне что хочешь, хочешь, доверяй её словам и клейми меня теми же клеймами, оправдываться ни перед тобой, ни, тем более, перед ней не буду. Мне плевать, что вы все обо мне думаете. Я знаю, что я есть, и чем не являюсь, и ваше мнение обо мне на это повлиять не сможет. Нравится то, что говорит она обо мне – ветер в спину! – устройте с ней вечерние посиделки с дискуссией на тему «эта ****ь с претензиями», а я умываю руки. Мне это неинтересно.
- Да ладно тебе, - пытается успокоить разбушевавшуюся жену Гена, - ничего такого я про тебя не думаю, и никаких разговоров с ней вести не собираюсь. Жаль только, что с Анатолием расстались, он нормальный парень.
- Нормальный. Но любит свою жену. Как и ты, надеюсь, свою. Разругались жены, значит, и мужская дружба охладела. Гена, сколько можно жить порознь? Ты ведь столько раз убеждался в том, что это невозможно. Делают гадость мне, спустя какое-то время все равно и на тебе отыгрываются. Ты хочешь растянуть агонию «дружбы» во времени?
Впервые сделала мужа соучастником. Впервые он пошел на поводу моей прихоти и прекратил всякие отношения с ними. Став свидетелем на их венчании, он ушел с него их врагом, потому что остался со мной. Неужели она всерьез допускала мысль о том, что нас можно развести по разные стороны барьера? Да, так случалось раньше и многим, кто вторгался в нашу с Геной жизнь, это удавалось. Но теперь-то я знаю, за что борюсь – не за своё, мне он не нужен, вернее, не так нужен, как это принято думать, - а за его. Это на его честь покусились, замахнувшись на меня. Это его хотели унизить, клевеща и унижая моё достоинство. Это его я не дала сделать посмешищем и изгоем. Вступившись за меня, он впервые заявил громко о своем благородстве.
Хотя так до сих пор и не осознал этого…
- Я ведь дословно твою смску моему Толе помню. Ты что хотела задеть меня? Ревность. С чего ты взяла, что я ревную его? И к кому! К тебе? Чушь! Смешно. Нелепее выдумки нельзя было придумать. Очень глупо, подружка. Очень глупо.
- Не знаю. Мне на тот момент казалось, что для всех нас будет лучше, если все будут в курсе.
- Но мужей-то зачем было вмешивать?!! Ты видела, что меня несет?
- Что несет, видела. И хотела себя от этого оградить.
- А то, что я больна? Ты что, не видела, что я не в себе? Не чувствовала, что я не владею собой?
- Извини, Ларис, но я в такие тонкости не погружаюсь. Твоё состояние видела, но другой тебя и не знала. Ты всегда казалась мне излишне эмоциональной, но усмотреть в этом нездоровье? Извини, ты многого от меня требуешь. Я ничего из ряда вон выходящего не видела, сама на всё реагирую так же. Поэтому вполне доверяла твоей адекватности.
- Я лечилась два года…
- ?
- В психушке. Это не тогда началось, значительно раньше. Ты не понимаешь. Я столько перенесла. А накануне Толя попал в аварию. Страшную аварию. Чудом жив остался. Машина всмятку. Мы не хотели вам говорить.
- Но почему?!!!
- Я многократно прокручивала в голове картинки аварии, и мне становилось все хуже, я испугалась, что реально могла потерять его.
- Блин! Эта ваша дурная манера не показывать своих слабостей. Друзья для того и нужны, чтобы делить и боль, и радость. И чего добились? Ларка, как ты могла им сдаться? Как можно позволить запечь себя в психушку?
- Я не смогла справиться с собой.
- Чушь! У тебя нормальные вменяемые мозги. Всё это одолеть под силу, если нет органических изменений. А так, добровольно отдаться в лапы эскулапов? Они же половину мозгов тебе промоют. И клеймо на всю оставшуюся жизнь.
- Врач говорит, нервный срыв. Столько пережить. Ты тогда была всего лишь каплей. Даже не в море, а в океан. Эта твоя выходка уже ничего для меня не значила, но была последним довершающим аккордом.
При всем её желании вызвать во мне чувство вины, не поддаюсь. Я тоже дословно помню все наши послевенчальные перепалки и прекрасно понимаю, что каждый останется при своем видении и даже при своей текстовке. Ведь даже тексты моих посланий и кухонных разговоров в наших головах осели по-разному. Есть ли смысл спорить? Тем более, с человеком, возведшим свою правоту в степень.
Такой же она видит и меня.
- Ты носишься со своим «я», - несется ко мне упреком, - не замечая, как ранишь этим других. Ты ведь никого вокруг не замечаешь, для тебя не важно, что чувствует другой человек. Тебе важно только твоё гипертрофированное «Я», которое ты ценишь выше всего остального.
- Я не причиняю зла намеренно. Естественно, если я жива и контактирую с миром, я оказываю на него какое-то влияние.
- Ты слишком увлечена тем, чтобы оказывать влияние. Надо скромнее определять свою роль среди людей. У тебя есть семья, вот и ограничь свою бурную фантазию ею. Скажи, какого ты влезла в семью Вадика? Я ведь все прекрасно поняла тогда, по одним твоим намекам и разговору с Толей на кухне об изменах. Я ведь сразу поняла тогда, кого ты имеешь ввиду, когда говоришь о друзьях. Понимаешь, ты увлеклась экспериментами, а это может быть очень больно для других людей.
- Я экспериментировала только над собой, мне надо было разобраться в своей жизни. В ней произошла измена. Что-то меня заставило пренебречь устоявшимися в душе ценностями. Я не могла понять, что именно заставило меня пойти на поводу страсти. Потом поняла – подавленная потребность в ответной любви, ласке. В моей жизни этого не было почти семнадцать лет. Затянувшееся одиночество сделало меня бесчувственной. И вдруг я встречаю старого своего друга, и меня прорывает. Оказывается, во мне были неудовлетворенные потребности, которые оттого, что во мне все умерло, не атрофировались. Меня понесло. Но мне мало нравилось то, что со мной происходит. Я чувствовала себя рабыней своего тела. Что оно просто использует меня в угоду своих потребностей и в ущерб душе. И, в конце концов, отошла от этого. Сознательно отошла. Тот наш разговор на кухне, который тебе так не понравился, был всего лишь вехой на этом пути, мне было очень важно понять, а что чувствует мужчина, когда изменяет, свойственны ли им те же переживания. Вадик? Мы симпатизировали друг другу с первого дня знакомства, и мне приходилось ограничивать наше общение, потому что было очень обидно за его жену, - он так легкомысленно оправдывает измены. То, о чем я спрашивала твоего мужа, - хотелось уяснить для себя, является ли безответственность половой чертой, или это все-таки индивидуальные проявления личности независимо от пола. И когда услышала от Толи, что мужчина переживает то же, что переживала я, очень воодушевилась. Никакого удовлетворения измена не приносит. Стыд, осознание, что нанес рану близкому человеку, желание прекратить отношения с человеком, измена с которым стала возможной. Через это надо было пройти, чтобы сегодня удавалось начать тормозить чуть раньше. До того, как изменить что-то уже поздно.
- Ну и зачем, скажи, лезть в эту семью?
- Лар, я же говорю тебе, никто никуда не лезет. Мы дружим, но встречаемся очень редко. Делаю это намеренно. Мне не хочется ни искушать, ни искушаться самой. Я люблю эту семью и категорически не приемлю позицию Вадика, хотя сама какое-то время пыталась держаться тех же суждений. Когда случается что-то, о чем потом жалеешь, лучше впредь не допускать, чтобы оно случалось. Мне достаточно было попробовать быть безответственной, удовлетворения не получила. Ничего, кроме отвращения к себе.
- И, тем не менее, ты всего лишь оправдываешь себя, а продолжаешь вести тот же образ жизни. Неужели тебе мало мужа, своей семьи? Ты самоутверждаешься таким образом? Так это не делает тебе чести. Утверждать свое и без того гипертрофированное «я» за счет семей своих друзей? Переключись на холостяков и малолеток, если тебе так важно внимание мужчин.
- Уже переключилась. Моим кавалерам от двадцати до семидесяти, и все свободны.
- Вот и топчись на их территории, оставь в покое женатых.
- Знаешь, мне странно. Ты советуешь мне порвать со всеми своими женатыми друзьями, потому что я якобы не благоприятствую крепости семейных уз, а сама делаешь абсолютно то же, что и я, но никакого греха в том для себя не усматриваешь.
- Я?! Да я даже мысли не имею вмешиваться в чьи-то жизни!
- А почему ты решила, что моё вмешательство намеренное?
- Ты провоцируешь мужчин.
- Лара! Умоляю тебя. Я ищу общения, а не близости. Второе мне и подавно не нужно. Как и тебе. Или мне бросить тебе в упрек, что ты-де совращала моего мужа тем, что красива и соблазнительна? Вспомнить, как ты разгуливала в сауне перед ним голышом? Я хоть раз при твоем Толе, если уж на то пошло, простыню сняла с себя?
- Так вот за что ты мене отомстила? – рассмеялась она.
- Скажешь тоже. Я благодарна тебе была. У меня хоть в этот день секс с любимым был.
- Я помню, ты как-то сказала, что, мол, завидуешь нам - потерли друг другу спины в душе, и Толя уже готов.
- Белой завистью! Гена тогда вообще от меня шарахался и не только в сауне. Могли за весь день ни разу и не прикоснуться друг к другу.
- Ну, теперь-то хоть изменилось что-то?
- Что-то изменилось.
- Мне было неприятно, когда ты начала нам с Толей советовать, мол, вы попробуйте позы поменять и все такое.
- Я такое говорила? – моему изумлению нет предела.
- Да, тогда во время последнего разговора на кухне.
Это было полной чушью. Советовать что-то паре, которая через слово в рассказы о своих путешествиях вклинивает намеки, что и там у них было, и о-о-о! как это было необыкновенно, глупо. Вряд ли я могла допустить такую дерзость. Впору мне было у них уроки брать, чем им что-то советовать. Но спорить, поняла, бессмысленно, так отложилось в Лариной памяти, значит, для неё это так и было. И мне не остается ничего, кроме как пожать недоуменно плечами:
- Странно, я совершенно не помню такого.
- Зато я хорошо запомнила. И мне было очень неприятно.
Наше примирение все меньше походит на компромиссное согласие принять друг друга такими, какие мы есть. Всё чаще соглашаюсь с Лариными упреками, хотя внутри все возмущается и противоречит обвинениям. Она решительно хочет переделать в нашем общем прошлом и во мне все, что её не устраивает, совершенно не считаясь с тем, хочу ли я этих переделок. Я не вижу в себе в той мере того зла, которое приписывается мне ею.
- Хочешь, я дам тебе прочесть то, что пишу? - Неожиданно для себя самой выпаливаю я.
- Хочу, - так же опрометчиво соглашается она подписать окончательный смертный приговор нашей дружбе.
Оставляю на салфетке адрес своего почтового ящика.
- Ты все найдешь там. То, что под именем Инна Гончарова – не моё, остальное – так или иначе поучаствовала.
Снимаю с себя потребность оправдываться. Если ей так важно заклеймить меня, совершенно необязательно разбираться в моих душевных порывах. Она меня все равно не слышит. Только себя. И наслаждается ролью инквизитора. Я о себе думаю несколько иначе. Если ей будет даровано проникнуть в душу другого человека, она сможет прочесть то, что я написала о себе. Поверит или нет – другой вопрос. Я была искренна. Если она не доверяет видимому, пусть попытается проникнуть в сокровенное.
- Я хочу прочесть, хотя прекрасно понимаю, что там будет и обо мне. И я готова прочесть и это.
- Да, там есть и о тебе. И не обещаю, что это тебе может понравиться.
Мне самой не раз хотелось смягчить, переписав ту историю заново. Но, поняв, что тогда я просто буду льстить сама себе, пытаясь выгородить себя на страницах, показывая свою лояльность и мудрость в пику Лариной категоричности, отступилась. Как написалось по горячим следам, так и должно остаться. Да, эмоционально, да, где-то приукрашивая себя на её фоне. Но это именно так мне тогда виделось. Искренне хотелось выгородить себя, чтобы не чувствовать себя столь глубоко уязвленной. «Сама дура!» - вот что читается между тех строк. Вот от чего пытаюсь избавиться в своем рассказе о заключающей нашу дружбу встрече сегодня.
Звонит Гена. Я передаю трубку Ларе, и они договариваются о возобновлении нашей дружбы и предстоящих походах в сауну. Мне не дают уйти до возвращения Толи с работы и погружают в воспоминания о последних путешествиях в Европу.
- В больнице мне сказали сменить обстановку, занять себя чем-то, отвлечься от мыслей, путешествовать. Ты не представляешь, что я перенесла. Лежала два месяца под капельницей. Меня когда выписывали, я весила не больше сорока восьми килограммов.
- Да ты и сейчас не очень-то в теле.
- Тогда вообще смотреть было страшно. Пролежала как в тумане. Совершенно исчез интерес к жизни.
- Ларк, как можно было так дать допечь себя. Это же все оттого, что не любим мы себя. Потребности свои в жертву приносим. Мне друзья книгу подбросили, так лучше бы я не знала об этом. Так потихоньку скатывалась в яму и себя во всем винила, а прочла, глаза открылись. Если всю жизнь отказывать себе в понимании, в любви, в их внимании, до дурки и докатишься. У меня подружка вообще предпочла на тот свет выпрыгнуть. Муж красавец тогда и теперь – живет, как считает нужным – прежде всего себе любимому, а ей – и так счастлива должна быть, что мужик рядом. Да только радоваться этому не получается.
- Толя испугался. Впервые понял, что это не прихоти мои и не капризы. Никогда всерьез не воспринимал. Я в себе все носила. У меня, как у тебя, не получалось.
- Так я тоже мало чего достигла, тоже ведь в себе ношу, пока крышу срывать не начинает. А после получаю – «я ненавижу, когда ты бесишься». Так ведь сам довел до этого. Ему кажется – дурь, а у меня полное пропадание. Только, Лар, все равно не понимаю, зачем ты медицине нашей отдалась. Ведь как-то самой можно справиться. Они не дадут тебе теперь покоя. Всё время лечить будут, пока не убедят тебя, что ты ненормальная.
- Я испугалась. Меня где только не находили. Я могла уйти после ссоры или какого-нибудь его замечания. Тихо, молча, в чем есть, без телефона и паспорта, а очнуться где-нибудь под забором, в канаве. В церкви могла в обморок упасть. Я тогда даже к бабке одной сходила. Извини, конечно, но я узнать хотела, что со мной. Думала, может, порча какая. Бабка говорит, трех женщин загадай, на кого подозрение имеешь. Загадала. И тебя в том числе. Она про одну, про другую. Про тебя говорит: «А это балабока. У неё только язык, как помело, а вреда тебе не сделает». Извини, я на тебя думала. Не исключала, что ты можешь зла желать мне. Ещё как-то раз в церкви свечку за тебя ставила. Во здравие, не думай. Мало ли, думаю, вдруг из-за неё я так мучаюсь. Ставлю, а на мне шуба вспыхивает. Бабка рядом увидела: тот, за кого ставишь, ни в чем не виноват перед тобой, - говорит. Знаешь, не будь этого всего, я бы с тобой не встречалась сегодня. Только потому, что поверила тогда, не делала ты мне ничего.
- Я тогда просто перевернула страницу. Было очень больно, предпочла выписаться в тетрадь и больше никогда к этому не возвращаться. Вычеркнула все, что нас с тобой связывало. Если бы не Серёжка, всё так и осталось бы. Он многих, с кем я рассталась до этого, вернул. Не знаю, прощения попросить или сойтись для новых отношений.
- Страшно представить себе. Я до сих пор не могу поверить, что его нет. Вы делали пробы на анестезию?
- Какой смысл говорить теперь об этом? Чтобы усугубить своё чувство вины за его смерть? Так я и без того простить себе не могу, что способствовала его гибели.
- Какая необходимость была в операции? Он болел у вас?
- Операция была плановая и, как считается, ерундовая. Грыжа.
- И что нельзя было повременить? Подождать, пока ребенок вырастет?
- Его в последнее время беспокоили сильные боли. Хотелось поскорее от них избавиться. Тут зимние каникулы. Решили, самое время. Всё совпало. И врач наш на месте, и отпуск большой… Кабы знать… Он словно предчувствовал что-то. Маялся последние недели, я тоже места себе не находила. В день операции сидели с ним разговаривали, неожиданно чуть ли не исповедалась ему, так с моей исповедью и ушел. Ещё спросил, что с ним будет, когда он заснет. Ответила, что ангелы на время операции душу его примут.
- И ты такое сказала ребенку?! Ненормальная! Как ты могла сказать ему такое?
- А что я должна была ответить?
- Сказать, что все будет хорошо, что заснет и проснется. Что ты своей дурью ребенку голову морочила?
- Мне казалось, напротив. Он успокоился только после этих моих слов, хотя о предстоящей операции говорил все время несколько дней до того. А тут даже просветлел. Говорю, увидишь Свет – иди туда, там встретят Ангелы. Потом легче было от осознания того, что куда надо направила. Не сомневался и не раздумывал – прямо к Богу.
- Ты идиотка! Да он от твоих слов и умер. Какая ты мать после этого!
Она не замечает, что я едва сдерживаю слезы.
- Мне теперь пожизненно от этого креста, что собственного ребенка на смерть послала, не избавиться, Лариса, - произношу тихо, но отчетливо. Не слышит. Или слышит, но в роли убийцы я для неё утешительнее?
Сильно сдавливает внутри, за грудиной.
- Лар, я пойду.
- Да чего уж, сиди. Вот-вот Толя должен подойти, я его отослала, как ты позвонила, говорю, ты при нашем разговоре не нужен. А теперь уже вроде как обо всем поговорили.
- Лар, мне нехорошо.
- Что с тобой?
- Не знаю, наверное, сердце. Пошаливает в последнее время.
- Тебе дать может что?
- Дай, что есть.
Высыпает мне в ладонь содержимое флакончика, проглатываю таблетки валерианы, запив домашним вином, незаметно за разговором приговорили чуть меньше литра. Уйти не удастся, хотя очень хочется прервать поток изобличений. И опять это торжественное: «Кто тебе ещё правду о тебе скажет?! Все тебе только льстят и по шерстке поглаживают». Зачем мне твоя правда, подружка, мне тошно и безрадостно от неё. Она обессиливает меня. Это недобрая правда. Обо мне ли она? Может, свои пороки ты видишь во мне? Своё зло? Обличения, обвинения. Себя обличай, себя обвиняй. Да, я не ангел, и мне хватает мужества себе в этом признаваться. По крайней мере, у меня есть страницы прозы, где трудно прятаться от себя. Утешаюсь – да, но оправданиям моим порокам на её страницах нет места. Твое обличающее слово неуместно. Люди сходятся, чтобы радовать и утешать друг друга, дарить друг другу любовь и прощение. Встречая врага, возблагодари его за возможность заглянуть в себя - чужой порок делает глаза зрячими. Видишь то, что есть в тебе. Если что-то в другом отозвалось в тебе злобой, значит, твой собственный порок, увидев, как в зеркале, своё отражение в другой душе, заговорил в тебе. Займись собой, подружка! – хочется выкрикнуть ей в лицо, - и хватит клевать меня. Это себя ты так ненавидишь, глядясь в меня, как в зеркало. Два года молчания – я оказалась твоей невысказанной болью – ты ждала этой встречи, чтобы обрушиться накопившимся негодованием. Как же тебе тяжело было, бедная. Значит, всё время пока мы дружили, я служила тебе стравливающим клапаном, громоотводом всего негатива твоей жизни? Тебе было кому выговориться, было перед кем дать себе возможность расслабиться и не сдерживать эмоций, и теперь ты мстишь мне за собственные мгновения слабости? Я не выдавала твоей тайны, принимала в себя горечь твоих поражений и совсем не собиралась плясать на твоих костях и радоваться твоим неудачам. Сегодня у меня разболелось сердце не потому, что я внимаю твоим обвинениям - готова согласиться с этой несправедливостью, а потому, что вижу твое торжество надо мной. Ты радуешься, что твои слова достигли цели и поразили меня в самое сердце. А мне больно от твоей радости. Пиррова победа. Ты празднуешь своё поражение, не осознавая этого. Бедная, неразумная девочка. Боится повторения собственного безумия и сама все делает для того, чтобы ещё глубже в него погрузиться. Меня в её жизни больше не будет. Я принимаю это решение в момент, когда пишу адрес своей прозы. Видеть во мне первопричину случающегося с ней зла - не поддамся. Зло уже овладело её душой. Это страшно. Это преодолимо лишь осознанием своей неправоты и покаянием. Первое – слишком сложно прийти к себе. Надо не бояться быть откровенной с собой. Надо иметь незамутненный страхом встречи с собой взор. Второе – без первого – невозможно.
- Я теперь добиваюсь всего, что мне надо. Толя испугался по-настоящему. Понял, что может потерять меня. Сын, муж – они теперь мне не перечат.
Наблюдаю это воочию. Только вижу и другое - как они это делают. Снисходительно. С жалостью. Так относятся к неизлечимо больным людям, скрывая истинное отношение. Мне бы не хотелось добиваться любви шантажом. Апеллировать к чьим-то чувствам, потакая собственному бессилию. Мне хочется, чтобы меня любили за силу и адекватность, чтобы если это была слабость, то слабость естественная, вызванная не болезнью, а моей усталостью. Никакого снисхождения и плохо скрытого высокомерия. Я здорова! Мне не нужна жалость. Это жалость к моей неспособности воспринять мир таким, каков он есть. А я могу объять его. Во мне достаточно силы постичь промысел Творца, осознать свое в Его Творении место. Они ведь таковы – её сын и муж, они считают себя полноценными мыслящими людьми, и позволяют своей сломавшейся мамочке манипулировать собой, потому что манипулирование слабого лишь укрепляет их в осознании собственной полноценности.
Она выскакивает вслед за мной.
- Я провожу.
- Может, мне пойти с вами? - перехватываю тревожный взгляд её мужа.
- Я скоро вернусь, - успокаивает она его, одаривая поцелуем.
Не делаю даже попытки традиционно завершить встречу. Избегаю смотреть в глаза сына, мужа – меня строго предупредили, не лезть в эту семью. Я серьезно отношусь к подобного рода предупреждениям и выношу свои хвосты до последней ворсинки. Нам надо было встретиться, чтоб навсегда поставить крест на несбывшейся дружбе. Не смогу подделываться под обстоятельства и прикидываться любящей подругой там, где мою любовь безжалостно попирают. Да, дружила и искренне принимала её такой, какая она есть, до тех пор, пока нас обеих эта дружба устраивала. Но она решила, что и я, подобно её близким и друзьям, всерьез поверю в сказку о безумии и начну изменять в себе то, что её не устраивает. Мне трудно вписывать себя в рамки чьих-то представлений о том, какой мне быть, когда распираема изнутри противоречиями личностного.
- Ты слишком потакаешь собственному «Я», - бросает она напоследок. И мне трудно с этим не согласиться.
- Это самое ценное, что у меня есть.
- Мне очень трудно было переварить наш разрыв, я впервые была вынуждена расстаться с подругой. Ты ведь знаешь, у меня много подруг, с которыми я дружу по многу лет. И это не какие-нибудь там косметологи или массажистки, а серьезные люди.
Беспардонная заносчивость подружки сняла груз последних нравственных обязательств перед ней.
- Ларис, мне было очень больно тогда…
- Мне тоже было очень больно, ты не представляешь, что я пережила…
- Да, наверное, не представляю… Больно и сейчас видеть, что в тебе все ещё так жива обида на меня.
- Ты была микроскопической каплей…
Не верю ей, наверное, всё-таки безбрежным океаном, в котором тонули все её претензии. И это лишь в её представлении я превратилась в отстойник. И именно в этом качестве нужна ей сейчас. Ведь в меня можно слить все, что мешает жить. Но, в таком случае, я вышло из берегов, сказало озеро. Разворачиваюсь, чтобы уйти навсегда. Да, поняла, осознала своё в её жизни место и простила. Но продолжать дружбу нельзя. Это не дружба, это использование моей доброты. А пользоваться тем, что оплевано с головы до ног, нельзя. Ухожу. Для твоей же пользы, Ларочка. Маншук ты моя разнесчастная…
- Я дала тебе свою книгу, осознавая, что кое-что из того, что ты там прочтешь, может задеть тебя. Мне хотелось бы, чтобы ты, с одной стороны, понимала, что во мне говорила большая обида, а с другой, поверила, что я искренна. В том числе, и с тобой, хотя прекрасно понимаю, что после того, как ты прочтешь, скорее всего, тебе вряд ли захочется встречаться со мной.
Быстро целую её в щеку: «Прости…», - и убегаю в сторону метро.
Более чем достаточно для первого и последнего раза. Она ничто во мне не приемлет. Её раздражает моя непокорность. Всё для неё ясно и понятно, вот тут слегка подправить, привести в соответствие с нормой и можно терпеть меня дальше. Почему же я так сопротивляюсь?
Она чувствует опасность, исходящую от меня, а понять природу своего страха не может. Ищет врага в моем нравственном несовершенстве, в каких-то нелепо приписываемых мне притязаниях на её жизнь. Неуверенность в себе. Как она изумилась, когда я призналась ей в собственных комплексах: «Ты серьезно считаешь себя непривлекательной женщиной?» Со стороны многое в наших страхах кажется нелепым. Потому так уверенно бросаются упреки: «Тебе все время нужно утверждаться за чужой счет, вот и лезешь, проверяешь чужих мужей на крепость». То, что любая женщина делает неосознанно, естественно проявляя свою привлекательность, сексуальность, видится расчетливым соблазнением. И видится так тому, кто сам готов соблазнять и соблазняться, какие бы иллюзии насчет собственной чистоты ни строились.
Оставим. Всё ясно. Она распознает во мне то, что есть в ней самой – потребность быть привлекательной для мужчин. Знает, что я пользуюсь своей привлекательностью ради дружбы, но подозревает, что иду дальше, и этого опасается, уверенная, что во мне, исходя из тех разговоров, что я веду, никаких нравственных ограничителей нет. Лишает меня презумпции невиновности, основываясь исключительно на моей же фантазией раздутой славе искусительницы. Мои попытки убедить её, что можно обрести гармонию естественным путем, осознав, что как женщина ты имеешь право быть привлекательной, чтобы быть любимой и почитаемой как внутри, так и снаружи, были восприняты однобоко, как призывы стать ****ью. Печально. Я имела ввиду самодостаточность и уверенность в себе, которые не ткутся из воздуха, а приобретаются, в том числе, и во взаимодействии с противоположным полом. Жаль, что в нашем менталитете этими достоинствами обладают только эти «достойнейшие» из женщин. О чем я сокрушаюсь! Сама ведь выщипывала листья из лаврового венца благочестивой Ирины, чтобы превратить его в подобие тернового украшения на голове Сианы. Почиваю на лаврах собственного изготовления – гербарий под задницей и обглоданный венец над головой.
Расплата за новую, свободную от предрассудков и зависимости от общественного мнения жизнь!..
Звонком мужу ставлю окончательную точку.
- Ген, мне эта дружба не нужна. Шесть часов провела в их семье, очень рада была видеть их всех, но знаешь, не выдержу общения с Ларой. Не смогу, как все, притворяться, что мне приятно её видеть. Я нужна ей лишь для того, чтобы говорить мне гадости. Другой дружбы уже не будет, а потакать ей мне не хочется. Пусть с ней нянчатся другие, кто всерьез верит в её болезнь и старается не раздражать её.
- То есть ваша встреча в «банк любви» внесла четыре минуса?
- Ты читаешь книгу?
- Да, почитываю.
- Читай, приедем, обсудим… Не четыре – перечеркнула все плюсы напрочь. Меня встреча с ней опустошила. Она так меня ненавидит. Представляешь, носила в себе все это два года, чтобы выплеснуть при первой представившейся возможности. Причем, её это не успокаивает, а наоборот, возбуждает ещё больше. Она даже не смогла расстаться сразу, пошла провожать, чтобы наедине ещё и по подругам моим пройтись – я-де великая, со мной вон кто дружит, а у тебя сявота одна. Не хочу, Ген. Не смогу притворяться. Да, она больная, но, похоже, её болезнь – это я. Пока рядом, есть возможность выговорить из себя все дурное, исчезла – перед всеми же надо хорошей притворяться, а на всех хорошести-то и не хватило, вот и рвануло крышу. Так что, мне теперь быть её клоакой, через которую она всякий раз просираться будет? Увольте!
- Да плюнь ты на неё. Жили как-то без них и дальше проживем.
- Да я тоже так думаю. Образуется как-нибудь без нас. А прозу ей свою оставила, пусть читает. Так чтоб наверняка никаких иллюзий насчет меня у неё не осталось. Не позволю и точка, и плевать мне на твою тонкую душевную организацию. Не плевать, конечно. Обидеть хочу. Чтоб поняла, что не может все оставаться безнаказанным. Что могу быть и злой, и жестокой, когда правоту свою чувствую. Не знаю… очень тяжелое впечатление осталось от встречи.
- Выбрось из головы. Толя нормальный парень, поймет.
- Да и Толя, и сын. Они с ней как с маленькой обращаются. Себя как бы со стороны увидела. Так вот не справлюсь с собой, рванет мозги, и буду из вас веревки вить. А мужу её, по-моему, все равно нормальная она или не в себе, он испугался не её безумия, а что такую прекрасную партнершу потеряет. Самый классный секс с сумасшедшими.
- Это точно, по себе знаю.
- Не смейся, я почти серьезно. Он столько раз сделал акцент на том, что и там, и сям в путешествии они отмечались сексом на лужайке, что мне показалось, что это их пунктик, и не дай-то мне усомниться в том, что что-то охладело между ними. Мол, не суйся, тетя, в нашу безоблачную идиллию.
- Чувствую, задела тебя ваша встреча. Зачем было встречаться, если все так?
- Да наверное для того и надо было, чтобы никаких недоговоренностей не осталось. Она мне все, что думала про меня, сказала. И я ей выложила все, что думаю в ответ. Сейчас вот ещё нашу встречу опишу, как её увидела. И всё – мы квиты.
- Надо прощать.
- Я простила.
- А злишься.
- Это эмоция. А в глубине мне её жалко, она вряд ли успокоится когда-нибудь. Это должно что-то с ней самой внутри произойти. Нельзя весь мир и всех людей переделать под свои представления о том, как должно быть.
- Мы всегда принимали их какими видели. Ну что ж, раз с Ларой не получилось, придется смириться и оставить все как есть.
- Выговорилась. Вроде легче стало. Умный ты у меня.
- И красивый…
- И добрый…
- Особенно, попа!
- Спокойной ночи, бесстыдник!..
Последний харьковский день. Совмещаю посещение родственников с общением с Ольгой. Вот кому новость о Ларисе придется по вкусу. Мы все на грани, все в бредовом безумии смиряем гордыню и храним свои домашние очаги, но никому из нас пока голову не пришло сделать это орудием вымогательства взаимности в любви. Выпускаю наружу всю желчь, накопившуюся за ночь. Некрасиво и неправедно, но не спустить пары не могу. Страх. Такое может произойти со мной в любую секунду. Я помню, как не могла набрать на телефоне три единицы, чтобы узнать, есть ли на счету деньги. Процедура, проделываемая многократно в течение дня, оказалась неподъемной, когда рвануло крышу. Тогда маленького повода для ревности хватило, чтобы пройти все этапы погружения в ад. Это больно, это физически ощутимо и, главное, в этом состоянии уже ничто в тебе, кроме собственных мыслей, тебе неподвластно. Лариса рассказывала о том же. И я прекрасно понимала то, о чем она говорит. Да, осознаешь, что с тобой происходит. Но этот наблюдатель не имеет силы вступиться за тебя. Он позволяет какой-то демонической силе, вселившейся в тебя, вытворять с твоим телом все, что ей заблагорассудится. Неуместное в данном случае слово – «рассудит за благо» - какое благо может обещать душе безумие? Растворение в бесовских ужимках? Страшно. Не хотелось бы пережить это вновь. Но от этого никуда не деться. «Тебе легче, - говорила вчера Лара, - ты уже давно знаешь на опыте, что это такое, поэтому умеешь справляться. А для меня это было полной неожиданностью. Никогда не думала, что могу перестать контролировать себя». Не легче, дольше в состоянии войны с собой, с хранящимся в глубинах подсознания безумием. Все безумны, потому что всё, что окружает, так далеко от потребностей вложенной в тело души. Пока она спит, она не мучается, но если пробудилась – как медведь-шатун, будет бродить в поисках смысла. А в этой жизни смысла не много – и она инопланетянка на этой планете, душа наша. Это планета животных, повинующихся инстинктам. И тело – подарок этого мира, и тоже подвластно инстинктам, а не получив требуемого, бьет по самому уязвимому – по душе. И пошла круговерть! Поступается в угоду телу нравственным законом, вложенным Свыше, страдает сама, заставляет тело служить своим потребностям – тело мстит нарушениями мозговой деятельности. Или не давать ложиться этому медведю спать вовсе, сызмальства впитывая науку содержания души в чистоте, или, заснув, уже не просыпаться никогда, и быть мертвым до самой естественной смерти тела.
- Да, и крышу рвет, и одержимость овладевает, но как-то справлялись с этим сами, - соглашается Оля, - глаз подобьют, в психушку пригрозят отправить, примолкаешь. Вдруг и впрямь перегнула. А так, чтоб за это любить начали? Это нужен особый дар. Или интеллигентность партнера. Мой Сашка либеральничать не будет.
- У меня тоже был эпизод, когда Гена пригрозил санитаров вызвать. Сразу все прошло. Испугалась. Думаю, раз засветиться, с клеймом всю оставшуюся жизнь ходить буду. Лучше сама сбавлю обороты. Не хотелось биографию себе портить. Подружка вон удивляется, шенгенскую визу открыть хотела, язык во Франции изучать, все справки о доходах, о счетах в банках представила, о благополучном семейном положении тоже, - и все равно отказали. А я сижу, слушаю её и думаю про себя, неужели она не понимает, почему? Да одного беглого зондирования сведений о здоровье туриста их в шок повергло. На фига Парижу русские психи, если у них своих полный Монмартр.
Поезд в четыре с хвостиком. Не ожидая, когда этот хвостик нервно заколотится о мою неспешность, покидаю девчонок, толком не успев потискать племяшку. Она так и просидела под столом, ослепительно улыбаясь во весь свой полубеззубый рот на каждое обращение к себе.
- Прощай, чудо! Уезжает тетка. Ты, Светик, зубы-то в долгий ящик не откладывай. Мне уже не в сто двадцать, как предполагала, а в сто восемьдесят самая простая пломба обошлась.
«Уже записалась к твоему зуботологу», - шлет вдогонку невестка, разгоняя мои тревоги, что подаренные летом деньги потратятся на новые обои и подгузники, а не на красоту её неувядающую. «Светик! Наша главная сила – в зубах! Приличные зубы – это вечная молодость и уверенность в себе. А куриная гузка на фэйсе – прощай иллюзии и мечты».
В поезде по-прежнему закрываюсь от общения книгой. Не хочу поездных знакомств, хотя мне есть что сказать миру. Но хочет ли мир меня слушать? Он сам хочет выговориться. А мне моей поездки более чем достаточно. Напиталась. Насытилась. Не смогу ведь, чтоб не описать. Всё теперь проходит сквозь это сито, почти ничего мне не остается. Так проще держать себя в чистоте – ничего не оставляя за пазухой. Избавляясь даже от помыслов…
* * *
- Встретила как-то Лену Францен в магазине…
- Ну вот ещё тебе пример, - негодует подружка, - к этой-то семье чего ты прицепилась? Ты же любишь его до сих пор? Скажи, любишь? Не могло уйти бесследно. Морочь голову своим семидесятилетним!
- У них тоже есть жены…
Лену встретила ранней осенью или даже летом. Почему-то тогда все время вспоминала С.Ф. Не помню даже, в связи с чем. И тут вдруг эта встреча в супермаркете. Мы опешили обе.
- Как жизнь?
- Хорошо.
- А у меня… - совсем потерялась я и вдруг выпалила – плохо. Я сына зимой похоронила, Сергея. Так что у меня теперь Серёжки нет…
«А у тебя есть», - срывалось в продолжение, но мы тут же смешались обе и, быстро распрощавшись, разбежались по разным концам огромных залов, стараясь больше не натыкаться друг на друга даже взглядом.
Ларе подробностей встречи пересказывать не стала. Она уже успела влепить мне пощечиной клеймо разлучницы. Спорить и защищаться бессмысленно…
* * *
Минотавр.
В молчании провожу остаток дней до 23 ноября. Помнится, мама Масяня грозилась пригласить меня на празднование своего дня рождения. Ожидаю. Но, похоже, обо мне так и не вспомнили. Ладно, кто мне вправе запретить нагрянуть нежданной? Напротив, обижу невниманием, если не поздравлю.
Несколько беглых штрихов на лицо. Годы тренировок свели нанесение макияжа до сорока армейских секунд. Вспушиваю волосы. Звоню.
- А ты где? – врывается в телефон праздничным подъемом её голос, - пропала куда-то. Ты ко мне-то приедешь?
- Так вот и звоню услышать заветное и давно ожидаемое приглашение.
- Так приезжай! Через час в кафе уже начинаем. Давай, Ирин, я тебя жду.
С лету обустраиваю свое отсутствие дома на ближайшие часы. Найдут чем прокормиться. Мама – гуляет! В кафе. Значит, и друзей моих пригласили. Ну, что ж, герой. Мой последний выход на твою сцену. Надеюсь, приятно порадует новизной ощущений.
Долго добираюсь. Подарки. Розы в тон собственному наряду. Всё должно быть изысканно. Но уже первое шумное мгновение беглого знакомства с обстановкой, приводит в замешательство. Очень просто. Под Сердючку. Здесь никто не оценит моих утонченных усилий. Всё сгружается в кучу и подпирается стулом. И пусть. Главное, мне рады. Выделили из толпы и не знают, где посадить, смущенно внимая щедрости подарков. Незаметно оглядываюсь, я видела машину героя, где же он сам? Мимо курящих на крыльце проскочила, не оглядываясь, его здесь не может быть. Масянь подплывает, жестикулируя – давай, давай в толпу, участвуй. Мотаю головой – я уже большая для прыжков в мешках. Пить нельзя, а по трезвости веселье не переварить, придется незаметно смыться. В конце залы появляются знакомые силуэты. Троица в одинаковых костюмах и очках – прямо банда деловых парней из рады.
Представление начинается.
Подчеркнуто не смотрю в ту сторону. Теперь я знаю, что он здесь, и могу вволю насладиться воображаемым недоумением моего возлюбленного, изображая безразличие. Детский сад. Прекрасно понимаю, что это все мои забавы, на которые он плюет с высоты своего трона. Но досиживаю в этой роли до конца, так и не одарив ни разу взглядом.
Валентина подхватывает меня за руку и ведет в их сторону. «Пойдем, поздоровкаемся». Тут же нацеливаюсь на Масяниного папашку, стоящего перед ними, и укорачиваю траекторию своего полета им.
- Обниматься-целоваться будем? – избыточно радостно воркую ему в ушко и, услышав ответное столь же радостное воркование, отдаюсь приветствию со всем пылом, предназначенным для другого. Играю для своего героя и всей его стаи, сгрудившейся тут же, не одаривая их даже кивком приветствия. Я вас больше не знаю, всем своим обиженным телом говорю им. Люблю других, предоставляя вам лишь право облизываться и сглатывать слюну.
Подошла какая-то женщина.
- Вы меня не узнаете?
- Узнаю. По грибы с вами ездили.
Счастливая, перебрасывается со мной несколькими фразами. Кроме как о грибах мы ни о чем тогда не говорили, ничего на ум не приходит и сейчас. Решительно для общения не хватает водки. Перемаргиваемся с сестричкой Масяня. Тоже несколько фраз. И тоже – на публику, смотрите, я здесь в доску своя, и мне здесь рады. Не то что вы, нахохлившиеся рождественские индюки. Они уже сидят за столом напротив меня. Валюшка втиснула меня в стул, выложив перед ними мою неувядающую красоту как на витрине. Но и так можно обойтись без взглядов. Поднимаем бокалы за здоровье именинницы, брат удивленно смотрит на рюмку водки в моих руках и качает головой. Усмехаюсь и делаю глоток из стакана с водой, ставя рюмку на место – вы думали, я буду тут пить перед вами? Хозяйка вечера ненадолго исчезает. Остаюсь на мгновение одна и тут же благодарно посылаю взгляд пробивающемуся сквозь стулья ко мне папику своего друга. Наш разговор не слышен напротив, видны лишь щедро раздариваемые улыбки и незаметный жест – смахнуть ворсинку с лацкана пиджака – так, по-свойски, как своему родному. Ты читал мою книгу? – тогда ты должен почувствовать, что между нами что-то есть. Изображу всеми своими фибрами и жабрами, и всем, что есть в моем арсенале. О-о, он у меня богат! Одна я знаю, что под этим – ничего. Одна игра. Но мне так хочется вызвать в тебе ревность. Хотя бы напоследок…
Опять тост. Именинница вернулась и что-то шепчет моему герою, глядя на меня. Ещё не хватало, – нервничаю я. Не надо, чтобы сводничала, и без того получилось, что приехала вроде как по её наводке – мол, Минотавр на месте, можно брать тепленьким. Не будет сегодня кина. И вообще никогда больше не будет. Комедия окончена. И сейчас лишь титры перед закрытием занавеса. Вновь поднимаются бокалы за здравие. Протягиваю свой в толпу стекла и отмечаю боковым зрением такой же, с водой, протянутый ко мне из норы моего зверя. Не вижу глаз, они скрыты от меня вставшим соседом, но бокал, этот умоляющий жест, протянут только ко мне. У меня нет намерения наказывать тебя, мой герой, решительно отвечаю звонким ударом своего стекла о грани его бокала. Больше мы не встречаемся ни взглядами, ни стеклом. Вечер для нас всех окончен, и мне едва удается выскользнуть чуть раньше, чем покинет ресторан эта высокомерно величественная троица.
- Я думала, ты ушла с хлопцами, - разочарованно протянет Валентина.
- С хлопцами мне не по пути, Валечка.
- Я что-нибудь придумаю, - опять генерирует она, - на дачу приглашу, шашлычков пожарим. Ну, нельзя чтоб вы так с Вовкой расстались. Надо вас помирить. Я придумаю.
- Придумайте, - смеюсь в ответ, – только мне теперь все равно, когда мы опять встретимся – через месяц, год, десятилетие. Даже лучше, чтоб через десятилетие. Сейчас он многого не понял. Боится, что личной жизни его помешаю. Пусть живет. Упивается. Молод ещё…
* * *
Кроме выдувания шариков у меня неплохо получается смотреть в микроскоп на собственную жизнь…
* * *
- Тебе не кажется, что ты сама все себе придумываешь? Что он что-то там себе думает, что переживает. Тебе просто хочется, чтобы так было, а действительность далека от твоих фантазий.
- Конечно, придумываю. Его участие незначительно.
- Я склонна думать, что его вообще нет. Это ты себя обнадеживаешь. Тебе для чего-то это надо.
- Веселю себя так.
- Ирка, - заколыхалась смехом Натали, - я давно тебе говорю, смени объект на что-то более благодарное. Не трать время на дураков.
- Во-первых, в том, что он дурак, не удостоверилась. А если и так, тем спокойней - дураки безответны, поэтому безопасны.
- А если бы ответил взаимностью?
- Не ответил бы. Он себя комфортно только с юными барышнями чувствует.
- Не понимаю тебя. Зачем тогда так убиваться было. Ты мазохистка?
- Нет, я книгу пишу.
- А он при чем? Писала бы о чем-то со счастливым концом.
- Счастливый конец предполагает уход из семьи, а я разводиться не собиралась.
- Я слышала ещё год назад совсем другое. Мне кажется, ты и сейчас обманываешь себя. Сколько раз ты уже рвала с ним?
- Неважно. На этот раз ушла окончательно.
- Ты и тогда так говорила и все равно возвращалась.
- Тогда ещё не все было переиграно. На этот раз – красиво, с фейерверком. Показать – и на такое способна.
- Это, опять же, тебе хочется так думать. А у него, может, никаких по этому поводу фантазий и рефлексий. Ушла и ушла себе. Он позволял тебе ухаживать за ним, но не считал ничем себя обязанным перед тобой. Тебе этого хотелось, ты это делала. Ушла – и фиг с тобой.
- Н-н-да-а… собственно, так оно и есть, наверное. Я из таких незначимых мелочей раздувала «взаимность». Акцентировалась на плюсах, игнорируя минусы. Но это для последующего развенчания, если потребуется избавиться от привязки к нему. Пока хочется удержать всё, как есть.
- Только не говори, что ты его любишь до сих пор.
- Оставь мне мои иллюзии. Он мне нужен, чтобы не влюбиться ни в кого другого.
- Почему?!!
- Потому что я влюбляю себя в мужа и новые персонажи мне совершенно ни к чему…
* * *
Кружим с Люсей по городу, решая её строительные дела.
Небольшая пауза между магазинами и полем строительной битвы, в которое превратился её будущий свадебный салон.
- У нас есть минутка выпить чашечку кофе. Звони Олегу.
- Ну его! Не хочу.
- Звони! Скажи, я хочу его видеть. Давно не виделись, он тогда обижался, что редко вспоминаем о нем.
- Ладно. Но, заметь, не я это предложила.
- Звони-звони.
- Привет! Говорить можешь?
- Привет. Могу. А ты где сейчас?
- Не поверишь, но почти что рядом с тобой. Если бы ещё знала, где ты. Я не одна. Тут Люся тебя хочет видеть.
- Польщен. Девчонки, я только минут через пятнадцать освобождаюсь.
- Так и мы ещё не у твоих ворот.
- Давайте на «Лукьяновке» через час встретимся.
- Через час? Люсь, он только через час подъедет.
- Поздновато, конечно, - разочарованно хмыкнула подружка, - ладно, только тогда недолго.
- Договорились. Не задерживайся, у нас не так много времени.
Через полчаса мы уже на месте. Не спеша взбираемся на снежный бугор – все места на парковке заняты. Какая популярность у замшелого заведения. Но внутри – почти никого. Ложно! – это жильцы окрестных хрущоб оккупировали стоянку. Мы почти в одиночестве в сиротливом убранстве зала. Никогда бы сами не соблазнились прийти сюда. На какие жертвы ради него идем! Оценит ли?
Успеваем лишь вчитаться в полумраке в чайное меню, впархивает наш джигит.
- И что, не поцелуемся? – разочарованно протягивает в ответ на мой радостный кивок.
- Почему же?
- И я готова, - тянется через стол подружка.
- Так-то лучше. Совсем меня забыли. Пропадает на три месяца, не звонит, - косит в мою сторону.
- Мог бы сам меня набрать. Ты мужчина молодой, свободный. Боюсь попасть невпопад, помешать. Это я дама свободная. В любое время звони.
- Скажешь. А муж?
- Ну да…
Ограничиваемся распитием чая. В беседе почти не участвую. В его поток слов трудно что-то вставить. Сначала бурно о Люсиных салонных делах. Он восхищен. Кивает в мою сторону – Ирину припаши, а то мается, вон даже книги со скуки пишет.
- А ты её спроси, - возражает родственница, - хочет ли она работать. То-то. Её поди заставь, - несправедливо в мой адрес смеется она.
Тоже, со скуки. Скажет ведь. Обидеть хочет? Я свою книгу в культ возвела. Своим предназначением определила, а он пустяком считает – праздная дама со скуки бумагу марает. Сколько ещё у меня таких почитателей, начиная с Миннезингера?
- Ты Вовика давно видела? – переключается он.
- Не так чтобы очень, но видеть не стремлюсь.
- Поссорились?
- Нет, просто окончательно разбежались.
- Не поделили что-то?
- Да нет же! Устала я. Топчусь-топчусь, а толку – ноль. Не нужна я ему. Давно надо было отстать.
- Напрасно ты так. Он тебя, между прочим, другом своим считает.
- К друзьям так не относятся. Я со всей душой, а он об меня ноги вытирает.
- Это странно слышать. Вытирать ноги могут, если в близких отношениях. А вы с ним не спали.
- Неважно. Ушла я. Пусть живет.
- Кстати, из всех наших знакомых ты единственная, кому он сказал о том, что мы с ним разошлись. Единственная! Имей ввиду.
- Что из того?
- Ты в курсе, почему?
- Так, слышала.
- От него?
- Да.
- И что он говорил тебе?
- Всякую чушь. В том числе и что подружка твоя его не устроила.
- Какая подружка?
- С которой вы на море ездили.
- А о том, что он меня в сопричастности к краже заподозрил, рассказывал? – перевел тему Олег.
- Говорил, - призналась я.
Раз Олег в курсе главной версии, можно не темнить. Но ничего говорить не пришлось. Друг взволнованно и многократно пересказал эту историю, которая с каждым витком повествования обрастала все новыми и новыми подробностями. Распаляясь и возбуждаясь, он погружался в инцидент всё глубже и безвозвратнее. «Мы его потеряли», - перемигнулись мы с Люсей и, спешно досербывая свои чаи, засобирались домой. Наши мужья – настоящие и будущие - уже объявили розыск заблудших жен. Пора прощаться с горячим парнем из солнечного Баку.
«Он считает тебя своим другом», - не раз мысленно повторится в моей голове, несколько скрашивая горечь расставания. Жаль, что то, что думалось нами друг о друге, не нашло продолжения в жизни. Могли бы мы стать друзьями? Наверное… А может, он и прав, что не допустил этой дружбы. Меня бы понесло. Наверное, я казалась ему очень нелепой в роли возлюбленной. И смешной. Столько кругом свежего джема, а тут старое перебродившее и прокисшее варенье. Ха!
Проехали.
Спасибо, что вернули меня в семью. Кажется, этой благодарности от меня добивались года полтора назад. Тогда не оценила. Сегодня говорю: спасибо! По крайней мере, не дали выглядеть глупо. Поберегли, так сказать, для будущих поколений…
Люсина свадьба увенчивается фотографиями. На одной из них – групповой – стою в последнем ряду. Улыбка во весь рот. Счастливая. Позировала. Но что получусь такой обалденной красавицей, не ожидала – царица!!! «Передаем слово самой молодой тете в мире!» - кричит тамада на свадьбе и протягивает мне микрофон. «Льстит, подлец», - радуюсь комплиментам, а сегодня, упиваясь собственным ликом, торжествую: не врал! Действительно, «пэрсик». И что же, с такой красотой, в монастырь?..
* * *
Дописывается, отметаясь, прошлое. Нового больше ничего не происходит.
Закрылась от общения. Занимаюсь только семьей и домом.
Люся смотрит на линии на моих руках и предсказывает мне жизнь – долгую-предолгую. А я умирать собралась.
- Не пойму твои руки. Левая. То, что предначертано. Смотри. Это любовь, это страстность. Жизнь… линия жизни, смотри, заканчивается рано. А теперь правая. Полная противоположность. Где линии? Где бугры сладострастия? – всё выглажено!
- Не выглажено, может, - предлагаю я, - а подавлено?
- Возможно, ты права, - соглашается она, - подавлено. Причем, полностью. А линия жизни… ничего себе! - Она переворачивает мою ладонь, - смотри, вообще не заканчивается. Ты, мадам, проживешь значительно дольше, чем себе отмерила. И вот тут, смотри, сильный душевный кризис к пятидесяти годам переживешь. Но переживешь. И тут у тебя что-то шло параллельно. Жила одним, мечтала о другом. Параллельную, альтернативную жизнь в мечтах своих строила. А в тридцать пять все заканчивается. Резко причем!
- Его убили, когда мне то ли тридцать пять, то ли тридцать шесть было.
- Убили?
- Ну да… после этого никаких альтернатив и параллелей.
- А Минотавр?
- Это литература и моя выдумка…
* * *
Поставить точку в дне сегодняшнем, чтобы закончить книгу о прошлом. Теперь знаю – успею. Успею все. И жить, и писать. Жизнь предстоит долгая. Главное, зубы сохранить, чтобы её пережевывать…
* * *
2 января: «1001 ночь Шехерезады увенчалась 1001 сказкой и рождением троих детей. 1001 день нашей «дружбы» - чемодан сказок и моё разбитое опустошенное сердце. С НОВЫМ ГОДОМ, Любимый!»
Не отметить эту дату?!! Я высчитала её чуть не полгода назад. И что теперь?
Ничего.
Теперь можно заниматься своей собственной «карьерой», не уповая на помощь извне…
* * *
Накануне Рождества грею телефон в руках. Напрасно я нарушила молчание несколько дней назад. Жаль было пропустить эту дату – 1001 день. Но, отметившись вновь на его небосклоне, я отодвинула своё возможное возвращение ещё на неведомый мне срок. Фраза повисла в воздухе. По сути, я упрекаю его в том, что он разбил мне сердце. Прочтется ли им звучащая за кадром ирония? Или слова воспримутся всерьез и, избавляясь от чувства вины, он разделается со мной в своей душе, не оставляя ни единого шанса на воскрешение? Многословно выписываюсь в текст смски. Мне хочется поговорить об этом. Хочется оправдаться. Сделать больно. Да, такое желание присутствует. Пусть знает, что ушла, потому что было нестерпимо больно продолжать унижаться перед ним дальше. И все-таки передумываю. Смска с упреками и бравадой стирается с экрана телефона. Если я хочу уйти, должна пересилить себя и уйти бесстрастно. Значит, не писать ничего? Но ведь уже нарушила обет. «Разбитое сердце»… Это правда. Но пусть это будет горькой шуткой в дверях. Уйти красиво. Чтобы не догадался, что потерял. Раствориться. Превратиться в мерцающую дымку печали…
Вот и прошёл год… Не умерла и не сошла с ума. Поняла, надо жить за двоих. Извини, если обидела неудачной шуткой про «разбитое сердце» - чушь! Не хочу, чтобы думал, что виню тебя в чем-то. Моя жизнь – это моя жизнь, твоя – только твоя. Надеюсь, когда-нибудь решим, что друзьями мы все-таки были. Счастливого Рождества. Удачи тебе во всем
Не ставлю знаков препинания в конце текста. Намеренно. Не хочу ни точек, ни многоточий. Оно пришло нежданно и незвано из ниоткуда, повисло надо мной удушливым облаком, и не моими силами это развеять.
В храме толпой желающие исповедаться.
- Ты причащаться будешь? – спрашивает муж.
Кивнула.
Пора.
Сосредотачиваюсь Иисусовой молитвой. Так легче не замечать неумелое пение певчих и толчки пробирающихся к иконам. Храм в праздничном убранстве. Сквозь окна пробиваются лучи солнца, образуя плотные полосы играющего дымом свечей и кадила света. Мистически и умиротворяющее. Я готова рассказать Ему сегодня всё, чем была переполнена моя душа все эти годы. Мне пора решиться сделать это.
Очередь исповедующихся потихоньку убывает. Стою в конце, оттягиваю миг расставания с пороком.
Батюшка поднимает голову, перехватывает мой рассеянный взгляд и манит рукой. Толпа впереди меня расступается. Неловкость. Смятение. Я не спешу Туда!
Склоняю голову. Надо решиться на первое слово. Смущает, что священник – давний знакомый семьи. Абстрагироваться. Сейчас он лишь проводник в мир, который мне пока неведом.
- Веры мне не хватает. Радости во мне нет. Живу через силу.
- Вы в квартире живете?
- Да.
- Потому и радости нет, что от земли оторвались. Дом свой иметь надо…
Недоуменно приподнимаю голову. Батюшку понесло. Расписывает прелести простой сельской жизни. Цветочки, ягодки.
- Продавайте квартиру и покупайте дом. Увлечешься, забудешься.
- Батюшка, мне кажется, вы своей заветной мечтой со мной делитесь.
- Вам надо больше общих точек соприкосновения с мужем искать. Одним делом увлечься. Тогда одиночество из души уйдет. Есть квартира – продайте и дом покупайте.
- Мы в съемной квартире живем…
Увлекшегося наставлениями батюшку прерываю.
- Договорить дайте. А то так и не скажу, чего хотела.
- Да-да, слушаю…
Он опять склоняется надо мной. Побольше воздуха в легкие – вот оно самое страшное. Вслух непроизносимое, но вволю раскатываемое по страницам прозы.
- Неверна я мужу, батюшка.
- А кто в нашей жизни не оступается. Кто не ошибается.
Вздох облегчения. Думала, не справлюсь. Дальше проще. Об этом тоже надо сказать…
- Я другого люблю…
- …
- Мы не встречались, между нами ничего не было. Но я его так люблю, что это стало черной дырой в моей жизни. Ни о чем думать не могу. Семье не могу себя посвятить. Собираю, собираю по крупицам, всё им, а как вспомню о нем, как в бездну все проваливается. И такая пустота внутри… Я ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ЭТОГО ЧУВСТВА ХОЧУ!
Неожиданно произнесенное.
Неужели я проговорила это?
Неужели здесь, перед гранью, разделяющей наш мир и другой, я готова отречься от любимого ради собственного покоя?
Замираю.
Надо мной произносится разрешающая молитва. Батюшка благословляет и отпускает меня.
Покружив в ритуальной неспешности обряда очищения от прошлого, устало опускаюсь на скамью. В храме немноголюдно, остались служить молебен, остальные разбрелись по праздничным застольям.
Надо мной красивая старинная икона. «Дайте детям приходить ко мне», - прочитывается в полустертых надписях на разверстой книге в руках Спасителя. Отпустила. Легко. Не думая о том, как буду жить дальше без него. Без него затосковала. Тягуче, неподъемно, скрывая от всех, как на самом деле опустошена потерей, и в каком безверии погибаю.
Глаза набухают от слез. Теперь можно. Меня никто не замечает и не видит. Море воды из глаз. Глубокий вздох. Жить. По возможности, не усугубляя жизнь грехом…
Вернувшись в дом, стираю из книжки все телефоны своего «любимого». Мне надо оставить его в покое. Он не нуждается в моей опеке. Он взрослый мальчик, который вполне в состоянии разобраться со своей жизнью сам. Вытираю все присланные им смски. Их немного, но я берегла и лелеяла в них свои мечты о земном счастье. Сейчас они – зацепка, возврат к прошлому, возможность вернуть номера телефонов. А сегодня во мне есть сила отказаться от всего, что связывает меня с ним. Я сама захотела этого. Я обещала Ему, что разрушу в себе эту страсть. Нет, не обещала. Просила помощи у Него, чтобы убить в себе любовь, изматывающую и умерщвляющую меня…
Что я наделала…
* * *
Мы отслужили панихиду по Сереже и поехали обратно в Харьков. Могилка. Собрать друзей на годовщину.
Неужели прошел год?
Не верится.
По дням, по часам вспоминается каждое мгновение. Ровно год назад было это, а в это время то… Мучительное переживание по новой. Его голос… Я забываю его голос. Теперь, глядя на фотографии на полочке, думается о том, чего могло бы не быть, знай я тогда… Мучительно… Ничего уже не изменить. Даже в себе. Всё та же пустота, что и до его ухода. Уход мог стать поводом, чтобы зацепиться за людей, вытянуть себя ими из одиночества. Предпочла погрузиться в него ещё больше. Не хватило понимания, участия. Стоит ли винить в этом кого-то? Мы живем за плотными шторами собственных переживаний и со страхом глядим на улицу – там нас не поймут. Откуда такая уверенность. Зачем столько запоров на дверях. Ведь внутри у всех все одинаково скроено. Разница лишь в способности слышать собственный голос.
Странный сон.
Я живу и в этом мире – совсем незаземленно, лишь кончиками пальцев ног касаясь травы на взлете, парю – потому что я уже в том мире, и в том мире – сумеречном и печальном – я ангел. Я складываю крылья и превращаюсь в обычную женщину, принимающую маленьких деток под свою опеку. Они совсем крохи – испуганные и растерянные. Они только-только переступили порог жизни и оказались в моих объятиях. Я должна успокоить их и ввести в круг прибывших сюда ранее. Здесь все – дети, умершие в младенчестве. Они здесь не навечно. Мне лишь обтереть слезки с их глаз, лишить их страха и тоски по оставленным родителям. Они должны довериться мне. И потому я обязана витать между тем миром и этим. Медленно стирая грани между ними в их испуганных глазках. Ведь их миссия – стать Хранителями чьих-то душ, томящихся на земле…
В жизни между мирами я не одинока. Есть друг, или любимый, или кто-то бесконечно близкий мне, с кем я связана почти физически ощущаемой связью – неразрывность благодати Любви. Ни капли страдания в объединяющем нас чувстве – абсолютное доверие и покой. И болезненность очередного прощания – надо расстаться на время – мне пора на землю. «Ты вернешься?» - «Конечно!» - я тону в его объятиях. Так нежно и ласково наше прощание, что сердце готово выпрыгнуть и порхать рядом. «Любимая». Он тонок и изящен. Я люблю его облик. Огромные сияющие голубым блеском глаза. Незащищенность и хрупкость. «Я хочу тебя», - произношу неожиданно для себя. Он отстраняется и со смехом произносит: «Что ты говоришь такое!» Я прихожу в себя: «Действительно. Прости! Как я могла подумать такое. Мы же ангелы!»
Быстрое скольжение вниз с небес. Проношусь над земными пейзажами, тщеславно мечтая быть замеченной в этом своем парении. Если бы они видели, знали, кто я на самом деле.
Как много во мне ещё от земного существа, если так часто прорываются такие смешные допущения. «Хочу!» - как я могла так опростоволоситься. Как могла забыть, что земным желаниям во мне уже обитать не должно. Надеюсь, он простит мою незрелость? Мой Ангел. Мой любимый. Моя вторая половинка…
Кто же ты?
Я не узнала в твоем облике никого из своих земных друзей. Ты немного похож на Масяня… Но это смешно!
Он звонит мне только что и приглашает на концерт – есть два билета. Мне и мужу. Не получится. Через час едем в Харьков за дочкиным паспортом.
Как совпало во времени. Думаю о нем, пишу. Звонок. Последний раз звонил месяц назад.
Мистика?
Он повеселился бы, если бы я ему призналась, что он приснился мне в образе ангела…
Тетрадь 38.
24 января 2008 г.
День рождения мужа. Писать некогда.
Вторую неделю вся детвора дома. Шумно. Отвлекает. «Мамочка, а ты не пробовала поменьше думать?» - шутливо вопрошает дочь.
Пробовала. Не очень получается. Если только придать мыслям определенную направленность. Религиозную, к примеру. Сосредоточиться на искуплении. Но это, опять же, думы…
Однополчанин.
«Ты в Киеве? Не хочешь увидеться?»
Получаю неизвестного автора послание. Гадаю недолго. «Это Олег». Конечно, хочу! Несколько озадаченно радуюсь я и лечу на встречу. Недалеко. Его машина уже под моими окнами. Шутливо перебрасываемся упреками. Совсем меня забыла, дразнишь только – хочу увидеть, всегда тебя хочу! А не позвонил бы, не вспомнила бы. - Навязываться холостому мужчине?! За кого ты меня принимаешь!
- А ведь Вовик женится…
- И слава Богу. Сколько можно дурака валять.
Испытующе буравит взглядом. Не увидишь ты моего разочарования. Меняю тему. Но снова:
- Он говорит, что это серьёзно. Ей двадцать лет. Она уже, кажется, живет у него.
Кремень – ни один мускул на моем лице не дрогнет! Сколько их уже у него перепроживало.
- Очень хорошо.
- Мы ведь уже с августа не общались. А тут после праздников позвонил. Давай, мол, встретимся. Вы виделись?
- Нет, я же говорила, что меня там больше нет.
Удержаться бы сейчас! Хватит! Я и так достаточно долго сводила на нет все его усилия устроить свою личную жизнь. Одним своим появлением. Его подружки рассыпались в прах при появлении странной Дамы в перьях и вуали. Их собственность, их подкаблучник вдруг становился возбужден и невменяем. Огрызался и брызгал ядовитой слюной. И к утру был посылаем ими на фиг. Что-то здесь было не так.
Ты хочешь и дальше властвовать над его душой, подружка?
Тогда зачем и кому нужны были эти покаянные слезы и просьбы избавить от страстной привязанности к предмету твоих кошмаров и ночных слёз?
- И всё же я хотел бы вернуться к началу нашего разговора.
- Что?
- Ты сказала, что хочешь меня видеть всегда. А в каком качестве возле себя ты меня представляешь? Почему ты молчишь? Мне хотелось бы знать.
- Ты о сексе?
- Мне очень интересно, допускаешь ли ты такую возможность? Дело в том… Я произвожу ревизию своих отношений с людьми. Мне сорок. Мой телефон всегда разрывался от звонков тех, кто во мне нуждался. Но вот я меняю место работы. Мало чем могу быть полезен. И что? Оказывается, я нужен лишь как средство достижения чьих-то целей. Я многое тогда понял. Сейчас у меня опять довольно влиятельная должность, - достает ламинированную картонку с нерусскими буковками над и под фотографией. Не успеваю да и не особо пытаюсь вглядеться – кивнула, - и снова народ оживился, начал звонить. Но я-то для себя выводы сделал! И вот в череде моих знакомых – ты, твои подружки. С кем-то мы общались. Это другое. С кем-то ты уже не общаешься, ведь так? С тобой у меня связаны сильные переживания в сексуальном плане. Если отмести негатив. Мы ведь тогда здорово психанули все. Я понял, тебе неприятно к этому возвращаться, вспоминать. Но ты никого не обидела. Напротив. Я увидел тебя совсем не такой, как знал раньше. Зажатость. Помнишь нашу поездку в Лубны?
- Миргород…
- Ну да. Тогда ты была напряжена вся. А тут – раскрепощенность, полет. Правда, всю мебель переломали. Я много раз возвращался к тому эпизоду… той ночи… скажи, а ты никогда не хотела бы повторить? Но только на трезвую голову.
Поежилась… Взять себя в руки. Тема мне неприятна.
- Как я могу хотеть того, чего не помню.
- Неправда. Ты обескровила двух мужиков. Вывела нас из строя на несколько дней и хочешь сказать, что ничего не помнишь?
- Это была не я.
- А кто? – расхохотался он.
- Кто угодно. Мало ли бесовщины в человеке.
- Не скажи. Это была ты. И мне очень хотелось бы пережить это ещё раз. На трезвую голову, - повторился он.
Минотавр покинул свой пост. Его назначением на земле была охрана Ангела от злокозней Темного Царства. Проносившийся мимо мотылек отвлек внимание воина. Он принял земную долю за судьбу и оставил ангельские крылья без присмотра. Слетается нечисть! Здесь обещано лакомство…
- Так как? В качестве кого ты меня видишь возле себя? Почему ты молчишь? Мне хотелось бы искреннего ответа. А сейчас у меня впечатление, что ты не решаешься сказать правду.
- Во мне сейчас нет единой правды. С одной стороны, я не могу сказать «да», потому что вычеркнула из себя то происшествие из-за слишком огромного количества неподъемных рефлексий. С другой стороны, сказать «нет» сейчас? Для меня это равносильно отказать тебе в дружбе. А для меня дружеские отношения превыше всего. И мне ты как друг ценен.
- А у тебя были с кем-то отношения, я имею ввиду и дружбу тоже, после того, как ты имела близкие отношения с этим мужчиной? Ну, кроме нашего общего знакомого, Серёжи?
- Я стараюсь потихоньку сводить эти отношения на нет. – «Мне трудно встречаться и дальше с человеком, который уже знает, что общение со мной может завершится постелью. И ждет от меня именно этого. Мне неинтересно быть предметом удовлетворения. Это вынужденное отступление. И кто нарушает границы моей личности, вторгаясь в мою плоть, отвергаем мною в дальнейшем», - не договариваю я. Смысл говорить эти речи мужчине, который минутой раньше похвалялся тем, что наконец понял из всего прочитанного в последнее время, благодаря и загадочности этой сидящей напротив него дамы, которую он тщетно долгое время пытался понять, что восемьдесят процентов психологических проблем в голове у женщины связаны с проблемами генитальными. И я буду сейчас перед ним разворачивать свои карты ангельских странствований и доказывать, что мои гениталии не имеют к этим путешествиям отношения? Лучше промолчу.
Его друг вызвонил его поделиться своей радостью. Женится. Знал, сообщает ему для передачи. Наверняка однополчанин хотя бы изредка навещает подружку. Пусть-де она оставит его в покое…
- Вовка изменился в последнее время. В веру ударился. Такой весь правильный стал.
- Бывает. Хватит о нем. Я ушла, оставила его в покое. Хочу, чтобы в его жизни было всё как у людей. Малолетка? Флаг в руки. Он других возле себя и не видел. Подрастет. Остепенится. Может, ещё встретимся когда… по-дружески… Сейчас нет. Не хочу слушать о нем. Ты говоришь, рефлектировать по поводу того нашего приключения не стоило? Так моя главная рефлексия была в том, что я поняла, что происшедшее лишило меня надежды на то, что мы можем быть с ним хотя бы друзьями.
- Я ничего ему не рассказывал.
- Тем не менее, он об этом знал.
- Откуда?!!
- Не знаю.
- Но я действительно ничего не говорил. Может, ты проболталась? Почему ты решила, что он знает?
- Решила…
Огульно решить, что перемена в отношении к моей драгоценной персоне вызвана ревностью. Воистину бурная фантазия. Он действительно мог ничего не знать. И встретить меня безрадостно не потому, что в действиях возлюбленной и друга усмотрел посягательство на свою честь, а элементарно «возлюбленная» надоела хуже пареной репы. Опять под окнами с праздным видом. Опять непонятно чего хочет. «Ужель та самая Наина?» Ирочка, вы катастрофически стары для своего друга. Он не жаждет вас видеть и любыми способами пытался достучаться до вашего разума. Тактично. Спокойно. Терпеливо. Остальное – ваша придумка и заячьи ушки из шляпы иллюзиониста. Тогда лед в глазах быстро растаял, он привычно разговорился и расслабился. Я приняла это как знак примирения и опять свила себе кокон из несбыточных фантазий. А друг? С ним я легко расправилась, написав несколько страниц откровенной прозы, которые и передала своему Герою. Проболталась? Пожалуй. Если верить Олегу, именно от меня любимый узнал о происшедшем.
- Ты хочешь сказать, что Вовик поссорился со мной из-за тебя?
Я только сказала, что после прочтения моей книги Минотавр придумал эту совместную с Олегом поездку в Крым. О ссоре-то узнала как раз из их рассказов. Причем именно в рассказе Олега звучали слова о моей книге - «эксклюзивный экземпляр» и прочее - прочитанной Вовиком. «Очень внимательно читает», - удивил он меня тогда. «Я понял, он собака на сене. И себе не берет, и другим не дает». В устах В. рассказ был длиннее и нес совершенно другую направленность причинно-следственных связей. Тот порочил саму растленную личность моего нового друга. Сделала выводы. Утешилась надеждой. И пошла отвоевывать своего мужа у златовласой врачихи. Мне было не до своих героев.
- А я тебя интересую как мужчина, как человек? Или кроме как персонаж твоей книги интереса не представляю?
Далась им всем моя книга…
- Ты опасный человек. Я делаю для себя выводы, что с тобой нельзя быть откровенным, ты выбалтываешь все секреты.
- Свои секреты. Помнишь свою фразу, в первый день нашего знакомства. Собственно за это в тебе я и уцепилась, поверив, что ты сам ей следуешь. «Надо жить так, чтобы ни дел, ни мыслей своих не стыдиться».
- Я помню всё, что говорил и когда.
- И в чем же ты меня хочешь упрекнуть?
- Мужчина никогда не будет предавать гласности свою интимную жизнь, тем более, своим друзьям…
Почему я должна внимать откровенной несуразице?
- Я слышала противное сказанному тобой.
- А именно?
- Что, напротив, ты рассказываешь ему чуть ли не обо всех своих приключениях на любовном фронте. Утром в газете, к обеду в куплете.
«Он что, всё тебе рассказывает?» – недоуменно вопрошаю я своего Героя, осторожно нащупывая, что же может быть ему известно о злополучном происшествии. «Даже представить себе не можешь. Утром переспит, в обед позвонит - отчитается».
- Ты должна понять, что есть вещи, о которых нельзя распространяться. Есть личная неприкосновенность. А ты, получается, разбалтываешь чужие секреты.
- Только свои. Если не устраивает, как я поступаю с нашими общими секретами, не проще ли не делать ничего такого в отношении меня, что ты не хотел бы предавать огласке?
- И всё-таки, научись держать язык за зубами.
Резко поднимаюсь.
- Разговор окончен. Я не принимаю никаких ультиматумов, их в последнее время стало слишком много. Муж ставит перед выбором – или ты пишешь и пошла ни фиг из семьи, или живёшь со мной, но язык засовываешь в жопу. Ты требуешь, по сути, того же самого – не пиши!
- Не болтай!
- Я НЕ БОЛТАЮ! Я слушаю, что говорите мне вы и интерпретирую сказанное по-своему, так, как я это понимаю, и что в связи с этим чувствую. И пишу о чувствах. О своих чувствах, заметь.
- Я думал, что ты приходишь и всё, о чем мы говорим с тобой, выкладываешь Вовику.
- Бред. Он не дает мне слова вставить… Не давал…
- Ладно. Рад был тебя видеть.
Пылко чмокаем друг друга на глазах малолеток, застрявших в курилке маленького бара, где мы только что провели пару незабываемых часов в обществе друг друга.
- Я приду сюда как-нибудь без машины. Посидим, попьём «Бехеровочки». Расслабимся. Я понял, с тобой на трезвую голову нельзя.
- Меня тоже всю подтрушивает…
Дома хватаюсь за сигарету и лихорадочно рвать свои измученные легкие дымом на балкон.
Каков хам! Узнать о намерениях друга устроить свою жизнь и тут же лететь на черных крыльях разврата к его тайной возлюбленной. Прими в объятия, Офелия! Ведь теперь ты свободна! Твой Герой предал тебя…
Отрыдаю утром. И вечером следующего дня. И ночью. И опять утром. И всякий раз, когда буду вспоминать о тебе. Не забывая. Буду размазывать несчастные слезы по щекам и душить в себе всякое желание видеть тебя. Я просила у Бога помощи избавиться от этой страсти. Мне приходят искушения и соблазны. Так легче забыть. Отомстить, сделать больно, развенчать… Мне хочется оставить всё так, как оно было, когда я приняла решение уйти от тебя. Чистым. Светлым. Наполненным тихой грустью и нетленной радостью. Я не появлюсь в твоей жизни. Я сильная, я смогу преодолеть себя. Но я буду жить надеждой встретиться с тобой в другом мире. В мире, где Любовь, пылающую в сердце, уже не скрывают покровы телесного облачения…
* * *
Кеннтавр.
- Привет! Была непрошенной в гостях. Интересно было взглянуть на фотографии. Желаю приятных праздников. Благополучия тебе и всем твоим близким. У меня все в порядке. Живу в облаках, как и раньше. Пока!
- Привет! Привет! Зачем же постоянно жить в облаках? Надо периодически спускаться на землю…
- Ввернула для красного словца С чего-то же надо было начать Надеюсь, с ответом не опоздала. Не спится?
- К сожалению, я не сижу в инете, тем более на этом сайте. Но твоему появлению искренне рад.
- Я здесь тоже редкий и случайный гость. Тоже рада была встретиться…
И снова я…
«Привет!
Пора написать более подробное письмо, чем несколько строк в "одноклассниках" :) За время, пока меня не было, я успел уйти с прежней работы, не попал пока на следующую и не организовал пока своего собственного дела. Так, что у меня сейчас что-то вроде отпуска. Хотя на отпуск это не похоже. Оказывается, столько личных проблем накопилось!
А как ты живешь? Чем еще занимаешься, кроме как витаешь в облаках? :)
Написала что-нибудь? :)
Целую.
Пиши.»
И я снова...
«Привет!!!
Мне тоже общение в "одноклассниках" показалось каким-то бездушным. Но подружка настаивает на моем там присутствии. Ей показалось, что я слишком самоизолировалась. Вот и вытаскиваю себя за косы "обчаться".
Надо же, как у тебя всё круто повернулось. Надеюсь, без неотвратимых для благосостояния последствий? Во всяком случае, всячески тебе этого желаю!
В "одноклассниках" объявилась моя подружка Света, помнишь, мы вместе на танцы ходили? Она ещё с Серегой, Сидориным, кажется, приятелем твоим тогдатошним, танцевала. Кстати, о нем ничего не знаешь? Просто так спрашиваю... Так Светка в Питере уже пятнадцать лет живет. У меня теперь, по меньшей мере, двойной повод в гости приезжать;))
...Конечно, написала! В общий ящик сбрасывать не хочу. Много личного, а там кого теперь только нет... А может, никого и нет. Просто льщу себе.
В моей жизни ничего не происходит. Наконец, добилась того, к чему стремилась, - чтобы внешняя жизнь не заглушала внутреннюю. И не мешала наводить порядок в душе. Подбиваю итоги и готовлюсь к новому жизненному витку. Хочется качественно другого восприятия, нового общения. В прошлом я что-то сделала не так. Куда-то не туда забрела...
Так, о чем, бишь, я! Стоп!!! Я не собираюсь расторгать наше негласное соглашение - конечно, то, что написала о нашей встрече, тебе придется прочесть и переварить - надеюсь, обойдется без обид - но раздруживаться и не встречаться с тобой не собираюсь. Всё осело, утряслось, обмякло и устаканилось и за меня решило - нужен! такими не разбрасываются. Понимание - редкий эксклюзивный подарок. Понимание, возведенное в степень симпатии - Божий Дар.
В общем, понимай, как сочтешь возможным, и читай между строк.
Поздравляю с наступающими праздниками. Желаю отпраздновать в кругу любимых и желанных. Побольше здоровья в членах, побрякивающей радости в кошельках, симпатичных мордашек в окружении, отвязных фантазий в голове.
Целую!»
Новый виток...в старое будущее (типа шутки)
Привет, Иркин!
Я рад, что время на обдумывание, переваривание и раскладывание по полочкам не
прошло даром, а устаканилось, то бишь, материлизовалось надлежащим образом. :)
Прожигая жизнь и не зарабатывая на нее самую, мы всегда имеем последствия, т.е.
несем прямые убытки. Но мое благосостояние не такое уж шаткое, чтобы его
подорвало какое-нибудь полугодовое бездействие. Важнее душевные и моральные
раны. :)
Про Серёжу Сидорина есть непроверенные данные, что он обитает где-то во Пскове.
Уточню в первое воскресенье июня наступающего года, когда поеду на встречу с
одноклассниками.
Честно говоря, я Свету не помню. В смысле, вообще, даже не представляю кто это.
Между строк я прочитал: любимый, как ты мог молчать все это время, сволочь? :)
Но, думаю, это спам :)
Тебя тоже поздравляю с наступающим. Спасибо за состав денег. Кстати, когда и на
каком вокзале его встречать? :)
Чего пожелать? Да прежде всего любви и понимания. И сбыча мечт не заставит себя
ждать! :)
Цём-цём.
Типа....
...поговорили и поняли друг друга правильно;)
Шутка!
Насчет моральных и душевных - это серьезно или для красного словца?
Колись, раз уж начал:) честно, льстит, когда с тобой так доверчиво.
Искренне рада твоему возвращению. Молчание воспринимала совершенно естественно, как и сама молчала вполне органично внутреннему настрою. Чего просто так воздух сотрясать, когда все и так понятно. Будем уменьшать расстояние между субъектами, разговоримся по новой;.
Виснет комп.
Прощаюсь.
Потом договорим.
Цём!
- Иркин, привет! Рад тебя видеть! Тем более восемнадцатилетней.
Не спится? А...забыл, в Украине на час позже. Или раньше...
- Приветик. Не совпали. Была у брата в гостях, заглянула мимоходом. Только что приехали из Харькова. Гостили в Курской области у батюшки. Рождество. Со всеми продолжающимися праздниками тебя!
- Аха...и тебя со всеми прошедшими праздниками! Не совпали...
- Совпадем ещё Очно было. Теперь заочно - поздравляю, желаю, целую
- Еще раз спасибо! Смотрю, фотки добавила. А я подумал, что это не Катюша, а Лариса Долина...
- И впрямь... Мобилка. Что-то размазано, что-то сретушировано... Неузнаваемо, и на всех похоже. Долина, так Долина . Скоро месяц как вишу на этом сайте . Любопытно было найти тех, кого совершенно не чаяла встретить. Но, кажется, уже насытилась. Общение в формате смс. Чтобы было интересно, надо проживать что-то совместно. А так ... парочкой слов о всей своей полноводно плещущей жизни , и рот на замок, чтоб не взболтнуть лишнего . Не моё это. Мне нравится общение вглубь, а не по поверхности. Чтобы потом встретиться хотелось . Это я к тому, что "тормознуться" хочу. Мне мой "роман" дописывать надо, а не в сети висеть праздно. Жизнь она штука короткая... Знаешь, никак не могу привыкнуть к тому, что совершенно не знаю твоего голоса. Телефонного тембра. Интересно, правда? Знать человека много лет, а его голос в голове не звучит совсем. Сколько мы там насчитали совместно проведенных дней на 30 лет знакомства?
- Но, загадочная женщина...загадочная. Супер! А я тут в Питере нашел Марину Офицерову. Помнишь такую? На бальные танцы ходили вместе. И я с ней танцевал...
- Она всё время заходит на мою страничку, а я всё думаю, откуда мне фамилия знакома. В лицо заглядываю - ничего не говорит мне её внешность. Теперь буду знать. Правда, чтоб вы танцевали, не помню. Ты со мной танцевал, когда мы на бальных танцах пересеклись по времени. Мне кажется, с ней мы позже знакомились, когда я в ДО танцы вела. Была такая страничка в биографии .
- Привет, Иркин! Была Марина моей партнершей. У Шамиля. Или до тебя или после. Здесь уже меня память подводит... Она это тоже помнит. И твою фамилию помнит, но говорит, что не узнает внешне. Кстати, одноклассники стали появляться как грибы после дождя. Кажется, уже больше половины класса нашлось. Интересно, а голос можно помнить? Недавно позвонил другу по военному училищу, которого не видел с 85-го года. Голос его помнил совсем другим. И он мой голос не узнал. Может телефон меняет?
- О грибах, это точно. Вернее, об одноклассниках. Совсем от личной жизни оторвали . Чуть свободная минутка, бежишь к экрану - а вдруг! то самое! заветное. Через час осознаешь, на одни поклоны и визиты вежливости ушли невозвратные минуты. Не сокрушаюсь, жизнь оживилась. Эмоциональная. Но для души... откровений пока не было. Впрочем, какие откровения может даровать сеть?!! Здесь же все в рыцарских латах и тугих корсетах! Голос у тебя по телефону действительно другой
- Но все равно ведь интересно перекинуться парой слов с тем, кого знал молодым. Сначала, когда только вошел в этот сайт, меня переполняли чувства. Сейчас как-то остыл. Нахождение друзей, знакомых и одноклассников стало каким-то будничным делом. Не зря всё-таки говорят, что ко всему привыкаешь... Кстати, и у тебя голос, спрессованный сотовыми антеннами, тоже мне показался другим. Интересно, какие могут быть откровения? Что ты имела ввиду?
- Если начну конкретизировать, ещё больше расплывусь в обобщениях. Я воспринимаю мир органами чувств, как и все остальные нормальные люди. Но немного захожу за ограничители, чего многие избегают делать. В общении мне интересно лишь то, что задевает что-то внутри. Неважно, что говорится, важно как. Если при чтении, казалось бы, совершенно невинной "писюльки" начинает учащенно колотиться сердце, значит, это "как" сработало) Вот и гоняюсь за такими "как". Чувствовать хочется. Типа крыски с вживленным электродиком в мозгах - точка удовольствия. А просто так, привет-привет... ну и до свидания, типа, на той же ноте... Или скажешь, тебе это не знакомо?
- Наверное, знакомо. Вот меня что цепляет в общении с тобой. Мне нравится общаться с людьми, которым можно не врать. Очень редкое явление. Не всем это дано, читать и видеть не буквы, а чувства. Тебе дано. И тебе не надо врать, все равно ты чувствуешь, где искренность, где фальшь. Таких, как ты, в моем окружении, можно пересчитать по пальцам на одной руке. Честно говоря, многие боятся этого. Я бы и с другими был искренен, но... К примеру, я должен понимать, что такие люди не опасны. Не причинят зла через свои способности ни мне, ни моим близким. Многие почему не искренни с тобой и тебя не "цепляет"? Люди боятся друг друга. Слово друг имеет вполне конкретное значение...
- Наверное, я все-таки опасна. Спасает лишь отдаленность и непересекаемость кругов общения. Жить по принципу, не хочешь неприятностей, не делай того, что не хотел бы предавать огласке - идеалистично. Если решаюсь на что-то или, что вернее, бросаюсь в омут, не раздумывая, одна мысль всё же буравит - а готова ли я стоять потом на базарной площади и прилюдно каяться в содеянном? Если да - флаг мне в руки. НЕТ ТАЙН. Только кажется, что что-то может быть скрыто, вылазит всё, абсолютно всё. Есть такой изъянчик в каждом - совесть. Она бывает такой болтливой дамой, что проговаривается даже тогда, когда, казалось бы, вы заключили с ней договор о неразглашении. Молчишь, а делаешь что-то такое, что само говорит за себя... Выход - поменять приоритеты. Но в новые приоритеты дружба может вообще не вписаться... У меня очень не много друзей. Только те, с кем можно так, бесстрашно. Кто сам себя не боится. И от самого себя ничего не скрывает. Ты один из них. И мне очень это радостно...
- Привет, Иркин! Пару раз пытался ответить, но понял, что твое письмо требует серьезного подхода, а времени у меня все по пять-десять миинут для просмотра... Думаю, про свою опасность, ты все же наговариваешь. Ты же не хочешь, чтобы я тебя боялся? У каждого человека есть свои счеты со своей совестью. Просто отношение к тому, за что совестно, у всех разные. Кто-то уже пол жизни переживает за то, что один раз в автобусе не заплатил за билет, а кто-то забыл, что год назад задавил на машине человека и скрылся. Если бы мою жизнь прожил гипотетический Петя Иванов, он гордился бы собой на все 100%, а гипотетическому Васе Петрову стыдно было бы в глаза тебе посмотреть. А реальный Сережа Волков не делает ни того, ни другого... Я вот, хоть и не убил, не украл, но одну христианскую заповедь не выполнил уж точно, возжелал чужую жену Должен ли я испытывать угрызения совести?
- Только если чужая жена начнет давить на больную мозоль, я думаю. А так, если и её посещают такие искушающие мысли, можно просто облечь все в фантазии и красивые слова. Можно ещё книжку про это написать . Должно получиться почти романтично. И назидательно для потомков... А я тут на днях, кажется, чуть не убила главную героиню своего романа. Или она меня. Машина вдребезги, а на мне ни одной ссадины. Бывает... Надо поосторожней на поворотах. Можно не вписаться в один из них...
- Ты давай поосторожней. Теперь ходи пешком, это говорят, полезно. Убегаю и целую.
- Хожу. Хочется прожить жизнь долгую и умереть в глубокой старости. Цём-цём!
- Может, вообще не будем умирать? Давай станем вампирами и будем жить вечно .
- И пить кровь друг друга Но, по-моему, это удел супружеских пар
- Ну зачем же у друг друга. Вон сколько ходит по земле еды... Будь осторожна при любых перемещениях, а также в быту, соблюдай технику безопасности, правила дорожного и пешеходного движения, правила противопожарной безопасности, правила обращения с холодным и огнестрельным оружием, правила хранения и обращения со взрывчатыми и ядовитыми веществами и вообще...питайся правильно!!! А то (у меня).
- Постараюсь прислушаться к мудрым советам Вожака стаи. Поубираю ещё и все веретенца, чтоб на острый конец не наткнуться и в спячку не
впасть. Прочла только что, что уже создано общ-во анонимных одноклассников по
аналогии с общ-вом анонимных алкоголиков. Так велика сила втягивания в
виртуальное общение с прошлым. Мол-де, подменяются отношения с живыми людьми
общением с призраками из прошлого. А я так рада была бы встречать почаще на
перроне симпатичное привидение с букетом астрочек. До сих пор до щекотного приятно.
И это блуждание без цели по сырым улицам, с ворохом мыслей и слов, которые
наконец-то нашли своего адресата. И легкие фантазии по поводу будущих возможных
встреч. Если интересно, зачем отсекать. Какая высокая идея должна обязать тебя
сделать живое трупом? Боязнь возможности вспыхивания страстей? Так они уже были
в этой паре. И она уже знает, как с этим в себе договориться… Так, мысли вслух…
- Правильно, но Вожака надо не просто слушать, а заслушиваться им, впрочем, как и засматриваться на него
Это скоро, через несколько лет пройдет. Это я уже про бум интерактивных встреч одноклассников, сослуживцев, знакомцев по санаториям и прочего люда из мало-мальски объединенных на время групп людей... Просто вдруг навалилась цивилизация в виде доступного Интернета, когда можно набрать на клавиатуре имя и фамилию, школу, место работы, дом отдыха и т.д. и вот он старый друг, приятель, просто знакомый, а то и вообще, просто человек, чем-то и когда-то прикоснувшийся к сообществу и потому уже близкий и родной. А ударить пару раз по клавишам "Привет-пока-пиши", разве трудно? А вот, встретиться, даже изредка, хоть с букетом, хоть без него, это гораздо сложнее. Жили бы мы рядом, я думаю, хоть раз в неделю пили бы вместе кофе. Хотя, и это тоже предположения. Ведь неизвестно все, как было бы на самом деле
- Пожалуй . Но когда рядом, труднее выделить время. Семья, дела первостепенные. Общение уходит на второй, десятый план. Всё кажется, потом, потом. Ещё будет время. Встретимся... Сейчас просто выстреливаю собой в мир иной и забываю, что у меня есть ещё что-то на первом месте. Встречаться не сложно. Это каких-то три дня, вырванные из ежедневной суеты. . Собираемся в Питер в апреле. Кажется, писала уже. Я-то могу и раньше сорваться, только не уверена, что это будет Питер
…Слышь, я как-то впопыхах отписалась. Уже насильно гоню себя от этого сайта, чтоб не пристраститься. А перечла ... ты чо? кадришь меня что ль? Или так , заманиваешь? Во мне мешок костей и ложка крови . Невкусно.
- Чего-то я не понял последнее твое письмо... Вампир ли я, чтобы каплю твоей крови пить? А слово "кадрить" подходит для двадцатилетних. У меня же голова седая и животик начинает расти. Отдышки и подагры к счастью пока нет, но никто ни от чего не застрахован И как закадрить женщину, живущую в другой стране? Поясни...
- Солнышко, не парься! Это для тебя два разных государства, а для меня - одна плоскость бытия - увидела во сне, вдохновилась и примчалась, чтоб кофейку попить ... Не наговаривай на свои седины - это жизненный опыт! меня если обрить налысо и месяца два к зеркалу не подпускать, чтоб я опять красоту не навела, будет не узнать А болячки возрастные, как вычитала в одной ученой книжке, - это мутации организма для адаптации к жизни на этой планете, экологию которой мы усиленно портим. Раз есть животик - значит, усиливается центр тяжести, чтоб не качало и не трепало бризами твой корабль. Вообще, не поняла, что такого я написала в последнем письме, чтоб сегодня приходилось так многословно оправдываться? Кадрите меня, кадрите! Мне восемнадцать, между прочим . Тут племяшка даже взволновался - тетя Ира младше младшего брата оказалась и собственного сына Вот это мутация
- Ха-ха. То, что центр тяжести сместился, это ты права. Поэтому пребываю в состоянии опытного человека из известного анекдота. Когда молодой и опытный мужчины вдвоем оказались на одном острове, а женщины на другом. И на все горячие предложения юноши, быстрее броситься в воду и поплыть на соседний остров, спокойно и рассудительно, поглаживая смещенный центр тяжести, отвечал: "Не надо, не суетись, подождем некоторое время и они сами приплывут..." Женшина, если она меня волнует, то волнует вся, так сказать, в комплексе Я не могу полюбить ее ум отдельно от ее тела. Как бы мы ни прятались, мы не виртуальны, а реальны. Поэтому, видимо, я тебя кадрю. Конечно, я не брошусь сломя голову в Украину, чтобы удовлетворить свои похотливые желания, но, оказавшись в благоприятной ситуации, не откажусь от мысли затащить тебя в постель. Может, я дитя порока?
- Ты просто - ДИТЯ!
- Типа пошутила
- Да ладно тебе ... Не отчаивайся ... Ты хороший мальчик ... остается в силе .
- Несмотря на обилие женских лиц в твоем цветнике... то бишь, страничке друзей... вклинюсь с совершенно безответственными поздравлениями... Ах, нет! в этот день не поздравляют, а просто нагло и бесцеремонно объясняются в любви первому встречному . Уважаемый первый встречный... позвольте и мне утонуть в этом многоголосье пылких признаний ... Может, моя коленопреклоненность сегодня и жаркий взгляд в Вашу сторону несколько смирят Ваш гнев и умалят мою дерзость ... и вину пред Вами... Вы же понимаете, всё это от едва сдерживаемого разумом страстного чувства к Вам
- Несмотря на обилие женских лиц в моем цветнике... то бишь, страничке друзей... влюблены в меня не все. А этот праздник все считают днем всех влюбленных, подразумевая пары. Почти никто не знает, что Валентин в католицизме был распутным малым, и русская православная церковь этот праздник не поощряет. Конечно, лестны и сладки твои речи Ой, лиса... Не уверен, что я их достоин. Хотя, если ты так считаешь.... В любом случае, спасибо! А прощена ты давно, вот времени сказать об этом не было. Как и поздравить, извини Страстное чувство к тебе не менее слабо сдерживаемо... Придумаем по аналогии дня всех влюбленных, день всех страстных!!!
- Смотрю, фотографию предыдущей жены убрал ...Попало? или так сознательность проявил? День всех страстных, говоришь? Можно , а сразу за ним - день всех кающихся и т.д. А я только со свадьбы своих друзей - вроде свахи у них получилась - подружка в Харькове, друг в Москве... Легкая рука, говорят, хорошие пары получаются ... Меня б в свое время так... по-умному... хотя бы научили, дальше сама бы сумела
* * *
Паша.
- Не ожидал, честно говоря, но очень-очень рад! Как твои дела, чем занимаешься?
- Привет! Без фото трудно было определить, тебя ли нашла среди десятка Павлов , но по ответному интересу можно было предположить, что не ошиблась. Тоже рада! В двух словах не расскажешь. Живу! Это и есть основное занятие. Как ты? Кстати, с праздником!!!!
- Ирин, ты не ошиблась, выстрел в 10-ку. Фото пока не стал выкладывать, со временем чего-нибудь сделаю. Да, сегодня подробнее пообщаться не получится. Компьютер у нас дома один, и два моих чада стоят над душой. После новогодних праздников, если совпадём по времени, и, если ты не против, можно «поговорить». Тебя тоже с праздником, удачи, здоровья и всего-всего самого хорошего.
- После праздников. Договорились. Пора приниматься за внешний вид. Ещё не определились, где встретим бой курантов, хотим отправиться в вольное плавание с ловлей попутного ветра. Детвора разбрелась по компаниям чуть раньше. Числа пятого уезжаем в Россию. До того времени, Ваня, я ваша на веки …
Чуть-чуть не получилось После праздников, оказалось, лимит исчерпали. Пока интернетчики трезвели, а мы по сусекам скребли, все празднично отметились на моей страничке и ушли пьянствовать, гонимые попутным ветром, дальше. Увы ... Ладно, вернусь, состучимся. Надеюсь, вас новогодние празднества не разочаровали ? Приветов не передаю. Было бы смешно.. Кстати, новый год встречала с Ириной Ис-й. Так-то нас жизнь свела . Не просто дружим - у мужа моего нач.отд.кадров работает
- Ирина, привет! Со всеми тебя прошедшими праздниками. Если есть время, давай пообщаемся. Как давно в Киеве, когда уехали с Байконура? Кстати, Саня Ярцев умер в прошлом, по-моему, году. Это я информацию для И. И., она же Ярцева, как я понял.
- Да-а-а... Ирина, наверное, не в курсе. Как-то вспоминали его, она говорила, что потеряла с ним всякую связь. Недавно внук родился. Но эта информация ему уже ни к чему. Царствие Небесное, одним словом... С Байконура уехали в канун 1991, как раз под новый год. 31 декабря только успели контейнер распаковать, как бой курантов . Жили в Харькове. Сначала с моими родителями, после муж в силу вошел, купили отдельное жилье. Он карьеру ваял, я детей растила. В 2004 переехали в Киев по его работе. Здесь просто живем, без претензий и каких-то далеко идущих планов. Работа денежная, но квартира съемная, всё равно что черная дыра. Потихоньку обрастаем новыми знакомствами и пытаемся завязывать дружеские отношения. Но в основном, друзья остались в Харькове. Ездим туда часто. Там отец, брат с семьей. Ну и квартира-дача - вся атрибутика умеренного благополучия... В общем, обрисовала внешние контуры своей сегодняшней жизни. Наполнять содержанием и ретушировать попробуем в ходе общения
- Насчёт Ирины могу сказать честно, она вовремя спрыгнула с брачного поезда с Саней Ярцевым и ничего не потеряла. Мы с ним несколько раз виделись на встречах выпускников-рижан. С каждым разом он опускался всё ниже и ниже в плане пития. В общем, по этой причине и влетел. У меня жизнь, в общем-то, тоже размеренная. После академии попал служить в Енисейск Красноярского края. Там 8 лет осваивал Сибирь-матушку. Почувствовал, что такое морозы в -56, прыгал с парашютом, сплавлялись по сибирским рекам на катамаране, но, в основном, конечно, служба. Сейчас в К-ске, службу закончил и начал заниматься обустройством своей новой гражданской жизни. Хотя главным становятся дети. У меня два парня, оба закончили школу, а старший в этом году заканчивает московский универ. Пока я, слава Богу, не дедушка. Живём мы с Наташей, ты её, как я понимаю, помнишь. Про кого из наших общих знакомых знаешь? С Васиными, судя по всему, контачите. Кстати, в Енисейске, не помню как, но у меня появилась пластинка что-то типа "Байконурские жёны", пару песен там исполняла Наташа, передавай им привет.
- Если честно, не очень себе представляю наших общих знакомых . Но когда первый раз оказалась на встрече байконурских в Москве в 2004-м, многие лица показались знакомыми. Оказалось, бальники. Но этот период был таким недолгим в моей жизни. Но узнают, приятно Так что-то слышала про Ларису Низову. Кстати, ты не заходил на сайт ленинск.ру ? Там многих можно найти. Это совсем недавно народ сюда перекочевывать начал - здесь общение более живое. Лиду ты уже видел в моих друзьях. Та самая "пусто-пусто" превратилась в импозантную даму, весьма оригинально мыслящую. Она где-то в газ-авиа-и т.д. крупный кадровый начальник. Сидит на телефоне и почти всех нас припахивает к общению и встречам, как мы по своим норам ни прятались. Кто ещё...Свиридова Лена, Клочук, кажется, по мужу. Погибла лет десять или больше назад. Что-то там в её душе произошло, нарушилось. Облила себя чем-то и подожгла. Я этого не застала. Ирина рассказывала. Они вместе в Киеве выживали. Говорит, Лена уже тогда не в себе была…
(продолжение) Не знаю, кем ещё могу порадовать. Грузить ничего не говорящими тебе именами не хочется... Была на днях в Харькове, нашла ту старую фотку с капустника, помнишь? Посмотрела, вспомнила. Хорошо, когда есть прошлое. Оно разнообразит настоящее. Долго была "невыездная" - трое детей, особо не покатаешься. Друзья - так, с кем в песочнице познакомишься. Правда, дочка ещё в балетной школе довольно долго училась, поэтому с Харьковской богемой соприкоснулись до дружбы взасос. Но все равно, с моим-то кипучим темпераментом засесть в песочнице? Друг выманил в Москву на встречу - и понеслась. В Москву со временем зачастила. Многие наши перебрались в те края. Со временем география путешествий расширилась. Оказалось, почти нет городов и даже стран, где бы не ступала нога байконурца. С кем-то парой общих фраз перебросишься и тем ограничишься, а кто-то зацепит, хочется живьём общнуться. Сейчас это легко. В основном, в личной жизни каждого стабильность. Хотя бывали и недоразумения .
- Всё понятно, по мере взросления детей начинаешь поднимать голову от «песочницы» и смотреть за горизонт. А я от вас с Ириной, похоже, отстаю – у меня не трое детей и пока не дедушка. Ирина попросила у меня узнать подробнее о Сане Ярцеве, я , честно говоря, думал, что это не самый радостный эпизод в её жизни, и он её не интересует, оказывается, ошибался. Кстати, что было в Москве в 2004, в плане встречи байконурцев, что-то я от тебя это первый раз услышал – наверное, отрываюсь от коллектива.
- Ничего выдающегося, кроме того, что тогда я впервые попала на встречу байконурских, которые проводятся регулярно. Каждый год первое воскресенье июня в парке при ЦДСА, кажется, сам парк называется иначе, какое-то императорское имя, не помню. Но, учитывая твою близость к столице, - захочешь, разузнаешь . Ириша была очень взволнована. Не потому, что в последние годы мысли о прежнем муже навевали ностальгию. Отнюдь. В её личной жизни, наконец-то, покой и умиротворение. Но первый - это как борозда на поле, сразу скривил, потом всю жизнь борозду собой править... О детях... Я, Паш, на Рождество прошлого года младшего сына похоронила. Так что, увы, но детей у меня уже двое...
- Ирина, привет, были небольшие проблемы с интернетом, поэтому не отвечал. Саня Ярцев, оказывается, жив и здоров. Хотя у нас тут была другая информация, теперь попробую узнать, откуда у этого слуха растут ноги. Зря только расстроил Ирину с ребёнком. Как говорят в народе "век живи, век учись - дураком помрёшь", постараюсь на эти грабли больше не наступать. Я занимаюсь ремонтом квартиры, которую дала наконец-то Родина. Дело геморройное, денежное, но как говорится "пусть мне будет хуже". Теперь началась практически другая жизнь, хорошо, что уволился в К-ске. Всё таки вокруг все и всё знакомое, есть кому помочь по любому вопросу. Наташа работает участковым терапевтом, круг полезных знакомых на этой почве, как ты понимаешь, резко расширился. Если раньше, когда жили по гарнизонам, почти все вопросы решались через меня, то теперь много может решить и она. Кстати, квартиру дали в доме, который у нас называют "байконурским", так что начал и закончил службу в обнимку с Байконуром.
- Честно, не очень себе представляю, что это К-ск такое и где это находится. Военный городок, как понимаю? Видела на каком-то сайте ещё одного из наших оттуда же, в одном дворе в детстве жили в Л-ске. Вообще, не думала, что ты так долго в армии продержишься. Вроде бы замполитов в первую голову увольняли. Во всяком случае, мой благоверный, чтоб быстрее из армии отпустили, специально из инженеров в замполиты попросился. А ты ещё с таким набором подвигов, с парашюта прыгал. Жуть! Герой! Восхищаюсь! Это не после подъема на колесо обозрения на прыжки потянуло? Или путаю что... Я тогда, кажется, не вполне в себе была. Но картинку помню, которую дарила. Почему-то очень хорошо. Интересно, как скоро её не стало... Это я так... Насчет Ирины не переживай. Она даже обрадовалась, когда узнала, что Сашка жив-здоров. Дочь с ним говорила по телефону первый раз лет за пять. Так что, нет худа без добра. Будет знать теперь, что внук у него. Новый смысл появится в жизни. Иногда это действует
- Да я особо не заморочиваюсь насчёт Сани Ярцева, просто действительно, про такие вещи надо говорить, когда знаешь на 100%. С парашютом я прыгнул один раз, просто что бы проверить себя. Впечатлений и эмоций много, но мне потом знающие люди сказали, что самый напряжный не первый, а второй, или даже третий прыжок. Но факт прыжка в биографии есть, из самолёта нырнул сам, без пинка под зад от инструктора, хотя договорённость с ним на всякий пожарный была. А не уволился, наверное, потому, что в начале 90-х учился в академии, нас вместе с академией «увольняли и сокращали» раза, наверное, четыре. Попутно переименовывали академию 3-жды. Но всё бросить не хватило духу, поэтому доучился, по выпуску был на приеме в Кремле, посмотрел на вечно пьяного Ельцина и МО «Пашу-мерседеса» и уехал осваивать Крайний Север. Так что, вот такие пироги. Про твой рисунок и тетрадь помню, но где они точно не скажу, ситуация была напряжная – селяви, ты всё понимаешь, сама сказала, что ты стала мудрой женщиной.
- Забавно, как раз-то про тетрадь вообще ничего не помню. Не
отложилось. Выходит, ещё что-то оставляла "на память"? такими вещами
разбрасывалась) Позже прятала, складировала "на потом", точно не
представляя, зачем и кому это всё может пригодиться. Сегодня уничтоженного жаль.
Почему-то получалось, что то, что больше всего задело, самые глубинные пласты
всколыхнуло, старалась засунуть как можно дальше в себя обратно, сжечь все
видимое, "замести следы". Перед кем заметала... Кого страшилась... из
этого внутренний мир выстраивался. А боль, какая бы нестерпимая ни была, всё
равно проходит. Это и есть мудрость. Вернее, то, из чего она складывается, - из
пережитого. У меня за тридцать три года писания дневников подборка
экстремальной прозы получилась. Были перерывы, конечно, на благополучную,
размеренную жизнь. Но, в целом, экстрим. Всё это - прошлое. С ним надо быть
осторожным. Понимаю. И прагматичную холодность в твоем голосе - тоже. Но сегодняшнему
общению рада…
- Ирина, привет! На мой «холодный и рассудительный тон» особого внимания не обращай, я же по гороскопу «рыба», а мы умеем хорошо скрывать свои эмоции. Посмотрел, кстати, сколько у тебя друзей и друзей твоих друзей. Молодец! Ну, ты даёшь! С таким темпераментом «сидеть в песочнице», наверное, было очень сложно. Я думаю, что Интернет во многом и выручал. На "мыло" я писать пока не могу, причины я тебе раньше говорил, скоро поменяем офис, может быть тогда получится. Да я и "интернетчик" пока слабый, в основном, работаю просто на компе по работе. Пока всё, пиши, сейчас позвонили с работы, и я пошёл.
- Интернет пришел намного позже, чем поехала крыша...Не наговаривай на рыбок Очень милый знак - глубокий и искренний, и с эмоциями в порядке. Только любят на глубину уходить, когда штормить начинает. А в остальном, очень даже хорошо с ними ладим. Интернета в моей жизни мало. К счастью. Предпочитаю общение вживую. На этом сайте - не больше месяца. Найти, связаться, договориться о встрече. Не ожидала, что хлынет столько людей. Причем со многими уже успели встретиться до того. Я года три живу в таком свободном парении. Если бы не друзья, не знаю, как выжила бы год назад. Наверное, ушла бы очень далеко. Борюсь с этим в себе до сих пор. Очень тянет замкнуться в себе и не подавать признаков жизни. Странно, да? На фоне-то такого "бешенного темперамента"... Я говорила, что пишу? Наверное, в конце концов, издамся, когда уж совсем невмоготу среди людей находиться будет. Меня же «клоуном» считают. Жизнерадостным человеком. Наверное, так оно и есть. Но почему-то входит в противоречие с тем, что внутри...гружу, можно не отвечать
- Да, когда содержание приходится прикрывать абсолютно другой формой - это напряжно. Кстати, твои мысли было бы интересно почитать, так что если как-нибудь соберёшься издаваться – поделись своей интеллектуальной собственностью. Я тут как- то пару месяцев сидел дома без работы, а на службу уже не ходил, так под конец не знал, что делать и чем заняться, психовать начинал по всякой ерунде. Если б в это время ещё, тьфу-тьфу, что-нибудь случилось, тоже возможны были "клоунские" реакции.
- интеллектуальная собственность…гы-ы ..У меня подружка пишущая издалась. Очень себе в роли писательницы нравится. Презентирует себя на каждом углу, про жизнь свою замечательную всенародно рассказывает."ЖЖ" в Интернете (дневник) ведет, в общем, славит себя, любимую! Ты меня, может, подзабыл слегка, но при всей забывчивости, слегка напрягшись и представив... Ну? и как я тебе в роли самодовольного, пиарящего себя во всеуслышание автора?Вот и я о том же.Скучно это всё, пошло, пафосное повидло. Сею, вею, посеваю - "мысли", точнее, собственный бред разбрасываю вокруг себя направо - налево, не заботясь об авторских правах или плагиате. Попробуй переплюнь того, кто метит в небо. Издаваться буду, но не под своим именем, жаль близких и друзей. У Мольера: "Вы решили стать писателем? Бросьте! зачем вам вражда со всем миром?" Издаваться надо, потому что если написано, оно должно читаться. Если была потребность говорить, значит, нужна обратная связь, нужен читатель. Эрзац общения, которого практически лишена, но испытываю потребность.
Не умещаются мои таракашки в 1000знаков,хоть пищи! Не надоела? Мурашки не щекочут при чтении? Далее, форма и содержание. Здесь проще, жена медик, хоть и терапевт, поэтому медицинские термины тебе знакомы. Пограничные состояния, маниакально-депрессивные психозы и всё такое. Можно лечить, а можно нещадно это в себе эксплуатировать. В маниакальной фазе - общаешься и "играешь"роль клоуна, в депрессивной - запираешься от всех и изводишь горы бумаги, рефлектируя по поводу пережитого в маниакальной фазе. Так что, никакого напряга, обычное раздвоение, растроение и четвертование личности... Когда-нибудь...дам почитать. Здесь и так много всякого, открытого для всех. Адрес почтового ящика с "прозой" и пароль. Не в "одноклассниках" же, в самом деле, рассекречиваться. На авторские права, допустим, плевать. Но впустить в свои владения агентов русской разведки?!...так… поговаривают тут у нас, плод чьей гениальной мысли этот сайт...молодёжь программистская говорит, не под силу это двум программистам Хватит с тебя! Устала…
… Дважды срывающаяся страничка Паши Л. в момент, когда пытаюсь напомнить о себе пылким признанием... Всё-таки день влюбленных... Значит, наши эпистолярные отношения даже в этот день должны остаться на пике целомудрия. Ну что ж! Это отдай любимой жене, - это детям. А это - ну, вроде сияющего взгляда в твою сторону - посвящаю тебе! И только в этот развязный и распутственный день. Счастья, здоровья, любви, света и радости!
- Ирина, привет! Извини, что отвечаю в рваном режиме, в марте должны переехать по работе в новый офис, вроде бы должно быть проще. Отдельное спасибо за поздравление. Очень понравилась заставка - «ограниченная безупречность», у тебя безупречный вкус. Насчёт сайта «одноклассники.ру», скорее всего, правда, этот сайт создала наша ФСБ, что бы легче искать нужных людей. Во всяком случае, у нас тоже так считают, но сайт удобный и очень популярный. Хотя моя возрастная категория от компьютера, как правило, далека, так что реальных одноклассников найти достаточно трудно. У тебя с этим, по-моему, проще. . Друзья и знакомые, судя по фото, по всему миру, Чем твои дети и любимый муж занимаются? Чем сама планируешь заняться?
- Все друзья и знакомые родом из детства. Кто постарше - из Байконура. Кто помоложе - друзья из песочницы. Дочка в балетной школе занималась, с гастролями пол мира объездила. Мы, мамашки, так или иначе за кулисами терлись, костюмы, декорации, что не дочерпала сама по причине ограниченного пространства военного городка, добрала с детьми. Ещё и музыкальную школу, считай, с ними закончила, во всяком случае, до четвертого класса заочно добрела . Потом петь затеяли, голоса нам поставили профессионально.. Посему... знакомых у меня... Остановлюсь, отпадут, а так, пока подогреваю энтузиазмом жить и лезть во все щели, лепятся …хотя нельзя так про друзей, наверное...У меня есть время заниматься всякой фигнёй, на которую у нормальных людей не хватает досуга."Работаю"клоуном. И рада, что пока востребована. А может, тайный план насчет их всех имею. Заразить, вдохновить, заставить испытывать в себе нужду, как в наркотике, а после - уйти. И, расставаясь, знать, есть кому свечу за упокой твоей души перед иконкой засветить...Не пугайся
- Хотя ты рассказываешь с иронией, типа что тут такого, ну объездили пол мира, поставили профессионально голос, вроде как ничего интересного. На самом деле вы молодцы. В этом плане у меня всё проще. Старший в основном брал умом. Стал учеником года, членом детского парламента Красноярского края и т.д. Сейчас он учится в Москве в техническом университете, младший тоже в Москве, но в колледже. Честно говоря, не могу понять твоё настроение. Насчет «клоуна», раздвоения - растроения и т.д. Вроде в жизни всё нормально, но видимо у тебя другие точки отсчёта. Может, стоит их сдвинуть в какую-нибудь сторону?
- …может, и сдвинуть… Что-то вроде приколаТретью ночь снишься то с супругой, то без. Со смешанным чувством. И рада видеть, и боязно, не знаю, какую эмоцию можно выпустить наружу. Особенно при жене, снится, что она то ли не признала во мне ту самую сволочь, нарушившую некогда семейное благолепие, то ли игнорирует прошлое, потому что выше и чище...так, в смятении и веду беседу. Уже много чего про вас знаю сами рассказалиподелюсь, может, как-нибудь потом, чтоб подивиться совпадениям, а может, так и похороню в себе...Ладно. Наверное, вторжением вашим в сны обязана подавляемым желаниям, и это естественно. Конечно, любопытно встретиться. Интересно поговорить. Наяву сдерживаешься, во сне сдерживающего мало. Наверное, это и есть взросление - сдержанность. Даже во сне все так целомудренно. Просто беседа. Всё недоумеваю, что не изменились совсем: мол, где же оправдание фамилии? Не вывешивай фотографий! Не спеши разочаровывать ... Ладно! На восьмое марта собрались с мужем в Москву к друзьям. Прошвырнусь по приятелям
- Привет, Ирина! Снюсь не специально, честное слово. Фамилию свою пока, тьфу-тьфу, не оправдываю, почти. Всё-таки 46 лет не 26. Если будете в Москве - позвони (8-916-***-04), по возможности пересечёмся, пообщаемся без 1000-знакового ограничителя.
- Позвоню, конечно...только стремно в канун женского праздника жену наедине с праздничными кастрюлями оставлять . А как же на стол накрыть, все обязанности по дому на день на себя взять? Ах да! прости, забыла , сыновья есть! Сколько младшему-то? Большой разбег между детьми?.. Мы собираемся остановиться у друзей, они живут неподалеку от Киевского вокзала. Программа пока не определена. Друг хотел показать, какие дома строит его фирма. Удовлетворим любопытство, а что дальше, неизвестно пока. Три дня смотреть друг на друга и пить, наверное, организм не справится... В общем, приеду, там посмотрим. Чтоб не в напряг и не в тягость... А снишься, понятно, что ты здесь ни при чем - я о своих подавляемых желаниях говорила ... Ну, пока что ли?..
* * *
О Павле неплохо было бы сказать несколько строк… Или лучше не здесь и не сейчас. Я много лет не произносила это имя вслух. Слишком болезненны были воспоминания.
Но они есть, они во мне. И почему-то опять встретились. Наверное, чтобы договорить что-то недосказанное тогда…
* * *
Олег.
На следующий после встречи с Олегом день – звонок. Мама Масяня. Сумбурное приглашение на какую-то презентацию. «Наверное, хочет осторожно преподнести мне радостное известие», - решаю я и соглашаюсь идти на какое-то сомнительное мероприятие. Хочется удостовериться. И хотя наша встреча с ней начинается совсем с других новостей, моё в лоб: «Уже получили приглашение на свадьбу?» - было встречено без ожидаемого удивления. «А что, уже?» - буднично проговорила она и рассказала, что да, говорил, даже фотографию показывал. Серьезно, говорит, у них. Что, может, и женится, наконец. Но даст жару этой девочке. Бедняжка. У него отец такой же. Вовка в него… Значит, всё правда. «Да блефует он, - успокаивает Валентина, - специально слухи пускает». Тем хуже для меня. Так наговаривать на себя? Цель - избавиться от докучливой подружки. Так меня уже давно нет. Последние отписки – это я себя заговариваю. Не знаю, какая сила может поставить моё бездыханное тело под его окна. Разве что предельное отчаяние. Так нет его во мне. Сомнение? Страх? Тоже избавилась. Долго не решалась уйти, казалось, есть ещё что-то недосказанное мной. Так вроде бы всё, что было во мне, выплеснула. Осталось покойное следование по волнам грусти. Не срослось, не сложилось. Не могло сростись и сложиться. Я с самого начала программировала себя на неудачу. Неверие в себя. Оно преследовало и сводило на нет всю пылкость желаний. Я так боялась быть смешной, что не решилась, не осмелилась быть настойчивой. Видела мотыльков вокруг короны своего короля и сникала - где мне тягаться с их красотой и младостью. Он влюблялся в собственный образ, бескорыстно творимый моей фантазией, но не мог позволить себе любить автора. Не смел. Я дала ему очень много. Подарила ему самого себя. Такого, какого он не ведал и не чувствовал в себе. Что ещё ждать? Благодарности? Не хочется заковывать его в эти вериги. Трудно быть благодарным, когда внутри такая жажда жить собственной жизнью. Я стала ему в тягость. Мне же тягостно ощущение быть в тягость, и решение уйти упрочилось. Отпустила. Он должен пройти свой путь. Мы слишком долго были вместе в моих фантазиях. Сегодня, уносясь в грезы, опускаю глаза долу и не мечтаю, не предаюсь чувственным соблазнам. Мой земной путь с ним больше не связан даже там, в несуществующих далях. Лишь странствие в одном направлении. Он выбирает путь праведности. Мне лишь вернуться на тропинку, с которой свернула в поисках земных наслаждений. Это было в том сне… Множество женщин окружали его и глумились за стенами над моими строчками. И он был с ними, и отгораживался их пошлостями от моих слёз. «Ни одна из них не способна на то, чем одарила тебя я», - молила я тогда. «Почему ты судишь о том, что мне нужно. Каждая из них способна на большее»… перечтите первую книгу. Там есть этот сон. Я вернулась в сумеречный лес и пошла своей дорогой дальше. Это было давно. Тогда ещё ничто не говорило о том, что придется пережить. Ни одного небрежно брошенного упрека…
- Вам действительно больше не о чем было говорить, - возмущенно Олегу в ответ на его пересказы их глумливых разговоров, - кроме как обсуждать мои прелести?
- Это Серёга виноват, - перевел стрелки однополчанин. – Расписывал, какая ты в сексе, в каких позах классно выглядишь. Он Вовику рассказывал. Тот мне. Может, потому он и не решился с тобой дело иметь. У тебя ведь с Серегой что-то было? Ну, в поезде. Вы же в поезде познакомились?
Встретиться с прошлым, о котором не хочется вспоминать даже в страшном угаре. Воистину, не спотыкайся и не оступайся, коль не хочешь быть вывалянной в грязи. Вот уж и чистилище по пятам! При жизни распята на грехах. Кажется, пробудившаяся совесть сама притягивает ко мне таких вот обличителей. Пока не каялась, все молчали в тряпочку. Проснулась, на колени стала, и вот они все, рогатенькие… Тут как тут с досье и поучениями.
Сижу, внимаю пламенному рассказу. Олег явно возбужден и в предвкушении. Не может быть, чтоб я не хотела того, в чем так органична и прекрасна. Побуждает, приветствует, восторгается. Ну как, как объяснить своё внутреннее «не хочу». Не хочу мараться, когда на всей поверхности кожи короста блуда и грязи. Непонятно. Одной каплей больше. Ничего ведь с себя не соскребла, всё так на мне и осталось. Не отрицаю и не каюсь. Это всё было и есть со мной и внутри меня. И ничего в моей природе не изменилось. Но, не очищенная, не смывшая грязь с себя, стою на коленях и молитвенно умиляюсь Свету, сокрытому от меня клубами черного дыма. Мне не увидеть этот Свет больше. Здесь – не увидеть. Там – только по милости Божией. В чем мой порок? В уступчивой доброте, в невозможности обидеть отказом, когда проникновение в души друг друга достигает пика? Да-да-да! Как я могу читать проповеди покушающемуся на моё тело, если сама подвергла его этому искусу. Пониманием, трепетом, слезами сочувствия, пылом соучастия. В какой момент откровения надо говорить «стоп, братец, а вот этого не будет никогда». И не быть при этом оплеванной и обвиненной в вероломстве. «Иди и больше не греши», - очень просто сказал Иисус раскаявшейся блуднице. Я хочу знать, что было с ней дальше. Она удалилась от людей и напрочь лишила себя общения с ними? Или осталась в миру, но всем, кто по привычке приходил к ней за сладкими грезами, говорила «пошли вон!» Или принятая в момент отпущения греха благодать восстановила целомудрие? И уже оно невидимым светом ограждало её от посягательств. Я тоже пытаюсь воскресить своё целомудрие. Оно и не угасало. Это им томится душа. Это оно привлекло в мою жизнь Минотавра, чтобы я могла выпутаться из оплетшей моё тело паутины. Ниточка в небо. Крохотный лучик материнской любви, вознесенный сыном, и эта, вторая нить, тормозящая моё распутство. Я не получаю радости, изменяя. Не испытываю блаженства от утех плоти. Мне мерзки её притязания на главенство. И отвратительны те, кто напоминает о том, что она у меня есть, прикосновениями к ней. Она состарится, скукожится, покроется морщинами и будет издавать зловоние, а после, отслужившая, будет съедена червями. И что? Согласиться, что она имеет право преследовать мою душу? Бесплотную, уязвимую, растревоженную страстями, покорившуюся земной судьбе…
- Я пытался понять тебя. Ты так и осталась для меня загадкой. Вчитывался в твою повесть. Перечел её ещё раз. Хотел разобраться. Потом нашел в Интернете что-то похожее на то, что ты пишешь. Начал интересоваться дальше. Знаешь, это, оказывается, проблема довольно распространенная для сорокалетних. К этому возрасту многие расстаются со своими семьями. Кто-то опускается, начинает пить или замыкается в себе. Такие люди очень быстро стареют. Другие же, напротив, расцветают. Понимают, что жизнь дает им второй шанс, и в полной мере стараются его использовать. Такие выглядят очень молодо…
Я выбрала старость. Моё возбужденно-восторженное вторжение в мир людей – всплеск гормонов, это он тоже со временем прочтет в Интернете, если захочет разобраться в загадочности и неприступности влекущей его женщины. Не разобраться и прочтя все мои тома. Для этого надо быть мною. Поверит в искренность, лишь оказавшись в моей шкуре, с этим вот хитросплетением нервных волокон, с тем же набором ген в хромосомах. Но даже клон будет интерпретировать по-своему. Из каких генов собираются души? При всей типичности психоличностных наклонностей, в каждого из нас заложена своя особая программа восхождения. И вот тут ты уже сам себе творец – нащупаешь её – Божью струну – воспаришь, отдашься слабости жить лишь земной жизнью, струна заглохнет, и вылетишь из оркестра как не оправдавший надежд Главного Дирижёра. Смерть души. Я боюсь только этого. И когда я молчу, внимая твоим пламенным речам, соблазняющим и искушающим мою павшую плоть, я думаю об этом. Не оступиться. Меня становится всё меньше с каждой уступкой плоти. И всё сумрачнее и грустнее небо надо мной. Я так давно не видела Солнца…
* * *
Что-то не так нажала – компьютер стал делать слишком большие расстояния между абзацами. Начни писать диалог, будет выглядеть, как растянутая до разрыва позвонков шея жирафа. Не знаю, как устранить эту неисправность. Плюнуть и начать повествование в новой тетради. Эта допишется чем-нибудь иным…
* * *
«Страсти» по Кеннтавру…
- Ириша, привет!
Мои соболезнования по поводу потери твоих близких. Страшнее не бывает.
Большое тебе спасибо за сайт Одноклассники.ру. Очень удобный интерфейс и, что мне нравится, можно сразу увидеть фотографии. Выложить свои, правда, руки пока не дошли. Именно на этом сайте нашлись 2 наших одноклассницы, не попавшие на Ленинск.ру, и ещё 3 человека, уехавшие с города раньше 10 класса. Встретила многих знакомых, но пока не могу пройтись по всем школам, так как сайт грузится очень медленно. У тебя нормально?
Мне нравятся твои фото. Я вижу, что ты любишь фотографировать? Их можно было бы выложить на Фотосайт.ру
Ира, а что, твой папа живёт сам?
Всего хорошего .
- Привет, Ириш! Начну с конца... Папа после смерти мамы, она умерла от рака в 94-м, через год женился, вернее, ушел жить к женщине гражданским браком, по его словам, чтобы брат скорее нашел себе пару. Я тогда уже с ними не жила, мы с мужем купили квартиру рядом с домом родителей. Разрывалась между своим домом и домом, оставшимся без хозяйки. Папа изо всех сил старался быть и папой, и мамой сразу. Получалось, но брат действительно мог остаться холостяком. Теперь папа живет в нашей квартире. С той женщиной после 10-ти прожитых вместе лет расстался, так и не стала она нам родной. Второй мамы быть не может. Мы уехали, оставив все своё хозяйство на него, в Киев. Огородничает, кормит четыре семьи. Брат с семьей живет тоже в Харькове. Мы часто наезжаем. В общем, он не одинок и, по его словам, очень комфортно себя чувствует без "посторонних" женщин...
О фотографиях... я не размещаю их пока на других сайтах, здесь больше зрителей .Хочу как-нибудь сделать отдельный сайт. С фото и своей "прозой"
Специально фотографией не занималась никогда. У меня друг был профессионал в этом деле, ещё в институте, он просто, что называется, глаз мне поставил - видеть в обычном художественную картину, хотя отпирается, говорит, что он здесь ни при чем, это либо есть в человеке, либо нет. Значит, благодарность ему за то, что сказал когда-то, что во мне это есть. Снимаю походя, если в руках оказалась камера или фотоаппарат. Причем, видеокамеру почти перестали использовать по назначению, оказывается, фотографии оказываются более говорящими, чем бегущий кадр...В Киеве мужу предложили работу его знакомые по Харькову, которые перебрались сюда раньше. Долго решали, перебираться ли сюда основательно, в конце концов, определились, что всех - и родных, и друзей не перевезёшь, поэтому зажили на два города. А теперь ещё могила сына в Харькове, так что вопрос, где стариться...будем возвращаться, когда детвора определится со своим киевским будущим. Им город очень нравится. Много друзей новых. Я здесь довольно одинока…
- Привет, Ириша! Извини, что задела болезненную струну. Второй мамы никогда быть не может. Моя мама умерла в 1987 году, тоже от рака, ей было 37. Хорошо, что твой брат рядом с папой, человеку старшего возраста жить одному нельзя. Наверно, у вас была какая-то возможность переехать в Киев? У нас была, но жизнь диктует свои обстоятельства. А тут все фото не очень удобно выкладывать, потому что к некоторым нужны комментарии, а их размещать негде, да и названия короткие. Ты давно занимаешься фотографией? Буду ждать появления твоего сайта с нетерпением. Всего хорошего .
Сама видеокамеру не очень люблю. Снимаешь, а потом оказывается, что то, что ты видела, в кадре незаметно или выглядит совсем по-другому. Фотик в этом отношении гораздо богаче, видимо, потому, что останавливает мгновение. А не прекрасные (мгновения) можно выкинуть. Ну, с Киевом вы просто молодцы. А жильё есть (в смысле своё)? Ириша, а ты работаешь или домохозяйка? Я не отнимаю у тебя время?
- Жилье в Киеве у нас съемное. Сразу не смогли переключиться с провинциальных цен на столичные, пропустили момент, а после уже совсем неподъемно стало. И потом, когда считаешь, сколько квартир и мест их расположений можешь за двадцать лет поменять - примерно в такую сумму выходит либо купить где-то на отшибе, либо перемещаться из одной квартиры в другую...стоит ли привязываться к какому-то одному месту? Три года жили в самом центре - между Лаврой и Крещатиком, теперь переместились в более дешевый район на левом берегу Днепра. Своя экзотика, свои нюансы. Сейчас под окнами начинают громоздить очередную многоэтажку, легко подумываем о том, куда, в какой район рванем в очередной раз. А на постоянку прикупили участок за городом, но всё не решимся влезть в строительство. Дорого, накладно, в долги влезать не хочется, может, постоит да и продадим. В Харькове-то всё у нас есть. А детям на фиг нужна недвижимость. Одни хлопоты с ней. Я не работаю. Трое детей не разгуляешься. А теперь уже поздно…Ириш, мне пора собираться. Подружка сегодня проводит презентацию своей книги, а у меня ещё глаз не накрашен и муж не разбужен. Пиши. Вернусь, отвечу обязательно... Кстати, вы с Волковым же в одном классе учились, кажется? Получилось пообщаться? я с ним встречалась осенью в Питере. Забавно было увидеться спустя ...дцать лет... какое! 26!!лет
- Привет, Ириша! Ну вы молодцы! А муж у тебя вообще – ОХОТНИК, КОРМИЛЕЦ, НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА и т.д. и т.п!!!! Одному прокормить большую семью, обеспечивать поездки и снимать квартиру, да и участок прикупить - молодец! Ну а жить на разных квартирах – это разнообразие. А на участке за городом вообще ничего нет? Или всё-таки ездите на шашлыки и сажать укроп-петрушку? Живёте, наверно, на Троещине. У меня там друзья живут. Я не знала, что ты знаешь Сергея Волкова. Общаемся, но не часто. Ну и какой он? А вы встречались лично или компания какая-то собралась? Я толком и не помню, кто в Питере окопался, например, из нашей школы: Анжела Белова, Игорь Бряков (полтора года назад жил в Киеве). Устраивают ли они встречи, как в Москве, или нет? Кстати, а ты на киевские встречи ходишь? P.S. Я немного на эмоциях – поздравляли мужскую часть коллектива, хлопнула коньячку. Всех, кто этот праздник заслужил - с праздником!
- Ты особо-то в комплиментах моему благоверному не рассыпайся Как всякая нормальная баба, прошедшая школу многолетней верности своему браку, нахлебалась всего за прошедшее 20-летие, поэтому дифирамбы ему - это гимн жене! которая превозмогла и одолела и дождалась, наконец, своего счастья...С Волковым знакома лично, без посредников. Встречались вспомнить, что было почти в детстве. Первый курс института - это очень давно. Конечно, стал другим. Серьезнее, ответственнее. Хорошую жизненную школу прошел. Неплохо на земле стоит. Общаться с ним интересно, очень непосредственный и открытый, если доверяет человеку. Мы в юности долго переписывались, поэтому сегодня быстро нашли много общих тем. Он собирается на встречу в Москву летом, насколько я поняла. Другие встречи, не знаю, как-то не окрылилась. В Киеве не знаю почти никого, в Питер не наездишься. Москва ближе, потому что много друзей, и есть где остановиться. Ты ничего не пишешь о семье. У тебя есть дети ?муж? сестричку видела на сайте. Чем занимаешься?
- привет!
Да ладно тебе, рассыпалась я на фоне коньяка и 23-го и только тебе, а не ему! Рада, что дождалась ты своего счастья. Конечно, честь и хвала жене – то есть тебе. Если люди столько лет рядом, завели троих деток, муж чего-то достиг – естественно, честь и хвала жене! А вообще, я просто тихо (ну, может, не тихо, когда писала: ОХОТНИК и т.п.) радовалась, что у вас получилось переехать в Киев. Просто у нас не получилось.
Про семью ты не спрашивала, поэтому не писала. Мужа зовут Игорь, вместе с 1986 года. Детей нет. Жизнь подкидывала не только хорошее, наверно, как и тебе. Есть ещё один член семьи, весь в шерсти, зовут Макс.
Встречи в Киеве организовывает общество ветеранов Байконура. В прошлом году я уговорила пойти на неё друзей (Мирных), так они нашли кучу знакомых, хотя и так имеют свой круг л-ких. Так что можно сходить хотя бы из любопытства! Я, правда, ни разу не попадала на встречи из-за работы. Я даже в Москву ещё не ездила ни разу – не получалось из-за той же работы. Хоть езжу много, да и в Киеве бываю, но вот вырваться на определённую дату не получается. Хотя я такая энтузиастка поиска одноклассников! В сети начала поиски, как только у меня появился Инет (кажется, конец 2002), ещё на сайте Л-ска, в гостевой книге, по телефонным справочникам городов (если я знала, кто куда уехал), на сайте classmates.ru, через сайт передачи «Ищу тебя». Тогда не было Л-ск.ру, Одноклассник.ру и т.п. Если ты про работу, то работаю я в экономическом институте, зав.компьютерной лабораторией. Закончила я наш МАИ, спец-ть АСУ. Успела поработать на площадке, строили взлетно-посадочную полосу для «Бурана» и стартовый комплекс для «Энергии». С мужем оказалась в Кривом Роге... После Л-ска город казался большим, но ко всему привыкаешь. Поработала мнс`ом, инженером-программистом, научным сотрудником, так и работаю по специальности, сейчас больше административной работы. А на первом курсе ты с Волковым общалась как – письмами? Или он не сразу поступил (я не помню)?
У вас, может, и роман был?
Извини за любопытство.
Вижу, ты осваиваешь фоторедактор. Или дочка? Если хочешь, могу прислать несколько статей по обработке фото. Хотя у меня и книги по ФШ есть. Сама иногда чудю.
Всего хорошего
- Фотошоп, так, балуемся с дочей на пару, всерьез пока еще погрузиться не было времени, хотя тоже кое-какая литература имеется. Это всё оставляю"на старость", когда надо будет придумывать отмазку, чтобы с внуками не сидеть .Насиделась... Грех, конечно, жаловаться. Мне хорошо было с детками, комфортно и счастливо. Чего-то, конечно, хотелось сверх того, но это от лукавого, за то и наказана была. Младшего сына мы в прошлом году потеряли, кажется, уже писала об этом. Только с потерей пришло осознание, что дети и были главным смыслом моей жизни. Теперь очень осторожна в своих мыслях, чувствах и желаниях, они так легко исполняются, причем самые сокровенные и неправедные... Да, с Серёгой был роман. Теперь смешно, он умудрялся пудрить мозги не одной мне единовременно, сегодня смеемся вместе, тогда мне было не до смеха. Первое серьезное испытание. Первая трагедия. А ведь даже предложение делал. Так красиво, подлец, всё преподносил. Сейчас общаемся очень легко, интересно. Он живой, чувствующий... и умело выражающий свои чувства. Говорим о многом и много. Такая дружба между бывшими "любовниками", приправленная перцем некоего брожения в крови. С его разрешения вскорости опубликую нашу переписку и тех, и нынешних времен в Интернете с небольшими зарисовочками. Когда определялись рамки допустимой близости в сегодняшних отношениях, предложила ему соавторство, он решил пойти ещё дальше - помочь с изданием. Но, надеюсь, если решу предавать столь широкой огласке, обойдусь без спонсоров, пусть и таких милых . Он просто очень хороший человек, а мне не хочется злоупотреблять хорошим к себе отношением ... Вроде бы все написала?...
- Ириша, привет! Про младшего сына ты не писала, но я по снимкам поняла. Страшнее не бывает. Теперь просто нужно жить по-другому... Про осуществление желаний и мыслей ты права, я и сама так считаю, вернее, жизнь заставила считать. У меня проблемы с сайтом, грузится медленно, прерывается соединение, да ещё и сайт часто просит авторизироваться, так что, толком ни сообщение написать, ни пройтись по сайту, я до сих пор ещё не прошлась по остальным школам и т.п. А у тебя? Ира, слушай, ну не просто так я тебя спрашивала про роман. Я сама заинтересованное лицо. Смешно, взрослые люди, так давно всё было, а я пробую раскопать про него ещё что-то. Я в Сергея влюбилась, как только он у нас появился. Настоящая первая любовь (по важности, так как первая – будем считать нулевая - любовь у меня была в детском саду, а потом, когда жизнь нас с ним (нулевым) столкнула в старших классах и на 1-м курсе, я смотрела и думала – хорошо, что отмучилась в детском саду, я же тогда совсем глупая была, а моей подруге он разбил сердце; сейчас тоже пишемся, он теперь толстый, вовсе некрасивый и даже какой-то неинтересный внутренне)! А с Сергеем мы даже сидели за одной партой, ну и потом у нас случился роман, совсем небольшой, даже толком и описывать нечего. Во всяком случае, обошлось без разбитых сердец, просто осталась грусть. Уже тогда рядом с ним крутилась Юля Орлова, но в школе ей ничего не светило. Гораздо позже выяснилось, что он на ней всё-таки женился. Ну и кто из них кого окучивал? В школе активной была Юлька. Теперь ещё выясняется, что тихий красавец Серёжа пудрил мозги тебе, и ещё кому-то (Юле?). Сущий подлец, право. Хотя впечатления от него у меня прекрасные. А тебя он начал охмурять в каком классе? Буду ждать ваш эпистолярный роман. Давай, делай уже скорей свой сайт. Всего хорошего , Ирина.
- Сайт барахлит, когда в соседней комнате сын на свой компьютер что-нибудь из инета скачивает. Тогда тоже всё парализуется и глючит. Психую, нервничаю, потом плюю и дожидаюсь ночи. Скорее всего, если машинка на работе, причина та же - перегруженность линии. Так все работает прекрасно ... Про Сергея... О том, что он тебе нравился, я знала ещё в школе. Мы не встречались с Серёгой. Нас просто в пару Шамиль поставил на бальных танцах. Пару раз прошлись от Дома строителей домой. Был ещё Сидорин и моя подружка. Так и дружили вчетвером около месяца. Потом он начал пропускать занятия, меня поставили с другим партнером. Сегодня он говорит, что очень обиделся тогда и поэтому бросил танцы. Он много чего говорит сейчас, что тогда бы меня очень порадовало, сегодня же просто веселит, не более - лукавит черт красноречивый. Это в восьмом классе. А потом встретились в аэропорту на первом курсе. Он возвращался в училище из отпуска, я провожала одноклассников с каникул. Самолет задерживался. Я бросила своих, он забыл, кто его провожает. Болтали часа четыре обо всем. Может, первый раз так откровенно. Потом была осторожная открытка с недоуменным "что это было?" и после на полтора года эпистолярный роман. Встретились один раз всего. После писем разговаривать друг с другом не получалось. Перемкнуло обоих. День промучились и разъехались, чтобы ещё полгода разливаться соловьями на бумаге. Так что мне его винить особо не в чем. Между нами ничего, кроме красиво изложенных на бумаге чувств, не происходило. Сегодня он, конечно же, рассказал про свою жизнь между этими письмами и после. Очень много чего рассказал. Не помню, все ли включила в свои записки, как-то не перечитывала ещё. Письма его лучше меня раскрывают его как незаурядного человека... Чуть-чуть зашифрую и выдам. Хотела презентовать ему уже под елочку, но отвлекли насущные дела. Опоздала. Ещё хотелось бы те, из прошлого, письма и дневники вставить. Его письма сохранила. Жаль было такую красоту выбрасывать. Для будущей дочки берегла Пригодилось!
- Привет! Ириша, а откуда ты знала, что он мне нравится, ещё в школе? Мы с тобой в школе пересекались всего несколько раз – на какой-то олимпиаде, на бальных танцах у того же Шамиля, и пару раз я была в вашей школе на вечерах (меня приглашала Марина Р-нко). У меня что, на лбу было написано? Или все это знали? Или Сергей рассказал? Спасибо за откровенный рассказ. Хорошо, когда такое было. Получается, что свой эпистолярный жанр, зараза, на мне ещё начинал оттачивать. По поводу «старости» (в твоём прошлом письме)… Я добираюсь на работу трамваем или маршруткой (что первым появится). Сажусь сегодня в трамвай и слышу от кондуктора: «Как я рада, что Вы молоды». Я немного оторопела. Она объясняет: «Вы на этом рейсе первая покупаете билет, потому что молодая, остальные все пенсионеры, а план – 300 гривен». А уж как я рада! Всего хорошего .
- Ох и икается, наверное, сейчас нашему любимцу ... Так эмоционально о нём вспоминаем . О тебе он говорил когда-то ещё в восьмом классе вскользь, не догадываясь, что я тебя знаю. А я не акцентировалась. Отметилось где-то в подсознании, а всплыло в момент разрыва с ним. Даже предполагала, что ты его избранница, когда он, объясняя, почему вынужден расстаться со мной, упомянул о своей однокласснице, которая ждала его много лет. Так что, всё в далеком-далеком вчера, можно расстаться с этими воспоминаниями без сожаления . Сегодня всё совсем другое. Встретились, как могли встретиться два совершенно чужих человека, не имеющие общего прошлого. Поговорили, пошалили слегка на словах, пообщались в чате и выбросили из головы. Он даже в какой-то момент обиделся, что никаких чувств не вызвал, никакого эмоционального отклика в душе. Что делать, жизнь такая штука . Мы, дамы, два раза в одну реку не входим, если всё переболело когда-то, второй виток чувств вызвать практически невозможно.
- Привет, Ирина! Несколько дней икается любимцу. Ничего, пусть хоть обикается (обыкается? объикается?). Получается, что избранницей, скорее всего, была Юля. Интересно, а что она могла бы рассказать про период, который мы обсуждаем? Можно было бы написать роман о человеке со слов его женщин и жён, если бы я была писателем. Хотя Сергей в этом романе был бы положительным персонажем, потому что, скорее всего, у него со всеми остались хорошие отношения – во всяком случае, про своих жён он так написал, и у меня о нём добрая память. Ты не читала «Весёлые похороны» Улицкой (очень люблю её книги, хотя они получаются мрачноваты, потому что описывают всю жизнь, ну и получается: «А в конце все умерли» )? В этой повести вокруг главного героя Алика в конце жизни собрались его женщины. Всё-таки не могу нормально работать с сайтом. Понятно, что канал забит множеством пользователей, но с другими сайтами не так. За день получается получить и ответить один раз Всего хорошего
* * *
Васенька.
- УРА!!! Будем встречаться чаще. Мне этот сайт пока ещё не успел наскучить, захожу часто. С Новым годом!
- Иришенька, и я тебя здесь нашла! Целую! С Новым годом!
- Ты помнишь по КСП Сашу К-това? Среди друзей моих друзей высветился .
- Да, Иришик, помню, конечно. Мы с ним немножко попереписывались прошлой весною. Другая жизнь. Поняла, что при всяких встречах с одноклассниками, которых на этих новогодних праздниках, кстати, было несколько, меня больше всего интересует - чем же я запомнилась вам? Чем нужна сейчас? А фото - замечательные! Целую! Так ты вернулась из поездок? Как чувствуешь себя? Что чувствуешь вокруг? Есть ли мир? Опять - целую!!!
- Мне, оказывается, интересно "производить впечатление". Только тебе признаюсь... Ну, это так, если одним словом. Какие-то недоговоренности остались. Попадается знакомая фамилия, что-то ёкает внутри - надо же, встретиться бы. Столько времени прошло. Тогда отвергли, теперь рады. Вот и выскажусь наконец. И знаешь, действительно высказываюсь. Только воспринимаюсь ими по-другому. Кто-то видит упущенную возможность быть другом, кто-то потерянную мечту, кто-то вдруг решает, что это и была любовь. А почему, собственно, была? Странно, но мне нравится рождать эти иллюзии, что я та же, даже лучше... В действительности, это путешествие в прошлое, в котором осталось слишком много завязанных крепко-накрепко узлов. Я ведь бросалась из романа в роман, не щадя и не пряча своего внутреннего мира. Мне надо вернуть это всё себе. "Договорить". То, что перечувствовано было на полную катушку тогда, не дает потерять голову сегодня. Я там уже была. Они нет. Хочу уйти из этого мира легко, без чьих-либо и к кому-то привязанностей...
- Иришик, не могу абстрагироваться от нетвоей фотографии. И нетвоих лет. Рада тебе! Я на работе. Полный цейтнот! Всё на работе меняется, неизвестно как сложится, летом планируем большой ремонт и переезд. Целую!!!
- Зашла на твою страничку, и первое, что увидела, Паша Л., а я-то удивить думала . Неожиданно много общаемся. Что значит время! Обид, чувств - около нулевой отметки. А поговорить приятно. Как тоненький слой льда на поверхности озера. Главное, осторожно ступать, чтоб не проломился. Он тоже тебя увидел, встрепенулся, говорит, привет передавай. Чувствую, что как-нибудь и такой троицей кофейку попить с тирамису соберемся в Москве...
Фотка и года - сначала прикол, потом подумала, пусть так и останется. Пишут-то "бывшенькие". Жёны за спинами стоят и "бдют". В лицо-то меня знают, а по фамилии - не все. Смешная отговорка... Но я с посторонними не общаюсь, а свои к моему шутовству привычные . Не буду отвлекать. Тоже пора убегать. Завтра день рождения у любимого мужа, а у меня конь не валялся... А мой Минотавр женится. Во всяком случае, активно эту мысль толкает в массы. А массы несут весть ко мне. Я-то даже телефоны все повытирала. Решила, хватит, пусть свою личную жизнь устроит. А позавчера его друг пришёл выяснять, не созрела ли я, в связи с этим, к долговременным отношениям с ним, мол, очень хотелось бы повторить на трезвую голову. Так что, скучать мне мои герои не дают. Только радости от этого мало. Надо быстрее выписываться и в монастырь... Извини за перегруз... Страдаю... Два месяца не видела его, а всё равно всё как по живому. Вот напасть мне на старости лет .. Целую!!! Не вчитывайся!
- Фигасе - не вчитывайся! А про монастырь - тоже прикол, что ли? У тебя просто так слова не пишутся! Я беспокоюсь. ВЫПИСЫВАТЬСЯ??? В смысле литературы или в жилищно-коммунальном? Сильно беспокоюсь... Иришенька. Ты мне очень дорога. И ничему тебя не учу. Подумай ещё раз. Есть ли иные варианты отвлечься?
- Ничего себе, прикол . Да я бы счастлива была, кабы так всё устроилось. Так ведь сколько народу на себя завязала. По ниточке растаскивают. Ничего для себя, любимой, не остаётся. Монастырь - это целостность. А у меня расцветшее буйным цветом раздвоение, растроение и т.д. личности. В книге собираюсь. Так ведь почти не пишу в последнее время. Голова кругом от невысказанного, а уединиться и поскрипеть перышком не удается... Тут ещё эта женитьба главного героя! Невеста - ровесница моего сына. "Мама, дураков пусть жизнь учит", - сказала в связи с этим моя мудрая дочь. И я с ней согласна. Пусть женится!!! Где-то в моих снах была эта его женитьба на малолетке. Со всеми вытекающими отсюда прелестями. Интересно будет лишний раз удостовериться в собственной прозорливости. Почти все сны в отношении его сбылись. Я немного нервничаю. Бросаюсь из одной крайности в другую. Но в одном решила держаться до конца - не появляться там больше, не мешать. Пусть всё идет своим чередом. Монастырь? М-да…
- Ты отпустишь его? Сможешь совсем отпустить, чтобы дать себе покой? Не с насмешкой, а так, обернув тёплым пледом? Попрощавшись, закрыть дверь в эту часть своего замка? Ты ему многое подарила. Он богат. Ему есть с чем жить. А может, ты боишься чего-нибудь? Ну-ка, послушай себя... Целую тебя!
- Отпустила... А выкинуть из себя не получится. И не хочу. Книга, в общем-то, о нем и для него, а она не дописана. Выкинуть, кто-то другой в душу вторгнется. Я не хочу новых увлечений. Собрать себя из осколков, оставить всё самое ценное для самых близких. Он - моя ниточка в небо. Мне часто казалось, добейся я чего-то с ним здесь, небо для меня закроется навсегда - мол, своё я уже получила. И когда нужна была решимость, я пасовала и отступала. Он чувствовал и не понимал, почему. Поэтому я начала писать ему - объясняла себя. Он, может, не так проницателен, но мудр и порядочен. Что-то я придумала себе о нем, но, удивительно, видела, как он меняется в соответствии с тем, придуманным мною. Он стал другим. И такого я его отпускаю. Мне хочется, чтобы он прожил свою жизнь, набрался своего опыта, он видит мир теперь и моими глазами тоже, я подарила ему это видение... Очень хочу встретиться с ним в Вечной Жизни. Там, где не будет этой дикой разницы в возрасте. Но где будет править Любовь...
- Эх. Слов у меня не находится. Я и рада за тебя, и горюю вместе с тобой. А у меня - работа, работа и опять работа. И учёба сплошная. Вот опять книжек накупила. Про управление проектами. Новое руководство решило меня попробовать на этом поприще. Как бы не попасть в лужу бедному пианисту...
- Управление проектами это как ? или что? Именно "проект", что под этим подразумевается? Не робей! Что нам, пианисткам-аферисткам-оптимисткам-авантюристкам (наконец-то, нужное слово нашлось) их мудрености, если мы над землей на облаках летаем. Всегда можно выпрыгнуть обратно, разведя руками, как крыльями ангельскими, что вы, мол, хотите от неземных созданий? - приземленности и прозорливости житейской? И всё равно оказываемся сильнее и мудрее. И способнее ко всяческим земным наукам... Может, просто нет в нас болезненной привязки к результату своих стараний? А я уже и не горюю вовсе. Наконец взялась за свою книжонку и успокоилась. Теперь весь плач и стенания завязли в строчках, и дышать стало намного легче. И, в конце концов, ну не умерли же мои герои, в самом деле! Живы, здравствуют. А мне моя собственная жизнь интересней вдвое стала. Ведь какая огромная часть меня для этого высвободилась!
- Вижу тебя на сайте. Как за руки взялись. Хорошо.
- Раскачаться и в небо! ...Гена вернулся с прогулки с собакой. Порадовался на твою фотографию и пошаркал в спальню. "Повисю" немного и присоединюсь . Мне тут однокурсник ругательную записочку прислал, чего, мол, фотографию дочки повесила, мол, так тебя не найдут. Смешно! Очень фамилия у меня незаметная - сотни три насчитала на сайте Прям, потерялась в толпе. Зато сколько интересных мущщщщин ко мне заглянуло! Едва успеваю отбиваться от особо настырных. Главное - ноги! а не крылья, то бишь, приманка хорошая, а не голая и не оставляющая никаких фантазийных допущений правда
- Иришик, как дела? Я тут немножко фотографий ещё добавила про своё житьё - можешь глянуть. А завтра у меня дебют в роли менеджера проекта. Надо красиво прокукарекать перед крупным руководством. А потом всё сделать, что наговорю. Трепыхаюсь, хотя и понимаю, что кроме меня - некому всё это делать. Из-за этой работы не заказала билеты на "Кошкин дом"! Хреновая из меня бабушка. Ладно, попробую завтра... Целюю!
- Прожила кусочек твоей жизни. Здорово. Всегда поражалась твоей неиссякаемости. На каком вулкане тебе удалось так удачно разместиться попкой? Проводником какой энергии стать? Умничка! Так интересно смотреть на взрослых детей. У меня все это время перед глазами была одна единственная фотография - Леша, Сеня и Женя возле новогодней ёлочки с улыбками от уха до уха. Смешно, но такими я их и сегодня ожидала увидеть. А оказывается, мужички матерые... Ходила сегодня проверяла сердце, что-то показалось не всё у меня ладно. Оказывается, всё в лучшем виде. Надо расслабить морщинку меж бровей и научиться радоваться каждому мгновению жизни. Опять пытаюсь этому учиться . 16-го свадьба у моих Леночки Прекрасной и Феди. Только что получила приглашение. Говорят, у меня легкая рука на брачные союзы))) Не сглазили бы. Насчет Героя успокоилась совершенно. Встречаюсь с ним лишь на страницах своей книги. Теперь я ей верна гораздо больше, чем когда жила в мире своих реальных героев. Даже почти счастлива стала
- Спасибо, Иришик. Я защитила свой первый план. Он принят. И меня в ближайшем будущем ждёт должность менеджера проектов. Тут же пошла прогуливать целых полдня. С расчётом, что отработаю дома. Вот и буду сейчас писать, планировать, учиться дальше... И внезапный звонок с предложением перейти на другую фирму. Врасплох совершенно. Нет, нет. Отказываюсь. Несомненно, отказываюсь. А что сердце твоё? Болит, что ли? или трепыхается? Может, пойти посмотреть на воду? Помогает. Правда, я крайне редко так делаю - некогда, валидол проще достать из сумочки. А свадьбы меня почему-то всегда удручают. То ли от жадности на людей, то ли от скрытого эгоизма (надо же, есть кто-то кроме меня, которого выбирают!..), то ли ещё от чего. Не разобралась. В любом случае, морщинка совершенно не к месту - это ты верно подметила! Себя надо любить каждый момент и каждый день делать для себя приятную вещь. Вот. Зазвездилась, нравоучения стала писать... Смешно. Иришик, я радуюсь за тебя. Ты уже выплыла из водоворота. Целую!
- Успокоиться вроде бы успокоилась, так по другому поводу крышу сорвало. Сердце трепыхается, верно сказано. Встретились после консультации с врачом - это всё та же девочка-врач, что лечит всю нашу семью, но к которой мой муж неровно дышит. Думала, что сильная, справлюсь. Да и Гена вроде бы подостыл. Проверка в очередной раз показала, что проверять ничего нельзя, убедишься в обратном, мало утешающем. Домой из кафе, куда она нас пригласила, шла пешком, размазывая слезы по щекам. Зачем так себя рвать. Прятаться надо от всего этого, а не лезть в пекло. На горячую голову, не застав любимого дома, разбила подаренный ему ею подарок ко дню рождения, выскочила из дома... Чувствую себя сегодня убитой собственной стихией... А вчера ещё и за руль в этом состоянии села. Одним словом, приключения. Машина нас наказала и объединила. Разбитые стекла, вонь в салоне... Это была не я. Даже каяться не могу. Не помню в чем виновата. Он говорит, не надо нам было встречаться втроем. А может, и надо было так, если по-другому до него не достучаться. Как я только жива-здорова осталась, не понимаю. Столько битого стекла в салоне, а на мне ни единой царапины. Дура... так паршиво себя чувствую... причем самое неприятное, не могу заставить себя покаяться. Вины своей не понимаю. Не я это была. НЕ Я. Мерзкое чувство, что кто-то так может распоряжаться твоим несчастным телом, мозгами, творит за тебя то, чего себе потом простить не можешь. Говорят об одержимости, вот она расцветает во мне буйным цветом... Стыдно... Наташ, мне очень не по себе сегодня. Извини, что нагрузила. Некому поплакаться. Столько натворила вчера, глаза поднять стыдно. Хочется вычеркнуть этот день вообще... А за тебя очень рада. Мне не хватает такого движителя внутри, чтобы вытолкнуть себя к людям, наверное, работа могла бы здорово отвлечь, я ведь не дурочка, смогла бы, и энергии сколько внутри неиспользуемой. А так получается, что только на "подвиги" моего пыла и хватает. А потом ищу виноватых. Мелко. Грустно. Стыдно. Одиноко.
- Горюшко ты моё... Ну и кто из нас приседает на вулкане? Ты же и так всё знаешь! Не-е-ет, не жалко тебе себя, пальчиком ковыряешь. Как я в детстве дырочку на колготках. Есть дырочка, так, чтобы лучше было видно бабушке - я её тщательно расширяю. И радостно бегу:"Бабуля, дырочка!!!" А там уже только заплатку ставить. Кто ж поставит заплатку на твоём трепыхающемся сердце? Иришик, не заглядывай за забор. Не зря он, забор-то. Ты же и так знаешь, что за ним. Целую тебя.
- Наташенька, я справлюсь. Вся в заплатках, но с живым блеском в глазах. Просто такая жизнь у меня, призаборная. Всё строю и строю, а он рушится, зараза, и рушится. Вот и не даёт покоя... Бегаю между компами из комнаты в комнату. Виснет то там, то здесь. Техника! Общались с Мишиной первой женой по телефону. Она в Британии живет. Так-то... Дочку в гости приглашает язык поучить. Как-то неожиданно мило пообщались. Я так мало обращала внимание на девчонок-малолеток, когда была в "Резонансе". А они столько хорошего в душе своей о тех временах и о нас с Генкой оставили... ЦЕЛУЮ!
- Да... "Резонанс" и я помню. Хоть и не малолетка... Правда же, радует ощущение, что ты оставила в чьей-то молоденькой душе свой даже не след, нет, аромат! Хочется улыбаться и петь. Радуюсь с тобою!
- Гружу свою страничку фотографиями. Их много, кое-что поубираю вскоре. Так, пока заходят, узнают друг друга, пусть повисит моя галерейка. Кое-что маскирую между общими снимками, для своих , глазастых. А то заходят и отмалчиваются. Мишкина дочка хочет свою сестру сводную увидеть. Мечтает найти её, когда вырастет. Представляешь? Как можно в жизни детей всё усложнить, а все равно все выравнивается временем. Настроение поднимается. Оживаю потихоньку. После аварии как после неожиданного воскрешения. Дошел смысл того, какой глупостью можно испортить свою жизнь. Вообще нечаянно её лишиться. Подумываю сделать перерыв в своей семейной жизни и чуть-чуть отдалиться от Гены. Мне не хочется больше таких срывов. Я ведь рождена свободной, а не рабыней. Чтоб так зависеть от чьего-то взгляда, небрежной мысли и слова... Нет, надо понять, что внутри, где мой собственный источник силы. Не ждать дождя, а поливать свой огородик самой . Пошла заниматься фотографиями дальше
…Вижу тебя, боюсь не успеть поймать . Как дела на новом месте? Даже не сомневаюсь, что всё получается. Ты подвижница, не боишься ничего нового и неведомого. Целую. Жду весточки. У меня всё нормально. Потихоньку откисаю в своей скромненькой лужице и радуюсь солнцу. Хочу побыстрее завершить 4 и 5 книжечки. Столько накопилось. Молчать дальше моченьки нету!... .
Будет время, заходи в гости. У меня много фотографий всяких-разных. Решила менять их почаще, чтоб не наскучивали одни и те же картинки
- Привет, Иришик! Ах, какое фото! Непростое совершенно. Рада, что у тебя стабилизировалось житьё. Хроноп-хроноп... Зелёная морщинистая хренучка... Это я сегодня. Подстригли, как шишку. Злюсь и нервничаю по этому поводу. Потому и зелёная. В пятницу объявили новую организационную структуру нашего отдела. Теперь моё положение вообще не укладывается ни в какую структуру. И начальником - не сделали, хоть я об этом мечтала. Да и хорошо. Опыта наберусь, а там - посмотрим. Женюлька закончила институт. Кем стала - и не знаю. Попробую завтра встретиться с нею, чайку попить, побеседовать. Непросто у неё в семье. На "ёлочку" не заходила давным-давно. Интересно, что там! Целую!
Как раз разглядываю. Интересно. И подписи - радуют. Нескучные они.
…Да уж. бездарные выходные. Не работала. Шаталась по магазинам, надевала на себя разнообразное барахло и ужасалась. Ничто меня не красит. Ни-че-го. Вспомнила про блузочку из наволочного тика, которую с отчаянья пошили мы с тобой. Она была хороша, не правда ли (если помнишь)? И ещё Женька нашла три седых волоса в моей просвечивающей шевелюре. Настроение - нулёвое. Пошла читать умные книги. Иришик, а как твоя машина? Что с ней, в итоге?
- Машинка восстановлению не подлежит. Но она застрахована, поэтому надеемся, что Гене, как главному завхозу крупнейшей страховой компании Украины, выплатят по максимуму. Плюс, механик, вынесший окончательный приговор нашей девочке предложил за её останки очень даже приличную сумму. Вот так, хотела в отместку разорить собственного мужа, а сделала так, что он стал ещё богаче . Шучу. Действительно, получилось смешно. Машину жаль, вернее, жаль себя, оставшуюся без машины. Всё-таки, я была очень мобильна, свободна и вольна осуществлять любой свой дорожный каприз. Сейчас - четыре стены и фантазии в Интернете. Кажется, подходит к концу моя писательская полоса. Я успокаиваюсь и, наконец, нахожу опору под ногами, чтобы не метаться. Надо только допереписать и дописать всё, что накопила за три года. Теперь в активе ко всем своим профессиям будет и эта. Завершить этот этап надо изданием сразу всех своих книжек Седые три волоса, говоришь? Мне пришлось тотально изменить общий тон, чтобы скрыть седину
- Сегодня жарила оладушки. Я, когда их жарю, - всегда о тебе думаю. Подсмотрела у тебя в своё время принцип их укладки - по спирали. Так и живу с этим умением! Спасибо тебе! Ах, какой сегодня замечательный день был! Беспричинная радость моя бурлила и поблёскивала пузырьками. Целую!
- Призадумалась, а и правда, и оладушки, и котлеты по спирали выкладываю. Надо же, никогда не обращала внимания . Вот и славненько, что вчерашние (уже позавчерашние) одёжные огорчения развеялись. Какая ерунда! Да ты выпираешь прекрасностью своей из любой одежки! Я не в смысле тела, я о душе твоей говорю. Тебя хочется много и всегда …
- Ну засмущала, однако. Надо поиграть на комузе. Как медведь на пеньке - дзынь...дзынь...
- Что-то я уже сильно соскучилась
...А что такое комуз? (задумчиво почесала затылок, но ничего не вспомнила. Толковые словари в Харькове. Привезти надо )
- Комуз (он же варган) - это такая хренучка, её к зубам прикладывают (если неплотно прижмёшь - то зубы повышибает) и аккуратно дёргаешь за бренчалку. Краси-ивая музыка раздаётся в мозгах!
И не грусти! Мы есть!
- Забавная вещица! А если случайно кулак поймаешь зубами, то это примерно то же - только бренчалка одну ноту в мозгах выводит?... Сижу, третий час поздравляю народ с днем влюбленных. Пугаются. Наверное, думают, что я уже с чемоданом у порога их дома стою. С такими-то признаниями и чтобы без продолжения?.. Наташенька! Я тебя очень люблю и рада, что мы опять друг для друга нашлись. Мне мудрая поддержка, тебе - развлечение... Я в нормальном смысле этого слова. Мне, как коверному на арене, очень радостно, когда человеку от общения со мной становится весело и нескучно жить... Любви, тепла, света и радости тебе. Твоим любимым и любящим тебя счастья, здоровья.
- Радуюсь тебе и твоим непростым и необычным житиям! Счастья желаю и мира тебе, милая моя!
…Иришенька, ау. Как ты живёшь? Что хорошего происходит вокруг? Чем занимаешься? На меня в последнюю неделю свалилось столько работы, что в пятницу пришла домой в слезах, с намерением работать все выходные. В результате с утра сегодня вырубили интернет, якобы за перебор (КАКОЙ ПЕРЕБОР по безлимиту?!!), решил прийти Сенечка в гости, попросила помощи очень хорошая знакомая, и я искала вебдизайнера для неё, и немножко удалось поработать (когда добилась подключения этого тырнету). Настроение благостное, в "Одноклассниках" множество людей меня понаходило, полное пузо вкуснейшей самодельной пиццы и счастливый Егор в новых штанах. Хорошо! Целую!
- Вот только ночью и получается ответить. То виснем, то сбрасываем страничку. Попсихую и бросаю, ладно, думаю, будет ночь, всем отвечу. А ночью... Вернулись из Харькова. Лена с Федей пригласили нас с Геной на свою свадьбу. Свадьба была смешливая и простая. От друзей скрыли, Одной родни набежало человек двадцать. Так я Федю-сироту пристроила. Ещё и каждый спасибо сказал мне за Федю. Так смешно - народная благодарность. Он чудный. Шумный, честный и безотказный. Я на пару дней фотку на свою страничку повешу. Посмотри, красивая пара... У меня всё потихоньку. Привыкаю к мысли, что Киев просто мой рабочий кабинет писателя и не стоит обижаться на него, что он меня не развлекает. Самой мне выходить из дома не хочется - не к кому, а бесцельно блуждать по огромному городу...что-то внутри ещё не созрело для этого... В четверг идем на презентацию книги Инны Г-вой "Мой секс". Напишу поподробнее после, если будет о чем. Мне Инна нравится, очень легкий человек. Но пишет не для таких грустных как я… Да, лепила всё в одно сообщение, боялась недовысказаться, а отправила, вспомнила... Я только что наконец сестричку твою увидела - это ведь она в друзьях у тебя? Забавная) хорошая и похожа на тебя, и не похожа, другая совсем. Интересно. Черты одни, а выражение лица( я не о гримаске, о внутреннем отображении на лицо) другое...
- Иришик, хеллоу! Сколько лет, сколько зим! Что было, что будет, чем сердце успокоится? У нас - довольно бурно. С Николаем - со здоровьем - опять ступень ухудшения. Лежал без движения пару дней. Сейчас поднялся немножко. Но стал гораздо слабее. Я - борюсь с работою. Однако выбралась на концерт фольклорного ансамбля (как я благодарна судьбе, что и к этому виду искусства я оказалась подключена!). И 28-го выводила мальчишек - сотрудников в боулинг. Я у них практически одна в отделе, вот и поздравляю с праздниками, как могу. Получилось весело и хорошо. Рады. Только попа болит от приседаний с шарами... Сегодня тоже ненадолго выбралась на встречу со старой знакомой. Но поняла, что нервишки-то сдали. Ни с того, ни с сего слёзы, как у клоуна, струйно так полились. Нелепо. Собралась, попрощалась и ушла быстренько. Надо пить какой-нить "Негрустин", что ли... Как твоя жизнь?
- струйно.... это так по-нашему....я буду в Москве восьмого, собираюсь.... с Генкой.... Пашка в струю просится.... не знаю, как со всем этим... не получится сейчас, значит, потом вернусь и осложню своим присутствием... так хочется.... Завтра на службу в храм. Перед Пасхой службы серьезные. с поминанием. Нет моей жизни. Всё для кого-то и во имя... каюсь, во оставление прежних грехов и во искупление всего, что грядет... Неправильно живем. Неправедно....
- Но со мной ты захочешь встретиться? Да?
- Уже хочу!!! Хорошо, что напросилась !
- Иришка! Привет! Я тебя вижу! Ну как - ты не раздумала ехать в Москву?... Иришик, я ждала-ждала тебя. Ничего. Ещё увидимся. Пока я приболела, валяюсь и температурю.
- Уезжала в Харьков на пару дней подлечить зубки перед поездкой в Москву, поручив Гене обилетиться. Гена узнал цены на билеты и резко ударил по тормозам. На два дня, просто чтоб распить ведро водки в хорошей компании... Он оказался не готов выложить половину стоимости путевки в Испанию на десять дней, о поездке куда мы начали мечтать с подачи знакомых... Поэтому, увы... Хотя ... Я приеду обязательно до майских праздников дней на пять, я думаю. Главное, сдвинула себя с мертвой застылости на одной точке поездкой в Харьков. Теперь оторваться будет проще... Наташенька, я не ответила, потому что не успела увидеть тебя на сайте. Была у брата в гостях и все, на что осмелилась, зайти на минуточку на свою страничку, прочесть сообщения. Теперь уже в Киеве. Надо со всей решительностью браться за завершение своего "опуса". Пора переходить на качественно другой уровень внутренней организации. Незавершенность мешает отрешиться от прошлого...
- Ой, ну нашлась, слава Богу. Конечно же увидимся!
Успехов в завершении трудов! Это так приятно - видеть именно результат! Кстати, ты собиралась в своё время быть на презентации книги твоей подруги. Как она прошла? Понравилось ли тебе?
- После презентации осталось стойкое чувство отвращения к подобного рода мероприятиям. Как-нибудь без этого хочется. Может, подружка немного переусердствовала в желании понравиться публике. А публика на ходу листает её книжку и прикапывается к отдельным фразам. Не читали и не прочтут никогда. Я сейчас попробую ссылку переслать о встрече с автором в местной нашей газетенке. Даже комментарий написали, полностью скопировав Иннину речь о себе. НЕ ПОНРАВИЛОСЬ! Хотя она чувствовала себя легко и органично в роли развлекателя. Пела песни совершенно не по теме и не к месту, может, потому что не своё, а так, лишь бы спеть... Противоречивые чувства остались. Мне Инна очень симпатична в непосредственном общении - тактична, мила, очень позитивна во всем. Но эта "позитивность" в остальном - прозе и всём, что она делает в "творчествах", вызывает недоумение - неужели действительно всё так сладко и хорошо в её мире. Слишком сглажено, слащаво и легковесно. До приторности. Наверное, мне мешают мои собственные несовершенства .
- Интересно, а другим, кому-нибудь хотя бы - понравилось? Или же всем была видна напомаженность ситуации? Думаю, ты права - ты хорошо знаешь Инну, поэтому ожидала правды. А её на презентациях - не бывает обычно.
- Меня-таки убило общим хором сказанное: "Неважно, плохо или хорошо говорили, главное, говорили". Это о выступлении одного критика под занавес. Невпопад и с претензией. Я сейчас постараюсь переслать тебе нашу с Инной переписку, будет более-менее понятно... А вот мне не хочется, чтобы о том, что я пишу, судили постояльцы желтой прессы. Я не для них пишу. И не хочу, чтобы они меня читали. Хотя, напечатав, при себе уже не удержишь. Может, потому и тяну с изданием, чтобы потом выстрелить залпом и скрыться от досужего пересуда... А презентация её была попыткой понравиться именно им. После выступления этого товарища, я поняла, что на Иннином месте публично и спокойно послала бы его на хм. А она улыбалась и кивала. Типа, спасибо, я исправлюсь, постараюсь писать лучше. Бум работать над полировкой мыслей и чувств...Ей Бо, послала бы... Неискренне, пошло. Неужели так хочется денег? Ладно Переварили и плюнули подальше от себя У нас всё будет по-другому
- Наташенька, загляни в почтовый ящик. Там два письма - наша переписка после презентации с И.Г. и ссылка на статью, долистай её до восьмой странички. Там слева крохотная заметочка о вечере.
- Жёлтая пресса. Да... Об этом я и забыла. Хочется представить, как созданная вещь минует этих стервятников и спокойно разлетится по читателям. А уж они и оценивают. Но нет. Эти так просто не дадут полетать. "Досужий пересуд" - это неизбежно. Хотя им всё равно - хорошо или плохо. Тот критик - прав. Маятнику всё равно, в какую сторону его качнуть. А, вообще, так ли нужны презентации? Есть ли возможность обойтись? Или это как шампанское о борт?... Да. Ты больше переживаешь за эту презентацию, чем Инна. Неправильно это, наверное. Похоже, ты боишься за свою, которую, как я поняла, делать необходимо. А заметка - пардон, дерьмо. Как обычные писульки третьесортных журналистов. Повеселила привязка к жанру. Ха-ха.
- Я боюсь не презентации, мне кажется, это все-таки дело добровольное. Лени своей боюсь. Что-то в последнее время я больше говорю о своей прозе, чем пишу. Какой-то застой и покой подозрительный. Может, переосмысление всего происшедшего со мной в последние годы. Ушла из чувствования, со страстностью своей борюсь, а результат - не хочется в прошлое погружаться. А там столько недописанного! Страсть! Стала уделять много внимания бытовухе, отдавать ей все свои душевные силы. Нет, ещё читаю много. В православную философию углубилась и психологию. Впрочем, просто пыталась взять себя в руки после той аварии. Ведь это была прежде всего авария моей психики. Восстанавливаюсь. Как знаю и как могу. Об этом тоже пытаюсь писать. А эти вещи пиарить и презентировать нельзя. Это интимные вопросы личности. Оставлю написанную книгу на столе и выйду из комнаты ...в обычную жизнь. Если получится...
- Да, ты права. Для денег. Потому, что, когда твоя книга лежит и не продаётся, то грустно. И, похоже, не только оттого грустно, что денег вложила, а потому, что не видишь интереса к книге - к части тебя, к тебе. "Ну что же вы, люди? Эта книга - вам нужна! "Нет. Написано не для этого. Написано для тишины. И вот вынести это - выйти со своими обнажёнными чувствами на майдан и хотеть тишины... Не могу представить. Иришик, моему умишку не постичь…А меня это радует. Извини. Твой переход в следующий этап происходит. Более благополучный, не полыхающий протуберанцами. Он не скучный, этот этап. Наверняка не скучный. Жить на раскалённой сковородке - невесело. Только понимаешь это, когда смотришь снаружи. На саму себя. Третий день учусь печатать десятипальцевым методом, не глядя на клавиатуру. И третий день болею. Работаю из дома. Температурю. Отвратительное зрелище. Час назад вернулся нюх. Обоняние, то есть. Всё вокруг дико пахнет и мне неприятно. Страдаю...
- Давно не болела. Рассказываешь, и где-то из глубин поднимающееся-отвратное гнилостное, где-то между носом и горлом застрявшее - бр-р-р - это не к тебе! Это твоему болезненному состоянию. Давно такое было, а не забывается. ВЫЗДОРАВЛИВАЙ!!! это колдую на хорошее в твой адрес... О вложении денег... Знаешь, наверное мне проще, потому что совершенно чудесным образом у меня есть некоторая сумма, вполне праведно доставшаяся, с которой мне не жаль расстаться без сожаления. Не потому что лишние, а потому что всерьез на моём благосостоянии не отражающиеся. Так, карманные расходы, в которых легко можно себе отказать, потому что это карманные... Подумала об аналогии с раздачей подаяния. Ловила себя на том, что если зашла, даже мимоходом, в храм, легко расстаюсь со всей наличностью, что при мне оказывается. Незаметно для себя и без озабоченности. Там о ком-то службу заказала, потому что кстати пришлось вспомнить, раз в храме, значит, неспроста, там о чем-то попросить захотелось, чтоб мои мысли с небес разглядеть легче было, свечечку неплохо бы засветить. Там иконка какая в руки попросилась, там книжица названием своим на какие-то потаенно запрятанные в глубине души вопросы ответила, как не купить. На выходе остатки мелочи стоящим у входа в храм бабулькам и дедулькам из кармана выгрести - не задумываясь, зачем, и так ли они нищи... Того же состояния транса хотелось бы и в продвижении своего "творения". Написала. Писала лишь то, что пережила, поставив откровенностью на кон своё благополучие в семье. Каким-то образом - думаю, не без Его участия - не потеряла, а сохранила то, что имела, но не знала этому всему цены, потому что увлеклась иллюзиями-"прелестями". Движение вниз и вверх. И так много раз. Кто берег меня от краха, если не Он? И вот она написана эта проза, фактически не осталось внутри неисследованных туманностей и укромных уголков. Наковыряла в себе столько всего! И, тем не менее, не пропала, а нащупала тропинку спасения. Через покаяние. Ошибку - публичность исповеди, можно искупить лишь "незаинтересованностью" в конечном результате. Оставить на суд Божий то, что происходит внутри, и на Его попечение то, что будет происходить снаружи. Т.е. внешне отгородиться, отстраниться от своего творения. Изданная книга - вроде подаяния. Раздать и не ждать награды. Награда внутри. Дописаться до покоя - ведь именно этого я хотела с самого начала... Не будет покупаться? Так я и не продаю. Мне хочется раздать, раздарить. Просто оставить на столе, не навязывая себя. Это так трудно и хлопотно - навязываться. Наверное, потому и смутила презентация - навязчивое желание понравиться ну если не с этого боку, то хотя бы с другого... Мне хочется просто быть. Для себя самой. Если это кому-то интересно - это просто очень-преочень приятный сюрприз для меня. Но я так боюсь собственного тщеславия. Боюсь, что не замечу превращения себя в охотника за признанием и похвалой и самое ценное прогляжу. В себе ли, в близком. Страшно потерять чувствительность к боли, к страданию. Самодовольство…
…прочла нашу с тобой переписку... с профессиональной точки зрения, такое надо выносить в рубрике "форум", наверняка нашлось бы что сказать))
- Иришик, теперь всё встало на свои места. И презентация тебе не страшна. Хочешь - делай, хочешь - не делай. Тебе не требуется ничьё соизволение на публикацию. Ты - самодостаточна и готова к любому варианту жизни. Рада, искренне рада за тебя! Умничка и молодец! Целую и улыбаюсь!
- Рано успокаиваться.. Стоило произнести вслух: «У меня всё теперь хорошо», - тут же проверка даже не чувств, а твоих реакций на ситуацию. Муж дает свой телефон, чтобы с него позвонила заказать воду питьевую на дом. Одно нажатие клавиши и высвечивается телефон, набранный им до этого."Ты Ксюхе звонил?"- спокойно спрашиваю я и ухожу, не позвонив, в комнату. "Хотел узнать, где тут у нас по месту нотариуса найти можно", - несется мне вдогонку. Мелочь? А вывела из себя на весь остаток дня. Значит, есть реакции, есть совершенно сумасшедшее неприятие развития событий не по моему сценарию. Разговор с надрывом: «Ты ничего не понял, ничего! Вы же вдвоем убиваете меня». После успокаиваюсь на мысли: я много о себе воображаю, - и прощаю, смиряясь и принимая... Он стирает её телефон: «Ты для меня важнее. Не хочу травмировать тебя и искушать себя». Почему-то верю, что искренен. Но всё равно больно. Раз есть чему болеть, значит, не всё ещё совершенно исправилось в моей душе. Дело всей жизни. Придется писать…
- Иришка, ты такая молодая! И ещё у тебя есть любимые грабли. Причём прекрасно работающие, попадающие по лбу, даже, когда отвернёшься...
Ну что ж. Ты борешься с гордыней, борешься!
* * *
Гуля.
- Ирка-картинка! Привет!
Что-то моя пауза затянулась.
У нас все нормализовалось.
В этом году решили не делать противогриппозную прививку и естественно переболели всей семьей, включая маму, гриппом. Дома был сплошной лазарет. Я всем раздавала направо и налево лекарства и шлепала всем уколы. Сейчас все нормализовалось, выкарабкались. Работаем и учимся.
Мне написала Старкова, Жулина, Лагутина, Кукарцева, Орешкина. Правда я , сволочь эдакая, не всем ответила. Вот сейчас исправляю ситуацию.
Недавно с мамой гуляли по "одноклассникам". Столько впечатлений и эмоций! Это для неё хорошее лекарство.
Как у вас дела?
Маме так понравился твой муж! И ты такая другая...
Теперь она меня пилит за мои габариты.
Увидела у тебя свою фотку-ужас! Коровушка такая!
С фотками пока повременю. Надо удачно сфоткаться в выгодном ракурсе (чтобы выглядеть потоньше, да чтоб подбородок не свисал).
Мама уехала домой. Все потихоньку, помаленьку. Тьфу, тьфу, тьфу. Тук, тук, тук.
Вот такая я стала суеверная.
Пока. Целую.
- На фотографию не обижайся. Там такие детки красивые. У меня Катюшка все с сына твоего млеет. Я специально выставила твою фотку тебе как приманку. Смотрю, пропала, не пишет, не заходит. Думаю, размещу без согласия, рассердится, обязательно напишет. Почти сработало . Рада за маму твою. Молодцы, что держите её, не отпускаете. У меня папа как-то сказал(ему в 93-м операцию, рак почки, делали): "Пока я чувствую, что нужен вам, буду жить". И живет. И даже, с его слов, "наслаждается жизнью". Почему-то ценность жизни осознается в критические моменты. Когда реально чувствуешь, что смертен, и ЭТА жизнь больше не повторится никогда. Что-то я ушла... А мой муж похудел на 20 с лишним килограмм. Не от болезни. Сначала, любимой девочке понравиться хотел, потом самому понравилось уменьшаться. Теперь срочно гардероб меняем. Неважно, что было заложено в начало, главное, кому это все достанется .А пока, вроде бы, всё моё Хоть и трепыхаюсь иногда. Но лучше так, чем так, что было раньше - безразличие в душе
- Иринка, привет!
С Днем Святого Валентина! Любви, страсти и моря цветов! И не только в этот день.
Как это я у тебя выпала из друзей? Я ниоткуда специально не удалялась. Давай дружить по новой!
Хотела сейчас, пользуясь свободной минуткой, погулять по сайту и посмотреть фотки, но именно сегодня "интернет еле тянет".
Пока Привет родным .
- Я обратила внимание, что "поуходили" все те, с кем мы не переписывались около месяца. Может, это система такая? Удаляются автоматически. Тебя, Солнышко, тоже с праздником. Любить и впитывать всеми фибрами и жабрами любовь извне. Слушай, какая замечательная идея пришла в голову благодаря твоему поздравлению. Какой прекрасный повод объясниться в любви всем, кого повезло найти здесь. Единственный день, когда это не будет выглядеть выспренно и глупо. И когда люди открыты для чьих-то признаний. Хотя... я православная... но разве не завещали нам любить ближнего своего? Цём-цём, девочка! Я очень тебя люблю. Поцелуй от меня маму
-Ирка, это я что, на связь целый месяц не выходила?
Ничего себе! Я даже не заметила.
Получила от тебя письмо, очень обрадовалась, но сразу ответить не удалось. И естественно, как у всех лентяек, пауза затянулась.
Прости, засранку!
Надо скорее всех допоздравлять именно сегодня, а то не поймут. У нас сейчас время такое, что даже розовый и голубой цвета понимаются неоднозначно.
Пока.
- Удачи! Я тоже застрочила поздравления. Единственный день, когда можно в полном отвязе излить все свои голубые и розовые чувства без страха быть понятой превратно ... А что делать? если любишь людей, независимо от их пола ... Ангельское такое... они же ни к какому полу не принадлежат. И мы туда же отправимся. Так что лучше здесь начать привыкать и не бояться в себе этого всепоглощающего чувства любви к ближнему Ох! Понесло меня, мать! Сбивай палкой, а то друзья останутся без валентинок... Кстати, сегодня иду на презентацию книги своей подружки Инны Г., посмотрю на всё это безобразие вживую . Может, впечатлюсь , заражусь энтузазизмом... Пока! не пропадай так надолго больше. Фиг этим админам, за нас решают, кто нам нужен, кто нет
- Ирочка, привет!
С прекрасным праздником весны - Днем 8-го Марта!
Самые теплые и нежные пожелания в этот чудесный день-счастья,здоровья,любви,красоты и весеннего настроения.
Как тебя поздравили твои мужчины? Нам наши как всегда устроили большое застолье,подарили цветы и подарки. И еще маленький прикольчик-"большую" банкноту на 100 000 $ с моим изображением. Ты знаешь -неплохо смотрюсь в таком обрамлении. Понравилось. Положу в портмоне, чтобы притягивало только крупняк.
Ленка Лагутина (подружка детства) приглашает к себе в гости в Балашиху на время июньских встреч, но не получится, т.к. во время отпуска стараемся успеть отдохнуть на Иссык-Куле и скорее к маме - она очень скучает по внукам. Хочется побыть с ней как можно дольше.
Передавай привет родным.
Как муж? Теряет массу? Может поделитесь секретом похудения. Неужели кодирование? Я тоже хочу стать стройной! Но кодирования боюсь, а держать диету силы воли не хватает.
Вот и хожу нехуденькая...
Как настроение? Как книга?
Пока, целую. Гулька.
- Кодирование? Можно так сказать Очень хотел понравиться молоденькой девочке. Той самой… Она как врач нашла нужные слова для проникновения в глубины подсознания, чтоб захотелось измениться. А после - диета, полностью исключающая жиры. Мясо - только постное, запеченное в духовке. Есть четыре раза в день не более 250грамм еды(это вместе с напитком, если он принимается во время еды, поэтому пить лучше в другое время, чтобы не плюсовалось) Идея - уменьшается объем желудка, а отсутствие жиров заставляет организм "съедать" всё накопленное ранее. Мне было легко перейти на его диету, чтоб не мучиться с готовкой для каждого, потому что сама практически всю жизнь так питаюсь. Детворе подливаем масло в готовое блюдо. Или майонез. Количество съедаемого уменьшилось, а качество повысилось, причем, затраты на пропитание уменьшились вдвое, т.к. убрали из рациона полуфабрикаты (сосиски, пельмени и т.п.), а баловство (сыры, колбасы, шоколад, сладости) - по праздникам. Всё легко, если захотеть. Потерял 26кг... Да, ещё нужна физическая активность, но, думаю, это для офисного мужчины нужно, женщина приходит домой и сидячий образ жизни этим заканчивается - вторая смена ... Увлеклась я диетой, о себе почти ничего. Съездила в Харьков, провела несколько расслабленных дней, папа откармливал меня, как утку на убой, я блуждала по подружкам. Успеваю очень истосковаться по общению, хотя уже привыкла к киевскому отшельничеству, главное, как на это смотреть. Получается, только здесь могу писать, уворачиваясь от быта и одиночества... Успокоилась. Живу. Что-то хорошее происходит внутри. Насколько можно стараюсь это зафиксировать в записках, чтобы поделиться с самыми-самыми близкими и любимыми... Спасибо, что вы есть у меня. Я очень вас люблю и живу для вас и вами...
- Ирка, привет! Прогулялась по твоему "сайту", да-да не оговорилась. Тебе пора свой сайт открывать. Столько друзей и соотв. фоток. Увидела у тебя В.Кравченко. Думаю, это наш Витька с соседнего дома. Мы жили на 8 Марта д 3. Интересно, как у него сложилось? Судя по фотке, все хорошо. Рада за него. Помню он очень красиво говорил и был не в ладах с детской комнатой милиции. Спасибо за советы. Трудно. Чтобы выдержать весь этот кошмар нужен сильный стимул. Влюбляться дело болезненное - я уже не способна на душевные потрясения. А влюбляться в собственного мужа - уже пройденный, перегоревший, этап. Постараюсь ради доченьки. Пока она меня любит такой какая я есть, а скоро начнется пора взросления, осознания себя как девушки, вот тогда я могу попасть под критику ( у них в классе большинство мамаш - современные Барби). Да и к встрече с одноклассниками надо готовиться. Как говорит мой муж - тебя одноклассники не узнают, изменился цвет и размер, придется ходить с табличкой в руке:"Это я -Гулька". Где фотки похудевшего мужа, его чувства под контролем?
- На Генкиной необъятности потерянные 26кг стороннему взгляду не очень заметны. Это замечаю я и Иришка И-на, на плечи и умелые ручки которой легла тяжесть перешивания его костюмов, из которых он начал выпадать Фотографировались на свадьбе Лены и Феди, но пока не разжились копиями. Опубликую обязательно! Кстати, мои фотки на Генкином сайте и на страничке Ольги Купиной - в моих друзьях, зайди посмотри .Делали страничку вместе, она пока не в ладах с современной техникой, пришлось порыться в моих архивах Это мы путешествовали по киевским местам, когда привозила её к себе из Харькова с сыном. А Генины фотки - встреча в Питере с друзьями, тоже старалась разбавлять забавными фотками, многое, конечно, осталось за кадром. Здесь мало места, не разгуляешься. А где-то сайт открывать, мысль греет, но ведь такой проходимости, как здесь, не будет. Каждый день новые гости заходят. Вообще, надо лень преодолевать и что-то уже доводить до ума. Хотя сейчас период какой-то глубокой задумчивости и ухода в себя…
С Витей общаемся часто. Мы познакомились с ним ещё в Питере в 69 или 70-м году во дворе можайской общаги (на помойке!!!), где жили наши семьи. Потом оказались в соседних купе поезда, везшего нас на постоянное место жительства в Байконур - тогда познакомились наши родители. Мои мало с кем общались, а К. стали со временем родными людьми, хотя мои родители всегда с ужасом взирали на общение их благообразненькой доченьки с постояльцем детской комнаты милиции. Благодаря Витьке нашла Юрку Аниса. А ранее, отдыхая у его матери в Алуште - Риту Ц. Она тоже в Алуште. Встречаемся, когда получается. Осенью они выдали замуж свою дочку. Вторая жена Вити - что называется, восточная женщина - где мудростью, где истерикой, где лаской - коктейль темперамента и здравомыслия. У меня есть несколько эпизодов в прозе, связанных с ними...Живут в Москве. Почти всегда приезжают на встречи. Блуждания в ЦДСА меж компаниями, как правило, завершаются тем, что всех моих друзей они вместе со мной тащат к себе
Он помимо того, что красиво говорит, ещё и поёт замечательно. Пожалуй, единственный исполнитель шансона, которого я приемлю. Даже подпеваю, хотя репертуар всегда считала чуждым себе... Мама живет в Алуште. Летом принимает отдыхающих, у них 4-комнатная квартира. Остальное время года совмещает работу воспитателя в дет.саду и путешествия по всем своим друзьям. В этом мы с ней совпадаем. Я очень ей признательна за то, что когда умирала моя мама, она единственная не испугалась и приехала поддержать нас. Хотя письма маминым подругам я писала всем. Она вела очень активную эпистолярную жизнь. Я хотела дать возможность её близким попрощаться с ней, но никто, кроме тёти Люды, не принял всерьез или просто отгородился от плохой вести. Не знаю. Она была единственной, кто приехал...Витя стал очень интересным, может, просто раньше я его всерьез не воспринимала. З. даже подревновывает слегка его к нашим ночным посиделкам. А как-то с ней проговорили до рассвета. О бабьем... Что-то частично тоже описано...
…что-то я расписалась не на шутку «Одноклассники», при том, что переписываюсь всерьез очень с немногими, отнимают много времени. Незаметно. Ненавязчиво. Смотришь, вроде всего парой слов перебросились, а часа как не бывало. Уже живу предвкушением поездки в Москву. Хотели на мартовские праздники к Маришке Я. с Олегом поехать, но мужа испугала цена на билеты. Тарифы подняли вдвое. Ощутимо. Поеду одна на свои сбережения и немногим позже. Сейчас доча начинает проходить тестирование. Половина экзаменов с подкурсов в институт сдана. Надеюсь, не придется долго ждать и определяться. Без экспериментов отдали её в коммерческий вуз. Девочка умная, но учебу запустили ещё когда танцевали в хореографической школе. Пока есть возможность оплачивать учебу, будем платить. Гена, по-моему, успокоился. Вернее, определился. Я не справилась с эмоциями в щекотливой ситуации и выдала такое дтп, что он задумался - стоит ли оно того. Теперь привыкаю ходить пешком
- Ирка, такое письмо! Спасибо!
Так интересно узнавать что-то новое о старых знакомых в твоей интерпретации.
Ириш, попробуй зарегистрироваться под именем "Ира З. 2" и продолжи фотогалерею.
Как Истоминка? Бабулька-ягодулька. Никак не напишу ей. Сволочь я однако.
В рабочее время особо не расчувствуешься и не распишешься, а вечером дома - сын живет в Интернете (если не на гулянке и не в институте).Да и суетни домашней хватает, не до переписки. Вот, то ли поплакалась, то ли оправдалась...
Что за ДТП? Ты сильно пострадала? Так все серьёзно?
Куда определили дочу? В смысле гуманитарное или техническое направление "мышления"?Она ведь такая нежненькая! Не представляю её работающей с техникой, документами и т.п.
У тебя столько событий. Жизнь клокочет. А ты по-другому не захотела бы жить. В тишине, без сюрпризов, без новых встреч и общения. Но ведь это иногда утомляет или напрягает. Как ты выдерживаешь этот ритм жизни? Что дает тебе такие силы?
Молодец!
Можно о поездке в Москву в письмах и картинках?!!!
Пока, целую
-..не туда... Общительность, доступность, спонтанность - это довольно обманчивая оболочка. Самая жизнь происходит внутри. Довольно часто тягощусь общением, встречами. Избирательно и редко всплываю на поверхность для одного-единственного вздоха. Наверное, очень шумно дышу , раз оставляю после себя такой шлейф и иллюзию, что продолжаю находиться среди людей. Нет, Гулечка, я очень удалилась, углубилась в себя. Это было и до ухода Серёжки, а сейчас особенно обострилось. Много в последнее время читаю Православных философов. Какая глубина, какое изумительное человековедение. Жаль, что поздно открыла для себя этот кладезь человеческой мудрости. Вернее, сознательно отгораживалась, боясь попасть в сети религии и перестать жить "насыщенной" жизнью. Она осталась лишь в моей недописанной книжке и здесь, на сайте. Последние ниточки связи с внешним миром. Только теперь это не пугает. В этом моё спасение, в этом здоровье моей души, которая оказалась очень больна и беззащитна перед жизнью.. Так-то вот..
Манюню свою отдаю на гуманитарный. Попробует себя в отельном бизнесе. Папа так решил. По мне, лишь бы душа светлая была. А в этом мне с детками повезло (вроде как на комплимент напрашиваюсь) С Иришкой виделись на 23 февраля. К ним Маришка с Олегом, ну эти, москвичи, брат которой теперь Иришкин муж - приезжали. Шумно, празднично, весело и немножко утомительно, наверное, потому что не очень трезво. Нянчится с внуком, но не так часто. Дочка живет отдельно. Тут недавно ложный слух пронесся, что первого Иришиного мужа в живых нет. Уже чуть было не отпели его хором, когда вдруг выяснилось, что жив и здравствует. Смеху и слез было... У нас уже погодка такая чудная. Солнца столько. Жить хочется... Ты что-то проговорилась в первом письме насчет встречи с одноклассниками, мне не почудилось? Так хотелось бы увидеться. Уже в прошлом году думала, что в последний раз еду. А тут столько новых лиц старых знакомых. Не зарекаться. У меня папа на 50 лет выпуска поехал впервые, и жизнь забурлила!!
- Иришка, привет! Не смогла сразу ответить - на работе с одноклассниками.ru были проблемы. Наша служба безопасности закрыла доступ на этот сайт с целью повышения трудоспособности сотрудников. Но нескольким удалось избежать этой кары - я в их числе. Поэтому в рабочее время стараюсь долго не маячить на сайте. Сама понимаешь, у нас каждый выход в Интернет фиксируется. Ирка, ты что делаешь? Я про аварию. Это непозволительная роскошь пренебрежительно относится к жизни. Пусть даже если это была секундная волна отчаяния и безумия. Я думаю, что в пьяном угаре вылезла наружу вся твоя глубоко запрятанная депрессия, которую ты пытаешься контролировать, отодвигать, глушить новыми встречами, яркими впечатлениями, новыми чувствами, новой литературой. Ирка, что в тебе больше взыграло - ревность, обида или оскорбленное, в смысле подорванное "чувство собственности на мужа"? Или какая-то реальная угроза исходила от этой "подружки"? Какое фиаско? Ни фига себе! Чуть не уступила место ей! Ирка, мне очень трудно что-то пытаться советовать тебе…
- Да, депрессия... Она у меня длится уже двадцать лет, с того момента, когда я приняла решение во что бы то ни стало выйти замуж именно за этого человека... О том, что нелюбима им, узнала, когда мои чувства уже были слишком воспалены. Это сейчас я такая мудрая и умелая, отличаю любовь от влюбленности и страстности. Тогда был страх остаться одной, даже не одной, а с родителями, которые одно за другим растаптывали мои чувства. Довлели и властвовали, вторгались в мою жизнь, за меня принимая решения... Гена им подошел. Соответствовал. Единственный человек из всех, с кем я встречалась, который не любил меня ни тогда, ни теперь. Теперь - это привычка, признательность за долготерпение, за то, что все 20 лет нашей жизни я была хорошей женой. Мгновение длиной в год - срок его ко мне страстной привязанности, когда я объявила о своем от него уходе. Упросил остаться и дать ему шанс. Осталась. Потом появилась Она. Ты права. Во мне взыграло всё сразу. И спасибо, что так все закончилось. Но Она осталась…
Искушается, соблазняется. Не далее как вчера звонил ей. Не лезу, не ищу доказательств. Живу ощущениями - он очень бережен был со мной после аварии. А вчера опять позвонил ей, и во мне опять всё сломалось. Всё так тщательно выстраиваемое. Только за этот месяц я успела отойти от него. Мне его не исправить. Ему меня не полюбить. Живет, не обижает. Чего ещё бабе надо. Становись на колени и молись. Так легчает. А по-другому, с ума можно свихнуться...
Такая вот у меня "школа смирения". Я без сарказма. Если бы мне не досталась такая бабья доля, вряд ли что путевое получилось бы. А так знаю, что такое боль, страдание. Помогает останавливаться вовремя. Зла не делать. Знаешь, Она тоже такая же. Ещё и поболее моего пережить пришлось. Смерть первого мужа, неожиданный уход второго. Молодая, красивая, умная. Странная смесь доброты и циничной озлобленности, глубоко скрываемой даже от себя. Гена клюнул на первое. Мне её безумно жаль за второе. Она сама от себя прячется. На главный вопрос своей жизни - за что мне это всё? - ответить не может. Очень интересный и глубокий человек. Её цинизм - защита от боли. Но её цинизм - бронебойный снаряд, летящий в броню моей семьи. Мне трудно устоять, потому что мне очень жаль её. Всё время кажется, что я владею не своим, чужим, не по праву. Чушь, а чувствую себя виноватой перед ней и Генкой за то, что моя жизнь - препятствие для них... Потому и летела на бетонную стену, наверное. НЕ ПОМНЮ!!! Подсознание-ад души…
Гуль, забудь! Я в печали немного. Психую потихоньку . Пройдет. Очень скоро пройдет. И не то видывали
- Ура, Ирка "выздоравливает" ! Ты очень умная и сильная женщина, на несколько голов выше других! И будь уверена, что нет тебе равных ни в чем. И муж это знает! Я знаю, что ты очень ранимая и уязвимая, но и закаленная одновременно!
- Спасибо, Солнышко, на добром слове. Только меня не хвалить, а палочкой постукивать время от времени надо. Чем любимый и занимается . Так что всё на своих местах... Перечитываю недавние записи. Собираю в книжицу, что за полгода накопилось. Так жаль себя, глупенькую. Ни ума, ни разума - одни эмоции. Вообще, книга - полный бред заблудшей души. Но написана, зараза, хорошо. Интересно, если бы писала о смирении, покорности судьбе, то, что сейчас в голове... Да не писала бы, наверное... просто жила бы, как все другие живут... Значит, надо было переболеть этой заразой. Затянулся инкубационный период, а болезнь как-то быстро себя саму съела... Так, не воспарять... Мало мне испытаний... Пошла дальше бороться со страстями…
- Хорошо всё, что хорошо кончается! Твое душевное состояние напрямую зависит от того, в какую сторону смотрит муж, я правильно поняла? Раньше мне казалось, что, страдая, ты выплескиваешь все на бумагу, а теперь иногда чувствую, что тебе самой нужен накал страстей, чтобы было что выплеснуть на бумагу. Наверное, где-то в чем-то своим "демократизмом" ты провоцировала его на свободу действий и проявления чувств. И всегда могла раньше пресечь это, когда это было тебе нужно любой ценой. В этом и есть твой авантюризм. А сейчас это могло бы не прокатить. Я ошиблась? Обидела тебя? Ирочка, я заканчиваю "наставлять", а то у нас второй час ночи и я сейчас пишу бред какой-то. Все эмоционально. Пишу, как думаю в эту минуту. Пишу, как рублю. Вот такая я. Всё, останавливаюсь. Не сердись. Спокойной ночи.
- Очень правильно попадаешь, может, именно потому, что эмоционально, потому что это на одной волне с тем, что у меня. Мы всегда так жили с мужем. А три года назад я взбунтовалась. Просто встретила человека из прошлого, который подарил мне совсем другие ощущения, давно мною не испытываемые. Без надрыва, напряжения, борьбы я почувствовала, что можно быть просто любимой, и тогда всё по-другому. Я НЕ ХОТЕЛА ИЗМЕНЫ. Но жить нелюбимой больше не было сил. Тогда и вошел в жизнь авантюризм и дикое желание порвать со своей старой жизнью с мужем, которая делала меня несчастной. Не ушла...Не потому что испугалась за себя, потому что сначала пожалела мужа, потом ушел сын, и я поняла, что не вправе была мечтать о собственном счастье и покое, когда рядом страдают дети. И опять же пожалела мужа, он очень тяжело воспринял весть о смерти сына...Потом муж влюбился...А я осталась совсем одна...И, наверное, так тому и быть. Да, эта девочка сильнее всех тех, кому мне приходилось противостоять раньше...
Тетрадь 39. С новой точки отсчета. «Апогей апофеоза». Авария.
Ну, вроде тут всё в порядке…
После встречи на презентации – обыкновенное впаривание добропорядочным гражданам баснословно дорогой продукции – подхватила Валентину с приобретенной ею подушкой и подаренным в нагрузку одеялом и повезла её к ней же.
- На чай-кофе, - безапелляционно тащит она меня к себе домой, намереваясь докачать мою и без того прилично принявшую на грудь плоть дополнительными граммами алкоголя. Рискую! Министр ужесточает меры по пресечению алкоголизма на дорогах. Вот ещё одна статья для покаяния.
Довыплескиваю до дна своё отчаяние и наутро, трезвеющей головой, каюсь – забыть, всё, что говорила. Не звоню. Мысль одна – прекратить общение и с ней, и со всеми, кто хотя бы косвенно прикасается к моему герою. Чтобы заткнуть себя. Я так собирала их всех в свою шкатулочку. Чтоб не продохнуть, не вырваться ему из моих железных объятий. И теперь пленница собственных сетей. Они все теперь свидетели моей слабости. Бежать! Скрыться! Не думать, не говорить о нем.
Нереализуемо…
Жалкая мысль, как в детстве, я умру, ему об этом скажут наши общие друзья. Что-то похожее – о величии моего ухода он должен узнать не от меня, а от друзей, знавших нас обоих. Смешно. Если бы могла уйти, я бы постаралась исчезнуть не замеченной никем. Значит, всё ещё держусь, всё цепляюсь за спасительное «когда-нибудь». Когда-нибудь оценит, когда-нибудь пожалеет, когда-нибудь это станет возможным… Чушь! Только если хватит сил исчезнуть. Всё остальное – такой же блеф для него, как для меня его женитьба. Он ушел первым, поэтому выиграл. Я сидела на поле боя до тех пор, пока оружие мое не сгнило, слабая и смешная. Уйти. Смириться с поражением и навсегда покинуть его жизнь. Внутри уже согласилась с этим. Осталось ограничить себя в общении с его кругом. Но боюсь сделать это. И не знаю, решусь ли когда-нибудь. Так страшно остаться наедине с собой…
Я любила не своего героя, а свою любовь к нему. Иначе расправилась бы с этим чувством в себе очень споро. Но дала ему расцвести и оплести меня полностью. Мне нравилось любить, нравилось говорить и писать об этом, нравилось окутывать словами признаний своего избранника. Был ли он достоин этого? – вопрос риторический. Он? Причем здесь он, если здесь главной была я. Есть ли кто среди людей достойный неба? Любовь – небеса, на которые возносим своих возлюбленных. Чем чище и сильнее крылья, тем выше возносимся своей любовью сами. Я искала щелочки в беспросветности над своей головой, куда хотела выскользнуть из удушающей обыденности. И нашла её в любви к своему герою.
Низкий поклон тебе. Нет, не тебе… Отраженной в тебе моей красоте, прелести моей души. Я полюбила в тебе себя, такую – романтичную, загадочную и возвышенную. Такую открытую, неутомимую и неиссякаемую…
Ха! Осанна мне, о, Женщине Прекрасной! И томной, и возвышенной, и страстной…
С нынешнего дня ни слова о нем!
Масянь затащил на благотворительную вечеринку. Взяла с собой дочку, чтоб было к кому прикаяться, пока буду скучать. Скучала. Курили. Внимали крикам ведущего, взывающего расстаться с лишними для семейного бюджета деньгами. Масянь стоял рядом живым укором, но смотрел на нас влюбленными глазами. Делилась с ним неискренними впечатлениями о вечеринке и презирала себя за ложь. «И этому мальчику со взглядом блаженного или святого я обязана своей жуткой репутацией распутной и ненасытной соблазнительницы», - думала я, не вполне оправившись от впечатлений последней встречи с однополчанином. Как может всё испортить досадная оплошность. Оступившись, надо бежать вон из круга, хоть как-то связывающего тебя с людьми, знающими о проступке. Бежать из круга, а не в круг, как сделала это я, вовлекая всё новых персонажей, разнообразя ими сюжетную канву.
…Вечером следующего дня – вчера, поскольку сегодня уже 25-е, праздновали день рождения мужа. В потоке слов и славиц слышалось одно – вы замечательная семья. Вчитываюсь в поздравления детей. Слезы дерут горло, сдерживаюсь. В открытках – то же: «это счастье, когда есть семья».
Вглядываюсь в лицо сидящего напротив мужа – я не хочу больше делать ему больно. Он достоин того, чтобы быть любимым… или хотя бы утешенным мною. Любить? Я буду заботиться о нем, чтобы в заботе читалась любовь.
Одного не могу обещать. Что перестану писать. Да, Лика права, моя книга ему не нужна, и не стоит ждать одобрения. Если это причиняет ему боль, мне придется сделать её своей тайной. Но замолчать не смогу. Моя душа выправилась благодаря ей. Благодаря путешествиям вглубь себя, я смогла навести в ней порядок. Дочувствовав и дострадав на её страницах то, что не смогла позволить себе выплеснуть наружу. Она сделала меня сильнее, тоньше и мудрей. А мою жизнь ярче, полнее, насыщенней.
Не прощаюсь.
Лишь перехожу на новую орбиту.
Нужно разобраться с прошлым…
31 января 2008 г.
Ревизия фотографий, сохранившихся на дисках. Погружение в прошлое, которое, оказывается, было таким безмятежным. Мы все вместе. Париж. Италия. Это мы с Геной. Турция. Дети. Счастливый, солнечный Серёжка. И я на фотографиях – некрасивая, нескладная. Неужели он меня видит такой? Почему на всех фотографиях, которые делает муж, я такая страшная?!
- Ну что ты, мамочка! – смеётся дочка. - Ты же видишь себя в зеркале. Это просто неудачные снимки.
- Но почему-то все фотографии, которые он делает, неудачные. Значит, он хочет, чтобы я была такая?
- Глупости! Он тебя любит.
- Чувствуется.
Отрываюсь от просмотра фотографий лишь под утро. Как незаметно пролетели день и ночь. Словно всё это время он, мой ушедший сын, был рядом. И грустно, и радостно. Мне так его не хватает. Как я могла тогда не чувствовать, что счастлива…
Оксана позвонила, сообщила, что вернулась из поездки в Египет и хочет увидеться. Едем с дочкой на обследование к ней в больницу. Катюха со своим бронхитом, я с жалобами на непонятные боли в груди. Может, сердце?
Вслушивается. «Свистишь… вот здесь, слева. Мы давно кардиограмму делали? Год. Пора… Так, кардиограмма в порядке. Давай ещё вот это, и тогда окончательное заключение… всё нормально. Хотела убедиться. Засомневалась, может, мне просто хочется думать, что всё настолько хорошо, и я не слышу очевидного. Нет, подружка, всё не то чтобы отлично, но в пределах нормы. Подпитай сердечко, а так – здорова. Но легкие проверь. Возможно, боли - следствие твоего основного заболевания… Как насчет встретиться вечером. Давай завтра. Я позвоню».
Настраиваюсь на встречу. «Я с радостью, - подхватывает муж. – Хоть, впрочем, если хочешь, можешь пойти сама», - «Да она нас двоих видеть хотела, впечатлениями о поездке поделиться. Какие-то сувениры, говорит, привезла», - «Ну, вместе так вместе», - с деланным безразличием, или мне вновь это только кажется, как все пытаются меня уверить, отвечает он… Деланное, он хочет её видеть, и я не могу не чувствовать этого его желания. Могу только настроить себя на то, чтобы ничем не проявить своего волнения. Настраиваюсь. Сутки на то, чтобы договориться с собой. Не принимать близко к сердцу. В конце концов, каждый из нас имеет право на проявление симпатий к кому бы то ни было. Она очаровательна. Она умна и добра. Не поддаться её шарму, надо быть слепцом и глупцом. Она искренне пытается нести мир в нашу семью. И она не виновата, что от её близости растворяется его благоразумие, а моя одержимость становится явной.
Нам не надо было встречаться втроем. Не надо было…
- Ну, вы как? Готовы? Подходите к моему подъезду к восьми. Только ничего с собой не берите.
- Ген, выходим.
- Слушай, давай хоть сок возьмем с собой.
- Давай.
Налегке, с одним только томатным соком в авоське подходим к подъезду и едва успеваем затянуться сигаретой.
- Вот и я! Поехали.
Садимся в такси, из которого только что выпрыгнула наша златовласая подружка.
- Мы куда?
- В кабачок «На бочок». Избушка такая, перевернутая. Знаете?
- Не приходилось.
- Значит, увидите. Лицензию на спиртное они не успели продлить, пришлось договориться, чтобы разрешили прийти со своей водкой. Ты хочешь выпить? – обращается она ко мне.
- Не очень, но придется. Я так понимаю?
- Конечно. Тем более, что я уже начала и останавливаться не намерена.
В полупустом кафе занимаем дальний столик. Не мозолить глаза остальным посетителям, лишенным радости вкушать горячительные напитки.
Первая же опрокинутая натощак доза развязывает наши с мужем языки, наперебой делимся впечатлениями о последних наших совместных путешествиях по ближним и дальним окрестностям столицы. Наверное, радуем слух и зрение нашей визави единством и ладом. Осекаюсь и замолкаю ненадолго – я ведь договаривалась с собой, что не выдам себя излишним возбуждением. Постараюсь быть отстраненной и наблюдательной. За собой, за ними. Договаривалась. Но забыла дать себе установку не напиваться. Всё чаще замечаю взгляды мужа, бросаемые на неё. Сначала украдкой, он боится смотреть на неё открыто, потому что я рядом. Надо выпить. Язык начинает заплетаться. Замолкаю. Наконец-то! Зачем ей моя беззащитность. Вот он уже открыто смотрит на неё и расплывается в блаженной улыбке. Ему так хорошо, когда она рядом. Такая близкая, нежная, откровенная.
- За вашу семью! Я наблюдаю за ней в динамике. И то, что я вижу, умиляет и радует меня. За вас, ребята.
Достаются подарки. Это куплено в Иерусалиме. «Мне так не хватало ваших православных комментариев. То, что говорила экскурсовод, давило. «Мы ждем мессию». Как же, думаю, ждете. Не хотелось бы напоминать, что вы делаете с теми, кто приходит спасти вас. Не завидую участи того, кого вы ждете». Иконка. Спасибо. Рассказываю об иконке, поставленной возле фотографии Серёжки. До этого я мостила туда фотографию из Парижа. Мне очень нравилась эта открыточка. Берег Сены, яхты. Мы с Серёжей мечтали о том, что теперь будем путешествовать вместе всей семьей, вот только оправимся после операции. Мне казалось, что ему будет приятна близость этой фотографии, она напоминала мне о нашем последнем с ним разговоре. Но почему-то каждый день приходилось подбирать эту открытку с пола. То ли сквозняк, то ли неосторожно задевали её руками. В конце концов, переместила снимок на полку ниже, а рядом с ним поставила иконку Божьей Матери, такая же по размеру открытка… Она не упала, не соскользнула ни разу. «Он словно напомнил мне этим, что место, куда он предпочел уйти после нашего с ним разговора, как бы ни были соблазнительны мои рассказы, лучше всего земного». Они слушают меня, но мне кажется их внимание неискренним и снисходительным. Ещё несколько капель, и мне уже неважно, что они думают обо мне. Чувствую себя третьей. Опять третьей и лишней. Отлучиться в туалетную комнату и вернуться, слегка притормозив за легкой кисеёй занавески, скрывающей меня от них. Успеваю перехватить его взгляд, направленный на неё. Всё то же расслабленное блаженство, и быстро подобраться, увидев меня в проеме. Напиться. Не чувствовать. Не видеть. Уже не болит. Сколько можно. Рубцуются даже те раны, которые бесконечно ковыряешь ногтем. Только увеличивается площадь заражения, и шрам становится толще и уродливее. Моя душа – это грубый рубец на едва контролируемом безумии. Я безумна. Отчаянно и безнадежно бессильна перед ним. Оставлю их. Моего ухода они, похоже, не заметили. Хотя уходила, сгребя в кучу телефон, жетон из гардероба и ключи от дома. Не прощаясь. Тихо, словно опять приспичило в туалет. Выйдя из кафе, перешла на противоположную сторону улицы. Так меня легче будет увидеть из окна такси, на котором они будут возвращаться домой. Подберут. Идти далеко. Помню лишь направление, в котором ехали сюда. Какая длинная дорога. Иду, с трудом удерживая линию движения. Здорово перебрала. «Вы в порядке?» - компания подвыпивших, но более вменяемых, чем я, молодых людей. «В порядке. У вас есть закурить?» - «Есть. Вы точно в порядке? Дойдете сами?» - «Спасибо. Как-нибудь». Сигарета добавляет хаотичности в телодвижения. Теперь приходится бороться ещё и с внезапно разразившимся штормом в моей голове. Качает. Смешно! Где я? Звонок. Наконец-то! Спохватился. «Ты где?» - «А ты где?» - «Я-то дома» - «Поздравляю. А я заблудилась». Рога мешают держать голову высоко, гордо и независимо. Готова распластаться прямо здесь. Кучка дерьма. Если он может так променять меня на какую-то шваль, то я ничего не стою в этой жизни. Я для него кучка дерьма. Не плакать. Вот доберусь до дома, и все будет хорошо. Мне плевать на них. Если он её любит, пусть убирается к ней к такой-то матери. Сколько можно мучить меня притворством. Моя книга ему, видите ли, не нравится. Да плевать! Она единственное, что мне не изменяет. Единственное, за что я держусь, чтобы не сойти с ума от этой дерьмовой жизни.
- Где папа?
- Он ушел.
- Куда?
- Мамочка, папа пошел искать тебя.
- Хрен вам. Он пошел искать меня к своей суке?
- Мамочка! Он был и только что вышел. Мамочка!
На глаза попадается сверток с её подарком. Прекрасно! Подарок, стеклянный бочонок со стопочками, летит в стену и разбивается вдребезги. Так тебе! Так мне, дуре, что потащилась жрать водку в их тепленькой компании. Идиллия? Была идиллия, пока не появилась ты в нашей жизни, тварь. Я мстила своему благоверному за равнодушие, которым он накормил меня досыта за семнадцать лет совместной жизни, и упивалась собственной безответностью в ответ на внезапно вспыхнувшее у него ко мне чувство. Я была капитаном летучего голландца, парившего над пропастью. А он любил только меня. Но пришла ты и разрушила мою империю. Свергла меня. Сбросила с трона. Пережить собственное крушение. Вот что мне не удается сегодня. Я не могу смириться с тем, что больше ничего не значу для него. Нет, не ничего. В роли смиренной, распластанной в покаянии о прежних грехах домработницы я вполне его устраиваю. Но всё остальное он отвергает во мне. Ему нужна ты и только ты. То же, что раздражает его во мне, в тебе вызывает восхищение и умиление. Свернуть себе шею, низвергнувшись на камни. Убить себя. Нет, я не хочу этого. Я хочу жить, жить. Хочу справиться с собой. Но я одинока в этом своем желании. Как мог ты уйти? Ты должен был ждать меня дома и выслушать весь этот бред. Но ты счастливо избежал этого. И вряд ли я сказала бы тебе хоть что-нибудь. Ведь я так боюсь лишиться тебя…
Ничего не понимающие дети не могут удержать меня. Хватаю ключи от машины. Безумие садиться за руль, когда глаза не видят, руки немеют, ноги не слушаются. Но лечу в ночь. Ничего не вижу перед собой. Хлопок. Что это? Удушливый смрад наполняет машину. Очнулась. Где я? Боже! Какой ужас. Что я наделала. Дворники, лишившиеся щеток, укоризненно провели по разбитому стеклу машины. Пипец! Я разбила машину. Так, мать, а теперь осторожненько выруливай с обочины и чеши потихоньку домой. Вот я дома. То бишь, ещё не дома, но крыша вернулась. Оглядываюсь. Салон в осколках разбитого стекла. Столб на капоте. Наверное, я когда-нибудь простебаюсь над этим эпизодом в своей жизни, но сейчас хочется одного – незаметной убраться с места своего позора. Что я себе позволяю. Так разделываться с собственной жизнью. И ради чего? Чтоб доказать любимому, что он козёл? А кто тогда я, если не могу совладать в себе с этим? Ну вот, вроде трезвые мысли пошли. Так потихонечку, потихонечку. Только никого не задеть и больше ни на кого не наткнуться. Хватит этих приключений на задницу. Ау! Где ты, моя жизнь? Сколько будешь бродить со мной разными тропами? Да, давно я хотела так, в стену. Нет, не хотела, но когда представляла себе самоубийство, то видела это именно так – разогнаться и на бешенной скорости в бетонную стену. Окстись! Всё! Попытка самоубийства не удалась. Но теперь я буду знать, как это выглядит изнутри. Довольно смешно. Руль втыкается в солнечное сплетение, а по морде лупит подушка безопасности. Теперь она так мешает держаться за руль. Взгляд на соседнее сиденье. Груда стекла. Блин, я могла остаться без глаз. И как бы я это объясняла своим благодарным читателям? Приревновала к роботу? К циничной, но такой милой подружке? И решила облегчить землю на одну ничего не стоящую жизнь? Кто дал мне право распоряжаться этим даром?! Я осталась цела и невредима. Спасибо, Ангел! Ни единой царапины. Ты прикрыл своими крыльями обезумевшую плоть, когда она неслась к своей гибели.
Машина глохнет окончательно, чуть-чуть не дотянув до стоянки. Выхожу, кликнув на кнопку сигнализации. Мне это дерьмо больше не нужно. Остальное пусть любимый разгребает. Слишком много у него свободного времени остается на любовь к незамужним медикам.
Во вторую притормозившую возле меня машину такси сажусь.
- Приключение?
- Вроде того.
- Не надо пьяной за руль садиться.
- Знаю. Это мужу подарок.
- Наказали?
- Себя.
- Случилось что?
- Сына в прошлом году похоронила. Голову с тех пор починить не получается.
- Соболезную.
- Вас как зовут?
- Сергей.
- Его тоже Серёгой звали.
- Очень жаль.
- Справлюсь. У меня денег с собой нет. Подождите, сейчас вынесу. Мужу покажете, где машину бросила?
- Хорошо.
- Спасибо.
- Держитесь. Жизнь того стоит.
- Знаю.
Сколько можно паразитировать на смерти своего сына. Я отворачиваюсь от жизни под предлогом нежелания иметь ничего общего с тем, от чего он с такой легкостью ушел. Но он был ангелом, не от мира сего. С самого своего рождения нес радость и свет. А что я? Что я сделала, чтобы заслужить себе небо? Стенала и плакала и искала страдания там, где была радость? Кому несу радость? Случайным попутчикам своей жизни? А близкие? Почему их нужды вызывают во мне раздражение? Это любовь к ближнему, которой он был преисполнен? Почему я с такой легкостью превращаюсь в беспощадную эгоистку, шантажирующую окружающих своей уязвимостью? Что мне за дело до чувств других людей ко мне? Зачем нужны эти бесконечные отражения в их зеркалах? Запуталась, заигралась. Слишком долго балансирую на грани безумия. Опустошить копилку, куда столько лет сбрасывала обиды. Я так люблю их всех…
- Я разбила машину.
В глазах мужа отражается ужас и неверие одновременно.
- Ты серьезно?
- Серьезней не бывает. Машина недалеко отсюда. Таксист, он ждет внизу, покажет, где. Я осталась должна ему денег.
Сгребаю в кулак всю наличность из своей сумочки, направляюсь к двери. Выхватывает деньги из моих рук.
- Хватит!!! Как ты мне надоела со своими выходками.
Я тоже устала от них.
- Я выйду покажу тебе. Пусти!
- Сидеть! Дети, не выпускайте её никуда! Иди, проспись. Всё, что ты могла, уже сделала. Даже больше того.
Всего этого могло бы не быть, не пожирай ты так взглядом свою докторшу, и не дай мне покинуть вас. Где ты был тогда, благоразумный ты мой!
Хватает ума не спорить и не высказывать вслух. Я уже в себе и, несмотря на страшное опьянение, вменяема.
- Мамочка, пойдем спать.
- У тебя есть сигарета?
- Есть.
- Пойдем покурим.
- Мамочка, он очень переживал.
- Я вижу. Катюш, я так устала от всего этого. Какого мы поперлись с ней в кафе. Столько раз убеждаюсь, нельзя мне их сводить. Нет, опять те же грабли. Он ей на фиг не нужен.
- Конечно, мамочка.
- Да, но он-то её любит.
- Чепуха, он любит тебя. Он знаешь, как переживал, когда ты ушла. Звонил все время.
- Я отключила телефон…
- Так где ты бросила машину? - вернувшийся муж, - нет там никакого Серёжи.
- Давай я покажу.
- Сиди дома! Где машина?
- Здесь, недалеко. По дороге прямо.
- Ты никого не сбила? Ты точно помнишь, что ни на кого не наехала?
- Не сбила. Не вписалась в поворот, вылетела на обочину и врезалась в рекламный щит.
- Ложись спать. Катя, не пускай её никуда. Егор, пошли со мной.
Выпиваю снотворное. Из этого кошмара можно уйти лишь насильственным погружением пробуждающегося сознания в сон. Стыдно. Ужасно стыдно. Как же хочется спрятаться от всего происшедшего глубоко-глубоко, на самое дно раковины. Нет, пропасти. Пропасть, исчезнуть бесследно. Исчезаю. Засыпаю…
- М-м-м…
Утро.
- Ты как?
- Я ничего не помню. Не спрашивай.
- Как ты себя чувствуешь?
- Ужасно… Боже, какой стыд. Ты ненавидишь меня…
- Ничего, всё нормально.
- Какой ужас…
- Всё хорошо. Железка. Главное, ты цела. Ты осмотри себя внимательно. Синяки, царапины. Есть что-нибудь на теле? Ничего не болит?
- Душа… Какой стыд. Зачем всё это?
- Значит, так надо было. Предупреждение. Нельзя садиться за руль в пьяном виде.
- Предупреждение? Этого могло не случиться, если бы ты не дал мне уйти.
- Не надо нам было встречаться.
- Не надо было.
- Ещё и я поперся. Не надо было.
- Мне нельзя пить с ней. Не могу контролировать себя. Всё хорошо, а после сразу так плохо, что я уже не я.
- Да. Как ты себя чувствуешь?
- Жутко не по себе. Как можно было так сорваться. Разбита морально полностью. Я не владею собой совершенно. Не знаю, что от себя ожидать. Это страшно.
- Давай я тебя поцелую. Всё нормально. Мы никому ничего не скажем. Машину будем восстанавливать?
- Ты о чем?
- Придется снимать деньги с твоего счета, у меня денег нет.
Замолкаю. Сама себе выкопала эту яму. Раздербанить под предлогом восстановления машины счет, а после выгнать это сумасшедшее барахло на улицу без штанов.
- Можно снять деньги с харьковского счета.
- Их может оказаться недостаточно. Что ты молчишь?
- Ничего. Обдумываю твое предложение. Так ли нужна мне машина, если со мной происходят такие вещи.
- Надо беречь друг друга от таких ошибок.
Где была вчера твоя доброта. Вчера я услышала «всё, что ты могла, ты уже сделала» и «мне надоели твои выходки». Как я тебя понимаю, Гена. И как бы мне хотелось стать другой. Та, другая, есть во мне, но ей не хватает сил поднять голову, слишком мало положительных эмоций для воскрешения угасшей во мне здоровой жизни.
Примиряемся. Находим компромисс. Он забирает мои права и все деньги. Будет выпутываться из щекотливой ситуации. Ослеплена фарами идущей навстречу машины, избегая столкновения, вывернула руль и прочая, прочая… Меня в этом уже нет. Он взял на себя ответственность за мою жизнь, поняв, наконец, что имеет дело с не вполне вменяемой сущностью во мне. Довериться, но не поверить. Мне нужна для спасения любовь, а не его смирение перед необходимостью влачить этот груз ответственности за мою жизнь. Так легко было осудить за это Маншук. Мол, я сильная, не опущусь до того, чтобы измором и шантажом добиваться любви близкого человека. Но первое же неодолимое препятствие в виде увлечения моего мужа другой женщиной, пусть даже видимого мне одной, и не получившего чувственного продолжения, выбило меня из рамок благоразумия. Лишило разума вообще.
- Ты как себя чувствуешь? – её милый голос прерывает мои раздумья, стоит ли посвящать нашу любимицу в подробности продолжения вечера.
- Уже более-менее.
- Мне тоже не похмеленной с утра пришлось несладко. Кефир натощак, к восьми на занятия к студентам. Только к обеду начинаю понемногу прозревать. Мы зря так перебрали вчера. Можно было ограничиться меньшей дозой, но, как всегда, ноги на тормоз жать не умеют.
- Просто тормоза в темноте не находят, - с чувством произнося ключевые слова своего ночного приключения, ограничиваю свои откровения я, решая, что никогда больше не проговорюсь ей о той боли, которую причиняют мне её приходы в мою семью. Никогда. Она не виновата в том, что умна, хороша, изысканна и нравится моему мужу. И всё, что я могу, это запереть это всё в самой дальней комнате своей души, и заложить кирпичами, чтоб никогда больше к этому не возвращаться. Эти два человека – муж и она –дороги мне, любимы мною, и я в них нуждаюсь. Но мне под силу ослабить эту связь с ними, если найду, за что зацепиться ещё, чтобы не утянуть их души на дно своей бездны, в которую погружается моя душа.
Мне надо выжить.
Во что бы то ни стало…
1 февраля 2008 г.
В театр идем семьей. Не так часто находится повод быть всем вместе. Здесь взяла пару лишних билетов. Обычно брали кого-то из друзей. Чаще Оксану. Теперь это имя не произносится вслух лишний раз. Какие Оксаны! Только с санитарами и смирительными рубашками.
- Машина восстановлению не подлежит, - тихо произносит Гена на первых же тактах начавшей звучать музыки. – Пробит маслопровод, вытекло масло, двигатель заклинило.
Вид его мрачен и отрешен. Отворачиваюсь. Какой спектакль! Теперь все мои мысли там, в машине. В сотый, тысячный раз прокручиваю картинку столкновения. С каждым разом рисунок всё четче и ужаснее. Только сейчас доходит, что то, что я осталась невредима, - чудо. Я могла разнести себе голову.
- Как тебе спектакль? – спрашивает он во время перерыва.
- Когда включаюсь в то, что происходит, ничего.
- А что, что-то непонятно?
- Говорю же, когда включаюсь, все понятно.
- Ты о машине думаешь? Перестань. Выбрось из головы. Случилось и случилось. Жива, и слава Богу!
- Чувство вины. Когда ты говоришь со мной о машине, у меня мысль – пробей я дырку в себе, а не в машине, всем было бы легче.
- Глупости. Нам надо решить, нужна ли нам вторая машина и, если да, то какая.
- Это не ко мне. Думаю, что меня надо изолировать от общества года на два. Я становлюсь социально опасна.
- Почему ты так решила?
- Я не отдаю отчета в своих действиях. Если совершенно незначащие вещи вызывают у меня такой всплеск негативных эмоций, значит, дело во мне, а не в окружающих и не в том, как они поступают по отношению ко мне.
Спектакль продолжается. Воланд расправляется с жителями Москвы и прельщает Маргариту счастьем с любимым в аду. Обратная дорога в задумчивом молчании. Дети тихо переговариваются. Преодолевая ужас, усадила себя на переднее сиденье на место пассажира. Теперь вжимаюсь в спинку кресла и не могу отвлечься на разговоры. Гена время от времени сжимает мою коленку, оглядывается, ободряюще улыбается. Не могу выйти из комы нечувствования. Эмоций вообще никаких. Внутри всё сжалось. В груди спазм. Ни говорить, ни думать. Зрачки провожают встречные огни фар. В остальном – никаких признаков жизни.
Очень хочется проехать мимо того места, где это случилось. Я легко узнаю его, хотя в момент столкновения была невменяема. Даже, кажется, отключилась на мгновение. Удар подушки по лицу был неожиданен, как звонок будильника утром. Хотя нет, помню вспышку, удар о колеса бордюрного камня, недоумение, как я могла проскочить поворот. Значит, не сон. Нет, не сон. Помню свои отчаянно распластанные мысли и слезы, бегущие по щекам. Мне было так гадко, так безнадежно. Я не увидела этого поворота, не могла его увидеть – не успела сморгнуть слезу. Размытым туманом что-то наплыло на стекло и резким ударом привело меня в чувства. Даже забыла, что плакала. Смех. Теперь это не моя головная боль. Так ему! Теперь будет наполнен не положительными эмоциями от встречи с любимой подружкой, а отрицательными от её последствий. Пусть всё, что касается её хоть косвенно, вызывает у него негативные ассоциации. Даже если я им виной. Пусть. Я спасаю его от неё.
- Ир, ты не хочешь проехать мимо того места? Надо протокол писать, я хоть должен знать, где это было.
Кивнула. Только об этом и думаю.
Едет тихо, медленно, чтобы мне было легче сориентироваться.
- Не здесь?
- Нет, дальше.
- Может, ты здесь свернула?
- Нет. Пока прямо. Вот он!
С недоверием проезжает ещё какое-то расстояние, нет, дальше вообще ничего похожего. Возвращаемся.
- Ир, это не может быть здесь.
- Почему?
- Было бы много битого стекла. Щитки повалены. Ты что-то путаешь.
- Нет, это здесь.
Выходим вчетвером из машины и тщательно, насколько это можно в темноте, осматриваем участок. Ни на мгновение не сомневаюсь, что это было здесь. Здесь я вылетела на бордюр. Эти рекламные щиты упали мне на голову, то бишь, на крышу. Что-то воткнулось в бок и выбило боковое стекло. Вот они, все герои того моего кошмара. Но только стоят целехоньки. Листва не потревожена. Следов машины никаких. Знаки, хоть бы один имел какую-то вмятину. Камень. Да торчит из земли какой-то здоровый булыжник, об который я могла порвать днище. И ни единого следа моей машины. Мистика. Допустим, не летела, плыла. Скорость была небольшая. Меня вынесло лишь на треть корпуса машины с дороги. Но все равно, что-то должно было остаться?
- Ты просто что-то перепутала, - уверенно резюмирует муж. – Это не могло быть здесь.
- Больше негде, - дивясь расторопности своих Ангелов-Хранителей, успевших замести все следы моего безумия, а это сделали они, бессомненно, уверенно стою на своем я.
- Значит, будем что-то придумывать сами, - обреченно произнес Гена. – Ничего. Придумаем. Не переживай. Ты просто ничего не помнишь.
- Если бы. Здесь я съехала с обочины. Здесь развернулась и поехала обратно. Объезжала эти раскопки на дороге. Помню, ещё эти стрелки на знаках считала – первая, вторая, третья. Здесь, возле этого дома заглохла первый раз. Но завелась и поехала дальше. Еще метров двести протянула и заглохла окончательно.
- Двигатель сгорел.
- Да, я поняла.
Чувство вины. Я должна его испытывать. Но переполнена совершенно другим. Не обида, не досада, не злость, не раздражение и не страх. Внутри спокойное понимание ненормальности того, что со мной происходит. Мне нельзя так сосредотачиваться на своем муже. Вызванное совпадением во времени расставанием с героями и его ко мне охлаждением, чувство моей незащищенности надломило меня. Если бы это происходило постепенно, у меня было бы время собраться и найти себе опору в отношениях с другими людьми. А так я одновременно теряю и друзей, и мужа. Паника, ужас. Схватиться за то, что ближе и удушить в своих предсмертных объятиях. Страх потерять мужа, столько раз переживаемый на страницах в предположениях и пророчествах самой себе, в реальности оказался убийственным для моей психики. Одиночество, предрекаемое и желаемое, оказалось тяжелым испытанием, когда его перспектива реально и безальтернативно высветилась на моих горизонтах. Не сейчас. Не сегодня. Я слишком слаба для того, чтобы остаться ни с чем в одно мгновение. Слишком неподготовлена. Что можно, должна спасти от краха. Расставание с героем прошло почти безболезненно. Так, пару дней грустных слез вдогонку. Слишком фантазийным и несбыточно далеким от реальности все казалось с самого начала. Но муж! Муж – это моя реальность. Альфа и омега моей жизни. Всё, что строю я в своей жизни, стоит на трех китах, и он – опора всему. Всё, чего я стою, - сегодня это тоже он. И остаться без фундамента? Без воздуха, которым дышишь? Не готова…
Грустные мысли. Боюсь его потерять, потому что пропаду следом. И тут же – но ведь так привязываться нельзя! Я связываю по рукам и ногам человека, имеющего право быть свободным. Я хочу любви-жалости? Нет, мне хочется, чтобы мной восхищались и любили не за слабости. Чтобы не тяготились мной. Но всё, что происходит со мной сегодня, это именно такой шантаж своими слабостями, чтобы вызвать жалость.
Думаю об этом во время спектакля в театре. Эти мысли не дают покоя в машине. Молчу и не могу говорить, потому что все мои мысли об одном. Если любовь к мужу делает меня такой зависимой от него, а его поэтому таким несвободным от меня, этому надо положить конец. Я должна уехать. Отвлечься от него. Не ждать его звонков. Не ловить его взгляды. А стать такой, какой была, когда влюбилась в Мишу. Внутренне отключенной от мужа. Нет, мне больше не хочется безрассудно влюбляться. Трех лет жизни в агонии страстей опустошили меня. Но и многому научили, показали, что можно, по необходимости, перераспределять эмоции, манипулировать с их помощью своими чувствами. И переживать именно те чувства, которые нужны для восполнения сил. Нужно подпитаться положительной эмоцией? – встреться с человеком, который будет безусловно рад тебе. Хочешь встряски? – нарвись на общение противоположного рода. Но их, этих шкатулочек с разнообразными «ароматизаторами» жизни, должно быть много. Сосредоточься на одном, превратишь его в жертву своей страстной привязанности. Сделаешь несвободным. А человек до самой глубокой старости способен испытывать томление по свободе. И когда-нибудь просто выскользнет из твоих объятий…
Гена паркует машину возле дома. Задерживаемся под навесом недалеко от подъезда, пропустив вперед детей, - осталась недоговоренность.
- Ты не думай об этом, пожалуйста, выбрось из головы, - мягко приговаривает меня муж, - случилось и случилось. Машина что – железка. Ты не пострадала, и, слава Богу.
- Знаешь, я ведь помню свои мысли, когда из дома выбегала. Выгружаю из карманов ключи, телефон. Права? Нет, думаю, права не нужны, я в один конец еду. Гена, мне страшно. Я ведь, получается, убить себя хотела. Не осознавала этого, а все делала так. И ведь могла убить кого-то. Господи, как можно так. Я ведь не хочу ничьей смерти. И боюсь уйти из жизни так, бездумно, в исступлении.
- Видишь, обошлось. Бог оглянулся. Значит, надо жить.
- Надо.
- Пойдем в дом. Всё будет хорошо…
Жалеет? Напуган? Тяготится? Что он чувствует сейчас? Как трудно пробиться к его мыслям. Он может оказаться добрее и великодушнее, чем я его пытаюсь описывать в своей книге. По скромным и осторожным дифирамбам в его честь на моих страницах понятно, что это на редкость добрая душа. Но мне очень тяжело поверить в его доброту самой. Трудно поверить в порядочность. Трудно просто довериться ему. Столько раз испытывала на прочность и видела – предан. Но мешает груз обид первых лет. Годы притирки. Впрочем, это не притирка, а расставание с чувством собственной значимости. Именно эту потерю оплакивают потом при вынужденном расставании – потерю себя, такого великого, значимого и гордо носимого. Всё то, что в совместной жизни становится камнем преткновения, - гордостью счастья не построишь. Лишь неприступные стены возводит гордыня. Жить с кем-то – это постоянно поступаться собой. И когда эта жертва не находит продолжения в ответной жертвенности твоего партнера, приходит обида и досада. Жаль себя, распыленного и растраченного, жаль времени, которое придется посвятить собственному воскрешению. Жаль потраченных усилий доказать, что ты стоил того, чтобы ради тебя тоже были готовы смирить себя.
И всё же мысль пожить врозь сверлит голову. Понимаю, пересилить себя, уехать, когда каждая минута без него кажется тягостной, тяжело, но необходимо. Нельзя бесконечно прятаться за отговорку, что моё присутствие здесь необходимо ему и детям. Они бы справились какое-то время и без меня. А мне надо восстановиться. Отлепиться от них. Я болезненно к ним привязана. Так нельзя…
Но православие говорит об обратном. Именно такое погружение друг в друга и приветствуется, и называется одной плотью. Когда-то мужа очень тяготила моя одержимость им. Но после перенесенного отчуждения, затянувшегося на годы, теперешнее возвращение моих чувств воодушевляет его. Он рад. Это моя проблема, что падает планка, когда он с нежностью и лаской смотрит ещё на кого-то кроме меня. А раз это происходит, и происходит именно со мной, то и мне эту проблему решать.
Не хочу кончить в дурдоме…
Какое же сегодня число?... 11-е февраля. Да, наверное, так, одиннадцатое…
Всё чаще залипаю в обыденной суете. Привыкаю относиться к этому без раздражения. Не искать смысла своей жизни в каких-то там свершениях вне стен моего дома. Отчуждаюсь от мирских пристрастий. В этом и была первоначальная цель моего писательского марафона – я хотела присмирить страсти, бушующие во мне, удовлетвориться тем, что у меня есть. Жизнь уравновешивается возле какой-то заданной прямой, под эту прямую подогнать свои чувства и сказать себе – стоп! А теперь просто живи.
Теряю интерес к собственным сочинениям. Получается, это временное помрачение. И раньше часто воображала себя тем, на кого училась, или чем увлекалась. Всё проходило с течением времени. Оставляла свои занятия без сожаления и шла дальше. Можно считать, что и писательство моё было всего лишь помешательством, от которого вскоре избавлюсь. Достаточно лишь навести порядок в своих бумагах, чтобы они не довлели надо мной незавершенностью. Точкой в этом периоде должно стать издание книги – одной или нескольких. Коль уж это происходило со мной, оно должно иметь логическую развязку.
Муж как-то сказал, что это иллюзия, мол, нельзя остановиться так, одним усилием воли. Но никакого насилия и не будет. Напротив, это писать – насилие: искусственно разжигать внутри себя страсти, а значит, привлекать в свою жизнь источники этого внутреннего горения. А я стала бояться. Каждый новый виток, по которому, как казалось сначала, иду по восходящей, на деле, всё больше прибивает меня к земле. Начинала с того, что откликнулась на зов чувственного голода в себе. Мне казалось, удовлетворяя этот голод, что-то постигаю в себе и в людях, меня окружающих. Шло время, постижение свелось к многократному проигрыванию одного и того же сюжета – я очаровывала, взвинчивала чувства на недосягаемую высоту, заставляла человека заглянуть в себя, встряхнуться от многолетней спячки и взлететь со мной на крыльях влюбленности в себя, молодого душой. Этим наш совместный полет и ограничивался. В силу моего несовершенства духовного я поднимала в своих друзьях лишь чувственное и страстное, будила инстинкты, о существовании которых в себе они уже успели изрядно подзабыть. Натыкалась на плотское желание, удивлялась и разочаровывалась в низости таких устремлений, не осознавая вполне, что сама же виновата в том, что привлекаю в себе этим. Ведь сама, отправляясь в долгое путешествие в свое прошлое, шла именно за тем, чтобы убедиться в собственной привлекательности для противоположного пола. Неожиданно почувствовав себя неоцененной и обделенной любовью мужа, сошла с своего поезда на первой же привлекшей внимание станции. Мною руководили не альтруистические намерения улучшить собой этот мир, а эгоистическое желание самоутвердиться..
Наверное, такой период надо было пережить. Надо было окунуться в порок и похоть, сопровождающие жизнь тела, чтобы оценить то, что присутствовало в душе до падения – «низвержения» - я назвала так первую часть своих записок об этом периоде. Невозможно было бы уговорить себя сохранять свою праведность и дальше в том состоянии души, в котором тогда находилась. Разочарование в прожитой жизни и страшная пустота на месте чувств. Я настолько притерпелась к негативу и безразличию ко мне моего мужа, что единственное чувство, которое тогда испытывала, это досада. И страшная безысходность, что так и будет теперь до самого конца. Я не представляла себе той силы, которая могла бы что-то изменить во мне и вне меня. Просто не допускала себе мысли о влюбленности – это смерч, это безумие, от которого я научилась отгораживаться и не пускать в себя. Миша… Миша был просто отголоском прошлого, в котором всё было легко, мило и непосредственно. Я доверилась мимолетности мгновения, проскользнула в щелочку, как мне казалось, одним лишь вдохом-выдохом, туда и обратно. И неожиданно оказалась в такой трясине… Внутренне была готова остаться в этой топи навсегда. Всё переломано и перековеркано в моей женской сути, искажена природа, изуродованы чувства, не израсходован бешенный потенциал эмоций. Я погрузилась в себя и утонула в себе на долгих три года…
Не знаю, насколько искренна в стремлении выйти из этого навсегда сегодня, когда пишу эти слова. Потому что теперь знаю, сколько подводных непроговоренных течений во мне одновременно с произносимым вслух. Знать свои мысли, отслеживать помыслы, контролировать цепь намерений. Вот то, что дала мне моя проза. Вот то, за что должна быть ей благодарна. Ей и тому огонечку внутри, который не дал окончательно потеряться в дебрях неправедности. То разграничение между добром и злом, что было впитано в родительском доме. Протестовала, душила в себе, придумывала оправдания своему нынешнему своеволию, но чувство, что этот протест - лишь отголоски детских и юношеских обид, присутствовало молчаливым до поры судиёй, ждущим своего часа, чтобы вынести окончательный вердикт. Прекрасно понимаю, что происходило со мной. И не буду зарекаться, что всё в прошлом. Волевой акт – покончить с развратом в своей душе, должен подкрепиться добрым намерением более к этому разврату не оборачиваться лицом, не подставляться искушениям и соблазнам мира. Готова ли я совершить отторжение своей личности от всего, что эту личность сформировало?
Наверное, надо почувствовать присутствие Бога в своей жизни, чтобы окончательно на это решиться…
- Знаешь, по прошествии времени, остывая и размышляя, я понимаю, что не просто так мне привели эту девочку.
- Ты о ком?
- О твоей любимой, - не получается полностью избавиться от сарказма, говоря о ней.
- Ну и что же ты поняла?
- Что мне, наконец, показали меня со стороны.
Гена изо всех сил пытается казаться безразличным, но тема, это очевидно, ему интересна.
- Мы очень похожи с ней в том, как относимся к людям, какую роль пытаемся играть в чьей-то жизни. Она ведь для тебя то же самое, что я для моих знакомых мужчин. Мне всегда хотелось думать, что я, входя в чью-то жизнь, улучшаю её качественно. Возбуждаю какие-то новые эмоции, привношу разнообразие. При этом, как мне думалось, мои помыслы чисты, я не притязаю ни на что сугубо личное, тем более, не увожу мужчин из семьи. Напротив, пообщавшись со мной, увидев, что я не досягаема, потому что необыкновенно чиста внутри, они возвращаются к своим женам, понимая, что раз идеал недостижим, то надо держаться за то, что есть… Сейчас я в роли такой вот жены, у которой муж влюблен в этакий недосягаемый идеал, каковым я сама являлась буквально совсем недавно для других, и те чувства, которые меня терзают, заставляют задуматься – а на кой, извините, моему мужу нужна была эта влюбленность на стороне, если меня она доводит до сумасшествия. Если моё вмешательство в чью-то жизнь приводит к таким же сотрясениям в сознании других жен, имею ли я право считать себя спасительницей чужих очагов. Ведь главное, эмоциональную привязку, я перетягиваю на себя.
Муж молчаливо внимает моим рассуждениям. Мы обходим острые углы, стараемся не вспоминать тот злополучный вечер. Внутренне всю ответственность за происшедшее я переложила на него. Трудно избавиться от чувства, что меня в тот день предали и втоптали в собственную грязь. Безмолвно и равнодушно оставив трепыхаться в обиде и ревности. Я ушла, когда чаша терпения переполнилась. Не смогла наблюдать, как мой муж не может совладать с собой, своими чувствами к сидящей напротив девице. Не смогла внимать его жалобам ей. Его несло, он проговаривал вслух своё недовольство тем, что я вмешалась в их чистые отношения, выставив его перед ней дураком и жадиной. Он говорил одно, я слышала то, что не договаривается – я рад бы был продолжать наши встречи, но, увы, моя жена приложила к этому руку и контролирует каждый мой шаг… Я почувствовала себя лишней и ушла, в глубине души надеясь, что он одумается и вернет меня. Но обо мне вспомнили лишь через час, когда благополучно доставили на такси подружку домой, и не застав в собственном доме меня. Тогда был звонок. На звонок я ответила бранью. Потом попыталась написать смс, но получился бессвязный набор букв, который и отправила ему в сердцах. Добравшись, наконец, до порога своей квартиры, не обнаружив его дома, впала в бешенство, которого он, спасибо, не видел, иначе неизвестно, чем бы всё закончилось. Оставила все документы и телефоны дома и уехала в ночь. Безумие могло закончиться смертью – моей ли, кого из случайных прохожих… Какой ещё нужен был урок для нас обоих? Всё это теперь в трудно перевариваемом по причине пьяного беспамятства прошлом. Мы с трудом нашли-таки место, где произошла авария. Безобидная бровка, бордюр, куст, куски пластика и следы вытекшего масла – да, это здесь. Мне очень повезло, что безлюдная тихая улица исключила возможность жертвы. Помню свои мысли. Вернее, одна мысль: хватит! Всё, что можно было испортить в своей жизни, я уже испортила. То, что происходит со мной, - следствие моих же безответственных вторжений в другие жизни. У моего мужа два выбора – отвергнуть меня или вернуться ко мне. Вечером, по возвращении домой, мне казалось, что его выбор окончателен – он больше не хочет иметь со мной ничего общего. Слишком много неоправданной дури и истерики. Он устал от этого. Утром меня разбудил совершенно другой человек, чего-то испугавшийся всерьез.
Не знаю. До сих пор с трудом верю в его искренность и преданность, слишком легко она попираема была накануне. Изжить в себе воспоминание об этом вечере втроем. Он мог просто осознать, что там подобной силы чувств ему не дождаться. Да, одержимость, порой переходящая до полного невладения собой, но это чувство вызвано им, а не кем-то другим… Может и устал. А может… человек быстро привыкает к сильным наркотикам. Принимать чью-то любовь большими дозами – от этого так трудно отвыкнуть. И главное… Периоды затишья, благоденствия, мира в семье всё же превышают по длительности периоды бурь и волнений. Всё-таки я научилась владеть собой. Научилась вписывать себя в сообщество дорогих мне людей без внутреннего противления и непокорности. Дар, привнесенный смертью Серёжки, - осознание того, как короток миг жизни, как мало хорошего мы успеваем сделать друг для друга. И как ценна и полна величия та радость, что несешь другим, в сравнении с той печалью и неудовлетворенностью, переполняющими тебя, когда пытаешься жить только своими нуждами.
Жизнь очень коротка…
Пожалуй, на сегодня хватит…
20 февраля.
Во сне я была на седьмом месяце беременности, когда неожиданно захлюпало между ногами. «Воды! – испугалась я, - так рано». Что-то бесформенное мясистое вывалилось из утробы. «Кусок плаценты… если не рожу сейчас, ребенок погибнет». Какая-то врачиха поругала меня приличия ради и весело спросила: «Ну что, кого ждем – мальчика, девочку? Кого заказывали-то с мужем?» - «Какая разница, лишь бы живое родилось». Долго ищу родильную палату, попутно решая какие-то последние свои дела. Так, не разродившись, и просыпаюсь. С ощущением тяжести внизу живота и неисполненности предназначения своего в душе. Рано. Муж копошится на кухне. Время – нет восьми. Пойти в церковь? Её купол призывно блестит во дворе наших многоэтажек. Рановато. Интересно, во сколько начинается служба? Несколько раз прочла Символ Веры, напечатанный на плакатике, висящем на стене. Вроде бы успокоилась. Не есть. Вдруг удастся причаститься. В благих намерениях пропускаю мимо уход мужа без традиционного поцелуя. После его звонок. Время незаметно подползает к десяти, я всё там же – в благих намерениях.
- Ты спала что ли?
- Нет, телефон был в сумке.
- Слушай, Ир, здесь Ирочка говорит, что Скорики приезжают в пятницу. В общем, нас в субботу в гости пригласили к себе. Ты как? Пойдем?
- Да.
- А что ты так сухо?
- Вслушиваюсь в текст того, что ты говоришь: «Ира, тут Ирочка говорит…» Кругом одни «Ирочки» и только одна я у тебя «Ира».
- Ну всё! Ну, что ты опять начинаешь…
Размыкаю телефон. Утренний непоцелуй получает неожиданное продолжение. День сорван. Благие намерения по боку. Одеваюсь. Надо вытащить себя на свет, которую неделю, месяц живу в затворе, выползая лишь по крайней нужде и то придуманной. В церковь уже поздно, служба, скорее всего, закончилась. Мельком на сайт. Застаю там своего мужа, объясняю причину своей спонтанной злости и отключаюсь. Не дам возможности забить себя словами. Мне надо перебродить в собственном соку. Стопка писем, извлеченных из недр ящика комода, я писала это три месяца назад, точно также недополучив его внимания и нежности. Перечла – всё свежо. Ничто не меняется в нашей жизни – я служу верой и правдой, он – принимает как должное. Пять потребностей мужчины – да, всё как полагается, у него не должно быть претензий, пять потребностей женщины – мы тогда подробно, чуть ли не с карандашом в руках отмечали, что надо подправить в отношениях, чтобы я чувствовала себя хоть чуточку счастливее. Да-а-а… увы, но он ограничился одним лишь благим намерением что-то изменить в себе и уверенностью, что завтра нам несомненно станет намного лучше вдвоем… Увы… Всё держится на моём внутреннем согласии и договоренности с собой больше ничего не хотеть и не желать, как-нибудь дотерпеть до финиша. Раньше подкрепляла себя изменами, мстительно отыгрываясь за причиняемую боль, чем держусь теперь? – чувством безысходности – я ничего не изменю, ничего. В таком состоянии люди подходят к алтарным ступеням и начинают изменять себя изнутри верой в Бога. Когда всё земное не оправдало возложенных на него надежд, остается одна надежда – на небесное завтра. Забросить крючок в это завтра и обессилено повиснуть на нем, отрешившись от земных надежд на счастье…
Отключила телефоны. Оделась. Мне надо побыть наедине с собой. Поброжу по городу, померзну, впитаю лучики солнца, попью где-нибудь кофеёк, зайду в какой-нибудь храм, почитаю книжку, забившись где-нибудь в угол… Дом с его обитателями высосал меня, иссушил, распял. Слишком много раздражения накопилось во мне. От этого надо избавляться…
«Знаю, не уйду. Долги и обязанности перед вами вернут меня в стойло, как делали это всегда. А так хочется вернуться не в стойло, а в дом, где тебя любят», - написала в «прощальном», на свой уход письме мужу. Мне хочется, чтобы они меня потеряли на время. На время, пока я буду собирать себя из кусочков, на которые раздробилась в приступе отчаяния. Это срыв. Недостаток положительных эмоций. Вернее, их отсутствие. Жизнь в замкнутом пространстве с недостаточным внутренним оправданием этому. Мне не хватает веры, что так и должно быть, потому что это путь к праведности, целомудрию, цельности. Не хватает смирения, потому что создается ощущение, что моим смирением злоупотребляют и используют себе и мне во вред. Мною пользуются. И от этого чувства отделаться не получается…
25 февраля.
По карте прокладываю примерный маршрут. Выйти на «Лукьяновской» и пешком к монастырю в переулке. Цель задана. Дальше, как сложится. Погода, не подрасчитала, оказалась теплее, чем предполагала. От волнения, непривычно быстрой ходьбы взмокает спина, струйкой влаги щекоча между лопаток, сбегает пот. Неприятно, но возвращаться нельзя, уже отрываю себя. Да, надо отрываться. Для пользы всех нас надо найти в себе силы уйти. Я не могу оставаться в этом безвоздушном пространстве. Служение, смирение, жертвенность… Всё это имело бы смысл и оправдание, если бы не портило тех, во имя кого отрекаешься от собственной жизни. Что-то делаю не так, не жду благодарности, не о том речь, я о паразитизме ближних, который взращивается моей жертвенностью. Не могу подобрать более мягкого слова. Своим неумением научить видеть нужды другого, готовностью взвалить на себя всю рутину по дому, лишь бы ни о чем никого не просить, развратила их, а себя превратила в жертву. Остановить это. Как? Уйти!
- Помнишь, ты как-то сказал, что если я решу уехать на месяц-два, чтобы заняться своей книгой, семье придется перераспределить мои обязанности между собой и может так оказаться, что возвращаться мне уже будет некуда. Я тогда испугалась, что вы перестанете во мне нуждаться. А теперь понимаю, что это единственный, может быть, выход для меня. Работа по обслуживанию ваших нужд забирает всё моё время, при этом ни один из вас даже не пытается как-то облегчить мою ношу и хотя бы часть работы по дому взять на себя. Я не располагаю собой, у меня нет времени на свои занятия, а всех домочадцев дома иначе как в праздности не застаю. Вы смотрите телевизор, часами сидите за компьютером. Вам совершенно нечего делать, когда вы дома. Но ведь все взрослые, все в состоянии обслуживать себя сами. Почему при таком обилии свободного времени у вас, вы перекладываете на меня все заботы по дому. Неужели вы не чувствуете, как вы обижаете меня таким небрежением?
- Всё изменить, можно не уезжая, - возражает муж.
- Не получается. У вас больше выдержки. Вы можете неделями игнорировать грязь, копить нестиранное белье и немытую посуду, приготовить что-то поесть для себя одного, любимого, не думая, что в постели досыпает голодный собрат. Почему так получилось? Почему я не сумела научить вас прислушиваться к нуждам другого? Неужели надо было добиваться помощи криками и террором? Бред! Мне казалось, если буду заботиться о вас, вы сами если не в благодарность, то хотя бы в подражание захотите что-то сделать друг для друга. А получилась полная фигня. Уехать. Меня не будет, вам волей-неволей придется распределить между собой мою работу. А по возвращении очень подумаю, стоит ли взваливать её на свои плечи вновь.
Переполошила домашних. Муж, тщетно пытаясь дозвониться в отключенный телефон, набрал дочь, безмятежно просыпающую обеденное время. Та прошлась в поисках мамы по комнатам, обнаружила разбросанные ею записки папе. Бессвязные, но эмоциональные и несчастные. Маму несло, только никто об этом не догадывался.
Я же в это время бреду по киевским улицам, не подозревая о переполохе, вызванном моим уходом. Время раннее. Выдержать паузу. Насколько хватит моего здоровья после месяцев сидения в замкнутом пространстве бродить часами по огромному городу. Город не так огромен, пойму к обеду, завершив свой пеший маршрут покупкой билетов в любимом кинотеатре. Три часа быстрой ходьбы, и нет половины центра мегаполиса. Усталости никакой. Надо будет взять на вооружение такие пешие прогулки, пока ноги ходят, пока удается совладать с неприятной тяжестью в области груди. Не прислушиваться! Моё тело позволяет чувствовать себя полноценным человеком, подвластно мне и даёт время завершить начатое. Не оттягивать. Не внимать упадническому смирению, вызываемому прочтением правильных книг, мол, терпи, позволяй ездить на себе, не жди от них ничего, смирись и исполняй их нужды, одним словом: забей на себе и живи только для их удобства. Так я быстро в гроб себя загоню. Но оттягиваю домашними хлопотами дописывание книги, оправдываюсь занятостью. Чувствую, срок, нужный мне для её завершения – это мой земной срок. Закончится книга, не будет меня. Обманываю себя. Я всё равно проживу один срок, буду писать или нет. Только в первом случае мне легче будет уходить, во втором останется скорбь несвершенного, незаконченного, невыношенного дитя. Не славы и не бессмертия ради, ради испрямления души. Завершу книгу-исповедь, принесу покаяние, успею что-то сделать для собственного спасения. Мне трудно подходить к алтарю, чувствуя, что не все самой себе до конца сказано. Не в каждую трещинку своей души заглянула, не всё вытащила на свет. «Помните свои грехи?» - вопрошает священник. Ещё бы я их не помнила. Не спрашивает. А я не знаю, хватает ли одного лишь мысленного их припоминания. Вряд ли. Вспомнить и в страхе зажмуриться, кому такое расскажешь. Чьи уши подвергнешь испытанию. Так и носить в себе невысказанным. Нет, избавиться от этой ноши. Выговорить на страницы и вынести из себя вон навсегда. Не могу, не хочу носить это в себе. Пачкая и отягчая невысказанностью душу. Всё туда, всё наверх, всё наружу. Всё долой из себя.
К пяти устала и гулять, и фильм в тему моих тихих страданий. Неумение рассказать о своей любви. Он умирает, она начинает получать письма от него, уже отошедшего в мир иной. Письма, написанные ещё живым. О любви, о том, как жить без него дальше. Реву, тихо глотая сопли и слезы на сеансе. Неужели о любви нельзя никак иначе кроме как с того света. Неужели только на пороге понимаешь значимость для тебя ушедшего от тебя человека. Почему мы так глухи к потребностям своей и чьей-то души. Выходя из кинотеатра, понимаю, что мой протест смешон и вряд ли кем-то замечен. Они, наверное, любят меня, но выражать свою любовь действием, а не одними только словами, не научены. Мне родители никогда не говорили слов любви, и только сейчас, вспоминая их самоотверженность, осознаю силу их любви. Забота, волнение… у меня было счастливое детство, понимаю только сейчас, но не хватало слов одобрения. Сейчас в моей семье – слов избыток, но заботы… Ладно, куда мне деваться. Не с моим характером и мягкотелостью выходить с вилами на поле боя. Домой! Переживу как-нибудь…
Останавливаюсь напротив храма. Зайти?
- Входите, входите, - подбадривает упитанная добродушная матушка, - помолитесь, вам никто мешать не будет.
Я единственная в крохотной избушке перед иконами. Постояла у зажженных свечей, вспомнила слова простых молитв. Ладно, Ириха, пошли домой. Соберешь сейчас свои бумажки и спрячешь подальше от глаз свой позор. Надо терпеть. Надо нести этот крест. Муж и дети – это константа, что-то менять уже слишком поздно да и не на что. Перекрестившись, выхожу из храма и поднимаю глаза к своим окнам. Темно. Никого. Значит, даже не заметили, что мне уже совсем нестерпимо плохо…
Темнота обманула. Дома были мужчины. Один спал, другой топил компьютер.
- Где ты была?! – сын взволнованно отодвигается от клавиш.
- Гуляла.
- Тут все телефоны обрывают, тебя ищут. Папа перенервничал.
Папа мирно посапывает в соседней комнате, с трудом верится в его беспокойство.
- Он с обеда дома.
Значит, всё прочел. Что ж, значит, в следующий раз просто попугать уже не получится, придется уходить всерьез. Поздно вечером, нахожу свои листочки и пытаюсь спрятать в своих бумажках.
- Это моё, - мягко произносит зашедший в комнату муж и забирает их у меня.
- Перечитывать будешь?
- Обязательно.
- Будем надеяться, - улыбнулась я.
Буря прошла, не задев верхушек сосен в бору. Ни одной иголочки не слетело.
Подаренная розочка на следующий день и надежда, что что-то все-таки можно наладить. Мне бы только забыть, как он смотрел на неё в тот вечер и как забыл обо мне, не заметив, что я давно ушла от них. Пока не забывается. Месяц, два, три, полгода… не верится, что срок что-то значит. Он увидит её случайно или по какой очередной нужде, связанной со здоровьем, и опять впадет в прострацию, забыв, что есть я… мне не хочется переживать это вновь и вновь, но не могу отделаться от воспоминаний. Она для него, наверное, ведомая ангелами, для меня – порождение тьмы. Обманчивая, искрящаяся, несущая смерть и разрушение моей душе. И только вмешательство светлых защитников моих спасло меня от гибели тогда. Только их светлое заступничество. Я не хочу страдать из-за неё. Не имею на это права. Что же в душе моего мужа? Не спрашиваю. Мне надо отойти от него как можно дальше, на как можно более безопасное для моей жизни расстояние. Близость к нему становится для меня смертельной…
26 февраля.
Нельзя бесконечно подпитываться обидами. Нельзя всё помнить и мстительно вынашивать планы отмщения. Как же сложно жить с таким несносным складом души. Выискивать во всем угрозу своему спокойствию, накрывать покрывалом скорби обычные мирские неурядицы. Всё хорошо в моей жизни, всё хорошо. Не хватает суеты и востребованности? – так я сама бегу от шумных мест и запираюсь в собственной келье, чтобы побыть наедине с собственным миром. Он гораздо шумнее и разнообразнее предлагаемого миром. У меня нет друзей, которых я бы не обидела в конце концов. Все задеты, уязвлены, обижены моим небрежением или избыточной резкостью суждений. Не умею подстраиваться и подбирать мягкие выражения, не умею льстить и говорить комплименты так, чтоб это звучало органично со взглядом. Вижу хорошее, принимаю его естественно – так и должно быть. Хвалить? Возносить человека за это? Зачем? Смысл? Напротив, хвала, превозношение порождают болезненную привязанность к говорящему, привязанность не душевную, а тщеславную. Нам приятно встречаться с людьми, которые чтут наши достоинства, восхваляют их. Может, потому мне не удается «дружить»? Не умею питать чье-то тщеславие? Но ведь сама падка на похвалу. Приятно, когда признают моё превосходство в чем-то над кем-то. И чем же в таком случае я лучше? И так ли на самом деле выдающи мои способности, чтобы доверять тому, что слышу в свой адрес? Вся моя проза – такая похвальба самой себе. Рассказ о том, как меня похвалили там или сям, погладили по шерстке или незаслуженно обидели. Огрызнуться или улыбнуться в зависимости от вызванных соприкосновением с миром эмоций. Поверить спонтанному чувству, родившемуся в душе от прикосновения. Выплеснуться строчками, витиевато закручивая слог, рождая совершенно свой язык и упиваясь этим… Я творю… Намеренно окунаясь в самое пекло жизни, чтобы ранить себя как можно больнее. Предчувствуя боль, страшась и одновременно призывая её. Книга сделала меня своим орудием. Она высасывает соки, она диктует, как мне жить, она заставляет совершать поступки вразрез с той нравственной направляющей внутри меня, которая требует уже давно – брось перо! Вернись на землю. Творец не может быть праведником. Это две несовместимые вещи. Не обманывай себя, откладывая на потом покаяние. Начни сегодня. Живи. Просто живи, упрощая собой жизнь близких тебе людей. Всё очень просто в этой жизни. Искусство – всего-навсего способ борьбы человека со своей страстностью. Вернее, попытка обуздать её неверными путями – выпусканием этих страстей наружу. Находить в себе, пропускать себя сквозь палочный строй и с кровавыми ранами покидать место расправы, наслаждаясь данным тебе даром описать это так, чтобы следующий за тобой зритель ощутил эти удары на себе. Множишь греховную тягу человека к миру страстей и сильных переживаний, отсрочивая и его и своё спасение. Впрочем, ты-то, может, и спасешься. Твоё творчество – это твоё покаяние, а вот что будет с тем, кого ты повел за собой. Ты ведь шел, не ведая, куда идешь. Всё происходило в твоей душе, в твоей голове. Хватило ли тебе времени выговорить из себя всё, что ты чувствовал и каким-то шестым чувством в себе ведал, и наметить путь к его спасению? Или твоё творение для другого, поверившего тебе – погибель? Начинаешь творить – помни об ответственности за тех, кто пойдет за тобой. И если начал говорить вслух о том, что таинственно спрятано было в твоей душе, уже не останавливайся. Ты не имеешь права сворачивать с половины дороги. Под тобой пропасть. У тебя есть крылья, которые могут спасти тебя одного. Те, кто идет следом, доверившись тебе, не имеют этих крыльев, у них лишь твоя начатая книга. Начал? Договаривай…
По моим записям можно ещё один диагноз ставить – рассеянное внимание. Не завершая мысли, соскальзываю на тему, которая, кажется, спонтанно вплелась в повествование. Опять же, в подтверждение выше сказанного. Эта тема все время со мной, я каждым своим мигом определяю дальнейшую судьбу своего «творения» - жить ему или отключить от аппарата искусственного поддержания жизни. Вернее, «проза» уже отключена от жизни, потому что во внешней жизни уже практически не участвую, сведя все свои контакты с людьми до виртуального общения с очень узким кругом близких. Проза поддерживалась разовыми вторжениями во внешний мир: поездками, увлечениями, встречами с прототипами героев и самими героями. Возбуждала себя этим и пряталась в дальний угол, чтобы взболтать в себе пережитое с теми мыслями и чувствами, что сопутствовали моему путешествию во вне. Теперь сторонюсь и избегаю встреч. Пресыщена однообразием вызываемых чувств и противоречивостью собственных мыслей. Конфликт между желаемым и получаемым. Дорога к свету, как себе это предначертала перед началом путешествием, оказалась погружением во тьму. И если это видится уже сегодня так, зачем опять испытывать себя, зачем проверять на прочность то, что оказалось таким хрупким и незащищенным – душа очень уязвима и, кроме как оберегая её от повторных искушений – ведь всё предлагаемое имеет одну и ту же природу, ничего нового не будет! – можно надеяться на сохранение в целостном виде хотя бы той оставшейся части, которой я ещё владею в себе. Потому ограничила общение. Потому разметала друзей, оставив себе лишь тени на экране монитора. Они не видят моих глаз и не ведают моего состояния души. Кто-то, впрочем, что-то чувствует, но расстояние и прерванность мысли позволяют недоговаривать и прятать свои помыслы и намерения. Если душа устала и действительно хочет уйти от людей, она не будет кричать об этом во всеуслышание. Но эти записи заставляют испытывать чувство, что я что-то остаюсь должна. Было проще, пока это было только моим и не имело читателя. Мысли закопать в саду или сжечь веселили, не омрачая ответственностью за судьбу своих творений. Всё изменилось, когда неожиданно почувствовала себя читаемой ещё кем-то. Себя-то я никогда не перечитывала, избегая возвращения пережитых в пылу эмоций и чувств, запечатленных на страницах. Меня прочли, прочитанное взволновало. Всё! Включился механизм раскручивания в себе «гения», подгоняемый чувством собственной значимости. Я творю, я умею, у меня есть дар, мне есть что сказать, потому что я много пережила и перечувствовала и, надеюсь, много чего поняла в этой жизни. Это кому-то поможет! Всё, тщеславие накрыло волной, гордость взыграла, невероятная жажда жизни, дабы хватило времени выплеснуть это всё из себя…
Неужели всё, что творит человечество, подогреваемо тем же? Самоутверждением, порожденным мыслью о своей исключительной роли в судьбе человечества. Гордостью. Тщеславием. В этом так мало любви. Даже тогда, когда думаешь о том, что своим творением спасаешь чью-то душу, прежде всего, возносишь себя над этой душой. Бог сам определяет меру и направленность спасения каждого. Причем здесь ты, я, кто-то другой. У тебя есть умелая рука, владеющая кистью, я красиво слагаю буквы в строчки, он слышит в обычных шорохах и криках звучание музыки. Но причем здесь чье-то спасение? Твой дар – это искушение, проклятье тебе и развлечение для собрата. Он похлопает в ладоши, превознося тебя, а ты, уверовав в исключительность своего гения, погрузишься в пекло своего горения в творчестве, дабы вновь и вновь вкушать сладость признания. В пекло ада…
Хорошо творить в безвестности и в непризнании. Когда тебе не дано вкушать плодов славы. Тогда, если творишь, это просто твое времяпрепровождение. Твоя потребность быть ещё кем-то и чем-то, кроме как простым жителем планеты Земля, мужем, отцом, любимой женщиной, мирянином, прихожанином или убежденным атеистом.
Тогда, если ты любишь, ты любишь. Мучаясь и страдая от неразделенности или постигая мудрость настоящей любви, завещанной Спасителем. Тогда в твоем творении нет фальши и попытки подстроиться под общий строй звучащего человеческого оркестра. Ты просто живешь, исполняя своё предназначение – любя ближнего своего и укрощая себя самого внутри творчеством…
Так пытаюсь оправдать в собственной душе своё упрямое стремление продолжать писать. Всё постигаемое мною через написанное говорит об опасности – если не знаешь, куда идешь, остановись, не делай следующего шага, ты можешь не справиться с тем, что последует дальше, это может оказаться совсем не тем, к чему ты, в конечном счете, стремилась. И тогда зажмуриваюсь и шагаю не глядя. Направление выбрано не мной. Какая-то предопределенность и предначертанность всего, что совершается, ощущается. Моё – только выбор идти или не идти вперед. Писать – продолжать двигаться в выбранном направлении. Думать о последствиях и замереть – не дойти до конечной остановки. Где она, и что ждет меня там – не знаю. Наверное, знает Тот, кто задал мне это направление. Полагаясь на Него, рассчитывая на Его помощь в случае непредвиденных испытаний. Главное, дожить эту жизнь, не свернув себе шею и не лишившись рассудка. Предки наградили меня буйным независимым нравом и бешенным темпераментом. Справляться с собой удается лишь полным подчинением сидящего внутри зверя разуму. Разум включается, когда я анализирую происходящее вне и внутри меня. Анализировать получается наглядней и последовательнее в прозе…
Пишу, чтобы не сойти с ума.
Бестолковость, неоправданность обыденной жизни, видимая бессмыслица череды закатов и восходов, не сопрягающихся с сумерками, царящими в душе – внешняя жизнь так мало созвучна потребностям подаренного мне по рождению тела, жадного и порочного. Борюсь с ним, враждую с собой, тоскующей и безрадостной. Преодолеваю сумрак в душе, разгоняю тучи над головой, придумывая сказочный мир, полный солнечного света, куда собираюсь поселить свою душу, отбив её у всего земного, что пленяет меня сегодня и царит надо мной. Это и есть мой путь. Это и есть оправдание моей прозы…
Просто пытаюсь выжить и не свихнуться от невозможности сделать свою жизнь яркой и насыщенной, не нарушая при этом заповедей. Пытаюсь перенастроить вложенный в меня инструмент на то, чтобы испытывать радость совсем по другому поводу. Питаться не чувствами, не страстями, насыщаться не эмоциями, а отсутствием всего этого в себе. Умиротворение и чистая радость приятия тишины в сердце. Покой в душе. Ощущать свет незримый каждой клеточкой, каждой своей стрункой…
Каким совершенным должно быть естество при этом, дабы обрести такой дар.
Человек испрямляется любовью к ближнему.
Любила я в жизни более, чем достаточно. Но это была любовь страстная, искушающая и изматывающая. Жертвовала покоем, гонялась за химерами. Но и жертвенность была скорее одержимостью, чем истинным служением любимому. Настоящую любовь обретаю лишь теперь, когда усилием воли закрываю в себе распахнутые навстречу всем сквозящим ветрам ворота своей души. Когда ограничиваю себя в страстном чувствовании. Когда взвешиваю каждую эмоцию – эта имеет право выплеснуться наружу, а эта не вправе укореняться в моей душе. Контроль и выдержка. Когда это используется для обретения власти над людьми – это грех, когда для власти над собой – это воспитание себя в духе смирения…
Мне легко сегодня говорить об этом. Давно не была искушаема. Отстранилась от людей, поэтому легко блюсти душевную чистоту. Слишком мало соблазнов. Обретаемое целомудрие дает силы принимать жизнь такой, как она есть, и не роптать по поводу своего в ней безучастия. Всё тихо в моем королевстве, пока его не тревожит буря. Все бури привлекаемы моим несовершенством. Пока в уединении, мне легко владеть собой и ограничивать себя в делании неправедных шагов. Но стоит приблизиться к опасной черте, тут же сотни голосов внутри начинают оправдывать дальнейшее движение в дебри порока. Плоть – вечно голодное животное, душа, не вкусившая плодов благочестия, алчет легкодоступных радостей бытия. Делаю шаг… и сумерки в моей душе сгущаются и становятся непрогляднее. Свет, погашенный похотью и жадностью до земных яств. Я много видела услаждающего плоть и душу. Я отравлена внутри этим знанием. Моё целомудрие изъедено червями порока. Моя плоть изгажена вторжениями вражеской похоти.
Меня так мало осталось для спасения. Крохотная частичка, знающая, что есть свет там, над непроглядностью сгустившейся над моей головой тьмы.
Ничто на земле не сравнимо с этим светом, ни одно из пережитых мною чувств к земному существу не сравнимо с тягой воссоединиться с покинувшим меня сыном. Он с Богом. Нет сомнения, что это так. Он определил мне направление и приоритеты среди всех земных моих чувств. Понадобился год, чтобы окончательно избавиться от болезненной привязки к своим фантазиям. У меня нет иной цели, кроме как достичь тех чертогов, где обитает мой Ангел. Не знаю, где. Учусь, вслушиваюсь, усмиряю в себе все остальные голоса, чтобы услышать этот единственно истинный зов – зов ушедшего Туда.
Говорят, самая сильная и неодолимая тяга в человеке – это тяга к смерти. Преодоление себя – путь в бессмертие. Так сложно обрести веру, исповедуя радости земного бытия. И так легко радоваться бытию, обретя веру…
Хотелось бы на этом завершить сегодняшние записи. Много сказала. Не знаю, оправдано ли моё многословие. Оно сродни рытью канала, дабы направить течение реки внутренних устремлений в нужное мне русло намерения. Я намереваюсь посвятить оставшиеся мне дни праведности. Этого легко хотеть, когда прячешь нос от ветров и бурь в своем жилище. Жизнь кончается не завтра. Могу оступиться и соскользнуть в пропасть. Пусть сегодняшние строчки помогут мне в дальнейшем обрести твердую почву под ногами. Вдохновят на новый виток борьбы с падшим естеством во мне. Пусть сегодняшние слова служат путеводителем по узкой тропинке от тьмы к свету…
Мне предстоит возвращение к своей десятой и прочим оставшимся тетрадкам. Там всё живое и страстное. Отрицающее меня сегодняшнюю. Я боюсь всплеском собственных вчерашних эмоций, запечатанных рукописями, вызвать новый взрыв протеста в себе. Боюсь возродить похороненных демонов. Не написать не могу. Это есть, это может попасть в чьи-то руки и быть неверно использовано. Я смогу обезопасить собственные рукописи той поры, вторично пропустив написанное через себя. Меняю мало, отсеивать – нет надобности. Всё, что происходило тогда в душе, описано точно и корректировки не требует. Но тогда заглушался один-единственный голос, голос совести. Игнорировала его. Уничтожала в себе. Теперь, возвращаясь к написанному ранее, вплетаю и эту ниточку. Тогда хотела вырваться и отметала от себя всё, что этому мешало. Но это что-то было настолько сильно, что заставило меня смириться. Значит, сегодня оно имеет право жить на тех страницах, как было живо тогда, когда грохот моих орудий заглушал ангельское пение…
Всё, страхи высказала. Тропинку для возвращения проложила. Можно приступать к прошлому…
Тетрадь 10. «Записки ссыкухи»(продолжение). 2005.
7 декабря.
Живенько так смотрюсь для умирающей…
Скандалы замирают, едва зародившись. Всё-таки научились с мужем ладить друг с другом за столько лет. Он умело обходит острые углы, которые наставляю у него на пути. Я легко перехожу от гнева к подлизыванию. В конце концов, не так уж мне с ним и плохо. Надеюсь, всё-таки удастся удержать себя в семье. Мне и так дают столько свободы, сколько осмеливаюсь взять. Научиться лишь защищать свою территорию, где могла бы сполна насладиться этой свободой. Место уединения, где вольна была бы распоряжаться собой на свое усмотрение. Мысль об автономном, хотя бы на время, существовании должна стать наконец реальностью, иначе мои уходы, бегства, путешествия в одиночестве не прекратятся.
Удержаться в семье… удержать себя возле Гены… Кого я обманываю?! Кому зубы заговариваю? Ушла, разъехалась, сбежала! Да я только и жду подходящего момента, чтобы испариться из его жизни безвозвратно. «Я боюсь, что ты встретишь человека, который ответит тебе на твои чувства, и тогда мне тебя не удержать. Я знаю, как ты умеешь добиваться», - да, Гена, да! Никакая сила не удержит меня тогда возле тебя. И я молюсь, чтоб это случилось. И чтобы возле тебя в этот миг была душа, способная «утешить тебя в этом горе». Потратить столько сил и времени, чтобы приучить его к мысли о том, что всё в этом мире конечно, и моё пребывание рядом подходит к завершающему этапу, и остаться?!! И не попытаться даже хоть что-то изменить в своей жизни? Стоило ли вообще что-то затевать в таком случае. Этот роман с Мишелем… столько вложить душевных сил и эмоционального подъема, энтузиазма и энергии. Да, он сдался и отступил, но я-то нет! Я влюбилась в собственную одержимость идеей вырваться из тесных тисков обыденности. Неважно, под каким флагом – жажда ли самоопределения и самоутверждения, любовь ли к мужчине. С влюбленностью проще. Эта страсть – пушечное ядро. Поджигаешь порох, и тебя выносит так далеко за пределы привычного мира, что не хочется возвращаться. Неудача с Мишей раззадорила и наполнила новой энергией – я докажу всем, что могу взлететь в одиночестве, и не только взлететь, но и поднять на своих крыльях любого, кого захочу себе в избранники. Достойнейшего? Я сделаю его достойнейшим. Главное, он должен любить меня. Но и это смогу смастерить собственными руками. Для себя. Этот полет тоже – для себя. Никому не давать власти над собой. Не стать игрушкой в руках судьбы. И слушать своё сердце. Искать свою дорогу. Вовремя соскакивая с тропы, ведущей вникуда, пытающейся сбить с истинного пути.
Нет случайных встреч. Нет проходящих знакомств. Всё знаково, всё для чего-то, всё происходит с тем, чтобы чему-то научить или что-то подправить. Нельзя одеть шоры и пробежать сквозь жизнь, не делая остановок в пути. Думать, взвешивать каждый свой шаг. Жить в осознании и ответственности за всё происходящее вокруг. И не сойти с ума от бремени этой ответственности. Путешествие длиною в жизнь, так хочется испытывать радость, а не боль от каждого сделанного шага. Если, живя, страдаю и проклинаю свою жизнь, значит, это не моя дорога. А если это мой крест? Но свой крест, если он твой, будешь нести смиренно. И это смирение в радость. Но чем оправдать страдание? И где тот источник, откуда черпаются силы на смирение? Ищу себя, своё место, пытаюсь нащупать свою дорогу. Избавиться от боли. Ненависти, злобе, отчаянию, унынию и тоске не место в моей жизни. Если только это – моя жизнь…
* * *
Все время говорю с В. Не могу остановить свой монолог.
Мне уже неважно, читает он мои тетради или держит запертыми на ключ в чужой квартире. Это теперь не имеет для меня значения. Даже лучше, если не проявит любопытства. Уехала, набираюсь сил для дальнейшей борьбы за его душу с ним самим. Быть в этой борьбе для него не до конца понятым противником. Пусть у меня останется какой-то шанс. Хоть какое-то поле для битвы. А растопить можно любое сердце. Развести под его сердцем костер и ждать. Дневники – тяжелая артиллерия. Письма – укусы уязвленного самолюбия. Вряд ли он понял из них, кто я. Почувствовал дыхание. Можно быть далеко, но рядом. Не напоминать о себе, но стать наваждением. Любить, но дать ему возможность жить. Жить без меня. Устраивать свою жизнь по-своему, встречаться с теми, с кем связываются его фантазии, любить тех, к кому иллюзорными посулами счастья привлекается взор. Оттого, что буду рядом, ничего не выиграю и не добьюсь, его расположение будет умаляться, а я, ещё сильнее привязываясь страхом потерять остатки его симпатии, буду совершать одну ошибку за другой, хватаясь за всё утончающуюся нить. Отойти. Набраться сил и мужества сказать себе «стоп» и удалиться из его жизни. Эту крепость я не взяла ни наскоком, ни осадой. Сегодня мне хватило бы его дружеского расположения ко мне. Чтобы, глядя на меня со стороны, из-за борта корабля, где не мне царить и править набранной им командой, он ощущал легкое покалывание в области сердца. Ошибся. Упустил шанс… Это уже не его Ассоль. Хотя и ждала его парусов всю свою жизнь… Но это самообман. Я ещё не способна удержать себя в бухте дружбы.
* * *
По боку день. 10 декабря. Через одиннадцать минут новые сутки.
Впадаю в летаргию.
Зарекалась звонить кому бы то ни было, кроме детей, сегодня не выдержала.
Три часа, вынужденно проведенные в обществе грохочущего телевизора. Деваться некуда. Пытаюсь читать, звуки заглушают мысли. Решаю отложить чтение и составить компанию мужу, внимающему всей галиматье, несущейся с экрана. Куда там! Срываюсь. Протест, отчаянное: «Вы все воруете моё драгоценное время!» И опять за книгу. Если не писать – это оказалось почти неосуществимым, всё время занята или лечением, или досугом, навязываемым мне мужем, - то хотя бы читать. Но погрузиться в книгу, когда с экрана несутся захлебывающиеся вопли пародиста, голосом звезды взывающего: «Ты меня не буди!» - тоже не удается. Мстительно мечтаю о ночи. Отыграюсь на страницах за поруганный покой. Что мне стоит не поспать пару ночей – доберу на процедурах. Из-за перегородок довольно часто слышен сап и храп оздоравливающихся, вот и присоединюсь завтра к этому хору. А пока две чашки кофе, бутерброд, коктейль – водка со «швепсом» - и на всю ночь.
Нарушила запрет на телефонные звонки. Позвонила. Элен не ожидала, говорит, только-только тебя с мамой вспоминали. Спрашивает, не звонила ли ты. Отвечаю, скорее всего, позвонит не раньше двадцать второго. И вдруг такая неожиданность. Обрушиваюсь на неё всеми печалями своего здесь пребывания. Борьба с собой, которую я постепенно проигрываю, сидя здесь, в уединении, вдали от тревожащего мою душу, мира. Успокоиться не получается. Моё затворничество видится мне отречением от жизни, какую себе придумывала и создавала. Не жизнь – фейерверк. И вот, порох кончается – огни гаснут. Запах гари в воздухе и след пожарища на небесах.
«Мы бурно проживаем мгновения, чтобы потом жить воспоминаниями об этих мгновениях жизни», - вторит мне бульварный журнал. Зачем был этот «праздник», как не для того, чтобы после в тиши и покое посмаковать его детали. Не перенеси я в себе эту страсть жить в страсть к писательству, давно ушла бы с подмостков жизни. Наела бы жирную задницу, обморщинила лицо, завела химией локон в седеющей голове и довольной тушей улеглась бы рядом со своим бессменным спутником, заткнув себе рот и умерив бег мыслей. Впрочем, необходимость думать отпала бы на первых этапах наедания тучных телес. Что-то в семейной жизни сложилось не так, не заладилось с первых дней, помешало расслабиться и отдаться воле размеренного её течения. Неустроенность, невостребованность, неудовлетворенность – всё это заставило быть настороже и на взводе, в готовности сгруппироваться и выпрыгнуть за борт при первых признаках близости твердой земли. Каждое мгновение ждала, вот-вот явится нечто или некто – знак, человек, событие, не знаю что, но оно обязательно будет узнано мною, и я буду готова к этому прыжку, готова к бегству. Потому быть в форме, хорошей спортивной форме. Всегда начеку, всегда при полном снаряжении. К какому бою готовила себя? Приходили вестники перемен и гонцы с полей чужих сражений. Не доверяла их рассказам и своим чувствам, борясь нещадно с первыми порывами отдаться влекущей силе новых ощущений. Жестокое сражение с собой. Надо было выдержать, не принять ложного направления. Это всё ещё не моя жизнь. Разум подвергал тщательнейшему анализу чувства и отвергал порывы души. Расчленение чувства на составляющие, искоренение его из самых задворков ноющего естества. Это всё лишь предвестники ожидаемой мною Большой Любви, миражи, порожденные моей огромной жаждой быть любимой. Ты лишь отвечаешь благодарностью на чье-то чувство, говорило во мне что-то и вынуждало отрекаться, отворачиваться от предтечей моего счастья. Я расправлялась с собой, одерживала победу над искушением, увенчивала свою грудь очередной медалью «за стойкость» и водружала очередной крест над похороненным чувством. И вновь пустота и ожидание. Как мало остается жизни после таких побед.
Звоню Элен. Мне говорить не о чём. Она дошла во мне до грани, за которую переступать не хочет. Принимала меня, но остановилась. Дальше – разрушение. Она, с таким интересом наблюдавшая за мной до сих пор, предчувствует, дальше – пустота, отречение от всего того, что ей небезразлично. Мой муж – идеал и икона для многих знающих его людей. Они внимают внешнему. Я живу с тем, что внутри. И мне очень с этим скучно. Моя душа похищена чувствами к другому человеку, я странствую по чужим землям и увлекаема дальними странами. Мне неинтересно упиваться бесхитростностью и добротой мужа. Сегодня я не в силах оценить это. Как не в силах скрыть раздражение, вызываемое его простым интересом к простым вещам. Когда-то это умиляло, но сегодня я устала от собственного притворства и игры. Его склонность к праздности, поверхностность в суждениях выводит меня из себя. Какой умной кажусь себе на его фоне, и от этого становится тошно – на кого трачу свою жизнь… Элен страшится нашего расставания с ним. Как убедить её принять мою сторону?
Я перестала восхищаться мужчиной, который рядом. Раздражаюсь его сегодняшней участливостью ко мне и попытками произвести впечатление на других. Начитанность и глубина. Не верю. Не читал. Живу рядом, знаю, половина выдаваемого за свои мысли считано с моих слов. Когда-то это льстило. Сегодня – нет. Он способный ученик. Но тому, что он действительно знает, не я была учителем. Многие годы он служил материальному миру, пытаясь прокормить нашу большую семью, и учился премудростям этого мира. И в том достиг совершенства. Но всё, что могло дать ему глубину и вес в мире духовном, сузилось до тоненькой полосочки света сквозь плотные жалюзи мира служения тьме. Ими он отгородился от меня. Эта полосочка – его друг, батюшка, не давший ему раствориться в бренности мира. Он помогал мне, неоцененной собственным мужем, быть услышанной им, делая его свидетелем наших непростых противостояний во имя истины. Муж удивлялся, но принимал сказанное нами на веру, а после, перевранным и искалеченным, вворачивал где-нибудь цитатой, выдавая за собственную мысль. Молчаливо внимала, краснея и поражаясь способности говорить о непрочитанной книге чужими словами, выдавать услышанное ранее мнение об очередном модном произведении за собственный оригинальный взгляд. Мы пара, значит, всё на двоих, молчаливо соглашалась на его плагиаторское соавторство. Фальшь, игра на публику, как устала от этого всего.
Не хочу об этом.
Просто я разлюбила человека, с которым живу. Разлюбила давно и безнадежно для него и себя. Моё о нем мнение лишено беспристрастности. Я пристрастна. Очень пристрастна. Беспощадна и непримирима. Выискиваю недостатки с тем, чтобы оправдать собственное негодование. С тем, чтобы выбелить себя сегодня.
- Лена, я, как любая женщина в нашем обществе, абсолютно лишена выбора. И это гнетет меня.
Пойми меня. Прости, что не оправдываю ожиданий.
Здесь, в этой дыре, лишив себя всех внешних проникновений, всё больше прислушиваюсь к тому, что внутри меня, а там – безысходность.
- Я ничего не могу изменить в своем мире. Я заперта в нем долгами, обязательствами, своей материальной беспомощностью. У меня нет возможности для уединения, чтобы написать хотя бы строчку. Нет этих несчастных двух квадратных метров, где можно было бы запереться на ключ от всего мира и побыть наедине со своими тетрадями…
- Так вот над этим и надо работать… с Геной, - неожиданно обрывает она мою тираду.
Она права. Спешить с разрывом глупо. Он не принесет ни ожидаемой свободы, ни облегчения, лишь обременит заботами о хлебе насущном. И мысль «выжить» заглушит в моем сознании все остальные, столь лелеемые сегодня моим тщеславием оригинальные конструкции сознания. Выживание вообще может оказаться для меня неразрешимой задачей. Так огульно распорядиться всем, что имею сегодня? Да, похоже со стороны я кажусь слишком самонадеянной и глупой. Это не только моя жизнь. Помнить об этом. Моя жизнь и жизнь моих детей – неделимое целое. Обездолить их, лишив сначала отца, а после и всего того, что они благодаря ему имеют? Непростительное безрассудство, на которое не имею права.
Впрочем, есть ещё третий путь.
Уход из мира.
Я легко втягиваема в затворничество. Пока, в основном, только внешними обстоятельствами и лишь отчасти внутренними потребностями. Уединение спасительно умиротворяет и совсем не гнетет меня. Легко соглашаюсь не быть вообще, чем так болезненно соприкасаться с миром.
От Света пришли, к Свету должны вернуться. В своих материальных сущностях несем частичку первозданного Света, «искру Божью». Искрясь и переливаясь глубоко в душе, обжигает он надеждой сердце, одухотворяет плоть, увлекая её в движение вверх, к первоисточнику всего сущего на земле, или же поглощается материей, гасящей его страстями, увлекающими в круговорот желаний и удовлетворения потребностей тварного тела. Свет легко поглощается тьмой. Лишь согласиться на это…
Я стою посреди поля, где Силы Света и силы тьмы принимают бой.
Внутри меня сражаются желания, чувства, страсти, порождаемые земной моей природой, с силами, данными мне по рождению от Духа Святого в Таинстве Крещения – силами Истинной Любви и Веры. Стою посреди поля, в гуще сражения, но не могу понять, кто есть кто, все воины для меня сегодня в одинаковых одеждах. Моё сердце лишено ясности взора, оно замутнено и поколеблено, моя страстность заглушает разум, способный очистить око сердца и принять бой на праведной стороне. И всё же… я вижу плоды каждого из своих устремлений. И пока ещё способна различить, что есть добро, а что зло. Только набраться сил отвернуться от соблазняющего меня зла. От искушающего меня желания.
- Я оставляю поле брани. Не буду больше бороться за своё право любить и быть любимой. Мне так нужна была его любовь, но большего для него и для себя я сделать не могу. Уйти. Ничего больше не предпринимать. Набраться мужества, не заглядывая просительно в глаза, забрать свои тетради и убраться из его жизни навсегда. Я сделала свой выбор. Вернее, делаю его сейчас. Остаюсь там, где есть. Безучастная. Неудовлетворенная, но смирившаяся. Обреченная жить той жизнью, которую выбрала себе много лет назад. Сегодня это делаю с болью. Завтра испытаю чувство извращенного удовлетворения от этой боли. Она – моё спасение. Страдание – лекарство для души, и, если понимаешь, что это так, это не так мучительно. Изничтожу в себе всё чувственно-эмоциональное, привнесенное потребностями плоти, ради будущих радостей духовной жизни.
Останется ли во мне после этого Любовь? Не знаю. Посмотрим. Есть нечто, заставляющее меня сегодня согласиться с таким выбором.
Странно, борьба добра и зла во мне – противостояние любви и ненависти. Пусть не ненависть – неприятие. Победа Добра в таком видении – перерождение чувства неприязни к человеку, которого я обязана любить в силу земных и небесных, мы венчаны, законов в чувство любви и преданности. А победа зла – уход к человеку, которого я люблю сейчас, но которого любить не имею права, потому что встретила его тогда, когда место претендента на мою любовь уже занято. Задолго до встречи с ним и - навсегда.
Что за бред… Возненавидеть то, что любимо и тем искушает, и возлюбить то, что вызывает ненависть и лишено для меня привлекательности.
Искушает. Нет, уже не искушение…
Мы знакомы девять месяцев. Ни один из запретов нами не нарушен, ни одна из границ не перейдена. Слова, слова, слова. Мои слова, не его. Его первоначальный порыв. Безрассудный, страстный, опрометчивый, сметающий всё на своём пути. Я смешалась. Забилась в угол и наблюдала с недоумением. И вдруг вместо клокочущей бури, которой, казалось, не будет конца, полный штиль и ясное небо над головой. А мой герой опустился на дно и затих. И поток моих слов вдогонку – соблазняющих, искушающих, отчаянно взывающих – вернись, ответь, полюби, освободи меня из плена. Плен? Не плен, это моя жизнь: мои дети, выстраданный годами моего самоотречения муж. Иссушило, утратило смысл. Что-то сломалось внутри. Какое отчаяние заставляет искать опору в том, кто этой опорой быть невправе. Что же мне делать? Какой будет жизнь моя дальше?
Замерла. Не могу сделать никакого выбора. Могу только заставить себя никакого выбора не делать. Застыть. Окаменеть. Перестать чувствовать. Забыться.
Соглашаюсь.
Далее – летаргический сон…
* * *
Плохое освещение. Здесь люди расслабляются после процедур в своих палатах, а не насилуют собой компьютеры, создавая бессмертные строки. Урывками днем между уходами-приходами мужа. Не то. И всё-таки что-то двигается. На фоне взятых с собой плодов чужого гения - моя библиотечка тает на глазах – моя проза несовершенна. Оброненное ведущей «Школы злословия» в адрес одного из интервьюируемых авторов: «Он умнее того, что пишет», можно отнести ко многим подобным мне писакам. В жизни производят более благоприятное впечатление. Пока намерение высказаться не получает воплощения, многое прикрыто туманом недоговоренности. Написанная же строчка обнажает. Она может быть примитивной из-за неумения автора облечь свой внутренний мир в слово.
Пока свои попытки говорить оцениваю скромно. Мне не удается пробиться сквозь преграду на пути потока невыговоренного. Не обрел силу, чтобы проложить себе дорогу. Не подобрались нужные слова. Не сформировались в отчетливые силуэты мысли. Не решаюсь писать всё и так, как думаю. Нужна большая решимость. Нужна некая одержимость невысказанным. Внутри должно быть столько силы, чтобы смести неуверенность в собственном мастерстве – она придет. Неуверенность в завтрашнем дне? – он наступит и представит множество вариантов проживания в нем. И главное препятствие, у меня нет возможности писать. Не вытребовала её для себя у повседневности. Не убедила свой мир в том, что это не хобби, не пустое развлечение и не досужее баловство скучающей дамы.
И не получила воодушевляющего признания, кроме как «тараканы в голове», «возвращайся в семью», «займись, наконец, чем-нибудь» и т.п., от тех, кому посвящена моя «проза».
Публика ну-таки жаждет моих творений. Грустно. Мои первые читатели и критики, мои первые рецензенты, мои университеты.
Им хочется, чтобы я просто жила. Как все.
А я мечтаю… Живу в грезах. Тку иллюзии. Подменяю действительность своими ожиданиями от неё. А после, чтобы не забыть рисунок сотканного воображением полотна, сажусь и лихорадочно увековечиваю его орнамент в своих хрониках. Хрониках рождения чуда. Моего чуда. Чуда любви, жизни, встреч с ангелами света и тьмы. Сказки, которыми и в которых живу и спасаюсь от действительности. Пусть меня называют клоуном с чем-то там, неприлично выговорить, в голове. Раз это ещё кого-то веселит кроме меня, пусть живет. Суметь бы написать об этом всем так, как видится мне изнутри…
* * *
Ни с кем не знакомимся, удовлетворяясь обществом друг друга и пожилой пары, составляющей нам компанию за трапезой. Она учитель русской словесности, он – бывший партаппаратчик, с въевшимися привычками и повадками хозяина страны. Скрытое раздражение, прикрывающее усталость друг от друга. Мельком проскакивает – жили два года врозь, после опять сошлись, ради детей, внуков. Вместе легче, но укоренившаяся в душе неприязнь нет-нет прорывается резким словом, взглядом, полным презрения. Это она. Он, кажется, совсем не замечает её скрытых чувств. Привык играть на публику. Сегодня зрители мы с Геной. Печально. Неужели это неизбежное разрешение всех брачных союзов по прошествии совместно выстраданных лет. Не хочется. Хочется взрастить в себе этими годами любовь, а не неприязнь. Но как? Наши визави этому вряд ли обучат. Наблюдаю, слушаю. Она легко поступается в мелочах и частностях. «Это я возьму себе», - он резко тянет на себя тарелку с каким-то диетическим деликатесом. Она откладывает свою вилку в сторону и принимается за чай. Привыкла уступать. В главном: «Ты не хозяин моей жизни», - она уже победила его в себе. На каком изгибе жизни с мужчиной женщина ломается, в какой момент отключает его от своего сердца и перестает дарить ему свою любовь? Сколько обид, претензий, слез должно пройти через её душу, чтобы она сказала себе «стоп!», а дальше я буду жить не им и не ради него? Когда это происходит? Когда развеиваются иллюзии, что по-другому и быть-то не может. Не в мужчине женское счастье.
- Да пошёл ты! – вдруг в сердцах произносит наша соседка, резко отодвигает стул и выходит прочь из столовой.
Что произошло? С плохо скрываемым торжеством смотрю на своего мужа: «Я была права». Накануне возник спор.
- Это пример пары, где жена давно разлюбила и презирает своего мужа, - сказала я мужу, когда он, пытаясь настроить меня на преданность нашему браку, привел в пример счастливую пару напротив. – Да, они ездят по курортам вместе, она заботится о нем, прощает ему его бахвальство и высокомерие. Но она ни в грош его не ставит. Просто терпит и всё. Потому что уже не те годы, когда что-то можно и хочется изменить. Она упустила свой шанс.
- Ничего подобного. Очень милая пара, - не согласился Гена. – Ты переносишь на других свои бредовые идеи о якобы женской неприязни к своим мужьям.
- Никакой это не бред. Так и происходит. Женщина переключается на заботу о детях, о доме и привыкает не чувствовать себя несчастной, оттого что больше не любит мужчину. А мужа просто терпит, потому что думает, что от перемены мужа мало что изменится. Брак удобен мужчине, он снимает с него нудную обязанность заботиться о себе. А женщина ищет какого-то проявления чувств, заботы, помощи, но редко когда получает хотя бы благодарное слово. Вот и уходят все чувства. Кошмар дожиться до такого, чтобы сидеть и ждать, кто первым сдастся и уйдет из мира, чтобы освободить от себя своего друга по жизни.
- Тебя послушать, все семейные пары только и ненавидят, только и дожидаются смерти друг друга.
- Такое впечатление. За редким исключением.
- Ерунда. Ты видишь сквозь призму собственных ощущений. Хочешь оправдать своё нежелание жить в семье, поэтому подводишь под одну гребенку всех. Не желаешь замечать хорошего.
- Я вообще-то говорила только за женскую половину брака. Женщине приходится во многом себе отказывать, идти на уступки, подавлять свои потребности. Она большим жертвует, и это не проходит бесследно. Накапливается раздражение. Если не встречает понимания и поддержки, озлобляется против своего мужчины и, в конце концов, против всех мужчин на свете. Женщине трудно преодолеть страх перед последующим замужеством. Она понимает, что любое замужество – это ярмо. С кучей обязанностей и минимумом эмоциональной отдачи в ответ. Мужчина идет на брак трудно лишь первый раз – боится ответственности, а побывав, уже не страшится. Понимает, ответственность – это ходи на работу и приноси копейку в дом, а остальное все на женщине. Работа для мужчины - это клуб по интересам, где он реализует свой потенциал, рисуется перед другими самцами, пудрит мозги дамам и барышням в поиске. Это не домашняя рутина.
- Ну и что ты предлагаешь? Отменить институт брака?
- Я предлагаю не забывать, что напротив тебя живой человек, которому необходимы твои поддержка, участие, забота. Необходимы твои добрые эмоции. Что даже если этот человек – твоя жена, с ней надо жить. То есть общаться, проявлять свои чувства не швырянием заработанного в лицо, а добрым словом. Что надо говорить ей о своей любви. Надо интересоваться, почему она грустит. Надо дарить подарки и почаще целовать и прижимать к себе. Если это не сделаешь ты, это, в конце концов, сделает кто-то другой. Только ни ей, ни тебе от этого лучше не станет.
- Так просто. Тогда все давно были бы счастливы.
- Просто… Только мало кто из мужчин ведёт себя так, считая такое проявление чувств к своей женщине слабостью. Заставляет её страдать из-за того, что в мужской манере прикрывать свою уязвимость черствостью, женщина прочитывает безразличие и нелюбовь к себе. Поэтому озлобляется и перестает любить в ответ. А мужчина находит другую женщину с наполненным эмоциональным резервуаром и вампирит следующую жертву до тех пор, пока и та не истощится.
- Прямо злодеи мы какие-то.
- Не злодеи. Просто мы очень разные. Женщина работает на отдачу, мужчина на прием. Хотя, наверное, бывает и наоборот. В зависимости, кто находится под влиянием страстной привязанности к партнеру. Да, наверное, так будет точнее. Кто сильнее любит, тот больше страдает от кажущейся неразделенности чувств и неблагодарности партнера.
* * *
Геша Кот осторожно, не больше раза в три дня напоминает о себе смсками. Одиноко ему, сердешному, в больнице. Взять и примчаться. Было бы впечатляюще. Но дальше мечтаний вряд ли двинусь. Ограничиваюсь сдержанными смсками с телефона мужа в ответ.
* * *
Даю Элен телефон В.: «У него не прочитанная тобой оранжевая тетрадка. Будешь в Киеве, предлог познакомиться наконец с героем моего романа». – «Очень хотелось бы увидеть человека, поразившего твое воображение». – «Поверь, ничего особенного для стороннего глаза. Всё ценного в нем – это я, каким себе его создала». – «И всё-таки… Столько чувств. Столько страсти… Я поражаюсь вам. Не проще было бы переспать наконец и не мучиться?!» - «А чем потом жить? А писать о чем?» - «Об этом и писать» - «Об этом не писать, этим потом жить надо. А жить нам с ним некуда. Разные у нас жизни. Непересекающиеся…»
* * *
2 часа 40 минут. А ну спать, красавица!
11 декабря.
Смирение – когда перестаешь ненавидеть то, что делает тебя несвободной.
Женское смирение – когда тихо ненавидящая свою каждодневность и тех, кто её в этой каждодневности сковывает рядом старых и всё прибавляющихся обязанностей, женщина научается игнорировать чувства внутри себя, перестает к ним прислушиваться, живет лишь тем, что на поверхности, и отдается долгу, заглушая голос своих потребностей.
Когда есть любовь, это не так болезненно.
Когда любовь проходит, жизнь превращается в пытку.
Потому так много нас в церкви. Что может поддержать разуверившуюся в возможности счастья душу женщины? – вера в то, что она любима. Женщина вынуждена отказывать себе в любви человеческой и приходит в Церковь за Любовью Божьей.
* * *
Муж ушел бродить по аллеям Трускавецкого парка. От того, чтобы составить ему компанию, отказалась. Осталась в одиночестве. Пытаюсь читать. Писать не хочется. Всё время приходится прислушиваться к шагам за дверью, чтобы не быть застигнутой врасплох. И всё равно попадаюсь. И полет на крыльях вдохновения завершается бесславным падением с высоты на камни. Трудно потом соскребывать разметавшиеся по гальке мозги…
Обеденный час. Перегруженные съеденным, запираемся в номере. Муж, выговаривает мне за надпитую ночью без его участия водку. Я взвихряла вдохновение. Сегодня он наливает в стакан оставшееся и присаживается за журнальный столик трапезничать. По номеру удушливые миазмы гуцульской копченой грудинки. И всё это на столе, где я тку узорчатую канву своей жизни. Какое вдохновение! О чем речь! Жду, когда покончит с водкой и уляжется спать. Сколько можно набивать себя едой. Гашу неприязнь, уткнувшись в книгу. Не читается. Да, вот улегся рядом. Двадцать, тридцать, сорок секунд – слышится ровный сап – готов! Спит. Сколько параллельных своей жизней прожила, пока он спал! Теперь моё время. Поднимаюсь. Писать? Не получится. Впрочем, чтение тоже не очень-то удается. Нравится язык, сам сюжет – читаю «Петера Каменцинда» Г.Гессе – поэтично и созвучно внутренним ощущениям. То порхаю по страницам, то, откликнувшись на что-то, забываюсь и надолго погружаюсь в грёзы, теряясь в пространстве собственных переживаний, накрываясь мраком тоски и безысходности.
Не могу читать. Внутри нет покоя. Чем больше сижу здесь, тем мучительнее и острее осознаю свое одиночество.
Обречена нести крест своей нелюбви к мужу и нелюбви ко мне В. И тот и другой одновременно. Я предпочла бы избавиться хотя бы от одного из них. Но, похоже, на небесах решили по-другому. Двойное страдание мне под силу. Значит, развязаться с этим мне самой. Утешаюсь грустными мыслями – они мне помогут разлюбить моего героя – сделают больно, но тем и помогут. Он не одинок. Не может быть одинок. Его внезапное охлаждение ко мне, конечно же, связано с новым чувством. Он не один. Конечно же, не один. У него кто-то появился, и он начал тяготиться моими чувствами. Смешно, я ведь совершенно не мешаю ему жить. Меня почти нет в его жизни. Редкий звонок и встреча невзначай. Или он тяготится ответственностью за разбуженные им во мне чувства? Дурачок. Я сама себя вымучиваю ими. Мне просто нравится быть страдающим гением пера. О как сказала о себе. Надо увековечить. О чем я… Я люблю его. Бред. Как можно было полюбить творение своего воображения. Оказывается, вполне. Ничего не могу изменить в своих чувствах к нему. Если бы он знал, если бы только смог оценить. Он никогда бы со мной не расстался. Наверное, так говорят все влюбленные женщины. Но я не все! Я воспеваю свое страдание. Воспеваю его и утешаюсь надеждами на несбыточное счастье. Не хочу ничего знать о его сегодняшнем увлечении. Ничего! Да, чувствую её. Чувствую, что она похитила сердце моего возлюбленного, но насколько её любви хватит?! А мне имя – Вечность. Я дождусь его… А что же муж? Куда мне его-то сердешного деть, он-то чем заслужил нелюбовь мою? Заслужил… А что он сделал для того, чтобы я его не разлюбила? Он хотя бы раз за все семнадцать лет взглянул на меня ласково? Хотя бы раз пожалел меня? Цветочка паршивого и того не дождалась. Раз в году цветы приносил и то – со своего дня рождения от благодарных сотрудников. И я должна убиваться сейчас, что не люблю его, что заставляю его страдать? Да я не хочу его больше любить. Слишком много боли. А мой герой? Разве он не такой же? Вся моя любовь – миф, придумываю, мечтаю, воображаю, как могло бы быть. Так ведь это я за него в своих грёзах себя ласкаю и люблю, а от него что? Есть другая у него? Не волнует. Я поборю в себе и одного и другого. Справлюсь. Одолею… Где ж силы-то взять, Господи, чтоб продраться сквозь эти тернии? Живу средь двух огней в себе. Огнь страстный и огнь сжигающий. Губительные оба. Выжить бы. Не опалить бы себя. Не сжечь все вокруг. Что ты мне готовишь, жизнь?
* * *
В разговоре с Элен неожиданно произнеслось «мне только отбыть этот срок». Жутко прозвучало. Отбываю срок. Да, моё здесь пребывание сродни заключению в одиночке. Перенастроить себя на иное. Пусть это будет добровольным уединением, погружением в себя. Мне надо разобраться в себе.
- Чудовищно слышать от тебя такое, - скорбит вместе со мной подружка, - так ужасно, когда отношения с близким человеком превращаются в муку.
Одиннадцать дней промелькнули, почти ничего не изменив в моих ощущениях. Не укрепили, не успокоили. Одиночество не спасает, не смиряет с неизбежным. Что-то яростно противится смирению. Наверное, я очень в глубине уповаю на возможность счастливой жизни с другим человеком. Бессмысленно продолжать борьбу с собой, когда сердце продолжает надеяться и верить. Остается ждать. Ждать, когда само все образуется и станет на свои места. Пока же распаляюсь фантазиями, утешаюсь воспоминаниями, воодушевляюсь собственной слепотой и нежеланием замечать очевидного. Его первый порыв случаен и немотивирован. Поддался эмоциональному всплеску. Взметнулся, взлетел, выплеснулся и затих. Настоящих чувств, таких, чтобы захотелось уйти в глубину, я у него не вызвала. Потому легко отступил. И я начала их себе придумывать. Жаль было расставаться, не зацепив по-серьезному. Надо ведь наизнанку вывернуть. Придумала себе в утешение взаимность, наполнила обычную симпатию жаром собственного сердца. Начала любить себя саму от его имени, присвоив себе право распоряжаться движениями его души. Увлеклась. Обманываю себя. Злоупотребляю собственным доверием. Отдаюсь его влечению, которое безмерно мною преувеличено. И отвечаю, отвечаю, отвечаю. Я проживаю вместо него его жизнь со мной и ещё смею удивляться, что он бежит от меня? Я бес, пытающийся вселиться в его душу. Бес одержимости и неистовости. И всё это я, а не он. Я пытаюсь любить себя, вселившись в него. Он изгонит меня. Или смирится. Но это не его любовь ко мне. Я всё придумала. Писать. Лучше буду писать. Тогда у него будет выбор. Прочесть и поверить. Или, поверив, отречься от меня.
Ничегошеньки в ответ. Безмолвен. Безответен. Лишь жалкие крохи хлеба, выброшенные в окно. Подхватываю на лету и чирикаю, чирикаю благодарно. Разливаюсь и переполняю его жизнь собой. Нам и не надо видеться. Мою любовь горячим дыханием в затылок он чувствует на расстоянии и тяготится ею. Сколько же крох надо склевать, чтобы одуматься, прозреть, успокоиться. Сколько держать себя в неведении отсутствием трезвого разумения, чтобы понять, что меня унижают, пренебрегая и отмахиваясь от моей любви? Слепа. Безрассудна. Горяча. Страстна. Больна… Да, больна…
Унижение?!
Разве любовь может унизить? Я возвышаю его своим чувством. Но бескорыстна ли я в этом?
Прислушаться… нет, не бескорыстна. Возвышаю в надежде на скорое вознаграждение. Значит, всё ради какой-то иллюзорной награды. Быть с ним – награда. Этого хочу? Уже была в браке. Семнадцать лет безответности. Из всех мужчин, добивавшихся расположения, выбрать единственного, кому была безразлична. Так, дружеское участие, не более того. И что? Счастлива? На что напрашиваюсь сейчас? На ещё одну пытку безразличием и одиночеством? Семнадцать лет тоски. Неужели мало, чтобы стать мудрее и не входить более во врата царства взаимных претензий, порожденных ошибкой первого шага. Никогда больше не буду добиваться любви человека, который тяготится моей любовью. Уступаю это другим, в ком есть душевные силы страдать и соглашаться на вторые роли. Сегодня я - прима. Не хочу больше любить того, кто не любит меня. Не хочу больше любить Вас, Владимир, любовью униженного существа. Выпускаю себя из этой клети и освобождаю Вас от ответственности за мою страдающую душу. Она выправится. Найдет свою дорогу. Исполнит свое предназначение и будет счастлива. Или хотя бы утешится. И ни одному гвоздю не войти больше в мою плоть, чтобы облечь на новые страдания. Если с Вами я плачу, если сердце мое кровоточит, а душа переполнена темных мыслей, значит, ошиблась и иду не своей дорогой, а значит, имею право и должна свернуть, изменить направление, чтобы больше никому не причинять боли. Нить, протянутая над пропастью. Я сумею пройти по ней. И да воссияет Свет над моей головой, и да достанет мне силы в руках, сжимающих шест самопознания, помогающий держать равновесие в моем запутанном мире. Буду познавать себя, и в этом дойду до конца. И ни одна из земных привязанностей не собьет меня и не заставит свернуть с выбранного пути.
* * *
Воин Света не предается унынию долго. Он только собирается с силами, чтобы вступить в новую схватку с силами зла…
* * *
Герман Гессе. «Петер Каменцинд».
«Без особого сожаления чувствовал я, как отделяется от меня молодость и близится пора зрелости, когда обретаешь способность рассматривать жизнь как короткий переход, а себя самого как странника, чьи пути и чьё исчезновение не прибавят в этом мире ни радости, ни печали. Ты стараешься не терять из вида свою жизненную цель, лелеешь свою заветную мечту, но уже не кажешься себе чем-то незаменимым в этой жизни и все чаще позволяешь себе передышку в пути, не мучаясь более угрызениями совести о несостоявшемся дневном марше, ложишься в траву, насвистываешь незатейливую песенку и радуешься прелести бытия без всяких задних мыслей»…
.
* * *
Обрести душевный покой и тоже утешиться своей жизнью. Простой. Без чувства вины за неучастие в «дневном марше»…
Далее оттуда же….
* * *
«Раньше я полагал, что это, верно, особое наслаждение – быть любимым, не отвечая взаимностью. Теперь же я узнал, как мучительно неловко бывает перед лицом предлагаемой любви, которая не рождает ответного чувства»…
.
* * *
«…Что же означала эта моя жизнь, для чего через мой сердце прошло столько радости и боли? Для чего я так долго был мучим жаждой истинного и прекрасного, если жажда эта до сих пор не утолена? Зачем я, одержимый упрямством, обливаясь слезами, терпел муки неразделенной любви к тем вожделенным красавицам, я, которого сегодня вновь душат стыд и слезы об очередной несчастной любви? И зачем этот непостижимый Бог вложил мне в сердце пылающий угль неукротимой жажды любви, если сам же уготовил мне жребий одинокого и нелюбимого затворника?»…
.
* * *
Чья рука управляла мной, когда я подбирала себе литературу в своё затворничество? Чей непостижимый промысел?
.
* * *
«…Нет на свете ничего более возвышенного и отрадного, нежели бессловесная, неутолимая, бесстрастная любовь, и самое заветное желание мое заключается в том, чтобы хоть кто-нибудь из читающих эти строки – будь то всего лишь двое или даже один – начал бы, благодаря мне, постигать это чистое и благословенное искусство. Иные владеют им от рождения и проносят его через всю жизнь, сами того не сознавая; это избранники Божии, слуги добра, взрослые, сумевшие остаться детьми. Иные постигли его в тяжелых страданиях – доводилось ли вам когда-нибудь видеть калек или обездоленных нищих с мудрыми, тихими, сияющими глазами? Если вам не угодно слушать меня и мои речи, ступайте к ним, в которых бескорыстная любовь победила и просветлила страдания»…
.
* * *
«… Бесплодны и утомительны были вечные раздумья о причинах моей тоски и моего неумения жить. У меня отнюдь не было ощущения, будто я уже отцвел и засох и ни на что больше не гожусь; напротив, я полон был глухих порывов и верил, что и мне суждено в заветный час создать нечто глубокое и доброе и силой вырвать у неприступной жизни хотя бы горсть счастья. Но наступит ли он когда-нибудь, этот заветный час? С горечью думал я о тех современных нервных господах, которые понукают сами себя, изобретают тысячи способов, чтобы подвигнуть себя к творчеству, в то время как во мне давно томятся без дела могучие силы. Я мужественно искал ответа на вопрос, что же это за недуг или демон поселился в моем несокрушимом теле и тяжело гнетет слабеющую, задыхающуюся душу. При этом я ещё странным образом склонен был считать себя экстраординарным, в какой-то мере отделенным судьбой человеком, страдания которого никто не знает, не понимает и никогда не разделит. В этом и заключается проклятье тоски – что она делает человека не только больным, но также близоруким и самонадеянным, а то и чванливым. Он тут же уподобляется в собственных глазах пошлому гейневскому Атланту, приявшему на плечи все боли и загадки мира, как-будто тысячи других людей не претерпевают те же муки и не блуждают в том же лабиринте…»
.
* * *
«…Зачем? Для чего? О Господи, неужели же все это игра, случай, нарисованная картина? Разве я не боролся, не мучился, вожделея духа, дружбы, красоты, истины и любви? Разве не дымится во мне до сих пор горячий источник тоски и любви? И всё это никому не нужно, всё зря, всё мне на муку!..»
.
* * *
«… Смерть, суровая и могущественная, была в то же время подобна ласковой матери, возвращающей заблудшее чадо своё под родительский кров.
Я вновь вспомнил вдруг, что смерть – наша умная и добрая сестра, которая знает заветный час и которой мы можем довериться в своем ожидании. Я начал также понимать, что боль, разочарование и тоска посылаются нам не для того, чтобы сломать наш дух, лишить нас ценности и достоинства, а для того, чтобы преобразить нас и приблизить нашу зрелость»…
.
* * *
«…Любовь существует вовсе не для того, чтобы делать нас счастливыми… она существует для того, чтобы показать нам, как сильны мы можем быть в страданиях и тяготах бытия…»
.
* * *
«…лишь у немногих замечал я признаки потребности без всякой видимой цели созидать самого себя и выяснить свои личные отношения с временем и вечностью…»
.
* * *
«…возмущала и одновременно расслабляла нахальная бесцеремонность, с какою примитивная, повседневная жизнь ежечасно заявляла о своих правах и пожирала тот избыток молодых сил и бодрости, который я привез с собой…»
.
* * *
«… мне всё сильнее верилось, что это возможно и даже легко – примирившись с судьбой, ещё успеть отведать того или иного лакомства на пиру жизни…»
12 декабря. Ночь на 13-е.
Быстро садится зрение, устают глаза, начинает побаливать от напряжения голова. Читается, но устаю. Внушаю себе, что ещё могу обходиться без очков, хотя вижу всё хуже. «Девушка, не обманывайте себя, купите очки». Не сдамся так легко. Поборюсь за иллюзию молодости.
Дочитала Гессе, сразу схватилась за своего любимчика Миллера. «Плексус», вторая часть трилогии. Тут же вовлеклась в фонтанирующее эмоциями действо. Ярко, сочно, вкусно, оглушительно, фейерверк безумных идей фантастического мира. Устала. Пресытилась.
- Почитай мне что-нибудь, - прижимаюсь к теплому бочку мужа. У него в руках «Евангелие от Иоанна».
Под умиротворяющее воркование его баритона успокаиваюсь. Так хорошо. Так покойно. Складываю оружие. Не хочется борьбы, хочется мира. Перед тем у Миллера тоже наткнулась на слова из Писания. Он цитировал «Руфь» и «Откровения». Слова жгли и распаляли чувства, взывая к самым сокровенным глубинам естества, где я пытаюсь похоронить свои страсти, и, призванные примирять дух и плоть, усмирять непокорство души, лишь распаляли её ещё больше, возбуждали моё и без того больное воображение. Слова, прочитанные Геной, напитали покоем, благостью, верой, что у меня все получится. Я найду в себе силы вернуться в мир, где, чтобы быть собой, не надо приносить в жертву то, что было некогда смыслом всей твоей жизни. Я почувствовала, что смогу совместить в себе любовь к ближнему с любовью к себе. Мне не надо было отказываться от помощи Бога и уповать на собственные силы. Он всегда был рядом, всегда был со мной, но я отталкивала руку помощи, не веря, что кто-то хочет и может помочь мне.
Моё неудавшееся отшельничество, которое собиралась посвятить работе над книгой, пошло на пользу душе, укрепило дух. Ещё не знаю, чем займу себя в оставшееся нам здесь время, но знаю, какой уеду отсюда.
Не изменюсь. Не стану лицемерно жить чужой жизнью, боясь своей собственной. Буду честна и простодушна с людьми, которых люблю, бескомпромиссна и откровенна с собой. Превращу свою жизнь в жизнь-исповедь, жизнь-покаяние и преодолею противоречия своего внутреннего мира, устремив его по направлению к Свету. Так определяла для себя и раньше, но не хватало сил следовать. Мешало подспудное желание понравиться, поэтому оправдывалась, выбеливала темные места своей жизни, расставляла акценты так, чтобы предстать в выгодном свете. Даже осуждение себя незаметно превращала в театральное самобичевание, чтобы произвести эффект на зрителя.
Наш спор с Котом о самоедстве. Доколе! – кричит он в письме, ты уж не прыщавый подросток, чтобы копаться в себе. Самоанализ, так точнее, – разобраться во всех закоулочках собственной души, докопаться до истоков болезненного реагирования на жизненные перипетии. Человек в состоянии контролировать себя и оставаться бесстрастным в любой ситуации. Только понять, какое место в душе так уязвляется жизнью и людьми, тебя окружающими. Бесстрастность достижима или уходом из мира людей и вещей, дабы избежать соприкосновения с ними, или же пониманием и привычкой контролировать себя, свои чувства.
Мне не хватало веры. Не хватает её и сейчас, но потихоньку её обретаю. Не очень понимаю, как, но это происходит. Возможно, это уединение здесь. Насильственное выключение себя из социума, удаление от искусов, соблазнов и прельщений мира. Нужно время, чтобы помочь душе вернуть целостность, потерянную в страстной жизненной гонке. Здесь продолжаю чувствовать то же, что и на большой земле – любить, тосковать. Но эти чувства здесь лишены удушающей силы, что обескровливала меня там. Они бесплотны. Они лишь контурный абрис некоего движения крови внутри меня. Часть меня, а не я их пленница и узница. И ожидание. Одно большое ожидание, что временем можно притупить это страдание и перевести его в пласт глубинных духовных переживаний. Страдание во исправление и испрямление души. Убирая эту занозу из своего сердца, лечу открывшуюся рану словом Божьим. И кровь моя, перемешиваемая со словами из Писания, обретает живительную мощь созидания.
Я верю, что ещё смогу жить…
.
* * *
Сегодня, впервые за все время пребывания здесь, испив из источника лечебной водички, не рванула по обыкновению назад в номер к оставленной развернутой на недочитанной странице книжке, а решаю пройтись. Завернув за бювет, неожиданно оказываюсь почти в лесу. Народу мало. Тропинки пусты. Болезненное желание забиться в угол, подальше от людского глаза, преследующее в этой поездке, на какое-то время покидает меня, уступая место благостному ощущению умиротворения и покоя. Мерно поскрипывает гравий под ногами, воздух, напитанный испарениями прелой листвы, проникает в каждую клеточку с каждым новым вздохом. Щурюсь от солнца – редкая листва, уцелевшая на деревьях, почти не препятствует его лучам, дробя их на ослепительные блики вверху, разукрашивая предметы в полутона на уровне глаз и неравномерно оседая пригасшими пятнами света на землю. Взгляд мой белкой скачет по веткам деревьев, кустам, жадно прилипает к редкой для сегодняшней поры зелени елей. А вот и живая белка! Живая, шелковистая. «Крыса с пушистым хвостом», как любит говаривать мой муж. Где там крысе! Почти норковый отлив роскошной – на зиму – шубки. Погладить глазами прелестное существо и мчаться, не останавливаясь, дальше. Интуитивно взятый вначале прогулки темп спасительно вытаскивает меня из унылой, сдавившей спазмом горло, тоски. Бегу на звуки поющей где-то в глубине аллей скрипки. Полонез Огинского. Девочка играет, странно удлиняя концовку каждой музыкальной фразы, мелодия будто боится расстаться со смычком и уступить место следующим нотам. От этого она кажется ещё грустнее, ещё надрывнее прощальный плач. Прочь, прочь от этих нечаянных слез. Лечу навстречу следующим звукам Перебор струн бандуры. Парень, сидя на похожем на сундучок чемоданчике, задумчиво прильнув к своей подруге, нежно проводит по волосам её струн. Завидев мой силуэт, я единственная неприкаянная душа в этом парке, берет мощный аккорд и неожиданно божественно красивым баритоном начинает песнь. Взгляд – в упор. Пронзительности не препятствуют даже стекла смешных, совсем как у популярного Гарри Поттера, очков. Нарастающая сила в голосе. Мелодия, каким-то первобытным необузданным зовом вовлекающая душу в бездну животного вожделения. От внезапно очнувшейся во мне страстности убегаю на подкашивающихся ногах прочь-прочь от искушения. Его голос летит вдогонку, сменяя властительные нотки жалобными стонами. Вернись, не покидай. Разворачивает и обещает спасительную погибель. Смертельно сладостное пение сирен, оплакивающих низвергнутые в бездну сладострастия души моряков. Мчусь, несомая волнами благоухающе растворяющейся в удушливой прелости листьев осени, спасая себя от воспоминаний и грусти, навеянной пением бандуриста. И лишь когда звуки его голоса почти растаяли в воздухе, останавливаюсь, чтобы перевести дух и оглянуться. Но его не видно. Песня скрылась за холмами и деревьями. Остаюсь все той же одинокой странницей на тропинках пустующего парка.
Путешествие завершено. Жадно припадаю к источнику. Вода смягчает сухость во рту, прогулка утоляет иссушающую изнутри жажду вырваться из тесных объятий моей жизни. Я смирюсь в конце концов. Мне нужно только время.
Теперь я знаю, какими тропами спасается мой муж от одиночества и тоски, внушаемых ему моей нынешней замкнутостью и нежеланием разделять с ним его досуг. Избегаю его общества, уединяясь в номере с книжкой. Не хочу следовать за ним аллеями парка, предпочитая проделывать это в одиночестве. Не хочу причинять ему боль, выплескивая на него раздражение, от которого не могу удержаться, когда он рядом. Раздражает всё – как ходит, как говорит, даже на спящего смотрю со смешанным чувством жалости и досады. Жалости, что он вынужден, может, до конца и не осознавая глубину моего отвержения, сносить его. Досады - на себя, что до сих пор здесь, где жизнь превратилась в сплошное насилие над собой, когда все силы уходят на то, чтобы сдерживать своё неприятие, раздражение, нетерпимость – спутники нелюбви. Изматывает. Обезвоживает. Парализует.
Потерявшая где-то на дальних дорогах к его сердцу свою к нему любовь, растрачиваю в борьбе с собой те чувства, которые могли бы связать нас прочнее, чем страсть и неистовство, присутствовавшие в наших отношениях прежде, - это признательность, уважение, тактичное приятие недостатков и изъянов, некоторые появились в мою бытность с ним, и потому не чужды мне. Все это могло бы связать нас прочнее любви. Они могли бы стать той зрелой любовью двух притерпевшихся друг к другу сердец, связанных общностью судьбы. Всё это могло бы свершиться, если бы моё желание этого не исхищалось бы любовью к другому. Если бы всем моим существом не овладела бы страсть. Если бы естество моё не противилось возвращению чувств к мужу. Тот, другой, занял его место и распоряжается силами моей души. А душе не достает сил изгнать из сердца порочное наваждение.
Тщательно маскируюсь и скрываю свои чувства от мужа. Не потому, что страшусь разоблачения. Отнюдь, жажду его. И боюсь не за себя, а за него. Помню, каким оглушительным было его признание вначале нашей совместной жизни: «Люблю не тебя, другую». Моё сердце уже было в его власти, и вдруг такое убийственное признание.
Это было началом конца. Всё остальное время, видя тщету своих стараний завоевать его, я вытравляла из своего сердца чувства к нему. Любить того, кто открыто отдает предпочтение другой, – очень больно. И я бежала от этой боли. Его предпочтения менялись. В каждой женщине я видела соперницу и угрозу для своего внутреннего мира. Ревность не прибавила теплоты в наши отношения. Она иссушала мою душу и, в конце концов, избавила её от любви-привязанности к постоянному источнику боли. Для мужа я стала досадной саднящей занозой – чувство вины вызывало раздражение и неприятие. И непонятно, что держало нас так долго вместе.
Как же! Дети! И мой страх оказаться один на один с одиночеством и нищетой. Ведь пока противостояла его нелюбви, все связи с внешним миром были утеряны. Боролась за его чувства, а оказалась лицом к лицу с прозрением: ради чего это все было? Где же то самое ожидаемое счастье?!
Таким был итог моей жизни, начавшейся с его нелюбви ко мне. Поставить его лицом к лицу к теперешней моей наполненности нелюбовью? Дать захлебнуться болью?
Мне повезло. Вынырнула, спаслась от опустошения и окончательного разорения души. Всплыла на поверхность засосавшей меня топи и отчаянно упиваюсь хлынувшим в изголодавшиеся легкие воздухом. Мне даровано видеть Свет ещё раз. Во спасение моё. Может, принимаю свет гнилушки, светящейся во тьме, за истинный Свет. Но даже он спасает тем, что возвращает силы, угасавшие во мне. Тем, что придает энергии движению наверх. Меня вынесло колоссальным взрывом сверхновой за пределы плененной унынием вселенной. Ощущаю твердь под своими ногами вместо вязкой жижи и испуганно озираюсь, не в силах поверить, что от прежней меня уже ничего не осталось, кроме изъязвленной обидами памяти. За что-то зацепиться, чем-то удержать себя в новом своем перерожденном качестве. Только чтобы не допустить смыкания прежних черных вод над своей головой. Страх, мешающий понять, что я уже на воле, уже избавилась от плена, что мне уже дарована ещё одна возможность прожить свою жизнь, по-другому, так, каковым было её предназначение с первых моих дней.
Всё в моей жизни было исполнено правильно кроме одного – я исказила своё внутреннее видение себя, смотрелась в чужие зеркала, отражающие не меня. И видела в них не свое отражение. Теперь мне дан шанс прожить свою, а не чужую внутреннюю жизнь. Осмысливать и осознавать, что происходит у меня внутри в отклике на погружение во внешнюю жизнь. И она у меня теперь так разнится от прежней. Теперь живу и плотью тоже, осознаю и радуюсь этому. Об этом пишущаяся книга. Понятия не имею, что из всего написанного войдет в неё потом, не хочу даже задумываться об этом. Отпущу себя с первых печатных страниц на волю. Пусть моя жизнь отдастся перу, пусть моё воображение меняет мир вокруг меня. Пусть мои герои оживают и своими судьбами вплетаются в канву реально происходящих событий. Они органично впишутся в действительность и поладят с ней, потому что в написанном мало что придумано, лишь обогащено моим видением и ожиданиями от неё.
Застопорилось написание моей повести о Мишеле. Выбрала повествовательно-отстраненный тон рассказа о себе, о нем, о том, как начинался наш с ним роман. Нужна была завязка к тому, что произойдет дальше и что уже было написано в дневниках. Но в дневниках-то не отстранена от себя, от своих переживаний. Мой вялый ручеек, не добравшись до бурной реки, замер. Впереди страсть, боль, вывернутые судорогой суставы, растерзанное сердце и много слез и желчи, обращенной в себя. А повесть? Её пишу уже совладавшая с тем чувством и обуянная новой страстью. Что из сегодняшнего привнести в утихнувшее вчерашнее, чтобы оно задышало, позвало, дало силы моему ручейку влиться в поток? И если сегодня с аптекарской педантичностью отмеряю граммы своей страстности, равномерно распределяя её между разнесенными временем событиями ради звучности своей прозы, то правдива ли я в ней? Не кривлю ли душой, говоря о сегодняшнем своем герое «люблю», прекрасно осознавая, что завтра буду писать о своём к нему чувстве, черпая силы из другого источника?
Нет лживее попытки, пригвоздив пером свои чувства к бумаге, заставить поверить себя в бессмертие их в собственной жизни. Они на ней и останутся. А автор строк, связавши свою страсть словами высвобожденных признаний в крепкий узел, избавится от пут чувственности. И перестанет писать. Потому что нечем.
Сколько строк надо написать, чтобы освободиться от себя самой? Это вопрос мне в будущее…
Повесть и дневники пролетят мимо друг друга кометами с непересеченными орбитами. Что-то можно изменить. Попробовать изменить направленность повествования – не к себе, а к нему. О нем моими глазами. Так, как пишу сегодня своему герою. Имена не нужны. Перетасовать и запутать, он догадается, о ком речь. Близкий круг – ОНИ, лица третьего плана – ассоциативно прилетающие прозвища. Осталось девять дней пребывания здесь. Успею, что-то поправлю уже сегодня. Нет – по мере сил и времени. В конце концов, когда наконец мои записки увидят свет, пройдет достаточно времени, чтобы означенное в них не имело такого убийственного влияния на действительность и жизнь людей, задетых моей прозой.
Мало что успела на отдыхе. Утешаюсь лишь тем, что покой душе мало-помалу, по крупицам, по капелькам приходит. Умиротворяюсь. Дочитываю и дописываю. Что ж, если невозможно изменить действительность, в ней можно найти укромный уголок с крохотной дверцей в мир иной…
* * *
«Святое Благовествование от Иоанна» (15; 1-12).
Я есьм истинная виноградная лоза, а Отец Мой – виноградарь. Всякую у Мене ветвь, не приносящую плода, Он отсекает, и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода. Вы уже очищены через слово, которое Я проповедовал вам. Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе: так и вы, если не будете во Мне.
Я есьм лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, а Я в нем, тот приносит много плода; ибо без меня не можете делать ничего.
Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают.
Если пребудете во Мне и слова Мои в вас пребудут, то, чего ни пожелаете, просите, и будет вам.
Тем прославится Отец Мой, если вы принесете много плода и будете Моими учениками.
Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей.
Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви.
Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна.
Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас.
* * *
Чуть больше веры, чуть больше надежды. Любовь не должна приносить одни лишь страдания. Она дается для того, чтобы сердце открылось и услышало голос Того, кто непрестанно говорит с нами, только не слышим мы Его, потому что заперты изнутри. Страдание отпирает замки, навешенные на двери души. Любовь, заставляя страдать, истончает толстокожесть, обретенную обыденностью. Делает наш кичащийся силой человеческий дух уязвимым и проницаемым для Откровения.
Жаль, понимание этого приходит лишь с удалением от объекта страсти. Лишь когда находишь в себе силы разорвать немыслимо крепкую связь с любимым.
* * *
А как быть с нелюбимыми?
Не причинять им боли!
Прошедшая через эту боль сама, пережившая мучительное исцеление, никому не желаю тех же страданий. Поэтому молчать. Не открывать свои уста для правды о своих чувствах. Жить ими, истязать себя ими – да, но пусть это все останется во мне. Я не имею права убивать словами о них человека, живущего рядом со мной, с которым мы одна плоть. Не имею права наносить смертельные раны тому, кого называю своим мужем. Пока он мой муж, я не вправе распускаться. Держать себя в руках, а если что-то менять, то в одночасье и, от собственной слабости, – решительно и без лишних жертв. А до того – терпеть.
Полтора года изнурительной борьбы с собой и разрушительных боёв с семьей. Пострадавших нет. Они привыкают видеть меня грустящей и уже равно приемлют любой исход. Старшие дети – отстранились и ушли в свои жизни. Муж готов довольствоваться тем, что есть. Что-то чувствует малыш, чутко реагируя на всплески отчаяния в моей душе. Он единственный предчувствует близость разрешения моих мучений. Единственный, кто этого конца ждет и боится.
Я – на распутьи. Живу ожиданием. Что-то должно взять во мне верх. Что-то должно случиться. Моё смирение – это не согласие быть рабой чужих желаний, а обретение внутренней свободы в сложившихся обстоятельствах, которые я не в силах изменить в угоду собственному желанию.
Хочу воли и хочу права свободного выбора. Во всем.
Но выбора, освященного верой.
14 декабря.
Вода, процедуры, прогулка по парку – вчерашний день ничем не выделился из череды уже промелькнувших.
Нанесенный накануне татуаж придал моему лицу одутловатую загадочность. Глаз не видно, что в них – за двумя припухлыми фасолинами век. Надеюсь, к отъезду отечность сойдет, и я приму более презентабельный вид. Но все-таки 22-го у любимого появляться рановато. Пусть чемоданчик поживет у него какое-то время.
Надо решиться на звонок, чтобы предупредить его об этом. Надо? Ищу повода прервать свое затворническое неведение.
Моему звонку неожиданно обрадовались. Может, все-таки я излишне трагедизирую и преувеличиваю его ко мне равнодушие? Чересчур пессимистично взираю на свои с ним отношения сейчас и в перспективе?
Возможно.
Мешают воспоминания о неудачах и пережитых разочарованиях. Страх вчерашний вползает в сегодняшний день, и я опрометчиво отметаю от себя возможность чего-то хорошего в моей жизни. Не верю, что в моей жизни возможны взаимность и покой.
Но ведь сегодня-то все хорошо, всё нормально! Два человека, с замершим сердцем по эту и ту стороны телефонного провода, договариваются о встрече. Мне неизвестна его жизнь, но я чувствую свое в ней присутствие. Чего ещё желать мне, увязшей в обыденности? Он есть. Это уравновешивает моё состояние. Мне легче примириться с серостью своего бытия, когда в душе теплится тайна. И обладание им несущественно. Мне достаточно моего желания обладать им, чтобы это расцветило дни красками, а жизнь наполнило смыслом. И вот уже будни не докучают своим однообразием. От встречи к встрече из тоненьких нитей симпатии, приятия и взаимной радости ткется ткань мечты. Бесплотной, легкой как воздух и потому не причиняющей боли тому, кто не осязает её по причине неучастия в ней. Всё идет своим чередом, ничто не укрупняется и не виснет камнем на шее. Позвонила, протянула ещё одну ниточку и замерла в радостном ожидании – мне рады, мы встретимся – не задыхаюсь и уже не плачу. Тихо скольжу по жизни дальше, стараясь не потревожить покой былинок вдоль тропинки.
Удивительно нежная ночь с мужем. Податлива и отзывчива на все его ласки. Моя тайна примиряет меня с ним. К утру все забывается, кроме ночной измены любимому. Организм мстит преждевременными месячными, очищая себя от скверны моей лжи одному и другому.
15-е, уже 16-е.
Даты – ложь! Пишу только ночью.
Тележку со вчерашними соплями толкаю впереди себя в завтра, отравить ядом воспоминаний ещё не наступивший день.
В сердцах сняла с рук кольца. Нет, не обручальное – первые лет десять жили без колец, на кольцо любимый супруг расщедрился, лишь когда подошло время обвенчаться. Венчальное и колечко талисман с крохотным диамантом, по поверью, приносящим мир и лад в семью. Всё на фиг! Не хочу ни мира, ни лада, ни примирения, ни даже видимости, что у нас все благополучно. «Ах, какая семья! Ах, какой муж! Ах, какие дети!» Ни единого усилия впредь, чтобы вдохновлять поющих оды моему очагу.
Две недели мнимой идиллии под одной крышей. Почти одухотворенный секс. Уж не знаю, кого представляет себе муж, я-то точно отдаюсь не ему. Навязываемое мне бдение у телевизора. Пытаюсь перекричать ящик громкой читкой понравившихся фрагментов очередного литературного опуса.
- А мне что-то совсем не читается здесь, - вздыхает муж.
Наверное, я должна почувствовать укоры совести – не читается, мысли о скорой разлуке гнетут.
- Конечно, проще телевизор смотреть, - тем не менее бросаю едкое.
- Нет, другое…
- Да ладно, - перебиваю с раздражением, - переварить пережеванное кем-то или собственные мозги напрягать. Есть разница.
Беру себя в руки, стараясь не дать вскипающей злобе проявиться язвительным тоном. Мне совсем ни к чему сегодня война. Страшно даже представить, что начнется, когда я перестану быть его женщиной, какой шквал ненависти и раздражения обрушится на мою бедную голову. Мужчина, задетый за живое, с уязвленным самолюбием, страшен и беспощаден в бракоразводной битве. Всё это ещё предстоит вкусить. Беречь нервы и силы на будущее. Не выходить из себя…
И вновь пасторальная картинка семейного счастья. Супруги мирно возлежат на ложе, и муж аккуратненько пинцетиком борется с излишками растительности на теле любимой жены. «Не знаю, стал бы я заниматься этим с другой женщиной», - задумчиво роняет он. Странная раздвоенность, преследующая нас, – мы все дальше расходимся друг от друга в планах на будущее, но при этом всё более сближаемся в дне сегодняшнем. Такой душевности и открытости в общении у нас с ним никогда раньше не было. Когда, осознав, что наши взаимоотношения исчерпали себя, и конец им уже наступил, мы начали спокойный и взвешенный «разбор полетов», пытаясь разобраться, почему это стало возможным, оказалось, что эта тема неисчерпаема. Мы бродим по закоулкам наших душ, исследуя неудовлетворенные потребности и накопленные обиды. Что-то заставило смотреть в сторону и искать утешения в ком-то, более понимающем. Так ли это на самом деле, может ли кто другой понять нас лучше, чем мы друг друга, притершиеся годами уступок, взаимообогащенные опытом совместного проживания. То, что началось почти двадцать лет назад, когда мы взахлеб рассказывали о себе, продолжается сегодня. Объяснить, раскрыться, выпросить прощение за то, что осталось непонятым из-за страха быть собой, из-за губящего близость лукавства, из-за нежелания быть искренним с тем, кто небесами назначен тебе в супруги.
Расходясь, мы почему-то становимся ближе. Избавившись от страха быть непонятым и покинутым – мы уже бросили и покинули друг друга – мы открыли темные каморки в своих душах, вытряхиваем из них застарелый сор, наводим в них порядок и по-другому смотрим друг на друга. Да, к сожалению, от чувств остались одни развалины. Но как же жаль расставаться с тем, что открылось. Если бы это случилось, когда хоть что-то теплилось в душе. Я бы хотела прожить с этим человеком совершенно другую жизнь. Мне нравится быть его любимой. И мне так жаль, что я не стала ею чуть раньше...
Открывает меня. Ему нравится эта новая женщина.
Одно для него тайна – моя ненаписанная книга.
- Ты хоть смерти моей дождись, не спеши с публикацией.
- Книги вообще не будет. Её и нет, - не вторю ироничному тону мужа.
То, что я пишу, - исповедь. Диалог двоих. Мой и того, перед кем исповедуюсь. Богом, чертом – не знаю. Окружена молчаливыми силуэтами, и один немой вопрос на всех – каков выбор? Куда дальше? Иду вслепую, на ощупь. Спотыкаюсь, падаю, набиваю шишки. Ориентиров никаких. Подсказок – то же. К кому обратиться, кого спросить, на кого переложить ответственность за ошибки. Нет, всё сама. Тишина в ответ. Оставлена наедине со свободой выбора и размытыми представлениями о добре и зле.
Возвращаюсь в жизнь, окунаюсь в неё и по силе отдачи пытаюсь определить степень своих заблуждений или верность своих шагов.
Гремящая череда теленовостей, сменяющаяся сериальными псевдострастями. Кто-то живет, кто-то варит из этого «мыло», кому-то эта дрянь заменяет действительность. Как это в природе – симбиоз? Духовный симбиоз человеческих особей, паразитирование одних на реальных трагедиях других. Кукольная серьезность сериала сменяется фильмом, неожиданно приковывающим внимание созвучностью с моими литературными сомнениями. Об ангелах. На небе определяющих, кому и с кем быть на земле, и всячески этому потворствующих вмешательством в жизни персонажей фильма. И все бы у них ладилось, если бы не противостояние им главной героини – писательницы, написавшей книгу «О любви, которая не может длиться вечно». Люди, читая книгу, верят ей, а не собственным чувствам и не совпадениям и знакам, говорящим о противоположном. Ангелы любви в отчаянии от тщетности своих усилий, люди в отчаянии от бесплодности надежд на встречу с Единственными. Книга искажает действительность. Вымысел оказывается сильнее Истины.
В муже вдруг просыпается критическое мышление, и он с чувством разражается в адрес кинематографического творения авторов.
- Ген, - скрывая раздражение, пытаюсь внести умиротворенность в его неистовство я, - последние часов пять я внимаю такой телеэкранной галиматье, что этот фильм на её фоне кажется шедевром…
Долготерпение не было моей добродетелью, перенести пытку помогало блаженство, доставляемое ловким пинцетом в руках любимого. Обряд, ставший почти ритуальным в нашем добровольном затворничестве. Тогда бред, несущийся с экрана, не так фатально действует на моё либидо.
Видя недоумевающий взгляд борца с растительностью на моём теле, поясняю:
- Я живу в той же реальности, что и героиня фильма. Ищу знаки, пытаюсь прочесть символы, кожей уловить невидимые колебания, вызванные чувствами людей… Да что ты тычешь в эти дурацкие кнопки! – отлетает прочь благообразие с черт, и я срываюсь, - меня эта тема волнует гораздо больше, чем всё остальное! Может, этот фильм вообще показывают для меня одной. Может, мне хотят сказать, чтобы я немедленно прекратила этот душевыворачивающий эксперимент над собой и будущими своими читателями. Остановиться сегодня, пока в моей и чужих жизнях ничего моей книгой не изгажено.
Перед кем я распинаюсь… Ничего не выражающее лицо. Ах да, я же говорила, что книги нет и не будет. О чем это я?
- В конце концов, хорошая операторская работа, хотя бы её уважь. Фиг с ним, с сюжетом. Снято хорошо.
- Ир, это немецкий фильм. Они все дебилы.
- Неправда, бывают прозрения. Та же «Беги, Лола, беги». Довольно любопытная игра с реальностью.
- Разве то был немецкий фильм?
- Да, Гена, да!
Муж удаляется ненадолго в уборную, оставляя меня наедине с ангелами. Возвращается. Укладывается, поерзав, в постели рядом. Вдумчиво вперяет взор в телеэкран. Сопит. И неожиданно громко и с издевкой выдает:
- Ха-а-ро-о-о-ший немецкий фильм!!!
- Будет тебе моё молчаливое согласие на всю дребедень, что смотришь ты, - зло сцеживаю сквозь зубы, пытаясь не выпасть из сюжета картины. Бесполезно. Вышедшее из берегов раздражение застит глаза и вырывает меня из контекста. Теперь вся здесь, на этой необъятной кровати, готовая придушить собственного мужа, пытающегося загладить свое критическое и неоцененное мною выступление сменой тона на шутливый. Ну уж нет! Теперь-то выскажусь, мстительно предвкушаю я. Проглочу твое шутливое оскорбление и выдам всё, что накопилось.
- Твоя возлюбленная Лилечка, - едкой патокой начинаю растекаться я, - некогда уверяла, что Гена довольно примитивный тип. Что ему нужна баба с пустой головой и длинными ногами. Похоже, она не очень-то заблуждалась на твой счет. Если судить по твоим пристрастиям… Лучше бы ты не открывал свой рот и ничего не говорил.
- Да, лучше бы я ничего тебе не говорил, - с досадой в голосе повторяет он и вновь скрывается в туалете. Оздоравливающая водичка вымывает из нас не только шлаки, но и остатки благоразумия.
Снимаю венчальное кольцо. Никогда больше его не надену. Хочешь остаться моим мужем, сделай хоть что-нибудь, чтобы я тебя захотела. Живя с тобой, не чувствую запахов, не различаю цветов, дни невыносимо длинны и однообразны, общение пресно. Не понимаю, где заканчивается моя вина и начинается его. Что должна сделать с ним и с собой, чтобы прекратить эту ломку. Мне так плохо с ним… Сдать кольцо на переплавку. Наплевать на приметы и суеверия. Он купил самое дешевое, из всех, что были на витрине. Сэкономил сначала на кольцах, а после в дешевку превратилась вся наша поственчальная жизнь. А вот цена венчания была высока – совпадение? Трагическая закономерность? Я о прыгнувшем на нож друге. Мне надо было приехать и покрутить перед его носом символом моей принадлежности другому: «Видишь, теперь даже помечтать о тебе не имею права», - торжествовала я, отыгрывая на нем старые обиды и мстя за его нерешительность. А меньше чем через полгода стояла у гроба в мертвенном оцепенении – теперь совершенно одна на белом свете, больше нет того, кто бы любил меня. Почти зарубцевалось, почти забылось - время исцеляет всё, и вдруг это новое «приключение» со старым столичным знакомцем. Считала ли это тогда изменой? Между мной и им ещё ничего необратимого не произошло, одни фантазии – «прелюбодействовала в сердце своем» - и почему-то вырывается фраза: «Не знаю, что у нас с тобой будет, что будет с моим браком, но, кажется, первый шаг к развенчанию я уже сделала».
Страшные вещи происходят на этих страницах. Эти переживания, изматывающие душу. Не понимаю, почему я должна распинать себя за то, что хочу уйти от мужа? Почему, чувствуя себя не на своем месте - несчастной, обкраденной, обездоленной, должна присовокуплять к этому ещё и чувство вины из-за невозможности оставить все как есть, если хочу что-то изменить к лучшему для себя. Почему? Почему это не угодно Богу? Моё страдание делает меня более угодной? Отметаю земное и уповаю на то, что воздастся на небесах? Что именно мне воздастся? Почему я должна доверять тому, что верность нелюбимому мужу и верность Богу – одно и то же? И, служа мужу, служу Богу? Если это так, откуда столько ненависти во мне и горечи в душе? От гордыни? Хочу чего-то сверх отмерянного каждому? Неужели все мои сегодняшние беды от гордыни? Бред. Чушь. Мне так мало надо. Чтобы то, что мучает, убралось, наконец, с моей дороги. Уползло. Пусть отплевываясь и поругиваясь, лишь бы забывая обратный путь ко мне… Устала. Очень устала. Такая бесконечно долгая изматывающая дорога. Дорога по кругу. Ухожу. Отдаляюсь. Кажется, уже избавилась навсегда. И, когда уже в убеждении, что отдалилась на безопасно далекое расстояние, обнаруживаю себя на том же самом месте, с какого начинался мой мучительный путь. С теми же букетами, с той же безрадостной перспективой. Загнанная лошадь. Что-то делаю не так? Или так рождается христианское смирение? От безысходности и тщетности ожиданий от жизни каких-то благих перемен?
Какая я на фиг христианка, если единственно неисчерпаемый источник моего смирения – это денежная зависимость от мужа! Даже не дети. С ними можно договориться, в чувствах к ним нет лукавства, любви к ним я могу довериться в себе. Но к чувствам к мужу примешивается столько неправедных взвесей, что становится страшно и противно от себя самой. При малейших колебаниях эмоций, всё начинает казаться ложью. И моё смирение, и моё терпение, и уважение к нему, и симпатия. Кажется, что все время что-то высчитываю и выгадываю, как выпросить, как взять, как предусмотрительно подстраховаться, чтобы хватило на первое время жизни без него. И оттягивать-оттягивать развязку, держа его в неведении. Ещё можно потерпеть, ещё чуть-чуть, и ещё. Здесь поджаться, там взбодрить, здесь присыпить бдительность, там обнадежить, а самой землю из карманов и опять рыть-рыть подкоп под стенами своей темницы. Деньги-деньги, неужели только они? На сегодня, похоже, да. Страх материального краха. Я никто. Пока, никто. Обокрасть его одним днем, забрав себя всю без всякого шанса на возвращение, можно, имея что-то за душой. У него я взять не могу ничего. Бегство с мешком за плечами? До такой гнусности опускаться не хочется. Хочу воздуха, хочу чистоты, спокойной совести, чистого листа и ничего, притянутого из прошлого. Никакого притворства – так устала от этого. Это так разрушительно для души. Как мало меня осталось. Одни надкушенные объедки. Кому интересны недоеденные останки вымотанной несчастливым браком женщины. Нет ни одного не изгаженного предыдущим «спутником жизни» закоулочка, везде обозначено его присутствие, куда ни глянь: «всё моё», «здесь был Г.Ж.», «не лезть, всё равно ничего не получится». Шарахаются. Нет меня больше. Уже давно нет. С головы до пят «мадам Ж-ва»…
Грустно…
Не надену больше это кольцо.
Никогда не надену.
Нажилась…
16 декабря.
Ох и навоевалась!
Я о постигшем меня сне.
С революционизирующим пылом – все менять в себе и окружении своем – врываюсь в сон и тут же попадаю под ружье. Режиссер вводит меня в какую-то самодеятельную театральную постановку. О чем действие, неведомо. Я перекрещенная пулеметными лентами революционерка с двумя огромными карабинами, в кожанке и с растрепанной шевелюрой, должна по замыслу пьесы скакать по гвоздям, гигантским скрепкам и камням и, распугивая врагов, горланить вздорные песни. «Тут бы «Погоню» спеть! – с энтузиазмом разнообразю сюжет я, но в конфликт с авторами не вступаю. – Спою «Неуловимых» в следующем дубле», - мечтаю весело. Впереди показываются цепи неприятеля, ощерившиеся штыками выставленных в мою сторону винтовок. «Это белогвардейские цепи…», - интересно, я за белых или за красных? – праздно блуждаю мыслями вне разыгрываемого действа я. И вдруг легкий холодок в области солнечного сплетения. Понимаю, враги будут стрелять настоящими пулями. Что это за фарс, в чем это я участвую? Страха нет, недоумение, вот это вляпалась! Эх, погибать, так с музыкой! – разухабисто бросаюсь навстречу опасности, переплевывая в этом вдруг нарисовавшуюся рядом соседку. В такой же кожанке, с такими же лентами крест-накрест – Лилька? Ба! И ты здесь, какими судьбами?! Она, по роли, анархистка. Вот ведь, только помянула её в вечерней ссоре с мужем, она тут как тут в моём сне. Ну, раз нас двое, вперед без страха. Карабины наперевес, едва не прогибаясь под их тяжестью, передергиваем затворы – интересно, у карабинов не из снов есть затворы? – с криками бросаемся в гущу врага. Выстрелы. Всё в клубах дыма. Мы палим тоже, но из наших стволов вылетают бутафорские какашки черного цвета, смешно подпрыгивая, ударяясь о пол и стены – мы в какой-то аудитории, всё-таки спектакль - летят в сторону врага и исчезают в дыму. Неожиданно Лилька падает, как подкошенная. Вижу это краем глаза и воспринимаю как команду актера, знающего роль лучше меня. Картинно закидываю голову и одновременно красиво - я надеюсь - как в кино, вскидываю руки и, не выпуская оружия, проворачиваюсь медленно на слабеющих ногах вокруг себя, ввинчиваясь в пол всем своим актерским пылом. Последним кадром - падение вниз лицом и недоумение – на мне уже не кожанка, а любимого персикового цвета свитер, когда только успела выйти из образа?
Лежу, жду аплодисментов. Тишина. «Так пробрало или ни фига не разбираются в тонкостях актерского мастерства?» - разочарованно размышляю, лежа в металлических стружках и камнях, впивающихся в лицо. «Ладно, хватит вымаливать признание», - поднимаюсь с некоего подобия театральных подмостков и, оглядываясь, удивленно обнаруживаю, что ни актеров, ни зрителей в аудитории нет. Какая грязища кругом! На возвышении, где я изображала смерть от пули неприятеля, это оказалась кафедра – объедки спагетти и корейской морковки вперемежку с металлическим мусором. «Завтра сыграю лучше. Ещё и «Погоню» спою обязательно». Решаю в отсутствие праздного зрителя, пока никто не видит, прибраться. Извлекаю из угла видавшую виды метлу – три жалких прутика - едва справляющуюся с грудами сора. Остатки недоделанных декораций, объедки. Еле ворочаю метлой. Всматриваюсь в пол – мусор не на досках, а на огромном надувном матрасе, кто его знает, откуда взялся. Быстрее будет стряхнуть с него все в одно место, перевернув. Россыпь камней неожиданно выкладывается среди прочего мусора в причудливый узор. «Э-э, а камешки-то непростые!» – делаю неожиданное для себя открытие и погружаюсь в созерцание образовавшихся картинок. Самовыкладывающаяся мозаика. Любопытно. Всегда мечтала создавать мозаичные полотна. Собирала фарфоровые остатки битой посуды, камни на пляже… Тут же возникает идея рассортировать камни по цветам и попрятать по мешочкам, чтобы воплотить давнишнюю свою фантазию. Но стоило узору начать вырисовываться в моем воображении, как я проснулась…
Странный сон… Лежу, уставившись в темный потолок. До рассвета далеко, пытаюсь придумать подтекст увиденному – времени много. Размышляю. Подружка. Она уже расправилась со своим браком, я бракоразводный процесс только замышляю. Она эту роль знает на зубок, мне приходится соображать и подстраиваться по ходу дела и целиком полагаться на «актерское мастерство» - умение быстро вникать в происходящее вокруг. С чем мы с ней сражались в моем сне? Аники-воины, противостоящие вражеским цепям, девчонки из приличных благообразных семей, затеявших войну с общественными устоями, защищающие свое право на любовь. Война, в которой мы потерпели поражение. Что мы могли противопоставить винтовкам и штыкам наших противников? – игрушечные палилки, стреляющие бутафорскими какашками? Чем мы защищаемся в реальном бою? –незрелыми выпадами собственных умозаключений, рожденных в нашем воспаленном фантазиями о несбыточном счастье мозгу. Играла трагедию, она оказалась фарсом, не тронувшим сердца зрителей, растворившихся вместе со всеми, кому противостояла или кому подыгрывала. Никого не тронула ни моя отчаянная храбрость, ни моя смерть. Разбросав остатки пиршества, зритель удалился, предоставив мне самой решать, копаться в этом мусоре или оставить все так, как оставляли до меня тысячи других претендентов на главные роли в этом спектакле. Мои силы так же жалки, как безрадостна доставшаяся мне в наследство метелка, обнаруженная в углу. Но, значит, кто-то до меня все-таки пытался мести и выгребать этот мусор?! А если просто перевернуть основание? Всё то, на чем это все зиждется? Матрас? Значит, падать было все-таки не так больно, зря мы боимся этого спектакля под названием «жизнь». Встряхнула и в рассыпавшихся обломках обнаружила некую ещё неведомую мне сегодня гармонию. Значит, есть смысл, есть решение. Только рассортировать, разобрать по цветам, найти закономерность и вывести свои законы, которые наверняка уже прописаны Кем-то, кто намного мудрее нас. Мозаика выложилась сама, а я лишь лихорадочно пыталась прочесть в рисунке то, что ответило бы мне на главный вопрос моей жизни. Мою главную мечту. Смысл. Узор. Закон. Гармония. Любовь…
Жажду прикоснуться к Истине, чтобы не быть раздираемой сомнениями, как мне быть и жить дальше. Хочу созидать, а не разрушать.
Сон – минипредставление для меня одной, моей крошечной, мало значащей для людей, жизни. Мне вряд ли под силу тронуть сердца тех, кто равнодушно жует спагетти, не задумываясь о смысле происходящих в их жизнях событий. Трагедия, разыгрываемая мною в реальной жизни, - жестокий эксперимент над собой, который, не знаю, чем может для меня закончиться. Сознательно погружать себя в стихию, а после пытаться возродиться заново и, разбирая собственные останки, из груды, на первый взгляд, бессмысленных жертв, хлама, мусора, сохранившихся осколков воспоминаний и неожиданных прозрений и открытий создавать маленький шедевр, книгу, воскрешая ею свою жизнь. Уже не мятущуюся и вопрошающую, а умиротворенную и умудренную опытом.
Надеюсь, мне удастся выложить свой собственный puzzle. Своё мозаичное панно из сна…
18 декабря.
Катаемся экскурсиями по городам, где прошла юность моей мамы. Самбор, Дрогобыч, Львов. Она мечтала туда вернуться все годы, что мы жили после в Казахстане. Не успела. Жизнь оказалась слишком короткой. Странное чувство преследует на этих улицах – кажется, здесь должен быть мой дом. Что-то из снов, из грез. Эти крыши я видела сверху, когда парила над ними в своих ночных видениях. Тихие мощеные улицы, облупившаяся штукатурка на стенах, проглядывающие сквозь неё камни кладки, статуи в нишах стен. Это Львов. Вчера ездили по маленьким городкам. Экскурсовод не замолкал ни на секунду. Рыжие кудри, торчащие во все стороны, наглый крючковатый нос – здесь, в этих краях, мои комплексы по поводу внешности замирают, понимаю, другой она быть и не могла – при том всём фантастическое обаяние. Что его делало красавцем – то, что он говорил, или то, как говорил, уже на пятой минуте было непонятно. Парень вскипал эмоциями, полноводно разливался фактами из истории. От его голоса было невозможно избавиться, даже погрузившись в собственные мысли, фразы долетали и туда и четко выстраивались в страницы исторического романа. Запоминалось всё – даты, имена персонажей, последовательность событий. Мы не передвигались по территории, мы проживали на ней жизни тех, кого давно уже нет на земле. И, даже выгрузившись из автобуса по окончании путешествия, продолжали быть ими. Сегодняшняя львовская гидша утомила и выключила нас с первой секунды. Бесконечно долгий переезд на автобусе из санатория до Львова, утешает лишь пейзаж за окном. Мне нравится примерять эти проносящиеся за окном домики к себе. Представлять, как жила бы, как выходила утром на крыльцо, как ухаживала бы за палисадником. Такие простые мечты о покое. Притомившихся и укачанных нас выгружают на кладбище. Отсюда начинается туристический маршрут. Что-то скучное о похороненных знаменитостях. Отбыв положенное у их надгробных плит, ухожу по заметенным тропам к склепам и памятникам менее знаменитых сограждан. Много польских фамилий. Захоронений целыми семьями. Странный обычай начинать знакомство с городом с этого грустного места. Ещё минут сорок нас морозят среди мертвецов, снег поскрипывает под ногами, щеки, носы принимают характерную пунцовую окраску, здесь интересно побродить, как на любом кладбище, заглядывая в даты и представляя, что за жизнь была между этими двумя, ничего уже не говорящими о жизни их владельца, наборами цифр. И странное ощущение своего превосходства над покоящимися под этими камнями – они уже ничего не могут добавить в промежуток между этими датами, ничего не могут изменить, а я живая, мне это под силу, и рассказать о своей жизни чуть больше, чем помещается в надписи на надгробной плите, тоже.
Отогреваемся в сувенирном магазинчике при входе в мемориал. Грузимся в автобус, едем в центр города. По дороге останавливаемся в знаменитых храмах. Запутываюсь, где какой конфессии что досталось. Объяснения гида все так же сбивчивы и невнятны. Различаю, лишь зайдя вовнутрь. Здесь иконы, там статуи, значит, здесь православные, там – греко-католики. По дороге в собор с выставленной для поклонения известной плащаницей натыкаюсь на чудную городскую сумасшедшую, с ярко подсурьмленными глазами и в белой кружевной летней шляпке. Она идет, громко разговаривая с кем-то невидимым, одновременно обращаясь к нам, проходящим мимо. Местная. Прихожане, спешащие в храм, не обращают внимания, туристы испуганно таращатся и шарахаются в сторону. Мысль бежит вослед белоснежным кружевам на шляпке: «А ведь я тоже могу кончить так. Мой рассудок так уязвим, так легко расшатывается эмоциями. Я так часто чувствую призрачность этой грани, отделяющей меня от безумия». В храме служба. Нам дают возможность увековечить себя в фотографиях на фоне стен и везут дальше – в самую сердцевину Львова. Уже изрядно продрогшие, мечтаем побыстрее отпочковаться от многочисленной компании и в ближайшем кабачке восполнить растраченные на морозе силы. Но делаем ещё один круг с посещением исторических достопримечательностей, задерживаемся чуть дольше остальных в православном соборе и, выходя, направляемся не в сторону дешевой столовой, куда повели всех наших попутчиков, а в противоположную, к небольшому ресторанчику в углу площади.
- Э-э, - радостно пропел Гена, открыв меню, - да мы здесь не только согреемся по чуть-чуть, но и поедим, и хорошо выпьем!
Воодушевленные непривычно низкими для нас, смирившихся со столичной дороговизной, ценами, смело заказываем полноценный обед, рискуя не вписаться в отведенное графиком экскурсии свободное время. Но мы уже в эйфории. Воспоминание о пресной еде бальнеологической лечебницы подогревает аппетит, первая капля, проглоченная натощак, отогревает душу, расслабленно мечтаем о сигарете.
- Девушка, а можно вас попросить принести нам по сигаретке из бара?
- У нас нет сигарет.
- Вот жалость. В кои-то веки решили нарушить санаторный режим и такой облом.
Из-за соседнего столика привстает парень и протягивает в нашу сторону пачку «Мальборо».
- Спасибо, - брови мужа удивленно приподнимаются и замирают. И теперь нам будут рассказывать о недоброжелательности населения Западной Украины к русским гражданам? Мы даже попыток не делали говорить на родном языке местных жителей. – Девушка, можно вас на секундочку? Будьте добры, нам ещё водочки, - закуски оказалось избыточно много на те первые пятьдесят грамм на душу, коими мы эту самую душу отогревали, - и два бокальчика шампанского во-о-он на тот столик.
Теперь удивленно поднялись брови юноши. Мы с мужем расплылись в улыбках и радостно закивали головами.
Истосковавшиеся по домашней пище, подогретые радушным приемом, быстро расправляемся с обедом. Времени много, можно пройтись. Мороз с трудом пробивается сквозь хмельной заслон. Возбужденные и счастливые шествуем вдоль домов, заглядывая в старинные лавочки и художественные салоны. Необыкновенный дух, почти французский шарм. Навеяло. Забредаем в лавчонку то ли антиквариата, то ли стилизованного под старину художественного салона. Хочется пощупать, погладить. Стены, такие же обшарпанные, с облетевшей штукатуркой, как снаружи, но расписанные узором, с остатками кружевной лепки, печь, выложенная керамикой, синяя глазурь, тут же занавес - тканый ковер с традиционным для этих мест узором, но обшитый канвой с арабским орнаментом. Удивительный коктейль из несовместимых вещей. Ниша в стене, отделанная резьбой по красному дереву, рядом картина – дикое смешение цветов – распятый Иисус и пляшущие вокруг уродцы. Садятся батарейки фотоаппарата. Столько фотографий за один день. Кому мы их будем показывать? Наш с мужем мир сужается. Мы отсекаем друзей. Ограничиваем общение с новыми знакомыми. Раньше было иначе. Мы стояли спина к спине, плотно вжавшись друг в друга, и были открыты для мира. Это было нужно мне, испытывавшей острую нехватку общения с мужем. Он отторгал меня, единственной точкой нашего соприкосновения были наши спины, но мы были вместе – телами, мыслями. Друзья восполняли нам дефицит кислорода в нашем безвоздушном пространстве. Мы говорили с ними и через них общались друг с другом, по-другому не получалось – мы смотрели в разные стороны.
Всё изменилось. Мы разлепились, разорвали свои тела не по месту приживления, а как пришлось. Я сделала это, чтобы посмотреть ему в глаза и понять, с кем я жила все это время, почему получилось так, что разрыв стал неизбежен. Теперь, когда стою перед этим человеком лицом к лицу, мне никто не нужен, я не хочу, чтобы кто-то вмешивался в процесс внутренней перенастройки. Друзья, знакомые вынуждают меня играть ожидаемую ими роль. Когда мы вместе на людях – мы благополучная пара с безукоризненной репутацией. А это ложь. И меня выворачивает и сводит мышцы от искусственности разыгрываемых перед обществом ролей, которым моё неумение лгать обязывает соответствовать и внутренне. На это сил после лицедейства не остается. Срываюсь. Запутываюсь в мнимых и истинных чувствах. Мне уже давно не нужна ни светскость, ни положение в обществе, внутренне давно рассталась с тем миром, где мы жили вместе. Не нужны друзья, не нужны забавы, сопутствующие дружбе. Это было в той жизни, где мы были с ним вместе, но в этой жизни, если я все-таки вернулась в этот мир, чтобы быть с ним, мне нужен только он, без всяких довесков и примесей. Сил на игру в мире, потерявшем для меня всякую ценность, у меня нет. Я всё ещё здесь только из-за него…
Из жалости…
Странное состояние души. Здесь и не здесь. Всецело поглощена грезами. Брежу наяву. Ежеминутно, ежесекундно с другим человеком. Он все время рядом. Во мне и возле меня. Удивительное, неведомо как захватившее меня ощущение. Я словно в океане тепла и любви. Чувствую каждой своей клеточкой струящиеся потоки в себе и во вне себя. Сказка. Полет…. Я ведь совсем его не знаю. Десятый месяц. А у нас по-прежнему первый день. Нерешительность, робость, скрытность и оцепенение. Только глаза говорят. Раскрываюсь перед ним, пытаюсь сломить эту стену преткновения. Дверь за дверью в душе, окна настежь, смотри, пробуй, дерзай, примерь к себе. Тишина в зрительном зале. Я чувствую, он там, не уходит, сидит, едва дышит, чтобы не выдать своего присутствия, чтобы я поверила, обманулась и ушла первой. А у меня не получается уйти. Не вижу его, но чувствую – рядом. Его дыхание колеблет волосы на моих висках. Он хочет быть со мной, но что-то мучительно держит его в затворе. Знать бы что. Разбила бы замки и снесла все крепостные стены. В отчаянии мечусь по сцене. Его нет, он ушел! - но какая-то тень шевельнулась в конце зала и, понимаю, он всё ещё здесь, наблюдает за моей игрой и ничегошеньки не предпринимает, чтобы мой мучительный монолог прервался. Столько раз срывалась, спрыгивала с подмостков, пыталась вновь жить своей жизнью, но едва уловимое дыхание вновь возносило меня к рампе и, воодушевленная надеждой, возобновляла игру.
Сладкая, мучительная пытка любовью, на которую то ли есть ответ, то ли тешу себя самообманом, и ответа не будет никогда.
Обрываю связи, оставляю телефон, соглашаюсь на поездку, где клянусь себе посвятить все движения души одному лишь мужу. И терплю поражение. Муж не догадывается о беспощадности, с какой веду сражение с собой. Не видит реальной угрозы семейному очагу. Видит раздражение, но списывает его на усталость. Видит равнодушие, но объясняет его моим неумением забывать старые обиды. И только дыхания всепоглощающей страсти не ощущает. Затаилась, остановила биение сердца, заморозила всю свою сущность, умертвила все инстинкты. Замереть, умереть, раствориться, только не выдать себя. Но выдаю. Струйки пара прорываются из промерзшей берлоги. То срываюсь на несчастный телевизор, то мне не по душе наше праздное времяпрепровождение, то психую из-за невозможности писать, творить, потому что, опять же, виноват телевизор, перед которым мы пролеживаем с тобой обожравшимися овощами с утра до вечера.
В первые дни он предлагал разъехаться по разным комнатам. Взять другой номер. Отказалась. Поняла, это – конец.
И терпела!
А вчера прорвало…
20 декабря.
С чего разгорелся сыр-бор, помню смутно…
Лежим на кровати молча. Муж бездумно перебирает кнопки пульта телевизора. Монотонно, однообразно, не задерживаясь ни на одной из программ. Что он там пытается найти? Лежу, потихоньку закипаю, но терпеливо жду наступления тишины. Должно же ему это занятие когда-нибудь надоесть.
Еще один день подходит к концу. Ещё один бесплодный, бездарно прожитый день. Пропущенный сквозь пальцы. Сколько их ещё у меня будет таких же бессмысленных и тягучих? Наполненных пустотой и безрадостных. В раздражении и тупой обреченности на скуку. С единственным светом, проникающим сквозь мерцающее око телеэкрана – «окно в мир».
Старая, немощная, рук-ног не чувствую, в голове пустота, внешние раздражители почти не проникают сквозь задраенные окна сознания, может, тогда этот говорящий ящик и был бы мне отрадой? Но сейчас!! Когда преисполнена молодых сил и жажду жить полной грудью, почему сейчас к жертвеннику этого монстра я должна подносить драгоценные часы, минуты, секунды своей неповторимой жизни. Это не возвращается!
Перебираю в памяти все проведенные здесь с мужем дни, вспоминаю всю свою жизнь с ним раньше и прихожу к неутешительному выводу: я живу его жизнью, а не своей. Оставляю свои нужды на потом, словно имею жизнь про запас. Будто есть надежда, что моё время ещё вернется с уходом его из моей жизни. Ведь должно же это когда-то случиться, если я этого так жажду? И тут же понимаю, нет, он не уйдет от меня, он никогда меня не оставит. Никогда! Его всё устраивает. ВСЁ!!! Он чувствует себя очень комфортно, его ничто и нигде не стесняет в жизни со мной. А большего ему и не надо. И он подминает мою жизнь под себя, совершенно не задумываясь о том, а хорошо ли мне рядом с ним.
Что-то горячим разливается в голове. Молчать дальше – мысли превратятся в орудия пытки. Надо говорить. Хотя бы чуть-чуть стравить накопившиеся пары.
- У нас был шанс, - монотонно, бесстрастно начинаю я, - этой поездкой хотя бы частично восстановить разрушенное. Я порвала связи с внешним миром в надежде, что, оставшись с тобой наедине, начну жить твоим миром, и это примирит меня с тобой. Я ждала, что ты откроешься, и то, что есть в тебе, заменит мне всё то, с чем я решила добровольно расстаться. Прошло три недели, и понимаю, что жестоко обманулась в ожиданиях. Единственно, что было ценным в этой поездке, - лечение. Остальное же… Не написала ни строчки. Вместо общения у нас был телевизор, такого наплыва пошлости и безвкусицы на место образовавшейся после разрыва с друзьями пустоты я не ожидала. Я ждала тебя. Мне хотелось, чтобы, раз уж мы вместе, мы жили друг другом. Не получилось. Я изо всех сил пыталась подстроиться под тебя, мы проводили время так, как удобно и нравится тебе. В результате, чуда не произошло. Мы ни на шаг не приблизились. Напротив, я поняла, насколько мы далеки друг от друга, и сохранять нам нечего и незачем. У нас разные миры, они не пересекаются и неинтересны друг другу. Нам нечего хранить, нечем удивлять друг друга. У нас нет связующих нитей…
Ни слова о детях. Это и есть нить, нет, канат. Об этом молчим, словно их нет. Продолжать жить вместе ради обмана – создания иллюзии благополучия в неокрепшем сознании, а самим с нетерпением ожидать их скорейшего вылета из родительского гнезда, из этого мнимого благолепия. Но дети видят тоску и печаль в глазах родителей. Их трудно, почти невозможно обмануть.
О детях ни слова…
- Я поняла, - завершаю монолог, - что это последняя наша совместная поездка. Всеми силами впредь я буду избегать путешествий и отдыха в твоей компании. Мне жаль своё время.
Кто стоит в этот миг перед глазами? – ОН! – Это Он заставляет меня говорить мужу наполненные горечью слова. Я хочу быть с другим. Я согласна смотреть тупые передачи целыми днями и не прикасаться к своим запискам, если Он мне скажет об этом. Я чувствую себя обкраденной не потому, что муж навязывает мне свой образ жизни, а потому, что это время он крадет у другого, того, с кем я хочу быть и дни, и ночи. Страшная двойственность гнетет и загоняет меня в угол. Я не там, не с тем, столько раз проговариваю это сама себе – вырвись, сбеги, разорви этот порочный круг, где ты не принадлежишь себе. Сколько можно мучить себя. Ты никогда уже не будешь счастлива здесь, даже если все они изменятся и начнут угождать тебе.
В неистовстве. Слезы по щекам, не прерываясь. Почему, почему мне так плохо… Вскакиваю, что-то набрасываю, не глядя, и прочь из комнаты. Нет больше моих сил. Ночь. В коридоре ни души. Бежать некуда. К лестничной клетке и галопом по ступенькам. Одиннадцать этажей вверх, четырнадцать вниз, а теперь четырнадцать вверх и снова до первого этажа, опять взлетаю на последний – сколько понадобилось Коту, чтобы догнать свой инфаркт, шестнадцать? – я не встретила свой и на тридцать шестом. Не чувствую ни усталости мышц, ни сердцебиения, летаю над ступенями, почти не касаясь их ногами. Это – нервы. Паралич ощущений. Никогда не высиживала в замкнутом пространстве больше трех дней. Не выдерживала пыток негативными мыслями. Здесь была в затворе три недели, три недели усилием воли давила в себе порывы сбежать, противостояла наплывам тоски из воспаленного сознания. Лишила себя свежего воздуха положительных эмоций и дождалась естественной реакции организма – депрессии. Банальной, примитивной депрессии. Сегодняшние непрекращающиеся слезы – из того же парника, в котором вызрела она.
Смываю в ванной пену, размазываю по щекам слезы, тихо, беспомощно вою. Как же себя жалко. У-у-у-у! Чего ещё ждала от такой жизни? Шевелиться, делать что-нибудь. В бездействии депрессия неизбежна. Освободиться от зависимости внутреннего состояния от внешних факторов. Или изменить пейзаж за окнами, если не справляюсь сама с тем, что внутри. У-у-у-у!
Второй день болят мышцы ног.
Бег по этажам сказывается только сейчас, когда и своей боли в избытке…
* * *
Вчера… что же было вчера?
Аморфна, тягуча и пластична, как подтаявший пластилин.
Вяло брожу среди воспоминаний. Оцениваю, взвешиваю, сопоставляю. Нерадостное открытие. Стала прежней. На какой-то миг прошлое захватило меня, и я стала пленницей его и своих стереотипов поведения и мышления, с которыми, как мне казалось, рассталась безвозвратно. Эта жалость к себе, поиски виноватых в моих бедах во внешнем окружении. Никто не виноват, что в моей жизни что-то не так, и никто не обязан приносить мне на блюдечке готовых рецептов моего счастья. Их должно выстрадать и заслужить самой. Не пассивным созерцанием, а внутренней готовностью измениться. Я это поняла, но на какой-то миг поддалась слабости и потеряла контроль над эмоциями, позволив прошлому вмешаться в мою сегодняшнюю жизнь и сместить точку отсчета начала новой жизни намного дальше в прошлое, чем это было вначале моего пути к переменам. Вдруг оказалась отброшенной в то прошлое, где ничего не значила для своего мужа, а он был для меня мерилом моей ценности для мира, из этого прошлого моя жизнь опять стала казаться пустой и никчемной и потерянной для меня навсегда.
Но ведь уже знаю, что это не так!. Уже видела, что всё может восприниматься по-другому, если не давать прошлому бросать тень на настоящее. Свою предысторию надо помнить, чтобы понимать, что с тобой происходит в сегодняшнем дне. Но не выпускать её из-под контроля, чтобы она не лишила тебя будущего, растоптав тебя в настоящем.
Когда идешь по лезвию жизни, надо смотреть вперед, а не под ноги и не назад, тогда есть шанс дойти. Заглядывать в пропасть под собой – ужас сковывает сознание, ноги немеют от страха, голова кружится от собственной беспомощности.
Зачем убивать себя бесплодными стенаниями о бездарно прошедших днях, месяцах, годах жизни. Всё! Это уже пропущено и упущено, пройдено и забыто. Опусти занавес и двигайся дальше, начиная отсчет с той точки, где мысли о смысле твоей жизни тебя настигли.
Закрываю книгу, встаю, преодолевая боль в ногах, иду дальше.
В прошлом изменить что-либо уже не в моей власти. Но свое отношение к нему изменить мне под силу. Гвоздиками с золотыми шляпками торчат из него мои достижения, о чем не люблю говорить здесь, на этих стенающих страницах, - дети, муж, друзья. У меня великолепный муж, любящие преданные друзья, необыкновенные, не от мира сего, дети. Преодолевая свою трансцендентную тоску, я сумела направить её на созидание всего того, что составляет счастье обычного земного человека. Мне, может, не очень удавалось чувствовать себя счастливой, но мне удалось засветить счастьем глаза тех, кто жил рядом со мной все эти годы. Разве этого мало для оправдания собственной жизни? В минуты слабости, когда она кажется лишенной всякого смысла…
Прошлое удалось.
Настоящее – остановка в пути, где я выбираю дальнейший маршрут.
Будущее… туда заглядываю с суеверным страхом узнать что-то лишнее и пугающее, что может исказить мой выбор и заставит двигаться не по своей дороге.
Никогда не стояла на распутье так долго, никогда с такой нерешительностью не делала следующего шага. В действительности, готова к выбору каждое мгновение. Но жизнь замерла. Она не требует от меня этого. Во мне нет сомнений, нет колебаний, но и вне меня необходимости что-то делать, тоже нет. Моё нынешнее настоящее настраивает меня на минутную готовность. Все сомнения, все «за» и «против» уже давно взвешены и оставлены в прошлом. Мой выбор сделан. Я слишком долго занималась анализом, чтобы сомневаться в его правильности, и слишком задержалась на этой станции, где в ожидании состава пылятся мои чемоданы. А вот состава-то и нет. Связываю перемены в своей жизни с человеком, а это неверная привязка. Должна меняться я, а не внешняя атрибутика моей жизни.
И всё же, так хочется рыцаря на белом коне под окнами…
Мечты звучат в унисон с действием на экране. От маньячного просмотра всех передач подряд никуда не деться, поэтому смиряюсь, время от времени вылавливая в потоке сора маковые крупинки. Хочу бегства с любимым? Вот мне сюжет: героиня мгновенно решается покинуть родной дом, город, семью – детей и мать – и едет в неизвестность с любимым. Моя решимость не плод мгновения, хотя, похоже, от меня этого ждали, но созвучие сегодняшней готовности сорваться с безрассудной отвагой героини очевидно.
- Как же это похоже на твою жизнь! – с пафосом и издевкой, транспарантом в пространство, вывешивает муж.
- Что ты имеешь ввиду? – скрыв за притворным недоумением естественное желание огрызнуться в ответ, удивленно вскидываю брови я, подозревая, что мои тайные мысли поневоле слишком громко прозвучали в его голове. Возможно, из-за слишком большой интенсивности моих дум на эту тему, - подумала игриво.
- Ну, как же. А твой роман с Мишей? Ты ведь тоже была готова бросить все ради жизни с ним.
- Это не волнующее уже меня прошлое.
- Как же… ведь я не дал соединиться двум любящим сердцам. Наверное, ты будешь ненавидеть меня за это всю оставшуюся жизнь.
- Ах, вот ты о чем. Не переживай. За это ненавидеть не буду.
- Но у тебя были такие чувства к нему. Наверняка же что-то осталось?
- Миши давно нет в моей жизни, и воспоминания о нем меня тревожат крайне редко, - устало возражаю я.
- Как же, а я-то думал, вот… фильм… навеяло…
- Ничего подобного. Всё давно ушло.
Странно, что тот эпизод его до сих пор волнует.
- Миша разочаровал тебя? Ты же так его любила?
- Это не любовь. Это была вспышка на фоне однообразия и скуки моей тогдашней жизни. Он пришел, когда я уже совершенно уверила себя в том, что моя жизнь кончена, что в ней ничего больше не будет, впереди только безрадостная старость с осознанием упущенных возможностей прожить эту жизнь иначе…
Отполированную до блеска на страницах своего «романа» биографию героини выставляю на суд главного читателя и виновника рождения книги – её мужа. Доступен ли ему язык внутреннего мира его жены настолько, чтобы понять свою роль в его крушении? Книга – обвинительный акт ему и преодоление разрухи, оставленной им в её душе, ею. Понимает ли он это?
- …Я чувствовала, что чувствует каждая женщина на пороге старости. Вот она жизнь. Что в ней было такого, ради чего стоило себе во всем отказывать? Где было возмещение всем тем жертвам, на которые шла ради любимых? Где та любовь близкого человека, которая могла бы компенсировать растраченные на заботу о них всех душевные силы? Где хотя бы благодарность? Ничего… В душе – пустота и разочарование. Понимаешь, что годы к тебе не вернутся, а значимость твоя для мужа не умножилась, а сведена к нулю. Видимое благополучие – лишь оболочка. Под ней – неудовлетворенность и безысходность. Других вариантов жизни нет и уже больше не будет. Чувства умерли. И вот в этот момент всплывает из прошлого Мишель и обрушивается на меня таким шквалом чувств, что я воскресаю. Он дает мне почувствовать себя не просто любимой, а любимейшей из всех женщин, самой желанной, самой необыкновенной. Я купилась на это. Не могла не отозваться. Это естественно. Последние десятилетия этими чувствами не была избалована. Внутренне была настроена на верность в браке, но ты избегал близости со мной с первых дней нашей жизни. Чего ты ждал? Что я откажусь хотя бы раз испытать, как это быть любимой? Извини, не оправдала. Я была никому не нужна, а в тот момент боль этой ненужности отдалась в сердце как-то особенно остро. Да, сорвалась, начала мечтать о совсем другой жизни. Но было ли это вспыхнувшее во мне к нему чувство любовью? Не знаю. Скорее, это была благодарность, перемешанная со страхом, что ничего подобного в моей жизни больше не произойдет, что это мой первый и последний шанс изменить свою жизнь. Знаешь, тогда я всерьез поверила, что могу быть другой, что могу чего-то добиться самостоятельно, что у меня просто не было возможности доказать свою состоятельность самой себе. Чувствовала, что с ним мне придется лезть из кожи, чтобы даже просто прокормить себя, но меня это не пугало, а воодушевляло. Хотелось попробовать, хотелось испытать себя. Знала, что если рядом будет человек, который любит меня ТАК, горы сверну.
- Да, но, похоже, Миша не оправдал твоих надежд?
- Скорее, я сама подсознательно отвергла его, каким-то шестым чувством поняв, что он не тот человек, который может воспалить меня надолго и настолько, чтобы заставить радикально измениться. Подтолкнуть к переменам – да, но держать в напряжении, в тонусе – нет. Похоже, я все-таки его не любила. Но увлеклась фантазиями, слишком привязала себя ими к нему, поэтому влюбилась. А после позволила чувствам бушевать, пока они полностью не выгорели и не покинули меня. Я хотела избавиться от них, как только поняла, что он не тот человек, с которым я хотела бы быть, поэтому тянула резину и не уходила от тебя. Не хотела разрушить семью из-за него. Слишком рано почувствовала, что мои чувства к нему ненастоящие. А пока взвешивала и думала, Миша сдался и проявил себя так, что никаких иллюзий на его счет у меня уже не было. У него было время оценить меру ответственности за мою жизнь, о которой он не задумывался вначале. А примерив, поостыв и очухавшись после первого страстного порыва, отказаться от этой ответственности. Он испугался. А я, видя его испуг, постаралась как можно быстрее расправиться со своими к нему чувствами. Мне нужна стена, а не повалившийся плетень. Впрочем, он об этом, по-моему, не догадывается. Во всяком случае, живет в убеждении, что когда он все-таки решится, а я останусь одна…
- Как одна, он что, ждет, когда я умру?
- Зачем «умру», есть масса более мирных способов остаться в одиночестве. Развод, например… то он придет, а я приму его в распростертые объятия. Вот в этом его заблуждение. Не приму. Даже не оповещу о своем одиночестве. Он из ничего ко мне пришел и в ничто ушел. Перегорела, остыла, передумала многое, потом появились эти друзья – «мальчики», как ты называешь, - знакомилась, позволяла себе увлекаться, раскрылась для общения и поняла, что сколько бы мне лет ни было, я не перестаю быть женщиной, которая может нравиться, и при желании… - я замолчала, взвешивая, стоит ли произносить следующую фразу, но она уже свешивала ножки с моего языка, готовая сорваться, и мне ничего не оставалось, как озвучить её, - при желании добирать все, чего мне не хватает, на стороне. После чего в отношении Миши я успокоилась. Впрочем, и в отношении всех остальных тоже.
- Зачем же тогда ты возила его с собой в Харьков?
- В Харьков он приехал сам.
- Нет. Зачем ты возила его? Показывала что ли? Зачем ты Сергея возила в Харьков?
- Какого Сергея?!! Я о Мише! Миша сам приезжал, чтобы остаться.
- Остаться??
- Да…
Всего несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. Он говорит о Сергее. Упорствую в своем отрицании того факта, что действительно в Х. мы ездили вместе. Сказала «нет» вначале, смысл признаваться теперь. Тем более, что ничего компрометирующего в поездке не было. Поначалу гадала, откуда могло просочиться. Марго? – вряд ли. Её муж? – смысл? Чтобы не одному изводиться ревностью? Дочь? – вполне могла. Случайно проговориться. Ну и что теперь? Для меня эта поездка – сюжет для прозы, не более. Интересны подробности? – читай книгу, а начать изворачиваться, придумывая себе что-то в оправдание, проще бросить «его с нами не было». Но он ворошит эту тему вновь и вновь, похоже, она для него болезненна. Ещё бы! Масянь не какой-то там проходящий персонаж, он поимел его жену! Пусть в бессознательном состоянии, но поимел же! И из таких героев ткется моя проза… мрак!
- Зачем ты пытаешься поймать меня на лжи? Уличить? Хочешь самоутвердиться или унизиться? С чего ты вообще взял, что Сергей был со мной? Ты уже второй раз задаешь один и тот же вопрос, но мой ответ тебя не устраивает. Ты будешь спрашивать третий раз? Опять будешь пытаться подловить меня? Зачем, можно узнать?
- Нет, ну ты сама проговорилась…
- Я?!! О чем?!!!
- Что вы были вместе.
- Послушай. Для меня в твоей жизни белых пятен значительно больше, но я как-то смиряюсь с неизбежностью их существования. И не пытаюсь разглядыванием твоей биографии под микроскопом омрачать нашу с тобой жизнь. Потом… я говорила тебе, что в последнее время во мне слишком многое изменилось и, возможно, стало неудобным для тебя. Но я изо всех сил стараюсь тебя в это не вмешивать. Моя жизнь сегодня это… бесовщина… тебе лучше не лезть и не знать всего, что творится в моей душе. На поверхности, в общении и жизни с тобой, я искренне пытаюсь быть хорошей. Не лгу, не притворяюсь, просто пытаюсь навести порядок внутри себя, не посвящая тебя во все свои с собой разборки. Скажи, тебе плохо со мной? Я уделяю тебе мало внимания? Не забочусь о тебе? В чем-то вынуждаю чувствовать ущемленным?
Молчит.
- Почему ты все время пытаешься войти в самую дальнюю тайную комнату, прекрасно понимая, что тебе будет там плохо? Почему ты не хочешь жить там, где хорошо? Тебе мало того, что есть? Или ты хочешь владеть всем? Поверь, в той каморке для тебя ничего хорошего не припасено. Зачем ты ищешь боли? Почему, призывая меня довольствоваться с тобой малым, сам не следуешь этому призыву?
Молчит.
- Понимаешь… ни раскаяния, ни жалости не будет. Ты мне не судья. Но если тебе так хочется облачиться в мантию, чтобы распинать меня, мне лучше уйти. И я хочу, чтобы ты знал, что я уйду навсегда. Скажи, ты уверен, что узнав что-то сверх лежащего на поверхности, не поддашься минутной досаде и не выставишь меня за порог? Так знай, мой суд, о котором ты и представления не имеешь, намного жестче. И тогда, уже вынужденная приговорить себя, «справедливо» оставленную тобой, я навсегда отрекусь и от тебя, не сумевшего понять и оправдать меня. Тогда мне уже будет совершенно все равно, что с тобой и где ты. Я никогда, слышишь, никогда больше не обозначусь на твоем горизонте. Ты этого??? хочешь?
Горечь, досада, тоска.
Моими устами правит безысходность. Мне так плохо, что ничего, кроме тупого безразличия к своей дальнейшей судьбе, не ощущаю. Так зачем же он хочет добавить мне страданий?
Не позволю!
Или ты мой муж и живешь, не переступая демаркационной линии, принимая меня такой, какой я стала, или прочь с моей дороги. Предпочту жить одна.
Не ругались. Но как похоже на ультиматум.
Гена помолчал.
- Ты права. Я лезу туда, куда мне лезть не следовало… Прости.
- Скажи, тебе плохо со мной?
- Мне с тобой очень…очень хорошо…
Лишь смутно догадываюсь, что у него на душе. Что заставляет вновь и вновь испытывать на прочность мои бастионы. Блефую. Как же я блефую… Понимаю, он пытается восстановить господство на отвоеванных мною у него высотах. Время, когда была во всеоружии – за спиной армия готовых поддержать меня в любой момент бойцов - ушло. В моем полку никого - одни дезертиры. Но он об этом не догадывается, а мною роль отважной воительницы освоена в совершенстве. И хотя на поле боя совершенно одна, куража столько, что муж уверен - мне есть на кого опереться, есть тылы, куда отступать. Поэтому, хотя и пробует, проверяет на крепость, ищет слабые места в моей обороне, всей мощью не давит и потому брешь не находит. Он боится остаться без меня. А я слишком хорошо играю, слишком отчаянно блефую…
Отстаивать своё личное пространство. Вот чему учусь, играя в любовь.
Всё остальное….
Страх одиночества всегда загоняет меня в ненужные отношения.
Боюсь остаться одна, поэтому одна никогда не бываю.
Жажду встречи с единственным, но при этом место возле меня всегда кем-то занято.
Утешаюсь временными связями, но опустошаюсь ими больше, чем ожиданием.
Все время не с теми из-за страха хоть на мгновение остаться в одиночестве. А это отталкивает мечты того, кто, может, и хотел бы стать моим единственным…
И вот он рядом. Боясь упустить время, начинаю суетиться и лихорадочно расправляться со ставшими помехой «лишними» отношениями. Моя опрометчивость настораживает, безрассудство пугает, охватывающая меня одержимость раздражает. Вожделенный объект отстраняется. Я в панике. Пытаюсь объясниться, но лишь отталкиваю. Отдаляется. Последняя попытка. Понимаю, время уходит, отчаянно рублю концы, но мой корабль продолжает стоять на месте - он давно на мели. И эта мель – мой страх. Мой извечный страх одиночества. Рублю, но из последних сил держу оборванные канаты.
Чего боюсь?
Увериться, что одиночество – это свобода?
В том числе, и от страха?
Страшно будет только вначале, пока переживается боль разрыва.
Тает боль – уходит страх.
Время залечит раны и вернет меня себе.
Не страшиться одиночества, а искать его.
Единственный – тот, с кем должно свободно дышаться и легко парить над землей.
Только жизнь почему-то убеждает в обратном. Приходит, обещает опору, а расплатой - свобода. Так стоит ли бояться? Я же никогда не пробовала принадлежать только себе. Может, мои метания по чужим сердцам – это поиск свободы, которую можно обрести только наедине с собой? Может, то, что ищу в союзе с кем-то, на самом деле, находится во мне? Мне бы решиться попробовать. Испытать себя одиночеством. Услышать, что скажут друг другу мои душа и сердце, когда ничье биение рядом не будет отвлекать внимания моего разума. Может, топчась по чужим биографиям и правя чужие судьбы, на самом деле, избегаю откровенного разговора с собой? Может, боюсь не одиночества, а остаться наедине с собственной душой? Тогда, что же в ней так пугает? Что есть в ней такого постыдного или злобного, что отталкивает меня? Почему я избегаю себя? Зачем постоянно леплю кого-то рядом с собой вместо того, чтобы посидеть в тиши уединения и поблуждать в собственной душе? Ведь, оказывается, совсем не была с ней знакома. Сколько сюрпризов преподносит она мне сегодня, сколькими наклонностями поражает.
Блуждаю, затеваю новые романы, чтобы ещё раз удостовериться - мне это не в радость.
Ещё чуть-чуть, и ухвачу суть…
Другой жизни у меня не будет.
А эту я бездарно разбазариваю, охотясь за «счастьем».
Разумом понимаю, что-то не так, что-то неправильно внутри меня настроено. Если столько раз проигрываемая пластинка стопорится на одном и том же месте, нужно просто убрать её с глаз долой и поставить другую.
Я всё время бреду наугад в надежде, что к осознанию смысла своей жизни… но мои глаза завязаны. Теперь понимаю, мой путь – это путешествие по кругу. К отчаянию.
Дебри, сквозь мрак которых пытается спасительным зовом пробиться разум.
Остановись! – кричит он мне. Довольно с тебя слепого блуждания. Счастье не здесь. Истина – в ином.
Медлю с принятием решения, но, не доверяя внутренним сомнениям и гласу разума, осторожными шагами, продолжаю двигаться в том же направлении, к тьме. Пытать свою душу страстями, принимая их за признаки жизни, терзать чувствами, видя в них проявления любви. Она корчится от боли и мертвеет. Укорачивать свой век, теряя остатки надежды на возможность счастья. Это и есть смирение? Во мне нет смирения, потому что не понимаю, как может сочетаться потребность любить с отказом от этого. Смирение – отказ. Отказ во мне превращается в апатичное созерцание собственного угасания. Ещё не поздно попытаться остаться в живых. Развернуться в противоположном направлении и устремиться к Свету. Но я и двигалась к Свету. Ведь Любовь – это Свет? Что-то не так. Смертная тоска. Почему?!! Глаза завязаны. Кажется, повернула, но слепота возвращает на старые тропы, ведущие в смерть. Уповать на чудо. Пусть это будет проблеск в сознании, который выведет меня из оцепенения и безнадежности. Может, я должна сама себя остановить? Какого чуда жду? Все чудеса неверием просеиваются во мне сквозь такое дырявое сито, что в душе ничего не остается. Какого булыжника по голове должна дождаться, чтобы поверить, что всё это не мое, и идти надо в противоположную сторону?
Моя душа в своем странствии по земному кругу потеряла связь с Богом …
* * *
Завтра истекает срок нашего здесь пребывания. Последние процедуры, последние татуажные штрихи на моем лице - попытка подправить то, что почти безнадежно испорчено предками. Последние строчки в тетрадь, по мрачности изливаемых в неё откровений превзошедшую все предыдущие и, надеюсь, следующие.
Мне понравился этот край. Внутренне всё отозвалось и затосковало в преддверии разлуки. Земля предков. Наверное, это не пустой звук. Чувствую здесь себя дома. Хочется вернуться. Земля зовет. Родная земля. Хотя мы почти с ней незнакомы. Это что-то звучащее на частотах сердца.
* * *
Уезжая в отпуск, настраивалась и, одновременно, боялась измениться внутренне настолько, что всё, что было волнующим для меня до отъезда, станет безразличным. Стремление восстановить отношения с мужем, было почти искренним, но понимала, что рискую не сохранить себя обновленную, успевшую мне полюбиться. Была вероятность, что по-другому, кроме как вернуться к началу своего «бунта» и забыть с трудом обретенное чувство внутренней свободы, восстановить эти отношения не удастся. Значит, забыть. Но тогда то, чем буду вознаграждена взамен, должно стоить того.
И что же?
Я вижу, что меня ждет.
Мой муж, успокоившийся и уверившийся в неизменности нашего семейного статуса, топчется по моей территории с ещё большей беспардонностью, чем делал это до вторжения в нашу с ним жизнь «пришельцев». Вместо того, чтобы сделать из нашей недавней трагедии выводы, он решил, что теперь вправе судить меня. Всё, что удержало меня от ухода, отброшено. Вернуться к старым ролям и жить так, как будто ничего не произошло, - мало, добавляется презрение и осуждение. Напрасно. Второе провоцирует меня искать себе оправдание в его ошибках. А первое – попытка делать вид, что ничего не произошло, - вызывает протест. Ведь это не так! Произошло! и в корне изменило нашу с ним жизнь. Нельзя бесконечно прятать голову под крыло. Этого не отдаляет опасность, а приближает развязку.
Да, осталась. Да, мои чувства прочно заперты на замок, и я почти ничем не выдаю их присутствия. Но!!! они есть! Они вынуждают пристрастно наблюдать за ним и замечать все его промахи и всё время колотят изнутри молотком по черепу – он не тот, кто тебе нужен! Смотри, он ничего не делает, чтобы удержать тебя.
Я боялась и хотела вернуться нечувственной и смирившейся. Надеялась, что взамен получу близость с человеком, который хочет быть нужным и интересным мне.
Он не дал мне забыть о моей любви к другому.
Не сделал ничего, чтобы мои чувства вернулись к нему.
Не вывел меня из ада моей любви.
Ему всё равно…
Любовь остаётся во мне ноющей раной. Возвращаюсь прежней.
Южным палящим зноем сушит душу эта клятая любовь, оставляя после себя выжженную пустыню.
Болит душа, а я упиваюсь этой болью, потому что вижу - эта боль спасительна для неё. Пусть это мои иллюзии и мои фантазии, но ими я наполняюсь жизненной силой, чтобы противостоять ему.
Играю любовью, чтобы защититься от вторжения в моё личное пространство, пространство души, жестко пресекая попытки властвовать над нею.
Тайная страсть делает меня сильнее страха за завтрашний день.
Любовь – это безрассудство одинокого воина против полчищ недругов. Может, пьяное безрассудство. Возможно… скорее всего… но не даром пьяному море по колено. Опьяниться страстной привязанностью и не дать утопить себя в болоте обыденности.
Я выбираю любовь к моему Герою.
Флаг на мачту! Предателей на рею! Выходим в штормящее море.
Мне есть за что бороться. Цена – покой. Но награда – жизнь, где есть любовь и счастье…
* * *
Всю ночь меня окунают в один и тот же сон…
Вода. Много-много воды. Море или океан. Прилив или цунами, огромной накрывающей волной уносящий сотни жизней. Выживаю погружением на ещё большую глубину, чем та, где свирепствует стихия. Меня спасает странная лестница, уводящая вниз. Шаг за шагом следую её изгибам, оставляя наверху всё, что было мне дорого. Я единственная, кто был на берегу и спасся. Дети?… Я почти забыла о них. Но они далеко и наверняка не пострадали, успокаиваю себя. Значит, ничто не удерживает меня от погружения в небытие дна. Но странно, я оказываюсь в каком-то сказочном царстве. Шумном и праздничном. Проводы и встречи кораблей причудливых очертаний. Они больше похожи на пряничные забавные игрушки, чем на флотилию неведомой мне страны, в которой я сегодня гость. Народ на пристани ликует, но почему-то всем есть до меня дело. Смуглые лица, узкие глаза. Обращаясь ко мне, они переходят на понятный мне язык. Что-то отвечаю. Я опаздываю на встречу со своей группой, но нисколько не встревожена этим и ничего не предпринимаю для скорейшего воссоединения с ними. Решаю остаться здесь. Среди этого праздничного беззаботного буйства красок и приветливых лиц.
«Доставьте мне светлую радость… хотя бы грамм пятьдесят», - озадачивает странной просьбой сияющая белозубой улыбкой девушка в хаки. Она хочет спиртное? – предполагаю простейшее, что приходит в голову, я. «Позвольте… - оглядываюсь, к нам подплыла гондола со смуглым красавцем, - можно предложить вам приятное путешествие во-о-он к тому пряничному кораблику?» Щурюсь, ничего не вижу – ослепляющий свет – неужели здесь есть солнце? – бьет в глаза. Улыбаюсь. Как же хорошо в этом приветливом светлом царстве. «Ты такая красивая… - шепчет чей-то вкрадчивый голос возле самого уха. Скашиваю глаза, мне это лицо почему-то знакомо. Этого мужчину я где-то видела раньше, даже, наверное, знала когда-то. Не могу вспомнить, но знала. – Тебя здесь очень любят, - продолжает он, - нам так хочется, чтобы ты жила среди нас». – «Я не знаю вашего языка», - в сомнениях, в раздумьях, всё равно везде опоздала, но даже если подсуечусь, все равно не смогу нагнать свою группу, потому что напрочь забыла место встречи, я была так невнимательна к словам нашего гида. Получается, уже тогда в моей душе возникло намерение остаться здесь навсегда, а теперь нерадивостью своей я ещё и лишила себя возможности окончательного выбора. Просто всё забыла. Не знаю, в какую сторону идти, куда плыть, чтобы выбраться отсюда. Не знаю, у кого можно спросить обратную дорогу…
В промерзшей комнате хлопнула дверь.
- Пора пить водичку, просыпайся, любимая!
Это вернулся с прогулки муж.
В теплом свитере, под двумя пледами чувствую ледяное дыхание утра и возвращаюсь из пригрезившегося во сне Сингапура. Так вдогонку моей, ускользающей из сказочной страны воды и света, тени проговорили его жители. «Пятьдесят грамм, всего пятьдесят грамм светлой радости, дайте мне светлую радость!» – кричит растворяющаяся в полумраке нашей комнаты красавица в хаки. Просыпаюсь окончательно. Осталось пережить наступивший день и – в путь. Домой.
Что ждет меня в Киеве? Как поживают мои тетрадки в кощеевом царстве?
Когда увижусь, как встречусь, чем все продолжится или, напротив, закончится? Плыть по течению… А может, уже хватит бездействовать? Подбодрить, взъерошить судьбу. Пусть что-то происходит, что-то свершается. Сколько можно находиться в неведении. Где я – на теплых, согретых солнцем камнях на берегу – жду, когда проплывет мимо моё счастье в бумажном кораблике? Или подхвачена этим течением, перебрасывающим через мою голову щепки и бревна, прихваченные им походя с других берегов, и волокущим меня по подводным камням, один из которых, об который я убьюсь в конце концов, и будет моим «счастьем»?
Я и около, и в, и над всем этим одновременно. Поэтому счастью меня не догнать и не пленить собой. Парю над собой, не давая себя поймать ни бедам, ни радостям. Легкая, воздушная, облакоподобная и среди равных себе. Мы летим. Ау-у-у! Голос теряется в безбрежности просторов. Я жива!
25 декабря.
Не получается взять себя в руки.
Вернулась, увидела всю свою семью. Вот они, родные и такие любимые… и затосковала… Моё сердце, душа похищены у них. Ничего не могу с собой сделать…
Выговорилась Марго. Обо всем, как и чем жила в этой поездке. К каким невеселым выводам пришла. Уходить.
Предпраздничные дни. Казалось бы, есть на что отвлечься. Суета подарочных приготовлений. Дома куча гостей – свекровь с мужем уезжает через пару дней – плита не успевает остывать, как готовится новое кушанье.
Заткнуться обыденными хлопотами и радоваться наступающему празднику…
Не получается… не могу справиться с тоской… с той самой минуты как приехала и позвонила ему … с того самого мгновения все остальное померкло, и я превратилась в ожидание. Ожидание встречи с ним, которую сама же отложила на «чуть попозже»… Словно я занята, словно востребована чем-то и кем-то другим… Игра, изводящая меня. Сводящая мою жизнь на нет. Мне нет никакого дела до всего остального в этом мире, когда есть он. А я слышала его голос и знаю, он есть и он ждет меня…
Нарядила елку. Получилось красиво, но немножко пасторально. Наверное, моя грусть пробивается наружу и заставляет выбирать неяркие цвета. Развесила вдоль стен гардины, создав иллюзию задрапированного тканью входа в другой мир. Появился уют. Голые, выкрашенные нелепой розовой краской, стены удалось смягчить цветами зимнего хвойного леса. На сетку гардины развесили с Серёжкой елочные игрушки. Уселись на диван. Сидим в обнимку. Любуемся. Комочек нежной любви и страдающей преданности… как же я обкрадываю тебя, мой мальчик. Сиротинушка ты моя при живой матери…
- Мамочка, - ласково поет дочечка, - если бы ты знала, как мне все завидуют, что у меня такие понимающие родители. Отпускают, когда мне надо. Разрешают всё. Мне не приходится ничего придумывать, врать, изворачиваться. Всё так просто у нас. Какие же вы у меня хорошие…
Твои родители слишком заняты собственными переживаниями, чтобы оставались силы на беспокойство о детях. Мелькает в моей голове нерадостно.
- Сама иногда удивляюсь. Казалось бы, полная вседозволенность, вас трое, за всеми не уследишь и не пытаемся даже, а вы оправдываете самые лучшие ожидания, не переступаете грани, не наркоманы, не хулиганы, не пьяницы какие-нибудь…
- Да-да, - закивала она, - и, что удивительно, не хочется ничего такого.
Муж забирает Сережку, отправляются вместе в кинотеатр.
- Ты точно с нами не хочешь?
- Точно. Не хочу.
- А чего бы ты хотела?
- Ни-че-го!
- Понятно…
- Поспать я могу и дома, не платя за это тридцать гривен.
Накануне благополучно заснула на первых кадрах нашумевшего «Гарри Поттера», очнувшись чуть ли не под конец фильма, когда все враги уже были повержены.
Катастрофическая нехватка времени.
То есть его-то полно, но ощущение, что оно все растрачивается впустую, а что-то главное оказывается где-то за бортом моей жизни. Знать бы, что оно, это главное…
Опять в мечтах об уединении. Крохотном островке, где я могла бы отрешиться от всего и грезить о другой – моей – жизни. Жизни без суеты, без отчаянного желания проснуться в другом мире, без тоски, без неудовлетворенности собой. Грезить? Но я уже грежу, уже мечтаю. А я хочу жить так. На острове. В тиши уединения. Наедине с собой и своими грезами. И чтобы тоска об оставленном мною мире не изводила меня…
- Но ведь Геночка стал совсем другим с тобой…
Мы привычно уединяемся со свекровью на кухне. Она чувствует, что со мной что-то не так. И почти догадывается о причине тоски в моих глазах. Мне не приходится ей лгать, потому что она не вынуждает меня к этому осуждением. Принимает в себя и старается погасить все своим большим добрым мягким телом. Гена тоже такой, как она. Большой добрый мягкий. Но ей я доверяю свои тайны, а его у меня любить не получается. Она всегда была рядом, когда мне было плохо с ним, всегда на моей стороне. Он – всегда на противоположной. Он не знает, как это «любить жену», она знает. Она ушла от нелюбви своего мужа. Я в ней завязла, пока не разлюбила сама.
- Он ведь очень изменился, правда же? – она заглядывает в мои глаза, надеясь найти в них подтверждение тому, что хочет услышать от меня.
Отвожу взгляд:
- Правда…
- Мы говорили с ним. Очень долго говорили. Я спрашиваю: сыночек, но то, что ты чувствуешь к Ирочке сейчас, это то же, что чувствовал к ней раньше? – Нет, мама, - отвечает, - сейчас она мне очень, особенно дорога… но если у неё что-то будет, я с этим жить не буду, я уйду. Заберу детей и уйду. Их я никогда не брошу. Уйду. Ирочка, он любит тебя.
Грустно внимаю её словам. Поздно… Поздно… Поздно…
- Помните, ещё недавно я была совершенно другая. Я хотела везде и всегда быть с ним. В горе и радости. Я мечтала быть ему полезной и нужной везде, не только дома. Согласна была на любую работу – перебирать бумажки? – с радостью! Варить кофе? – с удовольствием! – лишь бы быть где-то неподалеку, видеть его, слышать. Готова была обучиться всему, что знает он, если бы это понадобилось. И училась. Листала его конспекты, вчитывалась в страницы книг, которые он изучал. Мне хотелось знать, чем он дышит. И мне очень хотелось, чтобы он почувствовал, как он мне необходим. Какие горы я могу свернуть ради того, чтобы быть с ним рядом. Но ему ВСЁ ЭТО было ненужно… Возможно, как жена я его вполне устраивала, но делать меня соучастницей всего того, чем он жил, соглашаться с тем, чтобы я стала ему другом и соратником, он не собирался. Он не хотел видеть и встречаться со мной чаще, чем того требует необходимость. И даже дома умудрялся проскальзывать мимо меня так, что я чувствовала себя комодом, шкафом, предметом мебели, одним словом, но никак не женщиной, у которой есть муж, которому она небезразлична. И я вынуждена была с этим смириться. И знаете, сейчас, когда все неожиданно изменилось, и мы поменялись с ним ролями, только сейчас я смогла простить ему прежнее равнодушие ко мне. Теперь я не просто понимаю его, понимаю, что он чувствовал, но даже испытываю некоего рода признательность к нему за его терпение. Ведь он столько лет жил с этим комом нелюбви в душе и, в общем-то, неплохо ко мне относился. Да, не любил, но я не догадывалась об этом. Он оставался преданным семье, заботился обо мне, о детях. Возможно даже, что был мне верен. Впрочем, сегодня это уже неважно. Он жил ради нас, поэтому я не чувствовала себя в чем-то обделенной. Я поняла, насколько сильна была его нелюбовь ко мне все эти годы, только сейчас, когда разлюбила сама. Когда все те черты нелюбви, которые помнила из его ко мне отношения, стала находить в себе сегодняшней. Я повторяю всё за ним, только я оказалась слабее. У меня не получается так умело скрывать свою нелюбовь. А может, меня просто душит досада. Теперь-то я вижу, каким он мог бы быть. Что же мешало ему повернуться ко мне лицом раньше. Неужели обязательно для этого надо было понять, что теряешь. Почему надо дожидаться, когда у тебя из-под носа начнут выносить мебель, чтобы очнуться и начать отбивать, как оказалось, столь любимый потрепанный шкаф. Да, мне обидно. И очень жаль потерянного на него времени. Я могла бы прожить намного счастливее. Будь попроницательнее и решительнее. А так…
- Но, Иринка, может, всё ещё утрясется? Ты попереживаешь, может, даже пару раз позволишь себе увлечься на стороне. Так, чтоб он не знал. Ты же мудрая, ты же можешь все обставить так, будто ничего не происходит.
Едва сдерживаю слезы. Душит жалость к себе. Почему я должна душить в себе все живое и обманываться призраками легкого разрешения нашей ситуации. Я уже увязла в чувствах такой силы, что мысли о легком слабительном в виде интрижки кажутся мне гнусностью и предательствам всего светлого, что поднялось во мне вместе с этой новой любовью. Она заставляет меня быть лучше, спасает от разврата, подступившего вплотную к моей измученной душе. Да, она измучивает меня, но это только из-за невозможности приблизиться к ней ближе, чем это позволено моим статусом замужней женщины. Как бы я желала разорвать эти путы!
- Иришка, у вас же дети… как вы их будете делить?
- Мы никого делить не будем. Мы живем. Терпим. Мы сохраняем все, как было, хотя одному Богу ведомо, чего мне и Гене это стоит.
- Да… тяжело… вы такие разные…
- Я чувствую себя с Геной так, словно мне за семьдесят, и впереди уже ничего нет. Мне ничего уже не хочется. Полная апатия ко всему.
- Ты же собиралась пойти на какие-то курсы, танцами хотела заняться…
- И ничего…
- Ирин, может, у тебя климакс?
- А что вы называете климаксом? – резко вскидываюсь я.
- Ну, мысли всякие. О том, что жизнь прошла, что всё лучшее в прошлом…
- Мам, но тогда мой климакс настиг меня уже на третий год жизни с Геной. Уже тогда я поняла, что рядом с ним я никто. Он не любил меня, а я вместо того, чтобы, осознав это, развернуться и уйти, начала доказывать ему, что достойна его любви. Билась об стенку. Нарожала кучу детей, чтобы мысли о разводе не посещали вообще. Совершенствовалась, совершенствовалась и совершенствовалась, чтобы все женщины, могущие оказать на моем пути к сердцу моего мужа, меркли на моем фоне. Ну почему, почему эта любовь пришла к нему тогда, когда я сдалась и разлюбила его?!! Климакс? Значит, пусть будет климакс. Если это меня и его хоть как-то оправдывает, готова носить на себе это клеймо уже с сегодняшнего дня, хотя в цвету и полна сил жить… но не с ним… Осознать в свои… что ты никто… Вы предлагаете мне перетерпеть? И что дальше? Дотерпеть до пятидесяти? Когда я уже никому не буду нужна? Чтобы после этого дождаться шестидесяти? С теми же мыслями о себе, что я никто? Может, в семьдесят эта мысль уже не так гнетет? Сейчас я никто и ничто – пустое место. Вы думаете в семьдесят мне будет легче от мысли, что я не просто никто, но и шанс изменить это упущен?
Я замолчала. Свекровь смотрит на меня печально-задумчиво.
- Как-то поздно в тебе это всё проснулось. В моей жизни это произошло намного раньше. Я пережила подобное, когда уходила от Геночкиного отца.
- Гена был у вас единственным сыном. Сместите все на семь лет. Возраст моего Серёжки – тот же, что вашего сына, когда вы ушли от мужа. Кризис зависит не от возраста женщины, а от отдаленности от момента рождения детей. Они взрослеют, эмоционально ими уже не так восполняешься как в годы их младенчества. Начинаешь искать подтверждения своей значимости у мужа, но обнаруживаешь, что стала для него элементом интерьера. Защитная реакция – пытаешься отключить свою внутреннюю зависимость от него. А результат – полное охлаждение чувств и недоумение – почему я должна жить с человеком, неспособным оценить меня по достоинству…
- Да, Иришка… Я понимаю и не осуждаю тебя. Помню, когда мы только познакомились, первое чувство, которое у меня возникло при виде тебя, чувство острой, до боли, жалости. Сидишь такая маленькая в кресле, свернулась калачиком, ножки поджала, глаза грустные-грустные. «Я люблю Гену», - говоришь. Всё, для меня больше не было и не могло быть других девочек. Я так по-матерински захотела прижать, утешить тебя, сказать, что всё будет у вас хорошо. Жалость. Да, жалость. Полюбила я тебя гораздо позже, когда привыкла, узнала получше. А тогда щемящая, до боли, материнская жалость. Обнять, приласкать, пожалеть. Такое несчастье было на твоем лице… Да, всё идет из семьи. Ты недополучила родительского тепла, любви, самооценка занижена. Ты согласилась на роль нелюбимой жены моего сына и сделала свою жизнь несчастной. Девочка моя, я пойму и приму всё. Живите как получится. Получится перестрадать всё это, останетесь вместе – буду рада. Нет, ну, что ж, значит, так тому и быть. Приму и это. Лишь бы вы были счастливы обы. Ведь вы оба – мои детки… А Геночка тебя не бросит. Он сам мне об этом сказал: «Мама, я Иру никогда первый не брошу. У меня никого нет и быть не может»…
* * *
Вернувшиеся из кино муж с сынишкой прервали мою заунывную песнь. Сбили с мысли. О чем писать?
* * *
Позвонила В., сказала, что хочу забрать назад свои тетрадки.
- Хорошо, я привезу их тебе завтра. Позвони мне после обеда, к тому времени буду в городе.
Тихий спокойный голос. Как печально обкрадывать себя, лишая возможности слышать его постоянно. Как же я люблю этот голос. Но исчерпала поводы видеть и слушать его. Сейчас заберу тетради, и всё… С каждым разом все труднее набирать его номер телефона. Отчаянно несчастлива оттого, что не могу просто позвонить, просто сказать «привет», просто прийти в гости на чай… потому что хочу большего, чем это возможно, я хочу прийти и остаться там навсегда… Как же я этого хочу, как безнадежно мечтаю и как же отчаянно не верю в то, что так может быть. Это может случиться с кем-то, но не со мной. Я запрограммирована на несчастье. Нет мне на земле счастливой доли… Знать бы что творится в его душе, хотя бы на полшага приблизиться к разгадке, иметь бы хоть какую-то надежду, это окрылило бы меня, дало бы силы жить. Но ничего этого у меня нет, и жизнь моя поэтому тосклива и безрадостна.
Завтра увижу его и опять ничего не смогу изменить. Нет во мне той силы, которой я могла бы его удержать. Неверие, отчаяние, безысходность, бессилие и тоска, тоска, тоска…
* * *
Позвонила Марго. Просит составить ей компанию. Надо взять справку у врача для отлынивающего от занятий физкультурой сына. Договариваемся с нашей Ксюхой на обеденное время, едем. Немного просит подождать в вестибюле. Сидим, развлекаем друг друга и невольных слушателей рядом на диванчике своим шёпотом. Невысказанного много, встречались, но накопившегося не на один день.
* * *
- Ты выдержала необходимый срок, чтоб ваше с моим сыном расставание уже не было для него столь болезненным. Он уже осознал, что с твоим уходом мир не разрушится.
В голосе надежда, может, я все же найду силы остаться?
Мне сложно даже изобразить что-то утешающее, слишком много душевных сил забирает раздражение и нежелание мириться с досадными мелочами, которые вынуждена скрывать. Мне приходится подавлять свои желания и подчинять себя желаниям мужа, а это сегодня требует двойных психических затрат, потому что душа вся насквозь прошита нежеланием сохранять отношения с ним. Играю роль тихой, умиротворенной, довольной всем женщины, но один Бог знает, чего мне стоит эта роль. Каким усилием воли её играю. Ради детей, ради Гены. Мне не хочется своим уходом калечить чьи-то души. Я хочу оставить в них всё, как есть. Сколько же ещё времени мне нужно на то, чтобы уйти именно так. Без боли.
- Знаете, что мне тяжелее всего дается в этой ситуации? Верность. Очень тяжело быть верной, когда внутри все разворочено и взбудоражено.
- Так не мучай себя, гуляй! Пара «леваков», и ты успокоишься.
- Да не могу я так просто! Воспитание. Религия.
- Чушь! Наплюй на это!
- Скажу по-другому. Пуританское воспитание, нормы морали, впитанные с детства, заставляют слишком ответственно относиться к каждому своему шагу. Я не могу переступить через какие-то барьеры внутри себя и держу слишком долго в узде свои чувства. Но вместо постепенного угасания этих чувств, они накапливаются во мне. Стравлять их «леваками» не умею. Вернее, могла бы, но, знаю, все равно когда-нибудь догрызу себя раскаянием. Совесть у меня ещё та. Поэтому терплю из последних сил… Я боюсь, что если я все-таки не выдержу и сорвусь, это будет не адюльтер, а гораздо серьезнее. Связь на стороне станет последней каплей на чаше весов, склоняющихся в сторону разрыва с мужем.
- Мне тоже очень тяжело было уходить, - задумчиво вторит свекровь. – Но как только у меня появился любовник, ушла сразу. Правда, от него потом ушла тоже, - неожиданно рассмеялась она. – Да, я нагулялась, пока была одна. Пока не дождалась своего, такого как надо. И ты, если тебе надо, ищи. Не уходи в никуда…
- Так ведь то, что надо, у вас появилось, когда место возле вас было не занято.
- А сколько одной пришлось мыкаться?! Нет, уходить надо, когда есть к кому.
- Ваша собственная жизнь не подтверждает, а противоречит этому.
Просто говорить об этом вообще. Совсем другое, когда речь о собственном сыне. Она никогда не согласится с очевидностью моей правоты, потому что хочет, чтобы я осталась женой её сына. «Терпи, пока никого другого рядом нет». Так он и не появится! Зачем мне пираты и ловцы жемчуга, если я хочу серьезных отношений не с пацаном или гулякой, а с надежным порядочным человеком. А такой в чужой брак никогда не сунется. Даже если там будет все рушиться и распадаться на мелкие осколки. Он будет сидеть, ждать, изо всех сил мирить тебя с твоей жизнью, но никогда не скажет – тебе так плохо с ним, ты так страдаешь, пойдем со мной, со мной ты будешь счастлива. Никогда порядочный человек такое в чужой семье, пока она семья, не скажет. А непорядочные мне на фиг не нужны…
Свекровь прошла этот путь, как прохожу его я. Увы, легкомыслия во мне меньше – я не могу ради того, чтобы оторваться от мужа, завести роман на стороне. Прыжки по кочкам, случайные связи, чтобы наутро выветрились и ощущения, и угрызения совести, и имена попутчиков – да, а серьезных затяжных связей – боюсь влипнуть в отношения, с которыми трудно будет развязаться, с человеком, который мне не нужен. Пара «леваков»? У меня их уже и не пара вовсе, только не мной они были инициированы. Попалась – да. Хотела этого? – нет, не хотела. Жизненного опыта не хватило избежать ситуаций. Я слишком долго была верна своему мужу. Неоткуда было набраться ума для такой, продуваемой всеми ветрами, жизни…
Свекровь прошла этот путь. Её сын, маленький и очень добрый мальчик, рос рядом и, не понимая того, вбирал в себя этот её грех. Я вышла замуж не только за человека, не имеющего представления о том, каким должен быть мужчина с женщиной, с которой вынужден жить одной семьей, но и за его мать. И сейчас уговаривает меня потерпеть мать, а не женщина, которая прекрасно понимает меня, потому что прошла то же самое. Я беру эту эстафетную палочку - я, девочка, выросшая в полной семье, где родители даже речи не заводили о том, что можно жить порознь, - вбираю в себя грех чужой семьи, крушу свою собственную, чтобы передать по наследству своим детям порок распада… Неужели у меня не хватит сил выстоять? Неужели сдамся? Неужели эта любовь мне послана для того, чтобы когда-то в жизнь моих детей пришло такое же несчастье?
Люблю, страдаю, ищу в глазах проблески взаимности и панически боюсь поддаться ей. Ведь тогда всё. Тогда конец. Разрушится моя семья. Потом мои дети не справятся с жизнями в своих семьях.
Хватит ли у меня сил и мудрости так же, как свекровь, спокойно слушать боль их супругов и ни словом не выдавать той бури, что у меня в душе. Да, да, милая, ты любишь, ты имеешь право любить, да, мой сын не так хорош для тебя, как ты того достойна. Да, ищи, я все равно буду любить тебя, моя девочка… А ведь это будет уже не Гена, а мой Серёжка…
Господи, сделай же что-нибудь, чтобы отвратить от меня эту муку!..
* * *
Год назад. Старший сын задумчиво смотрит в сторону сидящего через проход в салоне самолета отца.
- Мам, я только сейчас понял, как я люблю папу…
Уже произошло объяснение в салоне мчащегося навстречу утру автомобиля. Дети дремали. «Что ты, мам, мы проснулись при первых звуках твоего голоса. Спать, когда решается судьба семьи? Разве я мог пропустить такое?»
- Мы с Катюхой уже взрослые, переживем как-нибудь. Но Серёжка, блин… он же совсем маленький ещё! Ему-то за что такое?!..»
Незаметно для сына запрокинуть голову, чтобы навернувшиеся слезы втекли обратно. Не получается. Отвернуться к окну. Пусть струя сбежит незаметно для сына. Пусть они не догадываются, чего на самом деле мне стоит разрыв с ними. Додавят, а мне надо принять решение самой…
* * *
Сегодня уже нет той твердости и жесткости. Обмякла, расчувствовалась, дала сомнениям закрасться в душу. Лишаю себя надежд на перемены. К ним надо идти с твердой волей и холодным сердцем. И рассчитывать на себя. Я же дала своим мечтам привязаться к чужой воле. Теперь не я ухожу, а меня кто-то должен увести из семьи. Питаюсь не внутренними силами, а ищу поддержки во внешнем мире. На самом деле, плыву по течению, сняв с себя ответственность за свою дальнейшую судьбу. Я сегодня в обстоятельствах, сформированных всем ходом моей предыстории. Вокруг меня люди, которых я к себе притянула. Все действующие лица - на сцене и хорошо знают свои роли. Они играют, моё дело – подыгрывать им, лишь изредка позволяя себе импровизации, не выбивающиеся из контекста пьесы.
К сожалению, я прожила слишком долгую жизнь в этой пьесе, чтобы решиться одним росчерком пера изменить весь сценарий и поменять всех действующих лиц. Это возможно лишь при банкротстве сюжета или продюсера, а тот вполне респектабелен и твердо стоит на ногах. Я могу разорвать с ним контракт, решив, что мои гениальные идеи могут найти воплощение в более достойном проекте. Но будет ли другой продюсер рад принять меня в свои объятия? Я так легкомысленно рассталась с предыдущим. Не примерит ли второй на себя судьбу первого?
Да-а-а…
Похоже, мне все-таки придется решиться стать вольным художником.
Тогда есть шанс найти себя и единомышленников…
* * *
Мишель не имел власти надо мной в необходимой для меня степени. Он заставил меня задуматься над своей жизнью. Дал первый толчок к осознанию, что в ней что-то не так, что в ней есть всё, кроме меня самой. Он был первой ступенькой к познанию мной самой себя, ступив однажды на которую, я приняла решение двигаться по пути к себе дальше.
Я ушла от Мишеля, но к мужу не вернулась. Мне нужно было довести начатое путешествие до конца. Ведь если что-то выбило меня из устоявшегося круга, значит, во мне что-то не так. Если бы моя цельность была очевидной, а личность воплощенной, меня нельзя было бы так легко совратить с дороги. А я поддалась соблазну. Предала свои высокие идеалы ради сомнительного призрака. Прозрение в отношении главного виновника моего падения наступило быстро, но в себе я продолжала копаться и после разрыва с ним. Слишком многое во мне оказалось просто притрушенным землей, а не похороненным и забытым навсегда. Понадобились эксгумация и изучение останков того, что было когда-то мною, но мною в браке быть перестало. Моё увлечение Мишелем – разорение собственного могильника.
Теперь другое. Новое чувство заставляет меня вглядываться не в то, что я похоронила в себе, а в то, что я в себе раскопала. Открываюсь, изучаю пласты, о которых не подозревала. Жду созревания к переменам, о которых имею очень смутное представление. Изменять что-то в своей жизни радикально можно лишь тогда, когда вполне осознаешь свои потребности, знаешь, чего ты хочешь. А во мне это все размыто, размазано, не сформулировано.
Плыву по течению, потому что толком не знаю, в какую сторону грести, чтобы прибиться к берегу. Я в середине потока. Берегов не видно. Ориентиры – только звезды. Я вынуждена ждать, когда русло сузится и поставит меня перед выбором или-или: или этот берег, или тот. И тогда, надеюсь, мой выбор будет взвешенным и осознанным. И это будет именно мой выбор, а не случайный разбег обстоятельств, заставивших меня метнуться в сторону от верного решения…
Сегодня я во власти слишком сильного влечения, слишком сильные чувства захлестывают моё сознание, чтобы адекватно оценивать возможные последствия своих шагов. Сегодня я готова пренебречь всем, что мне дорого, ради того, чтобы быть с ним. И все, что в моей над собой сегодня власти – это видеться как можно реже. Это изматывает и мучает меня. Живу от встречи до встречи и только этим дышу. Но это единственный способ защититься от всепоглощающей страсти. Он имеет слишком большую власть надо мной. И я остатками благоразумия понимаю, что войди он в мою жизнь сегодня, это будет началом конца – я перестану принадлежать себе полностью и навсегда. Стану его тенью, облаком над его головой, продолжением его мыслей, но собой быть перестану. И пока я могу сопротивляться этому влечению, я буду противиться ему.
Я рушу свою жизнь не для того, чтобы попасть в новое рабство, а чтобы вернуться на свою дорогу, с которой сошла, не ведая того, много-много лет назад. Я ищу свое предназначение. Пытаюсь исполнить свою миссию в этой жизни. И не думаю, что она в том, чтобы полностью исчезнуть из собственного сознания, позволив страсти или привязанности взять верх над моим разумом. Меня слишком сильно влечет к нему. Начиная от внешнего, заканчивая каким-то мистическим внутренним магнетизмом. В его присутствии я попадаю в какую-то воронку и совершенно теряю здравый смысл. Возникни между нами что-то большее, я уже никогда не смогу из этого вырваться, как бы плохо мне ни было. Это путешествие в один конец. Я не смогу с ним расстаться. Та ли я женщина, которой он был бы предан так же, как готова быть преданной ему я? Не знаю. Смешно вообще строить надежды на счастье, увязывая его с верностью. Но с ним пережить это мне будет намного больнее. Слишком открыта для него, слишком не защищена. Моя душа с той стороны, которой я повернута к нему, лишена кожи. И каждый его неверный шаг смертельная для меня рана.
Потому так тяну. Потому так оттягиваю развязку.
Слишком сильно его люблю.
Готова мучиться и страдать в своем мире, чтобы не попасть в смертельный для меня – его мир.
Одно могло бы спасти меня – его холодность.
Не напускная, не разыгрываемая для праздного зрителя холодность, а та, что бывает в душе, когда никаких чувств в ней не остается. Я бы сразу почувствовала, что он не играет. Равнодушие не скроешь – оно леденящим хладом разливается из глаз и замораживает все живое вокруг себя. Это убило бы, но и спасло меня от гибели. Я бы отшатнулась от него, пострадала бы какое-то время, пока память рисовала бы мне картинки недавнего прошлого, но после, не подпитываемая надеждами, легко бы справилась с собой. Смогла бы вытащить свою душу, увязнувшую в любви к нему, и обратила бы её лицом к тем, кто ждал меня все это время. Ждал моего окончательного выбора. В конце концов, смогла бы заниматься какими-то вещами, отличными от гонок за призрачным счастьем. Нашла бы его отблески в чем-то другом.
Сейчас слепа и глуха ко всему, кроме легких колебаний воздуха со стороны островов моего героя. Биение его горячего сердца иссушает и обезвоживает мои плодородные земли.
Поэтому терплю из последних сил и жду чуда.
Жду, когда вернусь сама к себе…
* * *
Наверное, он не хотел, чтобы я уличила его в любопытстве.
- Мама испугалась, что в сумке взрывчатка или наркотики. Пришлось открыть показать ей – вот пакеты с тетрадками. И вот, и вот ещё всякие бумажки. Только тогда успокоилась.
- Я не слишком напрягаю тебя со своими бумагами?
- Они на чердаке в целости и сохранности.
- Чтоб пожара не было. Не переживу.
- Тебе бумаги свои или дом мой жалко?
- Бумаги, конечно. Дом можно выстроить заново. Жизнь – нет. А они - моя жизнь…
На чердаке, в доме, где он проводит свои вечера… неважно, даже если они останутся нечитанными им. Они были в его руках, напитывались энергиями его дома, сквозь них проникали чувства и мысли его обитателей. Они породнились с теми, дорога куда мне заказана. Я буду брать их в свои руки, прижимать к груди, подносить к лицу и вдыхать ускользающий аромат его жилища. И, надеюсь, мне этого хватит, чтобы больше никогда не чувствовать себя одинокой…
Читал – не читал, не хочу знать и гадать. Не хочу представлять, что за мысли роились в его голове, когда моя жизнь валялась у него на чердаке.
Завтра встречаемся, он передает мне мои тетрадки, и я начинаю работу над своими записками. Надеюсь, это будет более благодарным занятием, чем поиски блеска в его глазах. Мне предстоит изрядно попыхтеть, работая руками и ногами, пытаясь выбраться из засасывающего мою душу омута. Вновь обрести свет, слишком долго пребывала во тьме, слишком много отдала ей своих сил…
* * *
По приезде из санатория не спешу обозначить своего присутствия звонками друзьям и даже любимому. Побыть с близкими, с семьей, оставить как можно больше себя там, где это оценят, где этим живут. Дети, родители мужа. Общением с ними несколько сгладить шероховатости и горечь проведенного с мужем отпуска.
Но собаку иду выгуливать под окна офиса Масяня. Проверка и себя – буду ли топтаться на месте, стараясь попасться на глаза, - и его – подойдет ли, если заметит, или сделает вид, что издалека не узнал.
Мелькает знакомый силуэт, ловлю его боковым зрением и, не выдавая ему, что он рассекречен, показываю ему свою спину. Пусть уходит, если хочет остаться незамеченным. Тихий свист за спиной. Ликую! Пусть этот свист и относится только к моей собаке, готова наравне с ней вилять хвостиком и подпрыгивать на месте от радости. Всё также, не оборачиваясь, начинаю тихо удаляться. Но Амели подыгрывает мне, останавливаясь как вкопанная и нервно зевая, крутит хвостом и не дает уйти, нетерпеливо натягивая поводок. Изображаю изумление, что бы могло так взволновать мою собаку, поворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с улыбающимся хозяином моей собаки.
- Привет, - сдержанно радостно прочирикали оба почти одновременно, - как жизнь?
Как на духу выкладываю про свою поездку.
- А ты как? Новый год где отмечать думаешь.
- На даче, наверное. Девчонка моя приезжает на каникулы.
- У тебя с ней, надеюсь, все нормально?
- Не знаю, - как-то совсем уж безрадостно пожал плечами он, - приезд покажет.
Пожалуй, одна я люблю его со всеми выбрыками. Понимаю, прощаю, смотрю сквозь пальцы на все недостатки. В нем столько хорошего и светлого, что было бы смешно концентрироваться на том, что мешает нашей дружбе. Но, к сожалению, из памяти та единственная ночь, при всем обоюдном нашем старании, не выходит. Мешает, спутывает мысли. Мы могли бы нормально ладить, если бы наше общение не предусматривало возможного разрешения приятной беседы чем-то сладко-запретным и порочным. Тогда пожали друг другу руки и договорились, никогда не вспоминать и не возвращаться к этому, начать знакомство с нуля. Тут бы и разойтись, не допуская, что это возможно. Не разошлись. Теперь избываем грех многократным возвращением к скользким воспоминаниям. Может, ему никак не удается пристроить себя в надежные женские руки, что этому мешает моя по-звериному цепкая хватка? Я ухватилась за душу этого юноши от отчаяния невозможности отношений со своим любимым героем. Меня тянет, сводит мышцы от желания, а я вынуждена сдерживаться, потому что мне нужно то, что невозможно – близость душевная, какая возникла у нас с этим мальчишкой и близость телесная, предчувствием которой захлебываюсь, глядя на Минотавра. Но это неосуществимо. Это разные люди. Нельзя соединить в одно то, что принадлежит разным телам. Они просто друзья, и, возможно, не настолько близкие, как мне это показалось сначала. И та духовная близость, которой наслаждаюсь с Сергеем, может быть несбыточна с Владимиром. А я придумываю, придумываю, все больше околдовывая себя мечтами и оплетая сетями собственных придумок. Муха, попавшая в сети паутины воображения и собственных фантазий.
Я боюсь отношений с Минотавром, хотя мучительно их желаю. Он раздавит меня. Убьет во мне все то, что составляет мою личность. Заставит быть простой исполнительницей своей воли. Он страшен, могуч и злонравен. Так себе воображаю своего героя.
Но я так люблю его.
Жаль.
Хочется спать. 2 часа 35 минут. Днем делаю вид, что живу, присутствуя в мире людей лишь своей телесной оболочкой и набором масок на лице. Ночью просыпаюсь и оживаю по-настоящему лишь в своей книге – когда разоблачаюсь и сбрасываю свои многочисленные лица.
Ночью снятся бурные потоки горных рек и утопленник в черном фраке, зацепившийся за какой-то сучок, торчащий из-под воды. Стою на мосту, смотрю на покойника сверху вниз – не труп ли это моего «врага», увидеть который так мечтала? Не задерживаться, мертвые позаботятся о мертвых, мой путь лежит дальше…
Ночь на 27 декабря.
Собака догрызает свою кость. Я расправляюсь, наконец, со своей десятой тетрадью, дописываю последние её страницы. Ещё один месяц. Маленькая капля в море почти бескрайней жизни.
Такое же тоскливое, хотя и солнечное, начало дня. Утром вставать с мыслью о бесконечности мучительной череды дней, наполненных одним и тем нежеланием жить этой жизнью. Тоскую, не нахожу себе места. Апатия, безразличие. Отчаянное осознание того, что я никогда не буду счастлива. Такие мысли – преступление. Неблагодарное существо, рожденное не осликом, не червяком, не цветочком, мучается и стенает от невозможности найти в себе силы радоваться тому, что Бог ей даровал быть человеком и даже, по прошествии этой жизни, по заслугам мог бы даровать бессмертие. А она уже в этой жизни впадает в унылое разбазаривание Его Даров. Неблагодарная! Где эти благие мысли во мне? Почему они не спасают меня? Они просто не звучат во мне. Попрятались, скрылись в сумерках проживаемой неправедно жизни…
Поднять себя с постели. Раз-два. Как робот, механически. Встал, пошел, левой-правой. На месте. Развернуться. Остановиться. Руки вдоль туловища. Глаза стеклянные. Сквозь себя и тех, кто рядом, туда – мир своей мечты. Зацепилась, напиталась, подзарядила батарейки надеждой, ожила. Рутину оживить искусственным блеском глаз. Один комплект спального белья на пол – это в стирку, второй – застилаем, аккуратно расправляя углы. Так бы в себе – скомкать все изношенное и дурно пахнущее, прополоскать в проруби, и, обновленная и радостная – к новому свету. Но как? Где этот прорубь, где очистилась бы моя душа?
Не получается.
Лежу час, другой без движения и не подавая признаков жизни. Ничего не хочется. За окном жизнь чирикает воробьиным энтузиазмом. Из моих стеклянно застывших глаз катятся слезы. Жалко себя. Такая хорошая и такая безнадежно безрадостная.
Нет, надо вставать и как-то через силу начинать свой день. Пусть даже это будет жизнь механической куклы. Хотя бы до обеда постараемся продержаться на заводе одного поворота ключа в пружине. Когда-нибудь будет встреча с НИМ, и мой мир в мгновение насытится живительной влагой.
- Я договорился на три дня к мануальщику, - звонит муж, - у тебя есть какие-то приоритеты?
- Нет. Совершенно свободна. Заезжай. Жду.
Вадим долго возится с моей неподдающейся спиной.
- Что же вы так себя не любите? – в сердцах произносит он. – Доверьтесь мне, я не сделаю вам больно.
Хруст, боль и никакого облегчения.
- Ладно, не буду вас больше мучить сегодня. Боитесь вы меня.
- Да не боюсь я вас. Просто больно.
- Что, не получилось? – спрашивает муж, когда остаемся с ним в кабинете одни.
- И не получится. Груз чужих проблем ярмом на моей шее. Пока не отрешусь от них, болеть не перестанет.
В глазах ответным блеском огонек досады – я опять об этом. Сколько можно третировать его за то, что моя неразрешимая проблема, моё не сбрасываемое ярмо – это он.
Заканчиваем с массажем, расплачиваемся, уезжаем. По дороге интересуюсь возможностью воспользоваться машиной.
- Ты куда-то хочешь съездить?
- Новый год на носу. Хотела присмотреть какие-нибудь подарки ребятне под елочку, - и тихо, почти неслышно, себе под нос добавляю, - хотя бы присмотреть…
Он тут же протягивает оставшиеся у него деньги:
- На, тебе же ещё лекарства надо было купить, или ты уже купила?
Как же, купишь, горько давлю в себе усмешку, - вторую неделю грею в кармане единственную бумажку, страшась расстаться с ней и оказаться во власти абсолютного безденежья на неопределенный срок. Молча засовываю протянутые им деньги в карман сумки. Буду гулять! Никаких лекарств. Купить себе сумку, бусы, остальное пропить и забыть, что что-то где-то болело.
Эх, жизнь!
По дороге прикидываю, может, примчаться к герою без боевого коня, чтобы был повод оставить у него сумку ещё на какое-то время? Не в руках же мне тащить этот десятикилограммовый чемодан. Или… Нет. Холод кусает за уши, вымораживает содержимое носа, комфорт, прежде всего, даже если он чреват полным обрублением всех концов, что, по-видимому, и случится, как только я заберу у него все свои тетради.
Дома встречает истомившаяся ожиданием выгула собака. Ошейник, поводок – мы во дворе. Пара нервно выкуренных сигарет. Надо бы позвонить своему герою, сказать, что уже готова приехать, но дрожь несколько раз примораживает мои пальцы не к тем кнопкам телефона. Спокойно. Держись, подружка!
- Я буду где-то через час.
- Без проблем.
Донюхиваем с собакой окрестные помойки, возвращаемся в тепло дома. Привожу себя в порядок, отогреваясь и развлекаясь общением со старшеньким. Показывает сделанный для папы сайт. Мои мысли очень далеко, но изо всех сил изображаю заинтересованность и участие. Эх, мать! Все по верхам да по верхам, как мало в тебе материнского всепроникновения . Всё потом, потом, детки. Не сейчас, не здесь. Они захлебываются избытком свободы и устают от собственного суверенитета, на который я не посягаю. И при этом умудрилась вырастить замечательных детей. Жаль, что ты не видишь меня в кругу моей семьи и в венце добродетели, Володя. Не болела бы твоя душа и не мучила совесть, что что-то разрушаешь. Нельзя разрушить монолит, невозможно испортить совершенство. Разве что сомнениями в его совершенстве?
Всё же сажусь за руль. Маленькая адаптация – месяц не водила машину, чуть отвыкла. Ощущение первой брачной ночи с педалями. Ключ зажигания, коробка передач, задняя скорость. Скатиться с тротуара, где припаркована машина. Огонек левого поворота. Всё. Еду.
Голова пуста, мыслей никаких. Все подготовленные речи растворились страхом и прозрачностью неведения, что меня ждет в конце пути. Увижу по глазам. Там и слова подкатят, какие нужны. Всегда так было.
Я еду забирать свою жизнь из твоих лап, Минотавр. Готов ли ты к встрече так, как не готова к ней я?
Хочу его видеть, и я его увижу. Пересеку заградительную полосу, отделяющую наши жизни, и на месте разберусь, нужны ли вообще слова.
Дорога все знакомее и роднее с каждым посещением чужой территории. Чуть проскочила поворот на нужную улицу, пришлось совершить круг, обогнувший его дом. «Привет, Дом! Я помню тебя и съеденные в твоих стенах пельмени», - дурачась, приветствую свою оплошность и лечу дальше. Да, упустила я тогда свой шанс. Уже не воротишь. А был ли он у меня вообще? Может, это все так, для красного словца мною же и выдумано? Какая теперь разница! Сейчас заберу свои тетради и выметусь из его жизни на фиг. Свисти, зови, не докричишься. Готова к этому? Да у меня всегда тревожный чемоданчик за дверью стоит! Готова? Пожалуй, да.
Никаких мыслей предваряющих. На месте, все на месте. Какая-то чудная эйфория и легкость на душе. Ещё никакой надежды на благополучное разрешение, а я уже в облаках. Машу крылышками и свечусь изнутри. Такой и надо являться к предмету своего обожания.
Дверь, замок, опять дверь.
- Привет! – его брат первым приподнимается мне навстречу.
- Здравствуйте, труженики! С наступающим вас!
- Проходи.
- Уже прошла. Я сяду?
- Присаживайся. Я скоро.
Удобно располагаюсь на диванчике, забившись в самый дальний от моего героя угол. Так мне удобно рассматривать его, и так я невидима для тех, кто бродит в соседней комнате.
- Можно? – моё внимание привлекает проспект по обзору рынка недвижимости.
- Конечно. Интересуешься?
- М-м, пожалуй…
Пробегаю глазами объявления. Сдача квартир. Нет, не тяну. Комнат. Здесь можно было бы на чем-то остановиться. Но, досада, на жизнь денег почти не останется. Пойти работать? Но тогда работа выбьет из меня весь писательский пыл и что тогда останется мне в утешение от расставания со всеми? Полунищенское бытие и похлебка? Стоит ли овчинка выделки, я ведь ищу уединения, чтобы писать, а не чтобы жить жизнью вольной птицы. Да-а, сидеть мне в клетке вечно… Отыскиваю объявления по пригородам. Г. – деревенька, где обитает родня любимого. Прибиться поближе к его берегу и бросить там свой якорь. Цена? Да, можно было бы помечтать о таком. Вполне для меня доступно. Впрочем, зачем мне собственность? Я же совсем не умею ею владеть и радеть о ней. Пустое! Захлопываю журнал. Пусть об этом заботится мой муж… или мои мужья… будущие… как сложится, одним словом. Он перехватывает мой взгляд, улыбается. Теплом растекается по всем моим внутренностям мгновенно оживившееся желание. Ох, как похрустела бы сейчас твоими драгоценными косточками! – с трудом ответной улыбкой гашу в себе вожделение я.
- Ты не очень спешишь? – наконец интересуется он, обжигая меня огнем, вспыхнувшим в его глазах, и запихивая обратно в рот вырывающуюся мне навстречу улыбку.
- Уже нет, - деланно-равнодушно роняю я, плотоядным взглядом подбираясь к пульсирующей жилке на его гордой шее, царственно выступающей из воротника моей любимой сиреневой рубашки. «Вот ведь, поди, специально надел для встречи со мной, не смог забыть некогда пророненного, что нравится он мне в ней», - выглаживаю, обольщаясь, стеночки своего израненного нутра. Вместить, вобрать как можно больше этой желанной плоти.
Согреваюсь.
- Не слишком вызывающе, если я разденусь?
Кажется, весь мир замер. Не только здесь, в комнате, но и во всей вселенной мы одни. Тихо сидим каждый на своей жердочке, перебрасываемся мало значащими фразами, обмениваемся взглядами и улыбками. Такая тишина кругом и внутри. Блаженство. Растянуть бы это в вечность…
Интересно, сколько мне здесь ещё сидеть. Он что, оставил мои тетради дома? Нет, мне не утомительно. Напротив, я готова греть собой диванчик все оставшиеся мне дни, но все-таки любопытно, какова цель выдерживания меня в ожидании. Успокаиваюсь мыслью, что ему просто приятно видеть меня сидящей напротив и глядящей на него влюбленными глазами. Ну что ж, добавляю блеска и жара во взор, авось мой герой дрогнет и растает в ответ. Непохоже, чтобы мое присутствие здесь его тяготило. Опять всматриваюсь в его лицо. Одно созерцание любимых черт сколько гармонии и покоя привносят в душу. Никакого самокопания, никаких терзающих вопросов, если где-то есть Блаженство, то сейчас оно обитает здесь – между его креслом и моим диваном. Запомнить его лицо. Никак не могу описать внешность своего героя. Слепну, забываю, один свет перед глазами и моё к нему устремление. Я так влюбилась в смертного, что, наверное, никогда не смогу полюбить невидимого Бога, мне будет заслонять Божественное свет моей любви к человеку… Какие красивые руки. Ровные тонкие пальцы – руки музыканта. Какие недостатки в его внешности я усматривала раньше? Где были мои глаза. Он ведь одно сплошное достоинство и совершенство. Ещё и сидит тут передо мной в сиреневой рубашечке. Фигура крепкая, мужская. Опереться на плечо, прижаться, раствориться в его силе и, ах! задохнуться в объятиях. Брат, хоть и младше, выглядит обрюзгшим и совсем не таки привлекательным. Стоп! Причем здесь брат! Изучаем нашего главного героя. Брат просто зашел неожиданно в комнату и сбил меня с поглощенного созерцания внешнего облика главного персонажа моего творения, где он Царь и даже немножечко бог, напишем с маленькой буквы, чтобы это не выглядело богохульством. Брат – уходи! Что-то спрашивает, В. царственно отвечает, вот моё – от почти выбритости на полулысой макушки до блеска отполированных носков туфель. Что-то меня понесло. Отвожу взгляд от источника моего вдохновения. Надо перевести дух и переключиться на что-нибудь другое. Кажется, во мне все уже вымокло и вздулось. Руки-ноги ватные, в голове туманится, тепло в неправедных местах. Я уже больше часа здесь. Похоже, моей сумки с тетрадками при нем все-таки нет, и мы сейчас поедем за ними к нему, - размечталась я. Или дела столь важны, что от них нельзя оторваться ни на секунду, чтобы выскочить во двор, открыть багажник машины и тут же избавиться от моего присутствия. Нет, скорее всего, эта бурная трудовая деятельность все же предлог задержать меня как можно на дольше. Не возражаю. Наверное, он чего-то ждет от меня, каких-то особенных слов, каких-то отчаянных поступков. Наивный, я в его присутствии робею, немею и обездвиживаюсь точно так же, как и он, и способна только улыбаться и влюбленно пожирать глазами. Ты, такой же, сидишь напротив и также изнываешь от невозможности переступить какую-то невидимую черту, разделяющую нас и отделяющую наши жизни от гармонии… Дом, камин с потрескивающими дровами. Закутаться в теплые пледы и сидеть рядышком, следя за играми огня в очаге. Оставив мысли и суету за порогом своего дома, пребывать в блаженстве слияния с вечностью. Наслаждаться ощущениями полноты и оправданности жизни. Всё земное разрешилось и исполнилось, теперь можно отдать себя в руки бессмертного Бога и исполнять Его волю. Вместе. Навсегда вместе…
Сказочница. Его душа для меня потемки. Я хотела бы, чтобы в его сердце жила взаимность, но не вправе на неё рассчитывать. Я не одна. Он… наверное, он мыслит себя совсем с другой женщиной рядом… ведь я не одна… ему приходится с этим считаться…
Очнувшись от полузабытья, всматриваюсь в его лицо. Что из привидевшегося мне только что правда, а что всего лишь разыгравшееся воображение? Тебе хорошо со мной? Скажи, хорошо? Я даже спросить об этом у тебя не вправе. Есть в твоей душе место для моих снов? И об этом – молчу.
- Как семья?
Вечно ты все испортишь. При чем тут моя семья? Здравствует.
- Семья меня припахала. А чтобы на новый год куда не убежала, друзей пригласили из Х-ва. Так что, на привязи теперь.
И связкой новости. Доездилась, докаталась – друзья кто в разводе, кто с инфарктами на больничных койках. Остепениться решила. Никаких потрясений больше. Лукавлю – до весны. Собиралась операцию себе делать весной. Решусь ли?
Уходит вглубь квартиры, с кем-то разговаривает по телефону, улавливаю обрывки фраз, расстраиваюсь. Буду одинока в рождественскую ночь, мой герой уезжает на отдых в Польшу. Жаль, даже перезвониться не получится. Утешусь семьей брата – обещались приехать на праздники. Попробую забыться в родственных чувствах. Слабая подмена, но учиться когда-то этому надо. Да и Масянь с подружкой здесь. Ладно, перезимуем, не закиснем в тоске. Нет, буду тосковать и маяться. Уезжает. Как он смеет бросать меня здесь одну. Печалюсь, ревную, плачу огромными слезами. Одна. Брошена. Жаль, жаль, жаль. Когда же наши дорожки сольются в одну? Когда же это, наконец, случится?
Ангел мой небесный! Придумай же что-нибудь в утешение моим слезам!
Два часа ожидания. Он все ещё томит меня неведением. Наконец, сгребает бумаги на край стола. «Я закончил. Идем». Выходим вместе, чуть опережаю на выходе из дверей, но на дорожке, ведущей к машинам – узенькая щель между кустарниками - он догоняет меня и, играючи, толкает легонько в бок, оттесняя от этой щелочки. Подхватываю игру – прильнув на мгновение своим бедром к его бедру, проскакиваю между зарослями одновременно с ним и тут же, преодолев это маленькое препятствие единой плотью, наши тела разлипаются и медленно растекаются в стороны друг от друга, впитав и запомнив внезапно вспыхнувший жар. Что это было? В темноте не видно ни глаз, ни улыбки. Слышно лишь замершее на миг дыхание и остановившееся на мгновение биение сердец. И все. Чудо кончилось. Достает из багажника сумку. Все-таки она была здесь, под боком. Два часа ожидания вместо того, чтобы расстаться за три минуты – столько надо, чтобы дойти до машины, открыть багажник и выгрузить мой драгоценный архив.
- Куда тебе её поставить?
Распахиваю двери своей машины.
- Бросай сюда.
Промурыжить меня столько времени ради этого мгновения?
- Спасибо, ты меня очень выручил.
Чего же ты ждал от меня, мой герой? Каких слов? Что же мы никак не разговоримся. Ведь так трудно сделать встречи короткими, так ищем повода подольше повисеть на стенках душ друг друга. Что же мы мучаемся? Что же мы никак не проговоримся? Чего ты ждешь теперь, держась за дверцу моей машины?
- Да что там. Ерунда. Если надо, звони, всегда рад помочь.
- Спасибо. Мне ещё одна поездка предстоит, может, и придется опять обратиться.
- Я уезжаю со второго по восьмое.
- Я тринадцатого. Ладно.
- Ладно. Звони если что…
Я уже все знаю, коварный! Уже пережила и отплакала. И твой отъезд, и свое одиночество в праздничные дни. Расстраиваться – не тебе в глаза. Дома дореву и достенаю.
- Ну, до связи? – повторяет он.
- Звони, - заговорщески киваю, - я почти всегда одна.
Счастливо, как показалось, рассмеялся и повернулся к своей машине.
Разочарован? Раздосадован? В чем-то со мной он постоянно обманывается в ожиданиях. Или просто не решается сам разорвать эти непонятные отношения? И вызывает меня именно для того, чтобы сказать наконец, что никогда и ничего быть не может, потому что… потому что не любит меня? И не может этого сказать из-за какой-то жалости? Или из-за того, что не уверен, что я не высмею и не щелкну его по носу, и не скажу – ты все себе придумал, мальчик, никакой моей к тебе любви не было и нет, и он окажется в дурацком положении проповедника без нуждающихся в его проповедях. Некому вправлять мозги, он ничего не знает о моих чувствах к нему. Может только предполагать и догадываться.
Разъезжаемся, не попрощавшись, в разные стороны.
«Когда же мы, наконец, водочки выпьем?» - вдогонку смсю я.
«По какому поводу?»
«Так».
Без ответа.
Выпьем, дружок. Не водочки, так чего послаще, но обязательно и с удовольствием. С какой радостью я бы обездвижила бы свои мозги и совесть алкоголем, чтобы выплеснуть тебе все, что нераздираемым комом в груди и несглатываемым спазмом в горле. Невысказанность, неспетость, зажатость и кажущаяся нечувственность твоя, если бы ты знал, как я изнемогаю от всего этого в тебе и в себе.
Что ты думаешь сейчас? Каких снов ждешь? Я хочу тебе присниться. Очень. Так же, как ты снишься мне – сказочно и пугающе таинственно. Хочу быть твоей тайной возлюбленной, приходящей к тебе только по ночам. В жар сновидений и желаний.
Отправляюсь спать.
Готовься.
Иду сниться тебе. Реплики потом. Я снюсь тебе, мой милый…
* * *
Ночь на 28-е.
Пролистываю старые тетради, натыкаюсь в одной из них на строчки, столь созвучные сегодняшним моим стенаниям. Интересно, о ком это так вдохновенно страдаю? - полюбопытствовала датой рождения тетради и обомлела. – Ба! Да это я о сегодняшнем своем муже слезы лью. 1987 год. Неопределенность, невысказанность, моя отчаянная попытка развязаться с этими отношениями и фатальная обреченность продолжать в них вязнуть и дальше. Такие же метания, такое же несчастье и потерянность. Мой будущий супруг, в точности, как сегодня В., избегал меня, тяготился моим к нему влечением, а я неистовствовала и рвалась в бой снова и снова. И каждый раз, отходя ко сну, давала зарок – не думать о нем, не любить, не желать. Пересилить себя, перетерпеть и выскочить из этой трясины. Но сил на это не было. Думала, любила, желала и потому не уходила, а терпеливо выхаживала своё счастье. Боролась и ждала своего часа.
История повторяется, - грустно сопоставляю я, вчитываясь в полные отчаяния и слез строки. – Неужели мне мало своего замужества, мало одного брака, выстроенного на нежелании одного и неистовом желании другого. А где же равенство чувств? Где радость слияния душ? Где искомое счастье жить друг другом и для друг друга? Что за обреченность преследовать ускользающего и отвергающего мои чувства возлюбленного?
Тогда Гена любил другую, именно она была причиной его жестокосердия и несговорчивости. Не та ли причина моей неудачи теперь? Лишь вскользь допускаю мысли об этом, но не вдумываюсь в них, чтобы печалью не замутить очарование своих грез. Скорее всего, у него нет постоянной подруги, я бы почувствовала присутствие другой женщины, так, мелочь, женщины на после ужина. И всё же, почему бы не пофантазировать и не предположить противоположное. Подключаю все свои фобии и мнительность. Не пора ли расправиться со своей безнадежной влюбленностью? Я придумаю себе врагов и соперниц, более молодых и удачливых. Доведу свои подозрения до абсурда, выдую из всех пролетающих мимо меня мух слонов, и пусть они растопчут мои чувства вдрызг, превратив мою душу в пустыню. Я так устала, так измождена этой клятой любовью, что буду только рада избавлению от неё.
Что же мне придумать?
Пусть в этой моей параноидальной фантазии появится Она. Естественно, совершенство, конечно же, красавица, безусловно, молодая и влекущая. Свободная и страстная… впрочем, нет. Пусть она не отвечает ему взаимностью. Вернее, пусть он думает, что она его хочет, а она пусть почаще раскручивает его на деньги. Да, она так спокойна, что ему приходится её завоевывать снова и снова. Охотничий азарт. Что я? Я сама прыгаю к нему в пасть – проглоти меня. А тут… молодость, легкая холодность, он прочитывает её как юношескую неопытность. Воображение и вослед ему желание обладания. Хочется одарить, удивить, покорить… молода и соблазнительна, непокорная и своенравная. Ух! Сейчас сама влюблюсь в этот портрет. Нет… у этой девочки нет шансов вызвать в моём сердце восхищение. Потому что она глупа, как пробка. Она хихикает невпопад и вставляет милые до рвоты глупости в разговоры взрослых. И извиняет её лишь молодость и свежесть. Но, блин, сколько их таких молодых и свежих! И за деньги богатого папика готовых изображать любые чувства. Да, в этом она превзойдет саму себя…
Что-то не на шутку распалила себя. Словно уже вижу её перед глазами и ненавижу, ненавижу, ненавижу, ревниво выискивая недостатки во всем. Да, вижу. Всего лишь предполагаю, но уже вижу. Кажется, мой герой достаточно хорошо изучен мною. Настолько, что я могу до тонкости линий нарисовать портрет его возможной возлюбленной. И, увы, ум в этот портрет не врисовывается. Но он ему и не нужен. Как не нужны тайны и лабиринты, предлагаемые мною. Я ими замещаю отсутствие красоты. Она предлагает красоту. То, что было дано ей даром. Я делюсь тем, что отвоевано мною у природы. Проницательность и мудрость. Такое на витрину не выставишь и перед друзьями не козырнешь. С этим хорошо жить, но это неудобно носить на руках. Оно все время пытается вразумить тебя. Эк я себя… бедная девочка… это о себе… сучка… это о сопернице…
Что ещё не пририсовала к портрету? Ручки-ножки? Идеальные. Для дорогих колечек и браслетиков и для туфелек на высоком каблучке, чтоб ножки словно от ушей…
Тошно. Не хочу продолжать. Лучше мне с ней не встречаться. Если она есть, конечно. Но что-то же его сдерживает?! Что-то не дает прорваться чувствам, хотя я вижу этот взгляд, чувствую кипение крови. Ему мешает мой возраст. Это то, чего я не могу изменить, и, честно, не хочу. Это мой козырь в отношениях с теми, кто моложе меня. Это повод уйти первой, когда что-то в отношениях перестает устраивать. «Мальчик, мне все время хочется назвать тебя сыном, а мне нужен муж. И потом, милый, я не хочу выглядеть смешной в глазах окружающих». Это достаточно сказать и себе, когда устану бороться с собой и с ним. «Не хочу выглядеть посмешищем», развернуться и уйти. И опустить за собой непроницаемый занавес, чтоб ничто из прошлого до меня уже не могло докричаться.
Обидно… он совсем не знает меня, а уже спешит отречься. Словно я для него уже читанная-перечитанная книга. Сама виновата. Раскисла, открылась. Ничего неразгаданного и неясного – все на поверхности. Ни одного темного уголка – всё высветила своей откровенностью. Мне не надо даже открывать рот. Ему кажется, что он уже заранее знает всё, что я могу сказать. И хотела бы удивить, да нечем. Всё уже сказано. Там где я, там нет тайн. Наверное, потому я ему и неинтересна. Другое дело умозрительная соперница. Там мозгов не хватает собственную мысль выразить, а скудость словарного запаса воспринимается как загадочность и недосказанность, которую выпытывать и разгадывать, денно и нощно. И тело… юное, свежее, нерожавшее. Обычно такие как он любят быть первыми везде. Даже там, где первым можно быть лишь один раз, и порой это завершается браком по залету.
Ещё чуть-чуть, и я поверю в её существование.
Моё тело тоже весьма презентабельно выглядит. Силуэтом природа не обидела. Да и стариться оно как-то и не спешит вовсе. Так, некоторые издержки, последствия ленивого возлежания на диване с книжкой. Но это легко выправляется неделей-двумя неизнурительных тренировок.
В чем ещё её превосходство? Страстность. Возможно, хотя и спорно. Страстность в юном возрасте ногами в песочнице – кто-то ещё там, а кто-то уже выкарабкался и познает мир и себя в нем. А молодое тело так пламенно откликается на пробуждение взрослости в некоторых членах. Спонтанное и несорганизованное пробуждение. То там шевельнется, то здесь замрет. Казалось, только-только взглянули друг на друга, а вот уже и дотронуться захотелось, а вот уже и прильнуть, и прижаться приятно. А тут вдруг что-то взбугрилось, а тут уже радостно взмокло. Не заметили, как и вошло-вышло, вроде только по «лонгеру» отхлебнуть хотели, а уже как взрослые. И в глазах такая важность – вы тут, мелочь, кораблики в ручье пускаете и пузыри дуете, а я уже жизнь знаю, у меня уже это было… и страстность молодости – это примитивное брожение молодой крови. Не контролируемое пока ни мозгами, ни чувствами, принятыми у взрослых, - мораль, долг, ответственность. Никаких разъедающих мыслей об искуплении и взаимосвязи желаний с последующим раскаянием.
Я не ханжа, каким бы откликом в сознании слушающего меня сейчас ни звучали мои слова. Рассказываю лишь о себе, о собственном взрослении. Очень хорошо помню свою молодость. Чувства и мысли, звучавшие вослед этим чувства. Помню, что руководило мной в разные годы и этапы становления личности. Нравственность формируется с ранних лет, но заканчивается строительство этой башни в зрелые годы, когда накапливается жизненный опыт, и человек научается владеть собой. В молодости все просто: захотелось – прислонился, потерся, кончил. Сознание порой даже не успевает подключиться к происходящему и дать ему оценку, как уже все позади. Совестливые и покаянные нотки не звучат в душе зачастую очень долго. Их время приходит много позже, когда что-то перестает складываться в жизни так, как хочется. Винишь окружающих – по незрелости своей, позже обращаешься, наконец, к себе и ищешь, и неожиданно находишь закономерности – сколько доброго, а сколько недоброго отправилось тобой в окружающее пространство, и сколько из всего этого вернулось к тебе умноженным или ещё более покалеченным. Сроки нравственного созревания у каждого свои. Но рано или поздно каждый приходит к этому. Верующий человек начинает сводить со своей прожитой жизнью счеты, стараясь как можно больше грехов развязать ещё при жизни. Лишенный такой благодати веры, выкручивает громкость телевизора до максимума, чтобы заглушить им голос совести, и ждет последнего мгновения, в надежде, что последних минут на покаяние будет достаточно. Увы. Нередко к этим дням в голове неверующего мозги, превратившиеся в кисель, не способны общаться с Богом. Бог – Разум, обитает лишь в здоровом органе. А здоровый орган там, где нашел себе обиталище Дух. Если всю свою жизнь открещиваешься от Веры, захлопываешь двери перед Духом, на какое здоровье своего жилища можно рассчитывать? Хотя… говорят, даже тот, кого годами держит в плену маразмирующее тело, за три дня до своей кончины, неожиданно приходит в себя и находится в состоянии совершенной адекватности с происходящим. Вроде как последний шанс на покаяние перед уходом в мир иной. Это так похоже на дар Милостивейшего. Дать шанс спастись всем. Самой последней человеческой твари. Как мало мы знаем о Нем…
* * *
Допечатываю десятую тетрадь. Она, быстрым бисером неразборчивого почерка исписанная всего за месяц тогда – почти три года назад – сегодня, набираемая мною на клавиатуре, заняла год моей жизни. Не получается просто взять и скопировать текст буква к букве, ничего не меняя. Эти записи – не столько дневник, сколько черновик будущей книги, мысли не всегда точны, не всегда доформулированы. Тогда было главным хотя бы пунктиром наметить прозвучавшую в голове фразу, сегодня – постараться сделать её законченной мыслью. Мне трудно придерживаться текста дневника дословно, потому что, перечитывая его, я вспоминаю то, что сопутствовало его написанию. События обрастают подробностями, не вошедшими в описание. Комментарии обогащаются рассуждениями более позднего периода. Ведь происшедшее неоднократно после прокручивалось в моей голове, подвергалось анализу, переоценивалось, имело какие-то последствия, которых в пору написания предположить было немыслимо. Изо всех сил стараюсь сдерживаться и не портить текст своего «детектива» преждевременным оглашением развязки. Что-то получается, но что-то все же прорывается. А прорывается дух моего сегодняшнего устремления к Православию. Но этому, я считаю, должно быть место на страницах моего прошлого. Потому что православной по духу я была всегда, но тогда у меня не было сегодняшних знаний и представлений о сути этой веры. Сегодня кое-какие познания имеются, что-то узнаю, что-то забываю, но перечитываю и возвращаю себе, что-то стараюсь каким-то образом отметить в своих записях, чтобы при случае наткнуться и освежить в памяти вновь. Маленький конспект становления веры во мне. Жизнь, обдумывание, поиски ответов на вопросы, нахождение этих ответов и новый виток осознанного уже бытия…
Когда писалась десятая тетрадь, я не была в такой мере сдерживаема праведными устремлениями. Все, написанное выше – это сегодняшнее. Ниже – опять та, мятущаяся, неправедная, несчастная, блуждающая в сумерках заблуждений собственного сознания в поисках Света Разума. Тогда на все свои вопросы я пыталась ответить сама…
«…Я не ханжа, я человек, который очень хорошо помнит свою молодость, свою обобранную, оболганную, попранную молодость…»
…так эта страница звучала три года назад, решила дать ей отзвучать первозданно в этой главе…
* * *
……Я не ханжа, я человек, который очень хорошо помнит свою молодость, свою обобранную, оболганную, попранную молодость. Мне не дано было вкусить этой свободы. Кажется, меня с рождения опутали всевозможными табу, запретами, предрассудками те, кто должен был научить меня жить в этом мире. Но меня учили не жить, а бояться. По сути, внушив науку умерщвления всех и вся чувств в себе. Это – порок, это – стыдно, это – ****ство. И, едва вкусив сладкого плода чувственного удовольствия, приносимого взаимной любовью, я испытала стыд и жгучее чувство вины. Я порочна, грязна, я шлюха. И, если не остановлюсь, не пристрою себя замуж, путь один – пойти по рукам. Молва, взгляды, пересуды за спиной – я хорохорилась, изо всех сил показывала, что мне нет дела до мнения тех, кто меня судит, а сама все больше поддавалась гипнозу мнения толпы, страху «не соответствовать», внушенному страхом родителей не быть как все. Что как не этот страх толкнуло меня в брак, ставший для меня мучением и несчастьем сегодня, что как не страх осуждения держит меня в этом опостылевшем браке до сих пор, когда каждый день, проживаемый в одних стенах с мужем, - невыносимая пытка для нас обоих. Страх, страх, страх. Зависима от мнения людей, парализована правилами социума, тщетно пытаюсь бросить вызов судьбе, потому что сил довести свое отречение от общепринятых правил в меня не заложено. В месте, где должен был бы обитать независимый смелый человеческий дух, - только страх. Липкий, вязкий, исполненный неуверенности и сомнений в себе, копимый годами неудач, потерь и разочарований. Мнение социума. Социум – это и те, кто мне дорог и любим мною, все, с кем я живу и вынуждена считаться. Даже те же Владимир и Сергей, на кого я испуганно оглядываюсь, когда в очередной раз пытаюсь себя настроить на прекращение бесконечной, изнуряющей игры в счастливое супружество. Не поймут и осудят. Но хвати нам сил расстаться сегодня, мы могли бы быть прекрасными друзьями. Завтра расстанемся лютыми врагами, исчерпав все силы души на деланные улыбки и фальшивое благородство. Терпение обоих иссякает. Срываемся, раздражаемся, мысленно уже похоронили и холмиком присыпали, а надо сдерживаться. Социум осудит.
«Уходить от мужа можно только тогда, когда есть куда и к кому. В никуда – недальновидно и глупо. Можно завязнуть в одиночестве навсегда», - говорит моя свекровь. Вняла её словам, записала на подкорки. Но как она может быть искренней, когда речь идет о её сыне? Понятно, она заинтересована, чтобы брак её сына сохранился. Один из способов бесконечно тянуть время. Оттягивать миг принятия окончательного решения о разрыве. Мудрый, дальновидный ход. Пока буду раздумывать, размышлять и взвешивать, прикидывая, кто бы мог стать моим спутником на момент разрыва, этих возможных претендентов будет становиться все меньше и меньше, пока в какой-то миг не осознаю, что вокруг меня пустыня, и все шансы уже упущены. И тогда я смирюсь с неизбежным и успокоюсь её сыном. Со стороны это, конечно же, кажется наилучшим разрешением наших проблем – оставить все, как есть. Но внутри… сколько надо умертвить в себе нервных клеток и обесчувствить нервных окончаний души, чтобы прийти к такому полному параличу чувственности, страстности, эмоциональности. Что останется тогда от того очаровательного живого комочка, который живет во мне? И что тогда во мне останется мною?
Может, таковое разрешение и лучшее, что было бы для нас с мужем. Для нас – возможно, для меня – нет! Внутри вижу больше того, что видят другие. Я только выиграю от расставания с ним, я смогу быть собой. Да, мне некуда и не к кому уходить. Да, разведясь, я потеряю чувство надежности и защищенности от невзгод и уверенности в завтрашнем дне. Но у меня всего этого нет и сегодня. Насколько хватит моему мужу терпеть мою нелюбовь к нему. Я выдержала семнадцать лет, но мне некуда было деться, дети. А он? Что его может удержать возле женщины, которую он устанет любить без взаимности? – Ни-че-го! Я не вижу себя с ним. Пусть у меня не будет рядом человека, готового в любую минуту решить все мои проблемы, но сегодня главная моя проблема – это он сам, тот, кто решал их много лет в обмен на моё терпение и согласие быть нелюбимой. Сегодня я изменилась. Мне хочется не только быть любимой, чего я так долго ждала от него, но и любить самой, чем он так долго пользовался даром. Его время закончилось. Я не так стара, чтобы ставить крест на своей жизни. Говорят, на развод трудно решиться только первый раз. Второй, третий – уже как по наезженной колее. Готова к этому марафону? Готова ли вкусить весь ужас одиночества и нищеты, которые ждут меня за порогом дома, где, невзирая на все мои усилия выглядеть счастливой, я была глубоко несчастна? Не знаю, не знаю, не знаю… Я много говорила здесь о своей любви к В. Может, это всего лишь спасательный круг, который пыталась бросать сама себе, чтобы не так было страшно выбрасываться за борт в пучину враждебной безвестности. Я вырывала им себя из брака, который считала своей страшной ошибкой. Единственное оправдание нелепому решению когда-то связать свою жизнь с человеком, который не хотел брака со мной, рожденные дети. Тогда я пренебрегла его интересами, навязала ему себя, лишив возможности выбора, связала с ним свою жизнь в надежде, что взаимность придет и ею это насилие оправдается. Но вместо ожидаемого развития событий получила то, чего не ожидала – у меня не хватило душевных сил вынести его многолетнего неприятия, и я возненавидела его. Появилась почва для возможных измен, и пусть далеко не сразу, но они пришли и окончательно убили во мне желание сохранять этот брак дальше. Не знаю, что за любовь теперь у него ко мне. Вряд ли это можно назвать любовью. Жалкая попытка что-то исправить в прошлом, в котором меня уже больше нет. Сегодня я пытаюсь ответить себе на другие вопросы. Не повторяюсь ли я в выборе? Не на ту же ли дорожку ступаю, что и много лет назад? Не лучше ли все-таки дождаться прихода настоящего чувства, не доверяясь сегодняшней своей слабости. Не бояться остаться одной, не хвататься за первую попавшуюся протянутую и тут же отдернутую руку. Он, Минотавр, помог мне выкарабкаться из трясины моего брака, но он ли тот, с кем я могла бы быть счастлива? Не лучше ли было бы отойти подальше в сторону ото всех и внимательно вглядеться в свою жизнь с почтительного расстояния от всех волнующих меня в ней событий. Это моя жизнь, она единственна и неповторима, и я не вправе огульно предавать её на растерзание одним и тем же ошибкам. Доверять сиюминутной слабости и незрелости принимаемых решений. Отдавать на суд толпы. Один раз толпа уже решила за меня, что для меня лучше. Пришло время взять реванш и вырвать свою жизнь из её лап. Мне нужна тишина для принятия единственно правильного решения. Я должна прожить эту жизнь так, чтобы мне было не стыдно перед Создателем за то, что я не использовала ни один из предоставленных мне им шансов. А для этого я должна иметь возможность услышать себя, понять, что мне нужно, к чему стремится моя душа. Пусть это будет моим выбором, даже если его не одобрит никто из тех, кто рядом и с кем мне приходилось считаться в этой жизни. Если я чувствую, что это мой путь, если всё внутри толкает меня ступить на эту тропинку, даже если она видится всем неправедной, я ступлю на неё и исполню то, к чему было моё предназначение. Если Он хочет, чтобы я сыграла роль злого гения, я обязана исполнить Его Волю…
Тетрадь окончена, дописать то, что на её обложке: «Когда людям лучше врозь, чем вместе, пришла пора расставлять точки там, где были запятые», - и отправить в чемодан, она слишком долго лежала в одиночестве, лишенная общества своих соплеменниц…
И последнее…
Немного грустно, приняла решенье-
Итог моих ночных тревожных бдений.
Что движет моей волею в ночи?
Сердечко, раненное болью, не кричи,
Пролей на жизнь Свет Истинных велений
И Разумом мой выбор освяти.
Пусть на исходе дней душа не знает боли,
Не прихоть, Бог пусть правит моей волей,
Пусть жизнь моя в сиянии пройдет
Его Любви, Надежды, Веры и Терпенья.
И пусть с материей совместное творенье,
Согласно замыслу Его, на Небеса взойдет…
Декабрь 2005 - август 2008.
Тетрадь 40. «Яко Благ…»
«Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови …»
Псалом 50.
Третья неделя поста. Не надрываюсь, но соблюдаю.
Мой пост начался раньше, с первого подхода к исповедальной стойке. Трудно было начать, теперь не остановиться. Отпускают страхи. Долго не решалась на исповедь, не понимая, как можно наспех рассказать обо всем, с чем хочу расстаться в себе? Попытка вывернуться наизнанку наедине с собой превратилась в многотомие записок. Мне что, с этим талмудом теперь к алтарю идти? Но в записках я оправдываюсь. Когда нет зрителя, слушателя, лишь умозрительный читатель, трудно заглушить в себе голоса адвокатов. Как бы ни была искренна, жалость к себе берет верх. Ведь пишу, чтобы утешиться. И получается – сама себе и обвинитель и разрешитель. Простила, потому что докопалась до истоков. Отпустила себе. А легче не становится. Не дана мне такая сила связывать и разрешать свои грехи. Лишь перечислить. И какое же земное ухо согласится всё это слушать? Кого готова подвергнуть такой провокации? Я понятия не имею, как исповедуются другие. Когда читаю наставления, всё понятно, перечисли по очереди всё, в чем грешна, и покайся. Это мне что, каждый свой загрёб на сторону упоминать? Всех вспоминать поименно? Да мне не хочется даже мысленно возвращаться к тому периоду своей жизни. Вляпалась. Покувыркалась в грязи, изо всех сил стараясь не замечать вони, ею распространяемой. И ведь только один первый шаг к пропасти был сделан добровольно. Дальше скольжение по отполированной глади, и всё новые оправдания естественности парения вниз, извращенное внушение себе, что так де совершенствуется моя природа. А совесть – это рефлексии, лишь инструмент самокопания для прозы. Для жизни другие мерки. Всё просто: есть тело, которому надо то-то и то-то. А душа при этом не марается. Наивность, меня погубившая. Душа срослась с грешащим телом и повторяла все уродливые изгибы умствующего сознания. Думалось, раскрепостила свой дух, стала сильнее, многограннее, талантливее. Оказалось, моя гордыня лишила меня разума осознавать, что со мной происходит на самом деле. Бессовестность породила безответственность. Всё, что составляло мою жизнь, потеряло в моих глазах ценность. Неценимое, оно отдалилось, и лишь тогда, когда я вдруг оказалась совсем одна, опустошенная и парализованная тем, что происходило вокруг, начала возвращаться способность осознавать последствия крушения моей личности.
Развалила, разбазарила себя, разорила душу, разменяла на мелочи золотые слитки духовности. Серый мрак над головой, пустые, тоскливые сны, не приносящие утешения ночью, смрадность воспоминаний, безысходность, одиночество, потерянность в мире живых. Вместо шелеста листвы завывание ветра в заброшенном жилище, вместо щебета птиц, крики голодных стервятников над иссохшей безжизненной пустошью души. Таково мне теперь просыпаться каждое утро. Словно выгружаюсь из сумрака. Выныриваю из отчаяния. Почти ничего не помню, но помню, было очень плохо мне во сне. Такая репетиция ада, к которому подготовила себя земной жизнью.
Вырваться. Спастись. Ещё не смерть, ещё не полная гибель. Ведь что-то противится во мне окончательному растворению в отчаянии. Что-то толкает к исповеднику, заставляет протягивать руки и просить с мольбой: «Подай, Господи!» Искренне, слезно, кротко, смиренно. Мне совсем не хочется сегодня спорить с Творцом и доказывать свою правоту. Получаю по заслугам. Принимаю. Пусть так всё и будет, если хоть на чуть-чуть приблизит к милости Его. «Каешься в грехах?» - «Каюсь, Господи!»
За месяц превысила свою посещаемость храма за все время пребывания своего в церкви по православном крещении. Читаю. Много читаю. Чем больше прочитывается, чем меньше, казалось бы, пробелов в знании, тем необъятнее поле, которое ещё предстоит пропахать. Не ожидала, что Православие такая насыщенная знаниями наука. Остальное умалилось и утеряло прежнюю значимость. Как можно было так тщетно разбазаривать отпущенное на жизнь на земле время! Боялась завлечься духовной жизнью, потерять интерес к «настоящей жизни», но потеряла саму нить и суть всей жизни. Мирские сладости превратили мою душу в диабетика с трудно заживающими язвами и ранами. Уповала на собственные силы. На иммунитет, взращенный прежними знаниями. Сейчас открывается иное. В тех знаниях прельщалась и искушалась прозрачными и красивыми «истинами», тонко извратившими суть Писания. В них не было главного – осуждения греха. Он искусно оправдывался и оплетался многословием и многомыслием. А непреложность, ясность и краткость десяти заповедей оспаривается практически всеми адаптированными под человека религиями, коими я так долго упивалась и прикрывалась. Православной быть очень трудно и, со стороны, очень ограниченно существовать в социумном улье. Того нельзя, этого… Ничего нельзя! А жить-то чем?!
Стоящий вне не слышит того ангельского пения в душе, не волен распоряжаться своей волей согласно своим желаниям и при этом не чувствовать себя ущемленным и обделенным. Это познаешь лишь тогда, когда решаешься, наконец, вступить вовнутрь этого четко очерченного круга. Да, надо определяться полностью – либо ты здесь, либо вне пределов. Серединки нет – но все застряли на этой узенькой полосочке разграничения того мира и этого. Мы как бы православные. Вроде как что-то делаем для спасения своей души. Легкомыслие и страшная по своим последствиям потеря драгоценного времени на покаяние во спасение. Спасаешься по благодати. Но её ощущаешь, лишь отчаявшись и решившись вступить в круг веры. Сделав один крохотный шажок вовнутрь, первый свой шаг, неожиданно получила такой силы поддержку, что опешила и замерла. Оказывается, как легко было развязаться со своими страстными привязанностями. Отдышалась, прислушалась к себе. Готова пойти дальше? Готова расстаться с остальными своими грехами? Так долго не решалась начать каяться, потому что влекла сладость, сопровождающая поначалу любой грех. Раскаюсь, а потом согрешу опять, ведь чувствую, согрешу. Потому что не понимаю, почему должна отказывать себе в удовольствии. Один раз живу!
Вчерашнее попущение себе сегодня уравновесилось возвращением мне той боли, что несла другим. И это было убийственно для меня. Прощала себе, оправдывала. Но зло, содеянное мною же, но ранее, и возвращенное мне сегодня, вызвало неконтролируемый гнев, почти истеричное осуждение и прямо-таки физическую боль и невозможность перенести это страдание без помощи обманутых мною близких. Расплата.
Господи, помилуй.
Грешна.
Подай, Господи…
Преодолеть стыд перед человеком. Столько тренировалась в прозе, думала, что мне стоит подойти и вслух кратко пересказать то, о чем вот уже четвертый год так легко пишется. Ан, нет. Не так-то просто исповедаться священнику. Та же ошибка – я начинаю оправдываться и выгораживать себя. Проговариваю грех, а после пространно и скороговоркой – предысторию. Смотрите-де, у меня не было другого выхода, кроме как согрешить… Священник обрывает. Направляет в сторону раскаянья – не бывает, чтоб один был виноват. Подумай, где оступилась, где поступила в ущерб покою ближнего. Продираюсь сквозь дебри своего защищающегося «я», как трудно дается избавление от греха. Как он цепляется за меня, как уговаривает меня прописать его хотя бы в этом вот крохотном закоулочке души, лишь бы не уйти совсем. Господи, дай мне силы пройти этот путь до конца! Грех – мутирующая и быстро вырабатывающая иммунитет против борьбы с ним субстанция, явно не бестелесного свойства. Бацилла. Не выведешь из себя полностью сегодня, завтра будет оправдывать свое в тебе присутствие новыми, более изощренными доводами. И вид её будет ещё более ужасен. Когда-то не долечилась очень сильными антибиотиками. Почувствовала себя здоровой, и врач отменила профилактическое докалывание предписанной дозы. Через неделю болезнь вернулась. Болезнь та же, но вот ни одно лекарство на неё уже не действовало. Мои обновленные бациллы, вылупившиеся из той единственной, прописавшейся на крохотной жилплощади в самом удаленном от всевидящего ока медицины закоулочке моих внутренностей, пожирали бессильное против них лекарство и не собирались со мной расставаться. Тогда как-то выжила. Так это была болезнь тела, которое я все равно рано или поздно потеряю. Разве болезни души распространяются по другим законам? Значит, начавши каяться в грехе, не попускать. Искоренять до победного нереагирования на объект вожделения, до бесстрастности, нечувствования, безэмоциональности.
Мудрая, предписанная свыше наука управления собой, чтобы уподобиться Господу. Он дал Свой образ, оставив свободную волю решать самим, хотим ли жить собственным разумением и собственной природой, взятой напрокат у тварного мира, или же искоренить разумом инстинкты животного в себе и стать подобным Ему, чтобы осуществилось задуманное Им: сотворение человека по образу и подобию Творца.
Столько носиться со своей чувственностью, эмоциональностью и так вот расстаться с ними? Только через осознание, что это суть проявления животного начала в человеке. Достоинство и признак высокоорганизованной материи, но не Духа. Дух бесстрастен, безмятежен, ровно изливается на все живое в этом мире, согревая Творение Любовью Создателя.
Многое ещё предстоит понять и постичь, чтобы двигаться дальше. Вглубь и ввысь.
Как легкомысленно отвергаемо нами религиозное знание о том мире, где мы живем и воспитываем свои души для будущего бессмертия. Как безрассудно опрометчивы в отказе от даров Создателя, предпочитая их частностям – тщетным радостям здешнего мира. Всё рассыплется в прах, душа погрузится во мрак, если не прозреть вовремя. Открывать глаза начать здесь, в этой жизни, дабы не лишиться той, неведомой пока, но ощущаемой наедине с собой.
Не очень-то легко подвигнуть себя на ежедневное молитвенное правило. Мешает отсутствие привычки и страха Божьего. «Пронесет как-нибудь», - успокаиваю себя. Трудно принимать всё на веру, мол, так надо и оспариванию не подлежит. Тут же услужливый интеллект, обчитавшийся ученых книжек, змием нашептывает «почему?» Чтобы не сойти с ума от избыточности возможностей своей психики, человек должен быть всё время чем-то занят. Сосредоточить психическую энергию людей вокруг церкви, превратить их в постоянно действующий источник денежного потока, для чего все мысли необходимо обуздывать и направлять на некую объединяющую всех идею, здесь - спасение души через церковь. Страх отступить от правил церкви делает человека управляемым и послушным. Некоторые отцы настаивали на внутреннем монашестве. Говорили об отсутствии в наши времена мест и духовников, лишенных язв стяжательства. Мир движется к концу. Спасение становится личным делом каждого без оглядки на то, что творится вокруг. Подражать некому. Искать духовника, чтобы направлял и наставлял – терять время. Его можно так и не найти, а время, необходимое для работы над собой, будет потеряно. Познавай сам и соизмеряй с тем, что познаешь в себе. Интеллект современного человека способен разобраться в дотошной проработке Писания святыми предшественниками нашими. Церковь, правила – параллельная помощь физическому естеству. Подкрепись телесно и духовно, уверуй, что таинством причастия наполняешь себя Духом Святым, замещая им дух человеческий – гордый, самолюбивый, тщеславный, напыщенный и кичащийся. Это оставляем на исповеди, выговаривая из себя, избавляясь на тот промежуток времени, насколько хватит помнить о причащении. Помнишь - держишься. Забыл – опять на исповедь и к причастию. Работа как у культуриста в спортзале. Только тот качает мышцы, а ты закачиваешь разум на самоконтроль и постоянное бодрствование сознания. Волевая ориентация душевных сил на духовное возростание в любви и очищение разума от паразитов – а любая мысль о допустимости блага для себя за счет ближнего – паразит – путь праведника, путь Божьего человека. Он обязателен для всех, кто хочет жить в Вечности. Другого пути Спасения предложено не было. Только через Спасителя, уподобления себя Ему, превращения себя в Церковь, где живет Христос. Остальные пути – от лукавого - ведут в погибель… Я проверила это на себе. Из оставшихся крупиц своего «я» пытаюсь восстановить богоданный образ и претворить его в совершенное существо. Остальное – на милость Божью. Так трудно справиться в себе с человеческой природой. Так не хватает Веры, что это единственный путь, ведущий меня к сыну, в обитель, где пребывает его душа… Очень легко поддаться эйфории и самообольщению – я двигаюсь, у меня получается идти этой дорогой! Тут же происходит нечто такое, что показывает мою слабость и бессилие перед обстоятельствами. Я окружена живыми людьми с их желаниями и собственным представлением о том, как им жить. Они мало считаются с моими чувствами. И я не вправе требовать к себе особенного отношения из-за собственного своего устремления к праведности. Искушаема и сбиваема назад, в страстное переживание жизненных неудач. Опять сначала. Отдышаться, разобраться в себе, что болит, уязвлено на этот раз. Если болит, значит, обольщаюсь в представлении о себе, и до совершенства ещё очень далеко.
Не оправдываться. Не жалеть себя. Не винить окружающих. Вокруг меня тот мир и те люди, которые мне нужны во исправление моё, во оздоровление моей души. Все напасти суть испытания. Благодарить, что всё происходит так сжато во времени – оступилась, тут же болезненная отдача прикладом в плечо. Не плакать - исправляться. Терпеть. Благодарить. Не отчаиваться. Благословлять и не отвечать злобным рыком в ответ. Во мне столько гневливой гордости. Это всё ненужный и неподъемный груз, мешающий парению Ангела…
2 апреля 2008 г.
Наша новая родня уезжала на выходные в Афины. Муж подарил на день рождения молодой жене вояж на свою историческую родину. Детей оставили по-родственному под мой присмотр. Два дня с чужими детками. Моё присутствие почти не требовалось. Справлялись сами. Тихие, тоскующие, послушные до неузнаваемости. Гена предложил забрать меня вечером.
- Цветы купи. Люсе сюрприз устроим. Подарок я уже купила, ужин приготовила. Часиков в девять они уже на месте будут.
- Договорились… Представляешь, приехал, стою курю, а тут они подъезжают. Не получилось сюрпризом.
- Но с цветами хоть стоишь?
- С цветами.
- Обрадовалась?
- Обрадовалась.
- Так поднимайтесь!.. Дети! Бегом вниз, родители вернулись!
Детвора галопом по ступенькам. Радостные, возбужденные…
Засиживаемся за полночь. За рассказами, за греческим винцом. Незаметно теряю контроль над количеством выпиваемого. Дома развозит. Ночной Интернет. Нахожу всех кого надо и не надо. Ба! Минотавр, давно не виделись. В череде рассылаемых направо-налево сообщений друзьям брызги в его сторону: «А ты-то здесь что делаешь, танкист? Здесь место для обездоленных и покинутых». Смело вгружаю дерзость в окошко предложения о дружбе. Прорвало. Не стоило. Но сокрушаюсь лишь наутро, когда осознаю, что нарушила данный себе зарок даже думать о нем. Интернет отключается за несвоевременное погашение задолженности. Достаточно времени, чтобы окончательно разнести себя в сожалениях.
День второй. Связи нет. Хоть бы её не было вообще.
Температурящие дети вынуждают меня позвонить наконец Оксане и напроситься на прием. Сдержанно общаемся. Обследуем свои внутренности. Перезваниваемся с мужем. Как дела? Неизвестно пока, ждем вечера. Он подвез всех нас и её вкупе утром к больничному корпусу, умело и со знанием руля по неизвестной мне траектории. Похоже, ему хорошо известны все эти закоулки, - краем ревнивого сознания отмечаю, но пресекаю мысли в этом направлении. Сама грешна, написала же вчера своему возлюбленному. Поделом мне. Вечером, напрашиваюсь мужу в компанию встретить дочь из института, едем в машине, сквозь молчание его прорывает - получаю продолжение:
- Надо было сразу Оксане звонить, не затягивать.
- Это ты весь день об Оксане думаешь?
- Я не об Оксане, я о детях думаю.
- Она ничего нового на тот момент не сказала бы. Мы пролечились так же, как и всегда.
- Она бы что-то посоветовала бы.
- То же, что и всегда, - отсидеться дома недели две-три. У детей и так с посещаемостью – одни отгулы по болезни. Потому и спешили выздороветь, не долечились… И потом, Ген, ты сам виноват, что я всячески избегаю общения с ней.
- Опять ты…
- Не опять. Ты прекрасно знаешь, что будь ты благоразумнее, держи свои чувства при себе, таких сложностей сегодня не возникало бы. А так… лучше не касайся этой темы.
- Ладно, всё, закрыли.
- Забыли…
Утро. Как всегда, угрюмое и безрадостное моё утро. Проблуждала во сне где-то в потемках. Ощущения безнадежности и усталости. И это только утро. Ноющая тоска. Нехорошо так начинать свой новый день. И зачем я только влезла в этих «одноклассников». Зачем не придержала себя. Уничтожить свою страничку, чтобы не искушаться больше. Из-за одного Минотавра оборвать все ниточки, связующие меня с миром? Я готова к этому? Фигушки ему. Переживу. Забуду. Жила ведь как-то эти два месяца, даже почти не вспоминала. Запрещала мыслям роиться возле его образа. Книга разве что. Так я её пишу уже не из себя. Уже другая совсем внутри. Но ведь откликнулось что-то, когда его фотографию увидела на сайте. Дурочка, нет чтоб сдержаться. Куда там сдержаться. Наивно решила, что обрадуется, если меня ненароком увидит. С дружбой этой полезла. Проверить решила? Устоит или нет. Хрен его знает, что я тогда себе думала. Пьяная была. Мерзко, до отвращения к себе пьяная. Так всегда, хмель в голове все мысли разумные выместил. Да, обрадовалась. Затрепетала… Что же я от него никак излечиться не могу. Нет его. Не было никогда. Фантом, горячка, дымок над пожарищем, всплеск моих эмоций в ответ на звериный натиск. Мгновение, всего одно мгновение и так глубоко уязвиться им. Не понимаю. Очень хотела влюбиться. Не осознавая, что связываюсь намертво с каменной скалой. Цепями, кандалами, идиотской какой-то собачьей привязанностью. Не думать. Забыть. Но написала же. Значит, ждать ответное – да или нет. Но в моём случае сегодня уже только нет-нет-нет. Закрыться, испариться. Я на пути к исправлению. Это – искушение, посланное мне, чтобы увидела насколько слаба и не тверда в своем отказе от мирского. Опять мечты, опять допущения. Вновь раздражение на мужа – он отравил мою жизнь, сделал меня несчастной жертвой неправильного выбора. Стоп! Опять эти мысли. Я не имею права так думать. Договорилась с собой, что больше не ступлю на этот путь.
Утреннюю молитву, с таким трудом и нежеланием начинаемую, превращаю в неистовую мольбу о прощении и в покаяние. Я не хочу больше возвращаться к тем страданиям. Не хочу этой страстности в мечтания. Ничего не хочу, что бы связывало меня с этим человеком. Господи! Надоумь его ответить мне «нет». Пусть я была слаба, но он-то умеет быть непреклонным.
Три молитвенных часа. Легкое головокружение. Почти успокоилась. «Дай мне со смирением принять всё, что уготовано мне Тобой». Отмолила себя, так и не решившись спуститься вниз во двор и покаяться в церкви. Наверное, я всё читала не так и не к месту. Не знаю, как надо. Господи, увидь моё раскаяние и не искушай меня неправедным. Мне трудно жить с мужем, видя, как он борется с собой, преодолевая пагубное влечение. Хочется сбежать, спрятаться, пересидеть это где-то невидимой, невидящей и недосягаемой. Не усугубляй же мне это испытание отвращением меня от него через страстную мою привязанность к книжному герою. Не давай зверю жизни в моей жизни. Умертви мою страсть к нему, прошу Тебя, Господи…
Минотавр.
- Получилось! – радостно влетающий на кухню сын, - Интернет восстановили…
Обед приготовлен, запахом котлет пропиталась с головы до пяток. Ну, что, готова услышать приговор небес?
Подсаживаюсь к компьютеру. Определенность вместо желаемого себе ухода из эфира на недели-месяцы. Я осуществлю это когда-нибудь. Возможно даже насильственным удалением своей странички вообще. Прекращу существование в сети, оставлю лишь след Сианы Рин на небосклоне…
Одно сообщение, другое. Всё не те. Надо же, скольких собой потревожила той хмельной ночью. Пьянь безрассудная. Спасибо, им это неведомо. Один лишь догадается, что не могла по трезвости дерзить и на дружбу напрашиваться. Вот, один отказ, но это случайный человек в моей жизни. Встречаемся радостно, балагурим, но это чужой друг, не мой. Проглотила… А вот и искомое. «Удалена из списка друзей». Обдает горячим голову. Руки забились мелкой дрожью. Я просила другого? Почему же так больно… Представляю: вот он прочитывает дерзкий вызов, вот видит две кнопки – дружить и отклонить. После моего почти хамства… Нет, такая подружка не нужна. Его фотография навсегда поселяется на моей страничке в перечислении посетивших меня гостей. Теперь я всегда смогу увидеть его, если он будет в Интернете… И он меня тоже… быстро справляюсь с отчаянием… Грустить не буду. Нельзя. Вспоминать? Наверное, теперь будет сложнее избавляться от мыслей о нем. Вот он, такой близкий, такой недосягаемый… Молила, исповедала свои порочные желания, но отпущения не получила, потому вернулось, потому мучает и мешает. Отвлекусь. Неприятно. Где-то в душе все-таки надеялась на ответный порыв. И задружим… не задружили… Значит, так тому и быть. Заходил, мельком по фотографиям, понял, кто такая, и отрекся. Собственные фотографии теперь кажутся вычурными и слащавыми. Раздражаюсь. Какое мерзкое самолюбование. В корзину! Всю себя в корзину. Выбираю все снимки, где нравилась себе и коими впечатляла своих сверстников, вот-де какая вечнозеленая и сохранившаяся, и уничтожаю их. Безжалостное разрушение собственного образа. Унижена, отвергнута в который раз единственным, расположения которого так мучительно добивалась. Как стыдно, как мерзко на душе. Ведь не собиралась выпрашивать у него никакой дружбы. Забыла о нем. Зачем напросилась на эту уничижительную проверку его чувств? Чтобы сделать себе ещё хуже, чем есть? Пить, надо бросать пить. Сколько глупых выходок ещё совершить, чтобы отвратиться от этой в себе слабости. Так все хорошо у меня выходило. Ушла. Начала воцерковляться. Читала столько всего отрезвляющего и утешающего. Казалось, перетерпеть чуть-чуть эту жизнь. От того, от этого отворотиться. Ну не получилось чувствовать себя счастливой, так это потому, что здесь на земле счастье обрести пыталась. Все мысли теперь устремить в царство иных ценностей, и ощущение счастья придет в душу. Ждала искушений, ждала собственных срывов. Не самообольщаться на свой счет, только не успокаиваться в делании нового человека внутри себя. Нравственность, чистота – вот моё теперешнее знамя, с таким трудом отстирываемое от пятен вседозволенности и развращенности, которыми его обесчестила. Простить себе этот срыв. Минутная слабость, которой устыдилась тут же, едва кликнув по клавише отправки сообщения. Это нужно было сделать, чтобы высветить в себе уязвимое для греха место. Он, мой Минотавр, – моя червоточина, мой изъян, моё растление. Ради него я по-прежнему готова пожертвовать покоем ближнего, по-прежнему готова бросить всё и мчаться по зову плоти… Я знаю эту горькую правду о себе. И ведь не видела его четыре месяца. Чем же подогревается эта порочная направленность моих желаний? Какими мечтами, какой фантазией?
Оборвать.
Восстановить свою целостность и запретить себе думать о нем.
Опять вернуться к началу… Я смогу…
Дорогой друг! Увы, поняла, что по-прежнему люблю Вас. Но в сегодняшнем устремлении моих душевных сил прежнему порочному чувству больше нет места. Благодарю, что отвергли мою дружбу, потому что, видит Бог, за моим порывом обратиться к Вам скрывалось прежнее низменное желание власти над Вашей душой. Отпускаю её и не имею никакого намерения далее досаждать Вам. Вы никогда меня больше не увидите и не услышите. Искореняю Вас из своего сердца, и если не предаю Ваше имя забвению, то лишь для того, чтобы поминать его в своих о Вас молитвах…
11 апреля.
Всё реже сажаю себя за письменный стол. В душе смятение. Писать – продолжать жить в прежней своей роли. Но сменились акценты. Уже не живу чувствами, оставив лишь легкое колебание эмоциональности на простейшие раздражители. Избегаю этих раздражителей. Дни однообразно складываются бусинками четок. Внешних событий не происходит. Всё внутри. Колоссальное усилие на подавление всякой избыточности в ощущениях. Никуда не ходить, ни с кем не встречаться, ни на что не раздражаться. Утро начинается с молитвы. Не одной, их много. Читаю всё, что попадается на глаза. Литература – поучительная и молитвословы копились годами. Сейчас – всё к месту, всё кстати. Мне надо забить звучащий внутри разнобой мыслей. Направить их все в одном направлении. Гнать сомнения в том, правильно ли я поступаю. Ни на полшага по этой тропе, хватит сомневаться и противоречить своим внутренним желаниям чистоты и непорочности. Хочу святости, хочу спасения. Хочу жить со спокойной душой и миром в сердце. Моя мечтательность увлекает в заоблачные дали и лишает силы жить в обыденной жизни. Теперь всю себя только сюда – в повседневность. Мой труд – это заботы о ближних и смирение. Красивое мудрое смирение. Я ничего не знала о том, что это. Стыжусь теперь своих разудалых записок. Столько самолюбования и самообольщения в них. Искреннее и смешное противостояние собственной жизни. Война с рабством, на деле оказавшаяся войной с собственной совестью, из последних сил старавшейся вразумить бунтарку. Мой анархизм обратился против меня самой. Мне казалось, колеблю устои, на самом деле, разрушаю себя. Исподволь, отчаянно, безрассудно…
Хорошо, что это было в моей жизни. Не жалею. Это такой опыт. Такое погружение в бездну порока с одним глотком воздуха в легких. Вера. Она помогала, когда становилось совсем невмоготу терпеть обиды и лишения. Так и должно быть, - звучал тихий голос внутри, - чтобы ты смирилась и приняла Его Волю.
Молитвенная многословность, так раздражавшая когда-то, сегодня действует умиротворяющее. Словно сливающиеся в полоску огоньки света в темном тоннеле, не дающие сбиться мысли на мечтание и погрузиться в уныние. Многократно вчитываюсь, слова приобретают образность; распевность – моя, доморощенная, никем не слышимая и потому не осекаемая за неправильность, - погружает в состояние легкого парения в облаке едва осязаемого чувствами блаженства. Кажется, я наконец начинаю понимать тех, кто предпочел прелестям мира иночество. Краткое переживание внутреннего покоя убедительней многотомия попыток выпутаться из клубка человеческих страстей. А ведь так всё просто. Следуй заповедям. Начни с малого. И Царство Божие – ощущение безмерного Блаженства – приблизится к тебе. Блаженны кроткие…
«Научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить», - лестница восхождения души к бессмертию. Первая ступенька – научиться молиться. Учусь. Трудно. Леностно. До болей в ногах и спине. Но уже к концу молитвенного стояния хочется, чтобы это мгновение длилось и длилось. Так незаметно проскакивает время. Трудно только поставить себя на молитву и сконцентрировать привыкшее к разгулу внимание…
Ночью просыпаюсь - в голове сгустки обрывков молитв, продолжающих звучать, оказывается, даже во сне. И почти совсем забытое ощущение, что снилось что-то хорошее.
Моя молитва сегодня – это насилие над собственным сознанием, из которого я должна изгнать уныние и тоску по оставившим меня, тем, кто был частью меня столь долгое время. Эти пустоты заполняю совершенно иной жизнью. Потому что верю. Потому что отрекаюсь от вольномыслия и разброда в убеждениях, а вернее сказать, в заблуждениях своей предыдущей жизни. Я просто ничего толком не знала об истинном христианстве – о Православии. Не знаю почти ничего о нем и теперь. Но силу, подкрепляющую на окончательно выбранной мною дороге, чувствую. И обратно – в неверие – не сверну. Хватит трепыханий, хватит попыток обрести свободу через порабощение себя страстями. Истинная свобода – в освобождении души от страстности и чувственной привязанности к мирскому. А как далеко удастся продвинуться по выбранной дороге – на всё воля Божья. Тебе своё бренное тело и разум, Господи, вверяю. Вразуми. Наставь. Помоги. Спаси.…
* * *
Ирен и Лёша.
Выходные. Срываемся в Харьков. Никаких вразумительных планов, одни лишь «хотелось бы». Хотелось бы найти строителей, чтобы начать строительство домика на даче, хотелось бы заказать памятник на могилку сына. По приезде поддаемся собственной несобранности и пускаем на самотек и одно, и другое. Со строителями не получилось, памятники – всё что-то не то, вычурно, спесиво, а хочется простой крест над могилкой, без слезных эпитафий и дерущих душу фотографий. Не готовы оказались мы с Генкой решать глобальные задачи. Впрочем, похоже, основной целью поездки было получить деньги за разбитую мною машину. Этот вопрос решился почти без проблем, всей нервотрепки – выстоять очередь в банке. По звонку присоединяюсь к его странствиям.
- Куда мы?
- А у тебя какие-то планы есть?
- Заправку Лёшкину проезжаем, не хочешь увидеться?
- Давай заедем.
- Скажите, а начальник ваш здесь сегодня? – спрашивает, высунувшись из окна машины, муж у молодого заправщика. Парень сонно кивает в ответ и вяло удаляется вовнутрь помещения. Почти сразу, распахивая объятия и радостно сияя, выходит Ковалев.
- А я только думал, кого бы на обед в компанию пригласить.
- Так что, поехали?
- Сейчас, пару бумаг подпишу, и поедем. Буквально пять минут.
Остаемся ждать на улице.
- Он так обрадовался нам, - несколько озадаченно произносит Гена.
- Похоже, не сладко ему в последнее время. Дефицит полноценного общения. С Ирен эмоционального контакта нет. Ты далеко.
- А что у них с женой что-то не так?
- Подробностей не знаю, так, чисто внешние впечатления от общения с Ирен. Ощущение, что она впереди себя волну гонит. Несет себя, других не слышит. Общаться с ней трудно. Помнишь, пересказывала тебе наш с Лёшкой разговор? Ну, когда мы вместе в поезде с ним в Харьков ехали. Он сказал, что желание бросить все и спрятаться на необитаемом острове? Не просто так такие вещи говорятся. Видно, утянул себя до безвоздушности. Обязательствами, долгом. Помнишь, он говорил, в детстве мечтал космонавтом стать? И сейчас ещё больше куда-нибудь на задворки вселенной забиться хочет. Мне так показалось. Нерадостно как-то радуется нам. Жалобно как-то.
- Да ты больше придумываешь, мне кажется, - отмахнулся Гена. – Не думаю, чтобы у Ирины с Лёшей какие-то там серьезные проблемы были.
- Да ничего серьезного и нет. Что и у всех. Что и у нас с тобой. Только мы с тобой на этой волне разговорились друг с другом, общаться начали. А более типично для людей, проживших много лет вместе – разобщение. Каждый уходит в свою «личную» жизнь. Супружество становится формальным. То есть, люди вроде бы вместе, но психологически друг от друга независимы, лишь бытовой комфорт. Общая крыша, общее хозяйство, дети, естественно. Общение только на этом плане. Интересы, как правило, уже разные, если с первых лет супружества не было желания искать общие точки соприкосновения. Особо ничего такого плохого в этом и нет, но при такой «независимости» друг от друга существует опасность появления третьего… Слушай, что-то Лёшки долго нет. Знай, что он так задержится, успела бы в магазин сгонять.
От резкого перевода стрелок, муж просыпается:
- Какой магазин?
- Да вот, напротив нас. «Взуття». Говорю, знай, что Лёшка так долго будет бумажки свои подписывать, сгоняла бы. Любопытно, что харьковчане носят...
- А вот и я! – Алексей появляется в стеклянном проеме. – Извините, что задержал.
- Ничего, мы не скучали. Ну, и куда мы?
- Предлагаю в «Рафинад». Новый ресторанчик, приличная кухня. Совсем недавно открылся.
- А где это?
Он начинает было объяснять, но, видя, каким недоумением и напряжением отражается на наших лицах мучительная реанимация памяти на названия харьковских улиц, взмахивает рукой:
- Поехали. Держите меня в поле зрения – не заблудитесь.
- Да, мудрено найти, - комментирую в конце пути, когда подруливаем к совершенно внешне неприметному зданию. Такие серые коробки повсеместно возводят под супермаркеты. Красивая надпись глубокого красного цвета. Да, стильно вообще-то. Только вглядеться в это надо было.
- Нам наверх. Здесь, внизу, для некурящих.
Тронутые Лёшиной предупредительностью к нашей обоюдной слабости, поднимаемся по торжественно устланной красной ковровой дорожкой лестнице. Со вкусом. Ничего не скажешь. Убранство. Сдержанная роскошь. Здесь и впрямь довольно изысканно.
Заказываем, с приятностью отмечая выгодное отличие здешних цен от столичных, к которым так долго привыкали. Что было не жить? Да, зарплата… Теперь ещё и бурностью столичной жизни отравлены. И не столько сами, сколь дети наши. Попробуй теперь вернись к прежней провинциальности. Дом… Лукавим. Мне просто хочется что-нибудь в своей жизни сделать своими руками, приложить к чему-то свою фантазию, чтобы наконец проявить свой творческий потенциал. В провинции, я жить уже не буду. Но здесь реально построиться на те деньги, которые у нас с мужем есть. Вот и мечемся. Вот и не может он понять меня, чего же хочу от него. В сердцах сказанное ему: «Да уж построй наконец хоть что-нибудь!» Вопль души. Ты строй, а я уж найду к чему себя приложить. Почему я должна погружаться в то, что мне совершенно неинтересно, да и не по силам – расчеты, технические тонкости. Дайте мне гнездо из прутиков и я облеплю его изнутри яркими перышками и пушинками. Что-то свое. И побыстрее. Пока окончательно не придала всем своим мечтам немирскую направленность. Меня в светском мире с каждым годом становится все меньше и меньше. Да что с каждым годом – каждый мой день - это уход с плоскости мирского бытия. Уже не то что ветром в спину гонимая, пинками и тычками ближних подталкиваемая. Уже явственно ощущаю руку, меня ведущую прочь от всего, протянутую откуда-то из моего будущего. Вечного будущего. Руку Ведущего.
- Ну давайте, ребята, выпьем за вас, - поднимает Алексей свой бокал с минералкой.
- За встречу.
- У меня для вас новость, может, неожиданная… Мы с Ирен разводимся.
Гена замер.
- Как это?
- Вчера было последнее заседание суда. Третье. На предыдущие два она не являлась. Если бы не пришла вчера, меня бы просто развели заочно. Теперь раздел имущества и прочее...
- То, из-за чего расходятся врагами на всю оставшуюся жизнь, - резко подвожу черту, - да-а, ребятки, я надеялась, что вы все-таки не дойдете до развода, справитесь как-то.
- А ты что-то знала? – Леша как-то потеряно посмотрел на меня.
- Скорее чувствовала. Мне казалось, что Ирен не в себе, как-то избыточно оптимистична. Возбуждена. Так бывает, когда пытаются скрыть какое-либо душевное неблагополучие.
- Подожди, Лёш. А как же… Ну, Ирен, она же верующая у тебя.
- Ген, - перебиваю его, - это далеко не всегда помогает. Вернее, не сразу. Лишь при молчащих эмоциях. А для этого надо время.
- Ну вот, оказывается, для вас это не такая уж и неожиданность.
- Нет, Лёш, я ошарашен. Ирина, может, что и знала, но я совершенно не в курсе.
- Да не знала я, мне просто показалось, что у нас с вами примерно одна и та же ситуация. Внутреннее состояние Ирен почувствовала. Потому что у самой те же гейзеры в душе. Мы же тоже с Генкой только сейчас на какие-то позитивы вышли. Что-то созидать пытаемся. А так до нулей и даже в минусы ушли в отношениях. Мне казалось, что и вы могли бы даже в сегодняшней ситуации что-то ещё удержать, не испортить невозвратно вообще всё.
- Понимаешь, Ирин. Я, может, всего не знаю, что у вас и как. Но со стороны мне видится, что все-таки в тебе здравомыслия больше, чем у моей жены.
- Она сейчас на эмоциях. Это враги здравомыслия, - придавив приятно щекотнувшего тщеславие мурашика, поспешила защитить подружку я.
- Может, ты и права. Приходится выслушивать такое. Признаюсь… даже до рукоприкладства доходило.
- Лёш! Я тоже грешна, тоже Генке достается. Дерусь, представляешь?! Вам лучше вообще ничего сейчас не выяснять.
- Да, попробуйте пожить отдельно.
- Мы уже пробовали, Ген. Полгода жил на квартире. Так она взяла манеру звонить по ночам. Детей против меня настраивает. Я в их глазах монстр, который издевается над их мамой.
- Одним словом, простите мне грубость, тебе надоело быть дерьмом?
- Да, именно так.
- Дети умнее нас в таких ситуациях, разберутся что к чему. Тем более, лучше быть как можно дальше от всего. Я имею ввиду дистанцирование не столько внешнее, сколько внутреннее. Понимаешь, надо взять себя в руки и не реагировать на эмоциональные всплески супруги. Но если разъехаться, размежевание будет более глубоким, и вы можете уже больше не примириться. А вам, если расставаться, надо все силы приложить, чтобы сохранить хотя бы то, что осталось. Ирен должна успокоиться. Сейчас ею движет страх, что у тебя появится новая жена, и все те обязательства перед детьми и ею, что ты сегодня берешь на себя, не будут для тебя ничего значить.
- С таким же успехом я могу предполагать, что она может выйти замуж.
- Это сложнее. Я помню, мы как-то говорили с ней на эту тему, меня покоробило её заявление, что новый супруг должен содержать детей от первого брака. Ещё возражала ей, что если меняешь супруга, значит, устраняешь собственный дискомфорт, детей их папа может вполне устраивать и такой, как он есть. Почему чужой им мужчина должен взваливать на себя ещё и все отцовские обязательства. Я имела ввиду расторжение браков из-за отмирания чувств между супругами. Ты вообще хотел бы восстановить отношения?
- Не знаю. Уже такого от них всех наслушался. Оказывается, меня ненавидели всю жизнь. Это отец её говорит.
- А давно это у вас началось? Было же иначе? Начиналось-то красиво, со стихов, помню, Ирен рассказывала.
- Первые пять лет, пока я служил, было всё замечательно, мы жили в Венгрии, дети маленькие. Правда, возникали проблемы из-за её совершенно беспочвенной ревности. К каждому столбу, извините. А когда вернулись и поселились у родителей в двушке, комнаты проходные, тогда начался вообще кошмар.
- Понятно.
- Я не изменял Ирен. Это случилось позже. Она заявила, что как мужчина я её больше не интересую. Тогда у меня появилась женщина. Это было несерьезно. Мы повстречались какое-то время и расстались. Без всякого продолжения.
- Понятно, Лёш.
Гена почти не участвует в разговоре. Ошарашен. Мы заговаривали изредка об этой семье, но все мои грустные прогнозы на их счет отвергались его оптимистичным: «Ты просто видишь все сквозь призму собственных предубеждений». Меня изумляет манера мужчин делиться друг с другом лишь своими успехами, а проблемы прятать поглубже, авось перемелется без зрителя. Их обезоруженность перед маленькими внутрисемейными трагедиями. Психологическая неподготовленность к более сложным житейским ситуациям, беспомощность в их разрешении. Упорное нежелание вникать в суть зарождающегося конфликта. Зачем, если этим нельзя похвалиться. Казалось бы, что проще. Чувствуешь дискомфорт, остановись, вслушайся, что именно уязвляется в тебе, что в отношениях с близким требует корректировки. Выйди со своей проблемой на свет, поищи ответ вокруг себя. Всё у всех одинаково, только вглядеться. Некогда, некогда, деньги зарабатываем, по карьерной лестнице возносимся, суетимся, бежим куда-то. Все и так образуется. Главное, забить себя деятельностью и не задумываться. Страшное заблуждение. Конфликты надо разрешать по мере их поступления. Пока они единичны и точечны. Накопленное годами завершается страшным взрывом и трагедией.
- Спасибо, ребята, что поддержали. Честно, не ожидал.
- Думал, мирить будем? Говорить, как ты смеешь думать о себе, когда там дети?
- Ну, в общем-то, да, думал, что будет так.
- Значит, удивили.
- Слушайте, а приезжайте завтра к нам в гости.
- Хорошо. Приедем.
- Позвоните мне за час до приезда. Ирен дома, а я подъеду.
- Ир, что-то мне совсем не хочется к ним ехать.
- Ген, мы могли игнорировать их приглашения, пока думали, что у них в семье все благополучно. Теперь же не имеем права не откликнуться. Алексей доверился. С Ирен мы тоже при всех её странностях на откровенность выходили. Может, он специально нас позвал, чтобы как-то через наше присутствие до жены достучаться.
- А что мы скажем.
- Там увидим. Трудно предугадать.
На вечер отправляемся к чете П-вых. Папа на даче, ехать домой – озадачиваться приготовлением ужина в ставших уже почти чужими кастрюлях. Покупаем по дороге снедь и вваливаемся в гости с нетрезвыми намерениями. Снять напряжение. Не думать о разводе друзей не получается. Вновь примеряем на себя. Недавно была в тех же настроениях, в той же уверенности, что в расставании с Геной – моё спасение. Миновало время. Выговорилась, успокоилась. Вся проблема во мне, а не в нем. В моих негативных ощущениях и неспособности совладать с собственными чувствами. «Здравомыслие» - эпитет, незаслуженно прозвучавший из уст Лёши в мой адрес. О, если б он знал, как безумна бываю, и как несет меня в пору такого безумия. Может, спасение моё в том, что самый шквал вязнет в моих записках? И о нем муж просто не догадывается? Ему хватает малого, что остается на поверхности. А мне прекрасно известна его реакция на это малое. Да, пожалуй, срабатывает страх и то самое здравомыслие. Одна я быть не хочу. А из имеющихся кандидатур на Генкино место… Сразу усиливаю контрастность экранчика с демонстрацией достоинств благоверного, напрягаю сознание на памятование о периодах вполне счастливого и комфортного с ним бытования и отчаянно, вручную задергиваю занавес над печальными днями. Хорошие слова есть в одной из моих сегодняшних ежедневных молитв: «Избави мя от многих и лютых воспоминаний». Не помнить злого. Воскрешать из руин хорошее. И благодарность друг к другу. За помощь, за долготерпение. За умение прощать прегрешения друг друга…
- Я эту мразь видеть больше не желаю в своем доме. Пусть исполнит свой долг перед детьми, забирает чемодан и катится к своей шлюхе!
Мы приехали на полчаса раньше договоренного и не дали хозяйке улизнуть у нас из-под носа. Вышло ненарочно, но это спасло от разочарования оказаться у запертых ворот. Нас ждали и боялись встречи.
- Понятно, он наговорил вам, нажаловался на меня. Он мастер рассказывать, как ему плохо живется со мной.
- Он сказал только, что заседание суда было, - осторожно приврала я.
- И больше ничего? Я знаю, Ковалев любит всем про жизнь свою замечательную рассказывать. Только мне это больше не нужно. Так и сказала. Нравится представления устраивать – пожалуйста, иди на все четыре стороны и там устраивай. А мне, чтобы усаживать детей и открывать им глаза на то, как их папа занимается сексом с какой-то там проституткой, извините. В моей семье другие правила, и вся эта грязь моим детям совершенно ни к чему.
Продираемся сквозь дебри болезненных фантазий Ирен. Что правда, что её воображение. Вникать не хочется. И слушать это всё не хочется тоже. Но попали. Слушаем. Проворачивается уродливым зверем, прыщавое неуклюжее бородатое. Вот она, ненависть, порожденная уязвленным изменой самолюбием. В самое яблочко, в самую сердцевинку живого существа. Почти неизвлекаемо. Лишь по великой благодати свыше прощаемо, по огромной душевной силе.
- Ир, уж тебе-то должно быть известно, что святые отцы не приемлют развода ни при каких обстоятельствах. Терпение, смирение, понимание, прощение.
- Ты забыла, - резко возражает подружка, - грех прелюбодеяния прекращает любой брак.
- Я это помню. Но причина, мне кажется, в другом. Измена – проблема изменяющей стороны. И она не всегда необратима. Сначала неплохо было бы разобраться, чем она вызвана. И так ли укоренена в сознании изменяющего. Это может быть психологической защитой от дискомфорта в отношениях с супругом.
- Вот пусть и катится со своими проблемами к своей…, - Ирен смачно выругалась, - а мне, да чтоб всё было на глазах моих детей, это не нужно…
- …Ирка, мне так грустно, мне кажется, я совершенно никому не нужна, старая, нелюбимая.
- Ир, оглянись вокруг, толпа мужчин, жаждущих твоего внимания.
- Ну что ты, я так не могу.
- От тебя много не требуется. Чуть легкомыслия, самую малость безрассудства. Просто, чтобы почувствовать себя женщиной.
- А дети?
- Причем здесь дети? Они вырастут и перестанут в тебе нуждаться. А ты себе уже сегодня не нужна. С этим надо что-то делать. Это в себе преодолевать. Хотя бы через легкий флирт-самоутверждение.
- Я уже не в том возрасте. Столько молоденьких кругом. И потом, а ты уверена, что другой мужчина сможет обеспечить твоих детей?
- Во-первых, причем здесь дети, если речь о твоих психологических проблемах, которые легко преодолеваются с помощью маленькой влюбленности на стороне, а во-вторых, ты себя ещё на лоток не выставляла базарный, а уже боишься, что никто не купит. Попробуй! На наш товар масса желающих широкого возрастного диапазона.
Это два года назад. Шутливое совращение её с пути истинного, и на лоб клеймо: «озабоченная» мне в награду. Всей замужней женской братии вижусь таковой. Разница между нами, что сегодня я в роли кающейся грешницы с богатым жизненным опытом. И умением обуздывать свои чувства и желания. В моей жизни всё меньше видимых событий и всё больше внутреннего осмысления пережитого. И, главное, - я лишена страшного порока, присущего «праведницам», - у меня нет самообольщения на собственный счет. Чужая измена меня ранит, как любого другого, но при этом мне легче сдержать себя в желаниях послать страшные проклятья вдогонку. Быстрее зарубцовываются шрамы от нанесенных обид. Я могу отвернуть свой взор от пережитого унижения и забыть все как можно быстрее, чтобы опять прижаться к любимому плечу и довериться ему, как он доверяется мне несмотря на мои прежние прегрешения. «Кто из нас не оступается».
Моей подружке вдвойне тяжело сегодня, потому что, не воспользовавшаяся моим шутливым предложением реабилитироваться тайным романом, она сегодня прельщена собственной непогрешимостью. Страшное и уродливое самовозношение. Её верность супружескому ложу превращается в орудие самоистязания и бичевания близких. Она никому не может простить собственной «святости». Упивается ею и линчует страшного развратника Лёшку, поколебавшего устои её семьи…
- Начиналось-то красиво, правда, Ирк? – второй час брожу за ней по саду, внимая безумным речам и в который раз выслушивая переполненную нецензурщиной историю страшного падения отца семейства. – Романтика. Казалось, стихи, цветы, блеск в глазах не закончатся никогда. Потом они перестают звонить нам днем и справляться о наших делах. К вечеру чувствуешь себя покинутой и забытой. А он, придя домой, не говоря ни слова, ест, смотрит телевизор, уставший бросается в постель, где вдруг вспоминает, что ещё кое-чем забыл себя ублажить, и тогда вспоминает, что есть ты, но почему-то отвечать взаимностью на внезапно вспыхнувшее чувство уже не хочется. Раз-другой откажешь. Потом смотришь, уже не очень-то и смотрит в твою сторону…
- Ты поменьше слушай его, он много чего понарассказывает.
- Ир, я не про него, я про нас с мужем. Так у нас, так у всех. Начинается-то у всех одинаково. И заканчивается тоже, увы, одним и тем же. Отчуждаются. Обиды копятся. Мы только сейчас поняли с Генкой, что всю жизнь на разрыв работали. И только теперь на созидание. С нуля пришлось начинать. Отчертили, отмели старое и всё заново.
- У тебя Генка совсем другой. Он терпеливый, понимающий.
- Ирин, - внезапно психанула я, - да что ты мужа моего идеализируешь! Он такой же, как все. Все под копирку. Есть они, есть мы. У них одни потребности, у нас, женщин – другие. И эти потребности, что обидно, не пересекаются. Ты идешь на уступку и удовлетворение его, он, считает, что тем уже тебя уважил, что сам удовлетворился. А у нас, между прочим, свой списочек из набора пунктов «вынь да положь» имеется. И если ему не говорить, что ты тоже чего-то от совместного жития с ним ждешь, не догадается. Мы сегодня как первоклассники с Генкой. С утра. Уходишь – поцелуй. Через два часа – позвони, спроси, как я тут. Рассказывать-то мне особенно нечего, но позвонил, знаю – думает обо мне, значит, помнит, любит. Что ещё надо? Чтобы говорил со мной, чтоб знаки внимания оказывал. Время моё занимал, когда рядом. Из таких малостей симпатия ткется. Чувства возрождаются. Только добрая воля обоюдная нужна.
- А как у него с Ксюшей?
- Как и было, только не встречаются больше.
- Она хорошая девочка, никогда в семью вторгаться не будет.
- Не наговаривай на сестричку. Не превозноси её достоинств. Это желаемое. Она вполне пользуется своим свободным положением для собственного выживания. И чужая семья для неё не помеха. Её остановили не мои разумные речи и просьбы не вторгаться в нашу с Генкой жизнь, а моё помешательство. Она и муж этого испугались, что я могу что-то отчудить совершенно безумное. Мне надо было машину грохнуть, чтобы и в их головах, и в моем сознании что-то перевернулось. Так эта канитель неизвестно сколько бы длилась.
- Ты сама виновата, что с мужем такое произошло.
- Да, именно ты мне об этом сейчас и расскажешь, - опять нервно дернулась я. – Твоя праведность тебя сейчас очень спасает.
- Мне, по крайней мере, не стыдно перед детьми.
- А мне есть в чем каяться перед Богом, и я не упиваюсь собственной безгрешностью, а пытаюсь вырвать своего мужа из объятий твоей сестрицы.
- Так они что, встречаются?
- Понятия не имею. Думаю, что нет. Но измена ментальная – фантазии, мечты – о, я знаю, как это надолго и губительно для семьи, - это страшнее физической.
- Я уже жалею, что познакомила вас с ней. Столько проблем.
- Напротив. Благодаря ей ко мне вернулись чувства к мужу. Я поняла, что он для меня важен и дорог, что совсем не готова с ним расставаться. А так до сих пор металась и искала чего-то. Да и потом мне Оксанка очень нравится. Мне интересно с ней. Сейчас приходится встречаться реже, но когда страсти улягутся, с удовольствием возобновлю общение. Мы очень похожи с ней в мировосприятии. Одинаково смотрим на многие вещи. Это такое редкое совпадение. Генка не дотягивает до наших отношений. Он лишний. К тому же ещё и влюбленный лишний. А мне больно видеть, как она пренебрегает им, пользует его слабость. Вот так, благодаря ей, поняла, что очень переживаю за своего мужа и боюсь, что он при разводе со мной попадет не в те руки. Слишком добрый и уязвимый. А может, придумываю себе.
- Придумываешь, конечно, у вас хорошая дружная семья.
- Ириш, мы сами сегодня делаем её своими руками. Что и вам под силу с Лешей.
- Ковалев другой. Он деспот.
- Сколько ты с ним уже не спишь?
- Два года.
- И хочешь, чтобы он был пушистым и покладистым? Извини, подруга. Ты знаешь, что мужику тупо НАДО. Физиология его такая. Как слюна во рту – копится, и надо либо сплевывать, либо сглатывать, иначе захлебнешься.
- Я знаю прекрасно мужскую физиологию.
- Тогда тем более не понятно. Мне одна мудрая женщина ещё в первые годы нашей с Генкой жизни, когда у нас вообще всё вразнос пошло, сказала: Ирка, никогда не отказывай своему мужу. Противно, обидно, досадно – сцепила зубы и дала. И никуда он от тебя не денется. Совет запомнила. Жестко, примитивно, а работает. Близость не теряется. Это есть, остальное со временем восстанавливается. А так… Жаль, Ириш. Так жаль, что вы не справились. Что же вы молчали-то все это время. Мы же подумать не могли, что у вас так далеко зашло. Хоть во что-то вмешались бы. Жаль. Ей Богу жаль…
Ребята за столом – мы уже в столовой, Лешка приехал с работы и, пока наши с Ирен шпильки вязли в саду, о том же успел пошептаться с моим мужем – бросают друг на друга и отводят взгляды. В этой семье ещё очень сильны чувства. Громадные минусы – накопленный негатив проглоченных обид и всклокоченных дрязг. Больно и мучительно невозможно разойтись молча, не договаривая и не обвиняя друг друга.
Мы с Генкой как-то должны научить их молчать.
Время выяснять, кто виноват, кончено. Время задать себе вопрос: почему я допустил такое? – наступило. Посадить их друг напротив друга, дать по листку бумаги и ручке каждому и заставить записать по пунктам сочинение-обвинение от имени собственной совести, назвав его: «Что я сделал для того, чтобы мой близкий возненавидел меня».
После этого прозреваешь. Проще не становится, но, когда берешь ответственность на себя, обиды уходят.
Научиться видеть свою собственную вину в происшедшем с тобой несчастии, наверное, это и есть первый шаг на пути к Покаянию?
* * *
Инна.
В выходные отправились в путешествие по Черкасской области. Третья попытка объять исторические просторы. Всё время не хватало светового дня достигнуть территориальной окраины. Чигирин. Резиденция Богдана Хмельницкого и столица первой Украинской козацкой державы, читаем в путеводителе. Едем не одни. С нами Инна Г. Историк по образованию. Сразу видим различие наших восприятий. Мы во всех своих путешествиях отдаем дань возрождающемуся повсеместно Православию. Она акцентируется на исторической ценности архитектурных памятников. При входе в церковь резко отстраняется от протянутой мною косынки. «Я этого никогда не делаю». Туристка. Это в некоторой степени понятно, ещё недавно пребывала в той же уверенности, что ничто и никто не смеет навязывать мне условности чуждого мира верующих. Сегодня я уже не столь дорожу испорченной платком прической. Бабушка у входа молча протягивает платочек подружке. Та, нервно передернув плечами, фыркает и выскакивает из храма: «Я лучше вообще заходить не буду». Та же история в монастыре, куда мы заезжаем по дороге. Горделивое «нет» в ответ на моё: а как же со своим уставом в чужой монастырь? «Ир, мне кажется, с ней лучше вообще не говорить на тему религии», - тихонько произносит муж после её отповеди. «Я категорически отделяю веру от церкви. В этом плане я приверженница экуменистической широты взглядов». Уже переболевшая этой болезнью по неведению своему, внутренне усмехаюсь и не вступаю в полемику. Незнание истины порождает всеядность. Экуменизм – удобная ниша для вседозволенности и размывания границ табу, четко очерченных христианскими заповедями. Мозаичное полотно, сотканное из всех существующих верований, зачастую тонко противоречащих друг другу и взаимоисключающих друг друга по сути. Объявить это разнообразными толкованиями одной и той же истины, подстроить эту истину под себя, подобрав соответствующий набор новых заповедей, выдернутых из разных учений, ловко оправдывающих грешные устремления человека, и жить по этим «заповедям», потворствуя порочной своей природе. Конечно, так проще. Извращенное и оболганное Слово. Экуменизм – религия лукавого. Православным быть намного сложнее, хотя суть его вместилась в простые десять заповедей. Следовать им – познать блаженство от вещей совершенно другого порядка. Но познать это можно, лишь поверив в необходимость первого шага по этой тропинке. Это сложно описать. Но это познаваемо. Решиться. Ступить. И почувствовать в себе иную силу и благость, совершенно отличную от радости обладания мирскими вещами.
- У меня бабушка заканчивала церковно-приходскую школу, других тогда просто не было. Она прожила очень долго, лет девяносто пять, кажется. Всю жизнь проработала учительницей. Очень интеллигентная. Но особого рвения её в молитвах я не видела. Крест, не помню, был на ней или нет. Она трезвый рассудок до последних своих дней сохранила. Мне все хотелось с ней поговорить на эту тему. Как-то попыталась завести с ней разговор о религии, всё-таки верующий человек. Как ей видится. Мне хотелось узнать, что она чувствует, находясь внутри веры. Но она уклонилась от разговора. По-моему, она была совершенно нерелигиозна, хотя прожила много лет и даже в таком преклонном возрасте не стала ревностной прихожанкой, хотя, опять же, церковно-приходская школа.
- Школа не делает человека верующим, она лишь дает знание основ православия. А вера дается по благодати Божьей.
- Мне кажется, это все-таки зависит от человека, от структурирования его личности. Определенная категория людей нуждается в посредничестве при обращении к некой сверхъестественной силе. А есть самодостаточные люди, черпающие необходимые для преодоления жизненных обстоятельств силы непосредственно из источника или собственной личностной природы.
- Я бы сказала по-другому, у каждого своя глубина уязвления жизнью, когда человек вполне справляется с невзгодами, полагаясь лишь на собственные силы.
- Возможно. Но я хотела сказать другое. Не каждому нужна религия для того, чтобы добиваться чего-то в жизни или выходить из кризисных обстоятельств. Есть умение мыслить, анализировать, использовать жизненный опыт, постоянно стремиться совершенствовать свои знания в различных сферах, вырабатывать устойчивость, расширяя своё сознание. Высокоразвитые и сильные личности не нуждаются в искусственных опорах, возводимых религиозными культами. Здесь скорее вера в себя. В разум.
- Рано или поздно, но каждому дается испытать момент полного бессилия перед жизнью. Он может длиться и одно мгновение, если человек привык полагаться лишь на себя, и много больше, если он не столь силен. Но пережить такое доводится всем. Это есть соприкосновение с верой в точке принятия решения, куда следовать дальше. Когда понимаешь, что вычерпался до дна, и своих собственных сил, чтобы выжить, у тебя нет.
- Мне кажется, разумом человек может вытащить себя из самых безысходных ситуаций.
- Да, но иногда ситуации бывают настолько безысходны, что разум отказывает.
Мы говорим на разных языках, потому что смотрим на проблему каждая со своей колокольни. Инна – успешная, уверенная в себе женщина, самоуверенность которой пока ещё не колебалась серьезными потерями, так, парочка не очень благополучных романов и выводы из них, сделанные раз и навсегда на всю оставшуюся жизнь – во всё, что делает тебе больно, не вступать. Прочее – работа, которая спорится в руках, друзья, поющие дифирамбы её исключительным талантам, дети, тешащие тщеславие мамы своими успехами, муж, живущий, как и она, своей «личной» жизнью, но при ней. Она создала себе такую жизнь, которая полностью соответствует её гедонистической природе – получай удовольствие от всего, что тебе приятно, и исключи из своего круга всё, что может поколебать твою уверенность в себе. Давно ли я пыталась заставить себя жить по тем же законам, ломала собственную природу, борясь с совестью. Нас свели общие взгляды. Тогда во мне ничто не переворачивалось и не противоречило ей. Я находила в ней понимающего меня собеседника, и даже проводника по неведомой мне стране вседозволенности. Ею я оправдывала порочную направленность своих желаний. Видела подтверждение своих прав нарушать нравственные законы. Моя тяга к конформистскому – все так делают – получала благословение из её уст. Всё изменилось. Год я восстанавливала свой мир, лишившийся главного его сокровища – своего ребенка. Потеря была отягощена ударами, посыпавшимися со всех сторон. Череда предательств и измен. Моих и чужих ошибок, всю ответственность за которые взвалила на свои плечи. Мой разум, столь долго черпавший силы в самом себе, в «структуре личностного склада», дал сбой. Резервуар душевных сил оказался вычерпанным до дна. Держать себя силой воли оказалось превыше моих сил. Сознание надолго погрузилось в тьму безысходности. Разум развалился на куски и обезумел. Жизни во мне осталось на два вздоха, сил осуществить которые у меня не было. И желания жить – тоже.
Как мне сказать этой глянцево глядящей на жизнь женщине об этом? Бросить ей: «Ты просто ещё ничего не теряла в своей жизни»? Почему-то мне странно кажется, что эта фраза, когда-то так больно задевшая Таню, отскочит от Инны как мячик пинг-понга. Какое-то болезненное ощущение неуюта рядом с ней. Мучительной пустоты на месте души. Я неожиданно допускаю, что нет такой потери, которая исчерпает её и заставит обратиться к вере. В ней просто нет того места, которым верят.
От жуткого открытия поеживаюсь и закрываю нашу с ней дискуссию:
- Остановимся на том, что потребность в вере что-то вроде болевого порога. Насколько человек может терпеть боль без анестезии, настолько он может уповать на собственные силы. Но рано или поздно желание принять обезболивающее и вверить собственную жизнь в руки Всевышнего возникает у каждого.
- Возможно, ты права, - легко соглашается Инна, совершенно не тяготясь отсутствием внутреннего согласия с моими словами.
А может, внутреннего и нет ничего? – опять крамольная мысль в адрес подружки. Что это? – достойное восхищения самообладание? Безразличие? Или совершенное приятие всего и вся? Эта женщина – загадка для меня. Я не могу понять природу её доброты, чем она питается? Совершенством внутреннего построения? А как же порочность образа жизни? Как это совмещается в ней? Её невозможно вывести из себя. Порочный человек склонен раздражаться. Она же всегда равно весела и добродушна. Сегодня, разговорившись с мужем о ней, неожиданно делаю предположение: «А может, она добра из корысти? Потому что добрым быть выгодно? Быть безразлично добрым всегда и со всеми, потому что тогда тебя любят и дают добро в ответ». Страшное открытие. Совершенно не укореняющееся в моем сознании. Как можно быть всегда ровной и одинаковой со всеми. Мне поучиться у неё следовало бы. Меня вывести из равновесия проще простого – вся на поверхности. Выздоравливаю от растерзанности собственными эмоциями лишь благодаря самоизоляции – второй месяц не выхожу из дома, ограничиваясь общением с мужем и детьми.
Эта женщина – зеркало, отражающее, какой я могла стать, если бы следовала и дальше по своей пестрой дорожке. Мне хотелось стать самодостаточной и уверенной в себе. Не в подражание ей. Напротив, встреча с ней открыла мне глаза на то, во что я превращаюсь. Не хочу. Не хочу смерти души. Не хочу, чтобы ничто не откликалось на боль мира. Я хочу страдать вместе с ним.
* * *
21 апреля 2008 г.
Странные утешительные сны, просыпаюсь в смущении – что это? - искус, обольщение или приоткрытие завесы над неведомой тайной, даваемое мне, чтобы поддержать на выбранной стезе.
Взлетаю к верхним этажам старого дома. По ту сторону стен слышатся крики и стенания. Прильнув к слуховому окну, пытаюсь вслушаться, чтобы понять, что там происходит. В какой-то момент решительно устремляюсь в тесное круглое окошечко. И вот уже я рядом с ними, но, понимаю, что невидима ими. Мужчина и женщина, громко обвиняют друг друга в каких-то страшных грехах. Мне больно видеть бесплодность их спора и, продолжая оставаться невидимой, припадаю к плечу то одного, то другого, тихо нашептывая слова, которые они тут же повторяют вслед за мной, обращаясь друг к другу. Ссора прекращена. Вижу слезы радости в их глазах. Примирены и утешены. Моя роль исполнена, решаю я и, так же, как вошла к ним, через тесное круглое окошечко, покидаю крошечную коморку. По ту сторону поджидает маленькая девочка.
- Ты видишь меня? – удивленно вопрошаю её.
- Да, - весело кивает она, - и даже знаю, кто ты.
Удивляюсь – сама в неведении, кто я.
- Ты Разорванный Ангел, - странным именем, похожим на это, называет она меня.
- Разорванный Ангел? – удивляюсь чудному своему прозвищу, может, я ослышалась, или память исказила это имя во мне прокинувшейся ото сна.
- Да. И я тоже ангел. Серый Ангел.
- Странное имя.
Сон долгий, со множеством сюжетов, связанных между собой лишь обращением к неким скрижалям, которые возникают перед моим взором. Надо быстро прочесть исчезающие слова, ухватив суть того, что только что произошло, и того, что будет в следующее мгновение.
Невидимая для всех, едва поспеваю прочесть и исполнить в точности то, что чертит невидимый автор моего сна. Блаженство, переполняющее меня, и смущение – я не достойна возложенной на меня миссии. Во мне нет совершенства ангела.
А вот уже в земном теле – это из этого сна или другого, увиденного позже. Кто-то за спиной произносит одно из имен и спешит притронуться ко мне, словно беря благословение. И опять смущение – меня принимают за кого-то другого. Спрятаться, сокрыться от незаслуженной почести. Зачем они превозносят то, что грешно, зачем смущают мой дух похвальбой и почестями, достойными святых. Остается лишь ощущение смешения чувств – борьба тщеславного, так приятно признание простых смертных, с гласом совести – не слушай смущающих дух твой. «Жертва Богу дух сокрушен; сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит». Витающие в спящем сознании обрывки дневных молитв, бесплотными нитями обвивающие голову, сплетающиеся в кокон вокруг ищущей спасения души.
Сны, явь, молитвенное стояние и неожиданные падения с высоты в порабощенную пороками плоть. Внешние лишения поста оказались лишь малым для неё испытанием. Внутри все то же осуждение ближнего и видение чужих недостатков. Раздражение на неправду и поношение. Мечтательность и порочные помыслы. Мало затронула свою внутреннюю суть, всего лишь отстранилась на время поста от людского общества. Изолировала себя от искушений, хотя редкими вторжениями на свою территорию искушающих обличена была всё в том же собственном бессилии противостоять им. Спряталась, почувствовав слабость собственной природы, непрочность своего разума. Мне не хватает веры даже сейчас, когда уже видимы первые плоды приносимых молитв в виде душевного спокойствия и умиротворения. Моё неверие – в колебаниях, в нерешительности, страхе перед завтрашним днем, могущем вернуть уныние, тоску и отчаяние. Всецело предаться Его Святой Воле. Это пришло в разум, но, видимо, ещё не вошло в сердце. Не наполнило его.
Много говорю.
В таких вопросах даже с собой надобно пребывать молчальницей, дабы не прельститься переменами в себе. Тот, кто восходит, не трубит об этом во всеуслышание и не видит того, что меняется. Смирение. Постепенное восхождение по невидимой лестнице внутри себя в отказе от всего, что тешит самолюбие. Каждодневное проживание обыденности без мыслей о ней и о своем в ней месте. Не стремиться к свершениям. Не брать на себя лишнего попечения о собственной жизни. Не тщеславиться собственной исключительностью среди людей. Всё в руках Всевышнего. Чем кичишься, отымется, чем гордишься, умалится в тебе до ничтожества.
Молчу. Хватит. Радует, что чтение православных наставлений, уже не вызывает во мне горделивого протеста и раздражения. Утешусь сердечным приятием христианской истины. Хватит мыслей о спасении чьих-то душ – это мирское тщеславие. Спасти хотя бы свою, падшую…
* * *
Блажен, кто страсти победил
И чужд был суетных стремлений,
Кто средь житейских треволнений
Свой крест безропотно носил.
* * *
Блажен, кто с юности презрел
Сей мир и суетный, и ложный
С его гордынею тревожной
И всей пустыней его дел.
* * *
Блажен, кто веру сохранил
В свое высокое призванье!
Кому за подвиг в воздаянье
Всевышний быть определил
Начатком будущих созданий
И, как наследнику небес,
Послал дар веденья высокий
Своей премудрости глубокой,
Своих таинственных чудес!
* * *
Давно в душе моей желание таится –
Все связи с миром суетным порвать,
Иную жизнь – жизнь подвига начать:
В обитель иноков навеки удалиться,
Где мог бы я и плакать, и молиться!
Избегнувши среды мятежной и суровой,
Безропотно нести там скорби и труды
И жажду утолять духовной жизнью новой,
Раскаянья принесть достойные плоды
И мужественно встать в победные ряды
Великой рати воинства Христова.
Прп. Варсонофий
Оптинский.
* * *
Пусть так. Пока своих слов не хватает.
22 апреля.
Мы заходим в зал с накрытыми для пиршества столами. Людей мало. Гости только начинают сходиться. Чей-то день рождения. Кажется, Лилианы. Она, пробегая мимо, мимоходом, без особой радости, бросает мне: «Вы уже здесь? Проходите. Ты странно выглядишь». Окидываю взглядом стол, редких гостей, пожимаю плечами: «Ничего странного, я теперь всегда буду такой». В зеркале вижу свое отражение. На мне монашеская мантия. Поглубже запахиваю полы черного своего одеяния и ищу местечко поукромнее, чтобы поменьше привлекать внимание к необычному своему облачению. Гости заполняют зал. Уже привыкаю к удивленным взглядам, обращенным на меня. «Теперь они, наконец, поняли, почему я такая», - умиротворенно растекается в сознании. Одеяние закрывает уста осуждающим. Поздно говорить что-либо, уже свершилось. Празднество, чествование именинницы, подарки. Родители в числе первых со своим скромным подношением. «Вы могли выбрать какой-то другой цвет?» – кривит губы виновница торжества, примеряя недовольно зеленую курточку. Та безупречно красиво ложится на её плечи, но Лилиана брезгливо отвергает дар. Ухожу в другую комнату. Грудь распирает жалостью к опечалившимся старикам. Не осуждать. Мне уже очень неуютно здесь в нелепом для окружающих имидже. Да, это имидж. «Как смела дерзнуть облачиться в то, что мне не принадлежит по праву?» - отрезвляюсь я, увидев своё отражение в огромном настенном зеркале, и сбрасываю ставшее уже почти родным одеяние. Самозванка! Чтение иноческих наставлений и желание следовать им не дает мне право присваивать себе ангельское звание. Теперь на мне яркое пестрое платье из той, другой, жизни. Вот она я! Разрисованное лицо, ужимки светской дивы, желание нравиться и расписанное аляпистыми цветами тряпье. Скромный монашеский наряд перебрасываю через руку и, стараясь проскользнуть незамеченной в своем разоблачении, удаляюсь. Стыдно, стыдно. Мне уже нет места среди этих людей, продолжающих воспевать сладости мирской жизни, но и к стаду Христову из страха навсегда быть отвергнутой ими я не пристала. Сколь мне болтаться меж тем миром и этим? Как долго не решаться сделать выбор? Я чувствовала себя очень естественно в монашеской ризе. И сняла лишь тогда, когда поняла, что не вправе в неё облачаться. Внутреннее монашество - облачение себя в одежды смирения. Имею право лишь на это. Внешнее – стяжание мирской славы. Так приятно было чувствовать себя не такой, как все. Проснувшийся дух тщеславия пробудил совесть и заставил низринуть с себя присвоенные одежды. Под мантией оказалась все та же тщета и мирское самовозношение.
Если я стремлюсь к монашеству лишь затем, чтобы стяжать славу людскую – мне там не место! А пока моё смирение видится мне именно так. Я пытаюсь что-то доказать кому-то, пытаюсь оправдаться и превознести себя в чьих-то глазах. Не получается оторваться от зависимости от людского суждения и осуждения. Отвергнутая своим героем по причинам мне неведомым, по сей день реабилитирую своё смертельно раненое самолюбие тем, что направляю себя по дороге, на которую и не мыслила вступать до встречи с ним. Не верю себе самой. Мне хочется праведности, потому что он презрел во мне греховность? Или потому, что воистину поверила в необходимость покаяния во спасение души? Неужели к Богу меня обратила лишь эта любовная неудача? Самозванка!
Но разве есть к Богу какие-то другие пути?
Он приводит нам людей, которых мы или теряем, или которые уязвляют нас в самое сердце, дабы оно преисполнилось боли и воззвало к Всевышнему – помоги мне, Господи! Исчерпав собственные силы, обращаем взоры горе. Потери – здесь, на земле. Помощь – там, на небесах…
Лёша.
24 апреля.
- Там Леша звонил, он в Киеве сейчас, может, подъедет к нам.
- Хорошо, жду.
Часа через два позвонил и сам Леша.
- Привет. Не выгоните?
- Уже постель постелила. Приезжай!
- Я возле супермаркета. Что купить?
- Что сам будешь есть, то и бери. А то я свою семью постом истязаю.
- Нет, поститься мне нельзя, я и так слишком худой.
- А я в пост килограммы набираю.
Ещё часа полтора от гостя ни слуху, ни духу. Уже успевает вернуться с работы муж.
- Ужинать будешь?
- Да уж дождусь Лешу.
Продолжаю досиживать у компьютера, ни мало не заботясь, что надо кормить народ. По минимуму продуктов на перекус хватит. Остальное сымпровизирую по приходе гостя. Звонок. Гена побежал открывать дверь.
- Ира, Ира, Леша приехал, встречай!
- Ну, здравствуй что ли. Давно ли виделись.
Импровизация на кухне ограничилась чисткой картошки и метанием всего, что рассеяно по холодильнику. Разлито по бокалам вино.
- Ну, за встречу!
Чокнулись. Пригубили.
Ощутила сильный прилив дурноты. С чего бы вдруг. Отставила бокал. Встала к плите. Шуршу. Время от времени подсаживаюсь к столу, для участия в беседе. Разговор с рабочей темы соскользнул в личное.
- Вы не помирились с Ирен?
- Двенадцатого получаю бумаги и все, вольный человек.
- Как она? Ругаетесь?
- Ген, мы уже не ругаемся.
- Они просто не разговаривают, - вставляю своё предположение.
- Да.
- А ты живешь с ними или отселился?
- С ними.
- Это нехорошо.
- Устроится с работой, сниму квартиру, отселюсь.
- С другой стороны для какого-то замирения им не следовало бы далеко разъезжаться друг от друга, - опять встреваю я. – Нельзя оставлять детей под влиянием одного родителя.
- Да, Ирен сильно накручивает детей. Может ночью позвонить сказать: послушай, как плачет твоя дочь.
- Я, может, выскажу крамольную мысль, но для твоей дочери сегодня было бы полезнее пожить с тобой. Ирен надо восстановить свою нервную систему. Для психики ребенка мама в состоянии нервного срыва – травма. Он же воспринимает все буквально.
- А ты считаешь, что Ирен нездорова? – Алексей сверляще уперся в меня взглядом. Поежилась. Внутри опять что-то неприятно подступило к горлу.
- Мы общались. Я увидела, насколько её сейчас несет. Она совершенно не владеет собой. Не органическое нездоровье, а пограничное состояние – в любую минуту может сорваться. Мы тогда поговорили с вами обоими, хотелось сразу что-то посоветовать, но решили, пусть уляжется сначала. Тебе, Леш, надо понять, что всё, что Ирен говорит тебе сейчас, говорит не она, а её болезнь.
- Ты думаешь, она больна?
- Дело в том, что другой я её не видела. Всегда перевозбужденной и агрессивной. Можно было считать это свойством её характера. Но мне в последнее время как-то «везет» на откровения. Знаешь человека много лет, привыкаешь считать его просто избыточно эмоционирующим. Вдруг взрыв, трагедия, щепки во все стороны, и оказывается, что человек много лет находился в состоянии подавленной депрессии, а его агрессия была лишь невольным её проявлением. Помнишь, Ген, Маншук? Так вот, тоже дружили восемь лет, принимали как данность. В какой-то момент пресытилась прущим на меня негативом, разорвала отношения. Два года не показывалась. Потом как-то решила откликнуться на её призыв замириться. Приехала. Оказывается, человек два года лечится в дурке от нервного срыва. Судя по внешним проявлениям, твоей Ирен самой несладко сейчас от всего, что происходит в её душе. А совладать с собой не может, потому что душевные силы истощены.
- Так мне теперь что, к ней как к больной относиться? С ложечки её кормить? Постельку поправлять?
- Нет, она и сама с этим справится. А вот воспринимать всерьез то, что она говорит тебе, ни в коем случае нельзя – это бред больного.
- То есть, всё, что она говорит, пропускать мимо ушей, помня, что это бред больного человека?
- Именно! Только не дай тебе Бог сказать ей об этом! Или использовать против неё в ходе бракоразводных ваших дел. Ты можешь мне обещать это? – внезапно пугаюсь стать злым гением этой умирающей семьи, поучаствовав ещё и заваливании Ирен камнями моих предположений.
- Я попробую настроить себя относиться к ней как к больному человеку. Не обращать внимания. Не реагировать.
- Ей надо замолчать для себя, прежде всего. Не проговаривать ни вслух, ни про себя своих обид. Очень помогло бы выписать их на бумагу. Избавиться от всего, что внутри.
- Она как-то говорила, что ты пишешь. Но сказала: «Ирина такую бредятину пишет. Даже пересказывать не хочется».
Взрывной волной пронеслось внутри досадное: вот сука! посмотрела бы на себя, куда заперлась со своим сраным интеллектом. Поднимаюсь, иду к раковине всполоснуть посуду. Заодно привести в порядок лицо и проглотить разлившуюся по всему телу желчь.
Как же я слаба по отношению к чужой критике. Да и критика ли это, если впечатление о твоей книге человек складывает по десяти прочитанным строчкам. Помнится, прочла ей вслух эпизод, когда мы с мужем встречали её в аэропорту. Сцена нашей с ним ссоры. Помнится, она перебила меня со слезами: «Нельзя так, слишком открыто, это надо прятать в себе, нельзя выставлять напоказ». И тут же: «Да, да, у меня все так же, те же слова. Но об этом нельзя, нельзя!» У меня можно.
- Прожита половина жизни, - грустно резюмирует Алексей, - приходится подводить итоги. Что-то получилось, что-то сумел сделать. Увы, о семейной жизни могу сказать только то, что сделал большую ошибку, женившись двадцатилетним на Ирен.
- Ты не прав, Леш. Вы очень органичная пара и подходите друг другу. А ошибка в другом. Вы не сумели построить свои отношения грамотно. Большой конфликт сегодня не возник из ниоткуда. Он собирался по капелькам из малых недомолвок, неразрешенных мелких конфликтов. Так ведь? Не хватало мудрости и терпения анализировать происходящее. Легче было отгородиться от неприятностей, обвесившись глобальными задачами – прокормить семью, чего-то достичь в социуме. А получается, что в главном потерпели фиаско. Все эти достижения ничего не стоят, потому что главному – любви к ближнему – вы не научились. Проще оттачивать свои совершенства, развивая свои творческие способности, чем совершенствоваться в заботе о том, кто рядом.
- Ты права, наверное. У нас окончательно всё испортилось, когда Ирен начала ходить к этим сектантам.
- Сектантам? – удивилась я.
- Она ходит в раскольническую церковь униатов, - поправил Гена.
- Приходит из церкви и вместо того, чтобы как-то сдерживать себя, напротив обрушивается всем негодованием на мою голову. А как же пресловутое смирение, терпение. Непонятно.
- Смирение не есть потакание ошибкам ближнего. Это ошибочное мнение. Другое дело, что воспитывать друг друга надо долготерпимо. Мудрость в том, чтоб не столько указывать на чьи-то ошибки, сколь работать над собственными. Воспитывает пример, а не осуждение. Помнишь, Ген, мы после встречи с ребятами ещё говорили с тобой, что им бы сейчас остановиться в обвинениях друг друга, сесть напротив с листком бумаги и каждому составить список для себя: «Что я сделал в жизни такого, чтобы мой супруг меня возненавидел». В этом, Леш, было бы больше проку. Тогда удалось бы сохранить хотя бы то, что осталось между вами. Хотя бы дружеское участие.
- Всё, двенадцатого получаю документы и больше я Ирен не раб.
- Вы разойдетесь, но расстаться не получится. Слишком много обязательств на себя взвалено. Детей-то все равно придется вместе поднимать. Что в их душах закладывается сейчас, какой образец для подражания? Какие семьи они смогут создать сами, если перед глазами полное фиаско семьи папы и мамы.
- Дело в том, что у нас с Ирен у самих не было положительного примера родителей. В её семье постоянные скандалы между отцом и матерью. Я вырос в семье без отца. Мама ушла, забрав нас с сестрой с собой, когда мне три года всего было. Потом, правда, вышла замуж, но скорее чтоб отгородиться от молвы, защититься от осуждения. Из жалости. Нашла какого-то там своего сослуживца, ни рыба, ни мясо, промаялась с ним до семидесяти лет. Ни помощи, ни поддержки. Я не понимал, зачем ей это было нужно. Она такая у меня была… И вдруг рядом такое жалкое нечто.
- Так ты отчима так и не принял? А с отцом общался? – заинтересованно углубился в расспросы Гена, уловив в судьбе Алексея родственное своей.
- Да, с отцом общался. Он был очень уважаемым человеком. Работы не боялся никакой, зарабатывал хорошо. У него был единственный серьезный недостаток, из-за которого, собственно, мать и ушла, - он становился невменяемым, если что-то его разозлит. Он боксом когда-то занимался. Наверное, поэтому. Мог просто подойти на улице к человеку с сигаретой: «Тебе сказано, не курить здесь!» - и со всего маху въехать тому по морде. А в остальном… Непонятно, как мать могла терпеть возле себя размазню, каким был отчим.
Допито вино. Худо-бедно справилась с волной подступившей к горлу дурноты – так и просидела весь вечер, не притронувшись к еде, испытывая явную её избыточность внутри себя, хотя, вроде бы, и на полуголодном пайке. Может, на меня через Лёшку негатив Ирен такое влияние оказывает? – недобро резюмировало ущемленное самолюбие, - ишь, «бредятина»! так распластать моё гениальное творение. Кого она из себя себе воображает? Умались, мать, коль уж начала писать, готовься, что доброжелательными будут лишь очные оценки, а за глаза – поношения и насмешки. А ты ждала чего-то другого? Испугалась? Не погладили по шерстке и не воспели осанну? Ты пишешь языком своих внутренностей. Цитируешь диалоги и монологи подсознания. Ты много встречала людей, которые не лгут сами себе? И что? Хочешь, чтобы они уважали твою откровенность? Ты же разоблачаешь их собственные мысли. Заставляешь их совесть обнажать их собственную порочность, от которой они прячутся за придуманными образами. Они вжились в свои роли и всерьез уверовали, что это они и есть. И с этими лицедеями ты решила поиграть в правду и надеялась не быть оплеванной? Наивная!
Почти улегшаяся в постель, подхватываюсь – я не прочла набор своих вечерних молитв. Может, с ними станет легче переварить негатив прошедшего вечера? Мысли разъезжаются. Вязью старославянских слов не могу забить роящиеся в голове обиды. Всплывает то один сгусток злобы, то другой. К концу молитвенного стояния, наконец, справляюсь с собой и, умиротворенная в меру снисшедшей на меня благодати, отпускаю уходящий день. Уже ночь. Глотаю таблетки, чтобы сегодняшняя дурнота не разразилась непредвиденным недомоганием, могущим отравить нашу завтрашнюю дальнюю дорогу, и иду спать.
Сегодня много взвалила на свои плечи. Мне не следует так далеко вторгаться в чужую жизнь со своим видением. Взрослые люди, разобрались бы как-нибудь. Чем я могу помочь, сидя на своей колокольне? Только оглушительным звоном своих колоколов? Покайтесь, люди добрые, близится Царствие Небесное?! Так и без меня пророками земля полнится. Только мой голос слышен менее других и менее других почитаем. И всё-таки надо реалистичнее поработать в направлении возможного издания своих «трудов». Ведь если это написано, это должно кем-то читаться?..
- Знаешь, Леш, мне кажется, семья начинает рушится в тот момент, когда женщина решает выйти на работу.
- Но мы живем в мире равных возможностей, женщина вправе реализовывать свой творческий потенциал в социуме наравне с мужчинами.
- Она должна реализовываться здесь – в семье. Никто не отменял домашний очаг. И сил на его поддержание уходит больше. Здесь её работа.
- Да вообще-то. Когда я целыми днями вкалываю на работе, зарабатываю бабки, мне не хочется прийти домой и питаться на заработанные деньги полуфабрикатами и жить в грязи.
- А женщине, уставшей от быта, намного проще спрятаться на работе, прийти так же вечером домой и заявить – пошли вы все на фиг, я тоже работала, тоже устала и не собираюсь батрачить ещё и на вас здесь дома.
- Тем не менее, женщина должна иметь право работать вне дома.
- Незамужняя женщина. Ген, согласись, самые лучшие работники-женщины – те, у кого нет семьи.
- Согласен, - послушно кивает муж.
- А равные права? – противится Леша.
- Бред, никакого равенства нет, наш мир живет по мужским законам, женщина, выходя из дома, оказывается во враждебном окружении и теряет преимущества женского пола. Она становится частью механизма, да ещё к тому же частью, осознающей, что может прокормить себя сама и что подчинять себя мужчине у неё нет больше надобности. Она перестает быть хранительницей мира в семье.
- Ирен начала зарабатывать гроши на своей фирме, а апломба, и это с тем, что я платил за аренду помещения, я покрывал её расходы, я взвалил на себя все коммунальные платежи и плату за обучение детей. Мир из семьи ушел. Война – кто делает больше. С тем, что штат домашней прислуги – садовник, домработница, кухарка. Её фирма – это так на собственные расходы, хотя изначально предполагалось, что это увеличит совокупный доход семьи.
- Женщина должна получать зарплату, но эта зарплата – деньги её мужа. Он её единственный работодатель. Необходимость общения может восполняться и не работой.
- Ирен никогда не ходила ни на какие курсы, не хотела заниматься спортом, проводить время в салонах. Так, как делают многие женщины.
- Ей хотелось что-то доказать тебе. Возможно, что ты непростительно пренебрегаешь общением с нею.
- В общем-то, да. Общения избегал. Не выдерживаю её бесконечной трескотни.
- Леш! А им это надо! – весело восклицает мой муж.
- Причем примерно так же, как вам, мужчинам, нужен секс.
Леша внимательно изучает подсунутую ему нами бумажку. Три месяца назад, штудируя книгу одного известного автора бестселлера о супружеских отношениях, я выписала основные тезисы, вокруг которых вертелось все повествование. Теперь наш друг скрупулезно постигает азы помогшей нам премудрости.
- Я все понял. Я потребности Ирен удовлетворял процентов так на … - он задумывается, - в общем, ясно.
- Это смешно читать. Ещё смешнее было, когда мы по пунктам начали исполнять предписания. А сейчас видим, что сработало. Действительно, отношения стали намного теплее.
- Я уже понял, что все, о чем вы говорите, сопоставляя нашу ситуацию со своей, у вас уже в прошлом. И этот год уже вполне благополучный.
- О-о-о, Леш, сколько ещё всего было! – глубокомысленно-весело протянули мы с мужем. – Но об этом вспоминать уже не хочется.
- И вам желаем поскорее расправиться с грустным. Сохраните хотя бы то, что осталось…
Пасхальные странствия.
5 мая 2008 г.
Пасхальные праздники.
Выехали загодя, чтобы не спеша, с посещением родной фазенды.
- Приезжай, тут цветет твоё дерево.
- Пион?
- Нет, то, что возле винограда.
- Неужели магнолия?!
- Да, - смеется моей наивной радости папа, - приезжай, посмотришь.
- Ну теперь-то точно заглянем.
Погода празднично солнечная. На даче, как чумная, ношусь по участку, увековечивая весеннее многоцветье на пленку фотоаппарата. Запертая в стенах своего отшельнического жилища, радуюсь экранному воплощению своих грез. Цветы, буйство зелени, домик, уже совершенно построенный в моих фантазиях.
И зачем мне дом? Не жить мне в нем. Одни мечты. Залы, камины, драпировки и кованые люстры, свисающие с толстых деревянных балок из-под высокого потолка. Ряды книг, запыленных временем, уютное кресло-качалка, плед, взгляд вдаль – где-то там плещутся волны о скалы, ладно, не о скалы – всего лишь полоска прибрежной зелени у нашего дачного водоема. Но что стоит отдалить в своих мечтах этот берег за горизонт и унестись за облака… На землю! Спускайтесь на землю, мадам! Тихую комнатку и возможность писать тогда, когда этого просит душа, а не когда выпадает свободная от домашней суеты минутка. Вот и все, чего хочет душа.
Встречаюсь с родней. Брат, невестка, малыши. Племянник с недовольным видом материализуется в проеме кухонной двери и, глядя исподлобья, фыркает:
- Вы не могли бы замолчать, я заснуть не могу от вашей болтовни.
Ух ты какой, взвиваюсь внутренне на наглость отрока, но сдержанно:
- Нет, родной. Мы пришли пообщаться, а не посидеть молча. Мешаем – прикрой плотнее дверь своей комнаты.
- Сын говорит, - добавляет масла в огонь невестка, - что ему не нравится у тети Иры, - это у меня, то бишь, - много всяких вещей в доме, заставлено все ненужным хламом.
Радостно сверкнув глазами, проглатываю. Это так меня испытуют на любовь к ближнему! И кто!!! Масса преприятнейших эмоций и почти вопящих вслух междометий. Но переводим тему с ближних на дальних. Кума, которую притащила с собой, чтоб совместить должное с приятным во времени, которого на общение катастрофически не хватает. Кума сыпет новостями о всех, кого знаю, и о ком почти забыла. Моих новостей – мизер: всё в себе заперла, закрылась для всех, ограничила своё жизненное пространство заботой о ближних, весь избыток внутренний направила в русло развития молитвенных навыков.
- И знаешь, Оль, что-то начало получаться. Какой-то отклик почувствовала. Я ведь совсем плоха была. Даже не представляла, насколько плоха. Никакого просвета ни днем, ни ночью во сне – сплошной мрак и тягучая тоскливость. Не ожидала, что можно так загнать себя. Авария та, как последняя точка в истории этой жизни. Замерла и поняла, меня больше нет, не осталось ничего. Умереть и воскреснуть в совершенно другом качестве.
- А как вы с Володей? Общались ещё?
- Попытка была. Но пьяная и нерадостная. Меня отвергли, опять совершенно глупо себя почувствовала и решила, хватит. Насытилась выше макушки.
- Звонила?
- Нет, в Интернете на него наткнулась, в шутку дружить предложила. Мой герой, как всегда, усрался. Всё, Оль, не хочу о нём. Дело прошлое, надеюсь, справлюсь.
- Жаль. Он, дурачок, не понял, от чего отказывается.
- Да, может, и понял, только не ко двору ему моя дружба. Мал ещё со взрослыми женщинами дружить. Жизненного опыта маловато. Пусть с малышнёй повозится, поднаберется. Пусть окунут его во все радости и горести, тогда, если века моего хватит, может, и свидимся, на одном языке поговорим. А сейчас, нет. Отрезала. Запретила себе думать о нем. Вот что-то с тобой не на шутку разговорилась, опять болеть буду. Забыть. Развеять милый образ. На колени и в небесную канцелярию за помощью…
Досиживаемся до глубокой ночи. Расползаемся по домам, не насытившись. Но устала. Отвыкаю от праздного общения. Путаются слова, мысли не хочется предавать огласке. Всё в себе, всё в себя. Говорить – нарушать едва забрезжившую гармонию с собой. Странно точно прозвучавшая недавно мысль: «Быть счастливым в этом мире – это суметь сгармонизировать себя с несчастьем». Мой герой, из-за которого с легкостью отправила на тот свет своего сына и разнесла в прах свою самость, помогает мне разделываться с собственной жизнью – ухожу, без сожаления оставляя все мирское. Он долго был моим идолом, путеводной звездой, заменяя собой божков в пантеоне моих многочисленных приоритетов. Боги свергнуты. Над их разрушенными гипсовыми изваяниями распростерся бескрайний свод небес. Жизни не хватит перелететь и достичь высот, где обитает душа моего сына. Но это единственное, что осталось мне – махать крыльями в надежде хотя бы прикоснуться внутренним взором к тем недосягаемым вершинам. Я так его люблю. Я так без него одинока. Мне так нужна эта надежда…
* * *
У батюшки покойно и привычно благостно.
Обычного праздничного многолюдья не предвидится. Стареем. Из всех знакомых – мы единственные, кого не пугают расстояния. Последние приготовления к празднику. Службы. Нестройный хор голосов местных старушек-певчих. Одна исповедь, другая, причастие. Всенощная. Всё позади. Возвращения былых страстей не хочется. Казалось, пока чувствую – живу, сегодня видится иначе: страсти – душевная смерть, на добро сил не остается. Страсть – что-то огромное и вязкое, как болото – без дна и надежды выбраться без палки, протянутой с берега другом. Добро – крохотные кирпичики смирения, из которых потихоньку возводятся стены храма, где упокоится в вечности душа.
- Ты что-то ещё написала?
- Пишу понемногу, но уже без прежней прыти. Не представляю, чтобы это когда-нибудь увидело свет.
- У тебя своеобразный язык, мысли – ловила себя на том, что и я так думаю, только в слова у меня это никогда не облекалось, а читаю – очень близко тому, что чувствую сама.
На третий день разговорились с матушкой о моей книге, прочитанной ею почти год назад.
- Меня ещё Генка твой спросил тогда, как, мол, тебе Иринина проза. Ну, я поделилась. Смотрю, у него глаза загорелись. Наверное, тогда и подхлестнуло его что-то прочесть самому.
- У нас очень испортились отношения после того, как он прочел. Он ничего в моей книге, кроме ****ства не увидел.
- Он ещё спрашивал, а о чем она пишет, что-то такое там есть? Я ему: Ген, человек, который пишет, естественно что-то должен проживать на самом деле. Что я могу написать, к примеру, если я целыми днями вожусь по хозяйству? «Я почистила вчера картошку… сегодня я опять почистила картошку… завтра я снова буду чистить картошку» - это же бред будет, а не книга. А если писать о чем-то, чего не пережил, то сразу будет видно. Неестественность, выдуманность. Такой литературы полно, только читать её не хочется. В общем, Ирин, я тогда ему наговорила, он и заинтересовался. А потом, помню, звонит мужу моему, поделился «впечатлениями». Тот отмалчивался сначала, а после не выдержал – говорит, Генка не знает, что теперь делать. Спрашивает, разводиться мне с ней что ли. Ну а ты ему что, спрашиваю. Говорю, дурак, что не знаешь, как у всех баб тараканы по кругу бегают? Мало ли что она там себе пишет. Какого хрена ты вообще влез в это? Оно тебе надо?! А что, Генка сильно переживал?
- Он не сразу признался, видно, что-то решал для себя. А после выплыло совсем с другого боку – видно, реабилитироваться пытался в собственных глазах, попранную гордость латал – влюбился в кандидатуру более «достойную», чем его жена.
- Оно всегда так. Кажется, то, что рядом – дерьмо, а вот то, что за забором – золото. Это пока вблизи не рассмотришь и не поймешь, что даже не шило на мыло меняешь, а ещё похлеще. Я со своим иной раз полаюсь, разъедемся. Посижу одна в четырех стенах, выползу на улицу, а там синячки у подъезда да по помойкам, или на мужей подруг своих – тоже, издали такие все хорошие кажутся, а вблизи – тот зануда, тот на диване лежит не чешется копейку в дом принести, э-э нет, думаю, моё все-таки лучше. Привычнее. Притерпелась, уже даже скучаю, когда дня три не видимся. А сейчас-то хоть все у вас с Генкой нормально?
- А кто его знает… Пока вроде тихо. Понятно, одним днем из него всего не вытряхнешь. Что он там себе втихую мечтает, неведомо. Это я о себе подробное досье составляю – что, с кем и где. Большего, чем сама расскажу, не придумаешь. Живем потихоньку. Стараюсь не думать о плохом. А сейчас, после аварии, так и подавно.
- После аварии?
- А мы что не делились с вами этой радостью?
- Не-е-ет.
- Странно, как это Гена батюшке на меня не пожаловался. Подробностей не хочется, а фабула такова… Выходит, сдержал мой муж данное слово, что никому. Хотя, мне кажется, подружка наша в курсе. Как-то уж очень покорно отошла в сторону, вроде как от чумной. Третий месяц не звоню, и она на встречи не напрашивается. А может, и не нуждается, своей жизни хватает.
- Да, это ты дала. И как, не тянет за руль?
- Потихоньку привыкаю к пешей жизни. Конечно, жаль. Мобильность потеряла, свободы перемещения лишилась. Что у меня теперь – четыре стены, да бесконечная возня по хозяйству. Чтобы из дома себя вытянуть, веский повод нужен, а его не находится. Друзей – нет. Приятели, что были, звания друга не оправдали. В кино? Целое событие. Пока до метро дойдешь, все ноги в мозолях. У меня, оказывается, и одежды-то для хождения по улице нет. Обувь – модельная, наряды – подиумные. Из машины – на бал и обратно. Смеюсь, конечно. Барахла хватает, желания выходить из дома нет.
- У меня тоже так. Пятнадцать лет здесь живем, а ни подруг, ни знакомых, с кем хочется время провести. Вот только в Воронеже и отрываюсь. Хотя тоже понимаю, что живи я там постоянно, ну, пару раз в гости сходишь, а потом так же дома засядешь, как и здесь. Так перемещениями постоянными между городами и спасаешься – то здесь ты гость, то там.
- А мне что-то и не ездится в последнее время. То чуть не каждый месяц куда-нибудь срывалась от семьи, а сейчас вроде и пасти никого не надо, а пыл перемещаться за новыми впечатлениями остыл. Наверное, стареем, мать.
- Да мы ещё молодым фору дадим.
- Лето на носу, надо коросту стряхивать. Засиделась.
Сдержанно пьяно сидим после Всенощной. Расходимся под утро, оставив батюшку веселиться в компании прицерковных служек. Ни тебе песен, ни тебе разговоров задушевных. Потеряла для друга своего сердечного ценность подруга его непутевая. Боится тронуть гладь, чтоб не зарябило, да отражение благолепия не нарушилось. Видит, приехали вместе, сидят рядком, говорят ладком – и хорошо. А глубже лучше и не копать вовсе. На том и умиротворяюсь. Отпустил грехи, не спрашивая, и ладно. А с остальным как-нибудь сама разберусь… с Божьей помощью…
Уезжаем легко, без надрыва.
На прощание ставшее традиционным: «Хоть бы раз побыли подольше, так, чтоб надоесть. А то только растравят. Приедут, как красно солнышко, и тут же в обратную дорогу собираются». Скрипит половицами. Как крыльями вороновыми рукавами подрясника размахивает: уезжайте скорей, не хочу прощаться, не рвите мне душу. Милый, добрый, суетный, шумный. Спаситель семьи нашей с первого года её существования. Ох, как я его когда-то любила!...
Тетрадь 41. Испания. Записки кота в мешке.
Московские встречи. Харьковское затворничество.
26 мая 2008 г.
Иллюзиями по поводу собственной святости не преисполняюсь, понимаю, всё держится на моём собственном желании удержать себя в благостном состоянии. Не ожидала, что оно так зыбко и легко разрушаемо.
Приезд свекрови. Радуюсь. Суечусь на кухне, вскармливая родственные чувства. Не без диалогов. Она легко вытягивает из меня предысторию сегодняшнего благолепия. Привычные жалобы – куда без них, привыкла выбалтывать ей самые сокровенные свои секреты. Но сегодня с приправкой: «Не вдумывайтесь и не принимайте близко к сердцу то, что говорю, это уже в прошлом, сегодня всё более чем хорошо». Но произнесенные вслух, давно присыпанные пеплом, воспоминания («Избави меня, Боже, от лютых воспоминаний», - цитирую ей слова одной из ежедневных молитв) сыграют со мной злую шутку. Я вспомню всё, что было ещё совсем недавно, и вдохну этим в них новую жизненную силу, обескровив себя тем совершенно. Но это будет потом.
Самолет легко отрывается от земли. Мы сидим рядышком с ребятами, совратившими нас с мужем на это путешествие. Начатое в аэропортовом предбаннике распитие коньяка усугубляется приличными дозами разнообразного спиртного, предлагаемого в салоне самолета. Физически ощущаем поддержку поглощенных алкогольных паров в преодолении законов земного притяжения нашим лайнером. Турбины гудят натужно. Первые минуты почти животного страха перед высотой, забиваемые мною выученным до автоматизма текстом псалма – никому не признаюсь, боюсь до онемения конечностей. Поэтому все в себя, незаметно, не для зрителя.
- Ты виски пить будешь или вино?
- Шутишь? Какое вино! Не меньше сорока градусов, иначе буду прислушиваться к гулу моторов и сдохну.
В регистрационной нам выделяют места с тринадцатым номером. И-и-эх! Была не была.
- Несчастливый номер, говоришь? Интересно, а остальные пассажиры что, другим самолетом летят?
- Действительно. Гы!
Пьяно дискутируем с Инной на вечные темы. Нужно ли Божественное Откровение в обыденной жизни. Она упорствует – это для слабых духом искать опору во вне себя. Апеллирую пережитым - легко уповать на собственные силы, когда в полной мере ещё не подвергся испытаниям потерями. Настоящими потерями. Каждая вслух проговаривает собственное жизненное кредо. Скорее для себя, чем для визави. Мне не принять её позиции – убедилась в собственном бессилии грести по волнам без Высшей поддержки. Ей, женщине, органично вписанной в социумное бытие, чуждо моё мировосприятие – самоизоляция во имя внутренней чистоты и силы. Похоже, я кажусь ей доисторическим реликтом с воззрениями пещерного человека. Но мирно долетаем до пункта назначения, так и не сумев высечь искру неприятия друг друга из кремней собственных жизненных установок.
Пьяненько подгребаем к движущейся ленте транспортера. Наш чемодан выезжает, торжественно неся на себе разверстую барсетку мужа. Недоуменно – «как такое возможно?!!» во взгляде – роется в её содержимом.
- Деньги…
- Что-то пропало?
- Двести евро.
«Блин! Это додуматься деньги в чемодане спрятать. Лишь бы не жене в руки», - досадливо гашу недовольство. Дала бы я им меня выпотрошить! Пьяный энтузиазм распаляет воображение, и вот уже вижу себя повисшей в бульдожьей мертвой хватке на горле подлого барселонца, посмевшего вторгнуться в святая святых – закрома моего благоверного.
- Будем заявлять?
- Конечно! Надо крови подпортить этим цыганам.
- Вы можете обратиться к полицейским аэропорта, но, предупреждаю, - встречающий гид, равнодушно внимающий нашему несчастью, скучно и обыденно сверяет наше прибытие по списку у себя в руках, - автобус ждать не будет. Вам придется добираться до гостиницы самостоятельно.
- Вот сволочи… одна команда, блин…
- Ладно, поехали. Здесь плюнем, после красочно опишем в своих мемуарах, - бодренько и ожесточенно, жаль денег-то! – воодушевляю любимого.
- Забыли, фиг с ними, деньгами.
Как же! Фиг… двести евро… это мне-то с моим скудным жалованием это за деньги не считать. Впрочем, опыт дорогого стоит. Научили нас балбесов. Думали, в цивилизованную Европу едем.
- Ген! Это была не единственная пропажа, - уже даже весело объявляю в гостинице. – Барселонский хапуга ещё и духи мои упер. То-то его сеньорита возрадуется, когда подаренная «от всего сердца и на последние» «Нина Ричи» сдохнет после пары пшиков, духи-то почти заканчивались. Ну, пусть им все на пользу пойдет! – обессилено, чтоб не сорваться на проклятья, посылаю в небесное пространство «благословение» всем труженикам испанской таможни. – Буду пахнуть естественно. Вынесешь?
- Можешь душиться моими.
- Они же термоядерные у тебя. Ладно. Давай. Ох и запах! Нормально. Придется тебе опять на духи разоряться.
- Не проблема. Купим.
- Но не сейчас, а то опять доблестные работники порта позарятся.
Начинается гонка по городам. В гостиничных номерах нам все чаще предлагаются раздельные койки. «У них так принято – спать по отдельности». «Так тебе что, нравится?» - на третий день вхожу во вкус и в привычку не чувствовать никого рядом. Сказать, что мне это не нравится? – отнюдь. Мы всегда были вместе, всегда на одной постели. Сегодня это единство нарушено, и, чувствую, что-то уходит из отношений. Всё больше пауз, затягивающихся на часы молчания. Всё чаще несогласие не облекается в слово, тут же проговоренное – то, чему мы, наконец, начали учиться, – а топится в себе и обрастает досадливым недоумением. Постепенно чувствую в душе нарастающее отчуждение. Пока ещё едва-едва видимое, но уже подспудно ощущаемое. Какая-то тревога и грусть. Что-то опять пошло у нас не так …
Муж не замечает. Со свойственной мужчинам безалаберностью продолжает в том же духе – жена внезапно замолчала в ответ на некорректно брошенную фразу. Вот и хорошо, что молчит. Значит, проскочило, значит, не заметила. Молчу, перевариваю. Чувствую, не выскажу своего недовольства, укоренится и даст плоды. Но обстановка не располагает к интимному пережевыванию итогов дня. Мы все время на виду и лишь к ночи, валясь от усталости, сходимся под одной крышей, чтобы бессловесно расползтись по разным койкам.
Ежедневное молитвенное правило нарушено уже на второй день. Вышедшая из молитвенного состояния, становлюсь уязвимой и обостренно мнительной. «Измени отношение», - скажет муж после, когда это прорвется отчаянной истерикой. Поздно. Надо было хватать сразу. Двадцать четыре часа вместе. Нет возможности восполнить отсутствующего мужа фантазиями о нем – вот он, все время рядом. И придумать себе, что он ежесекундно нуждается в тебе, как ты в нем, уже не получается. Он игнорирует твои перепады настроения и твои потребности быть услышанной.
Ожесточаюсь.
- Ирочка, но ведь не все так плохо. Ведь есть и положительные, приятные моменты.
- Положительные? – задумываюсь. Свекровь выворачивает наизнанку наши с мужем тайники в надежде утешиться сыном. Неблагодарная невестка отмыкает амбары, переполненные жирными крысами и червяками – зерен нет, все растаяло в мареве надвигающегося безумия. «Измени свое отношение!» Как, как это сделать, если в голове уже господствуют бесы?! – мне приятно прикасаться к его телу, когда мы ложимся спать. Запутываться ногами в его ногах…
И всё? Открытие. Кошмарное и нелепое. Это все, чем я восполняюсь? Всё чем заполняю пустоты нашего необщения? И это стоит того, что я забыла себя, стала на колени, чтобы жить с ним, забросила свои писания, все лишь бы не делать ему больно. И все это ради этих нескольких минут перед погружением в сон? Какая нелепость! Оно того не стоит!
Нам навязывается раздельное спанье в комфортабельных номерах испанских гостиниц, и незаметно лезвием проводят аккуратный надрез в месте зарубцевавшегося шрама. Там, где мы что-то успели сделать друг для друга…
Иллюзий по поводу собственной святости у меня не возникало. Знала, всё хорошо, пока мой день начинается с молитвы и заканчивается ею. Благостные чувства к мужу, радость служения семье – все это под сенью ежедневных молитв. Стоило лишь на чуть-чуть позволить сдвинуть себя в сторону, и мир разрушился опять. Глубокое чувство неудовлетворенности собой, тем, что из себя представляю. Самоизоляция превратила меня в существо, закрытое для простых радостей бытия. Путешествие обнажило суть моих духовных «достижений» - все земное кажется досадной помехой на пути воспарения. А вот куда парю? Если все, непохожие на меня вводят в состояние раздражения – как могут радоваться таким несущественным вещам. Какие такие плоды духа во мне проявились? Кротость? Смирение? Терпение? Любовь? Что там ещё? Впрочем, и этого достаточно, чтобы понять, самоизоляция поселила в моей душе только одну «благодетель» - безысходность. Мне ничего не надо, потому что тщетно этого желать, всё едино не дождаться.
- Я же говорила тебе, Ирочка, к сорока пяти годкам все утрясется, и ты успокоишься.
- Успокоюсь? Вы ошибаетесь. Не утряслось. Просто я смирилась с невозможностью быть счастливой. Не верю, что что-то может быть иначе…
«Поменяй отношение к происходящему, понимаешь, всё твое умозрительное несчастье - исключительно твое желание все видеть таковым», - проповедует муж.
- Ты мне напоминаешь доктора, который выставляет за дверь больного, предлагая ему справиться с болезнью самому. Ты думаешь, что все было хорошо, потому что мы что-то изменили. Нет, мы очень мало сделали, чтобы возведенное здание было прочным при любых бурях. И в основном оно держалось на моём отчаянном желании преодолеть свою природу. Я три месяца стояла в молитве, чтобы забить в себе все бури. Мне это удалось. Но стоило слегка ослабить хватку на собственной шее, как все стало по-прежнему. Значит, с твоей стороны помощи не было. Ты со мной, когда я справляюсь с собственным несовершенством. И против меня, когда моё естество берет верх надо мной. Но, Гена, я не буду другой. Если и дальше я буду перекраивать себя по лекалам Православия, держаться только им, не получая поддержки и от тебя тоже, оно станет для меня важнее, чем жизнь с тобой. Понимаешь, с тобой, с таким, каким ты упорствуешь быть, ужиться может только монашка. И такой монашкой я была эти три месяца нашего семейного благолепия. Я ничего не искала для себя. Безропотно несла послушание. Служила вам и все свои потребности подавляла молитвами. Но, Гена, если так будет и дальше, то мне не место здесь. Я же вижу, как вы развращаетесь моим смирением. Вижу, как пользуетесь моим согласием быть никем.
Я не договариваю слов о своем отказе писать свою книгу. Убедив себя в неправедности того, что я пишу, во-первых, во-вторых, в ненужности этих слов во вне из себя во всеуслышание, я по сути швырнула Господу в лицо Дар, данный Им мне во исправление. Мои рефлексии, которых я стыдилась, но которые, как оказалось, приветствуются в православной практике аскезы и рекутся в нем работой со своей душой, в изобилии выливающиеся на страницы, стали моим проклятьем, когда я замолчала об этом. Невысказанность. Да, многое перестало меня тревожить, и обретенная благодаря молитве нечувствительность к собственным язвам сделало нашу с мужем жизнь счастливее. Но оказалось, что невозможно забить в себе голос личности. Нереализованность этой ипостаси жестоко мстит безумием. Сорвалась, когда во мне заговорила досада – трачу время на пустяки! Спасаюсь половой тряпкой и кастрюлями. Уговариваю себя быть серой мышью, когда моим устам Свыше дана сила облекать в слова чувства, переживаемые такими же несчастными тварями, как я сама. Из эмоций рождать образы, из образов ткать нить, ведущую к Спасению. Безумец не спасется. Безумец – в аду собственных страстей. Я же преодолеваю их осмыслением и изо всех сил пытаюсь зацепиться за разум. Употребить эту силу, данную каждому по рождению, во благо своей несчастной мятущейся души. И всё это я готова закопать в ворохе старого тряпья во имя сплетения ног под одеялом?
- Я не драматизирую. Но если ты не сделаешь попытки удержать меня, а останешься безучастно пережидать, когда во мне утихнет эта буря, я, конечно же, справлюсь с собой, потому что убедилась в силе веры, но в тебе нуждаться перестану. Вера уведет меня от тебя. Ты меня потеряешь.
- Что же я должен делать, по-твоему?
- Сделай хоть какое-то усилие, чтобы разобраться с тем, что происходит в моей душе. Не будь безучастным.
- Мне кажется, тебе просто надо изменить свое отношение.
- Нет, Гена, этого мало. Чтобы остаться с тобой, принять тебя таким, каков ты есть, мне пришлось заставить себя увидеть мир твоими глазами. Чтобы принять, надо понять. Я прошу о том же. Пойми меня. Не уходи в себя и не отделывайся равнодушным «само как-нибудь уляжется». Я-то справлюсь с собой. Но, справившись без твоей помощи, перестану в тебе нуждаться.
* * *
Так, путешествуя по городам Испании, больше занимаюсь исследованием того, что во мне осталось после многодневного бдения в посте и молитве. Очень мало сопричастного мирским радостям. Красоты за окном автобуса – всего лишь сменяющие друг друга картинки чьей-то жизни, имеющие так мало общего с моей. Разбежались по разным тропам.
Туристическое собратство численностью сверх всякой меры. Автобус набит битком. Уже на второй день начинаются распри из-за мест. Кто-то, ущемив себя в поедании съестного на завтрак, в первых рядах ворвался в автобус и сел не на свои места. Первый конфликт улаживается стойким несогласием наших двух супружеских пар – именно мы оказались разрозненно бездомными – и властным «так не положено» нашего экскурсовода. Больше конфликтов не было. Дружно и слаженно выходили на остановках, к назначенному времени водворялись обратно. Несовершенство допотопной техники – микрофон нашего гида, несколько раз гавкнув, отказался делиться услышанным с задними рядами, в коих мы преимущественно и плелись, едва успевая увековечивать чужие красоты на пленку, – несколько омрачало наши странствия, не удовлетворяя информационного голода, но, утешая себя предстоящими инетовскими раскопками, покорно следовали за массами. Погода, спасибо, радовала прохладными деньками и моросящим дождиком. Неожиданно опустошенный чемодан – все наряды пришлось носить на себе, чтобы не замерзнуть, - наполнялся сувенирами. Хотя сиеста, принятая в этих краях, умерила наши желания до простейших безделушек – предприимчивые китайцы единственные, кто не подчинился лукавому режиму испанских аборигенов.
- Будьте осторожны! – предупреждает гид, - Не вступайте в разговоры с местными цыганками. Не отвяжетесь. Просто игнорируйте. Они будут подходить с миртовыми веточками, что-то предлагать и спрашивать, делайте вид, что их просто нет перед вами.
Очередная страшилка из жизни предшествовавших нам туристов в поучение. Опять погрузка в автобус, и новое перемещение. «Туризм ноющих ног и отсиженных поп», - иронизирует муж.
Жизнерадостные просветы – городки со средневековым прошлым. Попадаем на буйство местных праздников. В Валенсии чествуют какую-то святую-покровительницу. Город переполнен разряженными в национальные костюмы красавицами всех возрастов. В центральной ратуше попадаем на богослужение. Площадь пестрит цветами пышных креолинов и кружевами мантилий. На стене выложенное лепестками первоцветов огромное панно – тот же праздник только века назад. Внезапный дождь загоняет всех под своды храма. Монотонный распев общей молитвы. Угадывается «Отче наш». Дождь заканчивается. Пора возвращаться. Ещё несколько щелчков фотокамеры на бегу. Всё это рассмотрим в подробностях после. Эх! Эту куколку можно было купить на память. И эту! Вот она спешка, теперь только облизнуться на фотографии и несбыточно помечтать о возвращении к тем же витринам.
Не вернуться.
Испания, такая красивая в отснятой фотосессии, наяву вызывает противоречивые чувства. Камни роскошных дворцов и обосранные за ночь улицы. Впрочем, это позже, в Мадриде, где повезло прожить две ночи и неспешно пройтись улицами после их всенощного бдения, высоко поднимая ноги и обходя недвусмысленные кучки. Тщетные попытки соблазниться хоть чем-то мало-мальски ценным и памятным в местных магазинах. Всё такое же или ещё более убогое, чем в наших. Что ж, оставим, будем насыщаться глазами.
По дороге в Гранаду заезжаем в дворцово-парковый ансамбль. Альгамбра. Пытаемся оторваться от толпы, чтобы хоть чуточку приобщиться красот буйно цветущего сада. Но экскурсовод подгоняет и красноречиво тормозит всю группу возле какой-то невыразительной помойки, кажется, единственной на всю территорию парка. Вас ожидает шестьдесят человек – вопиет её взгляд. Смиряемся в надежде почерпнуть недочерпанное на обратной дороге. Но сдыхают аккумуляторы моего аппарата, и вновь надежда на глаза – пить, пить, алкать жадно эту красоту. Панорама Гранады с высоты замковых крепостных стен. Белые домики со светло-коричневыми черепичными крышами, сбегающие с горы вниз. Лабиринтами проводимы в замок. Причудливо переплетающиеся коридоры и внезапно открывающиеся взору внутренние дворики. Восточная избыточность керамики, лепки и резьбы – унести глазами эту красоту! – и сдержанно-нордическое обрамление этого великолепия внешними фасадами, выполненными европейцами. Как же органично слилось это все хвалебной песнью человеку-творцу.
- Как им жизни хватало всему этому научиться, - захлебываюсь я.
- Мастер делал много лет одно и то же. А здесь сколько рук трудилось сколько веков.
- Удивляет, как у них рассудок не страдал. Мне хватило бы нескольких дней выводить эту вязь, чтобы от однообразия линий тронуться. А здесь огромными площадями и без повторов.
На выходе из парка теряем своих друзей и ещё одну пару. После почти сорокаминутного тревожного ожидания, наконец, принимаем решение ехать без них, благо, связавшись, удостоверились в их полном здравии. Они придут почти одновременно с нашим автобусным прибытием, насыщенные впечатлениями пешей прогулки по Гранаде короткими горными тропами. «Мы знаем, куда здесь надо идти гулять ночью. Здесь такие улочки есть!» - воодушевляют они нас с мужем. И, пренебрегши ночным посещением пещер с цыганскими плясками, что называлось в туре «Фламенко», отправляемся гулять по городу. Город одной улицы с магазинами и десятков крошечных тихих улочек. Глаза пока ещё не пресытились местной архитектурой, потому вбирают жадно. И эти выложенные галькой в цветочные узоры тротуары, и дома из белого камня, и керамические картинки на стенах, повторяющие орнаментальное многообразие увиденного днем дворца. Радостный порыв оставить деньги в супермаркете – здесь такое дешевое вино, а выпить уже ох как хочется. В ожидании обслуживания в гостиничном ресторане - нас расселяют в бывшем монастыре, где вместо ожидаемых келий современные номера, опять с разъехавшимися по разным углам койкам – не выдерживаем, вскрываем взятую в магазине коробку с молодым вином и начинаем разлитие по бокалам.
- Бокс, бокс! Ноу, бокс!!! - летит на всех парах к нашему столику разъяренный потомок конкистадоров, трепеща усами и раздувая ноздри, выхватывает из рук наливающего вино и тянется забрать бокалы. К нему подскакивает менеджер ресторана, что-то шипит в ухо и обезоруживает сиянием своей улыбки в нашу сторону. «Пердоне», - кланяется он, прикладывая руку к груди. Нон! Отталкивает руку официанта от наших бокалов, жестом воодушевляя на распитие: что с вами делать, коль уж разлили, пейте. Коробку водружают на столик к вилкам и ножам. «Я забыла вам сказать, - запоздало объявляет гид, - напитки в стоимость проживания здесь не входят». Проглатываем ужин, вожделея добраться до своей «боксы», чтобы довершить начатое в номере. Осадок остался. Простую воду на столик нам тоже не дали. Вода тоже за деньги. И свое – как украденное – тайком распивать пришлось.
И в эту цивилизацию мы так стремимся? У нас же свое такое же…
* * *
В Барселоне нас впечатляют парком, боюсь соврать название, потому что везде читали их таблички на не нашем языке, и каждый интерпретировал звучание видимых букв в меру полученных в школе азов того языка, который изучал. Гёлли или Гюлли, или Гуэль, или ещё как. Парк, созданный Гауди, их местной гордостью и славой, сумасбродный гений от архитектуры. Человек, которому, на мой, прозвучавший кощунственно в общем хоре восхваления, взгляд, просто посчастливилось к таланту фантазера, брызжущему из всех пор его естества, приложить мастерство рук лучших зодчих, купленных за деньги поверившего в его гений друга-мецената. Эх, подумалось в облаках легкой зависти, нам бы, гениям, всем по такому «оруженосцу», верному осуществителю всех бредней, роящихся в наших головах. Приносящих в жертву собственную жизнь и почти смиряющихся со своей безвестностью. Впрочем, неправда, те, кто был рядом и служил верой и правдой или, напротив, вставлял палки в колеса, ничуть не менее знамениты. Кто бы знал Санчо Панса? Или музу Дали Галлу? Или Беатриче? Или жен Достоевского и Толстого? Или мецената Эусебио Гуэля? Кабы не роковая встреча с гением. Но, увы, гением признается лишь тот, кто отстаивает свою самость до победного конца. Прет, наживая врагов и недругов при жизни. Его светом все после перекрашиваются в его друзей и вдохновителей. Опровергнуть некому. Гений – в могиле. А ведь при жизни так нужен добрый ангел-исполнитель и доводитель задуманного до конца. До возведения чудаковатого парка в окрестностях Барселоны. Со странными текучими сводами, колонами-пальмами, площадью-блюдцем и словно из подтаявшего пластилина вылепленными зданиями. В центре города нам покажут ещё несколько зданий и одно незаконченное творение мастера – Храм Примирения, Собор Святого Семейства - его гимн своей экзальтированной фантазии, приправленный спорным утверждением, что в природе нет прямых линий. В памяти в ответ всплывает корабельная стройность сосен. Потом в воображении солнце скрывается за тучами и выпускает сквозь небольшой просвет облаков тоненький лучик. Это каким наркотическим дурманом надо питать себя, чтобы напрочь отвергать в творении наличие прямолинейности? Не согласилась, но промолчала, с ужасом взирая на воплощение своих ночных кошмаров – это он называл храмом Божьим? Шпили, похожие на те, что мы в детстве выкапливали из ладошки мокрым песком на пляже, строя причудливые замки. Здесь они вознеслись над всеми зданиями города, дивя своей уродливостью и непредсказуемостью каждой следующей «капли». Рассматриваем лепку по стенам, мотивы из Евангелия. Вокруг собора – он чудовищно огромен – толпы туристов с задранными головами. Говорят, достраивается кем-то, объявившим себя обладателем каких-то сгоревших, а после будто бы найденных чертежей и рисунков автора. Новая часть разнится от только что увиденной модным извращением человеческих форм. Апостолы с вмятыми лицами. Богородица, доведенная скорбью до уродливых судорог. Иисус, до бесстыдства обнаженный автором-самозванцем. Воистину неправедно зачатое разрешается разгромно позорным. Не присоединяюсь к всеобщему восхвалению. Не могу. Добрых чувств творение не вызывает. Молитвенного умиления и желания творить добро – тоже. Для чего тогда этот храм? Воспеть самого себя? Такие страшные сталактитовые наросты снятся, когда душа теряется в сумерках преддверия ада. Ещё раз обходим гигантский собор. Экзотично, пугающе, экстравагантно, эклектично. Архитектор, непререкаемо упорствующий в своих фантазиях, и почти неприметный в обыденной жизни. Болезненность в детстве. Апломб юного гения, смешавшийся со снобизмом прорвавшегося к знати простолюдина, выносит его на волну славы. Но неудачи в личной жизни. И, как итог, – религиозная экзальтация. И тайная исповедь-самореализация в камне. Здесь – полный отчаяния выплеск сдавленного вопля несчастной одинокой души. Похоронный марш своей неустроенной земной жизни. Успех, слава, деньги. И безумный порыв – построить храм Тому, Кто принял жаждущее любви сердце. И нелепая кончина под колесами трамвая. Небеса расплылись в гримасе, не дав заблудшему гению завершить начатое поругание Святынь своим творением. Остановили. Пожалели. Чтоб не отвечал перед Главным Конструктором за это безобразие. Потомки подхватили и ещё более оболгали изначально неправедный замысел.
Уезжаем.
По возвращении ещё раз просматриваю отснятые фотографии и большинство отправляю в корзину, неприятный холодок и чувство омерзения. Не ведают, что творят…
* * *
Оторвалась от писания. Нашла листочки с переснятыми мужем статьями из Интернета. Неплохо было бы прочесть, прежде чем рассказывать о своих впечатлениях. Перевираю названия. Облегчим работу редактора. Исторические справки оставлю за кадром, имеющий Интернет да прочтет все интересующее его сам. Моя же миссия – передать словами то, что увидел кот, путешествовавший в мешке, именно таковым себя и воображала, колеся по бесконечным испанским дорогам…
* * *
Прочла. Освежила в памяти все, о чем, стыдно признаться, не удосужилась поинтересоваться перед поездкой. Оправдывала отсутствие интереса к посещаемой стране отсутствием интереса к чему бы то ни было мирскому. Прятала за глубокомысленными фразами свое безучастие. Впрочем, на тот момент не осознавала лукавства произносимых слов. Мне действительно не было дела до того, куда едем. Главным был сам факт поездки. Нужна была встряска. Как зависевшейся в кладовке пронафталиненной шубе, мне требовалось повисеть на чьих-либо плечах и продышаться морозцем новых впечатлений. Моль ленивого неучастия в жизни, отложившая яйца во всех мыслимых местах моего сознания, вяло выпала из теплого подшерстка. Осталось выковырять её яйца.
Пора возвращаться к людям.
Это было не отшельничество и не восхождение, потому что в этом не было главной составляющей – духовного руководства опытного духовника. Дальнейшая самоизоляция приведет меня к тихому помешательству… или буйному… Вчера было буйство… Так что все возможно…
Позвонил Масянь. Просто так. Поинтересоваться, как у меня дела. Избыточно эмоционально о поездке. Что-то я так на его звонки возбуждаюсь, непонятно. Неужели косвенная связь его с В. всё ещё так будоражит? Всё ждала, что проговорится о нем, потому почти не замолкала о своем. Не хочется новостей оттуда. Никаких новостей оттуда не хочется. Поговорили недолго. О собаке – как же без этого. Благо, наша питомица подбрасывает тему, бьется в эпилептических припадках. Договорились «перезвонить попозже» – он. «Лучше встретиться на днях, чтоб не только я о своем, но и ты что-нибудь о себе» – я. На том и расстались. Он поставил галочку. Я перевела дух.
27 мая.
Если не вытащу себя за шкирку из дома, останусь без средств на поездку в Москву.
Получила несколько посланий по Интернету. От Паши почти завистливое: хорошо-де звучит у тебя, вернулась только что из Испании, недавно была в Италии и Париже, хотя путешествиями не избалована. Отослала разгромное в ответ, мол, заставляешь испытывать чувство вины, хотя сейчас не путешествует только ленивый. Понятно, со стороны кажется, что мы на золотой арбе странствуем, неиссякаемым денежным потоком подгоняемы. Действительно приходится чуть ли не оправдываться: ребята, да наши доходы сопоставимы с вашими, только приоритеты у нас другие. Вы квартиры покупаете, а мы, все, что имеем, на сиюминутные удовольствия тратим. Кратко проинструктировала, с чего начать, чтоб не боялся. Надеюсь, не обидела. Впору самой обижаться. Не помню я за ним, чтоб завистником был. Или многолетнее хождение в погонах такой отпечаток на людей накладывает? Кажется, что в твоей несвободе собой распоряжаться виноват кто-то другой, кто в это время на гражданке карьеру делал. Возраст один, а итоги разные. Вот и прорывается досада. На себя, на других. Эх, Пашка! Мы с тобой в одной шкуре. Только ты мобилизованный, а я замужняя. Что почти одно и то же…
* * *
Ночью ложусь спать, вдруг пронзает беспричинный ужас: «Вот сейчас я засну и больше не проснусь». Сердце заколотилось и кольнуло. Почему я боюсь этого? Ведь смерть – это не страшно, - подумалось дальше. Представила Сережку, он же чувствовал, что уходит, не мог не чувствовать, это было видно. Как же ему страшно было уходить в безвестность. Какая бездна впереди представлялась, наверное. Я-то чего боюсь? Я же к нему пойду. Скорей бы.
Сон все не приходит, третий час ночи. Перед телевизором хоть спички вставляй, а перешла на свою койку, и сонливость сменилась тревогой. Умирать все-таки страшно. Сегодня пока ещё страшно. Всё кажется, чего-то главного не сделала, не договорила, не отдала. Но представить, что жизнь может растянуться на долгие годы, и что, её будет наполнять сегодняшнее не-делание-ничего? Какая бессмыслица. На полках ряды книг – ещё столько непрочитанного, непонятого. Как же уходить в тот мир, ничего о нем не зная? Хотя бы прочесть то, что явлено было человечеству в творениях святых. Остальное – познавать по прибытии на место. Но хотя бы правильное направление познания себе здесь задать.
За мыслями о предстоящей работе отвлеклась от дум о смерти и покойно заснула.
* * *
Как-то на днях приснилось, что авиалайнер, на котором мы возвращаемся домой из Испании, терпит крушение. Несколько пережитых мгновений смертного ужаса. Он взлетает. Мы вздыхаем облегченно и начинаем беседу с соседкой, когда вдруг он клюет носом. Вижу приближающуюся землю и холодею: «Неужели это все… Не может быть, чтобы это могло случиться со мной». Отче наш… успеть хотя бы текст этой молитвы произнести… Самолет выравнивается, переводим дух. Пронесло! Радостно-возбужденный гул голосов проносится по салону. Как вдруг, опять. Самолет вновь клюет носом, и теперь уже ни у кого не остается сомнений, что на этот раз это не случайная оплошность пилота, а какая-то серьезная поломка. Кружится голова – это лайнер заваливается на хвост и медленно, штопором, падает вниз. Пассажиры замирают в своих креслах, вдавленные ужасом необратимости. Криков, воплей не слышно. Каждый понимает, что все, что он может сделать для себя – спасти свою душу. Тело вот-вот будет разорвано в клочья. Какое-то отчаянное несогласие умереть именно в эту минуту и обреченное отсчитывание секунд до гибели. Надеюсь, это будет безболезненно и быстро, думаю я и, перекрестившись в который раз, нанизываю слова своей последней молитвы. Неожиданно приходит понимание, что такое со мной уже было, и каким-то чудесным образом я видела себя со стороны. То есть умерла, но какая-то часть меня продолжала жить и видеть все, что происходило вокруг. И даже больше, эта часть продолжала оставаться во мне и мною. А может, это всего лишь сон? - внезапно спасительно хватаюсь за соломинку я и почти просыпаюсь во сне. Да, это был всего лишь сон. В нем все было плодом воображения заигравшегося со мной подсознания. Только пережитый ужас, осознание неотвратимо приближающегося конца были настоящими…
* * *
Хронологическая последовательность посещения нами испанских городов выветривается уже на третий день путешествия. Более того, названия выдуваются тем же ветром. Кордоба, что же было в этой Кордобе? Это там, в огромную мусульманскую мечеть после отвоевания у арабов этих земель христианами встроен ими между колоннами и арками не менее величественный католический собор? Это там мы бродили ночными улочками, заглядывая в тихие дворики и низкие окна, мечтая повторить прогулку с утра, чтобы что-то увезти с собой на память, но, увы, график тура, плотно забитый посещениями разных городов в один день, исключал вальяжность и мечты задержаться где-нибудь чуть на дольше.
По Севилье провезли верхом, показав из окна автобуса табачную фабрику, где «работала» Кармен, и выгрузили на пять минут на огромной площади перед каким-то дворцом, добежать до начала которого, чтобы запечатлелось в памяти, что же мы увидели, не представлялось возможным. Какие-то керамические картинки по стенам, наверное, изображавшие батальные сцены и подвиги королей. Можно лишь догадываться, что там пестрело в трехстах метрах от нас.
Путешествие в Толедо предварялось предупреждением: «Не покупайте толедское золото в сувенирных лавочках других городов. Скорее всего, это подделка. Мы будем в Толедо, там найдете все, что захотите». Первая остановка по прибытии на горе – полюбоваться видом города с высоты птичьего полета. Нас разделяло ущелье и река. Следующая – туалеты при сувенирном магазине.
- Я понял, - рассеянно роняет муж, - главное в туристическом бизнесе – построить комфортабельный сортир на туристической тропе. В благодарность и оправдание посещения скупят всю дребедень, выставленную на полках.
Невозможно не согласиться. До смешного простой маркетинговый ход. Покупают там, где массово справляют нужду.
Столпотворение в ювелирном отделе наших соотечественниц, неужто наши прииски оскудели. Скупка всего мало-мальски броского. Нездоровый ажиотаж. Замираю. Вообще-то, мы ещё не в городе, наверняка, там выбор не меньше. Но работа мастера завораживает – остаюсь в одиночестве висеть над его плечом. Легким постукиванием молоточка по крохотной стамесочке вбивает легчайшую золотую нить в стальную пластинку, рождая тонкую кружевную вязь на её матовой поверхности. Гид объясняет, с её точки зрения, главное: здесь половина изделий с еврейской символикой, не перепутайте. Это работа мастера, это – здесь золота меньше – подмастерья, это стоит столько, это столько. Фырх! Народ разлетается по прилавкам и горстями набирает «золото» в плетеные корзиночки.
В самом Толедо галопом проводят по мощеным улицам, подолгу держат в соборе, рассказывая что-то мало существенное для алчущей разбежаться по магазинам толпы. Выводят почти на окраину и оставляют несколько до обидного скудных минут, чтобы всю промелькнувшую мимо красоту обозреть повторно. На это из страха заплутать в лабиринтах средневековых улиц уже мало кто решается, кружим тут же возле пятачка общего сбора с сожалением о потраченном впустую временем и досадой на организаторов такого издевательства над туристами.
Так почти во всех городах.
В голове каша из имен испанских королей, графьёв, арабских пашей и прочая. Мы почти не участвовали своей историей в истории народов Испании, потому у большинства из нас школьные познания ограничены зверствами Инквизиции и песней про Гренаду. Почти всё, что пытается внести на блюдечке в наши неподготовленные головы гид, тут же выветривается, не отметившись, или, в лучшем случае, превращается во взбитый коктейль. Сейчас всем разумом руководят глаза, а они зрят и алчут. Яркие витрины, непривычные игрушки, люди, не похожие на нас. Фотоаппарат едва успевает за взглядом. Увидела – щелкнул, увидела – щелкнул. Перебирая фотографии, путаюсь в городах и днях, когда это было, а это? А где? Пробежалась по историческим страничкам, скачанным из Интернета. Что-то вырисовывается. Но факты истории – это на один день. В моей голове такие вещи не держатся. Помню нюансы отношений и каких-то личностных событий непривязано ко времени. Помню рассказ о какой-то безумствующей королеве, до беспамятства одержимой страстью к своему красавцу-мужу, кажется, его так и звали Филипп-Красивый. Умалишенная несколько лет возила за собой труп благоверного, впрочем, вряд ли его можно так назвать, в верности замечен не был, не разрешая подданным предать бренное тело земле. Существенно ли это для самой Испании? Разве что как забавная байка. Меня же поражает сходство патологий женской психики в любой точке земли. Одержимость чувством. За это жгла инквизиция, объявляя нас, баб, ведьмами? По приезде домой начинаю читать православного миссионера Кураева и натыкаюсь на его «доброе слово об инквизиции» – они были правы, всё известное нам об этих радетелях за чистоту веры христовой – ложь последующих времен. Она была более справедлива к обвиняемым, чем светский суд и боролась лишь с ересью и намерениями человека причинить вред другому. То же колдовство. Судилось не само оно, а тяготение ко злу. Прочти. Того стоит. В истории столько оболгано, подстроено в угоду определенному правящему клану. Здесь в собственной семье – пять человек и у каждого своя история семьи. А тут целые народы…
Не люблю историю. Люблю камни, архитектуру. Люблю заглядывать в окна людей, непохожих на меня. Люблю представлять себя в этих стенах, бредущей праздно по этим улицам, сидящей беззаботно в кафе или, напротив, услужливо предлагающей забежавшему на кофе клиенту отведать кусочек свежеприготовленного бисквита. Люблю примерять на себя быт рядовых граждан или рисовать в воображении богемную жизнь где-то под самой крышей этого симпатичного особнячка… Я путешествую не с тем, чтоб набраться новых знаний о других странах, а чтобы прожить жизнь неведомого мне существа, которым никогда не буду. Потому что родилась в другой стране, живу под другим небом. Мои соседи говорят на одном со мной языке, и я совсем не хочу менять своих соседей на кого-то другого. Мне достаточно пробежаться по улицам чужого города и вобрать его в себя – глазами, ушами, носом, ногами, кончиками пальцев. И плевать, что после, встречаясь с друзьями, я не смогу глубокомысленно закатить глаза и пересказать парочку замечательных эпизодов, вычитанных из учебника истории. Просто скажу – я там была, и мне там понравилось. Вернуться? – может быть, когда-нибудь. Жить? – нет, там жить я бы не хотела. Почему? Не знаю. Не откликнулось в душе. Проскользнула и без сожаления покинула…
29 мая.
Это была плохая идея начать писать записки о поездке.
Перечитывая, улавливаю неестественность изложения. Не для себя пишу. Для читателя, которому хочу понравиться. Ладно. Пусть в моём «творении» будут и такие жалкие страницы тоже…
* * *
Интересная особенность: пока длилось путешествие, отметали все излишества, предлагавшиеся сверх программы тура. Дело не в дополнительной оплате, скорее, в информационной пресыщенности, из-за которой искажается ощущение времени и пространства. Настолько присутствуешь в настоящем моменте, что начинает казаться, что конца твоему здесь пребыванию не будет. Нет пустоты, возникающей при отсутствии событий, когда сознание скачет из прошлого в будущее, из будущего возвращается в прошлое, а настоящее проживается мимоходом, без осознания, потому как осознавать нечего. Так, пережевывать то, что в голове ранее поселилось…
Отказывались от каких-то экскурсий – не хочется, неинтересно. И неизвестно, чего больше, «неинтересно» или «не хочется». Усталость от быстрой смены картинок за окном. Нежелание вчитываться в чужую жизнь, так мало похожую на нашу. У себя дома стала избегать посещений музеев, не хочется чужого праха, события собственной жизни кажутся запылившимся на чердаке хламом. С этим бы разобраться, пока не поздно, а не копаться в чужом. Может и покажется странным такое отношение, но мне странно ощущать по-другому. Живя, накапливаешь в себе столько добра, столько ненужных вещей хранишь в душе, что перестаешь различать силуэты сквозь засиженные мухами стекла окон собственного замка.
Достойно оправдалась…
Музей Прадо мы обошли. Не все залы нашли, по нескольку раз блуждая по одним и тем же коридорам, но главное для себя каждый из нас увидел. Здесь, наверное, должен последовать подробный рассказ о том, какое потрясение испытала моя душа, погрузившись в творчество Гойи. У меня вряд ли получится внятный рассказ об этом, даже если сильно постараюсь. Увидела безумствующего гения, позволившего подсознательным рефлексам взять власть над собой. Точная рука, яркие образы, очень страстно, эмоции – надрыв. Что-то здорово укусило художника за сердце. Честно, хотелось сказать за яйца, так было бы вернее, но это нехрестоматийно. Принято восторгаться, а мне так стало жаль его. Такие картины, если они прорываются наружу, не могут радовать и утешать творца. Страсть, сколько ни отторгай от себя изображением оной, не выговоришь. Возможно, переношу свои переживания, но мне кажется, это так. Художник начинает говорить от внутреннего дискомфорта. Этим монологом – будь он картиной или словесным творением – он пытается уравновесить свой внутренний мир с миром внешним. По типу сообщающихся сосудов. Выговаривая негатив, темную сторону своей души, и, не имея зримой цели, и потому направляя вектор конечного намерения вниз, он попадает своим проявленным откровением в ад. Свой собственный ад, созданный им самим и дополненный своими же рефлексиями о нем. В творчестве важна направленность. Даже ад можно направить по восходящей, к свету, выводя собственную душу из сумерков ума. Для этого человеку дан Разум, чтобы направлять свои рефлексии, чтобы не давать подсознательному взять верх, чтобы не превратить свою жизнь в раздробленные осколки. Беда художника в признании. По идее, творческое горение должно оскудевать по мере достижения творцом гармонии с собой. Но пережитые мгновения экстаза, по сути, от себя самого не забываются и вводят в соблазн вернуться в собственное безумие. Следствие которого – самоутешение, самовоспарение, признание. Круг замыкается. Движение вверх, к гармонии, прекращается, художник начинает бесконечное движение по замкнутому кругу – страсть, творчество, признание, страсть – и теряет свою душу в погоне за оправданием собственной жизни в глазах человеческих, теряя свою ценность в глазах Божиих. Ибо творит себе кумира – себя самого, свои дарования…
Убежала слишком далеко.
Картинки были из альбомов художника. Многочисленные эскизы к будущим творениям. Он увлекся смакованием ужасов войны, половых извращений, изображениями ведьм и прочей нечисти, увидеть которых дело нехитрое, лишь допусти, отвязаться – гораздо проблематичнее. Насытившись сверх меры уже с первых страниц, выбежала из зала с больной головой. Не боюсь фильмов ужасов, но здесь другое – погружение в ад души другого человека. Это сильно, но это слишком интимно. С этим должен работать священник, а не простой посетитель музея. Он здорово отравил не одно поколение своих зрителей, развратив их сознание своими больными фантазиями и запечатленными ужасами реальных событий. Наверное, не все человеку надо знать и видеть. Незнание зла может помочь сохранить целомудрие души…
* * *
А не посетили – поленились, а сейчас почему-то все время вспоминается – некий «аквариум» в Барселоне. Что-то должно было быть пережито невероятное, по обещаниям экскурсовода: акулы, плывущие у тебя над головой. Представила себе не только их, но и внезапное прободение стекла аквариума и обрушиваемые на меня потоки воды. Я захлебываюсь, разрываема на части обезумевшими в предсмертной агонии хищниками, и мои останки уносит эскалаторная лента. Бр-р-р! Не захотелось. Переживу этих акул в каком-нибудь из своих снов. Наверняка…
* * *
- Предлагаю, отказаться от общей экскурсии со всеми и посетить музей хаммона.
- А где это?
- Да на каждом углу!
Наконец, понимаем, о чем речь.
Два дня в Мадриде, и город уже почти родной – заблудиться не получилось, как ни старались. Если не углубляться в трущобы, проблема утренних запахов экскрементов, оставшихся после шумной бессонной ночи, остается проблемой только самих мадридцев. Центральные и близкие к ним улочки там и тут вымываются хозяевами маленьких магазинчиков и забегаловочек сильным напором крепко хлорированной воды из шлангов. Находиться до изнеможения, чтобы оправданно отказаться от утреннего вояжа в толпе. В «музее хаммона» наш слегка испаноговорящий приятель заказывает на всех громадную порцию нарезки их национального блюда – тот самый хаммон – сыр, кофе… интересно, а вино они пьют с утра? не будем мы выглядеть в их глазах дикарями?... и вино – пусть думают про нас, что хотят, мы насыщаемся и напиваемся во благо себе, питаем свои будущие воспоминания об этих минутах приятными ощущениями мгновений настоящего.
А неподалеку от кафе, где мы наслаждаемся маленькими радостями жизни, давно почивший Сервантес застыл в своем кресле, глядя исподлобья поверх голов отправившихся в бессмертное странствование по свету чудаков – своих героев…
* * *
Может, если бы вернуться в те дни, постаралась бы вобрать в себя больше. Тогда была к этому не подготовлена. Долгое сознательное погружение себя в одиночество нарушило единство меня с миром. В поездке видела нетравматичный и безопасный путь выхода из затворничества. Не через общение с людьми, которого избегала, не через возвращение желаний и чувств, с ними связанных, а через равнодушные стены и крыши домов, незнакомые пейзажи, лица прохожих, так непохожих на тех, из-за кого я вынуждена была покинуть этот мир, чтобы окончательно не сойти с ума…
* * *
Билеты в Москву на руках. Едем вдвоем с мужем. Наверное, кого-то такой мой приезд разочарует. Но почему-то захотелось именно так, пресекая всякие поползновения похотливых фантазий и чужих, и собственных. Не обольщаюсь на свой счет. Мне бы очень хотелось хранить чистоту и без подпорок в виде мужа рядом. Но я оступалась. Позволяла вторгаться на свою территорию, хотя и без своего на то желания. Был искус, был соблазн, теперь вот приходится ограничивать собственную свободу внешними пределами. Хотя бы на первое время, пока не обрету внутреннюю крепость больше этой склизкой дорожкой не ходить…
* * *
Стала психологически очень зависима от мужа. Прежде подавлявшееся чувство вины, с одной стороны, удовлетворение, вызванное повышенным вниманием к моей персоне, с другой, стимулировало выработку некоей субстанции в организме, нейтрализующей причины возникновения депрессий. Искрящиеся, брызжущие оптимизмом глаза женщины говорят, скорее, о потерянном счете амурным приключениям, чем о благочестии. Редко встретишь добродетельных старушек, переборовших этот инстинкт во имя подрастающего поколения в ранней юности. Моя борьба с собой, со своими инстинктами приводит к затяжной депрессии и болезненной зависимости от мужа, его капризов, желаний. Из-за всего этого моя набожность выглядит неестественным насилием над собой ради согласия с собственной несвободой…
3 июня 2008 г.
Только было присела снести золотые яйца, как в моём курятнике раздался звонок.
- Я посмотрел по Интернету, знаешь, все-таки построиться было бы много дешевле, чем покупать квартиру. Загляни, посмотри варианты, - напутствовал меня муж, но вместо смиренного: «Хорошо, дорогой», - внезапно разразилась негодованием, каковое для меня явилось полной неожиданностью.
Стимуляцией вновь занять поисками жилья стало решение хозяев съемной квартиры повысить арендную плату. Этого по-простому переварить, конечно же, не смогла. По столичным меркам, квартира нам обходится довольно дешево. Но это по столичным. В нашем же бюджете плата за жильё пробивает серьезную брешь. Цены растут, зарплата остается той же. Моя непритязательность остается совершенно не отмеченной мужем. Он не замечает, что жена не тратит на себя ни копейки из семейного бюджета, потихоньку превращаясь в ханжу и брюзгу: подобно тому, как бросившего курить раздражают продолжающие предаваться этой гнусной привычке, так и я раздражаюсь на проявления меркантильного жизнелюбия. Обнаруживать в себе червя зависти, о существовании которого не подозревала, конечно же, печально. Расфуфыренная фифа приходит к тебе в дом и начинает жаловаться на взлетающие в поднебесье цены. Ты смотришь на её вычуханные коготочки, массивные перстни с брюликами и понимаешь, что, похоже, должна взять на содержание ювелирный и косметический салоны, где она прописана. Злость на неё, на мужа, считающего, что зарабатывает достаточно и не желающего поэтому шевелить плавниками. Досада на себя – могла бы оторвать задницу, приросшую к очагу, и реализовать себя хотя бы процентов на сорок, а не замещать все амбициозные порывы смиренным согласием играть третьестепенные роли даже в собственной семье и ходить с протянутой рукой.
И вот, отгастролировав после встречи с хозяйкой в трубку телефона позвонившему мужу, выплакав неправедные слезы досады и злости на собственную нецелеустремленность, вдохновленная книгой Исаака Д`Израэли «История гения», взятой напрокат у Балацкого во время нашего с Геной московского путешествия, а особенно словами автора о невозможности подавить в себе гений, если он уже поселен в тебе самой природой…
Пожалуй, стоит увековечить для себя эти строки, чтоб воодушевляться ими впоследствии:
«Часто случается, что первое воспитание юноши вовсе не соответствует [воспитанию] характера гения, который, таким образом, остается неизвестным не только для других, но и для самого себя. В этом случае сама природа питает посеянные ею семена. Даже самое счастливое направление [развития] может быть закрыто неблагоприятными обстоятельствами, потому что […] гений принимает в себя только то, что близко ему по натуре. Часто в продолжении долгого периода своей жизни гениальный человек не может остановиться ни на чем и не может отыскать для себя такого занятия, к которому он способен. Это неопределенное томление, эта неудовлетворенная жажда деятельности одолевают всегда чувствительный темперамент гения, не отыскавшего предмета своих пламенных стремлений, и часто порождают ту тоску и меланхолию, от которых даже сама жизнь кажется несносною тягостью, - но скрытый талант вырывается наконец наружу, и гений, подготовленный в тиши, поражает мир необъяснимою зрелостью первых своих произведений…»
… подкрепленная этими словами, упавшими на подготовленную долгими размышлениями почву, ведь все мои «писать-не писать» - искусственны, не писать не могу, это естественное для меня состояние, много естественнее любых физических действий и даже непосредственного общения с людьми, решаю сегодняшний день так уж точно посвятить возвращению себя на насест, где пора бы уж разродиться золотыми плодами вдохновения, и такое вторжение в колыбель моего новорожденного гения!
- У меня нет Интернета!!! – ору в телефон недоумевающему мужу, - какого вы грузите меня постоянно бытовыми мелочами, которыми я не могу и не хочу заниматься?!
Многословно и избыточно страстно рисую ему печальную картину распятого на быте таланта. «Вы своим нежеланием увидеть в моем увлечении литературой нечто большее, чем просто праздное времяпрепровождение, съедаете мою жизнь. Я могу не давать себе писать день, два, неделю, месяц, три месяца, посвящая все свое время вашим нуждам, но потом происходит нечто, мне неподвластное. Меня начинает рвать на части, жизнь кажется совершенно бессмысленной, потому что чего-то главного в ней я не совершаю. Я забиваю себя религиозной литературой, внушаю мысль о доминанте заботы о ближнем, распинаю все свои способности к чему-то большему, отворачиваюсь от мира во имя вашего благополучия и покоя, а итогом – моё безумие. Начинаю ненавидеть всех и вся, лишающего меня свободы творить. Это такая ломка, такая мука… Вот сейчас я наконец разделалась с домашними делами, вдохновилась хотя бы пару освободившихся часов посвятить своему основному делу, звонишь ты и настаиваешь, чтобы я загрузила себя поисками жилья по Интернету…»
Моя тирада все эмоциональнее. Вперебивку с извинительными смешками – мне совсем не хочется разрушить пришедшее наконец в нашу семью равновесие – потому негодование маскирую шутовством, отчаяние – веселым безумием. Слезы, тут же смех, тут же «милый, родной, извини, я так расстроена разговором с хозяйкой». Тронутый моей беспомощностью перед цивилизацией товарно-денежной ненасытности, муж превращается не в гонителя моего дара, а в ласкового утешителя и ободрителя. Он все берет на себя. И поиски дома, и добычу денег, и кучу всяких разных досадных мелочей, отвлекающих меня от моей истинной жизни.
- Я любую хибару превращу в уютное гнездышко для вас, - заверяю благодарно смирившегося с моим презрением к морально-ценностным установкам общества мужа, и всё последующее наше общение в течение дня становится уютным воркованием на тему будущей голубятни.
Личная свобода каждого заканчивается там, где начинается свобода другого. Тезис, многократно муссируемый в последнее время по разным поводам. Вплела сегодня в своё «выступление» и его тоже. Мол, моя свобода ограничена вашими потребностями настолько, что заканчивается там, где находится моя кожа. Я совершенно не принадлежу себе.
Ложное утверждение, их вины в этом или нет, или почти нет. Оправдание неприкаянности души, желавшей служить чему-то или кому-то – вот чем было для меня решение обзавестись семьей. Если бы не общепринятые установки того времени и моих родителей, видевших единственное предназначение человека в продолжении традиций, навязанных матерью-природой, если бы тогда я что-то знала о духовной альтернативе обыденному, видела чей-то пример перед глазами или хотя бы понимала то, что на самом деле происходит в моей душе, о существовании которой тогда, кстати, я тоже не догадывалась, неизвестно, как повернулась бы моя судьба. Но мне повезло расти в абсолютно исключающей любые сверхъестественные проявления среде. Бога называли законами природы, Разум – умом, тягу к возвышенному – блажью, данных от рождения талантов учили стесняться, как чего-то постыдного, с мечтательностью боролись насмешками, способности к искусствам подавляли презрением. Из меня растили удобный для забивания в стенку гвоздь со стандартной шляпкой. Я должна была вписаться в многоячеистую структуру общества, в этом мои родители видели своё предназначение – избавиться от всей нестандартности и нешаблонности своего дитяти, дабы передать его в руки будущего мужа с чувством исполненного долга – они выбили всю дурь из своей дочери. Теперь она такая, как все.
Тогда после долгой борьбы с ними за своё право быть собой я обессилела. Не имея других ориентиров, дезориентировалась. Не создав своего мира, подчинилась законам того мира, в котором меня ломали. Страх одиночества, пустота внутри, навязанные идеалы и, как итог, совершенная невписываемость в предложенный жизнью сценарий. Семья – это такая ломка всего, что было во мне изначально определено на совсем другие цели! Впрочем, сегодня я уже не жалею о пройденном пути. Это была школа смирения, не пройдя которую моя душа сегодня и ломаного гроша не стоила бы. Пропущенная через жернова сначала родительской заботы о моей нравственности, за что я им искренне благодарна, а после мужниной любви, приучившей меня к одиночеству, душа стала мукой, из какой впору выпекать просфоры для богослужений. Мне так легко оказалось принять христианскую идеологию отрицания себя во имя ближнего. Наградой – любящие дети. Итогом – томящая неудовлетворенность собой. Я всё сделала так, как требовало от меня общество. Исполнила главное предназначение женщины – реализовалась как жена и мать. Моя физическая природа подчинена законам улья, и здесь я всего лишь рабочая пчела. Почему же я так часто испытываю боль и разочарование? Что заставляет мучиться самой и мучить близких? Почему я виню их в том, в чем они не виноваты? Какая часть меня осталась нереализованной? И не главная ли это составляющая моего естества, если она способна прорываться сквозь многочисленные наслоения эпителия моей обыденной жизни, накопленного годами самоотрицания собственной личности. Ощущение, что это даже не во мне, а вне меня. Дар, который я топчу много лет, отрицая в себе что-либо значимое для человечества. «Такая, как все», - уговариваю себя. «С тебя спросится больше», - пугает кто-то, знающий обо мне больше, чем я сама. Я пугаюсь своих способностей, когда они становятся заметны для окружающих – похвала вводит в смущение – страх лести, неискренности – я так чувствительна ко всему, что лживо, и так боюсь довериться сама себе, когда доверяю чьим-то добрым словам обо мне. Это такая пробоина в душе для проникновения тщеславия. А тогда всё, конец всему светлому и чистому в душе – я буду завоевывать одну лишь похвалу и признание, буду купаться в собственном величии и совершенно разучусь видеть окружающее меня в истинном свете. Дар прозрачности хрусталика, дар чистого сердца, всё то, что сохранили, не ведая о том, во мне мои родители – нравственность от сердца, а не из выгоды быть нравственным в расчете на воздаяние уже в этом мире, всё это будет утеряно в одно мгновение жажды всеобщего признания. Именно к этому стремится земная ипостась гения. Творить и продолжать отрицать себя – только так можно спастись от падения и крушения души. Моя семья – моё спасение. Душою служить им, а головою парить в наднебесье. Черпать вдохновение и чистоту в обыденности, а не в оторванности от неё ради себя и своего дара.
Как же удержать-то себя в этом! Так соблазнительно принести в жертву таланту все, что нажито годами смирения.
Держаться! Они – моё спасение. А я просто одно из маленьких зерен на огромном поле, прорасту, накормлю собой человечество, нет – во время окончательной жатвы соотнесусь к мусору таких же, не реализовавших надежд Сеятеля, плевел…
У того же автора прочла такую мысль – назначение отдельного человеческого гения направлять нравственность всего человечества к болезненно ощущаемой им Истине. Близко к тексту, как поняла сама. Тут же представилось – гений, талантом, данным свыше, начинающий служить себе, своей страстной животной природе, жаждущей удовлетворения своих желаний, саморазрушается, и словно лишается небесной подпитки. Осознающий же свою почти непричастность к обретению этого дара, но направляющий его во благо нравственного совершенствования других, становится проводником неиссякаемой энергии Света и Истины. И его религиозная направленность ощущается как естественное восхождение души к Богу, а не как заигрывание с человеческими представлениями о Нём. Это разные вещи быть верующим и Верить. Разное основание - различные плоды. Гений может направить служение таланта Истине, может - мамоне. Одновременно тому и другому – цинизм, лукавство, разоряющие душу, уничтожающие её…
Неожиданно много написала сегодня и совсем не о том, о чем собиралась. Похоже, книга ответила на один из мучивших меня вопросов, касающихся моей прозы и прозы моей подруги. Без сомнения, нам обеим дан дар слова. Каждая пытается реализовать его сообразно своему личностному складу. Одна видит конечную цель самовоспитания в преодолении безнравственных порывов, другая, упиваясь благами, даруемыми данными ей талантами, потакает им и изобретает религию вседозволенности. Её проза безнравственна по своей сути, потому что имеет своим автором человека, считающего нравственность искусственной условностью и самоограничением, искажающими природу одного человека во имя удобства другого… Я была на шаг к принятию подобной морали аморальности. И не уверена, что далеко и невозвратно ушла от этого. Решение следовать христианским представлениям о нравственности было актом не вполне свободной воли. Жизненными обстоятельствами я была подведена к грани, за которой начинается безумие и невладение собой. Понять, что власть над собой в данной ситуации можно восстановить лишь принятием ограничений - нравственных установок личностного восхождения, преодоления своей человеческой страстной природы, изложенных в Новом Завете, - было первым шагом на пути восстановления поврежденной психики. Вторым будет решение идти и дальше этой дорогой по выздоровлении. Заставить себя принимать таблетки, когда организм вопиет о своем здравии, а жизнь за окном пестрит и влечет соблазнами… Ещё мой забытый герой может внезапно материализоваться на моем горизонте, и дай-то мне, Боже, силы противостоять искушению испытать свои чувства к нему. Потому и не зарекаюсь, что ушла от аморальности в своих мыслях. Просто спряталась от соблазнов, от боли, от слёз. Это – не есть акт свободной воли. Мой выбор вынужденный. Пока вынужденный. От безысходности. Чтобы проявить в полной мере себя в свободном изволении идти такой дорогой дальше, надо окрепнуть продолжительностью собственного затворничества. И после все-таки испытать себя. И выйти победительницей. Сколькими же благими дарами, приносимыми благочестием, надо насытиться, чтобы никакие сладости мира не могли прельстить после мою душу!...
8 июня 2008 г.
Для окружающих, наших друзей было бы более приемлемым, чтобы тема о покойном нашем сыне была снята и убрана в самые дальние тайники души, нашей души. Отгородиться от чьей-то смерти, чьего-то горя. Это так естественно для любого живущего человека. Мысль о смерти пугает, если что-то произошло подобное с кем-то – быстро разрешиться отправлением соответствующего ритуала и забыть, забить себя повседневностью. И недоумевать, почему же люди не хотят отвлечься от пережитого сиюминутными радостями настоящей жизни. Так странно, им кажется настоящей жизнь, которая мне теперь видится бессмысленной тратой времени. Если бы они, те кто ушел первыми, не уходили, а продолжали бы жить среди нас, вряд ли возникло бы чувство, что жизнь так неоправданно длинна. Но они уходят, мы остаемся и, испытывая мучительное одиночество без них, задаемся вопросом, зачем она такая длинная, эта жизнь, если с уходом лучших из нас все сразу становится ясно – мы здесь лишь для того, чтобы осознать своё бессмертие. Осознавший уходит. Задержка – если сила твоего осознания такова, что может помочь ещё кому-то из не прозревших и не осознавших…
Жаль, что разговоры о Боге, о вере возникают, когда люди изрядно поднакачиваются алкоголем, и их души, выпущенные из-под контроля своих хозяев слетаются к твоей в надежде услышать спасительную весть о спасении и бессмертии, и ты, такая же хмельная, как и хозяева этих душ, пытаешься докричаться до одурманенного зельем сознания. Разговоры возникают все чаще. Зритель меняется, тема та же. Я не могу не говорить об этом. Здесь я уже не живу, а доживаю. Срок длиною в проповедь того, что узнала, прочувствовала, открыла для себя. Донести, что смогу, и уйти.
«Эта книга сделала меня христианкой». Наверное, такие названия книгам не дают, но мне свою прозу хочется назвать так. Она вся не такая, как принято. Я говорю о том, о чем принято умалчивать, выставляю напоказ то, что принято скрывать, выворачиваю наизнанку душу с абсолютным чувством доверия к читающему, хотя знаю, что даже друг не всегда в состоянии справиться с грузом ответственности, возлагаемым на него твоей открытостью. Я искушаю читателя своей незащищенностью. Найдя в себе созвучное услышанному от меня, человек, отвыкший от искренности, может испытать неловкость, смущение и даже неприязнь ко мне. Хотя я очень далекий для него персонаж. Отрезонировать на мои строки и, испугавшись того, что неожиданно начнет подниматься в душе, захлопнуть книжку. Да, возможно, именно такая реакция будет преобладающей. «Нельзя так», - я слышу это сейчас, наверное, это будет лейтмотивом критики моих произведений и в будущем. Поэтому не хочу жить в том будущем, которое будет пытаться подмять меня под себя. Я напишу свою книгу и уйду. И постараюсь во всем дальнейшем, что будет происходить с моей прозой, не участвовать. Моя задача – сказать. Проговорить то, что открылось, то, что понято и прочувствовано. Избавление от страха смерти и приятие жизни как она есть. Я заплатила дорого и за бесстрашие, и за смирение. К сожалению, разговоры на эту тему возникают спонтанно и преимущественно в нетрезвой компании. Хотя готова говорить об этом всё время, везде, без всяких «разрешителей» и стимуляторов. Потому что живу в этой теме. Но продраться сквозь защиту собеседника удается не всегда, приходится вводить инъекцию обезболивающего…
Вряд ли буду описывать вчерашние посиделки на соседской даче. Но эта эмоция – оттуда. Какой животный страх смерти! Люди соглашаются трястись от ужаса при одной лишь мысли о конечности своего бытия, обессмысливающего все их земные дела, но противятся простым и очевидным для любого верующего истинам. Так странно. Неужели страх лучше надежды? Даже ради того, чтобы земная жизнь не казалась бессмыслицей пред порогом вечного небытия, уже стоит верить в своё бессмертие. Когда думаешь, что ты лишь в начале пути, душа летит вперед, приближая будущее. Когда, ступая по дороге, считаешь, что конец пути - это и твой конец тоже, вязнешь в прошлом…
9 июня 2008 г.
Обрела чаемое уединение, но слишком ненадолго. Пора возвращаться на дачу. Не оторваться от желания друзей увидеться. Я такой редкий гость в этих краях. Отсидеться в затворе – обидеть. Внутренняя жизнь скрыта, внешне – фейерверк. Запираю тяжеловесность в своей келье. У моих друзей ещё будет время погрузиться в тот мир, что оставляю в записках.
* * *
Вот так… вымучить полстраницы текста. Перечесть и одним кликом клавиши уничтожить. Не потому, что высказанные мысли ничтожны, а потому, что я их выдавливала из себя. Не хочу так, не хочу писать вымученными фразами, как бы изящно они ни звучали по рождении своем. Если рождается в муках, значит, в корзину. Сила моих строк была в другом – в их текучести. А сейчас, я вроде как отрабатываю какую-то повинность. Не пишется – не пиши…
Беда в том, что пишется. Но внутренними сомнениями – имею ли я право на это – я убиваю в себе писателя.
Меняется жизнь, отхожу от её многообразия, избирая себе довольно тесный путь. Следование канонам религиозной нравственности вынуждает ограничивать контакты с людьми, общение с которыми может вызвать во мне эмоциональный дисбаланс, возникновение неправедных желаний, разбудить чувственность, воспалить воображение. Всё, с чем я старательно в себе расставалась, восстанавливая психическое здоровье, раньше питало мою прозу. Я начала устранять из своей жизни своих героев во имя спасения своей души и, как мне думалось, их. Казалось, что эта передышка, это выдворение себя из социума не скажется на моей прозе. У меня достаточно пережитого, чтобы замереть во внешней жизни и уйти в мемуарное подполье, думала я, хотя описываемое мемуарами и не считала. И вот по тому, как сегодня приходится это прошлое буквально реанимировать, чтобы вызвать в себе хоть какое-то движение чувств, понимаю, что главное, что происходит во мне в ответ на попытки соответствовать нравственно-этическому идеалу верующего человека – это потеря дара слова. Сначала обрадовалась – вот и хорошо, решила я, значит, наконец, обрела вожделеемую гармонию с собой. Прекратилась борьба и страдания, я живу обычной жизнью, которая меня вполне устраивает, потихоньку подбираюсь к своему смертному часу, который даст мне наконец избавление… Стоп! Я проговорила это в себе. Значит, я все-таки несвободна? Обретя видимую гармонию с собой, я мечтаю о смерти, которая разрешит меня от бремени жизни. Жизнь продолжает казаться мне бременем. Я запретила себе об этом думать, чтобы не страдать. Просто загнала страдание вовнутрь и заглушила голос души молитвой. Итог. Я не могу писать. Писать – это резать себя на куски, это докапываться до сути своих страданий, а я говорю себе, что я счастлива тем малым, что имею, что удалось спасти от разрушения. Семья, дом, маленький уютный мирок обывателя с его тихими радостями и крохотным служением… Мельком прочитанная фраза: «Вам было дано образование, вы познали больше, чем другие, а теперь пытаетесь спастись мытьем полов. Сейчас все бросят свое служение и станут спасаться половой тряпкой, что будет тогда с миром?» Перечла ещё раз. Не ко мне ли обращены эти слова. Что я делаю. Какое право имею запираться в себе. Даже не в келье – а именно в себе, игнорировать не людей, а их потребность в общении со мной. Да, мне некомфортно среди праздной суеты и пустой болтовни, но у меня есть книга, которой я могу просеивать услышанное и увиденное. Вечное рождается из обыденного.
Попытка убить в себе говорившего увенчивается разочарованием в себе. Озлобляюсь. На себя, на того, кто рядом – съедается моя жизнь. Это ради того, чтобы не нарушить его покоя, я убиваю в себе звучащее слово. Это ради жизни с ним я готова расстаться с неожиданно обретенным даром. Разве мне было плохо, когда это жило во мне? Да, страдала физически, да, жизнь, хлынувшая в разверстые ворота моего сердца, наполнялась, в том числе и страшными событиями. Но мне удавалось с ними уживаться и преодолевать боль. Книга помогала раскрывать себя, познавать свои слабости и силу. Намечала пути дальнейшего следования. И вдруг в единочасье принимается решение не писать, потому что это больно моему мужу – началось с этого. Книга оскорбила его, унизила. Ничего, кроме ****ства он в ней не увидел. И я, считающая, что как раз-то этого в моей книге нет, философия разврата ещё не есть сам разврат, а именно с ней я пыталась разобраться в себе, принимаю его слова в свою душу и расправляюсь со своей дальнейшей жизнью в угоду его слабости. Если он хочет, чтобы я не писала, попробую остановить это в себе. Действительно, зачем привлекать к себе для своей книги новых персонажей, которые вторгаются в мою жизнь и способствуют моему моральному и психологическому крушению. Я уже и так стала жертвой двух своих героев – мужа и Минотавра. Оба ломали меня об колено неприятием моего внутреннего мира, моего выбора быть свободной. Женщина должна служить и подчинять свои желания нуждам семьи. Её нужды – это желания близких, её спасение – в забвении себя, служение – в отречении от данных свыше способностей. Мой романтический герой, понимаю вдруг, обломает мне крылья с ещё большей безжалостностью, чем мой муж, – и сбегаю прочь от всех своих фантазий о нем. А на убийство своего дара во имя жизни с мужем все же соглашаюсь. Обращение к религии – это такое убийство, считаю я, искренне стремясь побыстрее разделаться с книгой и добровольно принося себя в жертву. И пусть мои книги останутся ненаписанными. Они не нужны мне. Я нащупала ими тропинку, по которой понесусь во всю прыть спасать свою душу, значит, все, что было нужно, эти книги для меня уже сделали. А до других мне и дела нет. Если думать о других, в душе рождается тщеславное чувство, что ты в некотором роде спасительница человечества. Сразу хочется протолкнуть свой труд в массы, дабы они, читая, спасались твоей же дорогой. Распознать в этом собственную гордыню – такая-де избранная судьба, такая тернистая дорога, такой не похожий на иные дар – неужели это всё лишь для меня? Произнесено вслух, значит, услышано. Значит, быть готовой повести за собой. И тут приходит страх возможных искажений – готова ли противостоять лести, нападкам, лживым домыслам? Ау, мессия! Ты готова взойти на Голгофу? Нет, спрятаться, замаскировать свои мысли за чаянием частностей, мелких местных радостей. Бегство в частную жизнь. Много оно мне дало? Потерю себя. Сначала небольшая передышка. Обретение навыков ежедневных ритуальных отправлений. Спокойствие внешнее, внутреннее. А в какой-то миг вдруг почувствовать пустоту внутри. И что, это все? Это молчание, эта незаинтересованность в жизни, эта апатия к сегодняшему дню. Что делаю не так? Почему, обретая внутренний покой, я теряю желание жить в этой жизни?
Из меня уходит вдохновение творить, увлекать словом и исполнять некое предназначение, время от времени ощущаемое как ноющая боль в малоизученном наукой органе. Вместо спасения души я убиваю её обретаемыми безразличием и апатией к внешней жизни.
Почему так происходит? Почему желание праведности убивает того, кто к ней стремится? Звучание жизни во мне всё тише, желание жить все тоньше. Теряю опору. Молитва заполняет превратившееся в бессмысленную пустоту время моей жизни. То, что прежде пестрело, гомонило и звенело, теперь наполнено размеренным ходом часов, отсчитывающих мгновения, оставшиеся до встречи с Тем, чаяний Которого я не оправдала. Мне был дан дар, но я от него отказалась. Швырнула обратно Тому, кто выбрал меня для этой роли…
Наверное, потому время от времени становится так раздражительно и скверно.
Не писать оказалось очень легко. Достаточно было принять свою жизнь, как есть, подавившись в себе остервенелым «вот оно моё счастье».
Бросила перо и с презрением к себе думаю о том, какую жалкую роль мне будет предложено доигрывать теперь в этом спектакле на обломках собственного гения, добровольно решившего не реализовывать дар…
* * *
Перечитывать не хочется. Опять отправлю в корзину. Выплеснула внутренний негатив последних дней. Много дней, недель, месяцев решаю для себя дальнейшую судьбу своих творений. Уже написанных и будущих. Из моей жизни уходят раздражители. Можно ограничиться переписыванием дневников многолетней давности, создавая себе иллюзию жизни. Можно расстаться с этой идеей, предоставив такую возможность кому-то другому. Вдруг кому-то интересно погрузиться в вековую пыль чьих-то записей. Можно дописать свою книгу о герое последнего романа, но круг читающих пятью изданными экземплярами ограничить её персонажами. Наверное, хочу нажить врагов. Взгляд на себя со стороны редко воспринимается друзьями с энтузиазмом.
Мучительно решаю для себя, праведно ли моё желание писать. Согласуется ли оно с моим нежеланием возвращаться в мир моих героев в реальной жизни. Смогу ли я писать, не позволяя себе по новой проживать боль и радость. Не чувствуя и не откликаясь на ворошимые мной ради книги воспоминания. Не погружаясь в эмоции тех дней. Останется ли моя проза живой, если писать её будет совсем другой человек, пробуждающийся во мне.
Изменилась, меняюсь непрерывно, расставаясь со всем, чем так дорожила в себе, когда начинала тетради. Каким органом или каким местом в душе начну говорить теперь, если все же решу, что имею право произносить свои мысли вслух. Что это нужно не только мне. А ведь ни одного читателя у меня больше не осталось. Меня забыли. Так стоит ли напоминать о себе, когда смерть главной героини уже произошла и, увы, осталась никем не замеченной? Это не кокетство. Мои сомнения убили не только мою книгу, но и возможного её зрителя...
* * *
Пора возвращаться на дачу. Пребывание в одиночестве в харьковской квартире писательского пыла не пробудило. Понудела, пожаловалась, поплакалась сама себе на потерю интереса к литературе и так ни одной ценной строчки и не выдала. Здорово меня заклинило. Думала, разогреюсь на жалобе, дальше как по маслу пойдет. Не вышло…
Может, в другой раз…
* * *
Настроилась выходить, но настроение, с которым покинула рабочий стол, вызвало чувство неправедности произносимого мною и вернуло к запискам. Злюсь на себя, на бесплодие и безосновательность обвинений в адрес кого бы то ни было. Этот монолог –стрельба по воробьям. Распугать грустные мысли о том, что почему-то не пишется. Впрочем, кабы села за стол, разродилась бы! Но усадить себя… Придумываю поводы. Загружаюсь бытовыми мелочами, оттягиваю момент встречи со своим нутром. Долго не писать, и голос внутри замирает. Новые попытки пробудиться все дольше. Мысли тяжеловесные, закосневшие от долгого неупотребления. Чувствую это в себе, чувствую, как нерожденные дети замирают во чреве умерщвленного воображения. В моем болотце всё затягивается ряской. Жизнь затихает и во вне, и внутри меня. Писать было спасением. Утешаться мыслями о неписании во имя благополучия близких не получается долго, потому что это лишь попытка оправдать бездействие. Спрятаться от внезапно охватившего меня страха перед жизнью. Возникшая леность и неповоротливость в мыслях – тоже паралич, вызванный страхом. Сойти с шумной магистрали и пойти тихой тропой. Нет раздражителей, нет внешних понуждений думать. А для того, чтобы питаться духовными плодами, мною делается слишком мало. Хотя говорю об этом много, гораздо больше, чем делаю. Вера с трудом укореняется во мне, поэтому её плоды не насыщают. Я как тот пахарь, что вышел в поле, взялся за плуг и вдруг в нерешительности замер и оглядывается назад – не поспешил ли с окончательным выбором жить нуждами своей пашни, не пожалеет ли о прелестях оставленного им ради неё мира, ведь этот труд навсегда. Не решаюсь отрешиться от мира, и потому мир не отпускает меня. А Вера, которой я недодаю своих душевных сил, не дает мне благодати в той мере, чтобы я почувствовала преимущества своего окончательного выбора.
Замкнутый круг. Оттягиваю принятие решения, оправдываясь недонаписанной книгой. А книга не пишется. Я замерла…
Вернусь, попробую все-таки в двух словах описать московское путешествие…
* * *
12 июня. Четверг.
Отправила дочку обратно в Киев. Какая-то там тусовка накануне выпускного, которую нельзя пропустить. Пришла домой. На дачу, похоже, в этот приезд уже не попадаю, напридумывала себе дел, напланировала встреч, писать вот начала. Перечла предыдущее, погрустила, подправила, где надо, соскользнувшую мысль. Прошлась по комнатам – мрак! Какая тоска здесь, когда нет никого. Как мой папа выдерживает это одиночество? И я, дочка, звоню, как краду, всё потревожить боюсь невпопад лишний раз.
Заговорила совесть. Позвонила.
- Какое скучаю, - радостно встрепенулся папа, - тут футбол весь день!
- Ах да, я забыла, ты же телевизор смотришь.
Нет, телевизора в моем одиночестве не будет. Лучше так, в тишине, с грустными мыслями о Серёжке, здесь везде расставлены его фотографии, так все и осталось со дня его смерти. В этой квартире его очень много. Чувствую его. Тоскую. Жалею себя. Хотя знаю, что нельзя посылать вдогонку ушедшим свои слезы. Неправильно это. Неправедно. Вот, опять заговорила о праведности. А корю себя, что веры во мне мало. Чем бы я держалась до сих пор, кабы не она…
Едем с Катюшкой в метро. Она словно в первый раз видит браслет с топазами на моей руке.
- Смотри, как здорово подошел бы он к моей новой юбке, все камни по цвету совпадают с цветами на ней.
- Если не сносишь свою юбку до того времени, как помру, завещаю его тебе, - не вдумываясь в то, что говорю, пошутила я.
- Мама, ну что ты! – расстроенно протянула дочь. – Я же совсем о другом. А ты как всегда.
До меня доходит смысл собственных слов, но ничего мрачного в своей шутке не нахожу.
- Странно, люди так шарахаются от этой темы, а у меня совсем другое отношение к смерти. Наоборот, часто задумываюсь, ну что такого замечательного может произойти в моей жизни, чтобы изо всех сил хотелось подольше задержаться в ней, и понимаю – ничего! Всё хорошее уже в прошлом. Приключения, встречи - вряд ли будет что-то значимое и стоящее того, чтобы цепляться за жизнь. Иногда представляется, что вот такой как сегодня пустой жизни предстоит ещё лет сорок-пятьдесят (почему-то я себе показалась достаточно юной, чтобы отмерить такой огромный срок на будущее) и становится не по себе, чем мне её заполнять? Молиться? Так это можно делать уже Там, на месте. По меньшей мере, понятно, для чего. Но так долго жить здесь? Потом вспоминаю о вас и думаю, мне-то будет хорошо, а вот им без меня, наверное, будет очень грустно, как мне сейчас без Серёжки. Ладно, думаю, поживу ещё, чтоб они не чувствовали себя одинокими и не тосковали.
- Знаешь, а у меня тоже часто так бывает. Задумываюсь о смерти и понимаю, что совсем её не боюсь. Даже наоборот, хочется поскорее узнать, как Там, что Там. Но потом думаю про вас с папой, и становится вас очень жаль, понимаю, что вы не выдержите, если потеряете ещё кого-то из нас…
После смерти Серёжи болезненное ощущение того, в какой хрупкий сосуд помещается душа человека, не покидает меня. Смотрю на свою семью, она казалась мне когда-то такой огромной, такой шумной и бессмертной. Одних сыновей у меня двое, я буду дважды свекровью и один раз тещей, и счастливой бабушкой, по меньшей мере, трех внуков. Жизнь из-за этого казалась бесконечной, хлопоты нескончаемыми. Цикл рождений не закончится в моем роду никогда, мы будем наполнять землю. Потомки будут листать ветхие страницы дневников своей прапрапра…бабки и говорить, вот с этих строк пошла история нашего рода. Мои мысли не были честолюбивы, я просто пыталась заполнить вакуум, в котором пребывала с детства – мне никто толком не мог рассказать ни о ком из наших предков. То ли боялись, то ли не считали нужным ворошить прошлое. Я даже не могу помянуть покойников своего рода, не знаю их имен. Папа говорит, помнит, что у бабушки была толстая книжица в красивом золоченом переплете, поминальник, до какого-то там колена, кого уже давно на свете нет. Так было, но эти традиции были пресечены лихим временем. Молитвенная нить, связывавшая нас с ушедшими поколениями, оборвалась. Ни они нам Оттуда, ни мы им Туда уже помочь не можем, хотя продолжаем зависеть друг от друга по-прежнему. Сила родовых заслуг и, напротив, проступков проявляется в наших сегодняшних судьбах, а помолиться за отсутствующих, чтоб ослабить эту зависимость, не знаешь, к какому имени обратиться, за кого попросить…
Вот и все моё честолюбие. Хотела, чтобы наши имена не стерлись из памяти наших, а не каких-то там чужих потомков. События книги значимость потеряют ещё при жизни автора и его героев. А вот последствия оных - молитв одной моей жизни замаливать не хватит. Помощь близких нужна. Помяните. Имен не меняю. Так и пишите, так и говорите – рабе Божией, рабу Божиему. Всех помяните…
Думала, многочисленностью потомства отметится мой род, и вдруг эта смерть…
Я поняла, что дети могут оставлять своих родителей, не спрашивая о том, смогут ли родители выстоять после такого удара. Найдут ли опору. Не в будущем, которого может просто не быть, - умирает твой ребенок, и тебя отбрасывает сначала в прошлое, где он был живым, и все твои мечты были связаны с его будущим. Потом ты понимаешь, что если остаться в этом прошлом, то сойдешь с ума от горя, и прыгаешь в веру, которая дает тебе надежду на встречу в очень далеком для твоего сегодняшнего разумения будущем – в будущем твоей смерти. Ты успокаиваешься и возвращаешь себя в настоящее, чтобы завершить дела. Вся твоя теперешняя жизнь – это подготовка к смерти, подготовка к встрече с ушедшим ребенком…
Я постоянно ловлю себя на том, что смерть Сергея сделала меня безучастной к судьбе оставшихся детей. Вернее, безучастной к их земной жизни. Мне все равно, будут ли у меня внуки, проживут ли мои дети долго, или их жизнь будет коротка. Я молюсь только о том, чтобы в их душах жила вера, чтобы мы были вместе в Той жизни. Я не забывшая свой материнский долг женщина, а женщина, которая оторвала себя от страха за судьбу детей здесь и перенесшая его на заботу о нравственном выправлении их душ для жизни там. А будут ли у меня потомки, которым останется моя книга-напоминание о наших жизнях, мне стало безразлично и даже страшно стало желать продолжения себя во внуках. Они ведь рождаются такими хрупкими. Смерть так близко стоит к каждому из нас.
Если мои мечты не простираются за пределы собственной жизни, если жизнь своих детей ограничиваю днями своей жизни на этой земле, то для кого же тогда я писала свою книгу?..
В душах моих детей те же мысли – как бессмысленно длинна эта жизнь. Если всё понятно, зачем мы здесь и куда пойдем после, зачем тянуть с переходом.
Эти мысли укоренились в нашем сознании с уходом Серёжки. Если он так легко ушел, если его, жизнелюбивого и пытливого мальчика ничто земное не удержало, зачем мы здесь так долго…
Потом была жизнь, преодоление негатива нахлынувших следом событий, которые помогли мне понять, зачем мне жить так долго после смерти сына – я совсем не знала себя, и не понимала, куда попаду, если поспешу с переходом в иной мир. Вынужденное обращение к вере - собственных сил держаться не хватило – открыло горизонты приложения своих сил в будущем. Всё, что происходило со мной раньше, теперь виделось мне неким испытательным полигоном, где я открывала в себе скрытые пороки и нащупывала пути их исправления и преодоления тяги к ним. О себе надо знать все. Коль уж прожила такую долгую жизнь, накопила изъяны, свойственные каждому возрасту, необходимо в этом полностью разобраться и очиститься от всей грязи, что моя душа губкой вобрала в себя.
Так у меня, так, наверное, у каждого.
Поэтому не надо звать смерть. Она не облегчит моего состояния, пока моя душа не станет душой ребенка. Такой, какой была душа моего сына, когда он покинул нас.
* * *
Курить хочется… Куплю сигареты, пиши пропало, буду тянуть одну за другой, пока легкие не скрутятся в козью ножку. Договаривалась с собой воспользоваться отсутствием своих, чтобы хотя бы чуть-чуть отойти от этой зависимости. Всё бы ничего, но когда пишу, курить хочется все время. Чтобы время от времени вытаскивать себя из омута образов. Уже несколько раз давилась слезами, вспоминая сына. Сигарета отвлекает от грусти. Просто отвлекает. Уводит немножко в сторону. Словно говорит моей тоске: пойдем на перекур, подруга. Они уходят, я успокаиваюсь. И как же после этого отказаться от дурной привычки?..
* * *
Чем Православие окончательно убедило меня в своем преимуществе пред другими религиями. Оно чуть ли не единственное направляет человека не столько на познание, что же такое Бог, уже в этой жизни, а говорит, работай над собой, чтобы в свой срок понять, каков он, Бог. «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Вот и трудись. И никаких поблажек, никаких уступок плоти, никакого попустительства своим слабостям. Работай, очищай свой сосуд, готовься к принятию Вечной Жизни. А знание придет само, вольется в твоё сердце благодатью, растечется по членам уже в этой жизни, а в той останется при тебе Светом накопленного тобой Разума. Здесь трудись, Там – будь. Даже богословские труды говорят не о том, что есть Бог, а о том, что и как должен делать человек, чтобы, обладая Его образом по рождению своему, своей праведной жизнью достичь подобия Ему, и как всю свою жизнь направить на то, чтобы дотошно разобраться в собственных поступках, мыслях и намерениях, препятствующих достижению этой праведности.
Такая глубина проникновения в человеческую психологию, такое понимание работы наших подсознательных рефлексов задолго до появления Фрейдистских умозаключений, больше извративших суть человеческой природы, чем объяснивших её, невольно заставляет подозревать в читаемых мною сегодня православных трудах, помимо обозначенного на обложке авторства, некое сверх всего этого Соавторство, общее для всех этих книг. И ощущать нечто, что есть начало всех нас. Кто-то знает нас лучше нас самих. Кто-то лучше всех других и нас самих знает, что для нас лучше, а что губительно и опасно. Он сказал нам это на простом человеческом языке. Те, кто слышал воочию, записали и передали потомкам. Веками лучшие умы пытались вчитываться в междустрочье, чтобы донести эту простоту сомневающимся и боящимся заглянуть в себя. Бесстрашные убеждаются в истинности первыми. Трусливых надо долго убеждать, апеллируя к гордому уму учеными выкладками. Тома написаны для них. Богословие – учение для неверующих. Кто верит, тому понятны слова, написанные евангелистами…
Я трусиха, я боюсь просто поверить. Мне нужно узнать как можно больше, прочесть всё, что только способен объять мой тщедушный умишко. Чтобы не попасться, чтоб уж если довериться, то чтобы не жалеть потом об ошибке. Боюсь ошибиться, боюсь стать зависимой и несвободной от земных заблуждений о Боге. Боюсь попасть впросак, если все же на Небе всё окажется не так, как об этом твердят здесь, на земле. И убогие мои познания о небесах заставят меня болтаться в каком-нибудь столь же убогом закоулочке громадного Неба. И не будет никакого мне освобождения, потому как сильно связала я себя ложными представлениями о Боге, с одной стороны, и страхами не соответствовать какой-то там, претендующей на обладание истиной в последней инстанции, конфессии, с другой. Эти страхи и заставляют меня лезть в литературу, предназначенную совсем для других умов и целей. Я не собираюсь проповедовать и нести знамя веры в массы – я просто не справилась бы с такой задачей ввиду малости своих умственных способностей к постижению наук. Но, читая, я укрепляюсь в вере. За всем этим ощущается Разум такой всеохватности и непостижимости для смертного. Лучшие из умов, пытавшиеся хотя бы прикоснуться к познанию Его, вбирая крупицы, становились наимудрейшими. Стать на этот путь, чтобы хотя бы ограниченностью своих способностей охватить доступное и, что получится, впитать в себя.
В старости хочется светиться мудростью, а не брызгать слюной старческого маразма…
13 июня.
Маникюр, педикюр. Процедура малозначимая. Хотелось поговорить с девочкой, а по-другому мне её не отвлечь. Поэтому записалась на прием. В конце концов, ухоженность рук и ног не такой уж тяжкий грех. Да и приятно ощутить заботливое прикосновение опытного мастера.
- Ну, рассказывайте! – подбадривает меня хозяйка кабинета, расставляя инструмент, подкладывая под ноги тазик. – Как вы живете, мы так давно не виделись.
Теряюсь. С чего начать. Расписывать свою жизнь в планы не входило, хотелось послушать её рассказ о себе. Отголосками от общих подружек доносились не очень-то радостные вести. Всё больше погружается в себя, сторонится подруг. «Это не так уж и плохо, - возражала я, - я тоже избегаю встреч со многими людьми, не желая растрачивать время попусту». – «У тебя другое, - не соглашалась Елена Прекрасная, - ты пишешь, а она пашет как папа Карло, чтобы прокормить не только себя и сына, но и своего любимого, который, похоже, просто альфонс. Таксует сутками, а денег в дом не приносит ни копейки». Хотелось, если расщедрится на откровенность, услышать от неё самой рассказ о себе. Она довольно скрытна со мной. Даже тот рассказ, положивший начало нашей дружбе, был написан больше по моим собственным ощущениям. Слышала сплетни, увидела эти глаза, прониклась сочувствием, захотела подбодрить, написала, подарила. Читали оба – и она, и муж. «Я понял, что должен сделать всё, чтобы ты никогда не пожалела о сделанном когда-то выборе», - сказал он ей по прочтении. В душе радостно отозвалось – значит, не зря я это сделала. И вот вдруг такое печальное разрешение. Не хочется строить догадок. Попробую понять без лишних расспросов.
- Даже не знаю, с чего начать.
- Ну, как вы живете, Ирина?
- Замечательно живу!
- Как книга ваша?
- Пишется.
- Пишется? – почему-то удивленно вскидывает на меня свои огромные глаза.
- Пишется.
- Значит, жизнь бурлит, кипит, дарит новые впечатления?
- Да жизнь-то как раз затихла и событиями не балует, но, как оказалось, для книги это совсем необязательно.
- Интересно. Значит, богатая внутренняя жизнь.
Приходится согласно кивать. Сбита её профессиональным напором – разговорить клиента, чтобы не скучал во время скучной процедуры. Цель ею достигнута, я приперта к стенке и подробно излагаю своё нынешнее мироощущение. Пересказывать – заново переписать предыдущие страницы.
- Но как же вы говорите, что в вашей жизни ничего существенного больше не будет, если вы остались жить. Значит, все равно с вами что-то будет происходить. Жизнь ваших детей, в конце концов, неужели для вас это уже не важно?
Раздражаюсь на её непонятливость, неужели я так неясно излагаю свои мысли.
- Всё это несущественно в свете перенесенной утраты. Как же вам объяснить-то… Пока все живы, живешь их жизнью. Но вот уходит кто-то очень дорогой тебе, и вдруг понимаешь, что всё, что происходит с нами здесь, всего лишь прелюдия того, что будет потом. И здесь это время нужно лишь для подготовки себя к смерти, чтобы попасть не куда попало, а туда, куда надо. Если я не умерла тогда, следом, то лишь потому, что в том состоянии, в каком я была тогда, я не то что никогда с ним больше не увиделась бы, но попала бы в такой ад, какой в кошмаре не привидится. И теперешней жизнью я просто пытаюсь навести в душе порядок. Хочу, чтобы в ней было всё просто.
- Просто не получится, - опять не понимает она меня, - ни у вас, ни у меня просто быть не может. Мы занимаемся самоедством, самокопанием, заставляем себя страдать там, где другой не видит никаких проблем.
- Под словом «просто» я понимаю несколько иное. Не упрощенный взгляд на жизнь, а напротив, разобраться в каждом её проявлении и влиянии на меня настолько, чтобы быстро находить ответы на мучающие вопросы. Чтобы в любой момент поступать правильно, не оступаться.
- Это мудрость.
- Да, и мудрость тоже. А ещё бесстрастность. Сохранять хладность рассудка в самых экстремальных ситуациях.
- Я поняла… У меня недавно с сыном был разговор. У меня хороший мальчик, поверьте. И вот знаете, что он меня спросил? Мама, говорит, а зачем ты меня родила, зачем вообще люди рождаются, стремятся продолжить свой род, зачем всё это, если всё заканчивается смертью. Получается, что люди рождаются, чтобы умереть? Вот как ответить?
- Человек рождением удостаивается быть записанным в Книгу Жизни, - цитирую я слова молитвы, - а жизнью определяет себя либо в вечную жизнь, либо в небытие.
- Но мы ведь жили и до этого, наша душа приходит и уходит и вновь возвращается, чтобы исправить какие-то ошибки прошлой жизни.
- Я не разделяю этих взглядов. Душа рождается раз, но наследует заслуги предыдущих поколений своего рода. Он может быть благословен, если в роду были монахи, священнослужители, праведники или просто добрые люди, а может наследовать изъяны, если кто-то оступался, и его грехи пятном ложились на последующие поколения. И тогда по Промыслу Божьему в этом роду могут рождаться души с большим энергетическим потенциалом, чтобы дать шанс выправить ситуацию. Нет ни одной души, которая была бы не ценна для Бога. Он пришел спасти не праведников, а грешников. Так Он говорил.
- Я не очень верю, что Богу есть время заниматься моими делами. Иногда прошу о чем-то, а после понимаю, что у Него есть более важные дела, чем копаться в моих невзгодах, и отступаю. Вера есть во мне, я чувствую этим местом, - она постучала себя по груди, - что есть что-то над всем этим. Но мне это помогает мало. Значит, Бог хочет, чтоб было все именно так у меня.
Она тяжело вздыхает.
- И всё-таки обращаться надо, - не соглашаюсь я. – Самое большое заблуждение наше в том, что о Боге мы судим по человеческим меркам. Мол, сидит где-то большой начальник, занят решением важных производственных вопросов, и ему недосуг копаться в проблемах уборщицы Мани из пятого цеха.
- А разве не так? – опять огромные глаза замирают на мне.
- Совершенно не так. Каждое мгновение твоей жизни Бог занимается исключительно твоими проблемами. Каким образом, нам это неведомо, потому что мы почти ничего про Него не знаем. Это знает человек, который делая такое предположение, идет в своей вере дальше и включает в свою жизнь необходимые не столько Богу, сколько душе вещи – молитва, исповедь, причастие. Он начинает чувствовать присутствие Бога в своей жизни. Он уже не вне его, где-то в храме или в книжке, а внутри. Постепенно человек избавляется от собственной воли и живет волей Бога.
Понимаю, что пытаюсь в мало подготовленное сознание этой женщины вместить сразу слишком специфическую информацию, почерпнутую мною из книг, но ещё не вполне освоенную и примененную на практике самой. Дилетантство, которое можно принять за лицемерие. Я только начинаю эти вещи пропускать через себя, а уже спешу поделиться знаниями, носителем которых ещё не стала. Лишь ученичество. Но спрашивает, говорю так, как понимаю сама. Значит, не лицемерие, а попытка поделиться опытом первых шагов.
- Есть ещё одно необходимое условие – духовное наставничество. Чтобы разобраться в себе верно, нужен духовник, который не даст тебе заплутать в дебрях подсознательного, которое неизбежно начинает выходить на первый план. Это человек, которому ты без страха откроешь своё сердце, сможешь рассказать всё, что у тебя на душе. Который осторожно подправит тебя в ту сторону работы над собой, в какую необходимо для твоего духовного роста.
- У тебя есть такой человек?
- К сожалению, нет. Но таким наставником может стать и простой приходской священник. Ты ведь поверяешь ему свои грехи, мысли, помышления на исповеди. Даже какие-то общие советы, которые он дает тебе после этого, разъяснения и наставления, при всей своей простоте и доступности несут в себе благодать его сана. Уже одно то, что он церковный служитель делает его носителем такой благодати. По-человечески он может где-то сам не дотягивать до высоких критериев нравственности, но он знает, как надо, и его слово будет более полезно, чем твое собственное суждение о проблеме. Мы ведь внутри себя легко договариваемся с совестью, легко прощаем себе мелкие грешки, оправдываем себя, когда оступаемся по-крупному…
- Но если я, допустим, договорилась с собой, ограничила свои потребности ради сохранения отношений, помолилась, смирилась, ну, раз надо так, то пусть так и будет. Я ещё могу перетерпеть какое-то время, пока есть какие-то чувства, ведь мне много не надо, - прорывает её не в тему и невпопад наболевшее, - мне не нужен какой-то супергерой или красавец-атлет, мне просто нужно чувствовать заботу о себе. Пусть это проявляется в материальном обеспечении, почему нет, и тут же говорю себе, если не получается, я даже с недостатком этого готова примириться, ну, не дает Господь, не хочет, ладно, пусть и этого не будет. Но человеческое отношение. Если живем под одной крышей, как без этого. Как без того, чтобы радовать друг друга. Секс, в конце концов. Да, мне это надо, тогда я чувствую себя совершенно иначе. Я порхаю, летаю, готова радоваться, извините, даже птичьей какашке…
- И мы, и они говорим, что нуждаемся в сексе, только подразумеваем под этим разные вещи. Нам надо услышать нежное слово на ушко, почувствовать ласковое прикосновение и знать, что мы можем абсолютно доверить этому человеку все свои мысли и чувства. А твой мужчина под сексом может подразумевать простой ритуал погружения плоти в плоть без всех этих твоих наслоений и сложностей. Мы говорим на разных языках о своих потребностях, разные понятия вкладываем в одни и те же слова. Женщина, произнося слово, подразумевает подтекст. Мужчина скачет по верхам, понимая буквально слышимое. Отсюда разногласия, конфликты. Из-за недоговоренности. Надо уметь говорить и четко на языке партнера излагать свои потребности.
- А если он не хочет слушать, если при первых словах вскакивает недовольно: «Опять ты об этом!» Что тогда?
- Попробовать поменять тональность своих речей. Можно говорить так, что у человека возникнет чувство, что его обвиняют во всех несчастьях, высказывают претензии. Тогда сработает защита, и он закроется для общения и диалога. А можно говорить о своём душевном дискомфорте. О собственной проблеме, с которой ты пытаешься разобраться, не обвиняя никого из окружающих, а партнера призвать в советчики и сочувствующие и попросить помочь тебе справиться с этим, пойдя на какие-то шаги доброй воли, уступки, попросить поддержать тебя, сделав то-то и то-то. Отношения это работа. Хорошие отношения – тяжелая работа. Жить и строить их одной интуицией сложно. Мешает эмоциональность и отсутствие знаний о себе и тех, кто рядом. Я потому и говорила о простоте, обретаемой через постоянное осознание происходящего, чтобы владеть собой, управлять своей эмоциональной сферой и понимать, что тебе нужно. Тогда получается строить отношения с близкими людьми. И не только… Я могла бы многим поделиться, что открыла для себя, но неловко эту тему проговаривать здесь, - я обвела взглядом зал, где мы сидели. Рядом с нашим столиком, при всех стараниях трудившейся над холеными пальцами мужчины в галстуке девочки-маникюрщицы, пытавшейся увлечь его своим щебетом, были разложены не только те самые руки, но и ушки клиента, явно прислушивавшегося к нашему разговору. – Как-нибудь в другой раз и не здесь, ладно?
- Надеюсь, вы не пропадете надолго?
Она заканчивает работу и исчезает. Лак на моих ногтях высыхает, быстро рассчитываюсь за услугу с администратором и стараюсь побыстрее улизнуть из салона. Что-то мешает её дождаться. Хочется уйти, не затягивая прощание и не делая из него пафосного зрелища для окружающих.
Она сказала, что поняла меня:
- Вы просто здесь уже больше не живете. Делаете вид, что живете земными проблемами, а душой уже там.
Она права. Я лишь довершаю начатые дела. Кроме меня этого не сделает никто. Это нужно только мне. И лишь для того, чтобы подготовить себя к переходу в другую жизнь…
14 июня.
Ставлю точку, гашу свет, укладываюсь в постель и лишь чуть придремываю, как вот оно моё бесовское счастье! Обсели со всех сторон, кто в волосах копошится, кто на плечо ко мне прилег, вдавив его в подушку так, что не могу шевельнутся, кто ухватился за грудь, не выдерживаю, лишь когда кто-то особо наглый начинает подкрадываться коготком к анусу. Резко сгоняю с себя хмель полузабытья, просыпаюсь, переворачиваюсь на спину, лежу какое-то время с открытыми глазами, чтобы отогнать наваждение. Всё время, пока творилось это безобразие, пыталась справиться с ними всеми молитвами, какие знаю. Спокойно перебирала слова псалма - для защиты от вражеского нападения и отгнания бесовского наваждения - вспомнила слышанное где-то наставление, когда его следует читать. Молитва одна, другая. Потом поняла, что своими молитвами я лишь развлекаю гостей, спокойно продолжающих свои занятия. «Значит, глюки, - подумала я и успокоилась совершенно, - писала, сосуды от перевозбуждения расширились, сейчас адреналинчик схлынул, пошла обратная реакция. То же похмелье, только с не заглушенными алкоголем сновидениями». Поставила себе во сне диагноз и стала дожидаться конца представления. Все мои бесовские видения из-за несовершенства моей сосудистой системы. Возбуждение, которое неизбежно сопровождает мои литературные опыты, истончает сон. Это уже не глубокий бесчувственный обморок, а что-то среднее между дремотой и бодрствованием. Я погружаюсь в легкое полузабытье, но продолжаю видеть сквозь закрытые веки обстановку комнаты, в которой нахожусь, додумывать вполне осмысленно и направленно какую-то начатую наяву фразу. Способность мыслить сосредоточенно сохраняется в таком сне. Подтверждение тому та легкость, с какой я вспоминаю необходимые слова молитв. Впрочем, кажется для того и рекомендуют непрестанно упражняться в молитве, чтобы научиться сохранять сосредоточенность ума в любом состоянии духа. Это как маяк ночью в штормящем море. Сосредоточься на его огне, и найдешь путь к спасительной бухте в любую бурю…
Спокойное нахальство моих гостей уравновешивалось моим безразличием к их присутствию. Отдала им свое тело, ждала более глубокого сна, чтобы перестать ощущать прикосновения. Если бы не этот наглый коготок!... Это слишком! - рассвирепела я и проснулась. Они, как прикормленные голуби, вспорхнули невысоко и уселись неподалеку. Полежала какое-то время на спине с открытыми глазами, чтобы проснуться окончательно. Помечтала, как опишу этот эпизод. После резко захлопнула глаза и мгновенно упала в глубокий, без сновидений, сон. Они не успели поймать меня. Перехитрила…
* * *
Гена уже в пути. Часа через три будет на месте. За неделю сильно отвыкла чувствовать себя обязанной кому-то. Здесь мое время – только моё. Могу писать, могу встречаться с друзьями, могу бесцельно шататься по городу. Нет обязательств, нет неубранной квартиры, неприготовленного обеда, невыстиранного белья. Здесь я хозяйка себе. То, чего мне так не хватает, когда живу в семье. Там время для прозы буквально выдираю из трясины обыденных дел. Они нескончаемы, я злюсь на себя, что не могу расставить приоритеты наоборот – сначала писать, а что останется, посвятить бытовухе. Злюсь, что прикрываю этим свою лень. Мне легче застрять на шесть часов на кухне, чем заставить себя копаться в своих чувствах. Приоритеты. Обыденность подавляет волю к самосовершенствованию. «Это моё послушание, - повторяю себе под нос, стоя у плиты или в который раз проходясь стерильной тряпкой по горизонтальным поверхностям, - я служу им, - уговариваю себя не прислушиваться к тоненькому голосу протеста внутри, - если этого не сделаю я, они зарастут грязью, - уже начинаю злиться на них и себя, - да в конце-то концов! Неужели это и есть моя жизнь?!!» - голос внутри на какое-то время берет верх, и я грохочу негодованием, фейерверком рассыпая его на окружающее живое и неживое, не отмеряя и не дозируя, шквалом.
Здесь обретаю спокойную размеренность. Ополчаться не на кого. Кроме собственной лени воевать не с чем. Есть время войти в нужное состояние, настроиться на нужный лад, расписаться, подправить. Нет необходимости скакать галопом, страшась, что вот сейчас все начнут сходиться к очагу, и мне придется оборвать мысль недоговоренной и недодуманной. Поэтому наспех, хотя бы пунктиром, чтобы после по начертанному попытаться восстановить свою траекторию – куда же меня несло тогда. А спустя время вчитываться и понимать, что оставленные вешки всосала трясина и я лишь смутно представляю себе упущенную идею, которая тогда виделась столь ясной. Приходится все рождать заново. А это уже совсем другие слова и мысли. Сколько же всего затонуло так…
Честно, не ожидала, что так затяну с книгой. Всё написанное о Минотавре должно было бы быть уже давно переписано и оформлено в окончательный вариант. Кеннтавр уже давно мог бы быть подарен читателю, ещё в январе. Но и его я перенашиваю. Полгода, как минимум, впустую разбазаренного времени. «Спасаюсь половой тряпкой», вроде как кроме меня это сделать некому. Когда я там, действительно, некому. Уехала – это перестало быть моей головной болью.
Давно хотела так – механическое устранение своего присутствия из бытовой мясорубки, перемалывающей моё драгоценное время. Мне его всё равно будет мало, даже если оставшееся посвящу только своим разборкам с внутренним миром.
- Тебе комфортно быть одиноким? – ещё не сформулировала в своем сознании четко то, что хочу спросить у Сани.
Мы в Москве. Уговорила-таки мужа ехать со мной, чтобы расставить всё на свои места и избавиться от возможных посягательств на моё тело со стороны неверно истолковывающих мою потребность в их присутствии в моей сегодняшней жизни друзей. Ими пытаюсь избавиться от неуверенности в себе, подтвердить для себя значимость своего внутреннего наполнения не для меня одной. Как в зеркало посмотреться, всё ли во мне так, как надо. Мне нужны отражения, чувства, вызываемые этими встречами, рефлексии, ими порождаемые впоследствии. Я исследую себя, а не ищу приключений. И, тем более, не вывешиваю флагов сексуальной неудовлетворенности. То, что мои духовные изыскания и душевные борения прочитываются как, простите, недотраханность – проблема не моя, а того, кто слабо владеет букварем. Или предпочитает остановиться в его изучении на первых двух страницах, где все движения человеческой души объясняются половыми инстинктами. Я их не отвергаю, но и не считаю до такой степени преобладающими над всем остальным. Сегодня муж со мной рядом, и его спокойствием и моей, как и прежде, непосредственностью и игривостью в общении со всеми ними, я затыкаю рот всем шорохам за своей спиной. «Знаешь, а я даже был рад, - скажет Анис, отведя меня в сторону от веселящейся компании, - когда мне сказали, что ты здесь с мужем, даже как-то успокоился. Значит, у тебя, наконец-то, все нормально, ты в порядке. И, поверь, я не испытываю никаких угрызений совести или чувства вины перед твоим мужем. Тебе это было надо, у нас это было. Я видел, тебе это нравилось…» В голове быстро пронесся кошмар той ночи, когда я едва подавляла отвращение, чтобы не перенести его на человека, к которому с такой симпатией относилась столько лет. Это было до такой степени не то, чего я от него хотела. Он был мне всегда как старший брат, как отец, он стал мне, наконец, таким близким и понимающим все нюансы моей души другом и вдруг такая омерзительная развязка. Его чувства друга подавили инстинкты самца, он перестал меня прочитывать правильно и просто воспользовался моей беззащитностью. Это был почти инцест. Я подавила в себе вспыхнувшее негодование и обиду и незаметно разорвала с ним все связи. Наши последующие встречи ограничивались такими вот беседами на скамейке в парке раз в году в день традиционных встреч в Москве. Он обязательно приезжает. Понимаю, приезжает, чтобы увидеться со мной. Не скрывает этого. Теперь я только слушаю его и ничего не отвечаю. Он не понимает моей боли. Не понимает, какую рану нанес мне тогда. В какую грязь заставил окунуться. А я вынесла тогда из происшедшего вывод о том, что совершенно не разбираюсь в жизни, в людях. Слишком наивна и доверчива. И дорога, которой иду, для меня слишком ухабиста, слишком многое в этой жизни, привычное для других людей, кажется мне безнравственным. И оступаюсь не из-за склонности к авантюрам, а из-за неумения просчитывать ситуацию вперед на несколько шагов в худшую для себя сторону – я думаю о людях лучше, чем они оказываются для меня впоследствии. Искушаю их своей неискушенностью. А после отвергаю для себя общение с ними как не оправдавшими моих ожиданий. Впрочем, так я учусь прощать им их слабости, сталкиваясь с ними и набивая себе шишки…
С Саней мы долго бродим по Измайловскому лесопарку, подкармливаемые предвкушением скорой трапезы «вот здесь рядом, если бы вы сказали, что мы должны повернуть налево, то уже бы были на месте, но вы выбрали направо, поэтому обойдем вот этот лесочек по малому – или, может, вы хотите по большому… – лукаво поддразнивает он, - …кругу? Нет? Ну, тогда пойдем вот здесь, там до метро и мы почти на месте». Ноги, разгоряченные долгой ходьбой, радуются встреченной скамейке. Они успевают о чем-то договориться с Геной. Я то отставала, зависая с фотоаппаратом над букашкой, то забегала вперед, поэтому пропустила всю их неспешную беседу, наблюдаю её теперь по фотографиям.
- Знаешь, Ген, а ты совсем не изменился, - резюмирует Саня, разливая коньяк по бокалам, - вот каким был двадцать лет назад, таким и остался. Я имею ввиду не только внешне.
- Я понял.
- Приятно, значит, при всем моем несовершенстве, мне удалось сохранить своего мужа в первозданном виде для человечества.
Начатый в лесу разговор растекается вширь и вглубь под расслабляющим воздействием алкоголя. Мы не так часто встречаемся и ещё реже говорим по душам, но что-то позволяет жить в убеждении, что мы хорошо понимаем друг друга, потому что реагируем на одни и те же вещи очень похоже, чувствуем одинаково. Потому этот мой вопрос об одиночестве. Саня задумывается.
- Одиноким?
- Я переформулирую. Тебе достаточно того, что есть у тебя внутри, чтобы продолжать заниматься творческой деятельностью при отсутствии внешних раздражителей?
Мне хочется его спросить о том, не затихают ли внутренние потоки творческой энергии, когда, наконец, остаешься наедине с ними. Не становится ли одиночество кладбищем твоих творений, из-за замирания всех чувств. Достаточно ли для этого одних лишь воспоминаний о них.
- Понимаешь, у меня это больной вопрос, потому что всю свою жизнь я противлюсь внутренней тяге к уединению, к затворничеству. Во мне живет страх, что если я перестану противостоять ей, поддамся желанию остаться наедине с собой, то спустя какое-то время приду к пустоте. Окажется, что внутри меня не так много того, чем я могу жить в этом одиночестве. Что, всё, что меня сегодня переполняет и заставляет писать, возникает во мне только благодаря моему противостоянию тем, из-за кого я чувствую себя несвободной.
- О-о-о, барышня, так вы далеко забредете. Себе голову парадоксами забиваешь.
Он не отвечает мне, уводя в сторону мудреными выкладками, выведенными им из математических теорий. Математика я похоронила в себе по выпуску из института, но на знакомую терминологию жизнерадостно затрепетало в груди, и его лямбда-формула счастья представилась стайкой белых мотыльков, порхающих над нашим скромным столом. Я бы с удовольствием пожила какое-то время в этом крохотном уютном гнездышке, внимая непонятным речам его чудаковатого хозяина, просто притвориться пылью и незамеченной полежать на его книжных полках, неподалеку от подаренного ему мною когда-то фолианта, моей первой книгой. Я увидела её нечаянно и порадовалась, что она прижилась здесь. Остаться не с целью найти ответы на мучающие меня вопросы, а просто примерить на себя его одиночество, чтобы после не бояться своего. Ведь именно страх остаться одной на целый год парализовал мою работу над книгами. Я испугалась, не осознав этого. Понимание пришло позже, когда разобрала свою ситуацию по косточкам. Муж что-то прочел. Я, зная, что пишу для всех, а значит, и для него, в итоге, тоже, была оглушена. Напротив меня теперь жил человек, который знал обо мне больше, чем исповедующий меня священник. Он, в отличие от того, судил меня. Мне надо было продолжать жить и своей жизнью отвергать то, что я сама про себя успела рассказать. Я чувствовала, что не только в жизни пытаюсь теперь выглядеть лучше, но и в прозу просачивается лукавство. Я перестала быть искренней. Испугалась и жить, и писать честно. Исправление не наступает сразу, но чтобы успокоить мужа я старательно его имитировала. И, постепенно привыкая держать себя в тесном корсете праведности, срасталась с новой ролью. Сегодня написанные под воздействием страха строчки уже не кажутся мне неискренними. Я действительно захотела исправиться. Мне это стало нравиться. А одиночество? Если и в этом своем новом качестве я опять чувствую потребность в нем для своих творческих занятий, значит, это некая не связанная с жизненными обстоятельствами необходимость, идущая откуда-то изнутри. Я долго пытаюсь совместить в себе две взаимоисключающие потребности – потребность заботиться о ком-то и потребность ни от кого не зависеть.
На сегодня, пожалуй, хватит…
Встреча. Осколки. Москва. Июнь 2008.
Приветики!!! Испанию ещё до конца не переварила. Но кое-какие приколы из увиденного там уже на страничке . На встречу еду, даже мужа уговорила составить мне компанию, чтоб не одной жизни и друзьям радоваться. Сегодня выезжаем. Ещё не представляем, чем и кем займем себя в субботу, что-то народ притих. попрятался. Придется привычным с детства маршрутом - вокруг Кремля, к Неизвестному солдату, гум и в парк на скамеечку, чтобы обувку снять и пальчиками онемевшими пошевелить... Москва сейчас совсем другая. Генка давно там не был. Это я последние четыре года чуть не каждые два-три месяца туда ездила. Он познакомится заново, я освежу не успевшее забыться. А там, глядишь, кто-нибудь да подтянется
Выезжаем с Генкой. Через шесть часов уже будем в поезде. В субботу побродим по Москве. Генка давно там не был. Может, с Саней Балацким удастся встретиться. После обеда Витушкины к себе приглашают. Так что, как устанем, подадимся к ним. В общем, особых планов не строим, хочется устать, находиться, насмотреться. Чтоб в воскресенье уже ни на что не отвлекаться кроме распития крепких напитков в дружеских кругах. У тебя не поменялись планы приехать на встречу? Да будет над нами погода ну хотя бы как в Киеве сейчас - почти летняя!
А я мотанулась в Москву на встречу, разбавила свои будни маленьким праздником неформальной выпивки. Ездили с мужем, еле уговорила его составить мне компанию, ему-то не очень интересно, его однополчан там почти не было, это больше тусовочка тех, кто там рос. С ним прошлись по общим московским друзьям, я-то с ними уже четвертый год общаюсь, косые взгляды в свою сторону ловлю, вот, собственно, для того друга сердечного и прихватила - и чтобы праздные толки за спиной прекратились, и чтоб было с кем приличным со встречи уйти . Попробую фотографии разместить, но чужих снимала мало, так что вряд ли знакомые тебе лица мелькнут... Не пропадай! Я ещё в Питер собираюсь вырваться летом. Так что чашечка кофе остается в силе
Солнышко, привет! Ну что же ты расклеиваешься ?!! Пусть это будет сугубо от физического недомогания, без душевного включения. А мы в первый день встретились с Балацким. Он неожиданно посвятил нам с Генкой почти весь день, пока уже Витушкин не повис на проводе и не затребовал прекратить томить его ожиданием. С Саней часа три бродили по парку, или лесопарку-было что-то очень большое и красивое. До изнеможения. Радостный такой. Говорит Генке-ты совсем не изменился, в плане, внутри все такой же. Откликнулось внутри радостно, значит, несмотря на все свои усилия, мало мужа собой испортила, сохранила, что говорится, для человечества в первозданном виде. Потом пили у него дома коньяк.Говорили за жизнь и вообще о многом таком, о чем раньше больше молчали. О вере, о любви...У него так дома здорово-всё его фенечками увешано, и сам он как фенечка-разноцветный и радрстный.После грузились у Витушкина, уже без С.Б.Тот как тетерев на току-слова не давал вставить-всё о себе любимом...
Но тоже было приятно увидеться. Его жена как раз только уехала в отпуск, они с сыном по хозяйству. Взахлеб о работе, о нардах. Такая противоположность предыдущей встрече - там как медитация, как молитва. Здесь - загруз. Две бутылки водки и почти не взяло. Переночевали, поехали на встречу. Там растворилась в своих одноклассниках и однокурсниках. Генке это, конечно, неинтересно, но мне хотелось, чтобы он наконец не ассоциировал мои уезды в Московию с каким-то там амурными делами. Тут увидел всех, компания наших приняла его более чем замечательно. Быстро перезнакомился со всеми. У нас многие уже с семьями приезжают. А тут как никогда - отвязно, легко, с душевными разговорами. В общем, он понял, что у меня за драйв такой в Инете и, по-моему, успокоился. Позвонил Шарков, и мы тихо слиняли в другое место.Пивнушка, потом у них дома. Они с Катюшей показали фильмы о своих плаваниях по морям, он же яхтсмен крутой. Генка заразился и воодушевился.Тридцать кг он уже потерял, плавает каждый день...
Так что очень может быть... Лишь бы моё здоровье не подкачало, я всё крыльями бью, перья в хвосте пушу, из себя спортсменку изображаю, а сама чувствую, что это до первой волны. Всё-таки лёгкие у меня никуда не годятся. Думать только об этом не хочется, прислушиваться к себе, что где болит. Хожу, порхаю пока - и ладно!.. Ну вот, пожалилась... Что-то Галка мне часто сниться начала.... На страничку мою заходит часто. Они с Генкой переписываются, а я пока не решаюсь разговор начать. Всё-таки столько лет врозь прожили с непонятками в душе. Трудно такие вещи преодолеваются, наверное... Ну вот, вроде бы и все. Если получится, сброшу в твой ящик фотки. Здесь на странице публиковать интим вроде как негоже... У тебя с Тошей всё, надеюсь в порядке? Что-то грустненькая ты какая-то по тону письма. Держись! Счастье в нас самих. И чем больше его в нас, тем счастливее те, кто нас окружает
Разместила некоторые фотографии. Без комментариев. Сейчас разошлю приглашения всем врагам - тем, кто не удостоил встречу своим посещением. Пусть завидуют
Разместила некоторые фотографии. Без комментариев. Сейчас разошлю приглашения всем врагам - тем, кто не удостоил встречу своим посещением. Пусть завидуют
Ну, там не только наши, я ещё некоторых из группы прихватила. Сейчас зашла к Лидуське, у неё тоже пара фоток со встречи. Надо по гостям походить, сейчас наверняка все размещать бросятся свои. Фотографировавших было очень много - пить было некогда, руки заняты камерой. А в гости пусть заходят! Я для того и размещаю, чтоб для всех!
Привет, мы с Генкой вернулись из Москвы. Классно провели время. Встретились со всеми, с кем планировали, я на встрече с однокашниками тусанулась слегка. Витушкина видели, ночевали у него. Теперь вот в ожидании новых летних встреч.
Серёжка, привет!!! Была на встрече с нашими. Заходи в гости, сам все увидишь. У Лиды тоже парочка(пока) фоток выставлена. Жду, что Почуев Генка и Саня Литвинов опубликуют - они много снимали пока трезвыми были.
Зачем?!!! Ты думаешь, я всех знаю? Лица знакомые, а так Ещё модераторы шифровальщиков навесили, пока все эти буковки их набьешь, да с регистра на регистр переключишься... замахали, одним словом. Плюнула, оставила, как есть...
Слушай, а с кем я на встрече так пылко целовалась?
Так я же не про тебя спрашивала . Второй молодой человек, что встретил меня, как родную(интересно, сколько вами до меня выпито было? )- он на фотографии у меня на страничке рядом с тобой...
Замечательно! В лицо-то я его хорошо знаю, по вашим перекличкам в эфире имя звучало, теперь вот наконец познакомились ближе. ОГРОМНЫЙ ПРИВЕТ КОЛЕ!
С моим мужем мы на последней в этой череде фотографии возле поезда обнимаемся. Он очень скромненько просидел в нашей компании на скамеечке, своих почти никого не встретил, но меня радостно поддержал. Потом мы тоже ушли раньше, чем всё закончилось, у нас встреча была на четыре назначена, а вечером поезд, так что буковки БАЙКОНУР(смотри у Лиды на фотографии) мы уже не держали. На Викторова набрели случайно уже когда уходили, он уже был такой як треба, но на наше появление откликнулся радостно. Таня Езопенко живет в Королеве. Я раньше, когда интересовалась судьбой своих бывших подружек, находила в поисковике их фамилии с мужем. Они каким-то программными разработками занимались. Точно не знаю, что сейчас. Спрашивать не хотелось. Она так напряглась, когда меня увидела, что я поспешила перебежать к другой компании, хотя видеть её была очень рада...
Нинуль, ты что, мне наоборот эта фотка больше всего понравилась - такая живая, кокетливая. И самые красивые элементы наряда в самом лучшем свете. Танюха не боится браться за неизвестное. В этом её бо-о-о-льшое преимущество.
Нин, мы с девчонками не общаемся ещё с институтских времен. В свое время они между собой женихов не поделили, а я крайней оказалась, потому что все их женихи(и тот, что на встрече был в качестве Танюхиного мужа) любили чай у нас с Андрюхой Строгановым пить и на девок наших жаловаться, что-де достали сплетнями. Теперь вот я в качестве такой сплетницы выступила . Стыдно, но чтобы расспрасы прекратить. Я абсолютно ничего про своих подружек не знаю. Андрюха Лебедев мого бы больше рассказать. Он с ними встречался, кажется. И Подмосковные вообще самые тяжелые на подъем люди. Это нам из Хохляндии да У-Удэ не фиг делать, сели на метлу и прилетели. А им задницы с дивана попробуй оторви. В этот раз было очень много местных, кого было не вытащить. Тот же Лебедев. Всё кричал, на фиг мне Москва, лучше вы ко мне в Рязань приезжайте Потихоньку москвичи исправляются...
Я поняла, кто был главным на этой встрече!!! Народ требует комментариев к фотографиям, а я почти никого из тех, с кем ты обнималась, по именам не знаю. Выручай!
Люсь, привет, мы вернулись, надо как-то наведаться ключи тебе занести. Не пригодились, но все равно огромное спасибо-всё-таки чувствовали себя намного увереннее, имея такую альтернативу ночёвке на парковой скамейке. Со всеми встретились. Геша немножка поскучал, но моим энтузиазмом проникся...
Может Лена Ерова помнит такого Юру Гусева, кажется, где-то пересекались пути в одной блатной хате на Янгеля. Каждое лето с ним сталкиваемся нос к носу. Это времена дипломного проектирования. Загадывать не буду, но тоже считаю глупым отказываться от таких неформальных тусовок. Одно то, что к любой скамейке в парке подойти к любой компании можно и примут, как родную. Как в деревне. Мы что, избалованы этим? Или носителями какой-то целомудренной идеи являемся, чтобы так свой мир от вторжения легкого безумия встреч с прошлым беречь должны?А Викторов очень любит встречаться, между прочим. И живет в Москве. Надо только телефон его раскопать в своих завалах.... Подписываю фотки, матерюсь на модераторов. Так усложнили загрузку фотографий многочисленными шифрами и кодами-жуть!
Это было другое общение, может, лучше и не говорить. Можно нарваться на неприятные воспоминания. Была такая квартира со свободными нравами. Там Климова потом обосновалась и прикрыла малину. Где живет, не помню, мы на такие темы не общались. Больше по комплиментам прошлись
У нас довольно тепло. Градусник показывает 25. Но на улицу ещё не выходила. Некогда. Сын прогоняет от компьютера, так что сейчас узнаю точно что там за окном. Расписала комментарии. Жаль, много фотографий осталось за кадром. Маловато места. Можно попробовать будет альбом загнать на страничку байконурских аборигенов. Похоже я про Ленку проговорилась. Точно-то ничего не знаю, откуда мне. Так. что-то помню Алка говорила вскользь. Нет чтоб выкинуть из головы и забыть. Через года недоумение вношу в наши дружные ряды
Нет, с Климовой породнился его сосед Влад Королев. Кстати, пропали и она, и он. Друзей общих вижу, беседуем,а о них никто ничего сказать не может. Спрятались от всех в своей Туле. Или, может, на Марсе поселились...
Нинуль, я убегаю! Прогоняют. Про институтских почти ничего не знаю. Пока ещё не занималась раскопками. Так, что случайно донесется, тем и владею...
С мамой Салапова я встречалась несколько раз на встречах. Первый раз четыре года назад эту встречу предварял рассказ наших школьных педагогов(мы с ним из одного класса)о том, что мама приехала в Москву из Украины в одних тапочках и халате и рассказала, как бедствует народ. Всем миром собрали ей на одежду, делились последним. Ещё не зная, что и как с Салапчиком, я звонила ему и мы договорились встретиться. Приезжаю, встречаюсь с Лидой, она рассказывает, что звонила его мама - ждет не дождется моего приезда, потому что с того радостного мгновения Сергей не просыхает, и мы с Лидой должны приехать и спасти его во что бы то ни стало- быстро найти ему жену и прочее. Мы переглянулись.И я не поехала. В следующие года - то же. Мама на встрече в тапочках и с фото спившегося сына. Но тогда он был ещё с квартирой... Знаешь, по-моему, ему вполне комфортно в его нетрезвом мире. Спасать? Это его выбор. Его отец был умницей, но крепко поддавал. Гены...Бог с ними со всеми!
Ольгу, даже если она была, не видела. Но, скорее всего, её не было. Компании разделились, в парке праздновался день защиты детей, поэтому ветеранов попросили попраздновать в скверике рядом. Поскольку не все были уже трезвы, чтобы внять, не все услышали. Остальных - более сознательных - увидела уже в самом конце, когда убегали с Генкой на свидание с Шарковым.
А у меня просто дел важных больше, чем у других . Знаю, не сделаю сразу то, что ещё в руках, потом себя не догоню. Всем привет! Вы там про чей-то скорый юбилей толковали, тому имениннику тоже огромное!
Мы опаздывали на встречу. Нас друг на "Преображенке" ждал. Генка и так мне порезвиться дал, пять часов терпеливо наблюдал за моими прыжками из компании в компанию. У меня ребятки знакомые есть, они всевозможными записями байконурскими снабжают. Не знаю, осталось ли что, чего я не видела. У меня не осталось ностальгии по самому городу. У меня восторг от людей, там обитавших - а они почти все уже нашлись и легко идут на общение. Но если что-то интересное, посмотрела бы с удовольствием. Я ещё буду проездами и заездами в столице неоднократно. Пересылать, у меня адрес меняется часто, в очередной раз подумываем о переезде
Спасибо за инфо. Так его и припечатаем твоим текстом... За распитием вспоминали всех, кого только вспомнили, Горбушину тут же позвонили, обещался в следующий раз быть"если начальство отпустит", о тебе говорили. Переживали, как там у вас. Мол, неприятности были. Не углубляюсь в комментарии, ты в курсе, о чем говорили, а мне знать необязательно. С Кочедыковыми договорились встретиться в Курске, они были с женой на встрече, живут в Железногорске, а мы часто к своему знакомому батюшке в Курскую область ездим. Так что, драйв начался!
У Сереги был ещё брат Алешка, кажется, с этим все нормально, надо посмотреть на ленинск.ру, где-то я видела его с семьей. Там с мамой тоже не очень все понятно. Есть буйные, этих издалека видно, а есть тихие, рядом будешь жить, мучиться головными болями, а так и не поймешь, что это из-за их нестандартной логики. Что-то из этой серии. Она вела в нашей школе младшие классы. Симпатичная, добрая, немного странная. Они все такие в семье - очень безобидные и очень добрые. И какие-то непутевые. Бомжует Серега, говорите? ну что ж, от сумы да от тюрьмы и нам зарекаться не следует. Все под Богом ходим
Я разместила у себя на страничке фотографии со встречи в Москве. Народу было меньше, чем обычно, может, показалось, потому что из-за детского праздника в Екатерининском парке, народ рассредоточился по всем близлежащим скверикам. Из наших было человека четыре всего против обещанного. Но по телефону переговорили со всеми и за здравие со всеми тоже заочно пригубили
Спасибо за ссылочку, любопытно было взглянуть и почитать, от чего народ фанатеет. Общее впечатление - огонь всегда красиво, особенно, на фото, никогда не предугадаешь, что именно произойдет в кадре. Энтузиазм участников(прошлась праздно по их форуму) немножко смущает-наверное, я уже старая для таких детских забав, щенячье развлечение-побегать за бабочками на лужайке.Мне было бы жаль время на это тратить, а ведь у них, наверное, какая-то философия под это подведена?основание какое-то?Ладно, не буду морочиться... А про Головкова больше не буду-не помнишь, и Бог с ним! Дочитываю "украденного" у тебя"Гения"-любопытно и забавно, прям крылья за спиной вырастают-вся клиническая картинка принадлежности к этой расе налицо.Придется оправдывать надежды Небес Надо было и вторую книжонку прихватить, пока ты был добрым. ПОКА!
Здрас-сьте, не изменилась! В жизни я ещё краше стала , просто некому сей факт зафиксировать . Подробности, не знаю, что и написать, уже мозоли на пальцах от инет-общения, а писать-то особо нечего. Ну, пришли. Сначала никого, потом народ начал подтягиваться по одному, по двое. по трое.Крики, объятия, страстные поцелуи. Долго не могли решиться начать пить, все никаки не могли скучковаться. Когда выпили, все пошло проще.На таких встречах нельзя прилипать к одному месту, иначе половину пропускаешь. Наш народ пока ещё этого не понял и ударялся в ревность, когда кто-то отходил в сторону. Жулина носилась, как ужаленная,осчастливливая собой всех, под видом, что иду забирать её из другой компании, уходила и я, поэтому у нас впечатлений приятных осталось много.Такие встречи дают новый заряд общению в инете. На встрече все сумбурно, толком не поговоришь, одни ахи и охи. Но видеться надо. Юрка вроде бы выправляться начал.Пьет,конечно, но по-человечески-не теряя себя...
Наверное, фотографии получились более эмоциональные, чем всё было на самом деле. Встреча совпала с праздником защиты детей, поэтому ветеранов Байконура любезно попросили встречаться в скверике, а не в Екатерининском парке, как обычно. Это услышали не все, поэтому мы просто потеряли друг друга и нашлись, когда уже каждой компанией принято было столько на грудь, что перестали друг друга узнавать. Утрирую, конечно. Приятно встречать знакомые лица, радостно бросаться на грудь малознакомому человеку, когда он распахивает тебе навстречу свои объятия, потому что, оказывается, много раз бывал у тебя в гостях по Интернету. Драйв неожиданных симпатий, о которых живешь и не подозреваешь. У меня бывает – зашкаливает - кажется, так одинока в этом мире, подыхаю в безвестности и всемизабытости. А съездишь так, и понимаешь - бред это все, плод воображения, рутина, обыденность... Надо встречаться...Наверное, надо...
Оставила тебя вчера напоследок, чтобы ответить неспеша, да так и не дали. Эту фразу отсылаю сразу, чтобы ты не убежала, пока я текст набирать буду...
Фотографии есть, конечно, но у меня место на страничке закончилось. Очень усложнили модераторы процесс опубликования. Загрузи, комментарий на одном языке, код для отправки на другом да ещё на регистр заглавных букв переключись, иначе твой комментарий сгорает, а тебе выдается новый набор букв и цифр, опять новое фото и опять десять переключений. Я вчера с фотками часа четыре провозилась, правда, меня все время отвлекали-то на записки отвечала, то дети теребили, требовали освободить им место... Жаль было расставаться со старыми фотками со своей странички, в своих залежах я их теперь нескоро найду, а так глаз радовали... Ну вот, это так, эмоции... Теперь о встрече. Кое-что могу из сообщений другим просто в почт.ящик тебе сбросить, чтобы в описаниях не повторяться. Но опять же, если успею, сгоняют постоянно...
Наяву все не так восторженно и радостно, как на фотографиях. Я старалась снимать побольше радостных лиц, они мне теперь душу греют. А так полное отсутствие организации. Сплошная спонтанность. Впечатление, что главная цель была напиться в скверике. Потому что все наши телодвижения были подчинены именно этому. Лидуська постоянно хватала меня за полы курточки. чтобы я не сбежала, а мне хотелось увидеть всех, кто пришел. Маринка Жулина тоже порхала из компании в компанию, поэтому мы с ней везде и успели. Я была с мужем. но он скромно простоял в сторонке. Потом посидел с нашими, мы выпили перезнакомились. С женой был и Димка Кочедыков. С ними договорились встретиться в Курской обл.-они там живут, мы туда ездим к батюшке. Юрка вывел меня на откровенную беседу о жизни в сторонку на скамейку. Он очень боится, что я всерьез ударюсь в религию, а этого делать не следует. Внимала, но внутри не соглашалась. Он судит об этом со стороны, а я знаю силу веры изнутри...
...если я молодежь впущу это будет навсегда. Пусть ожидают... Сашка Литвинов уже третий год приезжает с женой и дочкой, их уже все наши считают своими.Много снимали. Жди, Почуев Генка должен тоже что-то выставить на сайт. Лида снимала, Литвинов-надо, кстати,найти его страничку на одноклассниках. По телефону дозванивались до Горбушина Саши. Много вспоминали и тех, кто жив, и тех, кого потеряли. Но я, к сожалению, мало что запомнила, потому что не все услышала...
видишь, какая я язва за кадром, потому и отмалчиваюсь... Генка меня понял, конечно. Он видел совершенно неподготовленную и не обговоренную заблаговременно "специально для Иркиного мужа, чтобы впечатлить" радость ребят. Видел, как меня рвали на части. При этом старалась не забывать о нем и сделать его соучастником. Он легко вписался в нашу компанию. Это есть в пропущенных фотографиях. Я,может, попробую фотоальбом разместить в сообществах, мне сейчас отовсюду приглашения в группы приходят-их только у меня уже четыре штуки-посмотри внимательно на моей страничке раздел"группы"я там со временем размещу все, что у меня есть, и за этот год и за прошлые. Только время, время нужно, у меня его, как всегда. Мне так ещё много написать надо, пока домашней работой занимаюсь, страницами в голове переворачиваю, вот, думаю, сейчас как дорвусь, да как выгружусь, сажусь и оно шквалом из меня выходит.Столько сказать всего хочется. Стольким поделиться. Всё надеюсь, когда-нибудь это всё в свет выйдет...
... не из-за значимости написанного, а из-за написанности значимого... У меня ведь в последнее время такой переворот в душе происходит. Юрка не зря опасается моего ухода, он, зараза, меня на расстоянии чувствует, даже если мы не общаемся... ... Генка, может, не разделяет радости от этих моих литературных занятий, но не считаться с ними не может. Ему казалось, что если я встречусь со своими, удовлетворюсь общением, то избавлюсь от внутреннего дискомфорта и перестану писать. Ему хочется, чтобы я была просто женой, просто домашней хозяйкой, просто удобной для жизни женщиной. А у меня это получается только если давать выход внутренней энергии. Внешние эмоции-я же понимаю. что это самообман. Встреча-самообман тоже. Я месяцами не выхожу из дома, чтобы не загружаться ненужными встречами с людьми, которые высасываю меня, но не дают никакого направления моим мыслям...
Такой вот довольно эгоистичный подход, но вынуждена себя ограничивать... О Пушной вскользь раньше говорили, что не любит она тусоваться с теми, кто для неё ничего не значит. У неё другая среда, своя богема: известные личности, имена, которыми можно щегольнуть. Прославимся, может, удостоит. Юлька О., Лида больше расскажут, я-то её не видела ни разу. Корнилова тоже этих встреч не жалует. Ревнивый муж. Страх, что к ней в Сочи народ потянется, наверное, если прознает, что она там владелица дома. Не знаю, сужу, а толком ничего ни про кого. О Кузьмине что-то ничего не говорили на этот раз. Говорю же, спонтанные выкрики и не более. Баскакова, подвыпив, допрос нам устраивала с пристрастием, мол, признайтесь, все вы были в Михайлова Игоря влюблены, самый красивый в классе. не могло быть иначе. Кстати, о нем никто и ничего - сгинул. Строкань Сашка-Кочедыков последний, кто его живым видел, когда фуру ему грузил. Тоже пропал без вести. Алымова Серёжки нет, где-то в Фергане погиб.Скрыпник Олег…
…Генкины однокурсники рассказывали ещё раньше, с кем-то неправильным связался, они же его и порешили... Юрка Николаев-из б класса умер давно-порок сердца. Маринка Жулина эмоционально рассказывала, как по учебе его подтягивала... Дастан про питерские встречи писал, что несколько раз уже организовывал, напросилась в компанию. Надеюсь дождаться приглашения. Но питерских я вижу часто-с мужем ездим, он учился с нашими ребятами... А в Москве с Генкой ещё и со своими друзьями по театру, по неформальному общению виделись, это они на фотках вначале...
кто ещё? Касаткина... Да вот, как обменялись телефонами, так только раз и созванивались. Сложно это. В Москву вырываюсь на пару дней и всё реже. Успеть объять необъятное. Приходиться выбирать с кем встречаться. Отдаю предпочтение тем, с кем плотно общаемся по переписке. Время, когда лишь бы знакомого встретить, уже в прошлом. Еду конкретно за моральной поддержкой, дружеским участием и серьезной работой со своим внутрениим миром. У меня не так много людей, мнению которых я доверяю и к кому прислушиваюсь, но, спасибо, они есть. В этот раз вытянула Генку, чтобы встретиться с ребятами, которые были его друзьями, но в последнее время общались преимущественно со мной. Хотелось немного сместить акценты с кажущейся моей неудовлетворенности, ведь многими мои одинокие странствования прочитываются именно так. Увидев мужа, многие, в том числе и Юрка, сначала пришли в недоумение, а после, кажется, наконец-то поняли, что дело не в проколе с личной жизнью, а во мне самой. И ищу я не приключений...
... на задницу, а человека. Не авантюры коплю, чтоб было что вспомнить, а в душах своей и чужих закапываюсь... Мне это надо... Это моё... Для этого и поехала, чтобы встретить того, от кого можно оттолкнуться и полететь дальше и выше... Пока, Солнышко! Я много говорила сегодня. Удачи тебе в делах.
Откровенно говоря, склонность к бумагомарательству - моё проклятье. И пишу я много и утомительно для окружающих, но ещё более утомительно для ящичка своего стола - десять килограмм рукописного в чемодане и около трех тысяч страниц уже напечатанного в памяти компьютера... Издателя нет, того, кому интересно было бы заниматься чужими бреднями. А то, что я пишу, - чистейший бред. Обыденность в кружевах. Моя обыденность, моя попытка облечь её во что-то романтически окрашенное... В письмах друзьям, да, там можно сэмоционировать, по живому откликаясь на событие или заданный вопрос. А так... бред, полный бред. Чтобы не сойти с ума от того, что внутри
Доехали прекрасно. Дрыхли, как сурки до одиннадцати дня, пока не приехали. У нас здесь тепло, только на улицу выходить мне некогда. Гружу фотографии, чтобы после на них не отвлекаться. Гружу и матерюсь на модераторов сайта. Это же надо было так усложнить процедуру размещения фотографий. Жуть! Долбишься, как проклятая. А народ после пишет, что, мол, комментариев никаких? Какие комменты, если на уме одни матюки на организаторов!
Италии привет! замечательная страна... Моё не устареет , темы вечные, да и не роман это, а так, отрыжка на происходящее. Внешне одно, внутри другое - противоположное кажущемуся. Сначала вообще затевалось как оправдательная записка окружающим, почему я их покинула. В конце концов, что-то вроде публичной исповеди получилось. Странно было, что это даже читалось кем-то. Андрюха С.под впечатлением в гости примчался… "поговорить"... А на издательства не выходила пока. Вроде и хотелось бы попробовать расширить круг "посвященных", но того, о чем ты пишешь, боюсь, - что вынудят писать на потребу. Сейчас самотеком выходит, а привяжись к деньгам, вымучиваться начнет, искренность уйдет, захочется начать нравиться, а такой "литературы" пруд пруди. Так что пока всё в стол. Вот когда сама себе выговорюсь, когда дела семейные доминантой станут, закрою плотно дверь за своей "прозой", и делайте с ней что хотите, только имени моего не трепите... Тоже уезжаю недели на две
23 июня.
Меня в моей прозе столько, сколько я могу похитить себя у семьи без ущерба её благополучию.
Будь я предоставлена себе в полное распоряжение, она была бы иной – ярче, глубже, продуманней и объемистее.
Не хватает уединенности, сосредоточенности на предмете, не хватает времени прорабатывать текст.
Сыро, вяло, сквозь жизнь и зубы – сцедить желчь, ухватить за хвост ускользающую благодать. Чтобы сосредоточиться, нужна размеренность и медленное погружение в себя. Суета, гам, выкрики, обыденные хлопоты выедают изнутри то место, которым могла бы творить. Меня не остается на это. Только вскользь, только наспех, только в наброске. С надеждой, что это когда-нибудь будет моей книгой…
* * *
…Литературное тщеславие – самоуслаждение собственным произведением…
И. Д`Израэли. «История гения».
«Есть авторы, само существование которых находится в прямой зависимости от сознания ими превосходства собственных дарований… Никакое людское мнение не в состоянии поколебать их мнения о самих себе. Сознавая собственное достоинство, они ставят свои стремления выше препятствий, и их цели не становятся менее возвышенными: possunt quia posse videntur – они побеждают, потому что не сомневаются в успехе (лат.)».
«Эти гениальные люди [бесстрашны] словно облачены в непробиваемую кольчугу. «Пусть безнадежность, но не малодушие!» - может быть их девизом, и если не всегда они приобретают завидную репутацию, то зато всегда домогаются славы, потому что та и другая редко сочетаются в одном и том же лице».
«Писатель более чувствителен к своим достоинствам… и к достоинствам своих творений и своему труду… и гораздо менее чувствителен к своим недостаткам, в чем масса читателей превосходит его проницательностью… Он свыкся с каждою частностью своей деятельности, тогда как читатель имеет лишь более или менее неопределенное понятие о целом… Прекрасное произведение при вторичном прочтении не теряет своей занимательности, но наоборот раскрывает перед нами новые достоинства… вступая в более короткое знакомство с автором, мы как будто находим новые грани его гениальности, упущенные нами из виду при первом знакомстве с ним…»
«Гениальное произведение соединяется в уме самого автора гораздо с большим запасом сведений… и насущная потребность в дополнении сказанного – а это в состоянии исполнить один лишь автор – не до конца и не всегда исчерпывалась этим его трудом…
…писатели, создавшие великие произведения, ещё более велики, чем эти произведения… Ум читателя действует лишь в смысле и пределах потребления, восприятия, тогда как ум автора даже после окончания произведения томится потребностью творить…
… при этом объяснении того, что называется тщеславием и эгоизмом гения, должно вспомнить, что чувство самодовольства, развиваемое в себе людьми, принимается ими на собственный страх. Великий писатель, который имеет высокое о себе мнение, не унижает этого величия, подливая масла в этот очаг. Другое бывает с его несчастными собратьями, в которых признаки литературного тщеславия могут перейти в проявления сумасшествия…»
« …Исправлять свои творения и исправлять самих себя да будет ежедневным делом для писателей, так, чтобы они умели не только превозносить свои достоинства, но и разбирать свои заблуждения».
* * *
Было бы справедливее процитировать ряд других мест, но сейчас читаю именно эти строки. На фоне произнесенного чуть раньше – хороший освежающий душ.
* * *
В почтовом ящике обнаруживаю письмо с криком о помощи: «Клео, отзовитесь!» Недоуменно пожав плечами, кто это вспомнил обо мне, возвращаюсь на странички сайта, которые покинула без малого год назад. Читаю сообщение автора зова. История об измене и расставании. Завязывается переписка. Новый сюжет, новые герои. Я убегаю от книги, но она догоняет меня. Моя героиня нужна людям, потому что легко справляется с самой безнадежной ситуацией и никогда не падает духом настолько, чтобы его нельзя было реанимировать. Опять на чашах весов собственное благополучие и покой в семье и осознание того, что то, что я пишу или не пишу, не есть моё личное дело. Мне дано утешать словом не только близких мне людей, но и совершенно посторонних и незнакомых мне. Если так, если моё слово лечит, я не вправе запираться и отказывать в помощи, не вправе перестать писать. Ведь в свою героиню я перевоплощаюсь, только если усиленно тружусь над своими записями и не только физически. Когда не страшусь дать ей власть надо мной, не боюсь стать ею. Позволить мысли нестись вскачь, пустить чувства вразнос, страдать всей грудью и не опасаться того, что в какой-то миг перехватит дыхание, и сердце из-за непомерной ноши разорвется и замрет навсегда…
* * *
Наверстываю. Уже 2 августа. Размеренность и покой, привнесенные отсутствием внешних событий, сделали незаметными течение дней моей маленькой жизни. Теперь в ней ничего не происходит. Можно не спеша по косточкам разбирать свое прошлое. Это – в жизненный опыт, это предать забвению как несущественное, над этим потрудиться в себе, чтобы изменить к нему отношение и отнести или к первому, или ко второму. О многом уже не хочется писать. Отчасти из-за лени, отчасти из-за сомнения, так ли праведно предавать огласке работу над сокровенными тайнами души. Читаю жития православных святых. Они не говорили о себе, хотя работа над собственными изъянами не прекращалась до последнего издыхания. Отсекали своё прошлое, принимали новое имя, отрекаясь от всего, что сопутствовало им в миру. И возвращения в воспоминания уже больше не было. Далее они исправляли в себе то, что перешло с ними в их новое бытие – свой внутренний мир, исследуя свои сегодняшние реакции, выправляя свою душу по Заповедям.
Я работаю с прошлым. Что-то мешает с ним расстаться, отречься от него. Может, я не все понимаю в себе сегодняшней без этой отсылки во вчерашний день? Да, наверное, отречению должно предшествовать покаяние. Исповедь. Говорить одной себе недостаточно. Найти духовника, кому без страха доверить сокровенное, не получается пока. Недоверчива, самолюбива. Ещё слишком дорожу тем, что нажито. Я о жизни своей. Она для меня пока ещё слишком значима. Понимаю, что моя душа завязла в этом прошлом и вытаскивать её оттуда надо очень бережно, чтобы не повредиться рассудком. Чтобы, расторгая этот брак души с его темницей – жизнью тела, своевременно получать нужное врачевство опытной души. Советом ли, направлением дальнейшего движения…
Под впечатлением прочитанного. Они так просто говорят об этом. Найдите себе духовника и всецело вверьте себя его руководству. Если б было так просто встретить того, кому могла бы довериться. Не доверяю. Не в той среде живу. Среди своих друзей и знакомых не встретила никого, перед кем при всей своей открытости была бы искренна до конца. К такой искренности привело побуждение писать записки. Разобраться в себе. Тайно, без свидетелей выговорить свою боль на страницы одной мною читаемых тетрадей. Не ожидала, что их будет так много, хотя пописывала дневники всю сознательную жизнь и могла бы предположить свою многословность. Было о чем писать. Развлекалась, наверстывая упущенное. Нужны ли были мне все происходившие со мной события? Двойственно. С одной стороны, наполняла опустошенные сосуды души положительными эмоциями, с другой, наполнение их тем содержимым, которое было мне доступно на ту пору, не приносило удовлетворения. Я «совсем немного» сбилась с пути. Как в том сне, что время от времени посещает меня. Забредаю в лес вечного сумрака. Испытываю боль и разочарование и, опустошенная, покидаю этот лес, каким-то наитием находя верную тропинку, которую, как мне кажется, всегда знала.
Можно корить и клясть себя за отступничество, затянувшееся на годы, а можно благодарить Бога, что попустил мне окунуться в грех, чтобы сегодняшнее стремление удалиться прочь от него было искренним и необратимым. Что есть хорошего в миру? Я даже не могу найти человека, которому осмелилась бы довериться полностью, и потому растворяю себя и свою потребность открыться в тысячах глаз, направленных на строчки моей книги. Страшно? Нет. Когда вас много, мне совсем не страшно. Вы совершенно не знаете меня, и потому для вас меня словно и нет. А моя книга – выдумка, плод воображения некоего автора. Так же, как и вы для меня не существуете. И мои откровения безадресно улетают прочь от меня, облегчая мне душу…
Раскачивается гамак между двумя яблонями моего сада, пребываю в безмятежной задумчивости в его сетях. Птицы обрадовались наступившей тишине – соседи, терзавшие и мой, и их слух воплями и всхлипами радио, умерщвлены, наконец, полуденной дремой, – и те бесстрашно красуются на ветвях над моей и моего кота головами. Думаю. Размышляю. Уже можно разрешить себе вспомнить своего героя, не страшась, что эти воспоминания всколыхнут мои к нему чувства. В нем была эта сила, заставлявшая мою душу трепетать, бояться, но слушать и повиноваться. Моё первое решительное движение в его сторону со своими первыми записками. Оправдаться. Показать себя такой, какая я на самом деле. Покрасоваться? Может, это и выглядело бы так, если бы была неискренна в том, что пишу. Но я выворачивала своё нутро наизнанку, не оставляя ничего недоговоренным. Суди по тому, что знаешь, а не по тому, что видишь. Он ещё не был настолько совершенен, чтобы комфортно чувствовать себя в той роли, которую я ждала, что он согласится играть, и не мог справиться с той ношей, которую я на него взвалила. Раскрывалась, подманивала своим внутренним миром, но любое приближение встречала в штыки. Он не понял своей роли в моей жизни. Впрочем, как и я сама мало отдавала отчет себе в том, что же мне от него нужно. Чувствовала его силу, трепетала, а осознать, что делаю его своим исповедником в более высоких сферах, нежели просто разговор по душам двух неравнодушных друг к другу людей, не могла. Мечтательно задираю голову, вглядываюсь в небо сквозь ветви яблони. Если бы В. стал священником… Он преуспел бы… «Не сотвори себе кумира»… такая тонкая грань между абсолютным доверием духовному лицу и влюбленностью в человека, духовный сан представляющим. Я бы могла стать прихожанкой его прихода. Ходила бы на исповеди и исполняла бы все, что он мне предпишет. Ведь уже три года я живу по его тонкому наведению. Бешусь, взрываюсь, негодую. Выписываю тоннами горячечный бред несогласия из своей головы. Но утихают страсти, проходит время, порой очень много времени, и понимаю, что он прав. И его слова тогда были суровы, безрадостны, но справедливы. Он дает мне мерою, которая мне, по немощи моей, под силу не сразу. Но по прошествии времени, обретая нужный опыт, принимаю его слова, смиряюсь и легко покоряю себя его правде. Он не ведает о данной ему силе. Наверное, не ведает. Жаль. Он мог бы стать очень хорошим священником. Или монахом. В нем есть то, чего нет в других. Совершенно естественная праведность. К сожалению, подпорченная распутной жизнью, оправдываемой им поиском «достойной спутницы жизни». Лучше бы смирился и прекратил эти бесплодные блуждания по женским телам. Не найдет. Так - не найдет. Возможно, во мне до сих пор говорит досада. Казалось, совершенно успокоилась и приняла расторжение всех связывавших нас уз как данность. Оказывается, ещё живо. Не разлюбила. Перешло в какую-то другую плоскость бытия., но не ушло из меня. Мечтаю о встрече с ним в Вечности. Бесплодно, грешно так мечтаю. Увлекаемая мечтами о когда-нибудь написанной книге, – она ведь писалась последние три года для него одного – уношусь в фантазии. Наконец, книга у него. Уже полностью или какая-то её значимая часть, и он, решивший, что совершенно покинут мною, ведь он сделал все, чтобы я не досаждала ему более своими признаниями, нет-нет с грустью вздохнет о потерянном. Он добивался этого тогда, восемь или девять месяцев назад, столько прошло с нашей последней встречи, а какие мысли сегодня в его голове? Лишенный всякого внимания с моей стороны, всех тех веселых сюрпризов, маленьких неожиданностей, утешительных и ласковых слов - он был уверен, что меня невозможно оттолкнуть никаким своим капризом, казалось, прилепилась навсегда и вдруг вспорхнула и улетела… он не жалеет об этом? Я никогда об этом не узнаю… Мне нельзя рисковать и искать встречи с ним. Отпустить. И даже так, мечтательно раскачиваясь в гамаке, легкомысленно отдавать себя на растерзание собственным фантазиям, тоже слишком опасно для меня. Это сны. А наяву… наяву я должна забыть о нем, пока живу этой жизнью, а он той, которая мне… ну, никак не подходит… Как бы я его любила, наверное, случись нам жить вместе. Это привязало бы мою душу к земному и навсегда отворотило от небесного. Я бы умерла для вечности ради сиюминутного земного счастья. Сегодня уже такой выбор меня страшит. Нет. Встречаться мне с ним никак нельзя. И любить любовью земной женщины тоже. Зря я позволила фантазии блуждать по минному полю уснувших чувств. Дорого заплатила за свою любовь. Если бы знать тогда, что эта любовь заберет у меня моего сына… Небо растаяло в набухших слезами глазах. Ничего не вижу. Сердце сжалось болезненным комом в груди. Какая долгая жизнь. Как долго ещё избывать тоску по ушедшему ожиданием своей очереди уйти в лучший мир. Я так мало делаю для того, чтобы тот мир стал для меня лучше этого. Опять эта тоска. Не пускать её в себя. Не дать застать себя смерти врасплох с неправедным набором чувств, которые уволокут меня в такие низы преисподней, что и молитвами близких не спасусь… возмечтала… тоже… нашла исповедника и духовника… почему бы и нет… интересно, как он там… женился? Масянь наверняка поделился бы этой новостью. Но я ни слова о его друге не проронила, когда мы последний раз виделись. О чем угодно – о собаках, о девушках, о семинарах. О вере, любви. За пятьдесят минут общения узнала о его сегодняшнем мироощущении почти всё, подивилась все той же наивности и незрелости суждений, утешила, как могла, в малом и воодушевила, насколько им приемлемо принять, тем, чем переполнена сама. Ждала, если что-то случилось существенное с его другом, проговорится сам. Не проговорился. Не спросила напрямую. Ничего не хочу знать… Хочу… Но понимаю, лучше ничего пока не знать. Пусть его жизнь отойдет от моей как можно на более безопасное для меня расстояние. Чтобы избежать искушения вернуться…
А искушение пришло, откуда не ждала. Масянем лишь избыла огромное беспокойство, возникшее в душе в ответ на случайное столкновение в супермаркете с третьим героем этого уже почти закончившегося спектакля…
Олег.
Он опешил, увидев меня почти перед самым своим носом. Я была с мужем, впереди моего старого знакомого рыжеволосая красавица заметала лисьим ходом собственный след. Счастливое выражение её лица не оставляло сомнений в том, что она пребывает в совершенной уверенности в своем любовном триумфе и доверяет своему спутнику. В моем сознании имя «Олег» ещё не прозвучало, когда тело уже отреагировало легкой дрожью. «Какая приятная встреча, я наконец познакомлю его с моим мужем», - мелькнуло наивное и вдруг до меня доходит, кто именно идет мне навстречу. Едва зародившаяся в уголках губ улыбка застывает маской на моём лице. Кажется, муж что-то почувствовал. Он обращается ко мне с каким-то вопросом, и смена эмоций с радости на негодование за плотной ширмой непроницаемого лица не остается незамеченной им. Понимаю это по недоуменному взгляду, который он бросает на меня и тут же переводит по направлению моего взгляда. Но этого мгновения его недоумения мне хватает, чтобы рассредоточить взгляд и рассеять свою улыбку, теперь это просто безадресный посыл прорвавшегося наружу прекрасного настроения всем посетителям супермаркета. В это время с моим визави происходят ещё более странные вещи. Он скользит взглядом по моему силуэту, и в тот миг, когда моё лицо уже застыло в приветственном параличе, натыкается на мой взгляд. Его глаза расширяются, он чуть не подпрыгивает на месте, хватает свою оторопевшую от неожиданного пинка и рывка одновременно спутницу поперек грациозного торса и уволакивает её в глухое закулисье междурядья. «Мы ещё помидоры забыли», - кажется слышу я из-за рядов со свежими куриными яйцами, но головы не поворачиваю – в это мгновение мой муж внимательно изучает траекторию моего взгляда. Похоже, именно необычное поведение мужчины на нашем с ним пути привлекло его внимание. Но успокоенный рассеянностью обращенной уже к нему моей улыбки тут же выходит из плена мгновения, так потрясшего нас с моим тайным знакомцем. Уединюсь и пошлю ему смайлик, подумала я, пусть не думает, что ему удалось проскочить мимо меня незамеченным, ведь именно на это, по-видимому, было рассчитано такое позорное бегство. Почему-то была уверена, что он просто не захотел, чтобы я увидела его с дамой. Возможно, ещё на что-то надеется. Эта мысль тут же сменяется своей противоположностью. Он понял, что рассекречен, но испугался, что выдам себя и ретировался, пока я не устроила дружеской истерики посреди торгового зала. Плохо же ты меня знаешь, дружочек, я бы и бровью не повела. Как раз только собиралась прошить тебя своим взглядом насквозь, как будто тебя вообще нет на моем пути. Мог бы свернуть один за помидорами, ничего бы с твоей рыжей пассией не случилось. Роскошная дама, ничего не скажешь. Наверное, лет тридцать-тридцать два. Интересно, это опять знакомство по Интернету или что-то более оригинальное? Постоянная или на пару вечеров? Он что, живет с ней в своей квартире с женой и дочкой через стенку? Или поселился в квартире возлюбленной? Так явственно путешествует с ней по людным местам. Меня прятал по углам и боялся показаться на глаза знакомым. Вдруг де кто что скажет или подумает. Прятался, стыдился чего-то, я чувствовала себя девочкой по вызову, связь с которой его порочит. Но у нас с ним тогда ничего ещё не было. И не предвещало. Так мне казалось. Что попалась, было неожиданностью для меня. Печальной и несмываемой. Не теребить. Не сравнивать. Этой дамы не стыдится? Молодая. Это как медаль – носить с гордостью. А что я? Отыграться на друге? Не его извращенным умом понять высоту и глубину моих чувств к его другу. Нет, решительно не хочу возвращаться к тому времени. Но неожиданная встреча растормошила почти похороненные воспоминания. Не избыла, не избавилась. Несколько раз хватаюсь за телефон. Придумываю сообщения одно заковыристее другого. Пишу. Перечитываю. Стираю. Всё не то. Любая из этих смсок – возвращение в прошлое. Там я не понята, не оценена, поругана и обесчещена. Мне столько времени и сил стоило выйти из столь ранящей мою душу действительности. Отсекла, отбросила. Неужели не хватит сил удержаться от соблазна? Ему, может, и хотелось бы, чтобы я отреагировала и прислала бы какой-нибудь вензелечек-напоминание о себе. Ведь, скорее всего, мой номер вытерт из памяти его телефона. Может, он и ждет моего звонка. Это было бы так свойственно моей несдержанности и импульсивности… Удивлю-ка саму себя. Подыграю ему. Не отреагирую. Будто бы и впрямь он успел скрыться до того, как заметила его. Пусть спустя какое-то время начнет сожалеть о своем бегстве. Это сработало на уровне условных рефлексов, неосознанно, потому выглядело так смешно. Да и не очень-то на влюбленного был похож. Повесила вопросов больше, чем нашла ответов для себя. Странная встреча. Зачем она была нужна? Чтобы показать мне, как я слаба в своих установках не видеть, не знать, не любить то, что неправедно? Отсекаю от себя героя, уверенная, что устою при случайной встрече, тут же встречаю даже не второстепенного героя, а так, персонажа одного неприятного эпизода, и вот уже готова отступиться от своих принципов и восстанавливать дружеские отношения? Какая духовная незрелость. Я легко ввергаюсь обратно в грех. Нет той силы, которая бы меня держала. Странно так судить о себе. Удержалась же. Временем развеяла впечатления. Посмеялась над комизмом ситуации и решила не вступать ни в какие соблазны. Маленькая, но все же победа на новом пути. А чтобы не так свербело в носу, прочихалась встречей с Масянем. Мало чем напиталась в этой встрече. Всё-таки они, эти мои столичные мальчики, видят во мне озабоченную тетку. Доказывать обратное, поняла, бесполезно. Они свой изъян перенесли на меня и прочно пришпилили его к моему лбу. Отступиться и, плюнув, покинуть их всех навсегда. Но Масянь нет-нет да звонит. Думала, обрадуется встрече. Радость была, но не столь существенна, чтобы стоило ради этого прерывать свое затворничество и возвращаться в покинутый мир. Просто сняла напряжение, возникшее в мыслях после столкновения с Олегом. Смешно, гадко, досадно, обидно. Несовершенно. Эту страницу мне не переписать и другой уже себя в этой повести не вывести. Простить себе и отпустить их всех. У меня с ними ничего общего, кроме неба над головой. И то над нами разные звезды. Если вообще на небосклоне Олега остались хоть какие-то звезды. Мне он все звезды погасил. Или, как тот гоголевский черт, похитил… Чертовщины через него пришло много и надолго…
Очень хочется спать. Избаловала себя дачным режимом ранних засыпаний и поздних вставаний…
Вялая, обленившаяся и беспечная падаю на кровать и почти мгновенно засыпаю, лишь шевельнув слегка губы молитвой. Нечто шумно, грузно и нагло плюхается на мою подушку, сминая её до плоского блина. Резким рывком вырываю себя из полудремы. «Как вы мне все надоели!» - криком пробуждаю себя, понимая, что по-хорошему меня в покое не оставят. Ох уж эта моя беспечность. Предчувствовала, что нападение будет, но усталостью смела опасения. Так хотелось спать. Теперь же широко раздираю глаза, пялюсь в темные стены комнаты и громко, как мне кажется, во весь голос кричу заученные слова. Мало-мало! Чувствую, недостаточно этого. Не те слова! Как же не те. Они приходят, уверенные, что во мне нет веры. А я верю! Верю! Я верую!.. Тишина. Вслушиваюсь. Куда они попрятались? В их присутствии не сомневаюсь. Это не спазмы сосудов в голове – никакого головокружения или посвистывания в ушах. Ясная светлая легкая голова. Я проснулась до того, как шум окончательно затих, и сомнения в том, что он вне, а не внутри меня у меня не было. Молиться. Надо бы посвятить эту квартиру. Они слишком хорошо себя здесь чувствуют. Нагло завладели территорией, где некому и некогда следить за чистотой. Утомляю себя бдением и мгновенно погружаю в сон. Сбежала. Проснусь только утром…
3 августа.
День рождения племяшки Машки. Надо бы выбраться поздравить. Вчера нагрянули к ним с приехавшей из Певека сестрой и Люсей – её дочкой. Познакомиться, «породичатися», как говорит моя не очень близкая родня. Много нас, очень много…
Не хочется выходить, разве что, ближе к вечеру, когда не совестно будет предстать пред закатом с хорошей кипой исписанных листков. Я столько недель бездельничала и копила события, чтобы решительно подзабыть сопутствовавшие им чувства в себе…
Миннезингер.
Машины нет. За руль мужниного автомобиля не сажусь. Не влечет, не манит. Какая-то совсем не моя машина. Чуждая, инородная. Нет-нет грустненько вздохну в адрес потерянной роскоши. Жаль. Очень ограничились мои возможности. Можно было и пересидеть свою истерику, не бросаться на амбразуры. Но удалось бы мне выбить из мужа всю эту любовную дурь к его подружке не будь этой аварии? Не знаю. Мне кажется, тогда он был на грани расторжения со мной всякого душевного и духовного родства. Она пела дифирамбы нашей семье, а он, сидящий напротив, растворялся в патоке собственного вожделения к ней, забыв обо мне и совершенно не отслеживая собственные речи, в которых добрым словам в мой адрес места уже не оставалось.
Теперь я пешеход. Вернее, домосед. И лишь изредка выбираюсь из дома, чтобы разогнать застоявшуюся кровь в членах. Но даже в таких прогулках для здоровья необходимости немного. Хватает пробежек по комнатам, небольшой гимнастики. Ножками зацепиться за упор, чтобы качнуть пресс. Чувствую себя вполне сносно, несмотря на своё затворничество. Но изредка из дома все же выбираюсь. Когда уже никак нельзя этого избежать.
Маршрутка. Занимаю свободное место у окна. Проезжаю по мостику через широкую трассу, когда взгляд спотыкается о знакомый силуэт. Размашистой походкой, слегка покачиваясь. Миннезингер. Не виделись почти год. Так, редкие перекрестья у Наташки, но и её я последний раз навестила за день до своей аварии, а позже, как и всех остальных своих друзей, переместила в список нежелательных общений…
Нежелательных. Наверное, это дико звучит в отношении друзей. Оправдываю себя тем, что общение с теми, кто кормился долгое время моими баснями и рассказками про мои подвиги, стало очень обременительным для меня. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы вытащить себя из трясины собственных чувств, распутать клубки взаимоотношений, разобрав их на отдельные ниточки. Проделанную работу откладываю в сторону и стараюсь выйти из болезненных переживаний, предавая забвению происшедшее. Стараюсь жить настоящим. Возвращаясь же в квартиры своих друзей, невольно попадаю в старые сети. Они расспрашивают меня. Вынуждена вновь погружать себя в воспоминания. И хотя играю ими, облекая в одежды иронии и стеба, - это все для зрителя, а для себя – опять надрезаю едва успевшие затянуться раны. Воспоминания болезненны. Мне не смешно вспоминать о прошлом, а очень больно. И больно всякий раз, как возвращаюсь к нему. Поэтому не хочу. Уже вышла из этого. Общего настоящего у меня с этими людьми уже нет. Они не видят тех изменений, что происходят во мне, вынуждая меня отыгрывать ненавистные мне роли. В настоящем у меня вера, но об этом не со всеми можно так откровенно, как с верующими. А их в моём окружении пальцев одной руки пересчитать хватит…
Вернулась к началу тетради посмотреть, под каким названием идут мои сегодняшние записи. «Испания…» Надо было где-то прервать повествование и перейти на следующую тетрадь. Полистала. Поняла, что слишком переплела сюжетные нити. Решила исправить положение добавлением к тексту заглавия нескольких новых слов. «Харьковское затворничество…» Так-то лучше. Теперь можно бесстрашно увеличивать объем этой тетрадки, не мороча себе голову разделением её на подглавки. Как в жизни – все непрерывным текстом…
Миннезингер не подозревает, что я смотрю на него из окна маршрутки. А ведь ему было бы приятно получить весточку об этом… Наверное… Если бы не он, а я сейчас шла по мостику, и не его, а меня мой любимый увидел из окна мчащегося мимо автомобиля. И я, не подозревающая об этом, вдруг получила бы от него маленькое послание… Разве убудет меня, если я принесу человеку, некогда любившему меня, скромный дар своего участия. Не колеблясь, набираю текст сообщения и посылаю ему. Всего несколько слов: увидела тебя, все такой же. Гордый, прямой и звонкий. Да, что-то в этом духе. Хотелось погладить, взъерошить слегка растрепанные кудри. Не напишу никогда, что на самом деле испытала. Тревогу, легкое возбуждение, жалость. Всё та же серенькая рубашечка, что и три года назад, ещё более высохшее лицо и поредевшие седые волосы. «Что нам, бравым матросам сделается. Годы идут, море качает, а мы по-прежнему бесстрашно вглядываемся вдаль», - отвечает он чуть погодя, когда я уже решаю, что моё послание останется безответным - он так и не может простить мне предательства…
- Я все время помню твои слова. «Я предательница».
- Я говорила о другом. Я не предаю, но изображать чувства, которых не испытываю, не буду. Мне хотелось оградить тебя от разочарования. Ты бы добивался моей любви, а я бы мучилась тем, что не могу тебя полюбить.
- Да, тогда ты дала мне свою книгу.
- Да, я дала тебе её, чтобы ты не влюблялся в меня, чуть ли не сразу как нас познакомили. Я хотела оттолкнуть тебя.
- Я читал о твоих похождениях, изменах. О том, как замуж поехала в Москву выходить…
- Это было давно….
- Как у тебя по мужу в каждом городе и не по одному. О твоей любви к какому-то там неведомому герою…
- Многое изменилось с тех пор…
- Всё равно. Я читал, но во мне ничего не менялось.
- Скажи, почему ты меня любишь? Ты ведь любишь меня?
- Люблю… Не знаю.
- Скажи, если бы я не увидела тебя тогда из окна и не написала бы тебе об этом, ты бы не позвонил бы сейчас, ведь правда?
- Правда…
«Привет. Ты где?» Пришло мне почти через два месяца. Растворялась в природе. Умиротворяла себя мерным раскачиванием своего тела в гамаке между яблонями. Приедет или не приедет? – свербело и мучило. Мне не нужна эта встреча. Но пригласила. Некуда было деваться. Перебросились телефонными сообщениями. Неожиданное вторжение в моё затворничество на даче. Они едут в направлении города, в котором прячусь от людей и близких. Через космос, разделяющий нас, чувствую его желание увидеть свою бывшую мучительницу. Это искушение, это варварский набег на мои нивы, где только-только появились первые всходы будущего урожая. Вытопчет, выкосит, пропашет копытами своего бешеного скакуна. Не хочу. Не желаю возвращения к той, с какой разделываюсь в себе уже какой месяц со дня крушения моих надежд на жизнь с Минотавром. Но я сама призвала его, сама накликала на себя минутной слабостью. Теперь перетерпеть эту встречу. Не обнадежить, не приблизить и не оттолкнуть с той жестокостью, как тогда зимой на кладбище. Но обезопасить себя от последующих встреч. Удастся ли мне обойти все эти заросли чертополоха и не загнать ядовитые колючки в тело и сердце…
Мы замиряемся за столом, прилюдно одаривая друг друга поцелуем. «Прощена». Но как ты смел подумать про меня такое?!! Моему праведному возмущению нет меры. «Но ты звонила моему другу после, хотела с ним встретиться…»
- Я?! Какая чушь! Я огорчилась, раздосадована была страшно. Злилась и негодовала. Но это было очень недолго. Остыла. Послала всю вашу компанию куда дальше и вычеркнула всё и всех из своей жизни напрочь. Немного жаль было потерянных возможностей прославиться в кругу твоих знакомых своими творениями, я так впечатлила вашу общую подружку Галину, но потеря была ничтожной в сравнении с обретенной свободой от каких бы то ни было обязательств перед тобой. А прославиться? Я и так себя обессмертила перед небесами раскаянием.
- А зачем тогда было звонить моим друзьям?
- Да какого они придумывают про меня небылицы? Вот напасть козлиная! Да мне твои друзья на фиг не нужны. Подумаешь, потеря. Это кто моё имя порочит? Главный твой утешитель? Брешет зараза! Бессовестно брешет. Я ведь ещё тогда тебя предупреждала.
- Помню. «Не хотел ли он того же, что досталось дедушке…» Я подумывал об этом. Впрочем, это не важно. Было, не было. Сегодня мне уже не важно, кто из вас говорит неправду.
- Я говорю правду! Веришь, не веришь, а я не вру, потому что не вру… никогда.
Вот блин! Ещё не раз за вечер благодарственно вознесу хвалу его другу за поругательство моего честного имени. Да, развратничала, совращала и искушала, вела себя более чем неправедно, но не домогалась тех, в ком не испытывала нужды. Зачем сочинять про меня небылицы.
Бродим по берегу. Спускаемся к водопаду в ложбинке оврага. Выходим на дорогу. Предлагаю войти в лес, но Миннезингер категорически отказывается, и мы идем с его приятелем. Всего несколько шагов по тропинке, и мы опять возле дачных огородов. «Видишь, лес совсем не страшный. Успокоишь своего друга. Ни леших, ни русалок на деревьях». Блуждания по огромным пространствам моих владений бесславно завершаются распитием водки в кельдыме. Быстро пьянею. Ела мало. Много говорила. Веселила гостей, изображая из себя радушную хозяйку. Музыка. Сбрасываю шлепанцы, лечу в танцзал под открытым небом – столько раз с осуждением поглядывала в сторону этого полигона разврата на пьяных барышень, извивающихся в ритмах дешевых аккордов. Сейчас такая же глупая, пьяная и беспутная.
- Если ты и дальше будешь танцевать сама с собой, а не со мной, я повернусь и уйду, - в сердцах проговаривает несчастный Миннезингер, безуспешно пытающийся ухватить мой выскальзывающий из его рук хвост.
Музыка опьяняет. Как он не поймет, мне нет до него дела. Совершенно нет. Я отрабатываю свою оплошность, искупаю минутную слабость тогда, на мосту. Доброта, пустившая свои корни среди нечистот, превративших её в бурьян. Избыть. Отвратиться. Танцую. Не с тобой. Не люблю. Не могу. Ты хочешь моего тела. Увы, но ты по-прежнему хочешь владеть мной. Может, я просто вымещаю на тебе свою неудачу с В.? Несчастный. Ты жертва моего любовного краха, моего разочарования, моего отчаянного неверия в любовь земную. Я никогда больше не смогу полюбить смертного человека. Моя любовь теперь принадлежит только ангелам…
- А я верю, что ещё встречу свою судьбу, - неожиданно предает меня мой несчастный влюбленный.
- Ты думаешь? Может, это самоуверенно прозвучит, но для этого тебе надо окончательно расправиться со мной, а у тебя, похоже, это не очень получается. Или я ошибаюсь? Ты же любишь меня? Скажи, любишь?
- Люблю. Но мне это не мешает уже. Я понял, что могу смириться и жить так. На расстоянии от тебя. И продолжать думать и мечтать.
- Ты всегда был поэтом. Непишущим поэтом. Почему ты не пишешь?
- Не пишется.
- Чувства опустошают тебя…
- Не знаю, может быть…
Закат сменяется густым сумраком. Наползает ночь, сминая яркой звездностью небесного одеяла всё дневное разноцветье. Нет полутонов. Только свет и тьма. Белое и черное. Добро и зло. Ночью всё упрощается.
Мы одни. Друзья разбрелись по постелям. Мы расставляем точки в нашей грустной повести. Ночью всё просто расставить по своим местам. Я или уйду с ним, или выстою. Слишком пьяна, чтобы рассчитывать на разумное решение своей судьбы рассудком. Надежда лишь на твердое намерение не допускать плоти коверкать мою жизнь дальше, сбивать душу с пути восхождения. Почти не слежу за разговором. Хотя многословна и откровенна. Гладит по голове. Легко прикасается губами к затылку. Он так нежен и ласков. «Я только хотел тебе тогда сделать приятно», - напоминает он мне некий постыдный эпизод моей биографии, который тщусь не вспоминать никогда. «Я благодарна тебе», - склоняюсь над его рукой и целую тощую выпирающую косточку его кисти. Испуганно отдергивает руку. «Что ты делаешь? Не надо!» Благодарю за любовь, которую выдумываю сегодня под этими звездами. Плету обман и заставляю тебя верить в него. Ты давно уже не любишь, а может, и никогда не любил. Я просто вызываю возмущение в твоей крови. Возбуждаю твоё воображение. Провоцирую рецепторы твоего тела на выделение химических элементов, заставляющих заходиться твое сердце. Но ничего не делаю для того, чтобы ты узнал, что такое настоящая любовь. Это делаешь ты для себя сам, без меня.
- Там может ничего и не быть, - возражает Миннезингер на неожиданный прорыв моего откровения о вере, в которой живу сегодня.
- А я знаю, что Там есть всё.
- Надо жить здесь. В реальности того, что вокруг тебя.
- У меня теперь другая реальность. Я верю. Знаю. Чувствую её…
«Давай пойдем ляжем вместе. Полежим, погреем друг друга теплом наших тел», - увлекает он меня за собой. «Спокойной ночи», - целую его у порога флигелька для гостей и исчезаю в проеме двери своей норки. Я буду спать одна. Тело напиталось его теплом, желанием и запахом. Дыхание въелось в мои спутанные волосы, плечи, колени. Неловко вытряхивая себя из гамака, где мы говорливо обманывали переплетшиеся желания, оттягивая развязку, падаю на землю, превращая торжественность соблазнения в стеб и игру коверного. «Спокойной ночи», - слышу досадливое расстроенное вслед.
Ночью похотливые аисты бегают по крыше особнячка, во дворике которого мы с друзьями предаемся пьяной неге. «Смотрите, смотрите, неужели они это сделают, - кричит кто-то из нас, - какие бесстыжие птицы, совсем не стыдятся ни нас, ни своего птенца». Птенец пытается предотвратить соитие своих папы и мамы, нагло вклиниваясь между ними, пища и возмущаясь. Теряя клюв, выдергивает у матери из-под перьев грудь и присасывается к ней намертво. Аистиха, замирает в блаженстве и отталкивает от себя самца. Тот, пошатнувшись и чуть не свалившись с крыши, возмущенно стрекочет клювом и продолжает тыкать длинным членом, похожим на сучок, в задницу подружки. Вот похабство! – возмущаюсь мысленно я, но оторваться от зрелища любовной оргии огромных птиц не в силах. Туман размывает их силуэты. Просыпаюсь с кружащейся головой. Надо бы вставать, ребята хотели выбраться пораньше в дорогу. Интересно, проснулись?
- А мы уже тут целый час бродим! Кто-то говорил, что в пять часов просыпается на огород идти.
- Просыпается, но встает, когда солнце пригреет. Надо было стукнуть в окошко, я бы вышла раньше.
- Не хотели будить. Тут такую чудную радугу с утра наблюдали. Солнце только-только показалось, и тут над головой черная туча, как блин. И - дождик. Мелкий-мелкий, словно роса. И во все небо на западе радуга. Яркая, огромная. Красотища – словами не предать. Вроде как Божье Благословение получили.
- Славненько.
Порадовалась. Устояла вчера. Не расплылась в неправедной благодарности. Нельзя благодарить за любовь к телу. А по-другому любить меня не могут. Вот и не провоцируй, подумала строго, не распускайся, слабости свои не показывай, жалость и желание утешить не вызывай к себе. Пусть к тебе идут за утешением, а ты забудь, что женщина. В идеале – сосуд для Святого Духа. И то, если будет на то Его Воля. Жди. Трудись над собой. Изживай из себя всё плотское и слабое. То, к чему слабый и малодушный, ослепленный неверием и похотью, стремится.
- Вот и славненько. Радуга - послание Божие людям.
- Девушка, вы вчера нас в брюках встретили, сказали, что комары вечерние грызут. Сегодня с утра опять в брюках. Сегодня-то что вам мешает красу свою показать? А-а-а, понимаю!.. – один из приятелей моего поэта панибратски скользит масляным взором по упакованным по самые уши в одежду красотам хозяйки.
- Я в одежду по другой причине прячусь, - скромничаю в ответ.
- Понимаю, - догадливо кивает и проталкивает вовнутрь утреннюю рюмку самогонки он, - бич всех женщин – целлюлит! – торжественно произносит по слогам.
- О чем ты говоришь?! – предупреждая возмущенный взлет моих бровей, прерывает его Миннезингер. – Она же тонкая, как щепочка.
- Не совсем щепочка, ниже талии хватает с избытком, - подправила я, - но причина не в этом. Искушать своим телом не хочу. Три холостякующих мужчины в доме, а тут я начну свои телеса напоказ выставлять.
- А что такого? Посмотрели бы на ножки хозяйки.
- Ирина - глубоко верующий человек, - как-то очень серьезно произносит Миннезингер. Благодарно взглядываю в его сторону. Спасибо, друг!
Прощаемся. Провожаю, распахивая ворота и одаривая гостей поцелуем.
- Спасибо, было очень радушно и мило.
Мальчику водителю просто крепко жму руку. «Спасибо Вам. Очень приятно было познакомиться», - смешавшись, произносит он и ныряет в автомобиль.
- Не скучай здесь без нас!
- Постараюсь забыть тотчас, как силуэт вашего автомобиля растворится вдали, - обрываю самоуверенный тон своего воздыхателя.
- Так ты решила? – смотрит в упор.
- Конечно. Вторглись в моё уединение. Разбередили чувства. Растормошили воображение. Мне теперь опять все собирать из кусочков и осколков. Конечно, постараюсь выбросить из памяти как можно быстрее и безжалостнее.
- Ну, как знаешь, - самодовольно протягивает Миннезингер, отреагировав, как видно, лишь на моё «разбередили». Он сыт по горло моим равнодушием и ждет хоть каких-то чувств, не понимая, что из страны чувствования и переживания я себя уже выписала и, собрав чемодан с воспоминаниями, жду своего дилижанса, чтобы покинуть этот мир с его страстями и соблазнами навсегда…
Еще пару дней пытаюсь выпотрошить стыд и отделаться от гадостного чувства отвращения к себе. Раскисла, разнюнилась, расползлась по чужой ласке, ещё чуть-чуть и приговорил бы на большее. Чтоб не самообольщалась на свой счет. Читать и желать святости это одно, противостоять живым людям, общение с которыми так льстит самолюбию и так тешит тщеславие – совсем другое. Я из мира. Отравлена им и уязвлена в самое сердце. Чтобы полюбить этим сердцем Бога, я должна избавиться от тяги к любви земных существ. Не искать славы у них, не желать их поклонения и почитания, не искать утешения в любви таких же бездомных и неприкаянных душ как сама. Вся моя любовь – на Небе. Но память о прикосновениях, о забытьи и неге страсти не отпускает мою душу, делает пленницей и заложницей чувственных наслаждений, о которых не удается забыть, потому что некогда они были испытаны мной и врезались шрамами в мою грешную плоть. Она жаждет их и тянет вниз мою душу, сковывая её своими желаниями простых телесных радостей.
Если бы Минотавр стал духовным лицом, я могла бы пойти к нему со своей исповедью. Он единственный, перед кем мне не удается лукавить, и кого слушает мой рассудок, подчиняя разуму плоть.
Сегодня устояла. А завтра?
В каком состоянии души застигнет меня это неведомое завтра?
* * *
Батюшка.
Из всех летних планов удается осуществить лишь один – выехать из одного города и поселиться в другом - у себя на даче. Вояж по России ограничили однодневным визитом к батюшке. Огорошил сразу – жена ждет ребенка! Вот кто вместо меня рожает эту душу…
- Назовешь-то как, если девчонка родится?
- Девок не надо! Что с ними делать?
- Косы плести да сказки рассказывать. Дурачок, девчонка в семье нужна. Мужики что, встретили своих красавиц и разлетелись кто куда, о родителях раз в год вспоминая. А дочка она и в старости доходит.
- Не хочу дочку. Сын нужен. Наследник.
- Да у тебя уже этих наследничков, добра столько не нажил.
- Сын - это всё.
- А дочка – единственная женщина на свете, которая будет любить тебя бескорыстно просто за то, что ты есть. Так как назовешь-то?
- Иркой назову.
Понимаю, не обо мне речь. Вернее, не одна я у него в Ирках ходила, были и поярче, и побезрассуднее, я, так, – жена друга. Или – жена любимого друга. Или, ближе к телу, – любимая женщина, но жена любимого друга.
- Крестной возьмёшь? Или опять кого со стороны звать будешь? Сколько можно бегать от меня, я вон всех своих детей тебе доверила, отблагодарить хочу.
- Возьму.
- На том и порешим. А пацан если родится, придумали, как назвать?
- Нет, не знаю, не думали.
- Ну и не надо, девка будет.
Жены нет, уехала в Воронеж. Помнится, ещё на Пасху подивилась её округлившимся бокам. Она жаловалась, что прет во все стороны, видать, климакс побеждает, и терзала себя диетами и голоданиями. Успокаивала её, что и так хорошо, а себя ещё строже ограничивала в чревоугодии, не хотелось лишних складок на боках. Теперь вот почти моя ровесница в радостном ожидании прибавления в семействе, а я у обочины вопрошаю себя, где же то праведное мое желание родить дитё себе в утешение, чтобы унять поток невидимых слез, замерших в глазах с того самого дня, как лишилась главной опоры в этой жизни. Нет у меня решимости родить. Не верю в то, что хватит сил выходить и поставить на ноги. Я слабая мать. Слишком много во мне тонких мест, рвущихся при любом дуновении ветра. Не выхожу. Не потяну. Сдамся. Слишком устремлена к себе, в свое. Слишком погружена в свой внутренний мир. Как только остальные дети остались целы, не понимаю. Они же совершенно не защищены мною. Не ограждены от напастей моими страхами и заботой. Выносила, вынянчила, выкормила, посадила на голые ветви и жду, что сами преодолеют страх перед взрослой жизнью и научатся летать. Опять ушла в себя и лишь изредка поглядываю в окно на ветви – не улетели ли? Не борюсь, не подталкиваю в спину – летите! Жду. Жду, когда Воля Божья управит их жизнями вместо меня.
Нет. Своих детей я уже родила. Двое со мной, третий ангелом на небе – над нами всеми. Мне не нужно утешение. Рождение новой души одарило бы меня новыми заботами, но никак не приблизило бы мою душу к Богу. Просто отсрочило приход её к Нему на неопределенный срок, пока дитя не встанет на крыло.
Под музыку этих мыслей засиживаюсь с батюшкой в виноградных зарослях допоздна. Нетрезво. Чуть суетно. Встречаем и провожаем случайных и приглашенных гостей. Каждый со своим кусочком крохотной жизни. Трепетно и важно о себе. Каждого утешает участие и внимание. Каждому из нас наша жизнь кажется чем-то исключительным, и мы признательны тому, кто внимательно выслушивает нас.
- А ты не думал, кем станет твой младшенький? – спрашиваю его, когда опять остаемся одни. – Он ведь у тебя не такой как другие дети. Более вдумчивый, рассудительный не по годам. И в среде такой вырос, что многие вещи, что для другого в диковинку, естественно воспринимает. Для него это часть обыденности.
- Думал. Но не буду ни на чем настаивать. Пусть сам выбирает. Хотя, как отец, судьбы священнической пожелать ему не могу. Нелегок этот путь. Горек. Нищенский хлеб. Думаешь, легко на себя чужую ношу взваливать? Бремя чужих грехов в своей душе носить. Это ведь не вытряхнешь из себя в единочасье.
- А если сам решит, неужто воспрепятствуешь?
- Препятствовать не буду, но и настаивать, чтоб по моим стопам пошел, тоже. Пусть сам определяется.
- Мне почему-то кажется, что он такой путь выберет.
- Как Бог положит.
Показывает поделки. Кует из остатков металла шлемы древних римских воинов. Увлеченно рассказывает о тонкостях чеканки. Как и все, к чему прикасались когда его руки, доводит упорством до совершенства. Но слишком увлечен, слишком поглощен своей новой страстью. Все разговоры, в конце концов, сводятся к железкам. И лишь напоследок слышу утешительное и ободряющее, совсем неожиданно звучащее среди остального словесного сора.
- Ты такая красивая приехала. Светишься изнутри.
- Я, батюшка, наконец в гармонию вошла с собой, покой обрела.
- Ты Генку люби. Красоту эту береги. Тебе этот свет от Бога дан. Не вдаюсь в нюансы внешности твоей, не о ней речь, ты дар этот береги. Сохранишь, внутренней красотой своей любую женщину затмишь, и свет этот с годами только ярче разгораться будет. И своих береги. А Генку люби, - повторил он.
- Стараюсь, батюшка. И любить стараюсь тоже.
Раздразненная его словами, вглядываюсь в свое отражение в зеркале. Лицо тут же принимает неестественное выражение и прячет от меня то, что видят другие. Мне давно пора отрешиться от зависимости своих ощущений от внешности. Я старею и буду стареть дальше. Мне не удержать ход времени, рельсами морщинок прокладывающего себе пути по моему лицу. Делать ставку на внешность, чтобы привлекать к себе людей, в которых все ещё пока так нуждаюсь? Нуждаюсь в признании, похвалах, восторгах, любви. Этого вокруг меня с каждым годом будет все меньше и реже. Жить, питаясь нектаром льстивых слов в свой адрес? Это так болезненно исторгать из своих нужд. Но так необходимо исторгнуть своевременно, чтобы не быть в старости посмешищем. Тело – вместилище Духа, а не сосуд для средства Макропулос, дарящего вечную молодость. Да и зачем она, вечная, если не ведаешь, как утолить жажду молодого тела и только ближе к зрелости понимаешь, что тело утоляется только усталостью, а душа так и не насыщается, пока не начнешь насыщать её пищей духовной. И уже только тогда обретаешь действительную молодость и желаешь для себя бессмертия, когда находишь источник вечной жизни – в общении с Богом, в познании, в наполнении себя Истиной.
- Не прощаемся, - прыгаем в машину и машем погрустневшему другу.
- Вот так всегда, приедут, подразнят, разбередят душу, и уехали. Хоть бы раз приехали надолго, так чтоб надоесть.
- Да ты всегда так говоришь. Уже что-то новенькое придумал бы для прощания. А то ведь прислушиваться начнем, да ещё и останемся.
- И оставайтесь, - не поддерживает игривого тона он. – Вы приехали, я хоть улыбку на лицо повесил, а то что-то совсем тоска меня разъедать стала. От людей спрятался, никого видеть не хочется.
- То-то я по телефону почувствовал, что ты не больно-то рад, что мы к тебе едем, - подхватывает муж.
- Не рад. И вас видеть не хотел. Никого не хотел. А приехали – молодцы, что приехали. Как вас увидел, опять улыбаться стал. Смотри, как улыбаюсь, - довольно похлопывает себя по щекам.
Смеемся. Машем. Прощаемся.
Обязательно вернемся. Столько лет вместе…
* * *
Ну, кажется, наверстала. Значимого ничего больше не было. Да и описанное можно было бы спокойно опустить в бездонный ящик забвения и не вспоминать даже без такой утилизации через художественное преломление.
Ничего особенного со мной не происходит. Тихонечко выхожу из кризиса среднего возраста, когда раскачавшийся маятник переоценки ценностей начинает сбивать с ритма жизнь обычной женщины, ну, может, чуть чаще других задающей себе каверзные вопросы по ходу своей жизни.
Привлекаю в свою жизнь события, испытывающие меня, потому что хочу этих испытаний. Уймись я в этой пытливости, жизнь оставила бы меня в покое и дала бы размеренно доковылять до финиша. Но мы не ищем легких путей, говаривал какой-то литературный герой, и потому моя жизнь чуточку сложнее, чуть более насыщена, чуть более противоречива. Усложняю своё отношение к происходящему, и происходящее вслед за моими мудрствованиями начинает запутываться ещё больше. Меня увлекает эта игра, и я незаметно для себя становлюсь заложницей собственных сюжетов.
А в жизни, наверное, всё намного проще. Поэтому, наверное, мне немного непросто быть понятой другими. Меня пытаются мерить своими мерками, и мои броски из крайности в крайность им просто непонятны. Зачем, если всё можно решить простым путем. Где-то уйти чуть раньше, где-то отсечь чуть выше, где-то просто не входить в двери, где строгая надпись «опасно!» Избрав другой путь – входить, пробовать, биться, мучиться, не останавливаться на полпути - я должна пережить все опасности и все горести жителей этой планеты, чтобы каждый орган моей души ожил и откликался на малейшее колебание чьей-то боли. «Я полюбил страдание». Так называлось жизнеописание одного святого, прочитанное мною вдали от мирской суеты. Наверное, мне было начертано несколько иное проживание этой жизни. Более теоретическое, монашеское. Но по ходу действия сценарий был изменен, и мне пришлось отложить заготовленный загодя черновик и жить свою жизнь набело по совершенно чужим заготовкам. Отсюда такое несоответствие внутренних потребностей тому, что предлагается мне не моей жизнью. Но что делать. Почти смирилась. Ведь это мой единственный шанс на этой планете. И я должна отметиться на её небосклоне просиявшей кометой. Можно прочертить яркий свет, а можно угаснуть, так и не начав движения. Сегодня только накапливаю опыт для будущего и пытаюсь выкарабкаться из тисков земной жизни.
Будем жить, верить, надеяться, ждать.
Ждать, когда придет в сердце Любовь…
4 августа.
Только что закончила десятую тетрадь, которая здорово тормознула всю мою работу над остальными записками. Будет ещё одна такая долгоиграющая. Первая. Период исторжения из себя Мишеля. Уверенная, что эта первая будет и последней, я лепила строчку к строчке, чтоб не переводить бумагу. Разобрать убористо нанизанные в истеричном пыле одну на другую каракули – кропотливый и тягостный труд. Поэтому повеселюсь и отдохну на своих скороспелках. То, что писалось на одном дыхании, когда над Мишелем в моем сердцем уже была пропета «Вечная память»…
Сижу в Х. Сбежала, как и месяц назад, из своей деревни, где мне слишком хорошо, чтобы писалось. Поселилась в квартире. Заперлась на замок, опустила жалюзи, закрыла окна, предупредила близких друзей, что пишу и вряд ли кому буду рада. Запаслась чаем и ушла в мир иной. Часы пролетают настолько незаметно, что мне кажется, что я только и делаю, что то расстилаю, то застилаю кровать – старая армейская привычка моего родителя, которая мне очень по душе. Никаких напоминаний о ночи днем. Отмерила себе очень малый срок, чтобы подбить долги. Мои последние четыре – я так чувствую – книги висят несобранными под единый корешок больше года. Ушла из мирской жизни, чтобы как можно быстрее завершить начатое. Почти монашествую, ограничивая общение с людьми. Моя молитва сегодня – это мои тетради, которые я обязательно должна оживить и увековечить. Мне хочется побыстрее со всем этим расстаться, чтобы моей новой жизни уже ничто не препятствовало. Если с семьей, то с семьей, если в веру, то в веру. Неоконченные дела мешают окончательному устремлению по выбранной дороге. Даже выбор не могу осуществить, потому что книга очень меняет меня, пока пишу её. Возвращение в чувственные сферы, где жила тогда, довольно болезненно отражаются на мне сегодняшней. Пишу о своей любви и снова люблю, пишу о боли, причиняемой мне, и оно снова начинает кровоточить и болеть. Хочу как можно скорее очиститься от своего прошлого, чтобы начать новую жизнь. Уже без этих удерживаемых моим сознанием воспоминаний. Если буду знать, что они уже преданы утилизации, то есть облечены мною в прозу, легко избавлюсь от них. Зачем носить с собой то, что можно хранить на книжной полке…
Под утро будит какой-то шорох возле окна. Приподымаю голову над подушкой. Белокурая головка выглядывает из-под скамеечки…
- Ты что прячешься, выходи… Серёжка, ты?!... – в изумлении вглядываюсь в лицо. Без сомнения, это лицо моего сына, только повзрослевшее, да, это лицо тринадцатилетнего ребенка, ему скоро было бы тринадцать. – Что ты здесь делаешь, мальчик мой? Почему ты здесь?
Он молчит, плотно сжав чуть вздрагивающие губы, они чуть-чуть набухли, кажется, он пытается сдержать готовые прорваться рыдания. Я смотрю ему в глаза, они наполняются слезами, как тогда, перед самой операцией.
- Что случилось, Ангел мой? Подойди ко мне, дай я тебя обниму, прижму к себе, не представляешь, как я скучаю по тебе…
Он медлит. Смотрит на меня широко распахнутыми глазами полными слез, и все так же вздрагивают в подавляемых рыданиях губы.
- Да что же случилось-то, в конце концов?! – я приподымаюсь над постелью, протягиваю к нему свои руки. – Иди ко мне, солнышко… - он тихо приближается, но близко не подходит. – Дай мне свою ручку, - протягивает. Сжимаю в своей кисти его холодные пальчики. – Тебя изгнали из Рая? – неожиданно догадываюсь я. Он кивает и слеза скатывается по его щеке. – Не плачь. Иди ко мне. Давай помолимся, мальчик мой.
«Изгнали из Рая моего мальчика? – изумленно думаю я, и какое-то сомнение закрадывается в мою душу. – Этого не может быть. Его не могли изгнать за мои грехи, а своих у него не было. Я давно не заказывала Сорокоуст о его душе, последний раз записочку писал Гена, наверное, истек срок. Надо бы зайти в храм. Возобновить молитву о его душе».
- Давай, мой хороший, начнем вместе: «Отче наш, сущий на Небесах…», - спотыкаюсь я на первых же звуках молитвы. Какие-то не те слова просятся на язык, сбиваюсь. По лицу моего сына заструился пот. Крепко держу его руку, не давая вырваться. Он и не пытается, хотя весь напрягся. Начинаю молитву заново, она должна звучать по-старославянски, - «Отче наш, иже еси…», - существо в моих руках сначала побледнело, потом его кожа начала заливаться бледным багрянцем. Я добавляю силу в голос и, глядя в упор в его стекленеющие глаза, которые он отводит от меня и прячет взгляд в сторону, дочитываю молитву, твердо проговаривая каждое её слово, хотя что-то мешает моему языку, во рту словно камни, продираюсь сквозь все эти помехи, вновь повторяю слова, которые вылетели из меня искаженными. – «… И избави нас от лукавого!» - с силой договариваю предпоследние строки молитвы, я обязательно договорю её до конца, хотя эти слова обычно произносит священник. Но сейчас это существо должно услышать, кто Хозяин всего мира. Оно втягивает голову в плечи, голова уходит в верхнюю часть туловища по самую макушку. Существо превращается в какой-то крупный обрубок уже и не человеческого тела, а какого-то монстра и неожиданно исчезает, оставляя струящуюся дымку после себя. Что-то зареготало возле самого уха и захлюпало в ладоши. «Сволочи! - рассвирепела я. – Гадкие, мерзкие существа! Так глумиться надо мной. Использовать тело моего сына, чтобы смутить мою душу. Я чуть было не поверила, что это он пришел утешить меня. Гады! Гады!» Свист и улюлюканиье. Возле лица, по телу. Мерзкие, отвратительные твари. Ползком, прыжками, хлопающими перепонками крыльев. Кажется, вся нечисть, довольная удавшимся спектаклем, собралась здесь возле моей кровати, чтобы отпраздновать очередную премьеру своего грязного действа. «Ну уж нет, дорогие гости, по-хорошему вы от меня не уйдете, - ожесточенно срываюсь с постели и поднимаю руку, чтобы осенить себя крестным знамением. На моей руке тут же повисает гроздьями серо-бурая нечисть, неимоверная тяжесть, рука повисает плетью, но тут же вздымается усилием моей воли, - Фиг я вам сдамся. Не будет вам власти надо мной, - крещусь и громко, насколько хватает силы связок, читаю псалом, - «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…» - «поняли, гады, где моё жительство?» - почти ликуя в душе, чувствуя, как паразиты один за другим беспомощно отваливаются от моего тела и растворяются в воздухе, подумала я, продолжая читать псалом, внимательно следя за текстом, чтобы не сбиться и не оговориться, малейшая ошибка вызывает у них восторг и радость, сопровождаемый овациями. «Я не ваша, и сын мой не может быть с вами. Он у Бога. И мне дорога только туда, пусть даже не удостоюсь радости увидеть Их обоих из-за неправедной своей жизни, но уж лучше милостыню у ворот Небесного Царствия просить, чем у вас в царицах ходить».
Проснуться полностью не получается и не хочется. Вчера дописала все, что намечала, можно расслабиться и понежиться в постели чуть дольше. Чуть приоткрываю глаза, чтоб взглянуть на часы – половина седьмого. За паспортом надо будет поехать к двум. Я все успею. Впадаю в дрему. Уже ничего плохого присниться не может. Надо будет описать увиденное. Это мало похоже на сон. Помнится, поначалу, пока я ещё не сомневалась, что вижу сына, молила сознание не пробуждать меня до конца, не дать открыть глаза полностью, чтобы как можно дольше любимый образ был передо мной. Такое тонкое состояние. Когда силой осознанного желания удерживаешь себя в полудреме. Сознание уже в твоей власти, уже руководимо тобой, а тело ещё в обездвиженном сном состоянии. В таком состоянии легко войти в общение с тонким миром. Увидеть его образы. Я не стремлюсь к общению с тонким миром, понимая, что моё сегодняшнее состояние души не может вознести меня в те сферы, к тем высоким душам, с которыми я хотела бы общаться. Мои попадания в тонкий мир случайны и травматичны для моей психики. Но с другой стороны, не дают мне расслабиться и быть легкомысленной и беспечной, постоянно напоминая о том, что этот тонкий мир реален. И если есть вся эта чертовщина, в плену которой я всякий раз оказываюсь по неосторожности своей, значит, где-то над ними есть и другой мир, к которому должна стремиться моя душа. Я вижу улавливающие души сети, расставленные на каждом нашем шагу, и, попадая в них раз за разом, оттачиваю меч молитвы. Учусь быть бдительной и твердой. Очень хочется выстоять. Очень хочется добраться до Вершин. Мне так хочется хотя бы ещё один раз, нет, даже не увидеть, а поверить, что мой сын жив. Это может сделать для меня только Вера…
Парю над кроватью, предлагая и мужу такое развлечение.
- Ген, это так просто, - блаженно раскидываю руки и совершенно расслабляю тело, - смотри, расслабился полностью, ни о чем не думаешь, полная тишина в мыслях и в теле, смотри… мы взлетаем! – наши тела легко преодолевают притяжение земли, воспаряя над кроватями. Парим облаками над белоснежными постелями, какая-то легкая белая кисея прикрывает моё тело. «Может, я уже умерла?» - тонкой струйкой мелькает мысль, прибивающая моё тело свинцовой тяжестью обратно к кровати, - нельзя ни о чем думать во время такого парения. Можно молиться. Когда молишься, тело тоже может потерять связь с силами тяжести, - я читала об этом в какой-то книжечке. О святом старце.
Пропускаю все утро, встаю около девяти. Кофе. Вскипятить воду – помыть голову. Помолиться. Я давно не была в церкви. Очень давно. С тех пор как меня отпустила депрессия, я там не показывалась. Так легко отпасть и так трудно возвращаться. Лень. Всё откладываешь на потом. Много времени и сил забирает книга, если пишу. Не пишу – увлекаю себя домашними хлопотами и чтением. Кажется, начни ходить в храм, будет меньше времени на свои занятия. Вроде как, в храме только те, кому занять себя больше нечем. Такие вот крамольные мысли, а итогом – ночные пришельцы. Храм, может, и забирает много личного времени, но там можно взять то, что нигде в другом месте не сыщешь – Божью Благодать. Сколько б я ни пела дифирамбов Создателю в своей прозе, они вряд ли будут услышаны Им, и вряд ли я буду за это вознаграждена. Потому что к Нему приходят смиренные, а мою книгу пишет моя гордыня. И пока ей я уделяю времени больше, чем молитве – беседе души с Богом, моими советчиками будут мрачные гости из ада, которым моя гордыня светит как маяк в штормующем море. Потому и не промахиваются. Потому-то так легко они меня и находят…
Но писать все-таки буду…
Маячу не только для тех, кто внизу и невидим, но и для тех, кто, как и я, в открытом море, но только без кормчего на своей шхуне. Пишу для неверующих или сомневающихся, верить ли. Самонадеянно думающих, что можно доплыть до берега без опытного кормчего, уповая лишь на силу собственного духа, уверенных в том, что Там, куда они приплывут, их ждет награда за отвагу, смелость и непоколебимую веру в себя… Ждет. Награда. Именно за это – за веру только в себя. Их там много таких. Веривших в себя. Легион. Только Свет они больше уже не видят. И отмолить их некому…
Тетрадь 42. И всё-таки, живу…
5 августа 2008.
Надо по-быстренькому заводить новую тетрадку, а то я никак не могу выпрыгнуть из предыдущей…
В Интернете, куда забежала на секундочку, чтобы проверить почту, увидела письмо в несколько строчек от Серёги З-ва. Спрашивает про Л.А. Пишет, что перенесла в этом году два инфаркта и на днях должны были сделать операцию.
Встревожилась. Поминаю в молитвах о здравии. Очень хотелось бы успеть застать её в живых. Мне так нужно её светлое благословение. Она помогла мне услышать звучащую во мне музыку слов. Она научила меня писать. Она сделала мою письменную речь грамотной. Она берегла самобытность и непохожесть моего языка на язык других людей. Бережно подправляла и наставляла меня.
К сожалению, мы мало общались в последнее время, но я все время думаю о ней. А теперь так тревожно на душе. Хочу поехать к ней. Если надо, пожить несколько дней рядом, чтобы помочь оправиться после операции, если, дай Бог, она прошла успешно. «…Молимся Тебе, Боже наш, рабу Твою Людмилу немощствующу посети милостию Твоею, прости ей всякое согрешение вольное и невольное…»
* * *
Опять снилась на днях та девочка из интернетовской переписки. Среднего роста, каштановые волосы, уложенные в аккуратное каре длиной до подбородка. Вместо лица размытое пятно, сквозь которое угадываются правильные черты. Ироничная, грустная, чуть озлобленная, цепляющаяся к моим словам, ищущая в них какой-то подтекст, не верящая мне и тому, что хочу её только добра. Мы за столом на даче. С нами ещё два человека, уже не помню, кто это был. Какой-то разговор. Не о ней, но, наверное, для неё. Защищалась, огрызалась. Встала из-за стола и развевающимся подолом платья или шалью, не разглядела, не запомнила, помню только этот взмах темного крыла какого-то одеяния на ней, скользнула над поверхностью стола.
Чем-то я её сильно обидела.
В почтовом ящике обнаруживаю письмо. Единственное. «Никакого позитива. Вчера зачем-то позвонила ему…» Пишу ответ сразу, пренебрегая всеми остальными письмами, что нахожу на своем сайте. Остальное подождет. Даже весть об учительнице. Всё в руках твоих, Господи, позаботься о страждущих. Но эта душа совершенно неприкаянна, она не знает, куда идти, чтоб унять свою боль. «Будет совсем худо, приезжай», - смело заканчиваю свое письмо точным адресом дачи я и впадаю в некое беспокойство по поводу того, что она может приехать, когда меня не будет. Поэтому оставляю свои записи. Мне осталось переписать письма Кеннтавра, несколько страниц своих дневников двадцатишестилетней давности и собрать это все под единую обложку. Это можно будет сделать и позже. Чуть позже…
18 августа.
«Сердечные поздравления брату. Веры, надежды, терпения, умения прощать, любви».
С утра в неприятном волнении. Это вчера. День рождения моего героя. Телефон отзвонил напоминанием об этой дате, словно я могла забыть о ней. Нет. Могла просто перепутать дни. Второй месяц дачного уединения. За датами не слежу. Чередой гости. Понять, рада ли такому многолюдью, не прислушиваюсь к себе, устаю – да. Приходится участвовать в разговорах, которым предпочла бы молчание. Но от родственников не скроешься. Кормлю, киваю, улыбаюсь, раскачиваюсь в гамаке с книжкой. Писать не пишу. Отдыхаю от мыслей, избавляюсь от воспоминаний. Чтением выгоняю из сознания паразитов. «Прилоги, – это из моих книжечек, - все мысли, что приходят в нашу голову». С ними можно сочетаться, т.е. углубиться в размышления, распалить фантазию и воображение и, в конце концов, оказаться в плену страсти, ими порожденной, а можно, не поддаваясь мысленному искушению, отогнать их тут же, у порога. Переключить сознание на что-то другое, у православных – Иисусовой молитвой сказать мысли «стоп» и вспомнить что-нибудь из Святого Писания или что ты смертен и не знаешь, когда истечет срок жизни. А заберут тебя в том, в чем есть на тот момент. Так гладко – на бумаге. В жизни – попробуй удержи сознание под контролем. В голове кавардак, в теле томление, в чувствах – разброд, хаос и усталость. Выправить себя, устремить все составляющие в одну точку и уже ни на что другое не отвлекаться. Читаю – праведница, отрываю глаза от книг – мир цепляет и волочет по острым камням, низводя на нет все мои усилия выкарабкаться из трясины. «Я ведь только что свято верила, что ничего подобного в моей жизни произойти больше не может, ведь я так искренне хотела идти по прямой». Но снова падение, снова убеждаюсь, что ничегошеньки по моей воле в моей жизни не свершается и не моя заслуга, что двигалась в верном направлении, а мне просто дали возможность пройти несколько шагов с чьей-то доброй помощью по праведной дорожке, чтоб сладость этого движения запечатлелась в моем сознании и позволила вернуться на потерянную тропинку после очередного падения. Устоять в добродетели не от наших сил зависит, говорят святые, а от Божественной благодати. Поможет – выстоишь. Хульные, похотливые помыслы – от лукавого - отсекать от себя ещё на стадии прилога – едва всколыхнувшейся порочной мысли. А благую – поддерживать, это Ангел на ушко шепчет. Падения смиряют, без смирения грош цена всем добродетелям. Благодать лишь на смиренных нисходит. Так-то вот. Набираюсь мудрости, но боюсь из дома нос высунуть, тут же пробегающая мимо меня жизнь щелчком обратно в келью загоняет – много не познала в себе, многим тщеславлюсь, гордости много, самохваления. И тут я лучшая, и здесь преуспела. А так, чтоб низвести себя до полного растворения в Воле Всевышнего - духу расстаться с самостью не хватает. Я ведь такая распрекрасная. Как же расстаться-то с собой?! Вот и получаю за свою распрекрасность…
Целый день томилась каким-то неприятным чувством. Оставить день рождения В. без внимания. Да, это было бы наименее травмирующим для меня. Девятый месяц изгоняю его из себя. Успешно, когда удается мгновенно топить всплывающие воспоминания. Желание забыть его, залатать свою душу, некогда добровольно отданную на растерзание страстям ради книги, было искренним. Уже налюбилась и настрадалась. Мои молитвы были услышаны, впервые мне удается выходить из одной любви без погружения в новую. Долго, тяжело, но направленность мыслей и желаний меняются, отворачивая меня от земных привязанностей. И вот последняя дата, перед которой чувствую словно какие-то обязательства. Он не обратит внимания, если поздравления от меня не придет. Все ясно и так. Мы расстались по не проговоренному вслух, но обоюдному согласию. То, что именовалось мною дружбой, пресеклось им по причине моей необузданности в желании превратить её в нечто большее. Это стало мешать нашему общению, он замолчал, я медлила с принятием решения об уходе, пока не накопила негатива больше, чем могла вмещать в себя, а после собралась с духом и в одно мгновение выскочила из очарованности им. Я устала отдавать там, где все принималось как должное, но ставилось мне в вину как посягательство на личную жизнь. Вырвала его из своего сердца и отдала на растерзание этой самой пресловутой личной жизни. Всё, меня там больше нет и не будет. Но день рождения… В этот день так ждешь приятных сюрпризов. Даже если у тебя вместо сердца гранитная глыба. Забыла. Оставлю размышления до вечера. А там помолюсь и поступлю по наклонности сердца. Ничего не получается. Нет-нет мысль возвращается к нему. Вот напасть. Я давно так усиленно не муссировала воспоминания о нем. Даже когда дописывала тетрадь с событиями трехлетней давности. Лишь едва прикасалась, но в сердце не пускала. А тут даже чувство вины какое-то. Понятно, он не один и давно забыл о своей настойчивой подружке. Или не забыл и нет-нет взглядывает на экранчик телефона, с удивлением не обнаруживая на нем знакомого набора цифр. Впрочем, это мои фантазии. Он давно не вспоминает обо мне, а если и вспоминает, то вряд ли испытывает при этом положительные эмоции. Ну вот, я и в плену прилога. Договаривалась же с собой, не думать о нем, не рисовать в воображении накаких картинок, а тут размечталась «вспоминает - не вспоминает, ждет эксклюзивного поздравления» - чушь! Он умер для меня и для моей земной жизни. Он заставил меня страдать так, как человеку невозможно вынести. Я ненавижу все, что с ним связано. Я не буду слать никаких поздравлений, потому что он – покойник… Но ведь я поминаю его всякий раз, когда проговариваю утренние молитвы о здравии всех близких мне людей… Это лишь для того, чтобы легче было отделаться от него. Господи, как же я запуталась. Нельзя было впускать в себя мысли о нем. Нельзя. Только книга и нигде больше – его обиталище. И книга тоже, чтобы забыть, как только допишу о нем. Чтобы отпустить. Чтобы не быть больше ему должной. Кто отяготил меня этим обязательством писать для него? Что за ерунда. Куры заходятся в смехе, наблюдая мои любовные конвульсии к человеку, чихающему на мои литературные изыски. И вся остальная человеческая рать иже с ним тычет пальцем и едва сдерживает хохот. Так позволить надругаться над собой, раскрыть душу, чтобы любой мог плюнуть в неё. И поклониться с благодарностью. Чем больше желающих распять и высмеять меня, тем легче мне забиться ещё глубже в угол, где единственно комфортное место для моей души. На фиг всех. Мне никто не нужен. Я прекрасно чувствую себя в своем мире и не имею ни малейшего желания возвращаться к людям. Решено. Ждет или не ждет, мне плевать. Эта дата занесена у меня в телефон. Всё остальное уже давно вытравлено. Его телефона у меня нет. Есть телефон брата. Так даже забавнее. Несколько слов. Чувствую, тщеславлюсь – в поздравление вшифровываю несколько слов из молитвы Оптинских Старцев, я видела эту молитву у него в офисе на стене, должен вспомнить, если хотя бы раз прочел. И где же моё смирение, скажите на милость? Мне хочется, чтобы он почувствовал, что я теперь иная? Гордость – «смотри, что ты сделал со мной, загнал в монастырь, лишил радостей мирской жизни, я теперь живу предвкушениями небесных радостей» - даже если бы это прозвучало в нем так, написанное ему, оно становится лицемерием. Звучит ложно. Я объявляю о том, чего уже нет. Я хочу, чтоб это было так, но кричу об этом, значит, объявленное, ничего не стоит. Гордыня перекричала смирение. Всё бред! Последнее слово и, быстро, чтоб не передумать, кнопку «отправить». И на оставшиеся несколько часов уходящего дня погрузиться в грустные ощущения. Мне так паршиво теперь. И не поздравила бы – выглядело бы как поза. Вроде как хочу показать, что он для меня больше ничего не значит. Не значит. Но показывать это мне совсем не хочется. Не хочу демонстрировать незначимость и малость, никому не хочу. Хочется сделать приятно человеку, подарить радость, добрых слов не бывает избыточно. Часа через два удаляю из записной книжки телефон брата – единственная зацепка, что оставалась у меня после расставания с героем. Ещё избавиться от адреса почтового ящика, но это бесполезно, помню наизусть. Значит, просто не возобновлять свою жизнь в Интернете. Два месяца отрешенности. Уже нет такой нужды в виртуальном общении. Единственный виртуал – духовные книги и эти мои записки. Как же, выпрыгнешь из жизни…
Затворничество в Х-ве было не долгим. Оля, потревоженная мной в первый день пребывания в городе после дачного отшельничества, я искала компанию для поздравительного похода к племяннице, решила не оставлять меня в последующие. Посещение ночных гостей, две дамы, которым решительно некуда себя деть, до самого утра. Чувствую напряжение. Она притащила с собой подружку с многолетним йоговским стажем.
- Девочка приходит ко мне, я, говорит, хотела бы заниматься йогой. Оно тебе надо? отвечаю. Посмотри на меня, на то, как я живу, - почти бесстрастно рассказывает та, - нищета, ободранные стены. Ты этого хочешь? Ты понимаешь, что если ты войдешь в это, твой мир изменится настолько, что те вещи, что занимают тебя сегодня, станут для тебя незначимыми. В том числе, и люди, которые сейчас тебе дороги. Ты понимаешь, о чем говорю, - утвердительно заключает она, глядя на мня.
- Да, - киваю, соглашаясь.
Вторжение чужого мира заставляет взвешивать слова. Ответить так, чтобы не оступиться в мысли и не предать свою веру, не покривить душой, говоря на языке иноверца. Её вера для меня понятна, но неприемлема. Поддакивать, чтобы не обидеть гостью, только в малом, там, где не затрагиваются основы. А о превращении мира из значимого в бессмысленный набор лживых ценностей для каждого, кого касается вера – трудно не согласиться. Но не раскрываюсь перед ней полностью. Она уже прошлась иронией по книжкам, рассыпанным в моей пещере. «Моя тетя тоже ударилась в веру, тоже такие книжечки почитывала, как у тебя здесь, пока не свернулась. Теперь не достучишься. В своем мире живет, на раздражители не реагирует». Подбираю губы. Не отвечать обидой. Успокаиваюсь. Теперь можно.
- Увлечься до фанатизма можно, конечно. Этим многие новоначальные, кто только к вере пришел, грешат. Другой мир по мере продвижения в вере постепенно открывается. Сначала залпом, много, почувствовать и проникнуться, а после, вроде как отбирают у тебя все пережитое – назад откатываешься – словно веру проверяют твою. Можешь ли сам без опоры передвигаться. Не теряешь, продолжаешь двигаться, ещё помощь приходит. Впрочем, по благодати. Не будет смирения, не будет благодати. За гордость не награждают.
Во взгляде равнодушная отрешенность. Тема ей не интересна. Не продолжаю. Больше слушать, меньше говорить. Об арабских танцах. Её конек. Об этом красочно и многословно. Воображение рисует картинки. Она много танцует по вызову, есть чем поделиться с затворницей. На мгновение распаляюсь. Хотелось бы вкусить от плода этого дерева. Спохватываюсь. Уже незачем…
- Если женщина любит секс, наряжаться, побрякушки, если хоть чуточку может двигаться под музыку, она обучаема. Техника – десятое дело, главное, в другом. Приходят такие девчонки деревянные. Вроде бы и молодость, и красота – все при ней, но такая зажатость, такое нечувствование своего тела, боязнь открыться для страсти внутри.
Я знаю, о чем ты говоришь, искусительница! Смеемся:
- Танцы живота – отдушина стареющих женщин, сопротивляющихся климаксу, хочется оттянуть свой уход с большой сексуальной арены.
- А что ты думаешь, так оно и есть. Мужчина реагирует на посыл, на приглашение. Интересно, что после моих выступлений обычно подходят благодарить мужчины. Глаза горят, рот до ушей. Спасибо! Так впечатлило. А тетки на стенку лезут от ненависти. Ещё ни одна не подошла, не сказала, спасибо, было здорово. Наоборот, злятся, шипят.
- Что ты хочешь, самца не она, а какая-то полуодетая баба с выпрыгивающей из топика грудью возбудила. Мы же задницей чувствуем, когда у наших любимых не на нас брюки топорщатся. Отсечь! Задавить! А подойти и попросить научить их так же, не было такого?
- Ни разу! Тоже удивляюсь. Казалось бы, вот она я, школу который год веду… Оль, ты когда ко мне учиться придешь?
- Да вот, Саша на смену, и приду, - пряча улыбку в ладошку, отвечает подружка, - оттанцевала я уже своё, - вздыхает тут же горько.
Танцев в жизни Оли хватает. Ими завершаются пьяные уходы в астрал Сашика.
Подружки не спешат покинуть мою обитель. Ждут рассвета. Прислушиваясь к себе, понимаю, что впервые с нетерпением жду ухода от меня гостей. Тягощусь общением на темы, далекие от моих сегодняшних устроений. Обсудить жизнь соседок, общих знакомых. «Да, - предваряет очередной рассказ йогиня, - все ещё далека я от отрешенности». «Отрешенность», очевидно, сродни иноческому бесстрастию, думаю вослед её рассказу я, недоумевая, зачем делать то, что, по твоему же мгновенному осознанию, является грехом. Или у них это не грех, а ложное устремление? И потому простительно отступление? Мол, это просто временная передышка в пути. Моя вера тоже многое прощает, признавая, что это не твоя вина, что падаешь и спотыкаешься. Главное, чтобы встать и двигаться дальше туда же. Рассказы утомляют. Меня пичкают ими, не замечая, что взгляд стекленеет и не выражает заинтересованности. Столько эмоций на тему чужой жизни. Неужели разобрались с собственной? Нет, своя оставлена в безрадостном и безнадежном бессилии что-либо в ней поправить. А я сужу их. Они просто смирились и пытаются меня по-своему примирить с моей. Обе читали кое-что из моих первых записей. Обе прониклись сочувствием к моему неумению с собой поладить. У каждой свой готовый рецепт излечения. Впрочем, вторая тактично не выдает своей посвященности в тонкости моей биографии. Она играет на ассоциациях, щедро одаривая меня рассказами о каких-то неведомых мне подругах. Они в её интерпретации смешны и наивны. Они совершают те же поступки, что и моя героиня, они думают так же, как она. Они нелепы, они ужасны, они вызывают пренебрежительную жалость мудрого человека. Таковой она видит себя. Не замороченную догматами строгой веры, живущую по другим законам – свободы телесной и свободы человеческого духа. Я вижу себя её глазами. Мне предлагают занять место в зрительном зале и увидеть себя со стороны. Наблюдаю эту жалкую картину и не испытываю никакого к себе сочувствия. А ведь когда-то обливалась слезами, зависая над строчками своего творения. Мне предлагают увидеть его малость, ничтожность моих переживаний, комизм моих ценностей. Нет сил сопротивляться. Общение к утру изматывает и обескровливает меня. Сбегаю, едва выспавшись, стыдясь своего бегства, на дачу тем же днем. Мне не нужны подруги, сбивающие меня с ровного шага. Расстроило не то, что меня, по сути, высмеяли. Начав писать, я была готова к тому, что мое творение будет вызывать усмешки и недоверие. Понять может лишь равный. И нахожу утешение в вычитанной тут же фразе: «Если хочешь себя расстроить, поговори с человеком другого устроения», - так сказал преподобный Серафим. Вот и всё…
Маша Иванова.
- Там пришли.
- Кто?
- Не знаю, к вам.
Лаконизм ответов племянника, уже подбираюсь к выходным на даче, ничего не разъясняет. Выхожу из беседки. Уже, кажется, знаю, кто бы это мог быть. Около машины с сумкой через плечо молодая женщина, взъерошенная и немного испуганная.
- Это дом номер пятьдесят четыре?
- А вы Света?
Облегченно вздыхает.
- Уже когда приехала, думаю, куда я суюсь, ведь даже имени не знаю. Клео и всё, начни спрашивать, за ненормальную сочтут. Да, гамачок, праздная женщина, все как в письме.
- Проходите. Борщ будете, а то мы обедать собрались?
- Я только перед отъездом налупилась борща под самую завязку. Спасибо.
- Тогда давайте пройдемся. Здесь много мест, где нам не будут мешать.
Покидаю собравшихся за столом домочадцев и увожу свою новую знакомую за пределы дачи, поближе к природе…
«….Уже почти месяц сижу на своей даче. Дичаю потихоньку. Наслаждаюсь покоем и почти полной уединенностью. Выбралась порешать кое-какие дела в город, зашла к брату. Залезла в компьютер. Письмо. Единственное, но такое кричащее. Наверное, мало чем помогу, если буду просто гладить по голове и вытирать слезы на твоих щеках. Отвечаю, как вижу ситуацию со своей колокольни. Мне легко судить, я далеко от неё. Понимаю, как сложно тебе, когда ты внутри. Тебе приходится это носить в себе и как-то уживаться с этим и жить среди людей...
Наверное, пару дней пробуду в городе, потом вернусь в свою деревню. Будет совсем невмоготу, приезжай. От метро "Героев труда" кинотеатра "Познань"идут маршрутки на Липцы. Надо сесть на ту, что едет до дамбы Травянского водохранилища. Там перейти это водохранилище и войти во вторые ворота дачного кооператива "Лукоморье". Домик под номером 54, качельки и гамачок во дворе и сиамский котик навстречу. Это моё обиталище. Праздная дама в гамачке - это, наверное, я;))»…
- А вы давно здесь?
- Почти второй месяц.
- Я поняла из почты. Я не потому приехала, что мне невыносимо плохо, уже несколько успокоилась, но стало любопытно.
- Понимаю.
Договариваемся встретиться как-нибудь в один из моих приездов в городскую квартиру. Понимаю, это почти несбыточно. Мои возвращения в город ознаменовываются тем, что запираются все двери, задраиваются глухими шторами окна, включается свет и компьютер, и я выпадаю из жизни. Я сбежала, как только на моё затворничество посягнула самая близкая подружка, а тут мне надо будет найти силы самой искать встречи с кем-то. Сначала надо хотя бы вернуться к людям. Но так и быть, ей отдаю приоритетное право на моё будущее возвращение. Пока не успокоится эта буря в её душе, придется взять часть её ноши. «Несите тяготы друг друга, так исполните закон Христов». Искренне хочется помочь, но боюсь, не хватит терпения и умения. Не влипнуть в её жизнь так, как влипла в жизнь Марго, когда своей душевностью и участием в её невзгодах превратилась в необходимый их атрибут. Из спасительницы стала соучастницей и чуть не главной виновницей её несчастий. Сохранить позиции стороннего наблюдателя, не дать чужим эмоциям завладеть моей душой. Тем, кто жалуется, нужен не совет, а просто уши, готовые слушать с утра до вечера одни и те же стенания. Поэтому очень осторожно входить в её жизнь. Не поддаваться её желанию сделать меня своей душевной подругой. Сохранить дистанцию, чтобы она чувствовала, что её невоздержанность может оттолкнуть меня. Не потому, что я такое уж дорогое приобретение, а потому что на моем примере она может наконец услышать бряцание своих доспехов и увидеть, как разбегаются люди, не желая общаться с одержимой женщиной. Я ещё совсем недавно пребывала в таком же растрепанном состоянии, и такое же устрашающее воздействие мои эмоции оказывали на окружающих меня людей. Она проговорила, что ещё не в той поре и не в том возрасте, чтобы довольствоваться общением с самой собой. Ещё сильно влечение к людям. Моё затворничество – итог моей бесплодной борьбы с собой. Сначала я осталась в одиночестве, после мне пришлось примириться с ним. Она дорожит своим окружением. Пусть я для неё послужу примером того, к чему она пока не готова, или что, может, ей и не нужно вовсе. Я не собираюсь обсуждать с ней юридические вопросы, копаться в тайных намерениях её неверного супруга, эти разговоры изо всех сил стараюсь переводить в колею её собственных чувств и того, какими эти чувства она хочет видеть в будущем, а для этого уже сегодня надо бросать в землю зерна. После можно опоздать с посевом, высохнет и растрескается земля…
- Я кружил под вашими окнами. Ждал вас. Вы спрятались от меня, так и не вышли.
- Милый вы мой человек, я не хочу искушать вас без нужды.
- Что вы такое говорите. Мне просто приятно вас видеть.
Лукавит. Лукавит. Он искренен, пока я в недосягаемости его рук и одержим моим телом, когда оказываюсь рядом. Деваться некуда. Строю глухие заборы, просачивается в щели. Отвожу глаза, чтобы не встречаться взглядом, ладонями разворачивает лицо к себе. Я пленница его огромного сердца и не могу сопротивляться его рукам и губам, хотя мои усилия в этом превосходят мои физические возможности. Жалость берет верх. Проникаюсь участием к его бурлящим чувствам.
- Смотрите, окна. Занавеси не задергиваю, мне нечего стыдиться, никаких порочных намерений. Мне хорошо, что вы здесь со мной. И, клянусь, я не сделаю вам никакого зла. Вы можете доверять мне.
И доверяюсь. Почти в слезах от нестерпимой нежности и благодарности к его словам. И тут же оказываюсь в железных страстных объятиях. Губы проникают в меня и парализуют мою волю. «Попалась! Опять попалась. Как можно было доверять гласу похотливого искусителя». Мечусь, вырываюсь. Опять захвачена, опять ласки. Тело трепещет. Оно уже зовет и готово отдаться.
- Вы такая красивая. Такая сексуальная. Зачем вы хороните это в себе.
- Красивая, сексуальная. Это проклятье.
- Почему?!
- Потому что красота искушает, соблазняет, вынуждает быть всегда начеку, чтобы не вторгся чужак и не растоптал тебя. Столько раз покупалась, столько раз обманывалась. У меня сознание двенадцатилетней неискушенной в игре полов девочки. Я все время попадаюсь, потому что не ожидаю нападения.
- Здесь вы можете ничего не бояться, потому что здесь вам ничего не грозит. Тогда мне просто хотелось сделать вам приятно.
- Тогда я оступилась.
- Хорошо, оступилась, забыли. Я не хотел вас обидеть.
- Вашей вины в этом нет. Я оступилась, раскаялась и не хочу, чтобы это повторилось.
- Это не повторится, я пальцем вас больше не трону.
- Спасибо. Мне так не хватает близкого друга.
- Я ваш друг. Милая. Я лишь обниму вас, можно?
Шутливо ставлю руки в блок.
- Вы же обещали… Вы же обещали!!
- Всего один поцелуй..
«Попалась! Господи…. Помилуй меня, грешную!» Читала, что когда вскипает в сердце похоть, самотечная Иисусова молитва прекращается. Что я творю?! Отдаюсь под громыхающую в моей голове молитву. Кулаками в запертые ворота Царства Небесного. «Пала. Пала. Качусь вниз». О-о-о…
Сведенные судорогой ноги клещами на ненавистной, предавшей моё доверие, морщинистой шее.
- Отпустите меня, девушка.
- Я сожру тебя, как самка каракурта сжирает исполнившего супружеский долг самца.
- Страсти какие. Отпустите меня.
- Пшёл… Мр-р-р…
По-кошачьи покатавшись по полу, выгибаю спину, пушистым хвостом провожу под носом своего соблазнителя.
- Пчхи-и…
- Мр-р-р… мне пора…
Кошечка потерлась о косяк двери.
- Водку пить будем?
- Ещё кофе?
- Нет, я поспать хочу.
- Ложитесь здесь.
- К утру соседи обнаружат ваш обескровленный труп. Нет, поползу домой.
Всё так же на четвереньках до крыльца. Чему ты радуешься, мой хороший. Да, дурачусь и развлекаю тебя, да, благодарна за твоё бескорыстное желание угодить мне… не мне… похотливому развратному телу, такому предательски молодому и соблазнительному. Оно наказывает мою вознесшуюся душу. Она думала, что может довлеть в своих желаниях чистоты над его потребностями быть обласканным и любимым. Снова оступилась.
- Я опять оступилась.
Уже встала в полный рост. Задержалась в проеме. Ему трудно понять мои страдания, трудно представить меру разочарования в сегодняшнем вечере. Я почти было поверила в его искренность. Хотя и успела выдохнуть перед тем как окончательно захлебнуться в волнах подступившего вожделения: «Если вы подойдете ближе, все сказанное раньше – лукавство».
Растерянно смотрит на меня. Хмельная. Веселая. С каким-то злым блеском в глазах.
- Спасибо, милый, за все…
Притягиваю его лицо к себе за подбородок и целую в губы, ещё пахнущие мной. Ненавижу тебя за свою слабость. Ты не имел права вторгаться. Нет. Ты не виноват. Это я пришла, переоценив свою стойкость. Опять соблазнила тебя, не желая того.
Назавтра спрячусь в сон. Cо страхом в глазах ловит мой взгляд, пытаясь прочесть в нем прощение. Но не находит в нем и намека на укоризну. Обману, заставлю поверить ласке и нежности в прикосновениях и взоре, а к вечеру растворю себя в сумраке, не оставляя шансов на уединение. Ненасытное тело удовлетворено крохами воображения, что ты пробудил во мне. Стараюсь не думать об этом. Не вспоминать и не прикасаться к тем местам, которых касался ты. Выбиваю половички и запираю засовы. Коснуться головой подушки и забыться глубоким сном, чтобы раскаяние в содеянном его не коснулось. Не хочу вспоминать об этом. Мне было слишком хорошо, чтобы позволить себе пребывать в этих грезах.
Ключ поворачивается в замке. Заглушаю все воспоминания ангельским пением. Вряд ли мне позволят услышать их воочию. Грешница. Падшая, завравшаяся грешница. Спи, девочка…
Через забор перемигиваемся с кровельщиком. Вторую неделю перекрывают крышу соседней дачи. Кормлю их обедами, изощряясь и превосходя самоё себя в кулинарном искусстве. Жара. Одежды на теле минимум. Спрашивая о чем-то, прячется за темными стеклами очков. Взгляд наждаком по полуобнаженному телу. Я бы блюла нравственность всех, одаривающих меня своим вожделением, но я так мало вижу в своей жизни солнца. Вернусь домой и вновь запру себя на месяцы в четырех стенах, потихоньку превращаясь в чахоточного вида растение с голубоватым отливом. Хочу солнца. Хочу жары. Хочу голой по траве под восхищенно замершие взгляды. Ненасытно упиваться бушующими вокруг страстями. Грешно. Набухать и истекать медом. Чтоб жадные осы и такие же жадные самцы обглодали меня до косточки… Замираю… Разве мне это надо? Остановись. Не думай дальше. Замри. Не сочетайся с прилогом, нашептываемым бесом блуда. Отгони его… уже написала. Уже привлекла своим словом. Распаленным воображением некто скользит по моим строкам и представляет себе разбросавшуюся по траве женскую плоть, замершую в предвкушении вторжения… Соблазняю. Страшный грех соблазнять малых мира сего… Замолкаю…
Уехал сегодня. Зашел попрощаться. Зажевала прощание чесноком и ложкой краснющего борща. Равнодушно и без трепетного дрожания ресниц. В нашем с ним возрасте так мало перемен происходит с годами. И через десять, и двадцать, если доживем, лет я найду в этом теле нежного, готового угодить любовника. И всякий раз буду горько раскаиваться, что соблазнила… Если ещё останется чем соблазнять…
4 сентября.
Кнопочкой вправо оживить экран мобильника и удивиться: оказывается, уже четверг. Потерян счет дням. Жизнь безумной колесницей мимо. Эта суета меня не касается. Моего исчезновения никто не заметил.
Вечером отключают свет почти во всем микрорайоне. Вынужденно ложимся раньше. Заснуть – тщетно. Мой организм спит лишь при смертельной усталости. Зачем-то рассказываю мужу о своих видениях. В них нет света, но они доказывают силу православной молитвы, отгоняющей нечисть. Увлекаюсь рассказом, облекая его во все новые подробности. Это было совсем недавно, живо в памяти. «Это могло бы показаться сном, но оно приходит до того, как я успеваю заснуть. В дреме. Тонкой, зыбкой, меж сном и явью дреме. Я ложусь, ты знаешь, я обычно засыпаю лежа на животе и повернув голову на бок. И только начинаю погружаться в сон, как оно садится на мою подушку вот так, - руками прижимаю края подушки мужа, перехватываю его чуть испуганный взгляд, - это не страшно, неприятно – да, но страха нет. Досада. Вот-де опять явился. Причем и смятость подушки реально ощутима, становится плоской как блин, и я это чувствую своей головой, на ней лежащей, и прикосновения его – тоже. Оно ложится на меня вот так, - легко телом наваливаюсь на бок мужа, - вдавливает меня в постель своей тяжестью. Мне трудно пошевелиться, что-то сковывает мою волю. Но, что ужасно, мне это приятно. Его прикосновения приятны. Когда что-то шепчет мне, почти вплотную прижав свою голову или что там у него вместо головы, к моей – тоже приятно. И только мысль, что это – нечисть, связь с которой мне не нужна, удерживает меня от соблазна отдаться его воле. Моя молитва часто доходит до крика. Мне надо разбудить себя, чтобы отогнать наваждение. Очень трудно бывает проснуться полностью, хотя ощущение, что не сплю, что всё это происходит наяву, потому что и обстановка комнаты, в которой нахожусь, и расположение предметов в ней – все так же, как было перед погружением в сон. Бывает, вскакиваю как сомнамбула, толком не проснувшись. На кухню – за святой водой – и, словно гладить собралась, полный рот воды и брызгать, брызгать опоганенную постель. И так же, не просыпаясь, – обратно, под одеяло с головой. Чугунной рукой крестное знамение. Псалом. И быстро заснуть глубоко, чтобы не достали меня по дороге в сон». Смакую подробности, увлекшись собственным рассказом, а ночью расплачиваюсь за свое многословие и многославие нечисти. Она счастлива одарить меня своим посещением вновь. Теперь это птицы, или нечто похожее на птиц. Навязчиво садящиеся мне на руку, выпростанную из-под подушки. Прячу руку, они садятся на голову и запутываются в моих волосах. Окликаю мужа – он мирно сопит рядом и не подозревает о той брани, что вершится возле самого его уха. Воплю, причитаю: «Спаси меня, прогони их!» Не слышит. Спит. Серые, острокрылые летучие твари заполняют всю комнату. Не страх – все та же досада, зачем они здесь, зачем они все во мне. Зачем это все я ношу с собой и не хочу расстаться с этим раз и навсегда. Ведь достаточно всего раз попросить об этом…
Живу с нечистью, питаю её собой и подпитываюсь её нечистотами для того, чтобы писать. Вот в чем моя роковая ошибка. Я боюсь окончательно развязаться со всей этой мразью в себе, потому что боюсь скуки, которая последует за моим очищением. Великое заблуждение плоти – она боится расстаться с земным, уверенная, что на небе нет ничего такого, что могло бы усладить её, поэтому все больше погружается во мрак и нечистоты земного существования. Та самая синица в руках – земная сладость, вместо благодати небесной – журавля в небе…
- Слушай, храм же рядом, сходи туда, - вослед моему пересказу ночного происшествия уговаривает муж.
- Ты думаешь, мне это легко сделать? Меня же не пускают туда. То есть я могу, да, ничто во мне не препятствует тому, чтобы зайти в храм, помолиться. Но… выглядываю в окно, смотрю на его раскрытые двери, и в голове мысль – не хочу. Простая такая, незатейливая, довольно безобидная.
- Пересиль себя.
- Не хочу. Просто прийти и постоять в храме – толку мало. Надо отстоять службу, исповедаться, причаститься. Тогда будет какой-то толк.
- Это мысли от лукавого. Обязывать себя исполнять это все, а не исполнивши, не заходить в храм вовсе – это его наущения, чтобы отвадить человека от посещения церкви.
- Знаю, а все равно сильнее оказывается это простое «не хочу».
- Этим он и силен.
- Согласна.
Осень продолжает лето. Жарко, но почти не ведаю об этом. Возвращение в семью вновь означает для меня заточение себя в четырех стенах. Нахожу себе домашние занятия на весь светлый день, перемежая их с чтением духовной литературы. Хотелось бы удержаться в вере. Это требует напряжения воли, сосредоточения сознания на вопросах содержания её. Чтобы верить, мне нужно знать, во что именно я верю. К сожалению, путь сердечной веры мне почти недоступен. Ноги соскальзывают с этой тропинки. Привычка рассуждения и загромождение сознания оккультными знаниями, впитанными ранее, сыграли свою зловещую роль. Они убрали перила с раскачивающегося мостика, протянутого над бездной. Чтобы удержаться на нем, мне нужна твердая опора под ногами. Поэтому читаю. Читаю все, что имею под рукой. Перечитываю по многу раз, только чтобы в голове неустанно звучала православно поставленная мысль. Это мой выбор сегодня и навсегда. Хочу знать об этом как можно больше и радуюсь тому, что Православие приветствует тягу к знаниям, рассуждение и самопознание. Всё, что мне ставилось когда-то в упрек окружающими меня людьми, здесь возведено в ранг добродетели. Ты хочешь копаться в себе? – это благо, не суди других, занимайся собой. Тебе не нравится, когда написанное и говоримое не совпадают с тем, как устроено то же в жизни человека? – правильно, не доверяй первому встречному, объявляющему себя учителем или пророком, включай мозги, рассуждай, поверяй деяния учительствующего Писанием и ничто не принимай на веру без рассуждения. «Всякий подвиг, совершенный без рассуждения, - говорит авва Антоний Великий, - ведет в погибель и удаляет от Бога. Рассуждение означает дар различения того, что полезно и что вредно, оно заключается в способности различения истины и лжи, «…это секира в опытных руках, легко секущих дерево». «Человек, имеющий дар рассуждения, всегда знает, когда говорить, а когда молчать, он подражает Богу и в речах, и в молчании, в трезвости и мудрости, в нахождении меры во всем. Аскеза без рассуждения, не знающая меры, становится тиранической бесовской аскезой, которую следует отличать от божественной «царской» аскезы, основанной на умеренности и рассуждении. Другими словами, рассуждение должно быть свойством всякой добродетели, оно должно «управлять душой» и всеми поступками человеческими, стать внутренним мерилом всей жизни».
Не удержалась от столь пространной цитаты…Митрополит Инталохий (Родович). «Духовная жизнь по алфавитному патерику. Исихазм как освоение внутреннего мира».
Допускаю, что моё сознание лихорадочно цепляется за все, что соответствует его устроению. Вычленяет из всего, проносящегося мимо, те моменты, что подчеркивают значимость ценных для него самого свойств… Понимаю, что во многом моему движению в направлении к вере способствует моя гордыня. Моё личностное начало находит много утешительного именно в этой вере, в Православии. Да, я хочу бессмертия именно этой маленькой личности, что заключена в этом теле. Мне не нужно абстрактное бессмертие некоей бессмертной субстанции, кочующей из тела в тело, чередующей одну жизнь за другой, мнящей себя частью бога или даже самим богом, соглашающейся похоронить эту личность в себе, дабы прожить жизнь новой личности, кармически наследующей грехи и тяжбы предыдущих жизней, не имеющих отношения ко мне сегодняшней. Нет, мне это все не интересно и чуждо. Даже если в этом есть какая-то доля правды… здесь услужливо включается опыт предыдущих лет, когда увлечение этими идеями целиком владело моим существом. Если это было так. Если сознание способно менять «тела», перемещаясь из камня в растение, после в животное и лишь потом начинается его путешествие по человеческим телам, мол, всё зависит от скорости эволюционирования отдельно взятой монады, обрастающей тонкими оболочками… не хочу продолжать. Если моему сегодняшнему воплощению предшествовала эта цепочка жизней, но в этой жизни прозвучал голос, требующий отречься от всего этого и поверить в то, что моё сегодняшнее рождение – это единственная значимая для моей души реалия, приводящая меня через Веру к Престолу Творца за одну-единственную жизнь, глупо упустить шанс спасти именно эту, дорогую мне и Богу, душу. Не бесчувственную монаду, не тупое астральное тело, жаждущее нового воплощения в кругу привычных ценностей, а цельную личность, неповторимую и ценную, такую хорошо знакомую мне личность. Мы любим тех, о ком заботимся. Больше всего нас заботит собственное «я», потому так дорого все, что есть в нем, что выпестовано и вычищено добела нашим усердием и с Его помощью. Мне повезло родиться в том месте планеты, где Его голос слышнее всего. Значит, моё рождение изначально облагодетельствовано Им. Не хочу быть неблагодарной скотиной. Тяжело, сквозь собственную лень и неумение владеть собой, цепляясь за расставляемые Святыми Отцами вешки и уповая на Его милость, ковыляю по изъеденной впитанными мною ранее ересями тропинке Веры. Читаю. Внимаю мудрым и не очень, но искренним предшественникам. Бреду уже не вслепую, уже с осознанием того, куда и через что лежит мой путь. Мне нужно прожить остаток своих дней в этом убеждении – что я на верной дороге. Сомнения убьют меня. А они щедро привносятся вторжением в мой мир чужаков – даже прежние друзья становятся помехой, если в их душах нет этого стремления прийти в жизнь вечную. Они приходят со своим хаосом и бардаком, убеждают жить их ценностями, не вникать в тайны мироздания, потому что это бессмысленная трата бесценного времени, отпущенного на жизнь. «Наслаждайся!» - гремит литаврами оркестр их голосов, и мои уши переполняются гомоном, а душа - суеверным страхом бессмысленной пустоты за порогом смерти. «А вдруг там действительно ничего нет, и моя жертва здесь лишь преждевременно принесенная жертва на алтарь несуществующего божества… Гнать, гнать, гнать от себя и друзей, и сомнения. Ими убивается не только вера, но и сама возможность моего бессмертия. Я выбрала бессмертие, и я за него борюсь, прежде всего, сама с собой, душа сомнения и противостоя порокам, угнездившимся в моем сердце...
И ещё… тоже встреченная вчера и облюбованная мною мысль. Другие религии говорят о перерождении тел и о том, что одна и та же душа, или как они там называют эту субстанцию, путешествует из одной жизни в другую, накапливая опыт для последующих жизней. В моей вере, в каковой ищу себе пристанище, устроено иначе. Не душа кочует, а тело вмещает многообразные души. Родился с одной душой. Крестился – и вот уже новое рождение. Живешь – примеряешь сотни, тысячи ролей и масок, находишь что-то свое – и вот ты - уже это. А перерождение души верующего человека. По-настоящему верующего. «Господь может очистить человека от греха и изменить всю его жизнь в одно мгновение» - там же. «… и лицо засияло чудным светом…», «… и паче снега убелюся…» Я страстна, порочна. Не верю в себя ни в едином помышлении о стремлении к совершенству, потому что столько раз убеждалась, не в моей власти даже моё собственное тело, оно правит мною, а не я им. Мне хочется чистоты и святости, и я даже знаю, как достичь этого, что делать и как. Но не делаю, торможу, преступно уклоняюсь, потворствуя лени и тщеславию – как же лишиться славы-то людской! Не поверила К., когда тот стал священником. «Тебе просто надо было удовлетворить свои амбиции. В миру не признали – в духовные чины поперся!» - злобствовали во мне подсказчики, а я вторила их голосам своим неверием в искренность и глубину его веры. Четырнадцать лет неверия. Нет, всё-таки поверила… в искренность пришлось поверить – он действительно искал Бога, а не себя. Нашел ли? Приезжаю сегодня и вижу, как обмирщает его его же окружение. Он служит их нуждам и ищет успокоение в ремесле жестянщика. Взять за грудки, встряхнуть хорошенько – что ты делаешь?! Где то раздразнившее моё воображение неофитское рвение? Почему здесь, в этой конуре, а не с истертыми до костей коленями в келье… Имею ли право судить и советовать, если у самой внутри согласия нет… Отвлеклась. Да, всё это есть в моей природе – все греховные страсти и страстьишки. Но чудовищной силы желание праведности держит моё сердце в железных тисках. Не заглушаю голос совести. Знаю, как надо. Раскаяние идет в ногу со грехом, мною свершаемым. Всё под бой барабанов и глас трубный – отступаю на прежние позиции или отдаляюсь от цели всё дальше. Но ведь знаю, как надо! Не отчаяние – злость на себя и остервенелое – преодолею, распну себя, так мне, суке, и надо… Взгляд в зеркало. Лето прошло. Загорела. Отскоблилась под деревенским душем хозяйственным мылом. Кожа гладкая, блестящая. Муж вечерами подолгу водит теплыми ладонями по моему телу «какая ты…» Умиротворение в глазах, благообретенное в отшельническом уединении с правильными книгами. Был грешок. Но как же такому телу не грешить. Слаба. Выгоревшие на солнце волосы сливаются с проступающей в отросшей за два месяца полоске сединой. Оставить так? Решусь ли смириться с выглядывающей из-под ретуши старостью? Я ведь все время говорю о желании быть собой… Такая красивая становлюсь… Лицо преображается. Время, губительное для большинства женщин, играет со мной в непонятную для меня игру, раскручивая стрелки моих часов в обратную сторону. Это время? Или моя вера, вернее, моё желание верить и жить тем, что внутри, а не снаружи? Кто виновник сегодняшнего моего преображения? А если устранить все эти косметические ухищрения и действительно начать стариться? Сначала седина отпугнет молодых, потом поумирают влюбленные в меня старички, решившие напоследок перекусить перед дальней дорогой моим телом. Останусь одна на всем белом свете. «Я не по тем гайкам», - сказала когда-то Кира, очевидно, ощущая свое превосходство надо мной, погрязшей в блудных грехах. Ничего не ответила. Легко смирить себя в этой страсти, если твое тело не является объектом вожделения. Я, не прилагая абсолютно никаких усилий, обладаю почти совершенными формами, привлекательными для противоположного пола. Это наказание? Подумалось, моё покаяние должно внедриться в глубинную природу греха. Не ограничиваться фактом. Грешу, потому что привлекательна, и потому что мне самой нравится привлекать к себе, соблазнять собой. Использую внешность себе и другим во вред, потому что иду дальше – за общением следует притяжение. Желание понять, утешить, приласкать, довериться – это искренне и без сексуальной подоплеки с моей стороны, но это очень сексуально притягательно для того, на кого направлена моя симпатия. Я ограничила свое общение с людьми, в которых очень нуждаюсь до сих пор, и которые отвечают мне взаимностью и нуждаются во мне, лишь потому, что не умела соизмерять это притяжение. Я не умею распоряжаться даром красоты и притягательности умно и рассудительно. Даю волю низменным инстинктам… Покаяться в этом? И испросить Бога помочь мне? И тут появляется страх. Я ведь уже имела возможность убедиться, каким образом исполняются наши желания, когда они неискренни. У Него Свое представление и Своё промышление о каждом из нас. Я хотела свободы от семейных уз, предаваясь мечтаниям о жизни с другим человеком, меня освободили от того, кто на самом деле держал меня в семье – моего маленького сына. Сегодня я попрошу помощи в преодолении своей блудливой природы, сама втайне упиваясь своей привлекательностью для мужчин, завтра меня переедет трамвай, или едкая кислота, руками ревнивой соперницы выплеснутая мне в лицо, заставит остаток дней провести за наглухо запертыми дверями. И вот уже, не доверяя Богу, я пытаюсь разрешить все сложности жизненных хитросплетений сама, спотыкаясь, падая, удаляясь все дальше от заветной цели, нарушая главное условие стяжания смирения – устранение собственной воли и покорствие Воле Создателя…
Сложно это все. Противоречиво и сложно. Знать, как надо, и делать все наоборот из страха загубить свою здешнюю жизнь. Я землянка. Я до мозга костей землянка и не понятно, какая сила все-таки ведет меня за шкирку к небесам. Столько отмерять для жизни здесь, на земле, и совершенно не дать жизненной силы применить это все на практике. Словно чужое тело ношу…
Да, о душах, гостюющих в наших телах.
Когда выбирала себе имя и назвала себя Сианой, была ею. Даже не ею, а её прообразом – Анаис Нин. Сиана Рин – почти одно и то же имя. Смотрела на дату смерти – 1972 год. Нет, она умерла, когда я уже жила, подумала тогда. Значит, реинкарнация её души в моё тело исключена. Я уже жила на белом свете, когда её не стало. Но несколько лет незримо её душа присутствовала во мне. Эротоманка Анаис правила бал в новом теле, услаждаясь ласками новых любовников. А я ловила себя на том, что своими рефлексиями мешаю гостье чувствовать себя безнаказанной. Ощущение, что я выправляю чей-то грех, не покидает меня и сегодня. Спасая себя, я волочу ещё чью-то душу, данную мне в подшефные… Сегодня такое подумалось об умершем сыне. Он не только Там, куда не могу проникнуть даже своими фантазиями, но и во мне. Представилось, как выходя из своего тела по смерти, с удивлением обнаруживаю, что выхожу из него не одна, а с белоголовым мальчиком, в котором признаю своего сына… Кто его знает, как оно на самом деле. Это всего лишь мои фантазии. Так трудно отрешиться от того, чем щедро одарила природа. Жизнь кажется чудом, когда в ней есть место воображению. Религия лишь направляет это воображение в нужное русло и не дает ему скитаться в бесконечных просторах неприкаянным странником. Она расставляет вешки, показывает картинки незримого царства, убеждает верой предшественников. Она делает все, чтобы это было не просто фантазией, а направленным творением в себе образа того запредельного Царства, куда целенаправленно стремится душа. «Человек – это макрокосмос в микрокосмосе». Бог сотворил бескрайнюю вселенную, внедрил в неё законы, по которым живет все сущее в ней, и поместил вовнутрь своего творения свой образ и подобие – человека. Это не я написала, но фантастичность этой реалии завораживает настолько, что хочется подписаться под этим всеми пятернями и извилинами. Я здесь, через свое сердце могу почувствовать Того, кто над всем этим осязаемым органами чувств безграничием… Фантастика. Как это близко – «покайтесь, ибо приблизилось Царствие Божие» - и как далеко – привязанность к телу, ко всему, что оно дарит в удовольствие тем же органам осязания… Бред… Хочется святости… и жить жизнью земной твари так сладостно… дайте вкусить сладости небесной… Не дадут. Просить мало. Каяться надо. А каяться страшно. Не грехов боюсь, вспоможения в их преодолении в виде несущегося на меня трамвая… прости, Господи…
5 августа
Свет мигнул и включился опять. Можно не бояться. Писать дальше. Ох уж эта жизнь на строительной площадке. Собираемся с мужем в Х. Надо хоть что-то в чемодан бросить из вещей. Вдруг вздумаю остаться там на недельку-другую. Здесь что-то почти не пишется. Отвлекают дела домашние…
- Ну что, сегодня спокойно спала? – отметился утренним звонком муж.
- Какое там…
- Что, опять?
- Опять…
Едва касаюсь головой подушки, снится сон. Что-то решаю со строителями. Два парня в моей х-ской квартире, очевидно, делали ремонт, стоят в маленькой комнате напротив, пересчитываю выданные им мной деньги. Я одеваю какую-то жилетку, обнаруживая, что она вывернута наизнанку. Пытаюсь стянуть с себя, но не справляюсь и начинаю расстегивать пуговицы. Какая-то страшная усталость. В изнеможении опускаюсь на койку. Один из них, я это чувствую, хотя легла спиной к месту, где они стоят, отделяется от своего приятеля и пристраивается рядом, навалившись на меня всей своей тяжестью. Его вес незначителен. Это удивляет. Уже осознаю, что я не в той квартире, а в своем доме, здесь, на кровати. Муж рядом, а меня что-то вдавливает в постель. Шевельнула пальцами левой руки и замерла. Рука явственно ощутила сквозь одеяло чью-то твердую плоть. «Блин, это же член!» Чье-то горячее дыхание согрело мне затылок. Мокрый язык быстро-быстро заходил по шее, подбираясь к уху: «Не бойся, - жарко зашептал кто-то, лежащий на мне, - тебе понравится». «А-а-а! Ы-и-и!» – завопила я что есть силы, понимая, что моего вопля не слышит никто, даже муж, лежащий рядом. «Не кричи. Я не сделаю тебе…» - дальше уже не стала слушать, понимая, что это вновь мои ночные постояльцы. Грохот, звон в голове. Непрерывное нашептывание каких-то сладких пакостей на ушко. Он прижимает меня все сильнее. Боюсь пошевелить пальцами - любое моё движение воспринимается как попытка соучастия, плоть напрягается, я это чувствую рукой. Что-то многоголовчатое, не человеческое и не принадлежащее ни одной из земных тварей. Граната-«лимонка». Мою молитву перебивает своим шепотом. Всё так же, уговаривая меня покориться… «Может, попробовать хоть раз… - предательски мелькает в голове. – Не отвяжутся ведь. Сделать вид, что нет сил сопротивляться, посмотреть, что будет дальше…» Резко переворачиваюсь на спину. Просыпаюсь. «Ты сейчас меня увидишь! Зря сопротивляешься», - несется громко мне вдогонку. Распахиваю глаза, с усилием держу веки. Действительно, что-то вижу. Но это что-то – размытые круги, бегущие перед глазами, тени, скользящие по стенам. Всё это можно легко отнести к разметаемым ресницами остаткам дремы. Загустевшие слезинки. Головокружение от внезапного пробуждения. Всему есть вполне земное объяснение. «Ты видишь меня…» «Пшшёл ты!..» Спокойно дочитываю псалом. Гена прав, надо вернуться в храм. Может, и пожаловаться на недуг этот свой тоже надо. Сколько можно с чертями в обнимку жить. Нормальным людям не признаешься, врачам – тоже. А священника этим не удивишь, у него таких, как я – ого сколько! Так-то вот. Не собственным рвением так пинками чертей под зад подгоняема…
Надо подобрать себе следующую тетрадку для работы. Вдруг и впрямь останусь в Х...
Клементина и Тень. ( Мишель)
Твоя Тень. Прихожу, смотрю, вижу…
Клементина. У теней нет глаз.
- У твоей тени есть всё, ...
- Ты кто?
- Я Тень Твоя. Пиши ответ.
- Я не отбрасываю тени... Мне не нравится путаться в предположениях, кто бы это мог быть. Вношу в черный список
Мишель. Иришка, эта страничка специально создана для переписки и именно стобой, мы давно знакомы и последнее время не видимся вообще, специально не называю своё имя.
- Так-то лучше ! Привет, а то я уже Клементиной к тебе в гости пришла.
- Я на расстоянии почувствовал, что-то атмосфере изменилось, думаю, напишу сразу, пока чего не придумалось...
- В атмосфере всё тот же набор газов Я меняюсь. И очень сильно. Сегодня в Харьков уезжаем. Мы с Катюхой на недельку останемся до выпускного. Федя вроде собирался приехать. Они там какой-то поход хотят с ночевкой на моей даче, но я спрыгиваю. Ещё Ленку с Федей куда ни шло, но жену её брата не выдержу. И вообще, за уединением ехала, а мне опять тележку с прицепом и полную программу обеспечения чужой жизнедеятельности. А твоих что, нет? Что-то там с Фединых слов у тебя неприятности какие-то?
- Да нет, все нормально. У тебя, я понял, тоже все наладилось, раз с мужем приехала?
- Так уже в прошлые годы было понятно, что этим закончится, ну, в смысле, мужем. Хотя, мне кажется, сорвусь я... Очень надо одной пожить. Очень. И долго...
- Ты ж, это, из списка этого черного меня убери
- Я только напугала. После второго твоего сообщения, поняла, что это ты, и вернула в список живых.
- Ответ в Клементине…
- А тень из Екатеринбурга - тоже твоё?
- Не, Ек не мое…
- Значит, не один ты такой мудрый, кто-то тоже свои концы прячет в тени. Я там фотки разместила на "Я жил на Б***" со встречи. Увидеть? Не знаю... Берегу себя от волнений. У меня зимой серьёзно крыша повредилась. Машину вон разбила. Хотела себя, машине досталось. Теперь каждое утро с молитвы и в ночь- то же...
- Если говоришь о серьезности повреждения крыши, то пока все нормально, с крышей, а вот с внешними обстоятельствами нехорошо, машину жалко, хотя меня тоже посещают мысли о суициде при помощи транспотного средства.
- У меня не было мыслей о суициде, это потом поняла, что садилась за руль, чтобы ехать в одну сторону, документы выложила, телефон оставила, чтоб не нашли. А тогда пьяная была в стельку. Что-то там между нами троими (ну, с этой были, с подружкой мужа)произошло, что лишней себя почувствовала среди них. Что-то он говорил такое ей , что встала и пошла.Думала спохватится, вернет, мы не дома были, в кафе вместе. А он не заметил моего отсутствия... Ну, пришла домой взяла ключи и поехала... А когда уже вся в дыму и осколках в себя пришла, весело стало, вот, думаю, у любимого было много времени на баб других отвлекаться, теперь геморрой с машиной и придурошной женой.... Спасибо, не упрекнул ни разу... Он видел, что с машиной стало...
- А подружка все еще рядом? С вами?
- С того вечера только раз обратилась к ней по поводу болезни детей. Муж пытался спустя какое-то время мосты навести, но тут уже я , по примеру твоей женушки, дурку включила на полную катушку. Думаю, какого я буду интеллигентничать с его чувствами, если у меня от её близости крышу срывает... Очен-н-но тогда прониклась чувствами твоей Светы. Надо было пережить ещё раз такое самой, чтоб над чужими слезами не смеяться. После этого и решила, всё! хватит амурных приключений. Клобук на голову и в монастырь... Месяца три лечилась молитвами и покаянием. Еле в себя пришла. Мне действительно было невыносимо плохо... Дописалась... Но все равно буду писать. Просто тема изменилась..
- Зря я, наверное, из тины вынырнул, только у тебя стало налаживаться, не утерпел, ты уж извини...
- Да ты никак на меня не влияешь уже. То что разбередил воспоминания, так я этот эпизод в красках в книжке описала по свежим следам. А у меня что выписалось, от того вылечилась.
- Ну и хорошо. А жаль, такое состояние, наверно, уже не дано будет пережить…
- …извини, отвлеклась, ты о чем? О каком таком состоянии? О влюбленности что ли? Так я в состояние это ещё более погрузилась, вернее, воспарила. Только любовь моя теперь выше и чище, и не направлена на какого-то одного конкретного человека. На всех сразу, до щемящей боли в сердце...
- Ну не знаю, когда всем и сразу, или очень мало, или вообще ничего не достается.
- Здрас-сьте, так я же только из большой любви к тебе мужа своего прихватила, дабы уберечься от соблазна и тебя не искушать...Я же о вечном думаю. Здесь и потерпеть можно…
- Тогда получается, что и мне из-за любви к тебе, надо жить со своей женой, чтобы уберечь от соблазна тебя! Прикольно, да, всех остальных тоже надо беречь, от соблазна.
- У нас всё выправилось. Даже более чем... Дело во мне. Тут у Б-го книжку почитать взяла "Литературный характер или История гения", читаю, веселюсь. Оказывается, мне пытаются внушить мысль о том, что я больная, а это не я, это мой писательский гений меня мучает, ГЫ-Ы!... Писать мне надо, а меня в рамки загоняют, не понимая, что писательством спасаюсь от безумия.
- А откуда ты в книжке Б-го?
- Это книга писателя 18 века. он исследование провел, по всем знаменитым людям прошелся, начиная от Аристотеля. У всех такие же проблемы с уживаемостью в себе и обществе... Что поделаешь, я маленький неопознанный, но гений... Все клинические признаки налицо.
- Какое кому дело до этого? Ну, пишет себе девочка, и что?
- Так он же прочел, о чем пишет. Вернее, начал читать, сразу наткнулся на ****ство, и чистая душа взбеленилась. Он даже батюшке звонил, чтоб тот ему благословение на развод со мной дал...
- То, что у тебя, не ****ство, а полет души…
- Слушай, у меня впечатление, что ты сейчас увлечен общением с другими, а мне отвечаешь мимоходом. Впрочем, мне тоже уже пора за дела приниматься. Всё будет хорошо!
- Нет я просто искал подходящую фотку тени, но не нашёл…
- А у меня где-то были. И именно тени…
- Сбрось мне на мыло…
- Что-то мы болтаем о несущественном. Время драгоценное расточаем. Ты что хотел?
- Увидеть тебя… А книги вредные не читай…
- Меня наоборот они вдохновили. Я-то в свете всего отошла было от этих занятий, тайком пописывала, но от мужа прятаться начала, чтоб ему больно не было. С головой в быт ушла, мол , "это моё послушание". А никуда от себя не деться. Хоть весь день на коленях стой, все равно распирает. Для меня же эта книга стала исповедью. Я благодаря ей, а не Генке христианкой стала. И получается, что исповедовалась, исповедовалась, а потом вдруг решила, что главное, это половая тряпка и кастрюли? В этом спасение? и как назло, что ни православная книжонка, везде натыкаюсь на фразы типа того"тебе Бог дал, тебя Бог отметил, образование и т.д., а ты пытаешься половой тряпкой спасаться?!" и это у величайших признанных философов Православия. А эта книжка последнюю точку поставила:никуда ты от своего внутреннего построения не денешься. Если тебя поцеловали в маковку на небесах "иди и исполни то, что предначертано"...
- «...ради любви к вам пошёл я на муки, вы же святыни свои растеряли, нечего, падла, народ баламутить....»
- …это так не вяжется с тобой.... зачем ты берешь чужие слова там, где своим сердцем говорить надо?
- Это СВОЕГО РОДА МАСКА ИЛИ БРОНЯ.
- Если видят броню, против неё вооружаются и бьют бронебойными. Если видят маску, начинают подыгрывать и лицемерить, и тогда можно запутаться во лжи. Если идешь голым телом на колья, думают, блаженный, и опускают оружие. Если говоришь только правду, теряются и не знают, что ответить. И тогда уже говоришь и правишь своим миром ты. Наше оружие - правда, наша сила - в слабости и уязвимости. Они тоже все такие. Только они прячутся от самих себя, а мы себя знаем, и поэтому нашей любви и жалости хватает и на них тоже...
- Я так глубоко не думаю, могу но не хочу, нет, скорее, запрещаю себе...
- У меня это уже по инерции получается. Вроде бы труда никакого и не прикладываю, чтобы углубляться во что-то, а оказывается, что в акваланге по дну, не выныривая. Знаешь, колоссальный заряд получила от православной литературы. Не тех простеньких брошюрочек на свечных столиках в храме, а в их настоящих трудах. Начиная с первых апостолов, потом первосвященников, мыслителей, философов. До многого сегодняшних знаний ещё не хватает дойти. Ты не представляешь, какие это мудрые люди были. И понятно стало, чем эта их мудрость питается. Их же Бог направляет – понять, что, к чему и как. Ни хрена мы про православную веру не знаем! Вот что я поняла. И углубляться в это надо и бегом! пока ещё живешь, и есть такая возможность. Чтобы попасть куда надо после смерти и в небытии не раствориться, и пылью космической не стать. Жить стоит! Там столько Света впереди! Понятно тебе теперь, что произошло? Куда я попала! Ко мне благодать приходила, и я поняла, что это такое...
- Нет, непонятно, у меня с верой странные отношение, скорее, полное её неприятие, как я ещё крестился, вообще непонятно.
- Вера дается по благодати... человека постоянно в спину подталкивают обстоятельства жизненные сложные - потери, неудачи. Когда до таких вещей доходит, значит, очень сильно ты поперек того, что тебе на самом деле нужно, идешь. Когда понимаешь, что все, что можешь в своей жизни, пронадеявшись на себя, ты уже испортил, тогда поднимаешь глаза к небу и спрашиваешь, что же я делаю не так, почему мне так хреново. Тогда и есть смысл попробовать то, что говориться в писании - помолиться. Только искренне. Потому что главная наша беда - своим умом, своей волей пытаемся жить, а наша воля и ум - до добра не доводят. Нравственных ориентиров нет. Хорошо-плохо под сиюминутные свои желания подстраиваем, под свои страсти и похоти. А ведь все ясно было сказано - живи по заповедям и силы на это у Вышнего проси. Тогда всё будет само получаться. В молитвах: "Лиши меня моей воли, ибо она от лукавствующей плоти, и всели в меня Дух Святой, чтобы только Твою Волю исполнять". Смирение-плод труда над собой...
- Плоть лукавствующая? Так Им же и созданная, жизнь вдохнул, а вот Дух Святой не вселил, право выбора дал, так что ж Он теперь от меня хочет? Он хочет, чобы я все его ошибки и просчеты сам исправил, и пишет руками старцев, и испытания мне устраивает, это что у Него такая игра? Или Он тупит в своем сиянии и могуществе, издеваясь над нами всеми одновременно?
- Действительно, когда понимала, что за фигня получается, ржаланадсобойдоупаду... А потом как-то потихоньку выравниваться начала. Если бы мне сказали, что можно что-то почувствовать просто повторением ежедневным молитв, не поверила бы - а накупленных молитвословов накопили за времена поездок-ого-го сколько - читала тупо одну за другой, а после начала в слова вдумываться, что бездумно повторяла. И вдруг понимать стала. Что главное-то в этом - себя здесь утихомирить, страстность свою здесь умерить, вроде как вылечиться от всех накоплений психики человечества за все время эволюции сознания. Вернее, эволюционировали познания человека о том Разуме, который током пробегал по извилинам его мозга. Пока Бог не решил: "Пора" и лично не пришел и не сказал: "Я есть Свет миру", - и рассказал нам всем, что делать дальше, чтобы не мучиться потом в вечности, когда земная жизнь плоти закончится. Эта жизнь нужна, чтобы аккумулировать в себе сознание. Облечь в личность проходящий сквозь тебя Разум. Бессмертным будет лишь та часть тебя, в которую и сквозь которую ты пропустил Его Дух - остальное сгорит на фиг. Твоя же страстность тебя и спалит, она же и будет той гееной огненной... хватит?
- Мне вот что непонятно, Если Он такой всемогущий и вездесущий, любящий и помогающий, так почему сразу не исправить или не сделать сразу хорошо, за одно яблоко столько людей мучаются, если страстность дана тебе без ограничения, Им же дана, так зачем тебе её самому ограничивать, и уж если что Он и решит все-таки ограничить, то жди беды, да такой, что только к Нему за спасением и бежать, к тому, кто тебя в говне и вымазал, сначала все испортил, потом властью своей тебе больно сделал, и еще расказывает тебе, как Его ошибки тебе надо исправлять.
- Отвечаю, что сделал он, а что сделали с собой мы сами. Помнишь в Писании "по образу и подобию Своему" сотворил. Так вот на самом деле это Он задумал нас ПО ОБРАЗУ И ПОДОБИЮ, а сотворил лишь по ОБРАЗУ, дав свободную волю, которой сам обладает - уподобиться Ему или отойти от Него. Он ангелам своим такой свободной воли не дал.Они не могут не исполнять Его воли, а мы можем. Но был один с таким правом- самый избранный и любимый, и гордость его, что он почти как Бог погубила, теперь все мы вослед ему в тартарары катимся, того не понимая... Говорят: дьявол уже тем победил человечество, что внушил ему мысль о том, что никакого дьявола нет...
Чтобы Дух Святой в тебя вошел, потрудиться надо. Сосуд свой очищать надо. Чем подготовленнее сосуд, тем больше в него вольется. Покреститься мало - воцерковиться надо. На службы захаживать, исповедаться хотя бы изредка, причащаться, молиться надо, духовника найти надо, чтоб нестрашно сердце свое открыть было. Избавляться от всей порчи в себе надо... У меня тоже сложно с этим, хотя и поняла, ощутила, что работает это!... А что с женой жить... так ты меня оттолкнул в свое время. Могли бы тогда всё изменить и сегодня уже вместе этой дорогой продираться... А теперь уже поздно, надо идти той тропинкой, что нам осталась...
- Сейчас дочитаю…
- …Не Он это сделал. Он только завел шарманку. В Его творении все правильно работает. Только творя, Он хотел наполнить мир свободными созданиями, а не марионетками. Ты родишь ребенка и что, думаешь о том, как бы ему ручки отрезать, чтоб не рукоблудствовал, глазки выколоть, чтоб плохому не учился. Письку зашить, чтоб с мужиками не трахалась подзаборными? Разве так? Ты хочешь, чтоб она выросла, все видя, жизнь на вкус пробуя, но чтобы и тебя-папку любила по своей воле, а не по принуждению, когда вырастет... Разве не так? А как это сделать? Неужели только изуродовав? А ведь для неё, для дочки своей ты такой же Бог, как Он для всех нас. Ты её сотворил... И ты её всему бы обучил - ХОРОШЕМУ!!!-если бы только попросила. Не так разве? А она вырастет и скажет тебе- ты папка был сволочью, потому что меня на мужиков тянет, и в моих грехах не я, а ты виноват...Я что-то не так говорю?... Нам свободную волю дали, чтобы мы об ответственности за свои поступки не забывали. Кому в себе послужишь, туда и пойдешь после…
- О вере мне трудно говорить, может, на твоем примере и я задумаюсь о чем-то главном... Я еще перечитаю и напишу, мне тоже пора…
- Миш, я тут с тобой, а мне ведь собираться надо, уезжаю я сегодня. Нам чаще говорить надо, наверное. Ты все бегаешь от меня, а мне намного легче жить, зная, что есть человечек в Москве, который всегда мне рад...
- В этой деревне не только я один рад тебе, яж не единственный, кто о тебе помнит, хотя мне приятно…
- У тебя интернет там будет?
- Если буду сидеть на даче, вряд ли, если вырвусь в город, что теперь из-за отсутствия машины проблематично, может пару раз в эфир и выйду. Но через неделю уже вернусь, выпускной у Катюхи.
- Телефон твой я правильно написал?
- Правильно, но этот номер у меня сейчас не в телефоне. Думала на билайн перейти, там вроде недорого с Россией разговаривать получается. Но пока ещё не предприняла такую попытку. Поэтому номер у меня вообще сейчас другой, толком и не знаю. Мне на него только муж и звонит... Мне вообще сейчас почти никто не звонит. Ушла в подполье…
- Звонить тебе я не буду, достаточно и того, что набираю тебе на клавиатуре, у меня и так адреналин зашкаливает...
- С тобой я могу расслабленно всякую чушь, не думая о последствиях. Ты мой этот, антидепрессант и пурген в одном флаконе…
- Я тоже целую, ну, давай ты первая, уходи.
… - Климочка, ты уже должна быть....
- Неужели меня так долго не было? Ненадолго вернулась. Мне так хорошо было одной. Заперлась в квартире, опустила жалюзи, шторы плотно задернула. Ноутбук включила и в другой мир улетела...
- инб али? это кто?...
- Ты про Хоттабыча? не поняла вопроса
- 10.06.08 приходил ко мне в гости на тень инб али, вот и спрашиваю, не ты, ли, это была. Адрес Украина Киев.
- Десятого была вне зоны досягаемости. Вообще-то, знаю одного, только тот Али ибн Гусейн, и вряд ли станет рыскать среди моих теней.
- Ну, тем не менее, кто-то приходил. Уж не пасут ли нас опять?!!
- Расслабься! Наши с тобой биографии уже давным-давно всем до одного места. У меня давно роман для прессы с другим человеком. Ты - так, метастаза. Муж интересовался, был ли ты на встрече. Я сказала, как есть - не был, но привет от него Федя передал. И после в Инете общались. Для моего мужа ни моё прошлое, ни моё сегодняшнее закулисье значения не имеют. Он живет с конкретной женщиной, а не с химерами её воображения. Хотя в прошлом году из-за них чуть до развода не дошло. Да батюшка благословения не дал, "не фиг лезть в бабьи бредни", сказал мужу. Так что хватит уже бояться. Добоялись, что встречаться не хочется. Не из-за боязни, что твоя половина прижучит, - из-за отвращения. Противно видеть, как ты боишься...
- «Персонаж древнегреческой мифологии, трехголовое чудовище.
Химерой называли дитя Эхидны и Тифона. Это чудовище имело три головы: одна была львиная, вторая - козья, росла на спине, а третьей - змеиной - заканчивался хвост существа.
Передняя часть туловища у Химеры была львиной, а задняя - козьей. Из пасти чудовища вырывался огонь, которым оно уничтожало дома и посевы жителей Ликии. Считалось, что Химера обитала в труднодоступных горах отдаленной ликийской провинции. Ни один человек не решался близко подходить к ее жилищу, окруженному разлагающимися тушами обезглавленных животных. Царь Ликии несколько раз посылал свои войска, чтобы уничтожить Химеру, но ни один воин не вернулся живым из похода».
«Метастазы - вторичные патологические очаги, возникающие вследствие переноса с током крови или лимфы болезнетворных частиц (опухолевых клеток, микроорганизмов) из первичного очага болезни. В современном понимании метастаз обычно характеризует распространение клеток злокачественной опухоли».
Химеры всегда будут уничтожаться, а метастазы удаляться. Судя по эпититам которыми меня так щедро наделили, моя участь давно определена. Про пурген тоже понятно, вот и поговорили. С добрым утром...
- Как, оказывается, точно я употребила обе метафоры. Химеры - кошмар мирных жителей, который невозможно уничтожить, только примириться с её существованием... Метастаза… рак в стадии метастазирования, кстати, считается уже неоперабельным - это четвертая, запущенная и потому с летальным исходом, стадия... Тебе не нравится быть моим смертельным приговором? Странно, мне казалось, что тебе очень нравится роль моего могильщика... Впрочем, ты дал толчок моим литературным изыскам, если бы не тот неудачный роман с тобой, вряд ли я стала бы копаться в себе, докапываясь до истоков, почему он стал возможным. Если бы не катастрофа, которую потерпела моя душа при разрыве с тобой, вряд ли в моей жизни появилась бы бригада реаниматоров, давшая новое дыхание моей жизни. Но это уже были просто герои моей книги, которыми я играла, вымещая на них боль, мучившую меня после разрыва с тобой... Не виню.Ты имел на это право, потому что когда-то я изуродовала твою жизнь... С ДОБРЫМ УТРОМ, СОЛНЫШКО!
- Ты не чего не уродовала, т ы дала совсем другое направление моей жизни, показала что бывает совсем другой мир, просто играя мной как мячиком. Но брошенный когдато мячик, волею судьбы вернулся, превратившись в чугунную гирю. Сам мячик незнал об этом изменеии всебе. Скакал, и прыгал от удовольствия ощущения ласковых, добрых, до боли любимых рук.
…Нанося удары этим рукам, но он не знал насколько сильно ранит и ломает их.
…А утро у меня начинается в 5.30 и я, в этот момент совсем не солнышко, я черная дыра на белом свете.
…Скажи мне, Клементина, почему мое уважение к личной жизни окружающих и близких мне людей, вопринимается как слабость и трусость?
…Я НЕНАВИЖУ ВСЕХ КОГО ЛЮБЛЮ!!!!!
- Отвечать буду на это: "... почему мое уважение к личной жизни окружающих
и близких мне людей, вопринимается как слабость и трусость?" Слабость и трусость не в этом. Как раз это в тебе меня восхитило, заставило разорвать отношения тогда и очень сдержанно общаться сегодня. Мы начали с того, что у нас есть жизни - у каждого своя - которые мы не вправе разрушать, потому что в этих жизнях судьбы близких нам людей... Мы ОБЯЗАНЫ были разойтись с тобой после этого, разорвать отношения, прекратить общение, забыть о существовании друг друга. Но мы поддались слабости, чувственности. Мы были очень одиноки, наверное, и этим оправдывали себя... нам пришлось принять данность того, что мы есть друг у друга, даже когда жили врозь... И вот тут начинается то, что я называю трусостью и слабостью...НАЧАЛАСЬ БОЛЬШАЯ ЛОЖЬ. Мы лгали своим близким, клевеща друг на друга. Ты выставлял меня в глазах своей жены прилипчивой ****ью, от которой не можешь отвязаться...
...Я "берегла" мужа, говоря, что связь с тобой результат предклимактерического всплеска гормонов женщины, на которую муж много лет не обращает внимания... Он не очень поверил, потому что видел воочию мои слезы, слышал истерики, читал письма, услужливо поставляемые чужими женами. В конце концов, он читал мою книгу и знал меня изнутри. Я могла говорить всё, что угодно, но видел он другое... А твоя жена по-прежнему видит во мне прилипнувшую к её собственности проститутку, с которой она борется всеми праведными и неправедными способами. Как женщина она имеет на это право - защищать тебя от меня... Но только когда ты начинаешь ей подыгрывать, мне становится больно. Одну её я могу понять и простить.Но твоей ей на меня клеветы - нет.Я не ****ь и не проститутка.Даже если это говорится во спасение чести семьи и спокойствия твоей жены за мрей спиной-это ложь и клевета... Или это ты называешь уважением к бережным отношением к личной жизни близкого человека? Близкий человек вынуждает тебя грешить…
Извини... не хотела обидеть... но и дальше не понимать друг друга... уже столько лет вместе....
"Я НЕНАВИЖУ ВСЕХ КОГО ЛЮБЛЮ!!!!!" Не надо меня ненавидеть. Это совершенно бессмысленно. Больно мне этим ты не делаешь, а себя ввергаешь в геену огненную. С таким чувством в душе жить... Ты же сожжешь себя заживо... Успокойся. Жизнь. Люди. Близкие. Долг. Обязанности. Солнце встало. Дождь прошел. Самолет небо разрезал. Пчела на цветок села. Я думаю о тебе довольно часто. Хорошо и спокойно думаю. Приеду. Увидимся. Хочется к Людмиле А. съездить. К Лидуське в гости сходить. К тебе там привыкли и радуются. Жизнь из приятных крошек радости состоит, а не из стены ненависти... Целую
Кстати, не далее как неделю назад была на даче своей, Царьков вдруг тебя вспомнил. Говорит, хорошо было, легко. "Помню, как Миша помогал мне. Сам, я и не просил вроде, а он легко так помощь предложил, так ведь и действительно помог. Хороший он человек, - говорит, - не знаю, что там у вас и как с ним, а вспоминаю всегда то время с удовольствием. Привет передавай при случае"... Вот, а ты говоришь..."ненавижу"... Заодно и привет тебе наконец передала
- Уехал в Крым до 27.07.08
…Набрал тебя в яндексе, тебя много.... и с фото. Бабушка мне рассказывала, смотрю на ваши фотографии и разговариваю с вами. Я думал что за ерунда с фотографиями разговаривать. Оказалось действительно можно говорить, странное чувство, как бы встретились.
…Царьковым привет. Я их уже и не помню, только теплые воспоминания о времени проведеном в одном кругу.
- Как Крым?
- Мне написал из Америки Серега З., помнишь, мы его в аэропорту встречали?... впрочем, не о нем речь... Он написал, что у Людмилы Алексеевны в этом году было два инфаркта, а двадцать восьмого июля должны были делать операцию. Ничего не знаю. На связь с народом пока выходить не хочу, поднимать шум. Как бы самой съездить... пока в прострации. Пересидела в одиночестве. Никого не хочется... вот вернулась к своим после 2-месячной отлучки... впряглась в быт... крылья опали...
Ё!!!
Сколько можно тебя выглядывать?!
А какое сегодня число?...
Здравствуй радость моя, не всегда есть мозможность добраться до компа. Сегодня 05,09,08. Рад знать, что ты меня выглядываешь, так же, как и я тебя, пока ты на даче была. Я уволился с работы, потому что устал, я совсем не пью вина и хожу в спортивный зал...
С работы уволился, теперь опять свободный "каменщик". Ты где сейчас, как настроение, и была ли убита та грусть которая и привела тебя, на столь долгий срок в деревню?
Сегодня в столице, на выходные ездили в Х-в, наконец, заказали памятник Серёжке. Не совсем то, что мне виделось, но как-то уж очень сложно у меня с осуществлением задуманного. На даче сидела под видом того, что надо присматривать за строителями. Крышу перекрыли. Думала, буду одинокой, но куда там! То гости, то родня. Покой найти трудно. Грусти нет. Апатия выветрилась. Такое спокойное умиротворение - согласие с тем, что есть, и с тем, что иначе уже не будет никогда. Дистанцируюсь от своих. Но это не антагонизм, а чтоб ни я их своей избыточностью, ни они меня приоритетностью своих нужд не допекали. Во всем должна быть мера. От Феди только что сообщение получила. Так в Москву потянуло... Как про Л.А. сказали, так и жду попутного ветра сорваться. Как она там. Живой хочется застать ещё хотя бы раз...
...а я вот пойду и открою сейчас бутылочку того самого, что ты совсем уже не пьешь . Напьюсь и буду пытаться чувствовать себя счастливой
Привет, рад слышать, что у тебя все хорошо. Мои дела тоже неплохи. К сожалению, редко случается вылезти в сеть. Ты уж прости, что сразу не отвечаю. По-моему, я успокоился. Нет квартиры в Мытищах, нет машины - тишина и покой. Семья заняла все свободное время. Каждое утро мы дочкой, идем в школу, потом из школы, по кружкам, Света делает с ней уроки, у меня начал расти животик, что меня немного расстраивает. Секс один раз в две недели. Водка и пиво почти каждый день, понемногу, но это одна из форм моего любимого алкоголизма. Мы завели кошку, зовут Буся, это производная от слова "бусинка", уж очень она была маленькая, когда мы её купили, она могла спать на ладошке. Зарегистрировали ИП, потихоньку работаем, надеемся, что все у нас получится. Вот и все, пока.
На такие письма отвечать сложно . Начинаешь осознавать, что для тебя(меня, то есть) места в жизни другого человека уже не осталось. Наверное, этому надо радоваться - всё стало на свои места, пришло смирение и умиротворение, ушли бессмысленные метания и всё сносящие со своего пути страсти... Попробую согласиться с этим искренне. Хотя, честно, какой-то червячок внутри перевернулся и подленько так прошипел: "Грустишь, мать? Вот она проза жизни. Каждый остается в своей конуре коптить небо и надеется на то, что ему за это воздастся на небесах". Да, семья - спасение от себя. Прежде всего, от себя. От щемящей тоски по подлинной жизни, определение которой мало кому удается найти в обыденности... Я тоже "рассталась" с машиной, со всеми деньгами, какие у меня были, тем максимально урезав возможности перемещения в пространстве. Ограничила свою внешнюю свободу, ради ухода вглубь себя. Ни с кем не общаюсь. Разве что с теми, от кого не успеваю сбежать. Доживаю. Но уже без протеста и несогласия...
К тебе случайно не захаживает такая "Русокова Светлана" из Астаны? Мы тут с подругами пытаемся выяснить, кем именно интересуется эта особа, почти прописавшаяся на наших страничках в гостях. И не скрываются ли под этими наборами букв тайные сексоты, деморализующие наши ряды излишним любопытством к нашим персонам... Завернула ... Раскисла в предыдущем письме. Надеюсь, простишь...
Привет, конечно прощу, а из Астаны ко мне заходил сергей ширяев, 30 августа. Пока до нескорых встреч.
Не знаю такого. Во всяком случае, фамилия ничего не говорит... Нескорых встреч говоришь?.. Я тут несколько раз прокручивала в голове свой приезд в Москву - не июньский, а неурочный, осенний. Всё не могла решить для себя, стоит ли напоминать о себе. Не только тебе... Столько всего в душе надломилось за последние... да уже почти год прошел, как замкнула себя на все замки. Схлынул страх остаться вне людей, который появился, когда сын ушёл. Прошел год с его смерти, и я добровольно заперла себя в четырез стенах. Теперь уже не страшно. Пугает лишь возможная длительность собственной жизни. Она ведь и впрямь может затянуться. Хотя в изоляции время бежит намного быстрее и незаметнее... Что-то грущу... Наверное, расстроило твоё слишком коротенькое письмо.
Если приедешь, буду рад встретиться, пусть Федор позвонит и все расскажет. Теперь буду ждать. Жду. Или ты уже БЫЛА в Москве? я так и не понял. В нутри колокол, писать не могу, нет мыслей. Летом проезжала Мася, не встретились...
Мы собирались пересечься с ней в Воронеже, но я не доехала. Вернее, о том, что она там будет как раз в мой день рождения, узнала уже после того как отпраздновала его в другой компании. Мы переписываемся. Так что я в курсе многих вещей, о которых, возможно, не в курсе ты. Во как запутала)
Я ещё не была в Москве. Жду бабьего лета
- Переписка с ней? Прикольно, последний раз, при мне, ты вспоминала о ней с большим неудовольствием, припоминая воровство косметики.
Интересно тебе известно о нашем телефонном разговоре? И если да то что?
- Я в твои отношения с женами не лезу. Для меня если что и значит из твоего прошлого и настоящего, то это только твои дети. Дочки у тебя замечательные!
А с Наташкой у нас были и разговоры по телефону по часу, и письма с подробностями из личной жизни. Но нашей с ней, а не твоей. Тот эпизод с косметикой всплывал в одном из разговоров... Для меня Наташа вчерашняя и Наташа сегодняшняя - два разных человека... Впрочем, о тебе мы как-то говорили. Давно. Мне было жаль, что ни она, ни (особенно жаль)твоя дочь не знают тебя таким, каким знаю тебя я. Об этом ей и сказала. Мол, если бы Ф. прочла то, что написано им самим и мною, но не как сагу об отце, а как роман про совершенно других героев, она бы влюбилась в главного героя... Это было давно, год назад, наверное. Книг своих я им не давала...
Так что, сам видишь, тема "ты" скользкая. Навредить не хочется. Поэтому ни о чем спрашивать её не буду. Решит рассказать - расскажет... Кстати, косметика была Галкина. Наташа после покаялась ей, но та её высмеяла.
Масянь и Зардын.
Масянь.
…Сбегала на неделю, получилось чуть больше. По друзьям проехались с мужем. А пока одна была, хоть смогла должным образом в записи свои погрузиться. Здесь мне не дают писать дела житейские. Всё урывками, где на минутку свободную запереться от всех своих любимых.... Что у тебя? Кстати, очень часто тебя вспоминала последнее время. Не икалось?...
- О чем вспоминала?
- Не о том, что ты подумал... Просто, потянуло встретиться, поговорить. У нас иногда получалось поговорить так, чтоб без головной боли от переизбытка информации разойтись ... У меня сейчас такой перекос в прозе пошел в религиозную сторону. Такие мысли приходят. А поделиться открытиями не с кем, я же себя вычеркнула из социума. В затворничестве пребываю седьмой месяц, если не ошибаюсь. Вот только интернет дозировано и разовые выезды в народ и то только с мужем. Ограничиваю свою свободу. Намеренно. Чтоб ничего и никого "лишнего". Дети и муж... А тебя вспоминала. Благотворительную деятельность твою. Мысли были некоторые... Ладно, при встрече как-нибудь. Увидимся же когда-нибудь, в конце концов, не век же мне от людей прятаться... Хотя затягивает...
- В люди выходи, ты ж не можешь без общения и людей.
Тем более, у тебя хорошие друзья.
Будет время, подъезжай, я тут, на Арсенальной
- Да знаешь, на самом деле могу и очень длительное время. В школе-то я вообще довольно замкнута была, так одиночкой и проходила десять лет. Во дворе - атаманила класса до шестого, а после что-то переключилось, заперлась дома, читала, рисовала, воздушные замки строила, ушла в себя. Ненадолго вылезла в девятом - когда играть на гитаре научилась, стала центром компании, но получила по мозгам за несоответствие общим стандартам. И опять в подполье надолго. Так и живу до сих пор. На подводной лодке. Всплытие ненадолго - шум, фейерверк, галопом по друзьям, потом задраиваю люки и на дно без перископов на полгода, на год, было что и на пятнадцать лет спряталась, это пока дети маленькие были...
- Я вот тоже вспоминал тебя.
И Амели. Жалко ее. Выходит, это наследственное.
- Амелька не понимает, что с неё что-то не так. В отличие от людей ... Ничего, вроде бы оклемалась. Приступы больше не повторялись. Даем четвертинку таблеточки от давления, которые Генка принимает, он ведь тоже гипертоник у меня, кстати, 30кг веса сбросил, плавает каждый день. В поход на яхте с другом готовится. Мы в Москве виделись со знакомым шкипетром. Может, и я решусь. Плавать не умею, но мне и потонуть в хорошей компании интересно если что
- Пожалей хорошую компанию!
Зачем самому тонуть и чтоб хорошая компания тонула?
Только жить
… А я немного влюбился.
Но ничего не получается.
И мне грустно и одиноко.
Устал сам от себя и от своей замкнутости, так и не научился радоваться жизни. Так ведь нельзя больше жить
- Ты просто не от мира сего. Богом поцелованный, а призвания своего найти никак не можешь, направить некому, да и недоверчив ты, как дикий зверек. Всё образуется со временем. А влюбленность - это и хорошо, потому что эмоция положительная, и плохо, потому что привязывает все мысли к предмету симпатии, начинаешь направленно фантазировать в его сторону, а жизнь в это время мимо проносится…
- Какое же мое призвание?...
Ира, какое мое призвание?
- Призвание? Это ты сам нащупать должен. Мои представления о тебе, это мои представления, не имею права тебе навязывать своего мнения, хотя, естественно, могла бы наговорить вагон и тележку, есть что сказать и именно по твоему поводу. Но не буду. Хочется, чтобы прислушался, а буду навязывать, закроешься, поэтому оставлю при себе до поры. Говорю вот, Богом поцелованный, и хватит с тебя пока. Живи, мучайся, ищи... Надо тебе ещё книжонку одну подсунуть, читаю сейчас, у друга в Москве выцыганила. Она меня как-то немного успокоила и вдохновила... Не буду пересказывать. Дам почитать. Может, тоже что-то созвучное себе найдешь...
- Правильно.
Я как-будто ответственность сам за себя не беру.
Все жду, что что-то само произойдет или подскажет, или в бок даст.
- Да на самом деле, оно так и происходит - "само". Ходишь, маешься, за все хватаешься, покоя найти не можешь, до отчаяния, до полной потери интереса к жизни... а потом вдруг бац по голове и понимаешь, что уже там, по уши в своем призвании. И только успевай греби, чтоб не захлебнуться и успеть хотя бы малую толику данного тебе дара реализовать. Причем ощущение интересное, понимаешь, что не дар для тебя, а ты для дара. То есть не в радость и усладу тебе это дано, не для того, чтобы ты его плодами наслаждался-иначе отымут на фиг, а для того, чтобы использовать твои разум, руки, ноги, тело - вымучить, истощить, довести до ручки. Изнашивается организм мгновенно! Ты вроде передатчика - передал, что тебе открылось, сделал, что от тебя ожидалось, реализовался на полную - и вперед, на небеса. Прочла мысль-понравилось-о предназначении литературного гения - поднимать нравственность человечества на ещё одну - ступень... мне кажется,это не только к литературе относится...
- Ты знаешь, я стал больше открываться людям…
- Открытость внешняя и открытость внутренняя. Внешне - не бояться быть осмеянным, открываясь, ты уже готов отразить нападение, если это понадобится. Вместе с тем, открытость как сито, через которое проверяются те, кто рядом с тобой. Легко приобретаются друзья и распознаются недруги. Они просто не выдерживают искренности. Внутренняя открытость - не лукавить с собой. А это труд на всю оставшуюся жизнь. Очень интересный и захватывающий труд - очищать свое сердце... Да, открытость это здорово. Наверное, я сказала больше, чем ты имел ввиду? Но мне кажется, ты и не был никогда закрытым. Потому и сложности были с общением с другими людьми, их внутренний мир не вполне соответствовал твоей наполненности, а не раниться об это у тебя не получалось. Ты непонимание воспринимал как неприятие и закрывался, защищаясь.А надо открыться, чтоб с тобой всё было всем ясно, и смириться с тем, что каждому дано разное. Сколько кому дано, столько и спросится. Тебе дано много, спросится тоже много...
Слушай, что-то я не на шутку разговорилась сегодня. Ты мне слово, я тебе водопадик в ответ. Девушку украшает скромность и молчаливость... Пойду кофе приготовлю... Да, надо как-нибудь на Арсенальную приехать…
* * *
Зардын.
- А где , все наши учителя на фото?
- Серёж, какие учителя! Их кто-то приглашал? Или, может, кто-то из наших, бросил все свои дела и приехал повидаться? Приезжают самые-самые и то только после разогрева по переписке - четвертый год одни и те же. Гешка Почуев - молодец, только нашелся, примчался сразу - даже, кажется, на своей машине... Остальных - драть надо за одно место. Уже скоро учителей будем по одному провожать, а народ всё никак не раздуплится на нормальную массовую встречу, так чтоб с заездом к Людмиле. Она давно на пироги приглашала. Ждёт по сей день. И остальных учителей нашли бы, она про многих знает, со многими общается... Кстати, про Салапчика нашего слух прошел, что допился. Квартиру продал, бомжует где-то в московии...
- Обидно за Сергея, насколько я помню, он после школы стал выпивать. А по поводу наших одноклассников, что ты от них хочешь? они и раньше все были жлобы. как же я не хотел идти в мат. класс., чувствовал, что не моё это место. может быть и из~за этого бросил " маи" . только по случайности не поступил в физкультурный . но в итоге после армии всё равно закончил "маи" ,и ни дня не работал по спец. всё время хотелось заниматься своим делом. а время показало,что лучшие мои друзья , я имею ввиду мужиков, были в "B" классе. Aнис, кочед, и мой лепший друг пиля. а все эти хвалёные "буквари" не вызывают у меня никакого уважения. вас же девчонки , я очень люблю.,но только наших с которыми я был с 3 класса. остальные для меня все пришлые.может быть жёстко, но это моё мнение. получили паспорта . не буду загадывать, но на следующий год хотелось бы быть на встрече.
- А мне хочется несколько слов в защиту. Так, как мне это видится. Последние четыре года имела счастье узнать всех наших - и "ашек", и "бэшек" - всех, до кого только смогла дотянуться, как бы с изнанки. Приезжала, внаглую влезала в душу, наизнанку выворачивала. В школе-то тихоней была, если помнишь, ни с кем накоротко не сходилась. Но, кроме школьной, другой жизни у меня не было, и жила я только вами. Сегодняшняя активность в общении ногами из того прошлого. Но я не о ней, а о своих "открытиях". Знаешь, ни с кем из тех, кого я себе"вернула", не было скучно. Очень разные люди, очень противоречивые судьбы, но ни одной заурядной личности. Все - яркие индивидуальности. Может, потому так тяжело собрать всех сегодня, что в подсознании каждого из нас живет отголосок того страха потерять свою самобытность, с которой боролась наша советская школа... Это как заставить солистов оперного театра петь в общем хоре. Л.А.удивительно умело маневрировала между бережным отношением к личности каждого и подчинением нас общим стандартам...
...чего требовал от неё социум. Это сегодня в детях боятся заглушить индивидуальность, а тогда только такой реликт как она мог противостоять системе, делающей из людей стандартные гвозди... Но именно из-за этого противоречия-сохранить инд-сть и подогнать под стандарт-ей не удалось нас передружить между собой. Мы очень разные все, общее у нас только многолетнее сидение за партами одного класса и ОНА... Я встречалась с ней-приезжала к ней дважды, расчувствовавшись, загрузила черновиком своей будущей книги... Ей надо позволить увидеть нас всех ещё раз. Это человек, для которого нет чужих детей, нет чужих судеб, нет чужой боли. Всё, что происходит с нами сегодня, - это тоже её. Так видят этот мир святые, для них нет чужого страдания... Ладно... Получайте паспорта, приезжайте, что-нибудь придумаем сообща... О ребятах... мне всегда казалось несбыточным добиться хотя бы расположения таких звезд как Анис, Зардын, Кочед... вы парили в небесах, я взирала на вас снизу вверх и даже не мечтала о времени...
...когда боги спустятся на землю... Это казалось невозможным... Сегодня и странно, и радостно, и немножко грустно. Столько времени не знали друг друга... С Пилей в школе даже не здоровались... В Москву приезжаю за зарядом жизненной энергии. Столько тепла, столько участия. Родные, дорогие, любимые... В школе вы были одной "бандой", а сегодня - семья, которая "усыновила"меня, избавив от многолетнего чувства одиночества... Об остальных не говорю - плохо, не заслуживают, просто,наверное, не так нуждаются в близости душ, какая есть в вашей компании. Многим достаточно очень узкого круга для комфорта.Это ограничивает общение. Винить? Разве что пособолезновать, они обкрадывают себя. Когда есть кому довериться, человек раскрывается более полно. Открытость дает толчок внутреннему росту личности. Тремся друг о друга, соприкасаемся, бьемся, искры высекаем - себя лучше узнаем. Вот тебе и духовное самопознание... Философия ... Нет жлобов, есть свои и чужие. Ближе и дальше. Хорошо, когда много своих и близких…
5. Целесообразность
© Copyright: Сианарин, 2010
Свидетельство о публикации №210110101404
Свидетельство о публикации №210110101404
Рецензии
Всегда вопрос:
Кто мы?
Куда идём?
Кто нам дорогу светом освещает?
Кто греет нас в прелютещий мороз?
И от чего душа порой страдает?
Ответ один:
- То Бог, Господь! Всевидящий! Всевышний!
Он к цели нас ведёт красивой, светлой, вышней!
Мы - агнецы ему! Рабы, детишки!
Воспитывает нас закалом от страстишек.
Упал, - протянет руку для подъёма!
Всё было, есть и будет - Им ведомо!
Нина Степановна Маслова1 15.09.2012 17:15 • Заявить о нарушении
Кто мы?
Куда идём?
Кто нам дорогу светом освещает?
Кто греет нас в прелютещий мороз?
И от чего душа порой страдает?
Ответ один:
- То Бог, Господь! Всевидящий! Всевышний!
Он к цели нас ведёт красивой, светлой, вышней!
Мы - агнецы ему! Рабы, детишки!
Воспитывает нас закалом от страстишек.
Упал, - протянет руку для подъёма!
Всё было, есть и будет - Им ведомо!
Нина Степановна Маслова1 15.09.2012 17:15 • Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.