Танцы умирающего лебедя. Глава первая

               

                Глава первая
 
                1
     Дом, из которого уходит любимая женщина, - не просто разоренное гнездо. Из дома уходит душа, он будто цепенеет в летаргическом сне, и холодное безмолвие повисает на всем, что осталось в этом доме жить или умирать. И сколько бы ни длилось потом возвращение к новой жизни, сколько бы здоровые силы организма не одолевали неминуемую депрессию, - первое столкновение с внезапно опустевшим домом потрясает любящее сердце нелепостью и обнаженной жестокостью случившегося...
     Таким черным днем в жизни молодого писателя Александра Забелина стал день его возвращения в Москву из двухмесячной творческой командировки в Алтайский край, где должны были разворачиваться события задуманного им романа. В поездке он много и увлеченно работал. Блокноты его изо дня в день наполнялись путевыми заметками, зарисовками, материалами из местных архивов и музеев, описаниями бесед со старожилами, набросками отдельных глав. Работа спорилась. Забелин  исподволь заряжался энергией полюбившейся земли, он лучше стал понимать суровый характер живущих там людей, их неповторимую ментальность, и это наполняло его радостным предчувствием вдохновенной работы над романом уже дома, за письменным столом. И только разлука с горячо любимой женой Олей вносила в его путешествие осенние оттенки  настроения.
     Он часто, почти через день, писал жене милые письма, в которых неизменно объяснялся в любви, говорил, что скучает и весьма сожалеет о том, что чрезмерная занятость в Большом театре не позволила ей разделить с ним путешествие по этим чарующим местам Алтая. На свои письма он разрешал не отвечать, потому что не знал, где будет через неделю или десять дней, зато при первой же возможности пытался дозвониться домой, и если это удавалось, с наслаждением слушал голос жены, прорывавшийся к нему сквозь треск и шорохи телефонной бездны. В это время воображение, обостренное длительной разлукой, живо рисовало Олю, сидящую в спальне с телефонной трубкой в руке, стройную, изящную, желанную, с распущенной гривой длинных, до пояса, пшеничных волос, в кружевной полупрозрачной сорочке, привезенной ею из гастрольной поездки в Париж. И тогда горячей волной накатывало желание, заставляя его страстно говорить жене, что завтра же бросит все дела и вылетит в Москву, на что она насмешливым тоном советовала не валять дурака, принять холодный душ и думать только об успешной работе над романом.
     Так было до последнего телефонного разговора, посеявшего в сердце Забелина непри-ятные зерна тревоги. В тот вечер он долго не мог дозвониться домой: телефон упорно молчал, а когда далеко за полночь, наконец, ответил, ему показалось, что голосом жены говорит какая-то другая, незнакомая, злая женщина. И хотя она, как обычно, расспрашивала его о работе, питании и прочих мелочах жизни, в голосе уже не было тех интимно-воркующих интонаций, что обычно сводили его с ума и наполняли сердце восхитительным чувством собственника столь прекрасной и волнующей женщины. Говорила она тяжело, порой несвязно, с трудом подыскивая нужные слова.
     - Оленька! – кричал он в телефонную трубку, рискуя разбудить соседей по гостинице. – Что с тобой?! Ты больна?
     - Нет... Я здорова...
     - Но у тебя совершенно больной голос! Я волнуюсь!.. И где ты была так поздно? У нас уже светает!..
     - Саша... Я прошу, я умоляю тебя: ничего не спрашивай... У меня болит голова. Я очень устала...
     - Оля, что значит – «не спрашивай»? Я ничего не понимаю... Скажи, наконец, что с то-бой происходит?!
     - Ничего не происходит. Просто я немного пьяна...
     - Пьяна?!
     Забелин от удивления поднял брови, недоуменно посмотрел на телефонную трубку, будто хотел убедиться в реальности услышанного, затем медленно поднес ее к уху:
     - Что-то ты не в меру разгулялась... Ты же сама говорила, что для балерины глоток вина – это первый шаг к уходу со сцены. Ты перестанешь танцевать! Понимаешь это, или нет?
     - Ничего, обойдется... – тусклым голосом ответила Оля. – Не могла же я отказать Нане... У нее был день рождения... К ней приехали гости из Грузии... Было весело и интересно...
     Он немного помолчал, переживая досаду, затем шумно выдохнул и сказал:
     - Тебе не следовало ходить к Нане. И ты знаешь почему. Ты мне давала слово... И вообще...
     Не успел он закончить мысль, как в трубке послышалось рыдание, и ему показалось, что рядом с женой пробасил приглушенный мужской голос.
     - Господи! Как я устала от всего этого!.. – взмолилась Оля.
     - От чего – «этого»? Я немедленно вылетаю в Москву! – гневно прокричал Забелин.
     - Делай что хочешь... Мне безразлично... – и, не дав мужу сказать что-то еще, положила трубку.
     Назавтра он снова попытался дозвониться домой, но телефон упорно молчал, как мол-чал и в последующие несколько дней. Тогда он собрал чемодан, уплатил по счету за гостиничный номер и, вызвав такси, помчался в аэропорт.

                2

     Огромный двусветный зал аэропорта встретил его гулом толпящихся пассажиров и громким, неразборчивым бубнением радиодинамиков информационной службы. На многочисленных лотках шла бойкая торговля мороженым, сладкими напитками, остывшими «цып-лята-табака», всевозможными пирожками и наборами дорожной снеди. Посреди этого столпотворения, стараясь перекричать шум,  молодой мужчина в модной кожаной куртке настойчиво зазывал пассажиров посетить видеосалон для просмотра фильма «Черная Эммануэль».
     В торце зала Забелин увидел билетные кассы. Подойдя к ним, он понял, что стоящие у окошек плотные очереди возбужденных, ругающихся людей не оставляют ему ни малейшего шанса улететь в Москву сегодняшним рейсом. «Осталось всего десять билетов» - так срывающимся голосом провозгласила едва вылезшая из давки растрепанная, с оторванными пуговицами, но счастливая обладанием вожделенной бумажки, дама.
     Обескураженный этим, Забелин отошел в сторонку, надеясь спокойно обдумать дальнейшие свои шаги, но внезапно чья-то нежная ручка легла на его руку,  и сзади на него пахнуло ароматом тончайших духов. Обернувшись, он увидел симпатичную женщину в форме стюардессы. Ее озорные голубые глаза смотрели на него с удивлением и нескрываемой радостью. Сначала он подумал, что женщина обозналась, спутала его с кем-то другим, но она, ни мало не смущаясь, продолжала удерживать его за рукав.  Спустя мгновение, ее очаровательная улыбка с ямочками на щеках отчетливо вырвала из полного забвения воспоминание о первых школьных поцелуях, связанных и с этой улыбкой, и с этими ямочками.
     - Люся? Это ты?! – ошеломленно произнес Забелин.
     - Я, Саша. Узнал все-таки?
     - Признаться, не сразу. Ну, здравствуй!
     - Здравствуй! А я уже думала, что больше никогда в жизни не увижу тебя. Но есть Бог на свете, он все-таки столкнул нас и не дал окончательно затеряться в этом суматошном мире.
     - Ты этого хотела?
     - Да. Всю жизнь...
     - Люся... – он не знал, что сказать на неожиданное признание. – Я страшно рад видеть тебя... Ты стала такая... ну, просто роскошная женщина... Ты замужем? Есть дети?
     - С мужем уже лет пять не живу. Он стал много пить... А когда по пьяни захотел поколотить меня – я собрала вещички, взяла дочку и уехала к матери. Так и живем. Сейчас дочка  уже в девятом классе.
     - В девятом классе?.. – он удивленно посмотрел на Люсю. – Надо же, как быстро летит время... Твоя дочь уже в девятом классе!.. А помнишь наш девятый класс? Какое было роман-тическое время!.. И как мы тогда целовались!
     Люся грустно улыбнулась.
     - Конечно, помню. Я тогда была влюблена в тебя! Помню, целую неделю ревела, когда узнала, что отца переводят на службу в Сибирь. Мне казалось, что умру с горя – так не хоте-лось расставаться... с тобой... Но после того вечера... надеюсь, ты еще помнишь о нем... я стала избегать тебя, потому что чувствовала, что во второй раз не устою и сдам тебе все бастионы... А вообще... мы были тогда такими наивными и глупыми...
     И он вспомнил их последний вечер. Был месяц май, и было радостное ощущение близости каникул. После школы они пошли в кино, потом ели мороженое, потом в каком-то скверике долго целовались, а когда рядом на скамейке уселась пожилая пара и с тупым любопытством уставилась на них, Люся прошептала: «Пойдем ко мне. Сегодня родители в театре, придут поздно. Только смотри – без глупостей, иначе я сразу же прогоню тебя». Дома она включила телевизор и села рядом с ним на диван. В интимной обстановке пустой квартиры она казалась особенно притягательной и красивой. Повернувшись, он привлек ее к себе. Ее легкое тело было послушным, податливым и теплым. Они стали неистово, до боли в губах, целоваться, обжигая друг друга жаром шумного, прерывистого дыхания. Изредка он отрывался от губ и потрясенно смотрел на нее; в эти мгновения, откинувшись на спинку дивана и закрыв глаза, Люся замирала, и только бешено пульсирующая голубая жилка на шее выдавала крайнюю степень возбуждения, граничившего с обмороком. Одурманенная шквалом поцелуев, она не сопротивлялась, когда он расстегнул пуговички блузки и, задыхаясь, стал целовать ее маленькие груди; не сопротивлялась, когда, задрав юбку, начал медленное продвижение по теплому бархату бедер; и лишь когда добрался до трусиков и потянул за резинку вниз, она спохватилась, резко вскочила с дивана и закричала: «Нет!.. Ты что, тронулся? Уходи сейчас же!».
     Больше они не встречались. Люся упорно избегала встреч. Забелин несколько раз после уроков догонял ее, просил прощения, но она отворачивалась и, не говоря ни слова, ускоряла шаг. «Ну, и дура!» – были последние слова, которые она услышала от  него. А через месяц вместе с родителями уехала из Москвы на Алтай…
     И вот сейчас, спустя двадцать лет, она снова стояла перед ним, удивляя почти не изменившейся юной фигурой, молодым блеском голубых глаз и тем же звонким, мелодичным го-лосом.
     - Да, мы были наивными и глупыми, - повторил за Люсей Забелин, - но юность ведь тем и прекрасна, не правда ли?
     - Конечно. Жаль только, что слишком быстро она уходит, юность наша, оставляя нам либо восторженные воспоминания и легкую ностальгию, либо горечь в сослагательном наклонении: «Ах, если бы я не была дурой… Ах, если бы я не так сказала… Ах, если бы… Ах, если бы…». Моя юность оставила мне слишком много таких «если бы». Например, если бы я была поумнее, то - кто знает? – возможно, моим мужем сейчас был вот этот матерый мужик, - и она пальцем ткнула Забелину в грудь. – Не веришь, - продолжала она, - но твои поцелуи, от которых едва не теряла сознание, я помнила всегда, даже в постели с другими мужиками.
     Он растерянно посмотрел на нее, не зная, что ответить на такое неожиданное признание, и только едва слышно произнес:
     - Люся...
     - Ладно, давай о другом, а то все обо мне, да обо мне. Скажи лучше, каким ветром тебя занесло в наши края?
     - Я собираю здесь материал для нового романа. Но сегодня мне понадобилось срочно вылететь в Москву, а с билетами, как видишь,  конфузия. Не знаю, что и придумать.
     - Так ты стал писателем? – спросила она. – Впрочем, это не удивительно. Я помню, какие стихи ты писал мне на день рождения:
               
                Живи и здравствуй, милое создание,
                Цвети, цвети, волнуй младую кровь,
                И пусть всегда твое очарование
                Вдыхает в сердце трепет и любовь.

     - Боже... Ты даже это помнишь?
     - Я, Саша, все помню. Ладно, давай паспорт и деньги, я мигом сделаю тебе билет на Москву.
     - О-о, Люсенька, в самом деле!? Я буду тебе безмерно благодарен! А то совсем отчаялся. Даже думал пойти к начальнику аэропорта, показать ему членский билет Союза писателей...
     - Ах, ах, подумаешь – членский билет! – рассмеялась она. – Да чхать он хотел на твой членский билет!  У него таких просителей – по сотне на день. Значит так: стой здесь и никуда не отлучайся. Я скоро вернусь.
     Она взяла паспорт с деньгами, коротко махнула рукой и быстрым шагом пошла в сторону служебных помещений, ловко лавируя между чемоданами, баулами и сумками. Забелин смотрел ей вслед, невольно любуясь, с какой грацией и достоинством ее длинные, стройные ноги несут свое красивое тело. «Надо же, - подумал он о Люсе, - секс-бомба, да и только».
     Ждать пришлось не долго. Вскоре она вернулась и с торжествующим видом  протянула паспорт с голубым листочком авиабилета.
     - Ну вот, как обещала.
     - Спасибо, Люсенька! Тебя мне сегодня сам Бог послал.
     - Надеюсь, не для того, чтобы нам снова затеряться? Как ты на это смотришь?
     Она взяла его под руку, и он локтем почувствовал плотно прижавшуюся упругую грудь.
     - Будем надеяться, Люся, - неопределенно ответил он.
     - А теперь вот что, - проворковала она, не отпуская его локтя, - до регистрации билетов на Москву осталось полчаса. Давай зайдем в буфет, выпьем по чашечке кофе.
     - А если по рюмочке коньяка?
     - Нет-нет, что ты? Мне скоро в рейс.
     - Ну, хорошо.
     В буфете с устоявшимся запахом полумясных говяжьих котлет, подгоревших куриных окорочков, маринованной капусты, уксуса, кофе и еще бог знает чего, было довольно шумно и душно. Люди, стоя за мраморными столиками и контролируя ногами свои чемоданы и баулы, наспех жевали что-то мясное.
     Заняв освободившийся столик, Забелин заказал кофе с пирожными.
     - Давно работаешь стюардессой? – спросил он.
     - Больше десяти лет. Уже успела состариться на этой работе.
     - Так уж и состариться, - улыбнулся он. – По тебе не скажешь.
     - Спасибо, но тем не менее...
     - А куда летаешь? За границу?
     - За границу редко. В основном, южное направление. Часто бываю в Москве.
     - Вот как? С кем же в это время дочка?
     - Она у меня с детства привыкла к самостоятельности. Но когда я свободна, стараюсь ходить с ней в театр, на концерты. Кстати, хочу у тебя спросить: в прошлом году у нас в городе гастролировал балет Большого театра. Мне запомнилось классное исполнение танца умирающего лебедя некоей Ольгой Забелиной. Она случайно тебе не родственница?
     - Она моя жена.
     - Да?.. – поперхнулась пирожным Люся. – Вот так новость!.. Где же ты выискал такую нимфу?
     - В Крыму, на фоне моря и гор.
     - Как романтично. А дети есть?
     - Нет.
     - А... ну, да, конечно... балерина... (В это время послышалось громкое бубнение радио-динамиков) О, мой друг!.. Слышишь, объявляют регистрацию на твой рейс. Вот тебе мой адрес и телефон, - она вынула из сумочки записную книжку и черканула несколько строк. – Когда будешь в наших краях, позвони обязательно! Я буду ждать. А теперь дай мне свои координаты.
     Забелин записал в ее книжку номер домашнего телефона, и они пошли к стойке реги-страции пассажиров.
     - Я позвоню обязательно, Люся. Еще раз спасибо за помощь!
     Она посмотрела на него теплым, увлажненным взглядом, затем неожиданно  крепко обняла за шею и поцеловала.
     - До свидания, Сашенька! Теперь ты от меня никуда не отвертишься! Я женщина хищная, учти! И вообще... я твоя должница, не правда ли?
     И она скрылась в служебном коридоре.

                3

     Через два часа Забелин сидел в кресле самолета и смотрел в иллюминатор на проплывающие внизу редкие облака и плотные, темные массивы тайги, изредка прорезанные сверкающими ниточками извилистых речек. Двигатели шумели монотонно, с присвистом, нагоняя на него легкую дремоту. Он закрыл глаза, откинулся на спинку кресла, но тревожные мысли о жене, о доме мешали заснуть. «Что случилось с Олей?» – стучало у него в голове, но какие бы варианты не перебирал, прямого и ясного ответа дать себе не мог. Вернее, старательно избегал и боялся назвать наиболее вероятную и даже очевидную версию случившегося. В нее он не хотел верить ни при каких условиях, как не хочет верить безнадежный больной в сообщенный ему смертельный диагноз. Но обстоятельства вынуждали быть честным перед самим собой, поэтому он, закрыв глаза и заметно побледнев, мысленно произнес: «Опять этот... усатый... Вахтанг Чикваидзе!..»
     - Вам плохо, гражданин? – услышал Забелин голос сидевшей  рядом соседки.
     - Нет, все в порядке, - ответил он.
     - Вы так бледны... я попросила стюардессу принести минеральную воду.
     - Благодарю вас. От воды не откажусь.
     - У вас, вероятно, слабый вестибулярный аппарат. Его можно тренировать. И знаете как? На обыкновенных качелях! Да-да! Я всегда перед полетом вместе с детьми качаюсь на качелях.
     - Любопытно, - улыбнулся Забелин.
     - А знаете, как говорят англичане? Я где-то читала: «Настоящий джентльмен не может себе позволить заболеть морской болезнью при дамах» - и расхохоталась. - Вот как мыслят в современных Европах! Так что в свободное время, молодой человек, тренируйте вестибулярный аппарат и будьте настоящим джентльменом!
     В это время подошла стюардесса с тележкой, на которой ровными рядами стояли пластмассовые чашки с минеральной водой. Соседка подала ему одну, затем вторую, забрала опустевшие чашки и явно хотела продолжить беседу с симпатичным соседом, но он снова закрыл глаза и углубился в свои мысли. Обескураженной женщине ничего не оставалось, как  обиженно пожать плечами.
     «Неужели Оля опять спуталась с Вахтангом? –  продолжал размышлять Забелин. - Ведь она обещала мне... Нет, не верю, не может быть! Я стал слишком мнительным... А, может, она заболела и лежит в больнице? Да-да! Это вероятнее всего! Заболела и, чтобы не тревожить меня, ничего об этом не сказала! Впрочем, нет... больные люди не ходят в гости и не напиваются до головной боли. Что же тогда? Вахтанг Чикваидзе?.. Я снова угодил в банальный треугольник? Боже мой!.. Как стыдно!.. Как унизительно!.. Если догадка подтвердится, я больше ей этого не прощу! Ведь тогда в Кисловодске она клялась, что подобного больше никогда не повторится... Что она любит только меня... Ах, слова-словесы, мне бы вас на весы!.. Сколько же лет прошло со времени той достопамятной клятвы? Сейчас вспомню...»

                *  *  *
     А было это два года назад в Кисловодском санатории «Красные камни», где они отдыхали по случайно доставшимся горящим путевкам. Попасть туда летом, в разгар сезона, считалось редкой удачей. Санаторий славился комфортом, отлично вышколенным персоналом, заграничной медицинской техникой, великолепной кухней, поэтому обычными его старожилами были партийные сановники высокого ранга, секретари обкомов, всевозможные генеральные конструкторы и лишь изредка – народные артисты СССР. В неспешной респектабельной среде  этой публики наши герои чувствовали себя не совсем в своей тарелке. Все свободное время они предпочитали проводить либо в прекрасном Кисловодском парке, либо в экскурсионных поездках по достопримечательностям Северного Кавказа.
     Однажды, возвратившись из поездки в Домбай, они увидели у входа в главный корпус свежее объявление, бросающееся в глаза крупностью выведенных красной гуашью букв:

                Внимание!
            Сегодня в актовом зале санатория состоится
              лекция известной московской журналистки
                СОФЬИ  АДАМОВОЙ
  на тему: «Взгляд современной женщины эпохи перестройки и гласности
                на супружескую неверность».
                Приглашаем всех отдыхающих!
                Начало:  21 час.

     -  Это уже интересно, - смеясь, заметил Забелин. – В самом деле, что нового может сказать современная эмансипированная женщина о супружеской неверности? Разве то, что муж большой бяка, если изменил жене. Отсюда непременно последует железобетонный марксистско- ленинский вывод: муж должен спать только со своей законной половиной. И точка! Так что, Оленька, все заранее известно, и мы не будем менять живительный воздух кисловодского парка на ханжескую назидательность какой-нибудь партийной тарани.
     - Нет, Сашенька, будем, - мягко возразила Оля. – Во-первых, я уверена, что тебе, как писателю, это будет любопытно и полезно; во-вторых, не думаю, что там такой примитив, ка-кой ты только что пытался изобразить. И, наконец, я сегодня  очень устала, поэтому хочу после ужина просто спокойно посидеть.
     - А ты забыла, что в половине десятого я должен позвонить маме Вере в Москву?
     - Представь, не забыла. Около этого времени ты тихонько встанешь и отлучишься на переговорный пункт. А я посижу на лекции. Хорошо?
     - Ну, ладно. Уговорила.
     После ужина актовый зал стремительно наполнялся респектабельной, нарядно одетой публикой. Женщины, упитанные и румяные, сверкая радужным многоцветием драгоценных камней, щеголяли друг перед дружкой замысловатостью привезенных из-за границы нарядов. Степенные, дородные мужчины, многие с благообразной обкомовской сединой, несмотря на жару, были в отменно сшитых костюмах и при галстуках. Зал умеренно шумел, воздух в нем постепенно насыщался смесью французской «Шанели» с прабабушкиным нафталином.
     Оля с Сашей заняли свободные места в шестом ряду и сразу же обратили внимание на колоритную пару, усевшуюся впереди них. Справа от мужа грузно восседала упитанная женщина, шея которой была увешана крупными жемчугами. От нее исходил жар, как от паровозной топки. Она рыхло заполняла собой кресло и непрерывно обмахивалась большим, давно вышедшим из моды, сандаловым веером. Слева сидел ее муж в черном костюме, с красной, в черный горошек, бабочкой. Его гладкая загорелая лысина, похожая на тронутое маслом пасхальное яйцо, ярко отражала огоньки огромной хрустальной люстры. Он сдержанно, порою сухо, раскланивался с проходившими рядом мужчинами, но когда в поле зрения попадала сексапильная женщина, отражение на лысине мгновенно превращалось в искристый поток бенгальских огней, а физиономия обретала блаженное выражение кота на масленичной трапезе. И тогда от бдительной супруги незамедлительно следовал нехилый толчок в бок, от которого он дергался всем телом и обреченно сникал.
     - Мамочка... – пытался он что-то сказать, но она обжигала мужа разъяренным взглядом и низким, почти мужским голосом, басила:
     - Молчи уж, кобель бесстыжий... Ишь, чего надумал на старости лет – лапать секретар-шу за высохший зад. Было бы что лапать, а то – тьфу! – прости, Господи! Кожа да кости...
     - Мамочка, опять ты за свое! Тебя неправильно информировали...
     - Погоди, погоди, сейчас тебе стыдно будет. На лекции про вас, кобелей, все расскажут, выведут на чистую воду!..
     Саша и Оля, отвернувшись, тряслись в беззвучном смехе, и только когда в зале послышались редкие хлопки холеных ладошек, поняли, что московская лекторша уже заняла свое место на трибуне.
     Забелин ожидал увидеть строгую даму с гладко зачесанными назад волосами, схваченными шпильками в тугой узел, в строгом черном костюме с белым воротничком и белыми манжетами. Реальная Софья Адамова приятно удивила цветущей молодостью, красотой, осиной талией, каштановой гривой густых волос и заметной даже с шестого ряда партера чертовщинкой в слегка раскосых глазах. Про таких женщин в народе уважительно говорят: «Вот стерва!»
     Зал умеренно гудел, обсуждая московскую диву. Подождав, когда шум стихнет, она начала говорить:
     - Я безмерно рада, что администрация санатория положительно откликнулась на мое предложение начать с вами доверительный разговор на заявленную тему. Согласитесь, что еще несколько лет назад это было бы просто невозможно, потому, что господствовало ханжеское мнение, будто подобным темам не место в публичных выступлениях. Но, слава Богу, времена меняются даже в нашей стране, и мы за это благодарны перестройке, гласности, и лично Михаилу Сергеевичу Горбачеву.
     В зале послышались отдельные хлопки, но они быстро умолкли: респектабельная публика явно недолюбливала молодого Генерального секретаря – реформатора.
     - Моя лекция, - продолжила Адамова, - адресована, в основном, женской половине аудитории, хотя и для мужчин в ней есть много поучительного. Граждане нашей страны совершенно неграмотны в вопросах взаимоотношения полов, они стыдятся говорить на эту тему. Но мы с вами попытаемся быть откровенными, и в этом мне во многом поможет творчество непревзойденной журналистки и писательницы Дарьи Асламовой. Выдержки из ее статей, опубликованных в «Комсомольской правде», я буду цитировать на протяжении всей лекции.
     Итак, поговорим о проблеме супружеской неверности. Я более чем уверена, что многие замужние женщины, покопавшись в потаенных глубинах своего сердца, найдут там уже забытые, а, может, и не совсем забытые, следы своих былых увлечений – эдаких «молевых дырочек в ткани супружеской жизни». Речь, конечно, идет об изменах. Дарья Асламова терминологически остроумно различает их по половому признаку.
     «Для женских измен, - пишет она, - больше подходит изящное словечко «адюльтер» - секс в этих случаях чаще всего лишь восклицательный знак в конце любовной фразы. Женщины вспоминают не минутный трепет в постели, а прелюдию к нему, нежный толчок в сердце, близость авантюры, слабеющее сопротивление, шепот признаний, жало языка меж распухших от поцелуев губ. Для них наслаждение – это, в основном, дело воображения. Если б можно было понежиться в атмосфере влюбленности и при этом обойтись без секса, они бы так и поступали. Но, по выражению Наполеона, нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц».
     По залу прокатился легкий шумок одобрения, потом стих. Сидящая впереди наших героев рыхлая женщина, раскрыв рот, недоуменно смотрела на сцену: она явно не слышала осуждения распутства мужчин, и потому начинала нервничать. Между тем, Софья Адамова продолжала:
     - «Мужчины не могут удовлетвориться сладкой водицей поцелуев и прогулок при луне. Женатый мужчина, вспоминая свои запретные любовные приключения, чувствует, как шевелится и пробуждается его плоть. Все, что в нем есть от мартовского кота, облизывается, урчит и, слегка устыдившись, затихает. Авантюра редко затрагивает глубинные пласты чувств. Мужским изменам больше подходит слоновье слово «прелюбодеяние», поскольку ими движет алчная плоть. Поддавшись ей, они сознают, что грешат».
     В это время рыхлая женщина победно потянула мужа за рукав и довольно громко прошептала:
     - Это про тебя, сукин ты кот мартовский! Слыхал, небось? – она подняла унизанный кольцами палец и помахала им перед носом супруга. – Чтобы после отпуска немедленно уволил свою сучку-секретаршу! Ты меня понял?
     - Мамочка!.. – шепотом взмолился супруг, - тише, пожалуйста. Тебя неправильно ин-формировали...
     Сбоку на них зашикали, и они умолкли.
     - «Итак,  - продолжала Адамова,  - означает ли измена утрату любви? Нет, конечно. Это лишь краткое отторжение, бунт против монотонности  семейной  жизни.  Два  существа,  которые день и ночь вместе,  чувствуют желание отстраниться,  чтобы потом слиться еще теснее.  Они вросли друг в друга,  корни и ветви их так тесно переплелись,  что уже душат друг друга.  В данном случае  маленький роман  на стороне не только не помешает,  но,  напротив,  освежит притупленные чувства,  заставит кровь с обновленной силой  бежать по  жилам.  Необходим  перец  авантюры  -  недолгое романтическое бегство из респектабельной страны супружества».
     Нарастающий гул заставил Софью Адамову остановиться и внимательно посмотреть в зал. Враждебных взглядов она не заметила. Наоборот, люди весьма оживленно обменивались впечатлениями от столь непривычной для советских людей лекции. Все бы ничего, но неожиданно сидевший в первом ряду мужчина с красным флажком депутата Верховного Совета СССР поднялся со своего места и громко обратился к аудитории:
     - Товарищи! Здесь проповедуют буржуазную мораль! Эта так называемая лекция – открытый призыв к уничтожению института социалистической семьи! Это – прямая идеологическая диверсия агентов ЦРУ против нашего народа, и мы никак не можем с этим согласиться! Вот до чего может довести страну бесконтрольная гласность!
     Его поддержал мужчина с ярко сиявшей звездочкой Героя Социалистического труда:
     - Ну, Горбачев, ну, Михал Сергеич, совсем людям языки распустил! Ничего святого!
     Однако митинга не получилось, и бунтовщикам, багровым от гнева, пришлось нехотя усесться на свои места. Привыкшая  к подобным выходкам Адамова спокойно ждала, пока аудитория успокоится. В это время Забелин прошептал Оле:
     - Тебе не хочется покинуть эту халтурную лекцию?
     - Почему халтурную? – не поняла Оля.
     - Ну, как же? Лекторша не смогла придумать ничего более умного, чем читать из «Комсомолки» статьи Дарьи Асламовой. Куда уж проще! На Западе это называется кражей интеллектуальной собственности. Я почти уверен, что сама Асламова не давала ей разрешения использовать свои тексты, да и вряд ли они вообще представлены друг другу.
     - Ну, ты суровый, Саша. Она же сама только что сказала, что будет широко цитировать Асламову.
     - Да, но она сплошь читает ее тексты. Это уже не цитирование, а воровство!
     - Так-так, mon cher ami , - улыбнулась Оля, - вот и проявился в тебе известный писательский синдром. Знаешь что? Успокойся, и давай послушаем, что будет дальше.
     - Оленька, мне это неинтересно. Да и пора уже на переговорный пункт.
     - Хорошо. Смотри, только не задерживайся.
     Он встал и, согнувшись, задевая колени людей своего ряда, вышел из зала.
     Теплая кисловодская ночь властвовала в парке санатория. В бархате черного неба густо  мерцали звезды, и нарождающийся месяц, казалось, бессчетно черпал их своим тонким серебряным ковшиком. С вершин недалеких гор тянуло свежестью прохлады. Шумел многоструйный фонтан, на ярко освещенных аллеях гуляла нарядная публика, а с танцплощадки доносились меланхолические звуки «Утомленного солнца».
     Подойдя к переговорному пункту, Забелин удивился отсутствию на  ступенях, ведущих в зал с телефонными кабинками, привычной очереди. «Неужели опять авария?..» - обреченно подумал он, подходя к окошку дежурной телефонистки.
     - Девушка, с Москвой связь есть? – спросил он.
     - Нет. Тяжелая авария на линии. Обещают починить к утру. Будете ждать?
     - Спасибо - приду завтра.
     Он вышел в парк и неспеша прошелся по аллеям парка, удивляясь тому, как много пожилых ответственных работников шествует в обществе молодых женщин, по возрасту – дочерей и даже внучек. Это были, как позднее намекнули знающие люди, в основном, секретарши, которым вменялось в дневную обязанность поддерживать постоянную связь с Москвой на случай, если седовласый шеф там срочно понадобится. Что же касалось обязанностей более позднего времени суток... впрочем, не будем ерничать, не все они были такими...
     В это время на танцплощадке «Утомленное солнце» сменилось энергичными «Ландышами», живо напомнившими ему вечер в крымском Симеизе накануне пляжного знакомства с Олей, за которое потом он не единожды благодарил столь щедрое к нему провидение. «Ландыши, ландыши – светлого мая привет!..» - выдавал бархатный голос эстрадного певца, невольно подгоняя Забелина скорее вернуться в зал и занять свое законное место рядом с женой.
     Когда он опустился в кресло, Оля прошептала ему на ухо:
     - Ну, что в Москве?
     - Не знаю. Сегодня опять нет связи. А что здесь?
     - Довольно интересно и поучительно. Давай послушаем...
     - Ладно...
     В притихшем зале Софья Адамова продолжала читать свою лекцию:
     - ...во всех ситуациях, о которых я только что говорила, не было опасности для семейной жизни, «поскольку тело женщины не подверглось наркозу блаженства» - это формулировка Асламовой. А если подверглось? Вот тогда уже семейная жизнь подвергается подлинному испытанию, ибо возникшая неодолимая тяга двух тел становится доминирующим фактором их поведения.
     Представьте: последний день гастролей Оперного театра в столице одной из наших закавказских республик. Только что отгремел оркестр, бурными аплодисментами завершился блестящий балетный спектакль. Примадонну на сцене благодарные зрители засыпали цветами. Счастливая, с охапкой пунцовых роз, она убегает к себе в гримерную. Там тоже толпятся поклонники с цветами, и среди них она видит Его, жгучего черноусого красавца-офицера, с которым познакомилась только вчера на квартире родителей своей подруги-балерины. С первой минуты их знакомства невидимые флюиды взаимного притяжения уже начали свою работу. Их окружают люди, а им не терпится остаться наедине. Она рассеянно принимает поздравления, чувствуя, как затопляет ее поднявшаяся горячая волна желания. Наконец, они остаются одни. В их распоряжении не более пяти минут! Следуют несколько яростных объятий, стремительная встреча двух тел, и все – через четыре часа она уезжает в Москву... Женщина прекрасно понимает, что встреч с усатым красавцем больше не будет... Не должно быть... Как выразилась Дарья Асламова, «краткие телесные узы похожи на страницу, вырванную из неизвестной книги. Есть странное очарование в коротких связях, когда знаешь, что тебе не дано стать частью чужой жизни. Но иногда одна строка волнует больше, чем целая поэма».
     Адамова еще говорила и говорила, зал внимательно, иногда со всплесками эмоций, слушал, но Забелиным завладели совсем другие мысли – он вдруг ясно представил, как нужно построить долго не дававшуюся кульминационную сцену своего романа. Эти мысли следовало немедленно записать. Он повернулся к Оле, чтобы взять из сумочки блокнот и карандаш, но неожиданно увидел, что она плачет. Он взял ее за руку и хотел пожурить за слишком эмоциональное восприятие, в общем-то, никчемной лекции, но Оля высвободила руку, резко встала и, не обращая внимания на возмущенные возгласы людей, которым нечаянно наступала на ноги, стала быстро пробираться к выходу. Забелин в растерянности последовал за ней.

                4

     Миновав холл, Оля быстро спустилась по широкой лестнице в  вестибюль, миновала широко раскрытые входные двери и почти бегом, едва успевая вытирать на ходу слезы, двинулась вглубь еловой аллеи парка. «Откуда Адамова могла узнать про это? Откуда? – в отчаянии думала она. – Ведь в гримерной никого не было!.. Никого, кроме меня и Вахтанга!.. Значит, кто-то подсмотрел!.. Зачем?.. Какой свинье понадобилось совать свой грязный нос не в свое дело?.. Мерзость, мерзость, мерзость!..»
     Забелин догнал ее в самом конце аллеи. Когда он дотянулся до Олиных плеч, она резко остановилась и в слепом отчаянии бросилась ему на шею. Ее хрупкое, вздрагивающее тело прижалось с такой силой и страстью, что он едва удержал равновесие. Не зная, как успокоить жену, он гладил ее по голове, приговаривая:
     - Успокойся, солнышко, успокойся... Что с тобой?.. Успокойся...
     Но она молчала и, прижавшись к нему, тихо всхлипывала. Чуть позже, когда сопение и слезы пошли на убыль, он потянул ее за руку к скамейке, одиноко стоявшей под старой голубой елью. Она послушно, точно провинившаяся школьница, пошла за ним, села рядом и опустила голову на его плечо.
     - А теперь ты скажешь, чем вызваны твои слезы? – спросил он, обнимая жену.
     В ответ Оля отрицательно покачала головой.
     - Оленька, не будь ребенком. В конце концов, я должен знать, чем вызваны твои слезы. Что тебя на лекции так огорчило?
     Но она молчала, не отрывая головы от плеча мужа и не смея смотреть ему в глаза. Вне-запно она резко подняла голову и посмотрела в сторону главного корпуса. Там из распахнутой входной двери в сопровождении десятка мужчин вышла Софья Адамова. Помахав мужчинам рукой, она села за руль «Волги», и машина плавно, набирая скорость, покатила по асфальтовой дороге к воротам санатория.
     - Сиди здесь! Не ходи за мной, я сейчас вернусь! – властно приказала она мужу, неотрывно глядя на приближающуюся «Волгу». Когда машина была уже совсем близко, Оля спринтерским рывком оказалась на середине проезжей части и подняла руки. Завизжав тормозами, машина словно уткнулась в невидимую стенку.
     - Вам что, девушка, жить надоело?! – высунув голову, закричала перепуганная Адамова. – Так не лучше ли выброситься из кабины канатной дороги?
     Оля ничего не ответила. Она молча подошла к машине, пригнулась и пристально посмотрела на сидевшую за рулем женщину. Та не на шутку испугалась, увидев устремленные на нее гневные глаза незнакомой девицы.
     - Может быть, вы хотите, чтобы я подвезла вас в город? – спросила она, стараясь разрядить обстановку.
     Оля отрицательно покачала головой.
     - Чего же вы хотите, девушка?
     - Хочу знать правду.
     - Правду? Какую правду? О чем вы говорите?
     - Откуда вам известно о встрече некоей балерины с офицером-грузином во время гаст-ролей Большого театра в Тбилиси? Ведь в гримерной, кроме них, никого не было! Какая свинья подсматривала в щелочку? И как вы узнали об этом? И кто вам дал право, разъезжая по стране с такими странными лекциями, сплетничать на весь Советский Союз?
     Адамова изумленно смотрела на гневную девушку, не веря своим глазам.
     - Простите... Я, кажется, догадываюсь... Вы – Ольга Борисовна Забелина?
     - Да.
     - Я узнала вас. Рада познакомиться. Я зимой видела вас в «Баядерке» и буквально была потрясена виртуозностью вашего танца.
     - Благодарю, но вы не ответили на мой вопрос.
     - А на ваш вопрос я отвечу так. Действительно несколько месяцев назад один из сотрудников Большого театра рассказал мне о вспышке страсти в гримерной, но, уверяю вас, никаких фамилий он не называл, да я и не интересовалась. Меня занимает суть явления, а не конкретные его носители. Так что до этой минуты я даже и не подозревала, что героиней гримерного романа была Ольга Забелина. Это, во-первых. А во-вторых, я твердо обещаю, что никогда больше не буду приводить сей эпизод на своих лекциях. Вы довольны?
     - Нет.
     - Что еще?
     - Кто конкретно вам об этом рассказал?
     - Извините, Ольга Борисовна, - ответила Адамова, - но этого я вам не скажу. Это моя профессиональная тайна. До свидания. И совет вам: никогда больше не бросайтесь наперерез автомобилю. Не у всех сидящих за рулем такая молниеносная реакция, как у меня.
     И, взревев мотором, «Волга» Адамовой рванула с места, чтобы через несколько секунд исчезнуть за воротами санатория.
     Проводив лимузин взглядом, Оля возвратилась к мужу, смотревшему на нее с тревогой и недоумением.
     - Итак, что все это значит? – спросил он. – Я могу, наконец, узнать, -  что все это значит?
     - Пойдем, Саша, домой. Там и поговорим.

                *  *  *
     Войдя в комнату, она небрежно сбросила у двери босоножки и, не снимая платья, легла на застланную постель, зарывшись лицом в подушку. Он сел рядом, решив не беспокоить жену, пока она сама не начнет разговор, потребность в котором, как он понял по ее загадочным слезам, по-видимому, уже назрела.
     После недолгого молчания Оля оторвала голову от подушки и села, подогнув под себя ноги.
     - Саша, нам надо поговорить. Я должна, наконец, избавиться от груза, который ношу на себе уже целый год. Так или иначе, но я должна обрести покой.
     - Это как-то связано с темой сегодняшней лекции?
     - Да, связано. Прямым образом. Саша, в прошлом году я тебе изменила. Единственный раз. Клянусь!
     - К-как... изменила?..
     Это признание было для него настолько неожиданным и пугающим, что он не хотел в него верить. Молча глядя на жену, он ждал, что она вот-вот улыбнется своей очаровательной лукавой улыбкой и скажет: «Ага! Испугался!.. Я пошутила...», но она не улыбнулась и не сказала того, чего он больше всего хотел услышать. Вместо этого Оля тихим, угасшим голосом ответила:
     - Как изменила?.. Обыкновенно... по-бабски...
     Коротким взмахом руки Забелин хлестанул ладонью по ее щеке. Голова ее дернулась, она обхватила ее руками и упала на подушку, содрогаясь от прорвавшегося рыдания. Он сел рядом с нею, и когда она немного успокоилась, жестким голосом спросил:
     - Кто он?
     Она, не отрываясь от подушки, помотала головой, давая знать, что не намерена назы-вать имени человека, с которым ее не связывало ничего, кроме воспоминания о внезапной оглушающей  вспышке страсти и лихорадочного, потного утоления ее в тесноте ярко освещен-ной гримерной. Но Забелин настойчиво повторил:
     - Кто он?
     - Не все ли тебе равно?
     - Нет, не все равно. Так кто же он?
     - Я назову его, если ты пообещаешь не раздувать из этого ненужного скандала.
     - Обещаю.
     Оля поднялась с подушки, вытерла платочком мокрые от слез щеки и, глядя в глаза мужу, сказала:
     - Его зовут Вахтанг.
     - Он грузин?
     - Да. Он брат Нани Чикваидзе.
     Забелин хорошо знал Нани. Она вместе с Олей училась в Вагановском балетном училище, но на сцене Большого театра не блистала, танцуя, в основном, в кордебалете. Она иногда бывала в их доме, всегда с неизменной бутылкой «Цинандали», шумно наполняя квартиру громким смехом и безудержной болтливостью, украшенной очарованием грузинского акцента.
     - У нее есть брат? Он живет в Москве?
     - Нет, он живет в Казбеги, но служит в Тбилиси, в штабе Закавказского военного округа. Полковник. Иногда бывает в Москве по служебным делам.
     - Ты познакомилась с ним в Москве?
     - Нет, в Тбилиси. Во время прошлогодних гастролей.
     - Он красив?
     - Даже слишком.
     - И где же ты с ним...
     Оля ладонью закрыла ему рот, не дав завершить вопрос, который она знала заранее.
     - В гримерной. После спектакля. Я не знаю, что на меня нашло. Это было какое-то ослепление, настоящее безумие. Он как будто отнял у меня волю и разум. Саша, со мной никогда такого не было и никогда больше не будет, клянусь тебе!
     Забелин опустил голову на ладони и всем телом закачался из стороны в сторону. «Вот и я рогоносец», - промелькнуло у него в голове. Психологически он не был готов к подобной роли. Обладая симпатичной внешностью, высоким ростом, мужской силой и статью, чувством юмора и непринужденной общительностью, он постоянно притягивал к себе женщин, которые до самого знакомства с Олей порхали вокруг него, как ночные мотыльки у горящей свечки. Они никогда первыми не давали ему отставку – это было выше их сил. Первым всегда уходил он, омывая женскими слезами и упреками укрепившуюся в нем веру в собственную неотразимость. Поэтому признание любимой жены в измене особенно больно ударило по самой чувствительной его струнке – мужскому самолюбию.
     - Саша, - она взяла его руку и притянула ее к себе. – Я ведь сама тебе все рассказала, правда? Ты простишь меня, если любишь. Вряд ли мой эксцентричный порыв был настоящей изменой  – ведь я от тебя не ушла, а с Вахтангом все это время не поддерживала никаких отношений. Я люблю только тебя. Мне нужен только ты. И никто больше, поверь мне. И, пожалуйста, не сомневайся в себе – лучших мужчин, чем ты, просто не существует!
     Он слушал и чувствовал, что Оля искренна в своем раскаянии. Крепко обняв ее, он тихо сказал:
     - Оленька, моя единственная и любимая женщина! Дороже тебя никого больше у меня нет! На этот раз я прощаю тебе, и пусть этот эпизод останется единственной, хоть и досадной,   молевой дырочкой на ткани нашей совместной жизни. Но хочу серьезно предупредить на будущее: если ты когда-нибудь уйдешь к другому мужчине – я убью тебя...
     Несколько мгновений она недоуменно смотрела на мужа, моргая длинными ресницами и не веря в то, что только что услышала.
     - Меня убить? Ты способен меня убить? Ты не шутишь? Вот этой самой рукой? Ах, ты мой Хосе и Отелло в одном флаконе!.. Не бойся – я не уйду от тебя... Все это, - она провела ладонью по изгибам своего тела, - всегда будет принадлежать только тебе... А сейчас иди ко мне... Я хочу тебя...

                *  *  *
     После возвращения в Москву жизнь семьи Забелиных потекла своим чередом. Оля с утра до позднего вечера была занята в театре: репетиции и спектакли занимали все время. Домой она возвращалась усталая, но счастливая, с корзинами цветов и все еще звучавшими в ушах оглушительными аплодисментами. Популярность ее росла, она танцевала ведущие партии в лучших балетных спектаклях, толпы поклонников караулили ее у служебного входа в театр в надежде получить автограф, а репортеры центральных газет почти ежедневно домогались хотя бы десятиминутного интервью.
     Сам же глава семейства в это время заканчивал повесть об автомобилестроителях. Он часто бывал в цехах ЗИЛа, завел дружбу с рабочими кузовного цеха и по выходным дням ездил с ними на рыбалку в заводях Клязьмы. Не оставался он в стороне и от набирающей размах перестройки. Его публицистические выступления на страницах журнала «Огонек» против привилегий партийных чиновников снискали ему всесоюзную известность.
     Ничто в их доме не напоминало более о размолвке в Кисловодске после лекции Софьи Адамовой. О Вахтанге Чикваидзе они будто забыли. Лишь один раз он позвонил Нане, чтобы раз и навсегда поставить все точки над ‘i’.
     - Что случилось, Александр? – встревожилась подруга жены, когда Забелин назвал себя.
     - Сейчас ровным счетом ничего.
     - Тогда...
     - Тогда какого черта я звоню? Так вы подумали, не правда ли?
     - Примерно.
     - А звоню я по поводу того, что случилось в прошлом году в Тбилиси.
     - Александр, не пугайте меня шарадами. Объясните, в конце концов, - в чем дело?
     - Нани, мне неудобно вам об этом говорить, но я вынужден... Дело в том, что ваш брат Вахтанг, по крайней мере, в прошлом году, слишком бесцеремонно преследовал Олю...
     - Александр, клянусь, вы ошибаетесь!
     - Нани, не нужно клясться, я не ошибаюсь. Жена сама призналась мне во этом.
     - В чем она могла признаться?!
     - Нани, я понимаю, как нам обоим неприятен этот разговор. Мне не хотелось бы углубляться во все подробности, думаю, вы знаете их не хуже меня. Я хочу вас попросить только об одном: внушите, пожалуйста, вашему брату, чтобы он никогда более не преследовал Олю, не носил ей цветы и вообще забыл о ее существовании. И, пожалуйста, не приглашайте Олю к себе домой, когда ваш брат в Москве. Договорились?
    -  Конечно, конечно! – живо ответила Нани. – Вахтанг не будет преследовать Олю, это я вам твердо обещаю!
    - Вот и отлично! А вас мы всегда рады видеть в нашем доме. До свидания.

                5

     С тех пор прошло два года. Ничто больше в семейной жизни не тревожило Забелина. Он много работал над новой повестью, бегал по редакциям, выступал на всевозможных конференциях, встречах с читателями, ездил в командировки, возвращаясь из которых, с удовольствием погружался в интимный мир своего дома. И только в нынешнюю поездку на Алтай, после тягостного телефонного разговора с Олей, он снова почувствовал тревогу и снова задался, казалось бы, давно забытым вопросом: «Неужели снова Вахтанг?»
     В раздумье он не заметил, как возле него остановилась стюардесса.
     - Почему у вас не пристегнут ремень? – строго спросила она. – Вам дважды повторять надо? Поднимите спинку кресла. Самолет начал снижение.
     - Простите, я задумался и не слышал объявления. Какая погода в Москве?
     - Температура плюс двадцать три, без осадков, - ответила стюардесса.
     - Благодарю вас!
     Под презрительным взглядом соседки, не нашедшей в нем достойного дорожного развлекателя, он молча поднял спинку кресла, застегнул ремень и стал смотреть в иллюминатор. Едва различимая в голубоватой дымке земля медленно ползла навстречу, неся на себе города и поселки, реки и горы, поля и леса.
     В принципе, летать он не любил. В самолете ему всегда не терпелось поскорее вынырнуть из холода голубого разреженного пространства и окунуться в теплую, привычную среду московских улиц. Там был его дом. На этот раз, по мере приближения к нему, щемящая тревога все больше и больше наполняла его сердце. Где сейчас Оля? Почему молчит домашний телефон? Что означает ледяной тон ее голоса? Ответа на эти вопросы у него пока не было.
     По мере снижения стало закладывать уши, потом в облачном слое самолет слегка потрясло, и вскоре колеса шасси гулко коснулись бетонной полосы Шереметьевского аэропорта...
     На привокзальной площади Забелину повезло: едва он подошел к стоянке такси, к нему немедленно подъехала «Волга» и шофер услужливо приоткрыл дверцу.
     - Вам куда? – спросил он. Забелин назвал адрес.
     – Садитесь.
     Шофер оказался разговорчивым пареньком. Он безумолку рассказывал о последних московских новостях, о Горбачеве и Раисе Максимовне, о первых частных ресторанах, о скандале на девятнадцатой партконференции, но Забелин, поглощенный все нарастающей тревогой, почти не слушал: предчувствие беды уже полностью завладело его сознанием.
Вскоре, скрипнув тормозами, машина остановилась. Увидев за окном свой подъезд, Забелин поспешно расплатился с шофером и быстро, почти бегом, направился к знакомой двери.

                *  *  *
     В подъезде было сумрачно и прохладно. Подойдя к своему почтовому ящику, он увидел, что ящик до отказа забит газетами, журналами и письмами. По всему было видно, что почта не  изымалась, по крайней мере, неделю  или больше. Он поднялся на второй этаж, подошел к двери своей квартиры и нажал на кнопку звонка. В нем жила еще слабая надежда, что Оля дома,  что она просто больна, но глухая тишина за дверью быстро развеяла  эту надежду. С тяжелым сердцем он полез в чемодан за ключами.
     Внезапно послышался лай  крупной  собаки.  Забелин, застегнув молнию на крышке чемодана, поднял глаза  и  увидел спускающуюся с третьего этажа соседку Аню, молодую, стройную брюнетку,  работавшую официанткой в каком-то ночном ресторане и известную в подъезде тем, что успела в течение трех лет дважды  выйти  замуж и развестись. Она, как обычно, выводила на прогулку свою овчарку Чапу.
     Собака, узнав Забелина, перестала лаять и приветливо замахала хвостом.
     - О, кого я вижу! Здравствуйте, Саша, - сказала Аня, протягивая руку.
     - Здравствуйте, Аннушка, - ответил он.
     - Долго, однако, вас не было дома. Очень долго.  Разве можно молодую, красивую жену на целых  два  месяца  оставлять без мужского присмотра? Прошляпили вы ее, Саша.
     - Что значит - прошляпил?
     - Вы, в самом деле, ничего не знаете? Ну, прямо как в старом анекдоте: приезжает муж из командировки, а жена...
     - Достаточно! Не говорите больше ничего.
     - Как угодно. И все-таки одно я вам скажу:  Оля  уехала  дней восемь назад на такси с очень симпатичным усатым мужчиной в военной форме. Так что - крепитесь... - она  потянула  собаку  за поводок. - Пойдем, Чапонька, пойдем, мой мальчик...
     Забелин  отпер  сначала  один, потом другой внутренние замки; дверь легко раскрылась и он, подхватив чемодан, сделал  несколько шагов вовнутрь квартиры.
     В полумраке прихожей пахло пустотой покинутого жилища.
     Он опустил чемодан на пол, зажег свет, потом снял пиджак и ботинки, достал из обув-ного ящика свои тапочки и вошел в спальню. Из-за плотно занавешенных штор там царил полумрак.  Забелин резким рывком раскрыл шторы. Красные лучи заходящего солнца хлынули в спальню и сразу же выявили приметы давно  не  убираемой комнаты:  налет  пыли  девственно  покрывал полированные поверхности туалетного столика и тумбочек, а в помутневшей  воде хрустальных ваз догнивали бывшие букеты роз.
     Забелин подошел к туалетному столику: он был пуст. В бельевом шкафу зияли темные провалы пустых полок, а свободные от одежды плечики сиротливо висели на перекладине, словно приговоренные к смертной казни. Они-то окончательно убедили его в том, что от него, в самом деле, сбежала жена.
     Сев на краю кровати,  он в совершеннейшем трансе опустил голову на ладони и внезапно увидел в лежащей на полу газете фотографию балерины, парившей над сценой  в со-вершеннейшем шпагате.  Под фотографией был заголовок: "Ольга Забелина в политике не танцует".  Подняв газету, он стал читать:
     "Все чаще слышим мы это имя - Ольга  Забелина - в  ряду самых известных людей советской сцены. В ее судьбе сплелись случайность и закономерность, напряженный  труд и везение, привычное и необыкновенное.
     - Скажите, Оля, какая у вас самая любимая роль?
     - "Баядерка". Спектакль очень сложный и физически, и технически. Я люблю роль Ники за то, что в ней есть что-то мое, моей души, она помогает мне искать в себе и  находить  всякий  раз новые эмоции. Мне интересна Ники как образ, не похожий  ни  на что другое.
     - А какой образ ближе всего вашему сердцу?
     - Образ умирающего лебедя на музыку Сен-Санса. Я чувствую его трагическую красоту.
     - Вы прима-балерина, но ведь вы молодая артистка...
     - Именно потому, что я отдаю отчет в своей молодости, мне интереснее разговаривать с людьми старше себя. Меня  просто тянет к зрелым людям. У меня и муж намного старше меня.
     - Что значит: намного?
     - Мне двадцать семь, а ему тридцать шесть.
     - Это и есть "намного"? Он тоже артист?
     - Нет, он писатель..."
     Не в силах дальше читать интервью жены, Забелин откинул газету и вышел из спальни. В гостиной он сразу же заметил лежавший на столе листок бумаги, исписанный Олиным почерком. Взяв листок, он подошел с ним к  окну и начал читать:
     "Саша, - писала Оля торопливыми, неровными буквами, -  прости меня,  если  можешь.  Я ухожу от тебя.  Все,  что  есть в доме, оставляю тебе. Умоляю, во имя нашего прошлого, не ищи меня. Может быть, я совершаю трагическое безумие, бросая семью и сцену, но  я не могу иначе: только сейчас я поняла, что  такое  настоящая страсть. Это не минутная прихоть. Это судьба. Я  сама  выбрала свою судьбу. Спасибо тебе за хорошие годы, проведенные вместе. Еще раз прости. Я знаю - тебе будет больно. Постарайся пережить это. Ты ведь сильный мужчина.    Оля".
     В его носу защемило, и по щекам, одна за другой, потекли крупные капли слез. Он поспешно вышел из гостиной, заглянул на кухню, где в идеальном порядке стояла на  полках запыленная посуда, потом медленно, шаркающими шагами стал ходить по квартире, касаясь рукой всего, что еще помнило прикосновение  любимых рук  и хранило в своей памяти их нежное тепло и аромат.
     Неожиданно в спальне он заметил выглядывающий из-под  подушки край Олиной ночной сорочки.  Он  сразу узнал ее - полупрозрачную, французскую, сквозь тонкую ткань которой так возбуждающе  просвечивало обнаженное тело. Видимо, в  спешке  отъезда  она забыла ее взять с собой. От сорочки исходил еще не выветрившийся запах  дорогих духов. Забелин громко зарыдал, и, не раздеваясь,  тяжело опустился на постель. Прижимая сорочку к  лицу,  поминутно  целуя и вытирая ею слезы, он долго лежал с закрытыми глазами, пока тяжелый, беспокойный сон не затянул его в свое темное логово.