О любви и не...

Взялась я тут читать непонятную мне пока Петрушевскую. Том 1, собрание сочинений в пяти томах...

Читаю - или пытаюсь читать, - с целью прокручивания шариков в роликах, а не потому что надо или очень уж интересно. Просто чтоб мозги не разучились воспринимать информацию, изложенную разными словами, формулировками и стилями...

И там вот в рассказе "Сон и пробуждение" вычитала такое:

"Минерва же выписала тоже красавицу мать пенсионерку из южных садов, старуха засела с девочкой, а Минерва пришла на работу слегка высохшая, классическая мраморная статуя, но теперь уже точно мраморная, ибо бескровная, известковая, зажигает одну сигарету о другую – и встречает изредка классического Минина и Пожарского с бородой, слегка с прибитой прической, который все хлопочет и судится насчет деточек, отобранных у него лихой женой (вот тебе и усталая матрона), особенно насчет младшей, все кружит вокруг родного пепелища, и в частных беседах все выступает с уклоном в воспитание детей, в супружескую верность и с уклоном в образ женщины-матери и хранительницы очага, как выступают многие сильно погулявшие мужчины и таковые же женщины в возрасте, которые наконец поняли что почем, а то раньше не понимали и развлекались кто во что горазд, жили как во сне, а теперь раз – и проснулись".

Орфография и пунктуация автора, так сказать, сохранены, и потому все это - вот одно предложение...

И только вот на этом одном предложении, уже ближе к концу первого тома из пяти, я поняла, что вроде как что-то поняла в её прозе, в этих её рассказах. И я с ней как бы согласна, хотя это все и не требует ни согласия, ни возражений.

Просто - вот она написала, как срисовала акварелью какой-то пейзажик, видимый ею сквозь залитое дождем окно - и пейзажик вроде обычный, серый, тусклый, в дождике, и акварелька получилась такая же - без ничего, без какой-то особенно красоты и может даже и без никакой изюминки - а просто такая усталая и обыденная картинка, заплаканная дождем и плохо просохшей акварелью...

Слушай тех, слушай этих, знай, что хорошо то, что белое, а плохо то, что черное... Что грязь - плохо, а цветочек - хорошо. И все равно никогда не можешь ты, человек, сказать: я того-то никогда не сделаю, ни при каких обстоятельствах, или, напротив, я вот то-то сделаю, доведись...

А ничего подобного. Мы просто не знаем. Мы все как бы знаем, что вытащить ребенка из пожара - это хорошо, это достойно, это подвиг, и вот так, на словах, каждый полезет и вытащит... А когда горит - то лезет туда почему-то одна только девочка Лида Прушинская, а ведь не одна же она там была, на той улице, у того дома, а полезла только она.

И не может никто из нас сказать: я вот, мол, никогда и даже и не посмотрю налево - семья тут, дети, любовь и будущее... А вот возьмет Господь и пошлет за такие слова испытание - и снесёт тебе крышу, и придет такая Любовь, даже так вот - ЛЮБОВЬ, - и посносит все границы и заборы, и порушит все принципы, и ты еще цепляешься за какие-то свои устои и морали, а тебя уже несёт, несёт, потому что это даже не течение - это уже тайфун "Элеонора", это уже "Мария" какая-то, цунами высотой 200 метров. И тебе не то, что принципы вспоминать, тебе воздуху глотнуть некогда и некак...

А потом схлынет - и ты останешься. Голый человек на голой земле. И не ЛЮБОВЬ была, и не Любовь даже, оказывается, просто вот такая вот страсть, пусть даже и СТРАСТЬ, но всего лишь она - и ничего другого. И ничего не осталось...

И - Господь над тобой, добрый и всемилостивый, - гладит тебя, дурака, по голове, и говорит: "А не зарекайся ни от сумы, ни от тюрьмы, ни от греха умственного и телесного. Ибо гордыня есть смертный грех..."