Честное всевышнее!

                Честное всевышнее!

                Вид крестящегося бывшего ярого коммуниста, высокопоставленного
                чиновника, ныне не менее ярого демократа, и грянувшие, вдруг,
                перемены бытия,  натолкнули меня на эту крамольную мысль!

   Иван Иванов угрюмо брёл в горком партии. Беда у него неразрешимая стряслась – ему с женой на работу надо, а дитё малое, да неразумное, деть некуда. Не дают место в детском садике. Очередь, конечно же, не стоит на месте, двигается, но в обратном направлении. А при социализме без работы тунеядствовать нельзя – закон не позволяет, а дитё одно малое тоже без присмотра оставлять боязно. Ну, куда бедному трудяге с жалобой податься? В суд? Советский суд советскую систему не судит – заявление не примут! При капитализме место в саду купить можно, хотя и за бешеные деньги, а  при социализме – противозаконно! Так о то ж! А потому некуда было деваться Ивану Иванову, кроме как на поклон в горком податься.

   Пришел он к зданию архитектурой прекрасному: белые колонны стройными берёзами свод у входа подпирают, ступеньки мраморные в покои всесильных ведут, купола нецерковные, но златые крышу венчают, а над ними звёзды рубиновые горят (а может и не звёзды, а стяги алые развевались – кто ж теперь его разберёт – солнце тогда глаза слепило!) и … тишина. Ступил Иван через порог властный по партийной линии и тут как грянет хит наисовременный, мол, « … такой молодой и вечно живой впереди …» – у Ивана так сразу уверенность в достижении желаемого и упала - не он первый в очереди то, не он, но зато патриотизм наверх так и попёр, так и попёр адреналином, потому как узрел Иван в приходном холле знамён алых охапку слева, да охапку справа, а по центру бюст главнопреклонного кумира всесоюзно-мирового пролетариата, бессмертного (в смысле … бессменного, как тогда думали!). А на стенах то нескончаемых, что уходят вдаль в обе стороны, и направо глянь, и налево зри – чудеса-чудес, там «мильон» икон понавешано, знаменитости все партийные, и великие и поменьше чуть, но достойные уважения – всей компартии иконостас. Чуть не перекрестился Иван с дуру то, но сумел всё ж взять себя в руки, ибо крепко помнил, что истинный коммунист идолам не молится, в смысле – памятникам скульптурным не жестикулирует (пионерский салют не в счет – дети малые, неразумные, что с них возьмёшь!?).  А потому ограничился он только поклоном почтенным, хотя и не в ноги, но зато в самый пояс (уточнение: ниже пояса у бюста ничего кроме тумбочки не было!) и ушанку снял как в церкви. А потом через левое плечо три раза плюнул , тьфу … тьфу … тьфу, чтобы пронесло … в понятном смысле применительно к сложившейся ситуации. И тут к нему швейцар подбегает: «Чего изволите, товарищ? Какая такая нужда привела Вас в наш скромный терем?». У Ивана и речь от испуга куда-то сразу пропала, только и смог вымолвить он слово единое, но, всё ж, ключевое: «Садик!». «Тогда Вам к первому! - заворковал услужник и легонько потолкал Ивана к заветной двери – Проследуйте, милок, слуга народа ждёт Вас!».

   И проследовал Ваня за порог заветный  с желанием своим почти недоступным. Так оно было или не так, но ничего уж теперь не изменишь, даже если в предыдущем предложении поменяешь местами прилагательные. И встал навстречу ему из-за стола дубового, зелёным сукном драпированного, парторг-батюшка, секретарь по старому, по тогдашнему и кинулся он к Ивану навстречу с улыбкой штатовской, да речами лестными, почти поповскими, мол, входи, да … входи дорогой ты товарищ мой, да присаживайся, да расслабься чуть. Мол, глаголь о нужде свой нерабеючи. Мол, поможет слуга Вам народный всем, что от должности скромной его тут зависит, хотя мало чего, мол, хотя и зависит, но всё ж, чем смогу помогу, хоть и занят он нынче неслыханно. И сказал Иван слово заветное, не контрольное, но ключевое. «Да, да, да, понимаю тебя я, товарищ мой, дорогой да желанный, сердечный мой!» - завопил тут чиновник от партии и забегал он нервно и трепетно от угла до угла вдоль стола. В даль оконную с видом  поглядывал, с видом значимым и загадочным, и рукой указал в даль далёкую, словно батюшка, как у Ленина, да на Финском то, броневик где служил там подставкою. И хотя в ручках кепочки не было, он сказал таки слово то дивное, да к тому же ещё не единое. Мол, товарищ мой, сердцу дорог ты! Но ведь время сейчас оголтелое, мол, что вновь продолжается бой! Коммунизма мы стройкою заняты, недалече уж нам и осталося – на полях и в цехах битвой бьемся мы, битвой мирною, но суровою, что текучкой обычной зовётся то. Непочатый край дел у нас сейчас и, мол, край им отсюда невидно то, но, добьёмся мол, дострадаемся, но построим его, окаянного, пусть не бродит он, словно как призрак тот … среди нас, … среди нас, … среди нас! Вот о чём друг мой, думать то надо то, об общественном, в перву очередь, ну а личное, ну а личное, на потом … на потом … на потом!!! Ну а детский сад мы дадим тебе, вот достроим лишь рай всеобщественный, … коммунизм, … коммунизм, … коммунизм, долгожданный, желанный … заветливый. Ну а ты, мой друг, ты – товарищ мой, будь с надеждой, … надеждой, … надеждою, что как только мы, вдруг, построим его окаянного, то тебе мы дадим, мы … дадим его, да и первому … непременно же!

   И проникся сим Ваня до сердца, идти прочь ходок уж собрался то, но взмолился, вдруг, голос внутренний и проснулся в нём сам ... мещанин: «Ах, мой батюшка, бог партийный наш, ну а может быть, что-то всё ж можно же нынче сделать то, подскажи, милок, будь так ласков ты, ну а я тебя, брат, как родимого … чем смогу, … чем смогу …, чем смогу! Благодать моя будет огромная, без границ и пределов, разумных то, лишь скажи, милок, сколько надо то, за одно, … за одно место в садике, лишь всего одно место детское, вне регламента и очередности?».

   Не обиделся, свет наш батюшка, на слова таки  чуток крамольные, потому как жизнь бестелесная где-то там в раю, в коммунизме то, всем обещана, да уготована, ну а жить то достойно всем хочется, и не после … того, а … сейчас!». И назвал число он огромное, и поник Иван вниз то головушкой, закряхтел, но кошель свой достал, а наш батюшка, сень благодатная, ждать не стал, … ждать не стал, … ждать не стал – на судьбу не ропща и не жалуясь, тот кошель вместе с … бабками взял, застеснялся слегка первый, видимо, но всё ж взял, всё же взял, всё же взял.
 
   И был рад Иван, благодатью сей, что сошла с небес компартийных то, хоть и стоила денег добытых непосильным его ох трудом, … ох трудом, ох трудом, … ох трудом!

   И принёс Ваня весть благодатную, распрекрасную и сверхжеланную, да жене своей верной и праведной, стаж партийный которой лишь год.
 
   И взрыдала она от той радости, и слезу отпустив натощак, кое-как лишь собрав, своё чадушко, понеслась в детский садик … и так, принеслась, оказалось, что садик тот, на куличках у черта стоит, на задворках, в трущобе за городом, за морями, горами, болотами, в тридевятом треклятом, почти!

   Пролетело, проехало времечко, Ванин сын то уж вырос давно. Он женился, родил, и … поехало – место в садике снова нужно! А ведь время другое настало уж, канул в лету обещанный рай, коммунизм, тот, что строили вместе мы, растворился как призрачный край, ну и … хай, ну и … хай, ну и … хай! Но теперь то, друзья, демократия, на дворе двадцать лет, почитай! Всё дозволено, хочешь – работай ты, а не хочешь – лежи, отдыхай. И пошел Ваня наш в храм божественный, демократии стан, почитай, с мыслью благостной и беспристрастною: «Садик дай, садик дай, садик дай!».

   И встречали его своды каменны и колонны - берёзовый рай, купола золотые как в храме том, … вспоминай, … вспоминай, … вспоминай! И встречал Ваню снова тот батюшка, что отца его встарь привечал, обращался к нему словом дивным он, и глаголали  мёдом уста: «Господа, … господа, … господа!». И вновь руку свою он протягивал – и просил снова … дай, снова … дай! И как в старь слово чести всевышнее, всем Иванам на свете давал – без корысти и без иномыслия, помогать детям всем обещал!

                01.11.2010г. Рубцов В.П. UN7BV. Астана. Казахстан.