С БОЛВАНОМ
Азартная повесть
Господа! Нельзя, нельзя быть такими суеверными! Мы же все-таки в карты играем!
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
* Познаешь преферанс - приобретешь интересных друзей ...Гаснущим зимним вечером, в сильный мороз, по заметенной снегом дороге, ведущей от Ленинградского шоссе к дряхлому дачному кооперативу, проехали три машины. С напряжением и осторожностью преодолевая заносы, новенький «Мерседес», за которым впритык шли «Семерка» и «Волга», миновали поселок и свернув, остановились у крайнего дома. За забором последнего участка, отделенная от человечьего жилья мелким оврагом, давно превратившегося в общественную свалку, выбегая из свалки, застыла небольшая березовая роща. Дальше было поле. На дальнем его краю смутно угадывались в сумерках крохотные белые крыши деревенских домов со струйками дыма кое-где и здание церкви в лесах, с снесенной головкой колокольни. Тишина, не нарушаемая посторонними звуками может, с месяц, оборвалась. Захлопали дверцы, забухало машинное радио. Люди вылезли из автомобилей и принялись, кутаясь и застегиваясь, ходить вокруг, приминая снег, вынимать сумки, кульки и коробки. Высокий человек в модной дутой пуховой куртке, хозяин «семерки», сразу с поклажей полез через сугроб на крыльцо, и, тихо матерясь, завозился с дверью веранды, звеня ключами, время от времени бухая в нее плечом. Замерзший замок неожиданно поддался. Хозяин «Семерки» и дачи ввалился в застекленную веранду-прихожую, прямо на горбик снега, нанесенного под дверь зимним ветром. Отряхнувшись, крикнул: «Сейчас!» и скрылся в доме. Толстый, с добродушным лицом, без шапки, владелец «Мерседеса» захлопнул чмокнувшую дверцу. Включил сигнализацию, бикнув электронной пипкой, пару раз присел, разминаясь, слепил «снежок». Засветил с размаха в спину хозяина «Волги», который с энтузиазмом доставал из багажника припасы.
- Добрались! - крикнул Толстяк. С наслаждением еще раз потянулся и врубил на полную мощь пузатую электронную музыку, вынутую из багажника «Мерседеса» и лежащую на куче открытых и полуоткрытых сумок, откуда выглядывали яркие фирменные упаковки еды из спесивых магазинов. В надвигающихся сумерках над пустым, занесенным снегом дачным поселком грянули неожиданные звуки классической музыки. Страдали скрипки в квартете. Толстый вынул из кармана великолепной волчьей шубы бутылку водки, привычным движением свернул пробку, глотнул, - пузо выпятилось из-под распахнувшихся пол. Оттерев губы, кинул бутылку хозяину «Волги», подхватившему ее очень ловко, и направился в дом, неся сверкающий CD-проигрыватель на оттянутой руке, как ведро с водой, напяливая пушистую пыжиковую шапку на лысеющую, коротко стриженую по моде голову. Хозяин «Волги» справился с клинившей дверцей своей машины, привычным жестом вытер руки о заношенную дубленку, тоже глотнул и передал бутылку четвертому, что приехал пассажиром в «Волге» и сейчас переминался в снегу, оглядываясь со сдержанным любопытством. Сразу видно было, - пассажир здесь новый, в первый раз. Толстый под звуки скрипок, проплыв по веранде, неуклюже втиснулся в дом - шуба явно не была рассчитана на узкие двери. Там его встретила темнота и холод, холоднее, чем снаружи. Где-то в глубине строения, невидимый, возился хозяин, бормоча: «Счас, счас...», шурша и роняя в темноте мелкие предметы с невидимых полок. В распахнутую уличную дверь сквозь надвигающиеся сумерки сочился скупой, ничего не освещающий свет. Толстый поставил проигрыватель на пол, щелкнул зажигалкой.
- Добрались, слава тебе, господи. Даже не верится... - Не дождавшись ответа, повысил голос, - Вань, не верится!
Хозяин откликнулся из недр полузадушено:
- Куда же она их? Вот дрянь...
Перекрывая полоску скудного света, сочившегося с наружи, двое, оставшиеся на улице, занесли первую партию сумок, свалив кучей, без разбора, на средину комнаты. Который оглядывался, новенький, зацепил кучу садового инвентаря, стоящего у двери - грабли, лопаты. От грохота засмущался, бросился подбирать, но в темноте наделал еще больше шуму.
Толстый поднял двумя пальцами над головой золотую зиповскую зажигалку, оглядываясь, шагнул в глубину дома.
- Так. По прежнему уютненько.
- Машка, дрянь! Задевала куда то пробки! Говорил же, - вывернув, кладите сразу на полку под щитком! - донеслось из глубины.
Хозяин «Волги», поставив на пол ящик с бутылками «Спрайта» и две больших сумки, с облегчением расправил плечи. Тоже оглянулся по сторонам, от удовольствия сморщив нос:
- Добрались, надо же. Не верится. Вань, я забыл, где свет включается?
Хозяин раздраженно водил крохотным язычком огня зажигалки в темноте:
- Вот, одна есть, но старенькая... - держа электрическую пробку перед глазами, он прошел к двери, где смущенно и неловко возился с граблями последний вошедший, отгребая инвентарь негнущимися рукавицами и путаясь в свернутом садовом шланге. Он улыбнулся хозяину:
- Счас, соберу.
- Не надо, потом, вот свет наладим, - нервно буркнул хозяин, рассматривая на свет пробку, - Вы заносите пока, - И со всего маха швырнул пробку в проем двери, через веранду во двор, в снег.
- Пружины с дверей отцепите, не видно ничего! - крикнул Толстый, ощупью добравшийся до старенького серванта, - Ванюш, а где стаканы?
Хозяин опять затопал в глубину и темноту дома.
- Сейчас, свечку надо найти. Черт, говорил же я этим бабам...
Снова в темноте просыпалась какая-то дачная мелочь. Толстый надвинул пыжиковую шапку плотнее на голову:
- Ванюша, не раздражайся. Стаканы, говорю, где? - Вопрос был риторическим, для поддержания разговора, толстяк явно шарил в верном направлении.
- Во! Нашел, слава тебе господи! - откликнулась темнота, мигая неверным огонечком.
- Свечку?
- Да нет, пробку. Вроде целая. Сейчас... А стаканы, Вань, внизу, в буфете.
- Не наладишь? Придется уезжать? - Толстый, кряхтя, наклонился, раскрыв нижние дверцы серванта.
- Как это не налажу? Быть того не... о, нашел!
- Пробку?
Толстый, цапнув наугад, вытащил несколько разнокалиберных стаканов.
- Да нет, свечку.
Тусклый свет с улицы опять перекрыли. Мужики с осторожностью втащили неудобный предмет, замотанный в целлофан и перевязанный веревками. Последний снова сшиб грабли, засмущался окончательно:
- Опять уронил, ага, извините. - Рыпнувшись подобрать, чуть не выпустил из рук свою сторону тяжелого предмета, отчего второй мужик крякнул, но, демонстрируя изрядную силу, равновесия не потерял.
- Да ерунда, подберем. Заноси, заноси, Вань, давай его сразу на середину! Владелец «Волги», сдвинув от напряжения лыжную шапочку на затылок и осторожно опустив странный предмет на пол, нетерпеливо задергал веревки, теребя узлы.
Хозяин, с зажженной свечой подошел поближе:
- Конечно, ерунда. Свет вот наладим...
Владелец «Волги», не справившись с тугим последним узлом, надкусил крепкими зубами веревку, напружившись, разорвал. Размотал с предмета большой кусок целлофана:
- Так, отлично. Вань, давай ножки навинчивай. - И сам принялся винтить одну из резных деревянных ног. Смущенный кинулся помогать. Схватив сразу две ноги, немедленно уронил одну на носок хозяина.
- А что со светом? - вежливо спросил он, тыча ножкой рядом с пазом.
- Да пробок найти не могу, - ответил хозяин, стараясь не показать, что ему больно.
- Господа, вы там скоро? – Подал голос Толстый от серванта, звякая.
- Сейчас, минуточку. - Шмыгнул носом владелец «Волги», вытирая руки о свою дубленку. - Вань, навинтил? Кантуй его, кантуй!
Мужики, осторожно перевернув, установили на ножки совершенно неожиданный в этом месте предмет - сдернутый полиэтилен открыл столик для игры в карты прошедших времен. Прекрасной работы стол широкий, лакированный, с зеленым сукном по столешнице. Сразу было видно, что это не ширпотреб. И даже, очень может быть, не просто дорогая подделка. Хозяин, чуть помедлив и смахнув с сукна соринку, поставил в центр медный, давно не чищеный подсвечник, сунув в него полуобгоревшую свечу. Толстый, подойдя сбоку - новую бутылку с черной этикеткой и посуду, какую сходу нащупал в буфете.
* Два валета и вот это ...Толстый, вклинившись между хозяином и новичком, торжественно поставил на столик бутылку дорогой «Столичной», алюминиевую кружку, щербатый стакан и рюмку с тонкой талией. Подержали торжественную паузу, Толстяк даже выключил сидюшник. Присутствующие, умиротворенно блестя глазами, смотрели на суровый натюрморт в стиле крайнего русского натурализма. Хозяину привычно пришло в голову: «Поповский. Выставка на Малой Грузинской тысяча девятьсот восемьдесят...». Но мысль не додумал, наоборот, тряхнув головой, так же привычно ее из головы изгнал.
- Хорошо, - прервал он молчание, - Сразу стиль.
- Не только стиль. Смысл, суть. - В тон ему ответил владелец «Мерседеса».
- Красиво очень, ага, - подхватил четвертый, незаметно зыркнув по лицам присутствующих.
- Ладно. - Оторвав взгляд от магического пространства, тряхнул головой хозяин «Волги» - Давай, Вань, остатки занесем, а то стемнеет.
- Стоп! Всем стоп, одну минуточку, - Толстый схватил бутылку, махом свинтил пробку, твердой рукой плеснул водку в посуду, - Господа, имеет быть.
- Сразу что ли? - поднял брови хозяин, - без закуски?
- Зачем тебе закуска, ты что, алкаш? - Толстый раздал наполненные емкости, сам чокнулся со всеми бутылкой, - Ну, после долгой дороги, господа!
Закутанные господа, столпившиеся у игрального столика, освещаемые неверным светом трещащей свечи, молча выпили, кто залпом, а кто медленно цедя. Тот, что смущался, поперхнулся ледяной водкой, пошарил глазами на всякий случай насчет закуски, и, ничего не найдя, вынул из кармана початую упаковку жвачки:
- Вкусно. Спасибо, - чавкая, произнес он, протягивая жвачку. Взял только толстяк, зато сразу три пластины. Разворачивая, закивал головой - в колеблющемся свете свечи его пыжиковая шапка была похожа на изысканную прическу папуаса:
- Вкусно и полезно.
- Фу... - хозяин «Волги», занюхал спиртной дух рукавом дубленки. Затем, помедлив и сотворив зверское лицо, торжественно вытащил из кармана сотовый телефон, демонстративно отключил его, положил на центр стола. То же самое проделали, улыбаясь, Толстяк с Хозяином. Ясно, ритуал.
- Ну, - хозяин «Волги» снова решительно двинулся на мороз. - Давай, Вань, доделаем, действительно, темнеет.
Чавкающий, тщательно обогнув грабли и поэтому чуть не сваливший полочку с другой стороны двери, с готовностью устремился во двор. Толстый, запахнув шубу, с наслаждением рухнул в продавленное старое кожаное кресло, закинув пухлую ногу на ногу. На нем были пластиковые горнолыжные дорогие штаны и добротные зимние с выпушкой ботинки на тройной подошве.
Слушай, - обернулся он в предполагаемую сторону хозяина, который снова принялся за обреченные поиски, - А что, его тоже Иваном зовут?
- Ага, - донеслось из другого угла, - Здорово, да?
- Интересно.
С грохотом свалилась посуда, сразу же раздался раздраженный вопль:
- Ведь говорил же! Нервов не хватает, бабы, бабы!
Толстяк ногой подгреб к себе CD, включил, и, уменьшив звук, замотал в такт музыки головой. Подняв глаза на невидимый потолок дачи, произнес философски:
- Симпатичный паренек.
С улицы внесли последние вещи, свали на пол. В центре комнаты образовалась внушительная, живописная куча. Глядя на нее, сразу становилось ясно, что хорошие люди собрались на выезде заниматься исключительно мирными и приятными делами, причем намерены это делать долго. Из сумок, набитых под завязку, так что не у всех застегивались молнии, выглядывали разнокалиберные сосульки водочных бутылок, длинные жестяные снаряды импортного пива, палки колбасы, банки консервов и маринадов. В центре кучи - большая кастрюля с привязанной крышкой, откуда, не смотря на мороз, доносился тонкий запах маринованного мяса и лука - шашлык. Запасов дня на три, без отказа, пир горой.
Владелец «Волги», удовлетворенно вздохнув, навесил обратно тугую пружину на входную дверь. Проверил, распахнув - дверь плотно бухнула. Перед тем, как уйти на веранду, Владелец «Волги» спросил:
- Вань, а ты свою машину запер?
Толстяк, развалившийся в кресле, меланхолически кивнул, а из угла злобно рявкнул хозяин:
- Да запер, запер! Черт, никаких нервов не хватает!
Тот, который смущался, тихонько сказал:
- Что, со светом проблемы? Может, помочь, я немного разбираюсь?
Хозяин притопал из угла, мимоходом выключил CD, с сомнением посмотрел на новенького. Протянул раскрытую ладонь:
- Понимаешь, всего одна пробка, да и то старенькая.
- А может, мертвяка поставить, ага? Ну, перемычку из проволоки, я так делал.
Хозяин опять глянул с сомнением:
- А не сгорим?
- Да нет, если большого напряжения давать не будете... Проволочка есть?
Хозяин вместе с добровольцем пошел в угол, мигая на ходу свечой:
- Да какое напряжение, пара лампочек. Вот, такая сгодится?.
Склонившись, завозились в углу, отбрасывая громадные тени. Толстяк протянул палец, чтобы снова включить музыку, но в последний момент передумал. Подвинул себя вместе с креслом к куче на полу, прикидывая, как начать все это рассортировывать. Владелец «Волги», навесивший пружину на дверь веранды, вернулся в дом. Жизнерадостно устремился к Толстяку на помощь. Толстяк, жикнув молнией ближайшей сумки, понизил голос:
- Вань, симпатичный, говорю, паренек. Тут у нас что?..
- Тут колбаса, мидии... Какой же он паренек, ему за сорок. Я в машине посмотрел, он уже лысеет, - тоже тихо ответил владелец «Волги», улыбаясь и перебирая пакеты.
- Ну и что? Мне ассистент ИванВаныча сказал по телефону, мол, возьмите паренька.
- Да?
- Ага. Мол, сам поехать не сможет, по понятным обстоятельствам, а просит, что бы захватили его паренька. Выходит, паренек. Это что за кастрюля?
- Шашлык там. Понятно, - Стоящий на коленях перед грудой еды мужик в заношенной дубленке резко вскинулся, - А где карты? Карты не забыли? - Волнуясь, крикнул в темноту:
- Вань, карты взял?
- Конечно, - откликнулся из глубины дачи хозяин, - В серой сумке четыре колоды.
Толстяк пнул увесистый кожаный баул:
- И у меня шесть...
Владелец «Волги» сморщил нос и прошептал заговорщицки:
- И у меня пара, с прошлого раза осталась.
Толстяк рассмеялся:
- Вот видишь, как замечательно. Консервный нож где? Не дай бог, как в том анекдоте...
В углу произошло шевеление, напряженный голос сказал:
- Вроде все. Попробуем, ага.
Хозяин в потемках нащупал на стене старомодный выключатель, похожий на миниатюрную женскую грудь. Пробормотав «Дай бог», щелкнул. Лампа зажглась, осветив дачу.
* Два паса - в прикупе чудеса ...Помигав, разгоняя застоявшееся напряжение в проводах, зажглась стосвечовая лампочка под зеленым матерчатым дачным абажуром. Осветилась внутренность большой, немного неправильной формы комнаты. Обычная дача. Стены заклеены обоями, не новыми, но вполне приличными. Разрозненная мебель, когда-то бывшая роскошной, - давным-давно, в иные, теперь уже легендарные эпохи, своевременно и тоже давно свезенная из города. Комната, уставленная по всем своим многочисленным полкам разными предметами нелегкого дачного быта эпохи развитого социализма, из той породы, что жаль выбросить, но и к делу в ближайшие пятнадцать лет сразу не приспособишь. Коцаная посуда бывших сервизов, пустые и заполненные засохшим дерьмом разнокалиберные банки, шланги, секаторы, рабочая одежда жутковатого вида, - стайка заскорузлых привидений, смирно ждущих лета в углу на гвоздях. Правда, было видно, что за уют на этой даче все-таки боролись - полки были снабжены кокетливыми занавесками, в тон им был чехол на будуаристого вида диванчике в углу.
Смущающийся, стоя на стуле в углу под щитком, взмахнул рукой, очевидно, сам пораженный качеством своей работы:
- Да будет свет!.. - И спрыгнул со стула. Свет моментально погас. В темноте шепотом снова заматерился хозяин, нашаривая подсвечник с задутой свечой. Толстый рассмеялся. В углу затрещал опрокинутый стул, и добровольный электрик заговорил срывающимся от смущения голосом, чуть не плача:
- Нужно было пожестче прикрутить... Сейчас, ага, сейчас...
Хозяин, вновь запалил свечу. Глядя на трещащий стул и суетливые движения балансирующего на нем добровольца, буркнул с раздраженным сочувствием и опаской:
- Вы смотрите, чтоб вас током не тряхнуло, осторожнее!
- Ага, ага... Все, готово вроде.
Владелец «Волги», застывший в темноте с поднятой ногой посреди разложенных на полу продуктов с банкой маринованных огурцов в руках, потеряв терпение, крикнул:
- Ну давай, давай!
Опять щелкнул выключатель, опять зажглась лампа. Некоторое время все стояли неподвижно, потом Толстяк вылез из кресла, прошел на середину комнаты и, подпрыгнув, сильно ударил ногами в пол, крякнув для убедительности. Произвел, разумеется, небольшое сотрясение. Лампа не погасла, только абажур тихонько закачался.
Толстяк, удостоверившись в надежности произведенного, тормознул пальцем абажур и немедленно пригласил господ по второй.
- Вань, ну ты чего? Погоди, давай разложимся, - завозражал было хозяин, но владелец роскошной шубы уверенно отвел хозяйскую руку от наполнявшихся им емкостей:
- Так вроде уже разложились.
- Ага, разложились! - Хозяин все-таки прекратил наливание, отобрав бутылку, - Давайте, давайте, помогайте!
Владелец «Волги» вклинился между ними.
- Погодите, может... Вначале познакомитесь? - предложил он, глядя в сторону. Толстяк тихо хрюкнул, подмигнул, осанисто развернулся к стоящему на стуле в углу и, подняв вверх палец в кожаной перчатке, сказал со значением:
- Правильно. Мы знаем, что вас зовут Иван. Нам это радостное известие сообщил по телефону ассистент дядюшки вашего, ИванВаныча...
- А, да да, - осторожно слезая со стула и подходя, ответил, конфузясь, знакомящийся. - Мы с Ваней в машине уже того, тезками оказались, тоже Иван. Так что, - он, сдернув рукавицу, протянул Толстяку руку, - Иван, очень приятно!
- Перчатку не снимайте, Иван. Мне так же.
Пожав толстяку руку, смущающийся обернулся к хозяину:
- Иван, очень приятно...
Хозяин, пряча улыбку в русых усах, в свою очередь протянул руку:
- Иван. Мне тоже очень приятно.
Новенький, топтонувшись на месте и сунув еще раз сходу руку в пространство, застыл.
Лампа под зеленым выгоревшим абажуром освещала дешевую лыжную шапочку, потертое серое пальто не по сезону, худое лицо с беспорядочными морщинами и застывшим взглядом. Трое людей напротив молча, с невинным интересом глядели на него. Пар, срывавшийся с их губ, под легкомысленным абажурным летним ситцем производил впечатление странное.
- А! - После молчания новенький неловко улыбнулся, - Понял. Ха ха. Ага.
- Что? - спросил толстяк вежливо, выдержав точно отмеренную паузу, - Что?
- Ну, понял. Смешно, да.
- Что вы поняли? - Продлив следующую паузу на полсекунды больше, переспросил толстяк.
- Ну, вы смеетесь, - почти жалобно пробормотал новый Иван, сраженный этими паузами, - Шутка такая, ага?
- Нет, не шутка. - Толстяк обвел присутствующих рукой и внушительно понизил голос, - Мы все действительно Иваны.
- Я понимаю, да, - забормотал новенький, кивая, и сразу стало видно, что ничего он не понимает, и уж точно не верит. Хозяин, не выдержав, сжалился над ним, рассмеялся, хлопнул по плечу:
- Вань, ну правда. Так получилось, совпадение, понимаешь!
Владелец «Волги» прыснул, показав на новенького пальцем:
- Не верит! Братцы, не верит, что, документы показать?
Новый Иван замахал руками, мол, какие документы, но потом, секунду подумав, все-таки переспросил:
- Это правда?
Тут, не выдержав, грохнули все. Видно было, что шутка, которую они проделывали неоднократно, превратив ее в домашний концертный номер, на сей раз удалась особенно.
Отсмеявшись, Иван-Хозяин успокоительно обнял Ивана-нового за плечи:
- Правда, правда. Зачем нам тебе врать?
Тут новенький стал визгливо смеяться - дошло. За ним опять расхохотались все. Вытирая слезы, гость взахлеб выдавил из себя:
- Это, ага, поразительно!
- Что тут, Вань, поразительного?
- Ну как, такое совпадение, ага! - Он кивал, переводя встревоженный взгляд с одного Ивана на другого.
Владелец «Волги» усадил его на стул:
- Вань, ничего тут нет поразительного! Вот когда я в армии служил, по первому году, в моем отделении, кроме меня, было семь Гиви, вместе с сержантом, и все дембеля... Вот это было совпадение, вот это, я скажу тебе, было для меня ужасно поразительно!
Новый Иван вдруг вскочил со стула.
- Но ведь дядька мой! Что меня с вами послал! - он округлил глаза и приоткрыл от волнения рот, - Он ведь тоже Иван, в смысле - ИванВаныч... А?
Это вызвало новый приступ хохота. Владелец «Волги», еле ворочая языком, выдавил из себя:
- Ага. Крестил поп Иваном, а прозвали люди болваном!
Новый Иван резко оборвал смех.
- Это вы про ИванВаныча... болваном? - Он даже со стула встал, на который только что от хохота опустился. Не ожидавшие такой реакции другие Иваны уставились на него с недоумением.
- Да нет, Вань, это пословица, - примиряюще разъяснил Иван-Толстяк, - народный юмор, Ваня ее скорее про себя. Или про меня пословица, вернее всего...
Толстяк, почувствовав, что не убедил, попытался сгладить неловкость привычным и уместным способом:
- Ну, что господа? По маленькой? - подняв бутылку, строго кашлянув, он сменил тон на деловой.
Но Хозяин поспешно и грубо вырвал у Толстяка бутылку:
- Погоди! Давай устроимся по человечески, куда гнать? Выходные впереди!
Владелец «Волги», весело оглядев гору припасов и карточный столик, сглотнул слюну, сморщил нос, возбужденно потер уши руками в шерстяных перчатках:
- Выходные. - Он сказал это совершенно по детски, с удивленным и радостным выражением на широком лице. - А что, Вань, давай, давай по чуть чуть?
Суровый хозяин вместо ответа отнес бутылку в дальний угол, поставил со стуком на сервант и стал демонстративно подбирать рассыпанный инвентарь у двери, аккуратно складируя многочисленные грабли в угол. Остальные смотрели ему в спину. Неловкое молчание разрушил Иван-новый:
- А вы всегда сюда играть ездите? - Спросил он птичьим голосом.
Толстый глядел в спину хозяина маленькими добродушными глазами цвета болотной тины, в которых таилась скрытая усмешка:
- Да нет. Раньше в городе играли, на квартире у ИванВаныча. Но иногда... Там, понимаешь, жена, Мария Ивановна...
Его перебил владелец «Волги»:
- Ты ведь знаешь, Вань, кто для преферанса главный враг?
Новый Иван вежливо улыбнулся:
- Жена что ли? Ага...
Хозяин, расставив инвентарь и, для окончательного порядка попинав сапогом рулон садового шланга, снял дорогую куртку, одел ватник:
- Ну что расселись? Давайте, помогайте!
Толстяк, не обращая внимания на грубый тон, достал из сумки еще бутылку, на сей раз литровую, мелкоребристую, открыл, долил в тару, где недоставало, раздал присутствующим:
- Господа, налито. - Протопал в угол и почти насильно засунул рюмку в руку хозяину. Отвернув его от остальных, тихо сказал:
- Вань! Я тебе сказать хочу, лично тебе. Что было то было. - Помолчал, - Да?
Хозяин, пряча глаза, вздохнул. Так же тихо, в тон Толстяка, ответил:
- Вань, не надо. Проехали...
Толстяк неожиданно обнял хозяина, пахнув хорошим одеколоном и плеснув от резкого движения немного водки на воротник ватника из своего стакана. Хозяин инстинктивно передернулся, когда холодная капля потекла по шее. Толстяк почти прошептал ему на ухо:
- Главное вместе мы. Опять в карты играем!
Еще раз сжав хозяина в неловком объятии, отодвинулся, сам смущаясь таких нежностей, чокнулся, сказал почти просительно:
- Ну?
Хозяин, дрогнув губами, выпил. Толстый хотел что-то добавить, не решился. А может, не придумал. Он выпил и повернулся к столу, где владелец «Волги», хрустя квашеной капустой из открытой им банки, развивал новенькому начатую тему:
- Так вот, а иногда мы у ИванВаныча на даче играли. Он тебе рассказывал, наверное...
- Про дачу? Да, да... - Новый Иван, кивая, доставал капусту аккуратно, суя в рот отдельно каждую капустину почему-то кончиками указательного и среднего пальцев, но делал это быстро и ловко. Простому Ивану вспомнились деревянный китайские палочки, какими его кореец-однополчанин по ночам в казарме управлялся с жареной на дембельском примусе картошкой. Дождавшись перерыва в мелькании пальцев, быстро вонзил в капусту вилку:
- Там хорошо игралось, - хрумкая, продолжал он. - Парилочка. Ассистент, опять таки, сбоку. Стол накрыт.
- Да, он рассказывал, ага.
- Потом расстроилось все, из за болезни его, - Простой Иван снова вытер руки о свою заношенную дубленку привычным, почти механическим жестом, - ...Вот сейчас опять здесь собрались, через год.
Он задумался, удивленно обернулся к хозяину:
- Вань, год прошел!
* Хода нет - ходи с бубей ...Представляешь, Ваня, - Простой поднял удивленно брови, - Прошел год!
Хозяин, гремя цинковыми ведрами, вышел на середину:
- Ребята, давайте не расслабляться! - Он говорил дружеским тоном, но ведра в руках звенели и тревожно, - Сейчас дружно наведем порядок, поужинаем, потом уж сядем, и...
Простой Иван незаметно подмигнул толстяку:
- А кто расслабляется?
- А то получится, как последний раз, свинство! В объедках два дня разгребались!
Простой Иван нарочито-наивно развел руками:
- Ну что делать было, Иванушка, такая уж пуля случилась!
Толстяк засмеялся, вспомнив что-то очень приятное, и с размаху рухнул в кожаное, пискнувшее под ним кресло:
- Да, пуля была знатная, не оторваться. Да ты сам всю ночь на котлете задницей просидел, Вань, а?
Хозяин против воли хмыкнул в усы:
- А ты сыграл бы подряд три мизера, на плите бы посидел!
- Ну так что ж ты?..
- Да я вот и говорю, давайте вначале порядок наведем, поужинаем...
В голосе хозяина явно проскальзывали нездоровые, опасные нотки, хоть и тщательно скрываемые.
Толстый спокойно, как говорят доктора с маленькими детьми, - видно было, что это привычная, отработанная временем и знанием нюансов характера Ивана-хозяина процедура, ответил:
- Я, Вань, ничего в такой холодине наводить не буду. Иди кочегарь вначале свой котел, а там поглядим.
Ноздри Хозяина затрепетали, глаза потемнели. Новый Иван, что-то почуяв, вскочил с табуретки, растерянно перевел взгляд с закипающего хозяина на спокойно сидящих его друзей:
- А это... Вам помочь может, Ваня?
Простой Иван дернул его за полу пальтишки, усаживая обратно:
- Да что там помогать, Вань, три лопаты угля кинуть, сиди.
Хозяин повысил голос, клацнув ведрами:
- Им бы лишь сидеть!
Хозяйское презрение и угрожающий тон не оказали действия, - Толстяк и Простой не двинулись. Новый почувствовал, что что-то будет. Но, не зная, что именно, не смог смолчать, выдавил из себя:
- А... Это. В общем...
Простой Иван с готовностью поощрительно закивал, повернувшись к нему:
- Что, Вань, что? Не робей, спрашивай.
Новый робел, и робел сильно. Но, напрягшись, все-таки сформулировал, тыча руками в разном направлении:
- Нет. Это, в смысле, хорошо, что отопление есть. Ага. Я думал, что мы вот так все время играть будем. - Он поежился, изображая холод.
Толстый поглядел на него внимательно, улыбнулся:
- Слушайте, а вы славный человек!
Новый замахал руками, морщины его обозначились еще резче. Он снял и опять надел рукавицы. Простой Иван от полноты чувств растроганно хлопнул его по спине. Даже хозяин помягчел на секунду:
- Да нет, есть отопление, - сказал он, сдерживаясь, - хорошее.
Новый Иван втянул голову в воротник пальто, оказавшись без шеи. Потом наоборот, вытянул ее, как гусь, сел, встал, покраснел, кинул на пол рукавицы:
- Ребята... - опять показал руками в разные стороны, - Ну что вы... Я просто посмотрел печки нет, ага!
Иван-простой, умиляясь, поймал его и усадил, осторожно придерживая, как кошку:
- Ну что ты, Вань, что ты, здесь через полчаса жара будет. - Он обернулся к хозяину и нетерпеливо кивнул в сторону подвала, - иди, Вань, затапливай!
Хозяин начал было спускаться по лестнице, ведущей в подпол - там, по всей видимости находился котел, который надо было топить, но остановился на полдороге:
- Ну вы то так не сидите! Сходите, например, к колодцу, воды принесите!
Толстяк мягко откликнулся:
- Иван Царевич, зачем тебе вода? Целая упаковка «Спрайта», и минералки много!
- Посуду! Посуду после ужина помыть, чтобы без свинства! – Торчащий из подпола наполовину хозяин явно был готов вылезти обратно и развить тему.
Новый Иван вскочил, приподнял, как ученик, руку:
- Я схожу! Вы, ага, объясните, где колодец?..
- Слава богу, хоть один... Водяные ведра там, у окна! - сурово бросил хозяин, прежде чем скрыться в подвале окончательно.
Новый Иван метнулся к окну, вытащил из-под лавки ведра, крикнул в подпол:
- А где? - Обернулся к оставшимся, - Вы, ага, это, колодец где?
Толстяк помотал головой:
- Да сиди, сиди, Вань! Ты не найдешь.
- Он у черта на рогах, его колодец, - подхватил Простой, показывая рукой, что надо сесть.
- Но ведь... - Новый Иван с опаской покосился в люк, - Это, Ваня сказал?
Простой Иван вырвал ведра, поставив их обратно под лавку. Затем усадил новенького на диванчик, для верности сев рядом и приобняв за плечи.
- Да не слушай ты, что он сказал, - сказал тихо, - Это просто так, Царевич наш нервничает перед преферансом. Реакция такая, понимаешь?
Толстый покивал, поддерживая:
- Да, он всегда так перед началом. Как в холодную воду входить, такой человек.
Новый трепыхнулся:
- А посуда?
Простой Иван не дал ему подняться:
- Снегу натопим да вымоем, сиди, сиди, Ваня.
Толстый подсел на диван с другой стороны. Чувствуя, что надо успокоить не знающего местных тонкостей новичка, светски переменил тему:
- Ты лучше скажи, как здоровье дядюшки твоего, ИванВаныча?
Новый пошевелил губами, переживая несостоявшийся поход за водой. Затем осознал смысл заданного ему вопроса. Замотал головой, пригорюнился, судорожно вдохнул, разведя руками:
- Ну как... Меня не очень то туда пускают. Какое может быть здоровье, столько лет!
Простой подержал тему:
- Н-да, годочков много, хоть он и боевой...
Новый закивал, как попугай:
- Да. Это, и астма его, и инсульт застарелый, ага.
Толстяк, внимательно наблюдавший за игрой жизни на лице нового Ивана, спросил небрежно:
- Говоришь, не очень то тебя к нему пускают?
- И вот теперь еще инфаркт этот... Что? - Новый как на каменную стену налетел. Глянул сбоку тревожно на Толстяка: - Ага, нет, почему? Пускают.
Простой Иван сморщил нос:
- А правда, говорят, что он инфаркт этот заработал, когда...
Моргая глазами, загребая ногами, как ластами, Новый Иван затараторил, перебивая:
- Вчера я у него был, в палату заглядывал, конечно, ага, как же меня не пускают?
- Все-таки правда, Вань... - Простой Иван повысил голос, пытаясь пробиться, - Правда, что инфаркт случился, когда его жена с секретаршей застукала?
Возникла пауза. Стало слышно, как хозяин ходит в подвале, гремит железками, ломает деревяшки под растопку и раздраженно напевает, перемежая фальшивый мотив невнятными матюгами. Новый Иван побледнел, зажмурился, и встал с дивана.
- Да вы что? - Он как-то жалобно с высоты своего роста посмотрел на приятелей. Задышал сильно носом. - Да что вы? Да у ИванВаныча нет никакой секретарши! Вы это, у ИванВаныча ассистент!
- Да, но у этого ассистента есть секретарша, - Невозмутимо произнес Толстяк, снизу вверх глядя на него.
Новый взмахнул руками, натянул до упора лыжную шапочку, затем распахнул на груди пальто, как будто ему стало жарко, и привстал на цыпочки:
- Да вы... Как вы можете? Я ведь Марию Ивановну вот с таких лет знаю! - он показал руками что-то бесконечно малое.
Простой Иван попытался опять усадить Нового, но тот вырвался с неожиданной силой и резкостью.
- Вань, ты что? Мы ведь тоже Марью Ивановну давно знаем!
Простой оглянулся на Толстяка, тот успокоительно развел руками:
- Действительно! Подумаешь, Вань, секретарша! Вань, мы же наоборот, мы ведь хвалим ИванВаныча!
- Да, - подхватил Простой, - Конечно, хвалим, молодец какой! Представь себе, астма, инсульт, инфаркт, и вот те, секретарша!
Тут был нюанс. Не смотря на то, что ИванВаныча они действительно знали очень давно, Марию же Ивановну, супругу, не знали вовсе, а только видели несколько раз мельком, раскланиваясь издалека. Потому что ИванВаныч, отточенных старых правил человек, не имел неопрятной привычки, как он сам выражался, соединять быт и развлечения. По поводу шуток - они действительно шутили о всем известной его слабости насчет женского пола. Не в лицо, конечно, ИванВанычу шутили, это даже вообразить невозможно. Но шутили об этом с ассистентом ИванВаныча. Постепенно даже вошло в привычку - этак насчет ИванВаныча перед преферансом с ассистентом пошутить. И поскольку наверняка ассистент ИванВанычу эти шутки передавал, работа у него такая, а ИванВаныч годами на монотонные и давно не смешные шутки никак не реагировал, значит, выходило...
Но простите. Одно дело, - добродушно пошутить в своем кругу, пусть над пожилым, но полным сил человеком. Другое, совсем другое, - ляпнуть глупость и даже пошлость неизвестному лицу, причем в тот момент, когда дядя лица, тот самый пожилой, но увы, уже совсем не полный никаких сил, ИванВаныч, почти при смерти в больнице...
Новый Иван внимательно глядел им в глаза, - резкий свет лампы падал для него удобно, как раз над головами Иванов на стене кончалась линия зеленого абажурного света. Медленно выдавил из себя:
- Извините меня, скажите...
Оба Ивана поняли, что шутить не надо было вовсе.
- Да, Вань, что? Ты садись.
Но Новый Иван не сел, наоборот, отойдя на шаг назад, но наклонившись на этот же шаг телом вперед, еще медленнее проговорил:
- Скажите... Как мне до станции добраться?
Иваны переглянулись. Кроме того, что оба сразу почувствовали себя свиньями, они одновременно подумали, как отреагирует ИванВаныч на рассказ о происшествии. С подачи этого странного племянника, разумеется. ИванИваныч, конечно, и стар и болен, и лежит в серьезной реанимации, но ведь может поправиться. Он человек в высшей степени неожиданный, и до сих пор, хоть это и невероятно, до сих пор почти всесильный...
Толстяк осторожно, чтобы не спугнуть, оторвал спину от дивана, выпрямил ноги. Надул щеки. Выпустил через нос воздух. Затем, придав своему голосу как можно более доброжелательной, мягкой укоризны, произнес:
- Ванечка! Ну что ты? Мы же, в конце концов, его старые друзья!
Простой Иван, поймав тон приятеля, растопырил веером пальцы и подхватил немного обиженным голосом:
- Вань, действительно! Это же даже не шутка, просто глупость. - Он озабоченно рассмеялся, - Мы столько лет с ним, с твоим ИванВанычем...
Новый Иван перемялся с ноги на ногу, опять по-птичьи сглотнул:
- Я это...
Толстяк пересел на краешек, будто готовясь к прыжку, но руками творил успокаивающие пассы:
- И как ты сейчас до станции доберешься, семь километров? Нет, Вань, ты сядь!
- Ты что, не веришь нам, Ваня? - вторил Простой, - Но мы правду, ИванВаныч... Мы вот тебе правду!
Новый Иван мигнул одним глазом. Мигнул, а не подмигнул:
- Почему, верю, ага. Я просто...
Простой Иван, протянув руку и сомкнув, будто ловил стрекозу, пальцы на рукаве серого пальтишки, подхватил:
- Тогда садись, садись, тебе говорят, успокойся! Странный какой!
Новый Иван, уперся, не желал садиться, дергал рукой, освобождая рукав:
- Я вообще то спокоен, ага.
Но Толстяк, уже завладев другим рукавом, тоже осторожно тянул на себя:
- Ваня! Мы старые друзья с дядюшкой твоим, понимаешь? Старые! Мы любим его, ИванВаныча. Вот и иногда шутим над ИванВанычем!
- Да, да, по дружбе! - закивал Простой, глядя честными голубыми глазами на полосатую лыжную шапочку, натянутую на голову нового. Помпона не было, голова напоминала арбуз неправильной формы, глядя на который, скулы сразу сводило от обильного предвкушения селитры.
Новый сгреб морщины на лоб, поднял кривой указательный палец на уровне глаз и сдавленным голосом прошептал:
- Мария Ивановна!
Толстяк сорвался с места, схватил со стола бутылку и сколько успел, стаканов.
- Давай выпьем за ИванВаныча!
Простой хлопнул в ладоши:
- Да, за ИванВаныча! - и почти насильно всунул в руку Новому емкость. Увидев, что это алюминиевая кружка, переменил на хрустальную рюмку. Толстяк сбоку моментально наполнил ее до краев.
- Господа, нолито! Ну что, за ИванВаныча?
- Да, да, за здоровье ИванВаныча! - Простой заглядывал странному человеку в глаза, - Ваня, ну?
Новый, которого так и не смогли усадить, неожиданно легко с предложением согласился:
- За ИванВаныча!
Он поднял рюмку, чокнулся, стал пить, но тут же поперхнулся, - из подвала показался хозяин:
- Ребята, угля нужно пару ведер из сарая... - Хозяин застыл, увидев происходящее. - Что? Опять? Вы опять?
Толстый, торопливо выпив, поморщился, развернулся всем корпусом к голове хозяина, торчащей из пола и сказал, вкладывая в слова одному ему известный смысл:
- Ваня! Мы пьем за ИванВаныча!
- Да, за здоровье ИванВаныча! - Простой замигал хозяину за спиной Нового, но хозяин, естественно, ничего не понял. Он, демонстративно топая и гремя грязными угольными ведрами, вылез из подвала. Процедив сквозь зубы: «Понятненько» - плечом распахнул взвизгнувшую дверь. Из проема через стекла веранды в дом глянула ночь, совсем стемнело. Хозяин вышел, дверь за ним хлопнула. Через мгновение хлопнула другая, на веранде. Толстый махнул рукой, обернулся к Новому:
- Все? Вань, все?
Новый Иван вторым приемом допил остатки, прожевал, кивая, поданной капустки:
- Все, ага.
Простой с облегчением поставил бутылку на пол и улыбнулся вместе с Толстяком:
- Ну и молодец! Вот так!
Новый поставил рюмку на игральный столик, подобрал с пола заскорузлые варежки, вынул из груды тощую спортивную дерматиновую сумку с надписью «ADIDAZ». Перекинул ее через плечо:
- А скажите, пожалуйста, мне на станцию... Это после поселка направо свернуть?
Улыбки застыли на лицах друзей. Они беспомощно переглянулись. Толстый хмыкнул:
- Ну...
- Во дает! Ну надо же! - изумленно произнес Простой Иван, - Нет, это надо же! Вань, ну что ты так?
- Направо! - не выдержав, рявкнул Простой Иван, - Давай направо! Как рощу одолеешь, затем через поле, по над деревней дуй семь километров! - Он округлил глаза, - Мимо кладбища! - трудно было понять, шутит Простой или действительно сам боится представить себе это, - идти морозной ночью каким-то полем мимо кладбища на какую-то станцию. Но странный племянник Ивана Ивановича кладбища не испугался. Он еще раз натянул шапочку на уши.
- Спасибо. - И двинулся к двери.
Простой Иван вслед прокричал беспомощно:
- Если ты такой человек давай, шагай на свою станцию!
Иван-племянник остановился возле двери, поправил на плече сумку, глянул со странным выражением:
- Я нормальный человек.
После чего распахнул дверь, гордо шагнул за порог, опять обрушив дачный инвентарь. Слышно было, как он на веранде в темноте тычется, пытаясь отыскать дверь. Толстый в сердцах хлопнул руками по коленкам, ринулся, топая, вслед за ним с криком:
- Черт! Стой! Стой, тебе говорят! Ты что, не понимаешь? - На веранде что-то рухнуло, покатилось. Через секунду Толстый внес брыкающего гостя обратно в дом и почти свалил на диван. - Шуток не понимаешь?
Простой Иван быстренько закрыл входную дверь, с сожалением увидев, что на ней нет ни засова ни задвижки:
- Да это же... Ведь не скажешь никак!
Новый брыкался, попытался встать:
- Просто...
- Ну что просто, что?
- Просто Мария Ивановна...
- Да не смеялись мы над Марией Ивановной! - подскочив, Простой Иван возмущенно ахнул кулаком по спинке дивана, - Мы любим Марию Ивановну! Мы сто лет ее знаем и любим, Марию Ивановну твою!
- А если и пошутили, так это так, любя, потому что старые друзья, имеем право!
Толстый изо всех сил пытался быть убедительным, но получалось плохо, он врал, от этого нервничал и злился, и понимал, что вранье это шито белыми нитками, его видно. От этого давил на горло:
- Ваня, дорогой, ИванВаныч сам шутит над Марией Ивановной!
- Да сколько раз! - вторил ему, подхватывая, Простой, от напряжения и бессилия расстегивая и опять застегивая пуговицы на заношенной дубленке, - Мы ему уж сами говорили - что ж вы так шутите, вот так, ИванВаныч?
У Простого Ивана импровизации выходили еще хуже. Новый затравлено глядел с дивана, подогнув нелепо ноги в старых, совсем не зимних ботинках и приоткрыв рот. Синюю сумочку держал крепко. Простой переглянулся с Толстым и беспомощно, чтобы только разрушить жуткую паузу, ляпнул:
- А давайте выпьем за Марию Ивановну?
Толстый с надеждой глянул в глаза Новому:
- Да, за Марию Ивановну? - Простой, размахивая бутылкой, уже совал рюмку в вялую руку племянника:
- Вань, ты что, не хочешь за Марию Ивановну?
Новый перевел взгляд с одного склонившегося к нему лица на другое, крепче прижал к груди задрипанную сумку:
- Почему, хочу.
Простой разлил, насильственно чокнулся с Новым:
- Давай, Ваня! За дорогую Марию Ивановну!
Но и за Марию Ивановну нормально выпить не удалось. Резко распахнулась дверь, - на пороге с ведрами, полными угля, стоял хозяин. Пар вырывался у него изо рта. Новый опять поперхнулся и опять закашлялся.
- Так.
Толстый, не сдержавшись, крикнул:
- Ваня! Мы пьем за здоровье Марьи Ивановны! - и указал пальцем на Простого Ивана. Тот, сморщившись, кивнул.
- Понятно. Молодцы! - Хозяин закрыл ногой дверь и, роняя угольные куски из переполненных ведер, спустился в подвал. Толстый глянул на нового:
- До дна, до дна! Очень хорошо! - и выпил сам, игранув желваками. Отмахнулся от поднесенной Простым капусты. Перевел дух. Закурил дорогую тонкую сигару. Сунул железную плоскую коробочку остальным - они оба, жуя, одновременно отрицательно покачали головами. Выпустив дым пополам с паром под абажур, Толстый злобно запахнул шубу и плотнее надвинул пушистую шапку:
- Сиди, сиди, Ваня! Сейчас тепло станет. Ваня котел затопил.
Простой, скорчив миролюбивую рожу, попытался вытащить сумку из рук Нового. Не удалось. Сделав вид, что все в порядке, и сумку он теребил просто так, ради шутки, Простой присел рядом с Новым на диван. Глядя на некрасивый птичий профиль после паузы спросил:
- Что ты так то, Вань? Что ты?
Новый, не повернув головы, глядя в угол, откликнулся:
- Как?
Толстый сморщил Простому нос - мол, не надо. Простой кивнул. Помолчал, но не удержался:
- Ну что ты так как то. - Опять помолчал и опять не удержался, - Что ты так боишься ИванИваныча?
Новый быстро глянул:
- Я не боюсь.
Толстый, хоть до минуту перед этим корчил рожи своему другу, понял, что тоже не сможет просто так промолчать. Уж больно жалким и напуганным выглядел племянник Ивана Ивановича, которого сам Иван Иванович послал вместо себя поиграть на выходные в преферанс с друзьями. Хотя «друзья» - сильно сказано. Многолетние партнеры по преферансу, не более. А какой, кстати, вообще, к черту, племянник, не слышали мы никогда ни про какого племянника. Толстый сел, на сей раз на табуретку, напротив Нового Ивана, близко к нему, чтобы он не смог отвести взгляд:
- Действительно, Вань, ведь, кх-м... другая ведь наступает ситуация. Иные, хочу сказать, обстоятельства. Что его теперь боятся, ИванВаныча? Ты понимаешь, теперь? Его любить надо, а не боятся.
Взгляда племянника ему поймать не удалось. Вперившись в угол, тот так же невыразительно повторил:
- Я Ивана Ивановича не боюсь.
Атмосфера, не смотря на старания Иванов, не разряжалась. Простой, посопев носом, произнес:
- Жалеть надо ИванВаныча, - в голосе его скользнула дрожащая нотка. Толстый понял, что еще немного, и Простой Иван поступит как настоящий простой - съездит упорному идиоту по шее, и тогда совершенно непонятно, что будет, но будет явно нехорошо. Правда, довести Простого Ваньку до рукоприкладства было непросто, он никогда своей незаурядной физической силой не бравировал, но ведь и таких ситуаций, честное слово, тоже за долгие годы не случалось. Так, надо, пока не поздно, перехватывать инициативу.
* Нет бубей - ходи с червей ... Толстяк понял, что ему надо немедленно брать инициативу в свои руки, никто другой не вывезет. Опыт, отточенный многочисленными бизнес-семинарами и долгими годами переговоров со всякими, ох всякими, людьми, подсказывала единственно верное психологическое решение - надо сбить тему. Просто поменять направление беседы. А лучше изменить смысл происходящего. Здесь любой идиотизм годится, главное неожиданность, внезапность. Чтобы переговорщик, сидящий напротив, потерял ориентацию, растерялся, переключил внимание. Но только не агрессия, не угроза, ни в коем случае. Толстяк решительно хлопнул руками в перчатках по толстым своим коленкам и бодро сказал:
- В конце концов, мы сюда приехали в карты поиграть? Верно, Вань?
- Верно, ага. - Племянник не удивился, не перевел взгляда. По прежнему пялился в угол, пальцы, прижимающие сумку к груди, даже не дрогнули. Не растерялся и не переключился. Хм, крепкий орешек. Или, что тоже случается, затупленный каменный топорик.
- Ну вот и давайте в карты играть! - Толстый, округлил глаза на Простого, - помогай, мол! - решительно встал, сам не зная, для чего. Тело действовало автоматически.
- Просто... - Новый наконец поднял голову, Толстый мягко, но категорично перебил его:
- Хватит, хватит, давайте в карты будем играть! - И двинулся к игральному столику. За его спиной раздалось тихое:
- Просто не надо издеваться.
Толстый, игнорируя, развернул столик, проверил его устойчивость. Вынул из своего кожаного баула папку с разлинованными под преферанс листами, отпечатанными компьютерным способом с жирной «пулей» в центре. Листы были разукрашены виньетками с классическими карточными поговорками по бокам. Краем глаза Толстяк зацепил выражение «Хода нет, не вистуй». Достал пластиковую запечатанную колоду, пожалев, что не взял с собою ту, яркую и легкомысленную, с голыми бабами, для придурка явно бы пригодилась. Ловко вскрыл:
- Вань, ну ладно. Давайте, давайте играть, все, играем!
Простой Иван рассмеялся. Не потому, что ему было смешно. Он включил CD и сделал Племяннику приглашающий жест:
- Конечно, играем!
Новый на диване не пошевелился, только перевел взгляд на вертушку, откуда лилась скрипичная музыка, звучащая в этой ситуации дико.
- Это Зачем?
- Понимаешь, Ваня придумал, - Толстый ткнул пальцем в пол. Усиленно тасуя колоду, потянулся и сделал тише под насмешливым взглядом Простого. Толстяк остро чувствовал идиотизм и неуместность происходящего, но упорно преодолевал фальшь ситуации, зная по опыту, что любая глупость после многократного повторения приобретает черты мудрости:
- Наш Иван-Царевич утверждает, под скрипки мизера круче ходят. Вообще, атмосфера. Он даже когда-то требовал, представь, чтобы мы галстуки для преферанса надевали!
Простой перевел насмешливый взгляд на Нового Ивана:
- Нет, правда. Мы давно уж так, под музычку, - И добавил, не сдержавшись, - Даже твой ИванИваныч...
- Сними, Ваня! - Поспешно перебил его Толстый, тыча стасованной колодой в сторону дивана. - Смелее!
Новый Иван не отреагировал на приглашение. Вместо этого он сказал:
- Я вовсе не боюсь ИванВаныча.
Простой резко вскочил во весь свой большой рост. С ненавистью глядя на занудливую гадину, прокричал, топнув ногой в пол:
- Иван-Царевич! Вылезай! Мы садимся! - звал хозяина.
Дождавшись паузы, Новый Иван так же монотонно, с каменной уверенностью в своей правоте добавил:
- Это вы боитесь ИванИваныча...
Толстый взглядом усадил Простого на место. Глядя в его наливающиеся опасной голубизной глаза, сказал железным голосом:
- Нет четвертого, и не надо. Мы на троих сейчас Вань, пятнашечку.
Простой, поведя плечом, ответил, сдерживаясь:
- Нет, не корректно. Да и забыл я на троих, стратегия не та.
С дивана монотонно, как стук костыля судьбы по ночной улице зачумленного города, донеслось:
- Я говорю, это вы боитесь Иван Иваныча.
Простой Иван подавился воздухом, пошевелил, от невозможности выразить чувства, пальцами в шерстяных перчатках и горько рассмеялся. Даже ему стало ясно, что положение не исправить ничем. Больше всего ему сейчас хотелось вмазать этой глисте с птичьей роже на диване. Как было бы сладко вмазать, - кулак Простого в сжатом состоянии был размером почти с голову Племянника. Но ведь ничего этим не добьешься. Есть порода людей (наверно, есть везде, но особенно много на Родине), которых бить бесполезно. Вытрут кровь и сопли, придут в сознание и встанут с асфальта, выпишутся, загипсованные, из больницы, припрутся с кладбища, разворошив могилу, и снова скажут монотонным скрежещущим голосом с продранного дивана:
- Вы боитесь ИванВаныча, а не я.
Простой увидел, как Толстый непроизвольно сжал колоду в ладонях. Да. Это именно та порода, невероятная, противоречащая законам развития природы, но отнюдь в этимологическом смысле не редкая. О занесении в красную книгу не пахнет. Простой повернулся вместе с табуреткой спиной к тупиковой ветви эволюции, сидящей на диване, и беззаботно-фальшивым голосом сказал:
- А черт с ними с обеими! Вань, давай сами, с болваном!
- Что? Опять шутите? - диван скрипнул.
Простой развернулся, и, вкладывая в голос весь сарказм, на который был способен, преувеличенно-вежливо ответил:
- Вань, это преферанс такой, называется «с болваном».
- Понятно.
Простой улыбнулся еще учтивее:
- Это когда двое! Двое в преферанс играют! - Толстый положил руку на рукав Простого.
- Я говорю, понятно все. - Новый махнул сумкой.
Простой, заледенев глазами, тихо и совсем раздельно сказал:
- Это видно.
Толстый откинулся на заплатанную кожаную спинку кресла, в котором сидел, едва втискивая в него круглое тело в тяжелой шубе. Вздохнул тяжело:
- Нет Ваня, не надо с болваном. - Посмотрел в потолок, - Это... хм... давайте в покер? - страдальческий взгляд его был безнадежен.
* Хода нет - не вистуй ... страдальческий взгляд Толстяка был ясен, прозрачен, безнадежен.
- Давайте в покер что ли, пока нагреется?.. - Он вздохнул еще раз.
Простой открыл рот, чтобы сказать, - бесполезно. Попытки обречены. Вечер, долгожданный, мужской, преферансный, преферанский, пульский вечер был испорчен. Но не сказал. Представлять самый плохой, крайний вариант ему тоже не хотелось. Угрюмо пожал плечом:
- Что прикажешь, барин. Покер так покер.
- По-окер? - донеслось из угла, где находился люк, ведущий в подвал. Русые гусарские усы Хозяина были испачканы в угольной пыли. - Покер? - Он возмущенно, срываясь со ступенек, торопливо и угрожающе полез из подвала, - Вы что, совсем, что ли, мы ведь договорились!
Толстый шваркнул колодой об стол. Она щелкнула, половина карт от удара перевернулась. Долго копившееся раздражение внутри неожиданно рвануло, закрутило, и, как бывает в жизни, понесло не в ту сторону. Толстяк завопил высоким тенором, неприятно повышая голос на каждом слове, дрыгая ногами в тщетных попытках вылезти из кресла:
- О чем мы Ваня, договорились? О чем, а?
Но хозяин то ли был прирожденным бойцом в коммунальных баталиях, то ли хорошо изучил психологические приемы старого друга. Он ничуть не испугался яростной вспышки Толстяка. Наоборот, поддал жару, подскочив к столу и брызгая слюной:
- Мы договорились!.. О том!.. Что сделаем!.. Все по человечески!!! Нормально разложимся, поужинаем, тихо сядем! Что вы это вообще тут, скрипочки включили!
Иван-Царевич в бешенстве занес ногу, но в последний момент сдержался, не пнул дорогую машину, исторгавшую волшебные глупые звуки.
- Ваня, не надо, твои же скрипочки! - аргумент был слабоват, но Иван-Толстый подкрепил его убедительным наполеоновским жестом, показав почему-то на Нового Ивана, вскочившего за ради появления хозяина с дивана, - Ну что ты, в самом деле, действительно?
Простой честно попытался отвести беду, незаметно подкравшуюся сзади:
- Вань, ну мы в покер пока, а как только согреется...
Породистое тонкое лицо хозяина некрасиво исказилось:
- Что вы ванькаете, что ванькаете, время то идет!
Он, все-таки не сдержавшись, яростно пнул кучу сумок с припасами, по-прежнему возвышающуюся безобразной кучей. Толстый, не найдя в запасе аргументов, с неожиданной тоской подумал, что зря он согласился на внезапное приглашение Ивана-Царевича. Больше года не играли, по понятным обстоятельствам. Не играли бы и дальше, зачем, особенно после того, что случилось? Эх, подвело любопытство и сантименты о минувшей жизни, мать твою. Друзья видишь ли, твою мать. Какие друзья, разве бывают еще в нашем возрасте друзья? Зачем он сюда приехал, зачем? В придачу полусумасшедший племянник, который обязательно доложит обо всем, переврет, настучит, раздвинув в отдельной палате шланги капельниц…
Племянник не заставил себя ждать. Постным голосом, но так, что его всем было хорошо слышно, произнес:
- Я не умею в покер.
Хозяин оглянулся на него, перевел взгляд на зеленый столик, на котором, среди рюмок, предательски блестела яркая пластиковая колода. Пиковая дама, лежащая сверху отвалившийся половины, осторожно подмигивала.
- Ладно, ребята, ладушки! Сидите!
Иван-Царевич схватил подвернувшиеся сумки. Из одной, поднятой неудачно, за одну ручку, сыпанули свертки. Попер их в угол, давя ногами катящиеся помидоры:
- Я сам разложусь!
Простой, догнав его, попытался на ходу сумки отнять:
- Ваня, хватит! Что за демонстрации?
Но хозяин, вывалив содержимое сумок махом на хозяйственный стол в углу, стремительно вернулся, понес новые, пиная упаковку «Спрайта», попавшуюся на дороге.
- Вань! Давай с нами, в покер? - безнадежничал Простой Иван, мотаясь в своей потертой дубленке между хозяином и игральным столом, в отчаянии оглядываясь на Толстяка. Безутешный хозяин деятельно наводил порядок:
- Так, это у нас что? - Подскочив, поднял кастрюлю. - Шашлык! Его на холодок! - Хозяин ногой распахнул входную дверь и широким движением рыбака, закидывающего невод, метнул кастрюлю на веранду, она там грохнула. Судя по звуку, крышка отскочила, шашлык вывалился. Затем хозяин схватил следующую сумку, рванув так, что крякнули застежки: - Это что? Консервы? - бросил сумку к серванту, - Их на полку!
Новый Иван сделал шаг к эпицентру. Видно, у него был особенный, ярко выраженный дар, столь ценимый на коммунальных кухнях недавнего прошлого:
- Я Ване помогу. – сказал он смиренно, размазав по полу еще не раздавленный Хозяином помидор.
Простой Иван, не церемонясь, пихнул его в грудь, отчего Новый Иван оказался на своем прежнем месте, в углублении дивана. Взвилось облачко пыли:
- Нет, ты сиди! - сжав зубы, убедительно проговорил Простой, - Сиди, пожалуйста! - он обернулся к хозяину и умоляюще повысил голос, - И Ваня к нам придет! Вань! Ваня!!!
Ему, Простому, очень не хотелось расставаться с мечтами о тихом вечере под выгоревшим зелененьким абажуром, когда он, захмелев от положенной дозы хорошей водки и вкусной еды, раздевшись до тельняшки, тыльной стороной широкой ладони смахивая пот изобилия со лба, невинно скажет: «Мизер», и поглядит на партнеров с нежной материнской любовью. Было видно, что ему очень, очень давно мечталось об этом вечере, и еще о таком же завтрашнем дне, когда все беды и заботы далеко, почти за сто километров, в громадной, лукавой, опасной Москве, где нет возможности расслабиться даже в туалете собственной малогабаритной квартиры.
Хозяин, сверкая невидящими зелеными глазами, каркнул, разрывая «молнию» очередной сумки, как Лаокоон змею:
- Так, в серой сумке что? - Не получив, разумеется, ответа, запустил руку, зашуровал, как Дед Мороз в мешке, - Колбаска... Карты, - он вытащил несколько запечатанных колод, метнул на стол, промахнувшись, - А колбаску порежем! - Хозяин от плеча махнул батоном дорогой копченой колбасы, словно собирался этим батоном порезать на куски присутствующих.
Толстый, поднимая с полу колоды, примирительным тоном попросил:
- Кусочек мне кинь, а?
Простой Иван вздохнул. Придется подождать. Ждать черт его знает сколько времени, пока пройдет вспышка глупого гнева у хозяина, за которую потом ему будет стыдно. Хоть Иван-Царевич не разу не признавался, но Простой Иван точно знал, что Царевичу после его истерик бывает стыдно, - ждать, а потом делать вид, что ничего не произошло, и тихонько жевать это гавно, пока оно не переварится, такова жизнь, Иван-Царевич все-таки друг. Да пошел ты на хрен, друг! - неожиданно подумал Простой. Он развернулся большим ладным телом, легко подхватил игральный столик, переместил его одним движением к дивану, тычком усадил опять было вставшего Нового, сел рядом сам, ткнул в кнопку «Play» на панели проигрывателя, и, перекрикивая скрипки, громко приказал Толстяку:
- Давай, сдавай!
- Да не умею я в покер, - пискнул Новый, на что Простой Иван сказал, пододвинув свое лицо вплотную к лицу племянника Иван Иваныча:
- Вань, он без болвана! - И промолчал, когда племянник автоматически пискнул еще раз: «Что?»
Толстый нащупал в кармане ключи от «Мерседеса», но преодолел, - молодец, молодец, инструктор на курсах каббалы похвалил бы, - искушение. Пододвинул кресло так, чтобы создать иллюзию тесного кружка. Делая вид, что не обращает внимания на невыносимо хозяйствующего Царевича, вновь стасанул колоду:
- В покере главное уметь врать, - начал он, немного повышая голос, чтобы Хозяин слышал и видел, как тут, в кружке, у них все замечательно, - Ты умеешь врать, Вань?
Новый завозился, пытаясь выбраться из-под почти придавившего его Простого Ивана:
- Умею. Я все же помогу, ага...
Простой положил ему руку с дрожащими пальцами на плечо:
- Да не надо, лучше не надо.
Толстый, бросив взгляд на хозяина, который, фальшиво подпевая скрипкам, принялся подметать, поднимая пыль и катая по полу помидоры, шепнул:
- Он всегда перед пулей так. Реакция у него такая, как в холодную воду входить, понимаешь?
- Помогать еще хуже, пробовали, - тоже понизил голос Простой, - Скандал устроит. Собственно, уже... Хотя сегодня круто что то. - Он покосился на Толстяка, - Вань, может у вас? Ну, между вами?..
Толстяк мотнул головой:
- Он сам меня на пулю пригласил, звонил два раза.
Нет, нервы, дело в нервах, проклятая жизнь, все мы скоро окажемся в сумасшедшем доме с этим правительством, устраивающим нам веселую жизнь, хотел сказать свежую мысль Толстый. Не сказал. Разговор о политике на голодный желудок был предприятием совершенно безнадежным. Он снова склонился к Племяннику:
- Ты, Ванюш, внимания не обращай. Сейчас тепло станет, поужинаем. А как сядем да по первой сдадим, он переменится!
- Резко переменится. - С надеждой кивнул Простой. - Будет мужик не только красивый, но и добрый. Давай, Вань, снимай! - Указал на колоду.
Новый вздохнул, поерзал, шаркнул ногами:
- Вы мне хоть объясните...
- Объясним, объясним. - Простой снял правую перчатку и сдвинул вместо Нового половину колоды, - Значит, сдается по пять карт. Здесь, в покере, главное торговля. Умение блефовать. Ну это ты потом, в процессе, сам поймешь.
Толстый Иван, сдавая, изо всех сил не оглядывался на хозяина:
- Ты в деберц играл когда нибудь?
- Играл, конечно, в короткий, ага...
- С болваном? - Простой опять не выдержал, не смотря на твердое решение свое не отчаиваться и перетерпеть все, что суждено судьбой.
Толстый оборвал:
- Ваня, хватит! - Продолжая сдавать, - Покер примерно тоже самое, только сложнее и интереснее, так как больше комбинаций...
Новый покосился на Простого, но тоже вроде решил не обижаться.
- А какие комбинации?
Простой, оценив неожиданное благородство, улыбнулся:
- Их много, ты сразу не запомнишь. Лучше на бумажке запиши. Не, я сам тебе запишу.
Простой Иван достал из внутреннего кармана дубленки ручку, подышал на нее, и, перевернув разлинованный лист, стал крупно и быстро выписывать столбик символов. Толстый сдал, бросил колоду на стол, подышал на руки:
- Так, я сдал. Видишь, Вань, каждому по пять.
Простой, не отрываясь от бумаги, начал объяснять:
- Комбинации в покере разные. Начиная с самой верхней, четыре туза и джокер, и кончая самой маленькой, двойкой например...
Лампочка под абажуром мигнула.
* Туз - он и в Африке туз ...Лампочка под абажуром, помигав, погасла. От неожиданности все замолчали, только скрипки звучали в кромешной тьме.
- А черт! - сказал Толстый, - Опять!
- Ваня, что там? - крикнул в темноту Простой, хотя, собственно, ясно было, что.
- Это, наверно, снова мертвяк отсоединился, ага.
Новый завозился. То, что он встал, стало ясно потому что поблизости какая-то вещь упала и покатилась:
- Я сейчас поправлю. Ах ты, темно! - На сей раз он опрокинул что-то уже в отдалении, по звуку - стул.
Хозяин, чиркая зажигалкой, приблизился в игральному столику:
- Ну что вы тут? Где свечка?
- Да где то здесь была, - ответил Простой, тоже чиркая одноразовой зажигалкой и водя ею над столом.
Новый, пошумев в глубине дома, на ощупь добрался до щитка. Из угла раздался его глухой голос:
- Надо же, вроде прикрутил. Точно, отсоединился! Посветите мне, пожалуйста!
- Ну что, так и будете сидеть? - Хозяин блеснул глазами в свете зажженной Иваном-Простым свечки, - посветите ему!
- Ладно ладно, не кричи только, пожалуйста! - Толстый перехватил свечу и вместе с Простым направился в угол, - Ну что там?
- Секундочку, проволока слетела, - Голос Племянника был напряжен, он работал руками, - Правее светите, и выше, спасибо.
- Так? Ты, Вань, осторожнее, смотри, чтоб током...
- Подхватить? - Простой Иван попытался встать на тот же стул, что и Новый, одновременно поддерживая его за спину.
- Да нет, сейчас. Все, вроде все. Счас проверим...
Лампа под абажуром опять осветила игральный столик с картами, раздавленные помидоры на полу, Ивана-Царевича, прислонившегося, нога на ногу, к стене. Подбородок его был опущен, лицо осунувшееся. Остальные молча из угла какое-то время смотрели на него.
- Ну как, Вань, починил? - После паузы спросил Царевич, глядя в пол. Тон был нормальный. Миролюбивый. Миновал, видно, кризис.
- Ага, - Новый Иван, стоя на стуле, покрутил в воздухе руками, показал, как вворачивает пробку, - Там проволока соскочила, хотя хорошо крутил я.
Хозяин переменил ногу:
- Бывает.
- Конечно, бывает, - осторожно сказал Простой Иван, приближаясь из угла и вглядываясь в хозяина.
- Ну что, Ванюш, успокоился? - Не менее осторожно, чем Простой, спросил Толстый, готовый сразу же пойти на попятную, - Не дашь истерику?
Хозяин усмехнулся:
- Да пошел ты. - Он поднял руку, помахал в воздухе. - Вроде потеплело?
Новый спрыгнул со стула, еще раз глянул на электрический щиток:
- Нос уже не мерзнет, ага...
Простой Иван широко улыбнулся. Все, все, самое страшное и противное вроде бы миновало, тьфу-тьфу-тьфу.
- Сейчас быстро. Котел у Вани замечательный.
Толстый снял пушистую шапку, помотал головой. Обратно шапку не надел, а повесил аккуратно на деревянную вешалку у двери. Хорошо продуманная модная прическа Толстяка не выручала, проблемы с волосами, особенно на затылке, были видны.
- Скоро рубахи поскидаем, - он начал снимать шубу, но потом передумал, просто распахнул полы, - Потом поужинаем славно... - Подошел к столу, крепко потер ладони, - И потом... Не торопясь... С наслаждением... - сказал он это так вкусно и уютно, что все заулыбались, даже хозяин плотоядно махнул тонкими пальцами по усам. Простой Иван, у которого окончательно отлегло от сердца, возбужденно рассмеялся.
- Ладно, - Иван-Царевич оторвался от стены. - Мне уж немного осталось. Колбаску нарезать, мидии открыть. Играйте! - и направился в свой угол, к серванту.
- Хрен с тобой, уговорил! - Взблагородничал Толстый, - Мужики, давайте быстро навалимся, сделаем, что нужно, пожрем и чтоб потом не отвлекаться!
Простой Иван сдернул шерстяные перчатки и пустил их в разные стороны под потолок, в виде салюта:
- Я, я мидии открою! - он ринулся к сумкам, стало понятно, что открывание мидий - дело, которое он особенно любит, - Где открывашка?
Хозяин, у которого в руках уже оказалась палка колбасы и охотничий нож, обернулся:
- Да не надо, не надо! Играйте, я вам говорю! Я уже все сам разложил, вы мне только мешать будете!
Новый Иван с готовностью схватил в одну руку сумку, в другую - недораздавленный помидор. Суетливо пытаясь это куда-то приткнуть, пискнул:
- Неудобно! - и чуть было на напоролся глазом на хозяйский нож, неожиданно решив засунуть сумку под лавку.
Хозяин, чудом избежав членовредительства, пихнул сумку ногой:
- Я говорю не надо! - он повысил голос, - Нечего, я сам! - Он опять сильно напрягся, даже крикнул, - Все, я сказал!
Толстый поднял руки вверх:
- Ну пожалуйста, пожалуйста! Ты только не расстраивайся.
- Конечно! Простой отскочил к игральному столику, маня за собой Племянника, - Была бы честь предложена!
Новый Иван сел послушно на свое место. Понизив голос, на всякий случай спросил:
- А может...
Простой предостерегающе поднял широкие ладони:
- Вань, не трогай его!
Толстый кивнул - дескать, правильно, и, решительно отвернувшись от хозяина, - мол, не смотрю, даже не смотрю, спросил, - На чем остановились?, - он взял сданные себе карты, - Значит так...
Новый Иван тоже поднял свои карты, посмотрел на них без интереса:
- Вы про композиции говорили.
Простой, прикинув, что ковыряться хозяину, пока он все окончательно приготовит, минут двадцать, да и не натопилось еще хорошо, подсел к ним, туда, где сидел. Вспомнил, что не дописал шпаргалку с комбинациями. Взял шариковую ручку и, снова дыхнув, продолжил бесполезное дело, нужно же было чем-то пока заняться:
- Комбинации, - Он по-доброму усмехнулся, - Композиции в «Трынке».
Племянник неожиданно улыбнулся: «Ага». Улыбка его, когда он не корчил рожи и не лупал напряженно глазами, была очень симпатичная, простая, человеческая. Толстый, постукивая сложенными картами о коленку, лениво принялся объяснять:
- Значит, так... Высшая комбинация называется «покер», это четыре одинаковых карты, например, короля, и джокер, она встречается чрезвычайно редко. За ней идет каре, это просто четыре одинаковых, тоже редкость, затем флэш...
- Их, Вань, много, комбинаций, сразу не запомнишь, - встрял Простой, дописывая бумажку, - Я тебе вот шпаргалочку... - он лукаво покосился на Нового, - Про болвана не пишу.
Новый улыбнулся шире, и улыбка эта была еще лучше. Толстый продолжил:
- Главное в покере это уметь блефовать. Врать, то есть.
- Вы говорили уже, - Новый Иван медленно разглядывал свои карты, бессознательно приблизив их к груди и закрываясь локтем.
- Значит, можно выиграть и при слабой комбинации, если напугать партнера, - Толстый Иван кинул взгляд на хозяина. Тот, поймав его взгляд, покивал из угла, орудуя ножом и жуя жопку колбаски.
- Понимаю я, понимаю, - Новый Иван взял протянутую Простым Иваном шпаргалочку и стал читать, легонько шевеля губами.
- После сдачи начинается торговля, делаем банк. Ставка у нас, к примеру, доллар.
Новый оторвался от шпаргалки и внимательно поглядел на Толстого:
- Вы что, на валюту играете?
Толстый и Простой одновременно засмеялись и замахали руками:
- Нет, это к примеру. Мы и в преферанс-то играем по малой, вист рубль, только так, для интересу.
- Рубль? - Новый, вместо того, чтобы расслабиться, напрягся больше, - Ни фига себе по малой!
Простой мстительно осклабился:
- А Иван Иваныч твой вообще не расплачивается. - Он сделал участливые глаза, - Что Вань, рупь для тебя много?
Толстый поспешно предложил бесплатно, но сразу же сам от предложения отказался. Плохая примета, нельзя искушать судьбу. Может, по пять копеек?
- Да ну! - Сморщил нос Простой, - Давайте хоть по пятьдесят, мы что, не мужики, правда, Вань?
Новый Ваня, наверняка считавший себя мужиком, предложил по тридцать. На этом порешили.
- Затем в покере существует торговля, - продолжал Толстый, - ты сбрасываешь ненужные карты, и набираешь себе...
- Ну давайте попробуем.
Племянник, сняв шапочку, смешно морща лоб и ломая брови, глядел в шпаргалку, держа ее на отлете.
- Что попробуем? - Толстый его не понял.
- Ну это, ага, поиграть, - Новый Ваня глянул на старых Иванов мутноватыми глазами неопределенного цвета. - Я в процессе пойму.
Толстяк, в свою очередь, посмотрел на него с интересом и одобрением:
- Молодец! Лучший способ научится играть - это играть! - Он даже большой палец поощрительно выставил, - Но все таки, Вань, там, после флэша...
- Я запомню в процессе, ага... - Племянник поерзал, - Какая, вы, говорите, ставка?
- Тридцать копеек, сам сказал, - Простой тоже снял шапку и сунул ее под себя. Развернул карты, перекладывая, очевидно, по мастям.
- А... давайте по рублю? - Племянник, так же, как брови, скривил губы и попытался пошутить, - Ну, чтоб быстрей научится...
- Давай тогда по пять долларов, вмиг научишься! - Простой подхватил шутку.
Толстяк поощрительно хлопнул племянника по плечу:
- Пусть, пусть, как ему хочется, Ваня молодец.
- Значит, по рублю? - Новый Иван расстегнул пальтишко, шапочку сунул в карман. Сквозь спутанные волосы блеснула лысина. Не приукрашенная, как у Толстяка, модной щетиной, а вполне откровенная лысина, которую некоторые порядочные люди скрывают просто и честно, зачесывая излишки с боков, с правого или левого, дело вкуса. Затем Новый, покопавшись в кармане, вытащил горсть мелочи, отделил монетку и торжественно положил в центр стола, - Что дальше?
Толстый полюбовался безыскусной простотой момента:
- Дальше ты можешь скинуть не нужные карты, в расчете на то, что к тебе придет...
Племянник перебил:
- А не скидывать можно?
- Ну конечно, если, к примеру, сразу флэш пришел, да на крупных... - Толстяк откинулся в кресле и, запрокинув голову, заразительно рассмеялся, показывая запломбированные зубы. Оказывается, он тоже мог смеяться почти по-детски, взахлеб, а не только вежливо хмыкать:
- А а а! Вань, гляжу, у тебя комбинация хорошая?
Племянник смущенно улыбнулся в ответ. Покосившись на Простого Ивана, сделавшего ему «глазки», на всякий случай отодвинулся подальше, забился в угол дивана:
- Да, вроде хорошая, ага... - Он, сдвинув бровки, переводил взгляд с карт на шпаргалку и обратно.
- Отлично! - Толстый, тоже внеся в банк рубль, закурил. Бросив жестяную коробочку на стол, откинулся. После пережитых волнений наблюдать за удивительным племянником ему доставляло большое удовольствие, - Тогда я Ване предлагаю. Вань, сколько тебе?
Нейтральный Простой ответил нейтрально:
- Мне не надо, - и тоже бросил свой рубль на стол.
- Во как, и у Ивана карта хорошая... - Толстый с наслаждением затянулся, посмотрел в хозяйский угол. Нет, еще не скоро, Иван-Царевич зеленый лук принялся резать, наверно, селедку засыпать хочет:
- Значит, тогда я беру себе... - Он наконец раскрыл свои карты, мельком посмотрел, сдвинул их обратно стопочкой и положил на край стола. После чего, щурясь, затянулся раза три, - ...себе я тоже ничего не беру. - Он шмыгнул носом, стряхнул пепел на пол.
- У тебя тоже хорошая? - спросил Простой.
- Ничего, так. Вообще это редкость, чтобы никто не брал. - Толстяк стянул с шеи шелковое кашне, подбитое ангоркой. Но не пошел цеплять его на вешалку, надоело каждый раз выбираться из глубокого кресла. Повесил аккуратно на спинку соседнего стула, - Значит, у всех нас на руках приличные комбинации.
- Да понятно, понятно!
- И вот самое главное, начинается торговля. Учти, Вань, в любой момент ты можешь пасануть.
Новый поднял брови:
- Пасануть, как в трыньке?
- Если почувствовал, что у Вани карта сильнее...
- А мои деньги?
- Они, конечно, остаются в банке, но дальше ты не...
- Ребята, шашлык мы сегодня будем жарить? - Хозяин, кончив строгать лук, постукал ножом по разделочной доске. Затем принялся перекладывать капусту из трехлитровой банки в эмалированную миску. Он уже снял ватник и повязал грязный кухонный фартук с кокетливыми воланами.
- Шашлык? - Оглянулся Толстый, - Нет, Вань, он замариноваться еще не успел. Значит, в банке три рубля. Ваши ставки, господа!
Хозяин неожиданно подошел к столу, вынул из за спины освободившуюся из-под капусты банку, сгреб лежащие в центре стола три одинокие монетки, бросил их в банку, торжественно ее потряс и поставил на стол. Затем голосом легендарного министра финансов (того самого, что пробыл на посту своем очень мало, но умудрился сделать невероятно много, гораздо больше, к примеру, чем смогла бы вражеская армия за пять лет оккупации), величаво произнес, комментируя сделанное:
- Господа, в банке три рубля! Прошу делать ставки!
Все грохнули и даже поаплодировали, настолько замечательным оказался банк. Иван-Царевич, поклонившись, ушел обратно к столу. Забычковав сигарный окурок, Толстяк повторил предложения хозяина.
- Пять рублей, - сказал Простой Иван. Он, метнув в банку звякнувшую монетку, на полусогнутых сорвался с места к хозяйскому столу, цопнул из-под руки Ивана-Царевича кружок колбаски и вернулся к игрокам, не обращая внимания на то, что получил кулаком в спину за воровство. Налаживалась атмосфера, слава богу, налаживалась.
- Вообще-то ставку больше банка делать нельзя, но это мелочи, игра учебная, - Толстяк ловко отщипнул от куска колбасы, зажатой между пальцами Простого маленький кусочек и быстро сунул его в рот, - Словом, Ваня отвечает.
Простой Иван по братски разделил остаток с Новым.
- Отвечает Ваня? - Племянник тоже зажевал, видно было, что он голодный, - А что я должен делать?
- Для того, что бы играть с Ваней, ты тоже должен внести пять рублей, иначе ты пасанул, и твой, вот этот рубль...
- А больше я внести могу?
- Конечно, - кивнул Толстяк, - Вот молодец, правильно, учись, учись!
- Пятьдесят рублей. - Племянник из внутреннего кармана достал сильно трепанный бумажник, вынул пятидесятирублевую купюру, хотел сунуть в банку, но Толстяк перехватил:
- Хорошо, Вань, в принципе хорошо. Но не лети. Ты должен внести пять плюс столько, сколько...
- Да неважно, он потом научится, - Простой Иван вынул денежку из пальцев Нового и протолкнул ее в горлышко.
- Ладно, - Толстый достал бумажник, - Значит, теперь мой черед. Я могу пасануть или...
- Ты пасуешь? - это спросил вновь подошедший хозяин. Очевидно, сжалившись, он принес им блюдце с тремя кружками колбасы, двумя шпротинами и одиноким перышком зеленого лука. Нет, не сжалился, а в очередной раз поиздевался, специально тянет время, гад, специально. Толстяк гордо отпихнул блюдце:
- Нет, я просто объясняю. Пока нагреется и колбаска порежется, - Кинул он в удаляющуюся спину хозяина и опять повернулся с Новому, открывая свой бумажник:
- Значит, пятьдесят пять плюс... - Он покопался в нем, - Ну сто, к примеру, - Он вынул.
- Сто рублей ставите?
Голос племянника странно дрогнул. Толстяк поднял глаза. Хотел ответить, - мол, что удивительного, ты же сам только что кинул пятьдесят? Но почувствовал, понял по этому странному горловому дрожанию, - для сидящего напротив него человека сто рублей особая деньга. Типа водораздел, магический артифакт, определенная знаковость. Может, его дневной бюджет сто рублей? Толстяк не знал, можно ли прожить на сто рублей в день даже тому, кому явно плохо. Какая, кстати, у нас минимальная зарплата, что-то оскорбительное, неосуществимое... Но ведь кто-то живет, если зарплата есть? Он засуетился, разыскивая в бумажнике деньги поменьше, но как назло, попадались пятисотки:
- Что, Вань, много? Ну хорошо, давай я...
- Двести, - Простой сунул в банку сотенную и две по пятьдесят рублей бумажки. Теперь Толстому стало стыдно перед Простым. Привет, приехали. Действительно, что за рефлексия, кокетство? Как это не уметь заработать в день сто рублей, если вот даже простой шоферюга, бомбист...
Толстяк нарочито небрежно вынул несколько крупных купюр, положил их на стол сбоку, на бумажник: - Ага, Ваня пошел. Ладно, игра учебная, что, ты, Вань, скажешь?
Простой, сунув в банку свою ставку, вместе с Толстяком вопросительно поглядел на Нового.
Племянник, подняв локоть, напряженно разглядывал свои карты. Одновременно, выворотив шею, он пытаясь заглянуть в шпаргалку, лежащую на столе. Поза поражала неестественностью, у Толстяка даже спина заболела:
- Я это, ага, соображу.
- Давай-давай, думай. Я, кстати, на твоем месте пасанул бы.
Племянник испуганно поднял взгляд:
- Почему?
- Видишь, Ваня полез. Он ведь игрок со стажем, хоть может и блефовать. И я, между прочим...
- Что вы?
Толстяк вздохнул. Ну прикажешь делать, если не врубается?
- Знаешь, чтобы долго не разговаривать, ты давай пасуй. Мы сейчас доиграем этот кон, а в следующей игре ты...
Племянник одной рукой прижал карты к груди, другой взъерошил блеклую прядь, окончательно обнародовав лысину:
- Я не буду пасовать, ага.
Простой взял последний, причем не свой, кружок колбаски:
- Не пасуй, правильно.
Новый Иван автоматически протянул руку, но нащупал на блюдце только длинное перышко лука. Посмотрел на блюдце с осуждением:
- Сколько я должен внести?
Простой не торопясь засунул колбасу в рот, м-м-м, какой аромат с голодухи:
- Чтобы играть столько же, плюс...
- Триста пятьдесят ты должен внести, - донеслось из угла, где садист-художник не спеша раскладывал на большой сервизной тарелке нарезанные помидоры вперемешку с дольками маринованного чеснока, черемшей и пучками зелени.
- Триста пятьдесят? - Новый Иван привстал, открыв рот. Стрелка лука выпала из пальцев. В другой руке были зажаты растопыренные карты. Господи, подумал Толстый, испытывая сложную смесь противоположных чувств, - жалости, умиления, легкого отвращения, - чем занимается по жизни этот полусумасшедший пожилой ребенок, и как, интересно, Иван Иваныч воспринимает факт существования своего, скажем так, неординарного родственника? Стесняется, наверно, столько лет с Иванычем знакомы, никогда не слышали ни про какого племянника.
- О чем ты думаешь, Вань? - стараясь скрыть нехорошие мысли, спросил он участливо.
- Я это, считаю, ага.
- Умница! Счет в покере первое дело, - улыбнулся Толстый. - Ну что, к пасу готов? Вань, нужно отвечать всегда готов!
- Я... Сложно считать, - Племянник поднес руку ко рту, но не увидел в ней ничего, - Может, на доллары перейдем?..
* Дети хлопали в ладоши - папа в козыря попал ...Давайте перейдем на доллары? - Племянник поднял с пола перышко лука, обдул. В рот не сунул, аккуратно положил на блюдце. Иваны с изумлением уставились на него, даже Хозяин прекратил в углу возню. Меньше всего ожидали от него таких слов, козе понятно.
- На доллары? - вытаращил глаза Толстый, - Я думал, ты пасуешь, - он изумленно повернулся к Простому Ивану, - Вань, он не пасует!
- Пусть не пасует, не пасуй, Вань! - Простой Иван встал, горой возвышаясь над низеньким игральным столом, сгреб в свои здоровенные ладони племянниковскую руку и уважительно ее потряс.
- Конечно, на доллары, - Хозяин подошел с новым блюдцем. На этот раз там стояли три крохотных алюминиевых рюмочки с водкой, сбоку независимо поблескивала лужица кетчупа, - Считать удобнее.
Иван-Царевич поставил блюдце на стол. Простой Иван оглядел натюрморт. Не потерял лица, махнул подряд, один за другим, все наперстки и слизнул кетчуп:
- Значит, на доллары?
Толстый развел руками:
- Ну если хотите... - Глянув еще раз, - Действительно ли хотят? Хотят, хотят. - Значит так, грубо, в банке у нас примерно одиннадцать с небольшим долларов. Получается, что ты, Ваня, должен внести...
- Пятьдесят долларов! - Новый Иван потянулся к блюдцу, но опять не нащупал там ничего.
- Нет, Вань, ты не въехал. Нужно меньше. Сейчас...
Новый схватил абсолютно чистое блюдце, повертел перед глазами, не понимая, куда делось отсюда что-то, только что бывшее, кинул его на диван между собой и Простым Иваном, и тонким голосом ответил:
- Это ты не въехал, вы, в смысле... Я пятьдесят долларов ставлю. Можно?
Толстый, уже подзабывший, что племянник Иван Иваныча может говорить таким птичьим голосом, успокоительно вскинул ладони:
- Можно, конечно, - он опомнился и придал своему голосу привычную солидность, - Хм... Я понимаю, Вань, у тебя комбинация сильная, но ты все же полегче...
- Сто.
- Ведь пятьдесят долларов для тебя, Вань, это наверно... Что? - Толстяк обернулся, не веря своим ушам, к Простому Ивану, - Что?
Простой Иван почесал здоровенную шею и завозился, снимая заношенную дубленку. Под ней оказалась шерстяная фуфайка с вырезом, из которого выглядывала тельняшка. Сразу стало понятно, что человек служил в каких-то особенных войсках, помнит и гордится этим. Невинно подняв брови, он повернул свое большое лицо к Толстяку:
- Сто долларов, в чем дело?
Действительно, в чем? - подумал Толстый. Сказал:
- Да пожалуйста, пожалуйста. Только ты это, не крути парня!
Простой, снял дубленку, поставил ее рядом с собой на пол. Дубленка, пожав плечами, медленно, как пьяный в сугроб, осела. Сейчас, без верхней одежды, особенно стало видно, какие здоровенные у Простого плечи:
- Пусть учится.
- Хорошо, пусть, только зарываться зачем? Ясно же, что у Вани... - Толстый указал рукой на Нового, который пересел с дивана на табуретку, закрутив вокруг ножек худые ноги в потертых холодных ботинках. Размер ботинок был большой.
- Ты пасуешь? - Спросил Простой спокойно.
Это спокойствие неприятно задело Толстяка. Он с Простым Ванькой дружил давно. Ну, «дружил» это так сказано, хм... Скорее, был хорошо, дружески, прекрасно, надежно знаком. Настолько давно, что вчера, к примеру, вечером, позвонив утвердиться насчет пули, испытал легкий шок: низкий женский, полный сил и обещаний голос сказал в трубке «алло?» Толстяк подумал, что не туда попал. Это было вряд ли - номер набирал по электронной записной книжке умный телефон, поэтому Толстяк спросил на всякий случай, - «Ваню можно?»... - и с умилением и ужасом услышал в трубке, как развратный голос крикнул в сторону, срываясь на тинейджерские обертона: «Папа, тебя». Через секунду сообразил, что это была Муська, старшая дочь Вани и Маруськи, которую он помогал забирать из роддома четырнадцать? пятнадцать? шестнадцать лет назад? Да, братцы, время-времечко, оно того... Словом, тыщу лет он дружил с Ванькой, и было за это время между ними разное, говно даже случалось, что делать, жизнь длинная. Но вот такого спокойного, стального голоса Толстяк вроде не припоминал. Не так себя вел Ваня-десантник, ценимый именно за открытый и дурашливый характер, беззлобность души и нежелание по жизни свою физическую мощь предъявлять в виде дополнительного аргумента. Хотя, повторяем, ситуации бывали, и разные.
- Да мне, Вань, все равно, пасовать или нет, - сказал Толстяк, - Мы же учебно играем...
Голубые широко расставленные глаза уставились на него в упор. Такого взгляда тоже никогда не было, не глядел так... Правда, братцы, не пялился так никогда Ваня:
- Пасуешь?
Толстяк почувствовал, что разозлился на себя. Опять сказалась многолетняя школа деловых контактов, где любая слабина автоматически означала проигрыш в деле. Будь она проклята, эта проклятая прикладная психология, совсем в роботов превращаемся. Но реагировать как-то иначе, например, не разозлиться, - Толстяк давно разучился. Он привычно сузил глаза и представил себя в офисе, за головным столом, когда напротив сидит обозревший, раздувшийся от легких торговых бабок наглец и еще не ведает, как его сейчас обломает этот с виду добродушный круглячок со смешной спортивной прической на лысеющей голове. Офис, господи, этот офис торчит из всех дырок. Толстяк привычно сконцентрировал волю, вежливо, через паузу, произнес:
- Да нет, Ванечка дорогой, я не пасую. Я тоже сто плюс пять.
- Теперь я? Я теперь? - Новый Иван оглянулся на хозяйственный стол, где благоухали разложенные яства, - в заметно прогревшимся воздухе дачи запах деликатесов дразнил и дурманил, - и опять вперился глазами в банку с застывшими на внутренних стенках потеками рассола и кучкой мокрых денег на дне.
Хозяин, стоявший за его спиной, сказал:
- Давай.
Толстяк оторвал искусно рассчитанный «деловой» взгляд от простого Ивана, перенес его на Племянника:
- Да, теперь, Ваня, ты. Ты должен...
Племянник перебил:
- Сколько в банке?
- Да совсем тебе не обязательно идти ва-банк, ты можешь...
- Сколь-ко в банке?
- В банке двести девяносто пять долларов, - Толстый сам удивлялся своему терпению, - Но, послушай, ты можешь...
- Триста, - Новый Иван хлопнул ладошкой по столу и опять мельком глянул в шпаргалку.
- Триста плюс пять. - Простой ответил быстро и опять этим своим спокойным тоном. На Простого совсем не подействовали офисные психологические штучки Толстого, - переглядки там в упор, нагрузки смысла в интонациях. Толстяк неожиданно почувствовав за ушами и на шее испарину. Хваленый Ванин котел работал действительно безотказно, не зря покойный тесть работал энергетиком каким-то, умели они в советское время для себя. Или он гидравликом, что ли, секретным работал, они, конечно, для себя тоже умели.
- Ребята, стоп! - Толстяк снял шубу, отдал хозяину, который безропотно пошел вешать ее на вешалку, - Стоп. Давайте вот без этого...
- Триста плюс пять. - Простой сидел по прежнему неподвижно, только на щеках его, как часто бывает у блондинов, появились розовые пятна.
- Я сказал давайте не будем. - Толстяк спокойно, но властно положил ладонь на зеленое сукно стола.
- Играть не будем? - испуганно спросил Иван-Племянник. В его глазах при этом мелькнуло разочарование.
- Да. Пожалуй, не будем играть. Давайте вскроемся и мы тебе, Ваня, объясним...
- Про болвана. - Простой сказал это тихо. Оглянувшись на него, Толстый Иван с изумлением увидел в голубых, добродушных глазах на широкой привычно-симпатичной ряшке самую настоящую лютую злобу.
- Вскроемся, - Толстяк растерялся, но не поддался, - И объясним, в чем была твоя ошибка. Поскольку это игра учебная...
- Я не понял? - Племянник в панике вскочил с места, - Мы что, это, ага, понарошку?
- Да нет, начали по настоящему, - попытался объяснить Толстый, - А потом...
- Значит, играем по настоящему, на деньги? - Племянник, сжав колени, тревожно оглянулся на хозяина, призывая в свидетели. Царевич пожал плечами из угла.
- На деньги, конечно. - Толстяк разозлился на непонятливость упрямого дурака и брякнул без всяких намеков, не подбирая слова, - Только деньги, уж извини, Ваня, для тебя очень большие! - Он сделал паузу и усилием воли придал голосу просительный оттенок, - Не надо!
Но просьба не была услышана. Иван-Племянник понял только то, что хотел понять:
- Значит, играем ага?!
- Триста плюс пять, я сказал. - Простой хотел положить свои карты на стол, затем, передумав, сложил, сунул в карман зимних полувоенных штанов. Наклонился, расшнуровывая высокие ботинки.
Толстяк не выдержал бунта на корабле. За долгие годы общения он привык быть лидером в их компании. Почему, неясно. Повышенным авторитаризмом никогда не отличался. Простой был сильнее, Царевич умнее. (Толстяк, к чести своей, никогда не забывал, что он не очень-то умен). Просто так сложилось, пусть формально, что именно ему принадлежал решающий голос в решении мелких бытовых и футбольных споров. Ничего другого они не решали, судьбы родины в этой компании не обсуждались, не тот стиль. Причем расстановка эта сложилась очень давно, когда Толстяк и Царевич были студентами, а Простой только-только пришел из армии.
Поэтому Толстяк аккуратно, но твердо положил руку на накаченный бицепс Простого, попытался его к себе развернуть:
- Ты то что? Ты что заводишь паренька... - он кивнул на Племянника и замялся, увидев морщины, лысину и жидкие боковые пряди, - В смысле человека?
- Пусть учится, я так учился. - Простой без всякого почтения стряхнул руку, протопал в расшнурованных ботинках к сумкам, начал в одной сосредоточенно копаться, - На бабках только и учатся!
- Господи, но тебе то зачем? - Толстяк засеменил за ним, - Тебе трехсот долларов не хватает? А пар... - он указал рукой на племянника и опять увидел лысину, теперь в отдалении, - В смысле Ваня, разорится! Ты посмотри на него!
Посмотреть было на что. Племянник, снимая пальто, просовывал через рукав кулак с зажатыми растопыренными картами. Дергаясь, как в припадке, он замотал головой, одновременно утвердительно и отрицательно:
- Я не разорюсь. Я хочу рискнуть, да, это!..
Толстый дернулся обратно к столу:
- Нет, Ваня, нет! Я понимаю... - теперь он успокоительно положил руку на плечо Племянника. Почувствовал, какое оно, это плечо, даже через пальто, костлявое, - Понимаю, у тебя хорошая карта, ты хочешь рискнуть, но не так... Сейчас это не нужно! - Племянник тем же движением, что и Простой Иван, сбросил его руку, - Мы приехали на выходные поиграть в преферанс! Тихонечко, спокойненько! - Толстяк обернулся за поддержкой к хозяину, но тот, отвернувшись, резал хлеб на хозяйственном столе. - Ну как ты будешь сидеть тут с нами двое суток, если продуешься?
Племяннику удалось сбросить пальто:
- Нормально буду сидеть, - он обоими пятками запихал пальто под табуретку, подальше, как собака закапывает землю.
- Да? А как нам в глаза тебе глядеть? - Толстый почувствовал, что аргумент слабоват. Хорошо, пустим в ход тяжелую артиллерию, - К тому же мы несем за тебя ответственность перед твоим дядюшкой! Да, да, перед Иван Иванычем! - он произнес это как можно более значительно.
Залп вышел холостой. Племянник, правда, на секунду запнулся. Согнулся, разогнулся, посмотрел, по-птичьи переводя взгляд, на всех по очереди. Но сразу же упрямо мотнул головой, вытрясая из сознания грозный образ дядюшки:
- А почему ты... Почему вы думаете, что я продуюсь? - спросил он вызывающе и хамски.
- Я не думаю. - Толстяк пожал плечами, - Я знаю.
- Почему?
- По кочану, что за вопросы, знаю значит знаю.
Хозяин обернулся, держа в руках большой жостовский, немного помятый (на дачу, на дачу!) поднос. На нем стояли четыре больших красивых рюмки, до краев полные прозрачной водкой, разнообразная и полноценная на сей раз закуска: ломтики селедки и с семги на кусочках хлеба, пижонски порезанные брусочки буженины, кружки копченой колбасы, в маленьких пиалках зеленые маринование огурчики вперемешку с фиолетовыми маслинами. Он поднес поднос к столу. Подняв поднос к свету, воскликнул жизнерадостно:
- Ну что, Вань, выпьем?
И хотя было неясно, к кому именно он обращается, Толстый привычно хапнул инициативу:
- Конечно! - и сглотнул.
- Выпьем, выпьем, - продолжал Иван-Царевич, ставя поднос на игральный столик, - Потом поужинаем, и за пулю! Ну, убирайте карты со стола! - он протянул руку к стоящей в центре банке.
* Две пики приходят ему, две пики ему ни к чему ...Хозяин попытался взять стоящую в центре стола банку с прилипшими к дну купюрами. Его слова произвели чрезвычайный переполох:
- Как это, как это убирайте? - Взвизгнув, Племянник накрыл стол раскинутыми руками, как раненый голубь.
- Как это убирайте? - Простой Иван, всполошившись, прискакал в одном тапке из угла, держа в кулаке другой потрепанный шлепанец, завернутый в старый целлофановый пакет, - Ты что! - Он нервным движением отстранил хозяина, ткнув в его грудь тапком, - Мы же играем!
Изумление отразилось на лице Ивана-Царевича. Он посмотрел на них недоверчиво:
- Да? Я думал вы шутейно.
- Нет, мы играем. - Новый Иван, стелясь, закрывал стол уже всем телом.
- Ни фига себе шутейно! - Простой схватил поднос. Не поглядев на то, что одна рюмка упала и водка залила закуску, отнес обратно, в угол, сунул на хозяйственный стол.
- Может это он шутейно, - возвращаясь, Простой ткнул пальцем в Племянника, - А я играю! На деньги! - он обернулся к Толстому, - И между прочим, триста долларов для меня деньги! Может, для тебя это не деньги, а для меня деньги, понял, деньги! - Он выхватил банку из рук хозяина, - Сколько там в банке?
- Девятьсот, - сказал Племянник, глядя на банку круглыми глазами.
- Девятьсот? Уже девятьсот? - Простой изумленно поднял банку к лицу Толстяка. Трясанул ее, как бы желая услышать звон девятисот долларов, - Это шутейно, что ли?
Толстый понял, что ситуация решительно выходит из под контроля. Если их сейчас не остановить, два заведенных идиота натворят черт знает что, по крайней мере подерутся, вернее, этот здоровенный лось подерется, и что потом будет?
Толстяк взъерошил короткие волосы на затылке. Что ж, лидер есть лидер. Надо действовать напрямую, без обиняков. Вернее, сымитировать эту самую прямую, но это же одно и тоже, правда?
- Вань, - нащупав в патронташе самую верную интонацию для этого момента, укоризненную, он обратил к Простому «печальные» глаза, - Ну что ты так завелся? Ты что, Ваню разорить хочешь? Посмотри на него! Кинуть его хочешь, да?
- А я не люблю, когда вот так на арапа! - Простой надел второй тапок, - Сколько раз меня самого вот так учили, деньгами. И я научился не лезть на арапа. - Он обошел стол, шлепая задниками, сел на свое место и прибавил угрюмо, не глядя ни на кого, - Вот пусть он теперь учится!
Возникла неприятная пауза.
- А вот вы сказали, что я проиграю, - нарушил молчание Племянник, - Почему?
Толстяк усмехнулся:
- Потому, Вань.
- Ты играешь? - Простой, не поднимал взгляд от стола, но было понятно, что он обращается к Толстяку, - Играешь?
- Почему я проиграю? - Повысил голос Племянник.
- Просто я знаю.
- Да нет, объясните!
- Ну как это... - Толстяк напряг воображение, пытаясь подобрать нужные слова. Очень мешала этому неподвижная глыба Простого Ивана сбоку, излучавшая черти что, ничего позитивного, - Ты ведь выиграть хочешь, деньги хочешь выиграть?
- А что тут, что в этом...
- Пожалуйста, пожалуйста, ничего плохого в желании выигрыша нет. Только, послушай меня, - если ты садишься играть в карты для того, что бы выиграть - обязательно проиграешь. Закон такой.
Простой в нетерпении стукнул ладонью по столу:
- Ты играешь, я тебя спрашиваю? - Ответа он опять не дождался. Тогда Простой повернулся к Новому Ивану...
* Если через час ты не понял кто здесь лох, значит лох - это ты ...Не дождавшись ответа от Толстяка, Простой пренебрежительно махнул рукой, повернулся к Племяннику:
- Так, он пасует.
- Почему это пасую? - не выдержал оскорбления Толстяк, - Я просто пытаюсь объяснить Ване...
- Тогда не вякай! - Постой повысил голос, распрямившись, - Хватит вякать, хватит!
Таким его точно никто раньше не видел. Многолетние сомнения Толстяка, что Ваня-десантник никогда не был десантником, а просто сочинял про свою армейскую службу байки, в этот момент развеялись окончательно. Перед ним в напряженной позе сидел готовый к прыжку хищный и очень сильный зверь, с глазами-щелками и буграми вздувшихся мышц. В пальцах правой руки заметно подрагивали карты. Могучая грудь под тельняшкой вздымалась глубоко, хоть и ровно.
Толстяк вспомнил давно забытую историю. Когда он, много лет назад, впервые приподнялся по бабкам и интересы дела внезапно и явственно потребовали охраны всего, он встретился с другом и предложил создать и возглавить охрану. Простой Иван в ответ весело рассмеялся. Затем открыл перспективному и еще не очень тогда толстому бизнесмену простую истину. Она Толстяку в то время показалась верхом философии, - мол, не просто друзей, а даже знакомых на такие должности не нанимают. После разговора Толстяк заподозрил, что Простой не хочет менять на неопределенность какую-то свою тайную и выгодную работу. Но со временем удостоверился, что Ваня делает, что всегда делал по жизни, - «бомбит» на задрипанном «москвичонке», неверным хлебом частного извоза преодолевая всевозможные на жизненном пути колдобины. И знал еще Толстяк, это уже со слов Маши, Маруськи, верной и милой жены Простого Вани, что хлеб этот нелегкий. Потому что в силу своего добродушия Простой не умел и не научился за долгие годы драть с седоков лишнего, ломить по случаю цену, а возил в любой московский конец. Сами понимаете, что за заработок.
- Я понял, понял!
Толстяк вздрогнул от резкого вскрика Племянника. Новый Иван, вскочив на ноги, пучил глаза, задыхаясь от внезапно осенившей мысли:
- Я понял, - вы сейчас блефуете!!! Вы так оба блефуете, да? - Племянник попятился, прижимая карты к груди, - Крутите меня, что ли?
Предположение было настолько диким, что Иваны потерялись. Они переглянулись, потом одновременно рассмеялись нездоровым смехом.
- Вань, ты что? - Толстый постучал пальцем по голове, изумленно глядя на Племянника, медленно отступавшего к стене. Он сейчас на свое пальто наступит, запутается, грохнется, и помрет от разрыва сердца, подумал Простой.
- Я понял! Понял я! - верещал Племянник, слава богу, одолевший пальто, хоть и зацепивший каблуком, - Это когда мы с ребятами на Первомайке в свару играли, вот так же Джон меня отговаривал, когда ко мне масть сильная пришла! Научился на зоне всяким штучкам, так же, так же, как вы! - Он обличительно выкинул вперед тонкий кривой палец.
- Точно, с болваном! - Простой Иван мрачно усмехнулся. Племянник уперся лопатками в стену, сшибив мелкий офорт в рамочке, засиженный летними мухами:
- Понятно теперь все, здорово!
Осознав, Толстяк затрясся от оскорбления и бессилия. Почувствовал, что кровь приливает к голове:
- Что тебе понятно?
- Понятно понятно, ага! - Прижавшись к стене, мелко кивал носом Племянник.
- Что тебе, жлобина, понятно? - мягко, чувствуя, как голосовые связки, сведенные судорогой внезапно нахлынувшей ненависти, не слушаются его, спросил Толстый и двинулся вперед, но тотчас ощутил на своем локте железную хватку.
- Так ты играешь? - Простой Иван легко, как котенка, развернул Толстяка лицом к себе.
- Играю, - Толстяк рассмеялся, чувствуя, что и мышцы лица его одеревенели, - Теперь играю конечно! Сколько там?
- Девятьсот в банке, я дал триста плюс пять.
- Ладно. - Толстый сел в свое кресло, спрятал дрожащие руки под коленками и сказал как смог, спокойно, - Еще триста плюс десять. - И улыбнулся Племяннику отработанной улыбкой деловых встреч.
Племянник, не отрывая лопаток от стены, умудрился стянуть с себя мятый пиджачишко. Он с точностью и размеренностью маятника переводил глаза с Ивана на Ивана.
- Так, значит, ага...
Хоть он и напугался почти до смерти, но сдаваться явно не собирался.
- Вань, а ты тогда, на Первомайке... - подал голос хозяин из угла.
- Что? - переспросил Племянник непослушными губами, не прекращая хода маятника.
- Ты тогда проиграл?
- Да, - Племянник кивнул, - Две получки. Что в кармане была, и следующую. И еще пособие на ребенка, чуть не повесился. - Теперь он, в свою очередь, засмеялся неожиданным, сумасшедшим, визгливым смехом, - Да, тогда я проиграл!
- Ну, давай, Ваня! - Простой радушным жестом поманил его к себе, - Давай, выигрывай!
Племянник с опаской, дрожащими ногами шагнул, все-таки шагнул к столу, зыркнул на банку:
- Сколько там?
Простой пошевелил губами:
- Тысяча двести десять долларов. Примерно, конечно, округляем.
- Тысяча двести?! - взахлеб прошептал Племянник, машинально вытирая вспотевший лоб рукавом старенькой рубашки в клеточку. Эти рубахи раньше почему-то называли ковбойками.
Хозяин, подойдя к нему, ухватил пальцами за рукав рубахи:
- Вань, не ходи ва банк! Скажи триста плюс двадцать.
Тут у Толстяка не выдержали нервы. Он, вылетев как пуля, из низкого кресла, с неожиданной резвостью подскочил к хозяину и изо всей силы толкнул его в грудь:
- Ты, красавец! - Ударение на последнем слоге, - Режь свою колбаску, понял? Целуйся со своими матрешками! - он пихал не сопротивляющегося хозяина еще и еще, пятя в угол, - А советы не советуй, советы тут мне не советуй, понял? - Толстяк резко повернул обратно, к столу, крикнув на ходу:
- Ну, Иван? Сколько ставишь?
Племянник, открыв рот, глянул на хозяина, пытаясь через него осознать, постигнуть, чего от него хочет кричащий толстый человек. Хозяин из угла отрицательно и резко мотал головой и руками, прямо семафорил - нет, нет, нет. Племянник, поняв, кивнул ему в ответ. Перевел взгляд на Простого, кивнул и ему. Потом выдавил жалобно:
- Я ставлю полторы тысячи долларов.
-Ваня! - закричал из угла, хлопая себя по коленкам, хозяин , - Выходи, выходи, болван, пока не поздно!
- Что значит выходи? - Так же отчаянно, не отводя взгляда от банки, закричал в ответ племянник.
- Поставь и вскройся! Ты последняя рука, ты имеешь право! - Хозяин снова ринулся к столу, желая, очевидно, показать, и снова был перехвачен, но на этот раз Простым Иваном:
- Нет! - гаркнул Простой, в свою очередь пихая хозяина, гораздо сильнее, чем Толстяк, в угол, - Я, я последняя рука! Нет!
- Да! - продолжал орать племянник, дергая головой в разные стороны, - В смысле нет, нет, ага! Не надо! - Выражение лица его в свете лампы было совершенно волчьим, - Ну, что дальше, что?
- Твое слово дальше, твое! - Простой, шлепая тапками, подскочил к столу и айсбергом навис над Племянником, схватив его за треснувшую рубашку. Тот крикнул прямо ему в лицо:
- Ставлю, ставлю полторы тысячи долларов!
* Злейшие враги преферанса - шум, скатерть и жадность ...Племянник, отпрянув и закрывшись локтем, как от удара, крикнул:
- Я же сказал - ставлю полторы тысячи долларов!
Четыре Ивана застыли, глубоко дыша. В нагревающихся батареях, идущих вдоль стен, тихо булькнуло. Нарушил паузу опять-таки племянник. Он шмыгнул носом, распрямился, вытер вновь выступивший пот со лба рукавом, попытался улыбнуться, - ему это почти удалось, и сказал держащему его Простому:
- Нагрелось уже, ага?
- Да, - в тон ему ответил Простой, глядя в упор, - У Вани котел мощный, он быстро.
И, отпустив рубаху Нового Ивана, подался назад, нашаривая ногой потерявшийся тапок. Он не отводил голубых зенок от Племянника.
Толстый, вздохнув, опустился в кресло:
- Ну что ж. Поставил так поставил, - проговорил он тихо.
Хозяин тихо подошел к столу. Глаза его перебегали с одного Ивана на другого:
- Вань, не страшно?
Под потолком щелкнула деревянная балка. Племянник вздрогнул. Толстяк покусал губы и усмехнулся:
- Значит, в банке, - он сморщился на секунду, подняв глаза к абажуру, - Две тысячи семьсот баксов. Ладно.
- А тебе, Вань, не страшно? - Хозяин постучал по спине Простого Ивана, - Смотри, какие деньги?
Простой потрясенно поднял голову. Изумление, смешанное с тревогой, явственно читалось в глазах:
- Кстати, деньги! - Простой даже растерялся от внезапно пришедшей в голову простой мысли, - Деньги на стол, болван! - Рявкнул он прямо в лицо присевшего было на свое место и опять вскочившего Племянника, - Я тебе говорю, тебе!
- Мне?
- Давай, давай! - Простой сильно хлопнул ладонью о стол, означая место, где именно, по его мнению, должны были материализоваться деньги, - Ты что думаешь, мы зеки с твоей Первомайки? В свару он играл, надо же!
- Ваня, не кричи, не смей тут у меня кричать! - Иван-Царевич топнул ногой. Это не произвело никакого впечатления, даже наоборот: Простой, глянув невидящими глазами на хозяина, именно закричал, завопил шоферским, с хрипотцой, профессионально сорванным голосом, продолжая хлопая ладонью по столу:
- Что думаешь, мы в долг с тобой пилиться будем? На будущую зарплату? Или, как его, на пособие?
- Действительно, Вань... - Толстый тоже изумился, как такой обычный вопрос он не задал раньше, - Ты же так до миллиона торговаться будешь, а потом?
- Что?
- Как с тебя потом деньги слупить?
- Мы приличные люди, без пособий! - не сбавлял оборотов Простой, - Давай, давай, бабки показывай!
Племянник, отпрянув, резко схватился за пах, - полное ощущение, что его ударили туда со всего размаха.
- Ребята! Может, все таки в преферанс?.. - робко и неудачно предложил хозяин.
Новый Иван, не отпуская рук от причинного места, попятился в угол и повернулся спиной. Локти его ходили ходуном, звякнула пряжка ремня. Царевичу показалось, что Племянник, не справившись с чувствами, сейчас помочится на стену. Точно, точно, он расстегнул и приспустил штаны, затем, к ужасу хозяина, провернулся к столу...
* Игрок не альпинист - сам в гору не пойдет ...Племянник, расстегнув штаны, повернулся лицом к столу. Он держал маленький, двухсотграммовый пакет сока. Томатный джейсевен, - отметил про себя Простой. Вернее, не сок, а упаковка от него. Замызганная, мятая, заклеенная крест-накрест прозрачной липкой лентой. Разрывая ее, пальцы Племянника ходили ходуном. Пустив в помощь зубы, Племянник отбросил упаковку в сторону. В руках его оказалась пачка долларов. Такая же мятая и грязная. Толстая пачка.
- Пожалуйста, - он положил ее на стол, именно туда, куда указывал Простой. Застегнув пуговицу штанов, Племянник независимо сунул руки в карманы. Расстегнутая ширинка зияла, из нее выглядывал край ковбойской рубахи и еще что-то, бывшее когда-то белым и хлопчатобумажным. Иван-Царевич поспешно отвел глаза.
- Сколько здесь? - спросил Толстый растерянно, шевельнув пальцем пачку. Племянник дернулся, но рук из карманов не вынул:
- Три с половиной тысячи. Я в понедельник, сразу после... ну, преферанса, за оргтехникой для моего офиса должен был ехать. - Он руками почувствовал, что ширинка расстегнута, - В смысле, поеду. Ага.
Толстый растерялся еще больше:
- Офис? У тебя есть офис?
- Ага. - Племянник жикнул молнией. Ухо рубахи осталось торчать, по бокам свисали концы ремня. - В смысле будет, через неделю. ИванВаныч обещал.
Простой Иван взял верхнюю купюру, посмотрел зачем-то на свет, положил обратно на пачку:
- Ну что ж, - он улыбнулся криво и сел, положив локти на равном расстоянии от пачки с долларами, - Коли так...
Под абажуром нависла тишина, слышно было только, как напряженно сопел носом Толстяк.
- Теперь вы показывайте. - Голос хозяина прозвучал спокойно, даже вкрадчиво. Все обернулись.
- Не хотели же в долг играть. Показывайте.
Толстяк перевел взгляд на Простого Ивана.
- Кстати.
Простой задвигал под столиком ногами, потерял тапок, покраснел, огрызнулся раздраженно:
- Что кстати? Что, я спрашиваю? - он уставился круглыми голубыми глазами на Толстяка. Он опять сверкнули нехорошо. - А ты?
- Что я?
- Где твои деньги, а?
Толстяк расхохотался, опять показав запломбированные зубы:
- У меня с собой нет таких денег. Что ж я, - он кивнул головой в сторону Племянника, - Сумасшедший?..
Простой нащупал под столом тапок:
- Так какого же ты?
- Но если я проиграю, - продолжил свою мысль Толстый, - ...если проиграю!.. - Он многозначительно скривил брови, - Утром счастливец заедет на минуточку ко мне в офис... - Он театрально склонился в сторону племянника, отвесив джентльменский поклон, - В мой офис! И сразу все получит. Надеюсь, вы мне верите?..
Толстяк вольготно откинулся в кресле, закинул толстую ногу на ногу и помотал носком ботинка, обернувшись к Простому:
- А вот у тебя, Ваня, дела плохи.
Простой, дернувшись, опять потерял под столом тапок:
- Это почему?
- Потому что три тонны баксов ты завтра утром не найдешь, я твои дела знаю. - Толстяк был сама любезность, - ...И тебе, на слово, извини, не поверю.
- Я... - Простой набрал в широкую грудь воздуху, - Я не проиграю.
- Ну, это скоро ясно будет, - неожиданно подал голос Племянник.
Простой оглянулся. Все смотрели на него внимательно. Толстый, развалившись в кресле, - со скрытой иронией, Племянник, наклонившись над столом и касаясь зеленого сукна дрожащими пальцами - тревожно, Иван-Хозяин, в отдалении, взявшись руками за спинку стула - непонятно, как. Просто смотрел. Простой обратился к нему:
- Вань, поручись за меня!
Хозяин усмехнулся:
- Чем я, Вань, поручусь? - он развел руками, - Матрешками своими?
Племянник по-птичьи глянул на Хозяина:
- Что за матрешки?
- На Вернисаже я торгую, и на Арбате место... - махнул рукой Иван-Царевич.
- Да, подхватил Толстый со странным выражением на лице: - Залетел на Арбат на полчаса, небольшой долг поправить, а остался навсегда. Видать, понравилось.
Хозяин от этих слов дернулся, но сдержался. Толстяк залепил в самое больное. Попал неожиданно и точно.
- Жить надо как-то. - нелепо сказал в пустоту Царевич. На его слова никто не отреагировал.
- Тепло, - нарушил паузу Племянник, вытирая пот со лба.
- Действительно, - откликнулся Толстяк, - Вань, пойди там свой котел прикрути немного, что-то быстро он.
- Сейчас, - откликнулся хозяин. Но не двинулся с места. Простой Иван решительно поднял голову.
* Кто играет семь бубен - тот бывает посажен ...Простой Иван медленно поднял голову. В глазах его светилась угрюмая решительность.
- Так, - Он хлопнул рукой по столу, - Ладно. Сколько стоит моя тачка, Ваня?
Толстяк рассмеялся:
- Откуда я знаю, это твоя тачка.
- Сколько вы дадите за нее? - Простой повысил голос, - Сколько?
Племянник суетливо зашевелил пальцами:
- Я много не могу, у меня...
- Я не тебя спрашиваю, - отмахнулся от него, как от мухи, Простой, не отрывая взгляда от Толстяка, - Ну?
Тот вольготно вытянул короткие ноги. Сейчас Толстяк чувствовал себя на своем месте, в своей тарелке:
- Зачем мне эта развалюха?
- Это какая машина, Иван, это на которой мы ехали, что ли? - Племянник опять сунулся между ними, даже осмелился тихонько подергать Простого за рукав тельняшки.
- Да не тебя я спрашиваю!, - Простой грубо отодвинул Племянника локтем, но потом что-то дернуло край его сознания. Он обернулся к Племяннику, глянул с сомнением и надеждой, - Хотя... Сколько ты дашь?
Племянник, опять по-паучиному шевельнув пальцами, в свою очередь, обернулся к Хозяину:
- А что, Вань, у Вани плохая машина? - деловито спросил он.
- Сколько ты дашь? - перебил Простой, разворачивая Племянника обратно к себе.
- Ну что я дам? - тот отводил от Простого глаза, пытаясь увидеть по реакции Хозяина, плохая машина или нет. Ясно было, что в машинах он разбирался еще хуже, чем в офисах, - Ага, вот, - он ткнул пальцем в пачку, лежащую перед ним, - Все что есть.
Простой, поглядев туда, на палец и пачку, злобно рассмеялся, сверкая голубыми глазами в косо падающем из-под абажура свете:
- Три пятьсот за «Волжанку?» За совершенно новую, в отличном состоянии, мою «Во...
Толстяк укоризненно мотнул головой:
- Вань, ты ее два раза бил, какая же она новая? - Хозяин тоже усмехнулся в отдалении, очевидно, вспомнив что-то. Простой беспомощно застучал здоровенным кулаком по коленке:
- Нету у меня больше, нету!
Во всей его мощной, но поникшей фигуре читалась такая детская растерянность и обида, что Хозяин не выдержал:
- Ванюша, - попытался он образумить Простого, - Зачем? Ты же работаешь на своей тачке!
Простой взглянул на него. Затем медленно встал и, в одном тапке, не замечая этого, пошел к двери, где стал шарить тряпье, висевшее на вешалке. Растерянно оглянулся, нашарил глазами свою лысую дубленку, лежащую на полу. Поднял, запустил руку карман. Хозяин было двинулся, но Простой предостерегающе выкинул навстречу ему руку:
- Тихо, - в этой самой руке была связка ключей с брелком - пластмассовый дешевенький «ниндзя» в облупившейся камуфляжной форме:
- Тысяча пятьсот плюс десять, - Простой отцепил от связки два ключа, очевидно, домашних, сунул в карман. Затем, взяв ниндзю за пластмассовую головку, поднес связку к горлу банки, стоящей в центре стола. Разжал пальцы. В банке глухо звякнуло. После чего сел на место, вытащил из заднего кармана свои карты и, раскрыв, глянул мельком.
Взволнованный Царевич вспомнил давний звонок Простого Вани. Он просил занять срочно занять денег. Добить сумму на новую машину, взамен разваливавшемуся «москвичонку». Очень выгодно некий сосед продавал «Волгу». (Та самая, мифологическая, но несказанно желанная каждому русскому ситуация - хозяин мало ездил, только на дачу, стояла в гараже...)
И еще вспомнил, как Ванька катал его за городом на этой новой машине, сияя широкой милой мордой, снисходительно поглядывая на проносящиеся мимо по шоссе всякие там «Джипы» и «Мерседесы». И как он, Царевич, был рад простой радости простого своего друга, как понимал эту незамысловатую гордость - сам, своими руками накопил на новую тачку, в наше время, - это, братцы, если честным трудом, да еще кормя семью, ну, вы понимаете.
Хозяин влез в центр и наклонился над столом. Он изо всех сил старался, чтобы голос звучал убедительно:
- Вань, тебе же без тачки как без рук, - тревожно раздвинул в улыбке усы, пытаясь поймать взгляд Простого, - В смысле без ног!..
Простой закрыл ладонями лицо, упрев локти в колени:
- Иди, - глухо сказал он, - Иди, продай матрешку.
- Что? Кому? - не сообразил Хозяин.
Простой, не глядя, тыкнул в сторону Племянника, - Ему.
Племянник, который все это время глядел на связку ключей сквозь мутное стекло банки, поднял взгляд:
- А? Зачем? Мне не надо, - отчаянно замотал головой, - Не надо матрешек, не хочу, ага! - он возбужденно махнул руками. Опять вытер пот со лба. При всей его худобе у него явно были нелады с сосудистой системой:
- Играем, играем, давай! - Племянник, склонив птичью голову, оглядел присутствующих. Взгляд его остановился на Толстом, - Ты давай!
Толстяк изумленно поглядел на него:
- Что?
- Матрешек не надо! - Племянник повысил голос, брызгая слюной и ткнул кривым дрожащим пальцем в лицо Толстяку, - Давай! - взвизгнул он нетерпеливо, - Ты, ты, ты!!!
Толстяк, которому Племянник чуть было не угодил пальцем в глаз, испуганно откинулся...
* Взятку снесть - без взятки сесть ...Толстяк, инстинктивно отшатнувшись, злобно схватил Племянника за кисть:
- Правильно, Вань, на «ты» меня называй, давно пора. Можешь даже за нос потрогать.
Разгоряченный Племянник, вывернув руку из несильной хватки Толстяка, опять попытался было наставить палец в атакующую позицию, но потом до него дошло.
Он увидел себя со стороны с вытянутым требовательным пальцем, тыкающем в лицо человеку неизвестному, дорого и изысканно одетому, привезшему на эту сомнительную дачку самую роскошную, какую можно только вообразить, жратву, и, главное, - привезшему эту жратву на новеньком сверкающем «Мерседесе». У Племянника неожиданно заныло в животе. Он растерянно потер ладони, потом шутливо шлепнул себя по пальцам, хмыкнув жалким образом:
- А, это, извините, извиняйте!
Он поднял фальшивым манером руки вверх, решив, видимо, дошутить до конца, как получится. Не получилось. Толстяк глядел очень недобрым взглядом:
- Да что уж тут. Давай, не стесняйся.
Племянник застыл с поднятыми руками:
- Я же сказал!
Толстяк шевельнулся, не торопясь выбрался из кресла и, уперев ладони в стол, сопя носом очень сильно, уставился на Племянника. Сбоку он напоминал Змея-Горыныча из забытого мультика, что выполз из логова, доведенный до последней точки тыканьем копья дурака-рыцаря. Даже короткая стрижка на затылке выглядела роговым ощеренным гребнем. Все поняли, что Толстяк впал в ту степень ярости, за которой следуют, как правило, всякие неожиданности, и неожиданности, как правило, неприятные:
- Да глупости какие, - тихо, в упор сказал он Племяннику, - Давай, давай, трогай.
Племянник испугался не на шутку. Он побледнел, морщины разгладились, глаза, в которые уставились побелевшие от ярости глаза Толстого, расширились:
- Ага... - Он оглянулся, ища поддержки и не находя ее, - Это... Чего?..
- За нос меня, - Толстый, с пафосом указав на место, которое нужно трогать, склонился над столом еще ниже, так что пузцо его опрокинуло банку. В ней опять слабо брякнула связка ключей.
Племянник понял, что обычными извинениями дело не кончить. А как кончить, даже не представлял. Он опять беспомощно оглянулся, заморгал и неожиданно спрятал руки за спину.
- А вот потрогай, - неожиданно произнес Хозяин откуда-то сбоку, из полумрака, куда срезанный абажуром свет не доставал, - Потрогай его, Вань!
Толстяк по кабаньему развернул тело и уставился туда, под часы с поломанной кукушкой. И туда же, в полумрак, каркнул напуганный Племянник:
- Я же извинился, ага!
Хозяин не спеша вышел на свет. Смотрел он на Толстяка, не отрываясь, хоть обращался в Племяннику:
- Он не просил извиниться, он просил потрогать. А что, знаешь, как интересно?
Толстяк от неожиданности открыл рот. Племянник, почувствовав, что здесь нашла какая-то коса на какой-то камень, пробормотал растерянно:
- Да идите вы все.
Хозяин и Толстяк стояли лицом к лицу - один, задрав голову и втянув ее в плечи, и другой, сгорбившийся и побледневший, с вздыбленными, как у кота, усами.
- Ты не бойся, Ваня, - Иван-Хозяин не моргал, сглотнул только, одновременно с ним сглотнул и Толстый, - Я его тоже недавно потрогал.
В тишине странно хмыкнул Простой.
- А я думал, что тебе стыдно стало... - Толстяк сощурился, и Племянник мог поклясться, что на мгновение увидел в его глазах навернувшиеся детские обидчивые слезы: - Когда ты позвонил, я ведь так подумал.
- А мне и было стыдно, когда я звонил, - ответил Иван-Царевич, помолчав.
- А сейчас не стыдно?
- Сейчас нет.
Напряжение в помещении сгустилось злым облаком. Казалось, что даже потолочные балки потрескивают не от слишком быстрого перепада температуры, а распирают их обида, горечь и гнев, излучаемые Хозяином и Толстяком. В этот момент Племянник нерешительно протянул из-за спины Толстяка руку и легонько, указательным и большим пальцами сжал его нос.
* Лови черву - она краснее! ...Пальцы Племянника несильно сжали нос Толстяка. Тот отмахнулся от Племянника, как от мухи, но, сообразив, изумленно повернулся к нему:
- Что? - Спросил он растерянно... - Ты это что?
- Вот, потрогал. - Сам растерявшийся своего поступка Племянник показал свои пальцы.
Хозяин грохнул:
- Ха! Молодец, молодец, Ваня!
Задохнувшийся, захлебнувшийся возмущением Толстяк рванулся к Племяннику:
- Да ты что тут совсем?
- Во черт, - бормотал потерявшийся Племянник, отступая вокруг столика, внезапно осознав, что не исправил положения, а наоборот, - Ну я же извинился, как мог, ага! - В голосе его звучало отчаяние, - Вы же сами просили потрогать!
Толстяк, догнав его, схватил за рукав рубахи:
- Ты что, с ума сошел?
Хозяин, ненатурально, по опереточному, хохоча, в свою очередь, схватил Толстяка, оттаскивая его от жертвы:
- Давай, Вань, еще потрогай, видишь, ему нравится! Можешь не только за нос!
Толстяк взвизгнул, и, отпустив Племянника, начал трепать Царевича, короткими ручками отчаянно норовя то ли достигнуть горла, то ли выдавить поганые глаза. Наблюдающий эту безобразную картину Иван-Простой неожиданно вспомнил старую историю. Много лет назад Толстяк, еще не совсем толстяк, впервые серьезно приподнявшийся по бабкам, неожиданно и неурочно приехал к нему домой, где во время ночного кухонного разговора предложил возглавить охрану. Какие-то местные хулиганы, мол, стали тревожить. Простой согласился, и, мало что соображая в этих делах, - тогда все мало что в делах соображали, - забил стрелку с «хулиганами», приведя с собой только одного крепкого дружка. В результате оказался в реанимации Склифосовского вместе с дружком, сотрясениями и переломами. В больницу к нему Толстяк не приехал, сославшись на навалившиеся дела. Правда, денег через жену, Маруську, передал, и не мало, по тем временам даже очень щедро. Когда, выписавшись из больницы, Простой пришел к Толстяку в офис, насчет продолжения охранной деятельности, Толстяк, весело рассмеявшись, сказал, что теперь ему крышу держат профессионалы. Тогда же, в кабинете, открыл еще частично покрытому гипсом приятелю недавно осознанную им, Толстяком, истину - мол, не просто друзей, а даже знакомых на такие должности не нанимают. Насчет знакомых, он, правда, загнул - Простой узнал в дюжем обуниформленном бугае, маячившим у входа в офис, одного из «хулиганов», метелевших его на «стрелке». Провожая друга, Толстяк, правда, дал еще денег, и опять не поскупился. Простой деньги взял и больше никогда о делах с Толстяком не заговаривал. Никто про эту историю не узнал. Официальная версия, пущенная Простым - мол, накрыл взломщиков у машины и не увернулся от первого удара по голове, - со временем от повторов обрела черты реальности. В приятелях они остались, ну, насколько можно было оставаться приятелями, пребывая в разных, все более отдаляющихся друг от друга социальных статусах.
Интересно, почему это сейчас вспомнилось? Да ясно, почему. Чего вола вертеть, ясно, и совсем неинтересно. Иван-Простой одним движением здоровенных ручищ, как судья на ринге, разомкнул Толстяка и Хозяина в стороны, промолвил угрюмо и твердо:
- Твое слово, Ваня!
Толстяк, пытаясь достать когтями трясущихся толстых пальцев Царевича из-под мышки Простого, вопил:
- Ты слышал? Нет, ты слышал... что он сказал?
Простой тем же скупым и сильным движением развернул к себе за плечо Толстяка:
- Это потом, все потом, время не тяни. Твое слово, Иван!
- Какое слово?
- Ты пасуешь? - Простой Иван вроде не сильно встряхнул Толстяка, но у того так мотнулась голова, что брызги пота попали Племяннику, оказавшемуся рядом, в глаза. Он протер их собачьим движением.
- Я? Что? - Толстяк все пытался увидеть Хозяина из-за плеча крепко держащего его Простого, - Не знаю, погоди!
Толстяк опять рванулся, но Простой неожиданно, мощно и точно схватил его пальцами за горло:
- Что, может, мне тебя тоже потрогать?
Толстяк в десяти сантиметрах от лица увидел глаза Простого Ивана. А горлом почувствовал дрожание жестких пальцев. Душа и разум подсказали, что пальцы эти еле сдерживаются, чтобы не сжаться сильнее, сильнее...
- Что, пас? - Толстяк услышал голос Племянника. Он перевел взгляд правее и увидел из-за здоровенного плеча, обтянутого тельняшкой, воспаленные племянниковские глаза, уставившиеся в него с совершенно каннибальским выражением. А дальше, за узким плечом Племянника - светлые, торжествующе-внимательные глаза хозяина.
- Правда, пас? - Еще раз пискнул Племянник с надеждой.
Толстяк отодрал пальцы Простого Ивана от своего горла, и, шатаясь, боясь отвести взор от трех пар глаз, на неверных ногах отшагнул назад, уперся в столик. Иваны напряженно глядели на него. В их взглядах не было ни сострадания, ни человеческого интереса, вообще ничего такого, что связывает простых людей в простых жизненных устройствах. Толстяк неожиданно представил себя со стороны - он, такой замечательный, по крайней мере добрый, вежливый с женщинами и подчиненными, ни разу ни ударивший собаку, - черт знает где, черт знает зачем, на какой-то сраной даче, занесенной снегом, далеко от Москвы с освещенными улицами, от своего дома с привычными, удобными, дорогими и красивыми вещами и налаженным, до мелочей продуманным бытом. Что он делает здесь, окруженный грубыми, совершенно чужими ему людьми? Да, да, именно чужими, чужими, посторонними, какая такая старая дружба, вот сейчас, что это вообще, после всего вот этого - дружба?
- Как это пас? - Тихо сказал он, медленно приходя в себя, - Какой такой пас? - Голос подвел, сорвался: - Я пас?
Толстяк распрямил плечи, провел руками по ежику - ладони стали мокрыми. Рванул через голову мохеровый тонкий свитер - повеяло запахом хорошего одеколона пополам с мужичьим кислым потом. Расстегнул пуговицу на воротнике голубой джинсовой рубахи с большими серыми кругами на спине и подмышками. Бухнулся на свое место, широко расставив пухлые ноги. Стало ясно, что он сел крепко, как в окоп, и из окопа этого не вылезет ни при какой бомбежке. Схватил со стола карты, развернул веером, уставился перед собой совиными глазами.
Хозяин, кашлянув, сказал осипшим голосом:
- Тебе нужно полторы...
- Помню, - вежливо оскалился Толстяк, - Полторы тысячи десять плюс пять!
- Теперь я, я? - Засуетился Племянник, гладя кончиками пальцев банку, - Сколько в банке?
- Э... Секундочку. Соображу... - Быстро прикинул в уме Толстяк, - В нашем банке пять тыщ семьсот тридцать пять долларов.
Племянник открыл было рот, но Толстяк ласково перебил его на взлете:
- Да, Вань, ва банк идти тебе нельзя. Как говорится, капитал не дозволяет.
Племянник хотел возмущенно закричать, но криком подавился. Моментально прикинув цифры в уме, понял, что Толстяк прав. Он, нетерпеливо приседая, обернулся к спасительному Ивану-Царевичу:
- А что мне можно? Мне что то можно? - Пискнул тревожно сорвавшимся голосом.
- Пока можно, - кивнул из угла Царевич.
- Что? - Племянник в два прыжка оказался около Хозяина, затеребил его передник. - Только скажи просто, без композиций, без болванов!
Хозяин-Царевич, внятно, разделяя каждое слово, произнес:
- Внеси в банк столько, сколько Ваня, плюс доллар.
Племянник закивал, оттер пот с лица:
- Жарко... - И опрометью кинулся к столу, - Значит, вношу! Вношу, ага!..
Толстяк, считая в уме, поднял палец, улыбнулся шире:
- Значит, в банке...
Племянник, как собака, потерявшая след, кинулся обратно в угол, к Хозяину, но, не добежав, свернул обратно:
- Тысяча шестьсот вложу!
Толстый, сбившись, пошевелил бровями, считая заново:
- Значит, в банке...
Племянник опять рванулся в угол, умоляюще глядя на Ивана-Царевича:
- Еще могу?
Хозяин махнул рукой, дескать, хватит, хватит! Толстяк, собрав морщины на лбу, заерзал ботинками по полу:
- Значит, в банке... Черт, запутался... - сбоку от него на бумажке лихорадочно выписывал цифры Простой Иван.
Племянник, опять не добежав до Царевича, замер, заворожено глядя на его руки. Тонкие, нервной лепки пальцы несостоявшегося художника держали калькулятор, неизвестно откуда взявшийся.
- В банке у вас сейчас семь тысяч двести пятьдесят долларов... - Иван-Царевич вошел в свет лампы. Голос звучал значительно, калькулятор был нацелен на Иванов, как неведомое оружие фантастического будущего, - ...Хотя Ваня... - он указал на Племянника, - Добавил восемьдесят пять... Итого... - Продолжал Хозяин, тыкая пальцем в кнопочки, - Семь тысяч триста тридцать пять! У Вани, - он указал на Простого Ивана, - В остатке тысяча пятьсот семьдесят пять...
- Я их ставлю! - гаркнул Простой, ударив себя кулаком по коленке.
- А у тебя, Ваня... - Хозяин поднял глаза на Толстяка, но тот вытянул ладонь:
- Мне не надо, спасибо. Толстяк повернулся к Простому:
Вань, ты не можешь ставить.
Простой Иван всем телом сунулся вперед, как во время резкого торможения:
- Почему? - Глаза его округлились.
- Ставка тысяча шестьсот... - Ласково сказал Толстый, - А у тебя, господин хороший, недостачка.
Простой снова чиркнул в бумажке, соображая, возмущенно завопил:
- Ведь двадцать пять долларов всего!
Толстяк наклонился к нему и пропел с наслаждением:
- У тебя, господин хороший, не получается более ставить!
Простой увидел в глазах Толстяка это наслаждение. Наверно, просек все, что последует дальше. Растерянно оглянулся и привстал, опустив руки. От боевитости его не осталось и следа:
- Я... я... - бормотнул Простой, автоматически шаря по карманам камуфляжных штанов.
- Я за Ваню доставлю! - Вмешался Хозяин. Он глядел на Толстяка, - Вань, можно я за Ваню доставлю?
Толстяк непонятно хмыкнул. Простой лапищей своей притянул за шею Хозяина, неловко чмокнул, попав с размаха в глаз:
- Я могу ставить! - радостно объявил он, - Ставлю!
Между Хозяином и Простым Иваном клювом к столу просунулась мордочка Племянника, верескнувшего возбужденно:
- Дальше, дальше!
Иван-Царевич, моргая заслезившимся глазом, снова затыкал кнопками калькулятора:
- Так... - нависая над столом, считал он азартным шепотом, - Так, в банке у вас восемь тысяч девятьсот тридцать шесть долларов.
- Что дальше? - изнемогал Племянник, топая ногами, вертясь ужом и расталкивая Иванов, норовя пробиться к столу всем телом, - Кто дальше ставит, ты, Ваня?
Он, смахивая пот, в азарте колотил Простого Ивана в широченную спину, а тот только дрыгал плечом, лихорадочно зачеркивая цифры на бумаге и вписывая новые.
- У Вани и Вани денег больше нет, - Хозяин неожиданно остановил прыгающий по панельке калькулятора палец. Калькулятором указал поочередно на Племянника и Простого. Они застыли, глядя сумасшедшими глазами.
Толстяк, раздвинув губы, монотонно, как китайский болванчик, закивал головой, улыбаясь из своего кресла. Хотя улыбкой это можно было назвать с сильной натяжкой. В наступившей тишине по трубе парового отопления громко забулькала вода.
* Не посадил играющего - сажай вистующего ...В трубах отопления забурчало, как в животе голодного.
- У Вани и Вани денег больше нет, - после паузы повторил Иван-Царевич, кашлянув. - Ваня даже немного перебрал.
- Упс. - Тихо произнес Толстый ни к селу ни к городу.
- Что? - Тихим диким голосом переспросил его Племянник.
- Это англичане так говорят, - пояснил Иван-Царевич за Толстяка, - Мы говорим «Опа» а они «Упс».
Простой Иван внезапно вздрогнул, схватился за макушку. Задрав голову, посмотрел на потолок - сверху на него упала крупная капля. Наверно, начал оттаивать снег, наметенный на чердак. Потом еще одна. Хозяин, вздохнув, затопал в угол, принес оттуда цинковое ведро и, отодвинув Простого Ивана, поставил на пол. С потолка сразу же сорвалась третья крупная капля и разбилась о цинковое дно со зловещим звоном.
Выдержав подобающую паузу, Толстый Иван медленно поднялся во весь невеликий рост и оглядел присутствующих:
- Значит, у вас денег больше нет?.. - Спросил ласковым голосом. Ему не ответили. Толстяк, продолжая мелко, по-старушечьи, кивать, протянул руку и, взяв со стола банку с деньгами, тряхнул. Связка ключей звякнула внутри. Игроки потрясенно молчали. Толстый усмехнулся печально и брезгливо:
- Я прекращаю эту хренацию! - Громко объявил он. - Твоя тачка гнусная мне не нужна, - перевернув банку и вытряся ключи на стол, Толстяк взял связку и с неожиданной силой запустил их в Простого. Тот даже не попытался уклониться, только зажмурился. Ключи ударили в широкую грудь, свалились на пол:
- Но я тебя, Вань, наказую! Чтобы не лез, как сам выражаешься, на арапа. Принесешь мне через неделю... - Толстяк выдержал точную секунду, - Семьсот баксов, где хочешь бери, а иначе сам знаешь.
Простой Иван сидел неподвижно, глядя на зеленое сукно, на разбросанные карты и рюмки, стоящие беспорядочно. Порывисто вдыхал воздух большим своим носом. Толстяк, насладившись зрелищем, повернулся в Племяннику. Отечески-укоризненно глянул на него:
- А ты, Вань!.. - И укоризна, и отеческие нотки были настолько фальшивыми, что даже самому Толстяку стало неловко, но он слишком много вынес, вытерпел за вечер, прежде чем дождался этой секунды. От триумфа нельзя было отказаться, пусть и так себе триумф, свиняческий:
- Благодари бога, что ты племянник ИванВаныча! - Толстяк попытался избавится от фальшивого тона, но вместо этого воздел палец к потолку театральным жестом и потряс им, - Только из за ИванВаныча...
В ответ Племянник тоже воздел палец. Так как он был ростом выше Толстяка почти на голову, то его палец, длинный и кривой, торчал куда более внушительно, чуть ли не упираясь в потолочную балку:
- Именем... ИванВаныча! - Хриплый, скулящий голос его окреп, - Именем Ивана Иваныча! У меня еще есть деньги, у Иван Ивановича! Надо играть дальше, я могу дальше! - Племянник умоляюще взглянул на Хозяина, свою единственную защиту, - Он отдаст, мне отдаст!..
- Почему твои деньги у ИванВаныча? - Чтоб хоть как-то оправдать оказанное ему доверие, спросил Иван-Царевич.
- Пять тысяч! Он офис обещал, у меня гражданства нет, через неделю арендовать офис! - Племянник так же умоляюще поглядел на Толстяка, - Я могу играть, отдаст!
- Нет, не отдаст, - Толстяк, усмехнувшись, отрицательно мотнул головой - Насколько я знаю ИванВаныча, если он взял, то не отдаст.
Это была гнусная ложь. Ничего такого про Ивана Иваныча Толстяк не знал, не смотря на то, что был знаком с ним долго. Он вообще про ИванВаныча знал мало, обидно мало, хотя и пытался осторожно, долгими годами наводить о нем справки через обширные и все расширяющиеся знакомства. Результатов это не дало, и Толстяк, после многих бесплотных усилий был уверен только в одном: ИванВаныч непредсказуем и в непредсказуемости своей великолепен, как древний шумерский бог со сложным очеловеченным характером - мог и главу вознести, мог и в порошок человека стереть. Так что Толстяк был сейчас несправедлив и очень неосторожен, но остановиться уже не мог. Он, как говорится, закусил удила:
- Нет, это надо, а? При смерти лежит, а с родного племянника, с племянника!
Тут с родным племянником произошла фантастическая пертурбация. Глаза его вспыхнули яростным светом, неопрятные пряди серым ореолом взметнулись вокруг узкой головы, а голос зазвучал грандиозными, миссионерскими, хоть по прежнему визгливыми обертонами, но уже не срываясь:
- Об ИванВаныче не сметь! - Дрожа мокрыми губами, мотаясь по тесной даче, кричал он, рубя врагов с обеих рук, - Вашими погаными, москвичевскими ртами сказал не сметь!
Он затопал ногами, схватился за грудь, но оборотов не сбавил и голоса не понизил:
- Москвичи! Стукачи! Понастроили себе хоревок! - Он, роняя капли пота, сунулся к куче грабель, которые недавно столь старательно собирал с наслаждением, с оттяжкой, пнул их, запутавшись ногой в садовом шланге, - Все в «Мерседесах»!.. Бабы ваши с жопами в «Мерседесах»!.. А в армии, я помню, если москвич, то обязательно стукач!.. - Дергая ногой, подскочил обратно к столу, - Что, неправда? Неправда? Ага! - Он затряс Простого за чугунное плечо: - Кем ты был в армии, а?
- А ты сам откуда? - спросил Иван-Царевич, чтобы хоть что-нибудь спросить.
- Из Сантрапе! - истерически схамил в ответ Племянник, брызнув слюной и растопырив руки, словно растягивал меха воображаемой гармони в смертельном пассаже, - Мы будем играть? - он ущипнул (правда ущипнул, с вывертом!) Простого Ивана за бок, тот только двинул плечом, поморщившись, не отрывая неподвижного взгляда от зеленого сукна, над которым сидел, низко склонившись и сунув ладони между колен, - У меня есть право!.. Я могу выиграть!.. - Племянник с размаху, срезав угол, сунулся к Толстяку, вцепившись когтями в подлокотники кресла, - Мы будем играть!!!
- Нет, все. - Толстый брезгливо оттолкнул мокрое морщинистое лицо Племянника, - Кончено!
Он вытер свой пот и племянниковы слюни с лица. Расстегнул еще одну пуговицу на рубахе.
- Действительно, жарко - обратился он к Хозяину, так как с другими собеседниками говорить было глупо. Тут Простой Иван поднял голову:
- Где деньги?
* Под игрока - с семака, под вистующего - с тузующего - Деньги где? - спросил Простой Иван, не поднимая головы. Он тихонько стуканул согнутыми пальцами по зеленому сукну. Голос звучал спокойно и как-то особенно:
- Я не вижу. Где твои деньги, на что играешь? - Спросил он еще раз и только тут поднял голову, оторвав взгляд от стола и уперев его в Толстяка.
Толстяк не услышал особенности в голосе Простого. А может, не придал ей значения или сделал вид, что не придал. Он хлопнул ручками по толстым коленкам, посмотрел на часы и, встав, направился к лавке с припасами:
- Вань, а может, шашлык действительно сегодня?..
Простой одним движением вскочил. Уронив Племянника, догнал Толстого, развернул его:
- Где твои деньги? - Повторил он еще спокойнее, - Что? «Игра закончена, я прекращаю»!.. Покажи!
Толстяк, поморщившись, попытался освободить плечо. Не получилось, просто трепыхнулся, как налим на кукане:
- Что за демагогия, Вань! Ты же отлично знаешь...
- Нет! - Пальцы простого сильнее впились в плечо Толстяка, - Вот у Вани вот его деньги! - Простой Иван показал свободной рукой на банку, в которую Племянник, почуяв, куда пошло дело, стал лихорадочно запихивать вывалившиеся бумажки, - Я, пожалуйста...
Простой, как куклу, сволокнул Толстяка обратно к столу. Нагнулся, не отпуская, поднял ключи с «ниндзей» с пола и, сунув их для наглядности дружку в нос, швырнул связку в банку, угодливо и поспешно подставленную Племянником, который все еще машинально дергал ногой, пытаясь освободиться от тянущегося за ним шланга.
- А ты? - Простой с такой силой развернул к себе лицом Толстяка, что у него лязгнули зубы, - Я не вижу, я тут ничего не вижу!
Для пущей убедительности он потряс всеми предметами - Толстяком, банкой, и вцепившемся в нее Племянником.
- Ты что хочешь, Ваня? - Морщась от боли в плече и извиваясь, как новобранец на турнике, проскрежетал Толстый, - Что бы я на свой «Мерседес» сыграл?
Простой, разжал, наконец, пальцы, которые даже поверх рубашки Толстяка оставили на плече того глубокие вмятины. Легко толкнул, - Толстяк рухнул в кресло, задрав ноги, - и склонился над ним, говоря монотонно, даже невыразительно. Эффект от этого лишь усиливался:
- Где... твои... деньги? Что ты тут прекращаешь, козел? - Простой, приблизив большое лицо, белыми глазами в упор глядел на Толстяка. Могучая грудь под тельняшкой вздымалась бесшумно и часто. Толстяк с всхлипом вдохнул:
- Что ты хочешь, Иван? - Переспросил он, стараясь, чтобы голос его звучал достойно. Это удавалось плохо, дрожал предательски голос, - Что бы я сейчас съездил домой, взял две тысячи...
- Вань, ты должен больше взять, - высунулся сбоку Хозяин с калькулятором. В глазах его плясали огоньки, - Ты должен... - Иван-Царевич защелкал кнопочками. Толстяк изумленно и обиженно переспросил:
- Значит, вы хотите, что бы я перся сейчас за сто километров...
- Вань, да не сто километров, меньше... - Огоньки в глазах Ивана-Царевича, выглядывающего из-за плеча Простого, разгорались ярче. Из-за другого здоровенного плеча, как в неталантливых низкобюджетных фильмах ужасов, выросла плешивая голова племянника.
- Правильно, правильно! - взволнованно зашептал он, царапая пальцами воздух, - Я тоже съезжу. И привезу деньги!
- Зачем? - Толстяк перевел взгляд на лицо Племянника. Сразу пожалел об этом.
- Чтобы играть! - Племянник шипел, норовя ногтями цопнуть Толстого по коленке, - Играть с болваном, ага!
Простой Иван, не отводя взгляда от лица Толстяка, полуобнял Племянника, вроде бы пытаясь удержать его от пока еще ненужного насилия, но немного это смахивало и на вспышку внезапных дружеских чувств:
- Я тоже поеду, - сказал он твердо. - И продолжим.
Толстяк представил грандиозное и абсурдное предприятие. Выход в темень и стужу. Рассадка по машинам. Безумная езда через заносы, гололеды и патрули в Москву. Потом возвращение опять же через все эти гололеды. И для чего, для чего, господи, они ведь не знают, что будут мучаться зря...
Толстяк заметался в кресле, как медведь в волчьей, не по росту яме, пытаясь выбраться. Никто не подумал расступиться, дать ему свободу. Поэтому Толстяк с усилием забрался на кресло с ногами и встал, раскачиваясь на нетвердых пружинах, вибрировавших и певших под подошвами:
- Неужели вы не понимаете, все это бессмысленно, ваши поиски денег, потому что ваши карты...
- Потому что у нас хорошие карты? - Перебил Племянник, вплотную, как гиена, подобравшись к креслу, - Вань... - Не отрывая взгляда от Толстяка, Племянник задергал Простого Ивана за локоть, - Вань, у тебя хорошие карты?
- Да, - сказал Простой Иван.
- И у меня хорошие! Выходит, не бессмысленно?
Толстяк понял, что аргументы сейчас бессильны. Все, кроме одного. И он лихорадочно завозился, пытаясь вытащить из заднего кармана брюк те несчастные пять карт, которые выпали ему по глупому велению судьбы...
- Ладно, - Сопел он, в волнении не попадая пальцами в узкую прорезь на заднице, - Давайте я вам покажу...
Но Племянник догадался, что он хочет сделать, и, прежде чем Толстяк нащупал карты в кармане, с невероятным проворством схватил Толстяка за пятки. Рванул на себя. Взмахнув одной рукой, как разжиревший гусь подрезанным крылом (вторая запуталась в кармане), Толстяк рухнул, задрав ноги, и приземлившись задницей точнехонько обратно в кресло. Вышло красиво, по-киношному.
- Только попробуй, жирняй. - Сказал Племянник таким же простым, как и у Простого Ивана, голосом, но у него это сейчас получилось почему-то еще проще, чем у Простого, убедительно просто. Оглушенный Толстяк снизу вверх смотрел на столпившихся вокруг него непохожих друг на друга людей. Они смотрели на него сверху вниз.
В эту минуту Толстяк понял простую вещь. Его не любят. Не головой понял, слава богу, уже взрослые, и о чем рассуждать головой, после сегодняшнего вечера и всего, что за этот вечер было. Сердцем, душой, глубиной своего естества, любовью своей понял то, что любое живое существо боится про себя понимать. Не любят. И не потому, что он, в отличии от людей, стоящих вокруг, преуспел в жизни, сумел вывернуться, приспособиться, влиться в струящийся набухающий непрозрачный поток, а они не успели, остались на берегу или захлебнулись. Нет, эта ставшая привычной, удобно объясняющая все на свете отговорка недавно разбогатевших людей: меня не любят, потому что, дескать, у меня есть деньги, а у них нет, - сейчас она не работала. Толстый Ваня, неловко сидящий в кресле с правой рукой, засунутой в задний карман брюк, в ослепительную секунду осознал, что эти трое ПРОСТО ЕГО НЕ ЛЮБЯТ. Вот умри он, исчезни, разбейся в своей дорогой машине на зимней жуткой Ленинградке, - в их жизни от этого совершенно ничего не изменится, ни на йоту, ни капелюшечку. Ах, как испорчен вечер, нет, гораздо большее, чем просто вечер. Если бы он не соблазнился на гнусное, животное любопытство, сидел бы сейчас дома, в любимой квартире за стальными дверями, в окружении любимых вещей и любимых запахов - дорогой кожи, мастики для натирки паркета, ароматизированного тонкого конденсата из кондиционера. Поужинав тем, чем захотел бы, слушал джаз, вкрадчиво льющийся из огромных динамиков в кабинете. Потягивая разумную порцию виски, играл бы в компьютерный преферанс - последняя версия «Supermarriaj» позволяла раздевать супермоделей. (Ближайшая цель - разоблачить до конца Курникову, но дальше трусов и лифчика дело не шло, увертливая дрянь никогда не играла паленых мизеров).
Толстяк краем замутненного сознания увидел со стороны, с громадной высоты, - дикое белое поле с горсткой домишек на краю, в одном из них, освещенный стосвечовой лампочкой под дурацким зеленым абажуром в продранном кресле сидит крохотный он, над ним склонились чужие, потные, недоброжелательные люди, нелюбящие, нелюбящие, не любящие, числом три.
Капли звонко цокали о дно цинкового ведра.
* Недозаказывай реже, не то рано закажешь протезы ...Капли неторопливо и зловеще цокали о дно цинкового ведра. Толстяк, насчитавший десять ударов, понял, что поедет. И вернется. Простой Иван в абсолютной тишине насчитал пятнадцать ударов. С двадцать первым шевельнулся в углу дивана Иван-Царевич:
- Ребята, а как же ужин? - После долгого молчания это прозвучало нелепо. Хозяин обвел присутствующих рассеянным взглядом, - А наша пуля?
Никто ему не ответил. Толстяк неподвижно сидел в кресле, скрестив руки на груди. Племянник машинально карябал ногтем задравшийся рукав своей клетчатой рубашки, Простой Иван... не было понятно, услышал ли вообще. Он стоял, сунув ручищи в карманы защитных брюк. Брови его хмурились, ходили на скулах желваки и даже немного шевелились уши. Он был уже не здесь, где-то там, в Москве, добывал деньги. Племянник, кашлянув, обтер лицо и лысину:
- Опечатывать придется дачку... - И неожиданно скомандовал: - Кладите карты на стол, ага!
Простой вынул из кармана карты, сунул на зеленое сукно, найдя глазами место, где сидел в начале. Толстяк, помедлив, вылез из кресла, с кривой усмешкой достал из заднего кармана слипшиеся карты, небрежно кинул на игральный столик. Племянник свои положил аккуратно. Затем принес из угла полиэтилен, в который был упакован столик, плотно накрыл столешницу вместе с торчащей посредине банкой. Спросил у Простого Ивана:
- Сколько нужно времени?
- Не знаю... - Мотнул головой Простой обречено, - Часов пять?..
Племянник вскинул запястье:
- Сейчас семь, это, вечера. Собираемся в два ночи. - И зашаркал, оглядываясь, в поисках своего пальто, - Поехали.
Зашевелились. Отводя друг от друга глаза, находили шапки и перчатки, обувались, одевали, надевали, запахивали... Простой, застегивая пуговицы дубленки, с тоской поглядел на разложенные продукты в хозяйском углу. Злобно протопал туда, схватил кусок ветчины побольше, сунул в рот. Хозяин, сидевший неподвижно в углу дивана, встал. Простому Ивану показалось, что он сейчас подойдет к нему и вырвет ветчину изо рта. Но Иван Царевич не пошел никуда, а, глубоко засунув руки в карманы передника, задрал голову вверх:
- Ребята! Погодите!.. - сказал он в потолок.
Простой, жуя, тоскливо подумал, что вот теперь Царевич начнет уговаривать остаться, будет стыдить, или, что уж совсем не к месту, опять устроит истерику. Однако Иван-Царевич поступил иначе. Он, заложив руки за спину, и повторил задумчиво:
- Погодите... - Покачался на носках, - Я должен сказать...
- Знаю, что ты должен сказать, Ванечка, - Откликнулся от двери Толстяк, раздраженно запихивая за пазуху концы мохерового шарфа, - Ты неожиданно вспомнил, что не можешь нас принять, да? Необходимо срочно расписать пару матрешек. - Шарф, наконец, засунулся. Толстяк поглубже натянул шапку. - Обосрался, Иван? Запахло жареным?
- Нет. Другое. Я должен сказать вам одну важную вещь.
Хозяин обвел взглядом всех, подняв указательный палец. И ткнул им в Племянника. - Тебе, Ваня!
- Мне? - Изумился Племянник.
- Тебе.
* Начальник станции «Жмеринка» пасовал на трех тузах ... Им тоже, но главное тебе.
Иван-Царевич усадил Племянника на диванчик, сам устроился напротив на табурете. Успокаивающе хлопнул ладонью по племянниковому драповому рукаву. Было видно, что он собирается с мыслями, тщательно подыскивает слова. Племянник глядел настороженно.
- Ты, наверно, думаешь, что это все зря? - Хозяин описал рукой круг, глядя в лицо собеседника, - Ты сейчас думаешь, что напрасно поехал.
- Я не думаю. - Племянник на всякий случай убрал руку.
- Не перебивай, - строго и властно сказал Хозяин, но сразу же, спохватившись, понизил голос до доверительных ноток, - Не зря, Ваня. Все это не зря! - Иван-Царевич показал на столик, где горбом торчала банка под полиэтиленом, - Потому что... Это было всегда! Здесь, у нас, это было! - Он распрямился, глаза его сверкнули и он еще раз воскликнул, не сдержав сложного какого-то чувства, - Было!
- У вас? На даче? - насторожился Племянник.
- У нас, Ваня, у нас в России! - Иван-Царевич, не удержавшись, вскочил, не отрывая от Племянника пристального взгляда, - Карты! Мерило чувств человека! Градус его свободы, личной свободы! Величие и гордость, понимаешь?
Племянник растерянно оглянулся. Простой Иван в углу, жуя и застегиваясь, пожал плечом и незаметно стукнул пальцем по лбу. Толстяк, полностью одетый, прислонился к дверному косяку, заложив ручки за спину.
- Поехали, - буркнул он без всякого выражения.
Хозяин повелительным жестом усадил обратно начавшего было приподниматься Племянника:
- Погоди, - Царевич улыбался странной улыбкой, - Я хочу, чтобы ты понял. Наши предки, твои предки, были... - пощелкал пальцами, подбирая слова, - были свободными людьми! Они играли, да! Проигрывали все, стрелялись. Я не знаю, почему здесь, в России, но они с богом говорили.
- Они не только проигрывали, - Простой сунул в рот еще кусок, - Они еще и выигрывали.
Хозяин не обратил, или сделал вид, что не обратил на его слова внимания. Вцепившись в рукав Племянника, заметно волнуясь и сбиваясь, продолжал:
- Наверно, потому что у нас такие долгие зимы. Долгие и холодные... Как сказано русский дух и русские пространства... И вот эти столы... - Он странно взмахнул руками. Племянник совершенно отчетливо увидел, что глаза у хозяина стали изменять свой цвет, темнеть. - Представляешь, зеленые столы... - Царевич улыбнулся нервно, - По всей стране!
Племянник тоже раздвинул губы:
- Мне стреляться нечем, у меня пистолета нет.
- Вся наша культура через зеленые столы! - Хозяин еще крепче прихватил рукав Племянника и, для убедительности сполз с табуретки на корточки, поближе, - Достоевский, Гоголь, Толстой, Пушкин, Гаршин... Потому что с Богом разговор, понимаешь? - Племянник многое бы дал, чтобы эти странные глаза перестали маячить перед ним, но Хозяин держал его крепко, - И вот с тобой, с нами случилось! Ваня, я же знаю, ты понимаешь, случилось!
- Да уж, - хмыкнул от двери Толстяк.
- Он с тобой поговорил! С тобой, совершенно несвободным, навсегда напуганным, необразованным... - Странные интонации в голосе хозяина слышались явственнее, он уже не говорил, а почти пел, растягивая слова и морща губы, - Бог улыбнулся тебе, Ванечка! Потому что зима и холодно. Потому что зеленый стол. - Лицо Царевича дернулось, приобретя болезненное, страдальческое выражение, - Потому что ты здесь, в России!
Племянник откинулся на спинку. Лицо его побледнело. Неожиданно он рванул руки, освободив рукава.
- Есть... Упоение... В Бою... - срывающимся голосом пел в него Иван-Царевич, - ...И Бездны... Мрачной... На Краю... Это про тебя сказано, Ваня! - казалось, Хозяин умоляет Племянника о чем-то, - Это тебе сказано! Понимаешь? - Он опять показал на столик под полиэтиленом, голос его сорвался окончательно, под конец шепнул хрипло, - Бездны, бездны мрачной!..
У Ивана-Простого, наблюдающего со стороны эту сцену, засосало под ложечкой. Он вспомнил, как много лет назад Иван-Царевич пригласил его с его молодой тогда женой Маруськой к себе в мастерскую, на тусовку. Во время которой, пользуясь всеобщим подпитием и уверенный в своей неотразимости, заперся с ней, с Маруськой, в ванной, где приставал очень грубо, чуть ли не молча сдирал трусы. Маруська, отбившись и вырвавшись в коридор на свободу, пожаловалась мужу. Не из скандальности, а от растерянности, - мол, неужели твои друзья такие? Иван-Простой, тогда еще мало зная Царевича, тоже растерялся, затем рассвирепел. Затаившись, стал ждать удобного случая вывести хозяина в парадное на расправу. Не получилось - Иван-Царевич выпал ванны на руки к Простому в полной алкогольной прострации. Не бить же было пьяного, не соображающего, за что бьют, человека? Маруська, умница, слава Богу, в ситуации сразу разобралась, попросила оставить инцидент без последствий. В тот вечер, уходя с женой, и глядя, как Царевич, запинаясь, невнятно кричит смеющимся ему в лицо девицам что-то про Тютчева и Блока, про заповедную тропу, видную немногим, Простой неожиданно пожалел его.
Племянник улыбнулся шире, обнажив желтые зубы. Приблизив лицо к хозяину, он ответил ему негромко, но ясно и раздельно:
- У меня мама... была наполовину татарка. - Царевич недоуменно наморщил лоб, - Я... эту вашу культуру... - Племянник перевел дух, - Понял?
Хозяин, сидя на корточках, опустил голову. Лицо его вдруг стало усталым, морщинистым, дряблым. Прикрыв глаза, он улыбнулся долгой улыбкой.
- Понял. - Сказал он. И повторил через паузу: - Понял.
Открыл глаза. Они обрели свой обычный цвет. Взгляд их был тверд, спокоен и, как в начале вечера, неуловимо насмешлив.
- Ну что, выпьем на дорожку? - разряжая неловкую паузу, сказал Толстяк, - Наливай, Ваня!
- Налито... - Хозяин легко поднялся, ушел к серванту и тут же притопал обратно, неся жестяной палехский подносик. На нем стояла деревянная миска с кислой капустой, пересыпанная свеженарезанным зеленым луком и обильно залитая пахучим подсолнечным маслом. С другого края, точно в ряд и немного наискосок, стояли на равном расстоянии друг от друга четыре высокие стопки.
* Тебя посадят, а ты не вистуй ... четыре высокие стопки, до краев наполненные сверкающей прозрачной влагой, стояли, как солдатики в строю:
- Давно налито, - Иван-Царевич поставил подносик на стол.
...Иваны с тоской вперились в натюрморт. Обшарпанная старая дача с множеством отторгнутых ломаных вещей показалась невероятно уютной.
Решившись, Толстяк, разрушая геометрию строя, первым взял стопку, вторую справа, приглашающе махнул над головой. Племянник немного расплескал. Хозяин взял свою, глянул на Простого Ивана. Тот, подумав об озверелых от мороза гаишниках на Ленинградке, махнул рукой и опрокинул стопку стопку в рот.
- А скажите, только честно... - Жуя капусту, невнятно спросил Племянник.
- Что? – откликнулся Толстяк, который тоже совал капусту в рот пальцами, как и Племянник, не глядя на лежащие сбоку вилки.
- Скажите... а вы вправду все Иваны?
Ему никто не ответил, жевали. Простой, отрешенно пошарив в кармане дубленки, достал упаковку «антиполицая», ковырнул таблетку, кинул в рот и еще раз потянулся к капусте, заесть... Вдруг взгляд его обрел осмысленное выражение:
- Ой, смотрите. - Тихо сказал он. Челюсти Иванов застыли. Простой протянул руку к миске и, покопавшись пальцами в капусте, вынул пластиковую игральную карту. На ней сверкали капли сока, прилипло перышко зеленого лука.
- Надо же, дама... - Заглянув на другую сторону карты, заявил Толстяк и, обведя всех недоумевающим взглядом, хихикнул.
- Пиковая дама, ага. - Подтвердил равнодушно Племянник. Он цыкнул зубом, стряхнул руки о пальто, одновременно расправив полы, натянул на голову, достав из кармана, полосатую шапочку и первым шагнул к двери.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
- Батюшка, как же так получилось, что у меня козырной туз не сыграл?..
- Раскладец такой, сыночка!
* Взятку снесть - без взятки сесть ...Ночь царила над землей. Неожиданный свирепый мороз, не веря в глобальное потепление, гнул, прижимал к замерзшей в испуге земле все, - и злую поземку, и несущиеся по ледяному шоссе автомобили, и дым из редких печных труб. Ночь царила, ночь потрясала. Темный ветер удачи, пролетая на громадной высоте над великим пространством, даже не оглянулся на два крохотных, смутно освещенных окна в маленьком дачном домике на краю мертвого, заколоченного, занесенного рыхлым подмосковным снегом дачного поселка. В домике, в центре неуютной комнаты, под абажуром стоял Простой-Иван, почти касаясь головой лампочки. Сбоку Иван-Царевич осторожно заглядывал ему в лицо. Лицо это фатально изменилось за несколько прошедших ночных часов. Жесткие складки на щеках Простого помертвели, глаза ввалились и заслезились. Сквозь покрасневшую кожу проступали белые пятна. Было полное ощущение, что прошедшее время, от семи вечера до двух ночи, Простой Иван простоял, привязанный, на носу какого-то неведомого, обреченного полярного ледокола, пробивавшегося в страшную бурю к какому-то тоже неведомому мысу недоброй, ох, недоброй надежды.
- Ваня... - Нарушил молчание Иван-Царевич опасливо.
Простой не отреагировал, продолжая глядеть сквозь снежный буран с носа ледокола в свое безнадежное будущее.
Капли, падающие с потолка, уже не стучали, равномерно и медленно падая на дно цинкового ведра. Они быстро булькали - посудина наполнилась оттаявшей водой почти на две трети. По углам еще стояли две, разнокалиберные. Много снега, наверное, нанесло на чердак. После большой паузы Простой Иван сглотнул, сморгнул, сказал еле слышно и хрипло:
- Жарко.
- Ванечка... - Иван-Царевич, пораженный произошедшей переменой в друге, не находил слов. Простой снял шапочку, провел ручищей по коротко стриженной голове. Хозяин внутренне обмер - ему показалось, что Простой совершенно поседел. Нет, ерунда, просто свет так падал.
- Что так жарко, Вань?.. - Не справляясь со связками, опять тихо спросил Простой.
- Сейчас, схожу, пошурую там. - Тоже тихо ответил Хозяин. Простой опять помолчал долго. Хозяин, оробев, хотел было двинуться к люку, но был остановлен хриплым голосом Простого:
- Что? - Простой из под абажура глядел на Царевича, будто только что увидел, - Куда сходишь?
- Да это котел раскочегарился, - Хозяин вернулся с полпути. Он изо всех сил старался, чтобы слова его звучали убедительно, поэтому произносил их внятно, как говорят с маленькими детьми, когда нет гарантии, что они тебя понимают, - Я перед отъездом угля шуганул, чтобы не погасло, - Сейчас схожу... - Но с места не двинулся.
- Вань... Простой шапочкой вытер внезапно выступивший на лбу пот.
- Что?
- Не надо. - Снова тягостная пауза. - Вань!
- Что?
- Ты пойди в подвал и пошуруй там, - Пот опять выступил снова крупными каплями, Простой опять махнул шапкой по лбу и лицу, заплевался, - ворсинки попали в рот, - А вот этого не надо ничего.
- Ваня! - Хозяин попытался пробиться туда, в глубину, где Простой в одиночестве и смертной тоске терпел кораблекрушение.
- Вот и не надо, знаю я, все знаю! - Простой, наконец, сообразив, что надо делать руками, расстегнул поношенную дубленку. Хозяин побледнел, дернулся:
- Знаешь? - Он обошел Простого, взглянул на него с другой стороны. Этот ракурс был еще хуже. - А они тоже знают?
Простой Иван, скинув дубленку на пол, опять забыл, что хотел. Задергал бессмысленным движением у ворота фуфайку. Хозяин краем сознания отметил, что его друг, погибая, все-таки успел переодеться. Под фуфайкой была уже не тельняшка, а белая исподняя рубаха солдатского кроя. Надо же, как тянет некоторых людей на всяческую униформу, прямо фобия, почему, вроде семейный, нормальный человек! Нормальный человек неожиданно всхлипнул:
- Ванечка! Иван Царевич! Я ведь помню, как ты ко мне в больницу.
- Вань... Погоди, они тоже знают?
- ...В больницу, в Химки ездил. Больше ни одна собака!
Хозяину стало страшно глядеть на большого, сильного, до недавнего времени абсолютно и не без оснований уверенного в себе человека. Господи, подменили! Иван-Царевич осторожно тронул налитой бицепс:
- Вань, а почему ты молчал?
Простой Иван замотал головой, отодвинулся: - Не надо! - Бормотал он невнятно и непонятно, отмахиваясь пальцами, будто чертей гоняя, - Вот этого вот не надо, нет, ой, жарко как...
- Ваня, чего не надо? - Хозяин перепугался всерьез. Что-то происходило с другом, или уже произошло, необратимое, непонятное, угрожающее. Внезапно отворачивающийся, отводящий взгляд Иван-Простой замер, ударил себя кулаком в лоб, развернулся всем телом к Царевичу, схватил обоими ладонями за плечи, как будто обнял. Глянул прямо в глаза:
- Ванечка, сказать хочу. Я заметил, давно заметил, ты ведь не любишь в карты играть!
- Что? - Хозяин обмер, под ложечкой засосало.
Простой понизил голос, почти перейдя на шепот:
- Ты совсем не любишь в карты играть, в преферанс, правда? - Он засмеялся, булькая горлом. - Я никому не скажу, я молчать буду. И ты, ты никому не говори, пожалуйста!
Хозяин попытался вырваться; - Ваня! - Но преодолеть богатырскую хватку оказалось невозможно. Иван-Простой еще больше приблизил сумасшедшие глаза к лицу Царевича:
- Ваня, родной мой! Хочешь, руку тебе поцелую?
- Ты что? - Оторопел Хозяин, настолько диким и неестественным было предложение Простого, да и сам он весь был дикий, неестественный, не тот, другой...
- Хочешь, на колени перед тобой встану? - Продолжал шептать клонированный, зомбированный, овурдалаченный Простой, - Не говори мне сейчас ничего, молчи, молчи, а лучше пойди, бога ради, и выключи... - Еще секунда, и голос его сорвался бы на вопль, - ...выключи свою кочегарку к чертовой матери!
- Едуть! - Неожиданно раздался незнакомый голос. Хозяин и Простой, вздрогнув, оглянулись.
* Валет - для дамы ...Иван-Царевич и Простой вздрогнули, отпрянули друг от друга, воровски и смущенно оглянулись. У входной двери топталась расплывчатая женская фигура в каком-то сером ахалуке, старом пуховом платке, перевязанном крест-накрест по груди и валенках с резиновыми калошами. На сгибе локтя у нее болталась потрепанная холщовая хозяйственная сумка. Фигура панически вскинула короткие руки:
- Едуть! Фонари горят!
- Э, гражданочка! - Хозяин шагнул к ней.
...Деревенские в дачный поселок забредали редко, так как встречали их тут неласково. Обнищавшие за реформы, да так и не поднявшие своих умных голов ИТР, крепко державшиеся за земельные участки, как за последнюю спасительную соломину, приходили в крайнее раздражение от расценок, предлагаемых деревенскими работниками. К тому же они, деревенские, как на подбор, были неумелыми, скандальными, и, естественно, сильно пьющими. (Этим летом Царевич спорил с соседом, с какого раза Борюня, деревенский механизатор, чуть ли не на коленях вымоливший ничтожную работу в обмен на любого качества похмелье, попадет молотком себе по пальцу вместо гвоздя. Борюня заматерился после третьего удара).
Место, занимаемое кооперативом, было не престижное, маложивописное, без близких водоемов. Новые русские вкупе с московскими чиновниками строились дальше, километров за двадцать, где лес и река, но легенды о стоимости рабочего дня на их участках окончательно разверзли пропасть непонимания между местными и дачниками. К тому же деревенский контингент неистово лютовал при виде аккуратных хохлов, нанимаемых по хозяйству редким дачником, коему улыбнулась удача в смысле подзаработать. Так и получилось, что отношения кооперативщиков с деревенскими постепенно переросли в холодную войну со случающимися даже вспышками вооруженных экспансий. Дачники давно перестали ходить в деревенский магазин, предпочитая все привозить из Москвы, чтобы не нарваться на грубость или еще хуже. Око за око - деревенских из поселка гоняли, сплачиваясь при появлении любого пьяного тракториста, как при набеге татар. Но все же забредания случались. Находились своевольники, предпочитавшие удлинить себе на пару километров путь, да еще мимо кладбища, лишь бы по дороге показать себя кооперативщикам, - мол, и мы не лыком шиты, тоже умеем на электричках ездить, и у нас дела в Москве имеются! (Хотя, разумеется, все дела ихние начинались и кончались на станции, преимущественно в баре, где торговали дешевым пивом). Поэтому многолетний инстинкт сработал, - Хозяин двинулся к незнакомке, расставив руки, будто собираясь ее поймать в невидимую сеть:
- Гражданочка, вы что это тут? Это дачный кооператив, вы до станции не дошли, вам нужно было после рощи налево...
Фигура, игнорируя растопырившего перед ней руки Хозяина, снова крикнула визгливым голосом:
- Ваньк! Не слышишь что ли, едуть, грю, близко уже!
Иван-Простой опустил голову. В глазах была тоска:
- Вань, это теща моя, Марьванна.
- Ой, извините.
Иван-Царевич опешил. Кроме того, что не ожидал такого поворота событий, он вообще впервые услышал, что у Простого есть теща. С женой его, маленькой гладковолосой мамзель-Маруськой (партийная кличка), он, разумеется, был знаком тыщу лет. Прелестная вначале девушка, потом молодая, потом, - что уж тут, - средних лет женщина, ладненькая, спокойная, с простым спокойным мироустройством у себя внутри, натуральная блондинка с чистой кожей и прозрачными русалочьими глазами, безнадежно и навсегда влюбленная в собственного мужа. Что безнадежно - стало ясно сразу, при первом знакомстве. Но потом, с годами, - в силу воспитания, менталитета, просто привычки, - Царевич, время от времени закидывая сети случайных взглядов и полунамеков в Маруськину сторону, убедился еще и в навсегдашности. Конечно, встречались они довольно редко, и сети он расставлял осторожно, щадя женскую честь. Царевич, собственно, этим и отличался - повышенным, напряженным вниманием к тонкому устройству женщин. Его кредо, выкованное в жарком огне первых юношеских сексуальных побед, было - никогда, ни при каких обстоятельствах женская честь не должна пострадать, упаси господи даже просто случайно ее, нежную, неловко задеть! Рыцарство у него было в крови, слава богу, сказывалась, проявлялась порода. Поэтому все женщины ближнего, среднего, да и отдаленного круга твердо знали, - в интимных делах на Царевича можно, закрыв глаза, положиться. Но в этом частном случае растянутые на десятилетия маневры были дохлым номером, - железобетонная маленькая Маруська пропускала сквозь себя годы, как сильная рыба воду сквозь жабры, рожала детей, боролась с заедающим бытом, - и продолжала смотреть на мужа с ровным обожанием. Причем кожа ее становилась все чище, глаза прозрачнее, а появившиеся мелкие морщинки только украшали, поднимали до жизненности немного сказочно-Васнецовский Маруськин образ. Иногда Царевич завидовал мятущейся душой простому и понятному семейному счастью своего простого друга, но только иногда, когда невольно давал себе слабину, оглядываясь на собственный пройденный путь. Потом условности и самосохранение быстро брали верх и Царевич снова взирал на безыскусную семейную пару самым простым и надежным способом - с тонкой иронией.
Значит, теща. Мама Маруськи, не может быть. Тут Хозяин с удивлением осознал, что ни разу, ах ты, братцы, - НИ РАЗУ!!! - он не был у Ивана-Простого дома. И не специально вроде, звали. Конечно, как же друг за столько лет может не пригласить, на день рождения, например? - но почему-то не случалось, возникали у Царевича неотложные дела. Смутно вспомнилось, что Ванька когда-то рассказывал о каком-то переезде, съезде...
Закутанная теща не обращала на хозяина внимания, будто перед ней находился, к примеру, стул. Визгливым торговым голосом она вновь, сквозь Иван-Царевича, окликнула зятя:
- Ваньк, че говорю! Близко уже!
Иван-Простой наконец поднял голову. Взгляд его обрел осмысленное выражение:
- Марьванна, - сказал он спокойно, - Что вы сюда приперлись? Я же просил в машине подождать.
- Так ведь едуть же!
- Вы что мне обещали? - сказал Простой еще спокойнее, - Что в машине будете тихонечко сидеть и морду свою не будете в дом засовывать!
Тут хозяин с трепетом заметил, что спокойствие Ивана - вовсе не спокойствие, а чудовищным усилием воли подавляемое бешенство. Заметила это и теща. Она попятилась таким образом, чтобы между ней и зятем оказался стул, то есть Хозяин:
- Ванька! Чей то ты...
Иван-Простой улыбнулся. Неуверенность и смятенность исчезли с лица. Перед Хозяином стоял прежний, сильный и гордый человек, точно знающий, что будет делать. По крайней мере, в ближайшее время, прямо сейчас. Теща, это видимо, тоже знала, так как, уставившись на зятя, вскульнула с завыванием, вцепившись в свитер Царевича, как в спасательный круг. Хватка у нее была мертвая. Мокрая хозяйственная сумка с какой-то тяжелой гадостью внутри хлопнула по хозяйском у бедру. Простой Иван сделал вкрадчивый шаг, махнул хозяину пальцами, - отойди, мол. Теща заскулила громче. Хозяин автоматически выставил свободную руку вперед, навстречу Простому:
- Вань, погоди... - пробормотал хозяин, - Ты зачем?
Теща держалась так, чтобы между ней и Простым Иваном зятем находился Хозяин, которого она с легкостью поворачивала вслед за малейшим движением зятя.
- Она, Вань, честное слово дала!, - сказал без интонации Простой, приближаясь все ближе.
Хозяин, не имеющий опыта совместного проживания с тещей на одной жилплощади, крикнул, отмахиваясь от друга:
- Зачем теща? Какого фига ты ее сюда приволок?
- Да не волок я. Просто домой заскочил, Маруську разбудил. Я деньги собирал, деньги, понимаешь?
- Зачем привез?
- Пришлось рассказать, зачем. - Простой легкими, обманными рывками пытался обогнуть хозяина, - Я ведь заначку у Маруськи забрал, всю, подчистую, более шестисот долларов. Раскололи. - Простой на секунду остановился, вспомнив домашнюю сцену. Колени его дрогнули, - Ну, Маруська моя в рев, ты понимаешь, ох, Вань!
Воспользовавшись минутной слабостью друга, Хозяин, стряхнув с рукава тещу, оттеснил Простого в угол, к дивану, толкнул на него. Теща, сразу же прекратив скулеж, быстро села на лавку у двери. Простой скривился, ерзая по дивану, продолжая переживать мучительное воспоминание:
- Она как рак, вцепилась в меня, Маруська моя! Сама с тобой поеду, убьют тебя там! Потом на семейном совете решили, что Марьванна со мной двинется, потому что у Ванюньки, младшенького, коклюш. У меня советы семейные, Ваня, советы! - Он ткнул пальцем в сторону тещи, - Насильно почти в машину влезла!
Хозяин оглянулся. Марьванна сидела на лавке плотно, неподвижно, как египетская статуя. Закутанного в платок лица ее Хозяин до сих пор не разглядел. Но голос, визгливые, базарные, столь часто встречающиеся на одной шестой части суши этой планеты интонационные модуляции расслышал очень хорошо:
- Убьют тебя дружки твои за деньги!
Марьванна произнесла фразу именно как ожившая статуя, одними губами, не помогая себе жестами. У Хозяина, среагировавшего на ее голос, как на громкий визг железа по стеклу, зачесалось в ухе. Судя по реакции Простого, он испытывал те же чувства, да и понятно - черта с два привыкнешь к такому тембру, проживи рядом хоть тыщу лет! Простой сжал зубы:
- Марьванна, ну ка, быстро в машину! Не позорьте меня!
- Я тихо буду. - Скрипнула Марьванна смиренно, но это вышло еще более противно. Ничего другого, как видно, зять от своей тещи и не ожидал.
- А то ведь вы знаете, что я сделаю! - Простой с готовностью стал стаскивать с себя фуфайку.
- Ваньк... Страшно на дворе! - Марьванна подбавила голосу жалости, но эффекта не достигла. Даже Хозяину было ясно, - этой ни фига нигде не страшно. Простой поголубел глазами, глянул на родственницу чуть ли не с любовью:
- Что вам страшно, что? - Спросил он ласково.
- Ветер воет и холодно. Здесь тебя убивать будут, а там ветер. - Марьванна начала привставать со своего места одновременно с зятем. Простой распрямил могучие плечи:
- Так... Ну что, сделать?
Марьванна поискала глазами защиту, но Иван-Царевич предусмотрительно подался далеко в сторону. Осознав, что ее и зятя разделяет лишь пустое пространство, Марьванна изготовилась к обороне сама:
- Ванятка! - Прошептала она так, что у Царевича похолодело в желудке.
Бесстрашный Ванятка осторожным, волчьим шагом двинулся вперед. Было ясно, по психологической расстановке готовности обоих сторон, что крепость он возьмет, не считаясь с потерями. Но было ясно и то, что потери будут немалые.
- Я ведь счас сделаю! - Простой неожиданно своим огромным телом сделал легкий боксерский финт, оказавшись почти вплотную к теще. - Что, сделать? Ведь знаете, что сделаю!
Марьванна взвизгнула, отпрянула, забормотала привычно, отмахиваясь растопыренными с неожиданно длинными, покрытыми лаком ногтями. В голове хозяина мелькнула дикая мысль, что маникюр Марьванна делает специально для зятя:
- Ага! Сладил! Давай, давай, старую женщину!
Простой плясал перед нею, выбирая удачный момент для атаки, совершая отвлекающие пассы:
- Сделаю! - Не отводя взгляда от Марьванны, выдыхал он в ритме рывков большой, ладной фигуры, - Прям счас сделаю!
Хозяин растерялся. В бытовой своей жизни он насилия не терпел, хотя по роду деятельности сталкивался с ним часто - и как насильничающий, и как насилуемый. Но, как правило, это проистекало абстрактно, в сфере потеков питающей цивилизацию денежной массы. Он штрафовал нерадивых продавцов, его, в свою очередь, обирали поборами менты и пальцастые держатели торговых пространств. Это было некрасиво, мелочно, убого, пошло, разумеется, насильно, но - все же в пределах допустимой, пусть выдуманной, человеческой этики. А вот эта картина, что являлось сейчас перед ним...
- Ну что, сделать? Хочешь, старая, что бы сделал? - Простой плясал перед тещей, выбирая момент, как опытный боксер-тяжеловес ловит момент для решающего удара. Теща привычно и активно оборонялась, крича и отмахиваясь маникюром, как нунчаками:
- Гуляй, давай! С тебя станется! Танцуй, Ванятка, на старом человеке!
- Обещала же! - Простой сотворил ногами «бабочку», прямо как Кассиус Клей в лучшие его годы, - Слово давала!
- Ваня, прекрати! Стыдно же! - Хозяин, несмотря на то, что сразу возненавидел Марьванну всеми фибрами свободолюбивой души, все же пытался остановить друга. Но это было тоже, что пытаться руками тормознуть паровоз:
- Нет, я сделаю! - Простой набирал обороты.
- Давай, делай! Делай над старой женщиной, над женщиной! - Тещины децибелы все повышались, хоть это было и невозможно.
Иван-Царевич понял, что в задумку Простого не входил нокаут - пару раз он мог легко «крюком» достать тещин торчащий, как у Бабы-Яги, подбородок. Он обхватив друга сзади за талию, попытался оттащить:
- Ваня! Не делай!
- А вот сделаю! - Простой в азарте даже не почувствовал навалившегося на него веса хозяина:
- Сделаю, сделаю, сделаю!
Сделал.
Что именно, хозяин не заметил, краем глаза только успел увидеть, что Простой левой рукой ловко подбил наманикюреные костлявые пальцы, рванулся в образовавшуюся брешь, на секунду подмял под себя тещу и правой рукой, глубоко запустив ее в недра, совершил какое-то движение. Похожее на поворот ключа или включение рубильника. Теща, открыв рот, застыла. Простой отскочил от поверженного врага, увлекая за собой хозяина. Он дышал тяжело, глаза победно и воинственно сияли:
- Вот так! Так я делаю!
Хозяин, оглянувшись на тещу, пробормотал смущенно:
- Ваня, да ты с ума сошел!
Простой вел себя, как боксер во время минутного перерыва - повертывал шеей, потрясывал кистями. Восстанавливался. Теща захлопнула рот. Затем, не отрывая взгляда от зятя, одним движением развязала стянутые на груди концы пухового платка:
- Бесстыдник! - Сказала она ошеломленным голосом. Правда, он стал еще противнее. - Делать такое! Ах ты, бесстыжий!
Хозяин понял, что Марьванна потрясена, но совсем, совсем не побеждена. Простой Иван это, очевидно, знал заранее, так как не давал в себе погаснуть воинственному духу:
- Ну что, прям сейчас еще сделать? Сделать, старая? - Он, качаясь на носках, явно ждал гонга, возвещающего начало следующего раунда.
Марьванна, скинув платок (под ним оказалась старушечья белая в мелкий цветочек косынка), оглянулась в поисках подручных средств. Отыскала сразу:
- Я вот тебя граблями!
- Граблями? Граблями ты меня? - Откликнулся Простой в крайней степени веселости.
Царевич понял, что сейчас-то и начнется настоящее сражение. В панике он крикнул:
- Иван! Я тебя ударю сейчас! - Чтобы только прекратить, приостановить...
Но как остановить землетрясение? Бессмысленно пытаться изменить привычки, сложившийся уклад и особенности личного общения в отдельно взятой семье, и здесь уж родное географическое пространство не причем - это касается всех людей, всего человечества. Иван-Простой прыгнул вперед, теща выставила, как штык, даже не грабли, - а схваченную мотыгу. Иван-Царевич увидел стальной блеск на острие, вспомнил, что летом он эту мотыгу тщательно напильником наточил, но не одного копка ею не сделал. Закричав, безотчетным движением бросился между ними. Завертелось смутное и безобразное. Царевич понимал только, что Простой хочет и пытается сделать теще еще, та, в ответ, пытается сделать зятю свое. Царевич случайно получил по уху кулаком Простого Ивана, и, кажется, тоже случайно, укусил Марьванну за пальцы, когда они попали ему в рот. Он кричал, хватал борцов за случайные члены, растаскивал, пыхтел и потел, так же, как они. Реальность медленно уходила от него, поворачивалась плоской стороной небытия. Потом вдруг пахнуло холодом от открывшейся двери, повеяло дивными, неземными, знакомыми духами. Ивана-Царевича обвили прекрасные, нежные руки, а к губам его прижались холодные с мороза, и тоже невероятно, невыносимо знакомые губы... Наступила тишина и покой.
* Хочешь иметь спокойную старость - научи жену играть в преферанс ...Наступившая тишина продержалась недолго. Ее нарушил дикий, исполненный муки вопль с веранды:
- А ну брось ее! Руки вверх! - Толстяк, появившийся в проеме двери, с проворством подскочил и попытался оторвать руки женщины от шеи Царевича. Не удалось - целовала она нежно, но держала крепко. Тогда Толстяк по-щенячьи попытался вклинится между ними:
- Что? Опять? Ты что, ну ка брось!
И это не удалось. Толстяк запустил руки под роскошную шубу и пощекотал женщину. Она рассмеялась, волшебные руки разжались, соскользнули. Толстяк сразу же повел, поволок женщину прочь, подальше. Тычась по углам небольшой комнаты, не соображая, куда ее можно усадить, причитал горестно:
- Опять, да? Ваня, ты же слово давал! Ты же клялся мне и опять?
Обалдевший хозяин в смущении развел руками:
- Да не я это. Черт, Иван, не я.
- Надо же! Нет, опять! - Безутешный толстый мужик, описав с женщиной круг по комнате, подтащил ее к лавке у двери, наверно, подумав, что здесь будет самое безопасное место, у выхода:
- Ну ка сядь, Марго! - Приказал он воспитательным голосом - Сядь, я говорю! Нет, ляг лучше! Ляг, давай баиньки.
Толстяк попытался уложить женщину, смахнув с лавки Марьванну. Но женщина, как только ее уложили, продолжая смеяться, сразу сбросила ноги на пол.
- Не хочешь? - Суетился Толстяк, - Ну тогда посиди. Сиди, пожалуйста! Сидеть!
Простой Иван, воспользовавшись суетой, подтолкнул тещу к выходу:
- Марьванна, давайте в машину!
Марьванна, описав небольшую дугу, оказалась с другой стороны лавки:
- Счас, только вот...
Толстяк, не обращая ни на кого внимания, давил ладонями на плечи женщины:
- Марго... Посиди тут немножко, хорошо? Скоро домой поедем.
Простой Иван упорно, очевидно зная, что если сразу не настоишь на своем, то потом пиши пропало, обошел по той же дуге лавку и опять развернул тещу к двери:
- Не сейчас, а сейчас же.
- А лучше приляг! - Продолжал уговаривать Толстый, - Приляг на лавочку, баиньки баю, ладно? Не хочешь? Хорошо, тогда сиди, посиди. Только не ходи никуда ножками, хорошо? Хорошо? ХОРОШО?
Но в намерения женщины явно не входили предлагаемые ей варианты. Ни спать, ни лежать, не даже тихо сидеть она не собиралась. Доброжелательно поглядывая по сторонам, женщина активно и упорно пыталась встать, снова и снова, и каждый раз мягкие ладони толстяка твердо усаживали ее обратно. Но с оптимизмом, присущим пьяным людям, она продолжала бессмысленные попытки. Да, женщина была пьяна, сильно пьяна, это все наконец разглядели. Простой, сопя и по одному отцепляя наманикюренные пальцы тещи от своей рубахи, буркнул с раздражением:
- Ты зачем ее сюда приволок, Иван?
Вместо ответа Толстяк обернулся к хозяину, не убирая рук с плеч женщины, покачал головой с горечью и укоризной:
- Ваня! Ты же мне слово давал! Клялся мне ведь, я тебе поверил!
Царевич возмущенно всплеснул руками:
- Вань, а правда, зачем ты ее? Сам привез, а теперь...
Простой, наконец, оторвал от рубахи тещины пальцы. Но она, извернувшись, вцепилась другой рукой в то же место. Простой вздохнув, начал все сначала:
- Действительно, мы же договаривались, что никому!
- А куда я ее такую дену? - Толстяк в отчаянии раздраженно и сильно пихнул жену. Это дало свои результаты. Вскакивать женщина перестала, но глядела на мужа озорно, - Ее же пасти надо, когда она себе разрешает. Глаз нельзя отвести, сам знаешь!
Теща, как опытный альпинист, перехватилась за рубаху опять. Иван-Простой воскликнул с отчаянием:
- Марьванна, я долго ждать буду?
- Вань, я тихонько... - Марьванна, как будто не было только что жуткой рукопашной, зашептала просительно, заискивающе и умоляюще, даже погладила по рукаву зятя своим агрессивным маникюром, - Я тут вот тихонечко, а? - Она быстро присела рядом с молодой женщиной на лавку, - Я тут, рядышком...
Марго повернула голову:
- Ой!
- Что, голуба? - спросила Марьванна, беря ее под ручку, но глядя на зятя собачьими глазами, - что ой-то?
Марго удивилась и обрадовалась:
- Бабушка!
Марьванна удивилась:
- Да какая же я тебе...
Марго резко прижала палец к губам. Марьванна замолкла на полуслове. Марго заговорщицки прошептала:
- Ваня!
- Что? - Невольно откликнулся Иван-Царевич. Толстый сверкнул глазами, сжал кулаки:
- Она не тебе! Не тебя, понял?
- Ваня! - Еще более таинственно сказала Марго. Хозяин, глядя на Толстяка, сжал губы. Толстяк, тоже не отрывая взгляда от Хозяина, спросил нежно и фальшиво:
- Что, солнышко?
- Вань, бабушка! Смотри, бабушка! - Марго опять обернулась к Марьванне, будто впервые в жизни видела вблизи бабушку.
- Ну да, бабушка, да, - Так же фальшиво откликнулся Толстяк.
Марго вынула руку из кармана шубы, разжала ладонь. На ней лежал плотный комок денежных купюр. Марго протянула ладонь:
- Вот, бабушка, денюжка.
Марьванна, не задумавшись ни секунды, взяла, проговорив без всякого выражения:
- Дай бог тебе здоровья!
Простой Иван дернулся. Марго, поклонившись Марьванне, если можно сидя поклониться, попросила смиренно:
- Помолись за меня, родненькая!
Марьванна ответила неуверенно:
- Попробую...
- Ваня, - обрадовалась Марго, - Бабушка за меня помолится!
- Да-да, - так же откликнулся Толстый, загораживая собой жену от Царевича, - конечно.
- Я не тебе. - Тихо, но очень ясно сказал Марго, - Вань, слышишь?
Толстяк обернулся. Марго глядела в низкий потолок. Четко вырезанные губы нежные улыбались таинственно. Толстяк сморгнул, обернулся, выдохнул с ненавистью:
- Не подходи к ней, понял? - И засуетился, рванулся, лихорадочно потер ладони: - Ну ка, давайте по быстрому! Садимся по быстрому, снимай пленку давай! - Он рысцой побежал к игральному столику в углу, но на полпути был остановлен железной рукой Ивана-Простого:
- Погоди, - буркнул тот, - Ивана еще нет.
Толстяк оглянулся. Впервые, после того, как он ввел жену в комнату, посмотрел вокруг осознанно, даже башкой встряхнул. Увидел комнату, более гадкую, чем вспоминалась во время переезда. Ободранную, поломанную мебель, стены в потеках, никчемные полки с неприглядным дерьмом. Увидел такие знакомые много лет и вместе с тем чуждые лица Иванов. Рассмотреть их внимательно мешал заливавший глаза пот. Почему, кстати, пот, он же зашел с мороза только что, не более как... Толстяка внезапно, как обмотанный тряпками кистень, ударила по темени невыносимая жара. Он поспешно расстегнулся:
- Черт, духота какая, - Скинув шубу, потянул через голову тонкий свитер, но на пол дороге застыл. Хозяин заметил, что и этот Иван, не смотря на чудовищную спешку и иные драматические обстоятельства, успел сменить исподнее - вместо голубой джинсовой рубахи на Толстяке была шелковая белая костюмная сорочка:
- Как это нет? - ошарашенный Толстяк в нелепой позе, полустянув свитер, обернулся к Хозяину:
- Ты что, его не привез? - Радость блеснула в глазах: - Ха, ИванВаныч денег не дал?
Хозяин пожал плечами:
- Не знаю. В смысле, как довез его до больницы, тут он меня погнал. Сам, говорит, обратно доберусь.
Темные пятна пота стремительно расплывались под мышками Толстяка:
- Вот болван. - Толстяк хихикнул. - Ну понятно. - Он все-таки снял свитер но сразу же, оглянувшись на жену, стал напяливать обратно:
- Понятно, черт, как это я раньше сообразил...
- Что не сообразил? - Подал голос Простой, настороженно наблюдая за действиями Толстяка.
- Ладно, - Его не удостоили разъяснением, - Деньги эти, племянниковские, я завтра в больницу ИванВанычу завезу, навещу заодно...
Напялив свитер, Толстяк подошел к столу, наклонился...
- Руки убери.
Простой рукавом белой рубахи оттер пот со лба. Толстяк застыл:
- Что?
- Руки, говорю, убери.
Толстый глянул на Простого. Он разглядел в его лице все то, что увидел немного раньше Хозяин, - и разъедающую душу неуверенность, и страх (надо же, у Ваньки страх!), и сомнения, и все их преодоления, и, самое главное - неведомую, потаенную, мучительную надежду. С лавки Марго, как с городской стены Путивля Ольга, печально и тихо крикнула в пространство:
- Ванечка!
Толстяк оглянулся на жену, перевел взгляд на Царевича, затем на Простого Ивана. Не придумав, что сказать убедительного, развел руками:
- Вы что, ждать его будете?
- И ты будешь, - ответил Простой, - У него еще сорок минут. Будем ждать эти сорок минут.
- А потом?
Простой быстро отвел глаза. Ясно, что его самого этот вопрос мучил неотвязно. Но, преодолев искусы, ответил мужественно и тупо:
- Потом еще подождем. - Простой отодвинул Толстяка от стола, сел рядом на табуретку, - Пока отойди. Не дотрагивайся.
Ваня-Толстый, чувствуя себя дураком, снова стянул свитер. Шваркнул его в угол дивана, обрушил утомленное тело туда же. Устало откинул голову. Маленькие глазки блестели на блестящем лице. Ладно, говорил его вид, потерпим, вытерпим и это.
Все, сидя, глядели, переводя глаза, друг на друга. Марго горестно вздохнула, вслед за ней, каждый по своему, вздохнули остальные. Первым не выдержал тяжкое бульканье капель Толстяк:
- Душно как. Прям парилка.
Ему никто не ответил. И опять, не прозвучало и пяти бульб, Толстяк не выдержал:
- Иван!
- Что? - откликнулся Хозяин.
- Я не тебя. Ты деньги достал, Иван?
- Достал. - Простой разглядывал свои шоферские пальцы с обкусанными ногтями.
- Много?
Простой не ответил. Толстяк, прикрыв воспаленные глаза, усмехнулся:
- Много, я тебя спрашиваю?
Простой тоже усмехнулся, но с другим выражением. Поняв, что ответа не дождется и что в этом и заключается правдивый ответ, Толстяк переменил позу, поерзал, подергал прилипающую к телу рубаху:
- Иван! - снова подал он голос.
- Ну что, что? - Вскинулся разозлившийся Простой.
- Да не тебя я. Почему так жарко, Иван?
Хозяин, изо всех сил стараясь не глядеть на Марго, указал пальцем в пол:
- Я перед выездом угля засыпал. В котел.
Не глядеть на Марго было очень сложно, поскольку она была придумана, для того чтобы на нее глядеть. Более того, - забыв о приличиях, пристально рассматривать. А рассмотрев, сразу что-то пытаться с ней сделать. Не обязательно в сексуальной сфере, а сделать вообще - рассмешить, одарить, ударить. Словом, любой ценой привлечь к себе ее внимание. Что было крайне нелегко - Марго, не взирая на любое физическое состояние и довольно часто изменяющееся социальное положение, с царственным равнодушием на окружающее не смотрела пристально, устремляя взгляд поверх голов. Отчего это самое окружающее, сатанея, пыталось привлечь ее внимание все активнее и активнее.
Есть такие женщины, редчайшая порода, покой им только снится. Неразгаданные существа. Этот тип обожал Достоевский, описывал в своих романах неоднократно. Но даже он, величайший, все-таки, не умея целовать самого себя в ухо, в типизировании часто загибал - грандиозный писатель наделял легендарных своих Настасий Филиповен и Грушенек мужской психологией, заставлял, волею творца, задумываться о чисто мужских проблемах, страдать мужскими страданиями и, как следствие, совершать чуждые женщинам поступки. ФедорМихайлычу, конечно, виднее, он бог. Но все-таки главная сила этих роковых теток - не в деяниях, а именно в отсутствии сопротивления, в усмешливой безоговорочной податливости всему, что предлагает или навязывает судьба. Именно равнодушная готовность к бытию и хранит в этом самом бытии хрупких бабочек-инферналок, и губит встречающихся на их пути мужчин. Потому как непостижимо.
Трудно было не смотреть на Марго, поскольку фигура ее (сейчас она была скрыта под длинной шубой, но Хозяин очень все хорошо помнил), - была вылеплена одним точным, разящим движением главного художника.
Бывают роскошные девахи - потрясающие титьки, длинные ноги, пышные бедра, тонкие талии - их стати можно часами рассматривать и смаковать отдельно, кусочками, восторгаясь данной нам в подарок незаслуженной, немыслимой красотой. А бывает, когда отдельно рассматривать не получается. Усилием воли, конечно, можно себя заставить - да, хорошие, конечно, ноги, хотя для идеала немного кривоваты. Ну, груди не часто встречаемой формы, как блюдца, хотя можно было капельку и побольше... Талия тонкая, спина гордая... Но затем отрываешься от частностей, оглядываешь махом светящуюся, сияющую, лежащую перед тобой на фанерном скрипящем топчане в позабытой мастерской фигуру, и перехватывает дыхание, - настолько общая линия гениального художника совершенна. Царевич, кстати, в те, заповедные дни, осмелился, возомнив. А как было не осмелится, когда эта линия, поворот, движение обещает настолько много, что голова кружится и во рту пересыхает? Сволок с антресолей покрытый десятилетней пылью мольберт. Попытался, правда, трусливо и ханжески усмехаясь, схватить линию. Окончилось катастрофой, запоем, в котором так и не нарисованная Марго приняла участие с привычным ей энтузиазмом. И только потом, очень потом, полгода после катастрофы, то есть возвращения ее к мужу а Царевича в семью, застряв в грандиозной московской магистральной пробке, он, повинуясь безотчетному импульсу, вытащил из пепельницы окурок, и задыхаясь от сгущающихся выхлопных газов, мало что соображая, провел окурком эту самую линию на оборотной стороне сложенной карты московской области. Поглядев, что вышло, тотчас выскочил из машины и, не обращая на рев возмущенных клаксонов окруживших его кондиционированных «джипов», купил в подвернувшейся галантерее баллон лака для волос и густо покрыл им произведение. Нелепый эскиз хранил, как святыню, в потаенном месте, хотя вспоминая о нем, морщился, подозревая себя, и не без оснований, в инфантилизме.
Словом, на Марго невозможно было не смотреть. Поэтому Царевич не смотрел на нее, трусливо повернувшись к хозяйственному столику, заваленному продуктами, и бессмысленно катал по нему сваренное крутое яйцо.
Толстяк опять не выдержал булькающих по голове монотонных капель:
- Жарко. Жарко, - Сказал он, в который раз оглядывая постылую дачу. Взгляд уперся в Марьванну. Долго глядел на нее, пытаясь как-то классифицировать:
- Ты, бабушка, местная? - спросил, не справившись с мозговой задачей. Марьванна, прижимая к груди хозяйственную сумку, с готовностью привстала с лавки.
- Это теща Иванова. - ответил Хозяин, не оборачиваясь.
- Надо же, теща. - Хмыкнул Толстяк, особенно не удивившись. Марьванна молча села обратно.
Царевич, сообразив, чем именно дразнит его потусторонность, ударом кулака расплющил яйцо о столик. Собрал в этот же кулак все свое мужество. Обернувшись, но не осмелившись глянуть в сторону лавочки, набрал в грудь воздуху:
- Вань, зря ты Марго сюда привез... - Царевич поперхнулся, все-таки заметив краем глаза насмешливую улыбку на лице Марго. Откуда у нее такая кожа, - в сотый раз, наверно, подумал Царевич, - За город и на юг не ездит, природу не любит, ярая урбанистка, фитнесы с соляриями тоже не посещает... Он попытался продолжить:
- Ты бы лучше, Ваня... Я вот что думаю...
Но закончить мысль Царевичу не удалось. Толстяк с готовностью, будто давно этого ожидал, вскочил с дивана, оказавшись перед ним:
- А ты, Вань, не думай. Ты лучше пойди да погаси свою печку, а думать ты не будешь тут, ладно, договорились?
- Я пойду, сейчас. - Пробормотал обескураженный напором толстяка Хозяин.
- Иди, Вань! - Толстяк дал ему дорогу, но не так, чтобы Царевич прошел напрямую к люку в подпол мимо лавки, а кружным путем, - А потом, как погасишь, садись в свою тачку и шуруй до хаты.
Было двинувшийся с места Царевич застыл:
- Что?
- Нечего тебе здесь тереться. Это дело... - Толстяк указал на закрытый пленкой стол, - ...Между нами тремя.
- Я не понял.
- А вот уж пойми, Ванюша, постарайся. Фу, духотища какая... Может, окно откроем?
- Наглухо забито. - Машинально ответил Царевич, еще не осознав, что ему предлагали, а лишь начиная чувствовать, что вот сейчас, в данный, еще не прошедший, не отзвучавший момент его чудовищно унизили. Причем сделали это намеренно, громко, чтобы слышала женщина, которая...
- Ключи оставь, я их потом тебе с курьером перешлю. - Продолжал бездушничать Толстый, чувствуя себя абсолютным хозяином положения. Он оттер лысину насквозь мокрым платком, - Эй, бабушка! Дверь открой там!
- Счас, голубчик! - Марьванна опять с готовностью вскочила с лавки. Но одновременно с ней вскочил и Простой:
- Ты почему ей тыкаешь? - рявкнул он, доведенный неопределенностью и ожиданием до последней степени ярости: - Пожилому человеку? Матери моей жены?
- Ванюшк, я открою, чего там, - Откликнулась от двери Марьванна. Но Простой поднял руку, Марьванна застыла. Все-таки в борьбе за главенство в этой отдельно взятой семье матерый матриархат медленно, но верно уступал дорогу традиционной ориентации. Толстяк, уже давно поглядывавший на Простого с опаской, махнул в его сторону рукой, снимая тему. Но Простой на компромиссы идти был не намерен. Набрав в грудь воздуха, он двинулся к Толстому:
- Нет, ты почему ей тыкаешь? - рявкнул он еще громче, явно распаляя, заводя себя. Марьванна, знающая зятя и его нравственные императивы все-таки лучше, чем многолетние друзья, всполошилась:
- Ванюшк, да мне не трудно... - Она засуетилась, явно пытаясь отвлечь Простого. Но тот неуловимым, хищным движением, поражающим именно невидимостью, схватил Толстого за ворот. Сорочка затрещала, Марго захохотала, не успевшая открыть дверь Марьванна и Хозяин вскрикнули. Но их крик перекрыл голос от входной двери:
- Здесь? Слава Богу!...
* Туз - он и в Африке туз ...Марьванна не успела распахнуть дверь - она открылась сама, и знакомый голос возбужденно проверещал:
- Вы здесь? Слава богу, здесь! Приехали!
В дверях стоял, тяжело дыша, Племянник. Его неожиданное и внезапное появление произвело фурор необыкновенный. Иваны бросились к нему, моментально забыв все распри:
- Ваня!
- Приехал!
- Молодец!
Казалось, ожидание, хоть и не очень долгое, высосало их, измотало. Поэтому, увидев Племянника, они почувствовали необычайное облегчение, сумбурную праздничную эйфорию, даже некоторый восторг. Иван-Простой в безотчетном порыве обнял Племянника. Царевич и Толстый, смеясь, дружески хлопали его по плечам. Племянник тоже радовался Иванам, как бесконечно дорогим родственникам после долгой разлуки. Он смеялся визгливо, даже лез целоваться. В порыве чувств сорвал шапочку, ударил ей об пол:
- Молодцы! - Верещал Племянник, перекрывая общий шум, - Приехали! Не обманули! Все здесь, ага! Сейчас, сейчас!
Он стремительно развернулся, выбежал, не закрывая двери, сквозь веранду во двор, на мороз. Иваны, порывисто и возбужденно дыша, радостно кричали ему вслед:
- Молодец, приехал!
- Ну, Ванька, молодец!
- Не ожидал, честно говоря!
Первым опомнился Царевич. Все еще улыбаясь, он обернулся в Толстяку и Простому:
- Ребята! Когда вы все вместе, я должен вас предупредить... - произнес он как можно более дружелюбно. Но Простой не дал ему кончить. Подтолкнув хозяина к люку, он сам ринулся в угол, к игральному столику:
- Вань, иди, действительно, выключи котел! - Крикнул он, перенося столик на прежнее место, в центр комнаты, под абажур.
Хозяин не пошел в подвал. Он предвкушал освобождение от невыносимой тяжести, давившей на плечи:
- Я просто подумал... Вышло глупо. Ребята, я должен сказать...
- Черт, что ты должен сказать? - Опять непочтительно перебил Простой, расставляя вокруг столика табуретки.
Скинуть, скинуть этот груз, неподъемность. Царевич набрал в грудь воздуху. Но тут Марго встала с лавочки:
- Ваня! - Шуба свалилась с ее плеч. Марго была одета в то самое французское платье, которое и Царевич и Толстяк, не сговариваясь, категорически запрещали ей надевать. Прав был Булгаков, сволочи эти французы, совершенно опустошенная нация! Как можно было придумать черное, глухое, на первый взгляд монашеское платье, которое, при ближайшем рассмотрении совершенно не скрывало того, что под ним, а наоборот? Циники, циники!
Широко распахнутые глаза Марго были устремлены на Царевича, будто она только что его увидела:
- Ты не узнал меня, Иванушка? Забыл? Совсем меня забыл?
Хозяин поперхнулся. Все вылетело у него из головы.
- Марго... - Он невольно сделал ей шаг навстречу, - О, черт, Марго...
Между ними вырос Толстяк:
- Так, Ваня, давай, уматывай! - Толстыми своими пальчиками он судорожно вцепился Хозяину в запястья, - Где твоя куртка?
- Ванечка... - Тихо из-за спины мужа позвала Марго, подняв руки.
Хозяин не в силах был оторвать взгляд от ее глаз, от трогательно протянутых для защиты к нему рук... Он рванулся, освободил кисти:
- Я не поеду.
- Как это не поедешь? - Толстяк разъяренным петухом наскочил на Царевича, оттесняя от жены, - Ты что, дружок, забыл? Как ты на коленях передо мной сопли размазывал? Как ты мне клялся, забыл?
- Забыл... - Скорбно пропела Марго, опускаясь на лавочку. Марьванна, пригорюнившись, обняла ее за плечи. Простой, оглянувшись на эту пару, сказал, не глядя на хозяина:
- Вань, может, действительно поедешь от греха? Ключи я, если желаешь, тебе завезу.
- Ты, ублюдок, жизнь мою разрушил, - Неистовствовал Толстяк, не давая Хозяину опомниться, швыряя в него куртку, шапку, первую попавшуюся сумку, - Ты ей жизнь разрушил!
Он с невиданной для себя силой и энергией подтащил Хозяина к двери:
- Поедешь, красавчик! Как миленький поедешь!
Тряся Царевича за грудки, Толстяк представил с наслаждением, как выбивает его спиной дверь, потом еще одну, выволакивает во двор, пихает в снег, в сугроб, затем носом, как поганого щенка, тычет в поганую машину, на которой нормальные люди не ездят, а только всякие безответственные развращенцы...
Дверь неожиданно открылась. Хозяйская сотрясаемая спина уперлась в спину Племянника, который, осклабясь от напряжения, тащил внутрь что-то тяжелое.
- Осторожнее, вы че? - Просипел он сведенным горлом.
Хозяин, чудом удержав равновесие, отпрянул обратно в комнату, больше некуда - весь проход перегораживал сложный негабаритный предмет. Иваны обомлели, разглядев в косом свете, падающем на веранду из комнаты, никелированные сочленения, блестящие спицы колес... Племянник, с напряжением всех силенок пытался пропихнуть сооружение в комнату, а с той стороны, на веранде, ему помогал.... Не может быть, нет, этого просто быть не может!..
Ассистент ИванаВаныча и Племянник, наконец, с усилием продрав громоздкую конструкцию сквозь косяк, - остались царапины от металлических подлокотников, - вывезли большую инвалидную коляску на середину комнаты.
- Вот, - Внешне скромно, но дрожащим от скрытого восторга победы голосом, сказал Племянник, показывая глазами на сидящую в ней закутанную фигуру, - Вот, ребята.
Обои на стенах поплыли перед глазами Ивана-Царевича. Он почувствовал, что сейчас упадет в обморок. Хватая горячий воздух ртом, как рыба, раздирая на груди рубаху, Хозяин вышел на веранду, где провел столько печальных летних вечеров, и ткнулся лбом в затянутое льдом стекло переплета. Лед сразу же растаял и в образовавшееся горячее окошечко Хозяин, сфокусировав взгляд, увидел громадный «Джип»-внедорожник. Жуткая машина, возвышаясь, как мамонт, над своими собратьями, застыла у дачи зловещей инопланетной глыбой. Луна, выглянувшая из рваных туч, серебрила вороненый танкообразный бок, черные, как космические дыры, бронированные стекла, освещала глубокую колею в снегу. Колея, выдавленная широченными ребристыми колесами, не сворачивала к даче с дороги, а приходила напрямую, из черного поля, лежащего вправо от кладбища.
- Иван Иваныч! - Прошептал Иван-Царевич потрясенно. Он сильнее прижал лицо к холодному стеклу. Губы его медленно раздвинулись в странной, недоброй, неуверенной улыбке...
* Мизер в дом - радость в дом ...Не в силах согнать с губ недобрую улыбку, Иван-Царевич, развернувшись, увидел через освещенный проем двери, как закутанная фигура в коляске, освещаемая абажурным сверху светом, высвободив из-под атласного одеяла руку в перчатке, слабо махнула ею присутствующим. Судя по тишине, стоящей в доме, никто не отреагировал на это приветствие. Хозяин сделал два шага по веранде, вцепился, чтобы не упасть, в дверной косяк.
В мертвом молчании Ассистент снял перчатки с рук фигуры, развязал под подбородком тесемки меховой шапки, аккуратно снял ее. Оторопь взорвалась всеобщей суетой:
- Иван Иваныч! - Закричали Иваны, восторженно и испуганно, перебивая друг друга, - Да как же это?! - Приехал! - ИванВаныч! Как здоровье?
Марго засмеялась, захлопала в ладоши. Толстый Иван крикнул Хозяину:
- Ваня, Иван Иваныч приехал!, - как будто можно было пропустить это событие. - Как чувствуете себя, Иван Иваныч?
- Какой человек мужественный! - Вторил другу Простой Иван, не замечая, что тоже порет несусветную чушь, - Молодца, Иван Иваныч!
Ассистент, как ребенку, пригладил седые волосы. Делать это было необязательно - ИванВаныч всегда, насколько помнили Иваны, носил короткий солдатский ежик. Затем, приоткрыв снизу одеяло, Ассистент осторожно взял правую ногу ИванВаныча, согнул в колене и перенес через колено левой. Запахнул одеяло обратно. Губы ИванВаныча шевельнулись.
- Тихо! Тихо! - Закричали друг на друга Толстый и Простой Иваны, - Погодите!
Толстый, пихнув на всякий случай Простого локтем в бок, наклонился к коляске. Он увидел знакомый облик - грубые, крупные, будто вырубленные из камня, черты большого лица, крутой лоб, удивительные глаза - раздевающие, неторопливо и беспощадно собеседника оценивающие, но одновременно, из глубины, посылающие непонятный дружеский привет. ИванВаныч опять открыл рот:
- ...Курль... Пль... - улыбаясь, булькнул он.
У Толстого Ивана сжалось сердце. Оглянувшись на Простого, - тот, в шаге сзади, пялился на ИванВаныча с бессмысленным выражением, - Толстый, обогнув коляску с тылу, отодвинул сунувшегося Племянника, прихватил Ассистента под локоток и хотел отвести в сторонку. Не получилось - Толстяку показалось, что он небрежным движением руки пытался сдвинуть с места чугунную тумбу. Сделав вид, что это он только так, всего лишь дружески прикоснулся, скосил глаза на затылок ИванВаныча. Шепнул:
- Что, так плохо? Уже речь отказала?
Ассистент аккуратно освободив локоть, за который цеплялся, стараясь сохранить свое лицо, Толстяк:
- Иван Иваныч говорит - добрый вечер. Здравствуйте.
Сказал он это громко и ясно, не впадая в доверительный шепоток Толстяка. Но тот не сдался. Опять взяв Ассистента под ручку и еще более голос понизил:
- Послушайте, милейший, что, ИванВанычу хуже?
- Почему вы так думаете? - Ассистент опять отнял руку и голоса не понизил.
- Ну как, если эта штука развивается... - пробормотал Толстый, чувствуя себя крайне неуютно, - то язык... м-м-м... отказывает...
- ИванВаныч чувствует себя нормально. - Ассистент произнес это четко, совершенно бездушно. Толстяк посмотрел на капельницу, торчащую перед глазами. Она была прикреплена к стальной выдвижной штанге и до половины наполнена яркой прозрачной жидкостью ядовито-зеленого цвета. Тоненький шланг уходил от нее под одеяло, в глубь.
- Да, конечно, но нам говорили... - Толстяк смутился и растерялся окончательно. Выручил его ИванВаныч:
- Пиль... сюсь... - опять булькнул он.
Простой, вскинув предупреждающе ладонь, подался к коляске, переспросил напряженно:
- Что, что, Иван Иваныч?
- По пути сюда мы остановились. - Без всякого выражения, как опытный переводчик на важных международных переговорах, отдалдычил Ассистент, - По нужде.
- Иван Иваныч справлял нужду, ага, не понятно, что ли? - Вклинился суетящийся Племянник.
- Понятно, Иван Иваныч... - Закивал головой Простой, пожирая ИванВаныча глазами, - Разумеется, понятно, ИванВ-ваныч...
- Мы понимаем, ВанИваныч... - Подхватил Толстый.
- Кись... сяськ... - развивал мысль ИванВаныч.
Толстый отпятился обратно, к Простому Ивану. Его охватил суеверный страх. Перед ним действительно сидел ИванВаныч, их непостижимый старший товарищ по «игрищам», как тот сам называл многолетние встречи за преферансным столом. Те же грубые и обаятельные черты раз и навсегда запоминающегося лица, та же непринужденная, любимая ИванВанычем поза, - немного наклонившись вперед, но нога на ногу, взглянув на которую, сразу хотелось сесть так же, до чего это выглядело уютно. Правда, ни у кого из Иванов так сидеть не получалось, немела спина, сразу становилось неудобно. И тем же странным юмором светились широко посаженные глаза, и голос был тот же, ни с каким другим не спутаешь - мягко сдерживаемый грозный бас человека, рожденного отдавать приказы. И так же он рассказывал одну из своих бесконечных увлекательных историй, только... только Толстяк ни фига не понимал, ни одного слова! И больше всего пугало то, что при этом в поведении ИванВаныча ничего не изменилось, по видимому, он чувствовал себя абсолютно комфортно:
- Бляпьсть... ки-мы... Гунилянняяя...- Иван Иваныч негромко рассмеялся. Очевидно над собой. Толстяк давно приметил, что ИванВаныч, рассказывая свои интереснейшие истории, смеялся в них только над собой. Простой, на всякий случай хихикнув, встревожено посмотрел на Ассистента.
- И пока ИванВаныч справлял нужду, - тем же бесстрастным голосом продолжал переводить тот, - у него выпала челюсть.
- Вставная челюсть! - опять встрял Племянник, делая микроскопический шаг в сторону Иванов, как бы грудью защищая родственника, - Подумаешь, ну что тут такого?
- Понимаем, конечно, понимаем, естественно! - Иваны явно ничего не понимали, но, выставив успокоительно впереди себя ладони, отступили на такой же микроскопический шажок. - Что, что? Тихо! - Опять зашикали они друг на друга, пихаясь локтями.
- Рю... кы-гы... - Иван Иваныч разливался соловьем.
- Найти ее мы не смогли, снег очень глубокий. - Монотонно произнес Ассистент, - Возвращаться же Иван Иваныч не захотел, боялся, что вы не дождетесь.
- И я!.. - Стукнул себя кулаком в грудь Племянник, расстегивая пальтишко, - Я боялся сильно!
Толстяк почувствовал, как мучительный стыд заливает краской щеки. Ах ты господи, какое простое объяснение! Обаяние мощной личности Иван Иваныча было настолько сильным, что уже давно Толстяк не задумывался, сколько тому лет. То есть знал, конечно, понимал, что лет этих много, - автобиографические рассказы ИванВаныча простирались далеко за начало второй мировой войны. И хотя в точную документальность описываемого Толстяк со временем верить перестал, - ИванВаныч всегда выводил себя в них этаким тюхлей и размазней, что было конечно, категорически не так, но то в том, что эти истории все-таки случались, оснований сомневаться не было. Конечно, конечно, он ведь старый, а у стариков всегда вставные челюсти! Пожилой, больной человек, который был вынужден посреди ночи покинуть больничную палату... Тут в мозг Толстого больно впилась острая игла сомнения. Черт, интересно, зачем? Действительно ведь старый и больной, действительно, среди ночи...
- Скажите, а... А, простите, зачем Иван Иванович побеспокоился? - Услышал он свой предательски дрожащий голос. В придачу заметил, что обратился к ИванВанычу, как в заправдошных переговорах, через переводчика. Сходу поправился:
- Иван Иваныч!.. - Опять вышло неудачно, он закричал, как глухому, ИванВаныч даже поморщился. Справившись с собой и понизив голос, Толстяк спросил как можно дружелюбнее и доверительнее, наконец, получилось удачно, тон был схвачен верный:
- Зачем вы приехали?.. Из больницы?.. В такой мороз?
Иван-Царевич, наблюдавший из дверей, усмехнулся. Толстяк обращался с ИванВанычем, как со слабоумным, преувеличенно артикулируя и произнося слова по складам. Точно так общаются с иностранцами на Арбате его, Царевича, уличные торговцы, втюхивая обрыдлые рашен сувениры. Иван Иваныч улыбнулся.
- Иван Иваныч говорит, странный вопрос! - Монотонно пробубнил Ассистент, - А зачем вы все сюда приехали?
Толстяк был готов поклясться, что Иван Иваныч ничего не сказал, так как не отрывал глаз от его лица. Он увидел, как на лбу ИванВаныча, высоком лбу мыслителя, спорящем с грубыми чертами лица провинциального прапорщика, появилась вопросительная морщинка. Края толстенного пухового атласного одеяла немного разошлись, под ними виднелась больничная пижама.
- Сю-рю? Би-пи!.. - по прежнему улыбаясь, спросил что-то Иван Иваныч. Толстяк, хоть и напрягся чудовищно, все-таки опять ничего не понял.
- Иван Иваныч спрашивает, чего ждем? Давайте начинать. Распаковывайте.
* Правило Аристотеля: лучше сыграть шестерную, чем сесть на девятерной ...Давайте, давайте, начинайте, распаковывайте, Иван Иваныч говорит!
Ассистент, расстегнув восточного покроя монашескую рясу на меху, совершил странную штуку - наклонился над Иван Иванычем и плотно укутал его в одеяло. Иван Иваныч не возражал:
- Хмп?.. Буль?
- Ваня, - Обратился к Племяннику Ассистент, - Иван Иваныч спрашивает, все ли в порядке?
Племянник, в ужасе взмемекнув, оглянулся. Увидев накрытый полиэтиленом столик, внезапно бросившись телом на пол, скрылся под ним. Сразу же вылез, и, сияя покрасневшим лицом, поднял над головой в двух пальцах что-то невидимое:
- Все в порядке, все. Точненько, я ниточку потихоньку приспособил.
Ассистент безразлично оттолкнул руку Племянника:
- Ниточку. - Вздохнул он, - Наивный человек. Ладно, вскрывайте, душно здесь.
Иван-Царевич, стоящий на пороге, увидел, как Простой Иван, поднеся столик к инвалидной коляске, осторожно разрезал веревку кухонным ножом. Аккуратно снял полиэтилен. Толстяк бережно поднял газету, под которой на столе лежала злополучная сдача. Благоговейная тишина воцарилась. Глядели на карты, лежащие на зеленом сукне, на трехлитровую банку с засохшими потеками капустного рассола и деньгами внутри. Марьванна даже встала на лавку и вытянула шею, бесцеремонно для равновесия ухватившись за плечи Марго.
- Хубль... Мупль!.. - Донеслось из инвалидной коляски.
- ИванВаныч спрашивает, где твои? - Ассистент снял рясу и кинул ее, особо не глянув, на руки Племянника.
Когда-то, давным-давно, Ассистент одевался, как и проложено ему было одеваться, в стандартную униформу человека из Конторы - темный пиджак, белая сорочка, галстук, короткая стрижка. Потом, с возникновением перемен в стране, Ассистент тоже позволил себе фантазии. Его сухопарое, без мяса (только кости и жилы), тело поочередно украшалось джинсами, мягкими пуловерами, демократическими свитерками и ярким футболками. На его ничего никогда не выражающем лице неожиданно появлялись усы, бородки-эспаньолки, легкомысленные очечки без оправ. Но период внешних экспериментов, быстро завершившийся на родине, так же внезапно закончился и у Ассистента, оставив на память только длинные волосы, собранные сзади в конский, с каждым годом все удлиняющийся хвост. Одежда Ассистента снова стала однообразной, правда, стиль ее изменился категорически, наверно, с изменением стиля работы, а может, и задач подразделения, где он расписывался в зарплатной ведомости. Теперь, и уже давно, он носил широкие, не мешающие движениям черные брюки, стянутые ремнем у пояса, всегда застегнутый наглухо облегающий черный пиджак с коротким стоящим воротником, из-под которого выглядывал белейший, тоже короткий воротничок рубахи. Все это сильно бы пахло Голливудом и его многочисленными кинопацанами, прущимися от Шаолиня, и вызывало бы улыбку, если бы не одно обстоятельство - улыбаться, глядя на Ассистента, никому никогда не хотелось. Как-то сразу становилось ясно, что эта одежда наиболее для него естественна.
- Где твои? - Повторил Ассистент, не глядя на Племянника. Тот, подскочив, мельком оглядел стол, приподнял его и переставил так, что его карты оказались перед ИванВанычем:
- Вот. - Он потянулся к своим картам, лежащим на сукне. Ассистент, наклонившись одновременно, сделал неуловимое движение. Пальцы Племянника проехались по столешнице, карты оказались в руках Ассистента. Он вложил их в руки Иван Иваныча и развернул, даже не посмотрев.
- Хлип... Ду-ду. - Плеснул губами ИванВаныч после небольшой паузы.
- Иван Иваныч говорит, можем начинать. - Перевел Ассистент, скучным голосом, глядя в сторону, - Вернее, продолжать.
Никто не откликнулся, никто не сдвинулся с места. Ассистент приподнял брови:
- В чем дело? Берите карты, господа!
Господа не пошевелились, за исключением Племянника. Тот, шустро обойдя Ассистента, стоявшего между ним и Иван Иванычем, протянул дрожащие пальцы к картам:
- Иван Иваныч, позвольте карты взять, ага, карточки.
Но до карт он не дотянулся, потому что в последний момент Ассистент, опять неуловимым движением, оказался между ним и инвалидной коляской. На Племянника Ассистент не смотрел вовсе:
- На ком остановились, чей голос? Почему жарко?
Хозяин открыл рот, чтобы ответить, но тут Племянник совершил обманный маневр. Сунулся с другой стороны кресла, и, когда Ассистент подал туда тело, резко вильнул обратно и схватил все-таки карты, которые держал ИванИваныч:
- Давайте я буду! - Быстро сказал Племянник, рванув карты на себя. То, что хотел сделать Племянник, не получилось - старик в инвалидной коляске карт из рук не выпустил, хоть рывок был такой силы, что Иван Иваныч чуть было не вывалился из кресла. Не ожидавший этого Племянник в ужасе отскочил. Ассистент, подхватив кренящегося хозяина, водворил на место. Опять закинул ему ногу на ногу, плотнее закутал в одеяло. Обернулся к Племяннику. Его безнациональное лицо выразило огромное удивление:
- Ты это что?
Племянник присел, взмахнул руками:
- Я, извините, хотел только карты взять, ага.
Борясь с волнением, он на все показывал пальцами, расшифровывая свои мирные, братцы, это же видно, совершенно мирные намерения! - и на себя, и на карты, и на любимого дядю.
- Кто тебе позволил прикасаться к ИванВанычу? - Еще больше изумился Ассистент. Такая неожиданная постановка вопроса сбила с толку Племянника совершенно:
- Знаю! - Взвизгнул он, хотя было ясно, что ничего такого не знал, - Извините, Иван Иваныч! - Прокричал он тревожно, издалека указывая на карты, - Я это, только хотел вот это, ага...
- Пиль- гум? - ИванВаныч на племянника не смотрел.
- Что, что? - Взволнованно потребовал Племянник перевода.
- Иван Иваныч спрашивает, кто объявляет, чья очередь? - исполнил свои обязанности Ассистент. - Ну и натопили.
Иваны, осознав, к чему клонится дело, застыли, затаив дыхание. Двигался только Племянник. Он бегал по комнате, приседая сзади Иванов, становясь на цыпочки, не решаясь приблизится к эпицентру. Пот внезапно залил его лицо:
- Как я играть буду, если карты того, ага? - Крикнул он, ни к кому особенно не обращаясь. Ему никто и не ответил.
- Ну, кто говорит, вы, Ваня? - Ассистент обернулся к Простому Ивану.
- А? Нет, не я. - Простой Иван слышал бурное дыхание Племянника у себя за спиной, - Забыл.
Простой понял, что дальнейшее бездействие будет чревато. Он неловко переменился местами с Толстяком, и, под взглядом Ассистента, неохотно взял со стола свои карты. Это движение, возвещающее начало, вернее, продолжение игры, вызвало у Племянника настоящую истерику. Слезы хлынули из глаз его и потекли по лицу, перемежаясь с потом. Простирая руки, спотыкаясь, несчастный, худой, всклокоченный человек метался у дальней стены, то попадая в свет абажурной лампы, то исчезая, и тогда были видны одни только ноги, дрожащие колени:
- Иван Иваныч... - Выл по шакальи из полумрака Племянник, - А как же я, ага? Я-то, йя-то, ага? ИванАнч!
Неожиданный мощный всхлип сотряс все его тело. Рыдая, он бросился на стену, царапая ногтями обои, сполз на пол:
- ЙованЙованч, ага, ага, ага!!!
Иван-Царевич не выдержал, шагнул вперед, поймал за руки Племянника, рывком поднял с пола. Отвел, отволок в дальний угол, почти силком усадил на первое попавшееся, - кучу инвентаря:
- Вань, ты посиди, посиди тут. - Тихо сказал Царевич, не понимая, не соображая, что в этой ситуации еще можно было сказать. Племянник, как утопающий, вцепился в его руку:
- Вань, как же, ага? Я это, хотел играть!
Глаза его, глядящие снизу на Царевича, были совершенно собачьи. Ноги, дергаясь в конвульсиях, скребли разношенными ботинками половицы. Хозяин неожиданно для себя погладил Племянника по плечу. Ладонь ощутила выпирающую кость, обтянутую кожей и торчащую совершенно против правил анатомии:
- Ванечка, пусть Иван Иваныч поиграет. - Сказал еще тише. Племянник в ответ закивал - мол, да, конечно, пусть:
- Вань, а ведь я просто хотел, ага.
Слезы потекли сильнее. Племянник детским движением, не выпуская пальцы Царевича из своих, вытер свою щеку хозяйской тыльной стороной ладони. Царевичу стало ужасно стыдно.
- Все равно Иван Иваныч на твои деньги играет, да? Ну и пусть. - Хозяин, борясь с собой, присел на корточки перед Племянником, заслоняя его от неблагодарного мира, - Водочки хочешь?
- Да, - мелко закивал Племянник, - На мои, Вань, на мои деньги!
- Ну и пусть Иван Иваныч, какая разница? Выпьешь водочки?
- Бднк.... Ки-ки... - Раздалось опять из кресла, и Племянник, судорожно вытянув шею, глянул через плечо Хозяина туда, под абажур. Оглянулся и Царевич.
- Что? Что вы говорите? - Ответил ИванВанычу Толстый. Очевидно, именно к нему обратился ИванВаныч.
- Иван Иваныч спрашивает, раскроете ли вы, наконец, тайну? - Сухо осведомился Ассистент.
Да. Да-да, сейчас. Голос... - Замотал головой все еще не пришедший в себя Толстяк. Не вспомнив, он раздраженно крикнул Хозяину:
- Чей голос, Ваня?
Царевич сжал сильно дернувшееся под рукой плечо племянника:
- Ванин.
- Ванин... - Толстый все равно соображал туго, - Ну значит, ваш, ваш голос, Иван Иваныч.
- Бирдн. Ку-ку. - Кивнул головой Иван Иваныч.
- Ну, - перевел Ассистент, - Начинаем!
Сказал он это делово, как, например, опытный курортный врач возвещает раздетой догола в предбаннике группе пациентов о начале неприятной, но необходимой лечебной процедуры. Иваны невольно подобрались, втянули животы и выпрямились.
Этот момент Марго, как будто дождавшись сигнала к действию, решительно встала с лавочки:
- Хотите, я вам покажу свои ножки? - Тоже очень деловито обратилась она к Ассистенту. Толстяк дернулся:
Марго! - Зашипел он, но не двинулся. Приковал его к месту вид ребристой бутылки с водкой, невинно стоявшей на полу у лавочки, рядом с ножками Марго, которые она собралась показать. Она была почата, эта бутылка, и хорошо почата. Вот сволочь, мелькнуло в его голове - ну вот когда она? Для того, чтобы добраться к хозяйственному столику, надо было встать с лавочки, незаметно обойти полдачи, напрямую - вообще бессмысленно, он все время перегораживал путь. Марьванна? Толстяк бросил на старуху злобный испытующий взгляд. Изрядно разоблачившаяся к этому времени теща Простого Ивана в ответ недоумевающе подняла брови.
- Я спрашиваю, хотите ли, я вам покажу свои ножки? - Еще более строгим, академическим голосом спросила Марго.
От неожиданности Ассистент растерялся. Лицо его и голос не выразили ничего, ни малейшего движения души, но Царевич понял, что Ассистент растерялся. Посмотрев неподвижным удавьим взором в ясные глаза Марго пару секунд, Ассистент произнес невыразительно:
- Покажите, пожалуйста.
Хозяин закрыл глаза. Он прекрасно знал, какого качества зрелище сейчас увидит Ассистент, да и не он один. Глядеть самому еще раз, еще один бессмысленный раз на эту чертову линию сил не было. Он услышал шорох французского шелка, одобрительное кряканье Марьванны, сдавленный шепот Толстяка: «Марго, прекрати!». Открыл глаза только тогда, когда Ассистент после большой, мучительной для Хозяина паузы, сказал «Спасибо» тем же ничего не выражающим голосом.
Марго уже опять сидела на лавочке, с достоинством расправляя складки платья, Ассистент, не моргая, смотрел на нее. Отведя (с трудом, трудом!) взгляд, он прокололся окончательно:
- Значит... - Неожиданно Ассистент кашлянул, - чей, вы говорите, голос?
- Пи! Ху-ху! - Подал голос Иван Иваныч. Ассистент поспешно и с облегчением к нему наклонился:
- Что, а? Простите, ИванВаныч?.
Иван Иваныч что-то долгое прошамкал ему на своем полуптичьем-полужабьем языке. Ассистент кивнул, поднял тусклый взгляд на Марго, выпрямился, извиняюще разводя руками:
Простите... - Ему явно было не по себе, и Хозяин удивился еще раз - этому человеку, оказывается, может быть не по себе, - Вы не могли бы еще раз? Понимаете, Иван Иваныч не видел.
- Пожалуйста! - Сухо ответила Марго.
Она снова встала с лавочки, Ассистент поспешно развернул коляску с Иван Иванычем по траверзу. На этот раз Царевич не успел закрыть глаза, а может, не нашел сил снова струсить. Ножки действительно были хороши. Надо же, черт подери, какие ноги!
Собравшиеся на убогой, обшарпанной даче по прихоти судьбы непохожие друг на друга люди молча глядели на самое красивое, что находилось в окружности, по крайней мере, ста километров. Глядели в упор, бесстыдно, бесполо и бессильно, слушая наступившую тишину, исполненную удивлением перед гармонией природы. Даже раскаленная, недобро ворчащая вода в трубах, казалось, остановила свой бег.
Толстяк в тысячный раз, наверно, задал себе вопрос - откуда у его жены такое тело? Собой она, в общепринятом смысле, не занималась категорически. Всякие фитнесы-бассейны-массажи никогда не посещала. Как говорила сама, - мол, некогда, дел полно. Дел у Марго действительно хватало, как правило, они ожидали ее в многочисленных барах и клубах, и делались дела эти вместе с многочисленными же подругами из расплодившегося сучьего племени, чьи мужья вкалывают, как каторжники, только для того, чтобы их жены, расплачиваясь за очередную роскошную выпивку очередной стодолларовой бумажкой, жалобно вздыхали: «Мол, как жили, девки, в говне, так и сдохнем, счастье-то, действительно, оказывается, не в деньгах!» Причем девки эти самые от такой жизни действительно быстро расплывались, теряя четкие очертания, как покидаемые острова любви, и их, разочарованных, уже не спасали ни фитнесы, ни бассейны, ни валютные ласково-свирепые массажисты. Тело же Марго, не смотря на активную эксплуатацию его хозяйкой и явное им, телом, пренебрежение, опровергало законы сытого бытия, а в некоторых случаях даже нарушало. Например - Толстяк, раздевая с трудом доставленную в спальню супругу, горестно поражался - как в этот плоский, мускулистый живот могли поместиться приговоренная час назад на его глазах бутылка рома с большой кока-колой? Братцы, это же три литра! Не говорим уже об алкогольных промилях, на это мы уже рукой махнули, но три литра жидкости, три литра! - он бы сам физически не смог, а если бы заставил себя, то булькал всю ночь, не вылезая из туалета. А она спала рядом, как ангел, тихо дышала точеным носиком, утром дыхание у нее было свежим, глаза - ясными, улыбка - насмешливой, чувство юмора - отточенным, готовность встретить любые превратности судьбы - стопроцентная.
- Жу-жу. Хрум, - наконец подал голос ИванВаныч.
...Спасибо! - Ассистент вежливо кивнул головой.
* Снос определился - игрок развеселился ... - Иван Иваныч говорит спасибо. - Сказал Ассистент. Все перевели дыхание.
- Не за что. - Марго опустилась на лавочку.
- Очень жарко здесь. - Ассистент расстегнул пиджак, развернул обратно коляску, собираясь с мыслями, кинул озабоченный взгляд на стол, на Иванов. - Так, чья все-таки была последняя ставка?
Иваны завертели головами, зашептали губами, запожимали плечами. Вопросительные взгляды сконцентрировались на Хозяине. Он положил руку на плечо Племянника:
- Ванина была.
- Моя? - Вскинул тот глаза.
- Ты две тысячи внес. - Кивнул Царевич.
- С-с-с-с, бнилка пин ку арррр...
- Две тысячи плюс пять. - В руках Ассистента неизвестно каким образом оказался черный дипломат с сейфовым замочком. - Кто должен сказать? - Взгляд Ассистента уперся в Простого Ивана. - Вы?
Простой Иван дернулся лицом, как будто, сидя в приемной дантиста, он из-за дверей наконец услышал свою фамилию:
- Я - выдохнул он.
- Говорите. - Ассистент возился с замочком, набирал шифр. ИванВаныч, оторвавшись от карт, поднял на Простого глаза.
- Да. - Сказал Простой.
Он шагнул вперед и вынул из кармана свернутую стопку долларов. Расправил здоровенными своими пальцами, положил на стол. Не новенькие банковские гладкие купюры. Деньги были старые, помятые, но все равно видно, что пачка толстая. В углу тихо встала со скамейки Марьванна.
- Да, - Повторил Простой, - Конечно.
Положив деньги, он отшагнул, оказавшись рядом с Царевичем. Руки заложил за спину.
- Ваня, - тихо сказал Царевич, - Где ты столько набрал?
- Набрал. - Лицо Простого Ивана ничего не выражало. Вернее, наоборот, своей пустотой и отрешенностью выражало слишком многое.
- Ну, вы ставите? - переспросил Ассистент, не переставая щелкать замочком.
- Да. Сколько там и еще пять.
Простой хотел распорядиться сам, - подойти, отсчитать, но, качнувшись, оглянулся на Хозяина просительно, оставив руки за спиной:
- Вань!
Хозяин придвинулся к нему вплотную:
- Может, Вань, не надо?
Простой улыбнулся, кивнул:
- Давай, Ваня.
- Ваня, не хватит у тебя денег с Иван Иванычем играть. - Хозяин сказал это негромко, но все услышали, - Ведь обратно не возьмешь.
- Как не возьмешь? - Воскликнула от лавочки Марьванна. Присутствующие вздрогнули от ее голоса, обернулись. Теща, сняв серое нищенское пальто, оказалась одета в цветастый вылинявший байковый халатик. Из-под него высовывалась ночная рубашка. Из-под рубашки торчали тощие венозные ноги без чулок, обутые в валенки. Косыночка немного сбилась, виднелись допотопные металлические бигуди с еле заметными намотанными на них блеклыми волосинами. Простой, не изменившись в лице, сорвался с места. Одним прыжком оказавшись у лавочки, схватил тещу за холку и совершил то, о чем недавно страстно мечтал Толстый - вышиб женщиной дачную дверь, проволок по веранде и выкинул на улицу. С грохотом захлопнув обе двери, возвратился на свое место, гордо встал, как стоял, руки за спину:
- Давай, Вань. - Он махнул головой, с носа слетела капля пота, - Сколько там плюс пять.
Хозяин взял деньги Простого, зашуршал, отсчитывая на стол:
- Ты должен был внести в банк... - Толстая пачка быстро уменьшалась, - Вот еще. Вань, ты ставишь две тысячи пять плюс пять.
Простой кивнул, проводив глазами свои деньги, которые Царевич засунул в банку. Они там медленно растопырились.
- А это остаток. - Хозяин положил на край стола сильно уменьшившуюся стопку денег.
- Очень хорошо. - Безразличным голосом сказал Простой.
- И-и-и-и-й, гугсяся.
- Конечно, Иван Иваныч. - Ассистент уже открыл дипломат, - Иван Иваныч просит вас доложить в банк и объявить ставку, если хотите продолжать.
Это он сказал Толстяку, копаясь в дипломате.
- Пожалуйста. - С готовностью ответил Толстяк, и вытащил из заднего кармана бумажник. Толстый, разбухший лопатник. Деньги, ловко отсчитываемые Толстяком, были гладкими, новенькими:
- Вань, ты обещал посмотреть, что с котлом, невыносимо, вот это долг, и еще две тысячи десять плюс пять. - Толстый сунул отделенные деньги в банку, смахнув пот, глянул на хозяина.
Царевич кивнул, сделал было шаг к подвалу, но его остановил вопросом ИванВаныч:
- О-о-о-о. Грх?
- Скажите, сколько Иван Иваныч должен? - Перевел Ассистент, не дожидаясь, доставая из дипломата деньги. Краем глаза Царевич увидел Марьванну, тихонько приоткрывшую дверь и шмыгнувшую внутрь. Хозяйственная сумка болталась у нее на локте.
- Ваня должен в банк... - Но договорить Хозяин не успел:
- Иван Иваныч! - Звенящим голосом воскликнул Племянник, вскакивая, как чертик на пружинке, в углу. Хозяин, стремясь отвести наступающую беду, тоже сильно повысил голос, замахав рукой Племяннику, чтобы он сел обратно:
- Ваня должен три тысячи сто и вы сейчас...
- Иван Иваныч! - Еще громче зазвенел Племянник и рванулся к столу, Царевич еле успел его перехватить за плечи, - Может это, я, ага, поставлю?
Ассистент, не обращая внимания, отсчитал деньги, с трудом засунул их в банку, - уже не влезало:
- И еще Иван Иваныч ставит... - Деньги снова замелькали у него в пальцах.
Племянник, не в силах оторвать взгляда от Ассистентских рук, забился в объятиях Хозяина с неожиданной силой: - Давайте я! Может, всет-ки я, ага?
Он как-то вырвался из рук Царевича, не сумевшего его удержать, ринулся вперед... Но неожиданно остановился, налетев, как на стену, на взгляд Ассистента:
- Иван! - Тот лишь немного повысил голос, но этого было достаточно, чтобы все застыли, - Вы что, человеческого языка не понимаете? Совсем распустились в своем Сан-Трапе?
Хозяин вспомнил, как когда-то, очень давно, в предбаннике ИванВаночевской парилки, Иван-Простой похвастался, что держал первое место по армреслингу в своем афганском полку. ИванВаныч попросил Ассистента (никогда никому не приказывал, только просил), - как он выразился, попротивостоять этой стихии, помужествовать с ней. Ассистент, сдвинув закуску и выпивку на край стола, сел на лавку, поставил локоть на столешницу, даже не сняв пиджака. Напротив него выпятил огромный бицепс Простой Иван. Сомнений, кто одержит победу, не возникало. Но через пять минут состязания Простой Иван, поправив сползающую с могучего торса простыню, смущенно сказал, пыхтя, что неправильно взялся, надо перехватиться. Ассистент, сухая рука которого не была даже поколеблена, дал ему перехватиться, хоть это было и против правил, объясненных самим Простым. Еще через десять минут присутствующие поняли, что Простой не победит - рожа у него стала малиновой, дыхание со свистом вырывалось из могучей груди, мускулы всего тела напряглись неимоверно, вены вздулись, глаза покраснели и выпучились. Но самое интересное произошло еще минут через пятнадцать - стало ясно, что почти выигравший поединок Ассистент не добьет уже морально подавленного врага, не будет пригибать кисть Ивана к столу. Так и просидит хоть всю ночь, поставив на стол железную свою согнутую руку, и безразлично, какая тяжесть на нее давить будет - хоть все они навалятся вместе. И что, собственно, это и есть его настоящая победа, беспощадная и для врага невыносимо унизительная.
Хозяин обнял Племянника за плечи, развернул, отвел и усадил обратно на кучу хлама, фактически на пол, поскольку куча развалилась, приговаривая:
- Вань, не надо, сядь! Вот так, тихо, молодец, успокойся, там ведь твоих денег почти не осталось.
Племянник охнул по-бабьи:
- Не осталось, совсем?
- Ну мало, мало, сиди! Царевич опустился рядом с племянником на пол. Спросил почему-то:
- А ты что, правда из Сан-Трапе?
Племянник кивнул:
- Два года в подвале мыл.
- Что? - Переспросил хозяин, так же, как и Племянник, смотревший на стол.
- В баре работал, ага, посудомойкой, в подвале. Иван Иваныч меня без визы переправил, на заработки, вот и в подвале... - У Племянника в груди что-то булькнуло, и он потянул через голову рубаху, - Негры там, наверху, в баре, и сантропезцы, я тарелки мыл.
Он обтер голову и грудь скомканной рубахой. Почти сразу же лысина снова засеребрилась от пота.
- Сейчас пойду выключу, - сказал Хозяин, но Племянник схватил его за руку с неожиданной силой:
- Бабы там, сантропецкие, с жопами, в баре, я тарелки, ага. - Пальцы его сжались сильнее, - Вань, как это денег моих не осталось?
Царевич хотел было сказать, - мол, не надо задавать вопросы, отвечать на которые бессмысленно, но, глянув на профиль Племянника, пробормотал только:
- Ты посиди, посиди.
Марго, поддерживаемая Марьванной, поднялась с лавочки. Лицо ее побледнело, даже в тени было видно. Приближающаяся катастрофа, однако, не нарушила светских манер. Пошатнувшись, но не теряя достоинства, Марго обратилась к ближайшему лицу. Им оказался ИванВаныч:
- Простите, не скажете, где здесь туалет?
ИванВаныч никак не отреагировал, наверно, даже не понял, что к нему кто-то обращается. Зато Толстяк сообразил моментально:
- О черт! - Не успела Марго качнутся второй раз, как он оказался возле нее. Развернул, отцепил Марьванну, повел жену к выходу:
- Извините нас, бога ради! - Прокричал он уже с веранды.
Хлопнула входная дверь. ИванВаныч подал голос:
- Дадв. Кврт. О.
- Иван Иваныч ставит две тысячи пятнадцать плюс пять. - Ассистент шевельнулся, - Сколько в банке?
Иван-Царевич увидел устремленные на себя две пары глаз - одна из инвалидного кресла, другая сбоку и повыше. Сообразил, что они почему-то обращаются к нему. Хотя почему почему-то, была здесь логика, правда, иррациональная, но искать бытового объяснения в этой ситуации... Хозяин, повинуясь мистическому чувству, сунул руку в карман кухонного фартука (понял, что не снимал его все это время, даже в машине). Нащупал калькулятор. Вынув его, без удивления рассмотрел на табло какие-то цифры. Напряг зрение:
- После взноса Иван Иваныча... - Царевич перевел взгляд на стол, прикинул в уме, затыкал в кнопочки. Кончив считать, даже не подумал перепроверить, знал, что все правильно:
- В банке у вас всего восемнадцать тысяч девятьсот восемьдесят шесть долларов.
- Господи! - Зарычал за его спиной Племянник. Гремя ботинками, он поднялся на подгибающиеся ноги, ткнулся головой в спину Царевича:
- Я это, на воздух пойду, ага. Душно здесь.
Ассистент кивнул. Хозяин повел шатающегося Племянника к двери, подхватив по пути с пола его худое пальтишко. У самого выхода Племянник обернулся:
- Вань, Вань!
- Что, Ванечка? - Спросил Царевич, одевая Племянника, как ребенка, с усилием толкая негнущиеся руки в тонкие, демисезонные рукава.
- Я ведь понял, что ты сказал. Тогда, вечером. - Племянник, поворачиваясь, наблюдал, как его одевают, - На краю оврага, и бог тебя толкает.
- У бездны на краю, понял? - Удивился Царевич, не прекращая хлопот.
- Ага. Я ведь тоже в Сан-Трапесе думал, по ночам. Вань, русский человек в России должен жить.
- Где шапка твоя?
- В смысле - быть, ага, даже если он и не совсем русский, а так, ближнезарубежный.
Хозяин, стараясь никуда не смотреть, схватил с вешалки первое попавшееся, фетровую дрянь:
- Вот шапка. Застегивайся давай.
- Сантропезец в Сантропезии, а русский человек... Если, он, конечно, русский... Он должен... - Было видно, Племянник хочет сказать, сформулировать что-то очень важное для себя, может, первую за всю жизнь философскую мысль, но не получалось, хоть и старался отчаянно, морщил лоб, кусал губы, словом, думал, - Русский должен...
- Далеко не ходи. Как замерзнешь, возвращайся.
- Нет, он обязан, если русский, потому что... Ты понимаешь?
- Понимаю, Ваня. - Хозяин, застегнув пальтишко до подбородка, развернул его к двери. В последний момент Племянник, ухватившись за косяк, шепнул:
- Вань, ты только не смейся.
- Не буду, - Вздохнул Царевич, готовясь принять роды наконец-то созревшей мысли. Племянник смущенно хихикнул:
- Вань, я мидий никогда не ел, смешно, ага? - Хозяин поглядел ему в глаза, - Попробовать хочется, у вас мидии, говорили...
Стыд, жалость, вина захлестнули душу Хозяина:
- Давай я тебе принесу! - Пробормотал он, пряча глаза, но Племянник остановил его, безразлично махнув рукой:
- Потом, ага. Ладно, подышу я.
Развернулся и, ударившись плечом о косяк, вышел.
Хозяин прислушался. Судя по скипу снега, Племянник побрел вокруг дома. В отдалении что-то сердито кричал Толстый, серебристым колокольчиком смеялась Марго, ей на морозе явно полегчало.
- Ваше слово, Ваня!
Хозяин обернулся. Перед ИванВанычем и Ассистентом стоял Простой Иван.
* Как я рад, как я рад - мы играем Сталинград! ...ИванВаныч глядел на Простого Ивана, который все это время простоял перед ним. Позы не меняя, - руки за спину, внимательно глядя на потолок, словно читал там написанное мелким, бегущим текстом на трубе парового отопления важное для себя известие. А может, просто считал капли.
- Мое? - Простой не изменил позы, только мотнул головой. Пот в свете лампы разлетелся вокруг веером, - Я готов.
- Иго-го.
- Что? - Переведя, наконец, взгляд, Простой немного наклонился вперед, - Что, Иван Иваныч?
- ИванВаныч говорит, коли готов, так и давай.
Ассистент улыбался чрезвычайно редко. Если честно, то улыбку на его лице Иван-Царевич видел один-единственный раз, когда Толстяк, лет десять назад, рассказал, что у него угнали его первый «Мерседес». Обычно губы Ассистента просто раздвигались, выполняя определенную заданную функцию, показывая на короткое время зубы. Они были ровные, белые, но смотреть на них всегда было неприятно. Вот и сейчас он проделал это, адресуясь к Простому Ивану:
- Молодцом, две тысячи двадцать давай, и сверху что-нибудь.
Простой Иван, качнувшись, подошел к столу. Присел на корточки, взял в руки свою пачку. Толстые пальцы его, отсчитывающие деньги, дрожали сильно:
- Тысяча двести... - Бормотал невнятно, но его понимали, - Пятьсот, семьсот. Еще пять... - Деньги кончились, - Всего у меня тысяча семьсот семьдесят девять долларов... - Простой Иван поднял голову, вопросительно посмотрел на ИванВаныча.
- Не хватает... - После паузы сказал он, - Опять не хватает.
Губы ИванВаныча разжались:
- Упс.
Простой впился глазами в Ассистента:
- Что он говорит?
- Иван Иваныч говорит упс. - Любезно перевел Ассистент.
- А что это значит? - С любопытством спросил Простой.
- А это англичане так говорят. Мы говорим «опа», а англичане «упс».
- А... - Простой Иван, сидя на корточках, покачался с пятки на носок. Потом встал. Увидел Марьванну. Прежде, чем он что-то сообразил и глаза его сверкнули, Марьванна, на подсознательном уровне почуяв беду, выбросила вперед наманикюренные когти и хрипло каркнула. Но это Простого, разумеется, не остановило. Стремительным рывком он достиг родственницу, завалил, стал ее шарить:
- Где? - Голос его хрипел и срывался, на щеке заалела свежая царапина, - Тебе Марго бабки дала! - Он махом, как блин на сковороде, перевернул тещу со спины на живот, щупая карманы, - Там доллары были, где?
Марьванна, отбиваясь, натужно хрипела:
- Какая Марго, Ванятка?..
- Гогуся! Ты-сиш... Хрю? - Закричал из кресла ИванВаныч.
- Как вы можете так обращаться с пожилой женщиной? - не повышая голоса и не шевельнувшись, перевел Ассистент.
- Да пошел ты. - Просто ответил ему Простой, сильными движениями выворачивая карманы тещиного халата.
- Это Иван Иваныч спрашивает.
- Иван Иваныч, это теща моя! - Простой, не прекращая дела, успокаивающе покивал ИванВанычу с тещи. Ничего не найдя в халате, вскочил. Одновременно с Марьванной кинулся к лавочке, опередив ее на мгновение.
- Ко-кок-ко-ко!
- Иван Иваныч вам запрещает так при нем.
- Извиняюсь! - Простой вскочил на лавку, поднял пальто высоко, чтобы теща не достала. Отпихивая ее ногами, нащупал и вытащил деньги. Уронил лавку, соскакивая, кинулся обратно к столу, расправляя комок на ходу. Марьванна, как только деньги оказались в руках зятя, сразу успокоилась, как будто ее выключили, подняла лавку, села. Все, замерев, наблюдали, как Простой расправляет, пересчитывая, деньги:
- Так, так, двести двадцать семь. - Закончив, он придавил мятые бумажки, - Вот, еще двести двадцать семь долларов, хватает, там хватает?
Ассистент покачал головой:
- Еще двадцать пять.
Простой неожиданно захохотал, запрокинув буйную голову. Ладони его, ерзающие по зеленому сукну, сжались в громадные кулаки:
- Опять двадцать пять? - Прокричал он, утирая кулаками выступившие от больного смеха слезы, мешая их с потом на губах. Ассистент поднял брови:
- Не понял.
- Ну и болван! - Простой, смеясь, ударил кулачищами по столику, в нем что-то хрустнуло.
- У него прошлый раз тоже двадцать пять не хватило, - сказал Хозяин.
- Кстати, скажите, почему вы ИванВаныча болваном обзывали? - Иван простой изумленно вылупил глаза на Ассистента, тот пояснил, кивнув в сторону окошка, - Нам Иван рассказал по дороге сюда, что вы Ивана Иваныча тоже обзывали болваном?
Простой, дрожа губами в запале, хотел что-то ответить, но махнул рукой. Затравленным взором оглянулся вокруг себя. Увидел Хозяина, и в глазах его блеснула надежда. Простирая к Царевичу руки, Простой закричал, как утопающий:
- Ваня! Двадцать пять!
- Ваня, у меня нет, - Хозяин помотал головой. Простой отчаянно прижал кулаки к вискам:
- Двадцать пять баксов всего!
Иван-Царевич сунул руку в карман и замер. ИванВаныч глядел на него из коляски с непонятным выражением.
На протяжении их долгих отношений Царевич иногда ловил на себе этот, особенный взгляд ИванаВаныча, и каждый раз Царевичу казалось, что Иван Иваныч что-то ему скажет. Личное, важное, только их касающееся. И хотя никогда Иван Иваныч ничего такого не сделал, Иван-Царевич в глубине души был уверен, в том что... Был уверен...
Царевич, обернувшись к Простому, вынул руки из карманов. Развел в разные стороны. Они были пусты. Простой Иван оглянулся еще раз. И еще. Чужие, равнодушные, любопытные лица глядели на него, затаив дыхание. Он глубоко, со всхлипом в вздымающейся груди вздохнул и выдохнул несколько раз. Спросил тихо:
- А что мне сейчас делать?
- Янг.. хау, ху! - Откликнулся ИванВаныч. Простой перевел взгляд на Ассистента.
- Иван Иваныч говорит - домой езжай, ковбой. - ответил тот. Простой сделал шаг назад, еще шаг, уперся лопатками в стену. Почувствовал, что намокшая от пота рубаха прилипла к спине.
- Да, - Сказал он. - Домой.
Простой Иван вспомнил этот самый свой дом. Малогабаритную трехкомнатную квартиру в не лучшем доме не лучшего спального района. Вспомнил умоляющие глаза жены, как она глядела на него три часа назад в проем захлопывающейся входной двери. Легкую фигурку ее в халатике, рассыпавшиеся по плечам пшеничные волосы, освещенные мягким коридорным светом. (Плафон надо заменить, пока только трещина в пластмассе, не дай бог расколется, запрещал же лупить мячом в квартире!) Вспомнил, как прошлым вечером с неожиданной радостью принял приглашение Царевича на преферанс. Как после перезвона с Толстяком испрашивал разрешение жены, - формальное, конечно, никогда Маруська ничего такого ему не запрещала. Наоборот, ругала куркулем и домоседом, временами даже выпихивая его из квартиры - в баню там с мужиками сходить или еще куда - надо встречаться со старыми друзьями, надо, Ваня! Вспомнил, как после, перед сном, лежал на диване у телека, а на животе его скакал младший, тайно обожаемый Ванюнька, красный от подступающей температуры, но не утративший бодрости духа, а он, Простой Иван, внешне грубовато, а на самом деле с потаенной нежностью придерживал сына за ягодицы, ощущая шершавой кожей ладоней рвущую нежностью душу родную плоть.
Домой.
Простой Иван, волоча непослушные ноги, направился к двери. На пороге оглянулся на ИванВаныча.
Один-единственный раз в жизни Простой Иван обратился к нему за помощью. Много лет назад, когда дальняя родственница, двоюродная сестра Марьванны, заболела самым страшным. Самым страшным, имеется ввиду, до появления СПИДа. Родственников со стороны жены Простой ненавидел. Все неопрятное, горластое, быдластое, наглое многочисленное женское племя, - мужчины в этом роду жили мало. Почему - ясно, поглядите, братцы, только на Марьванну, а она отнюдь не занимала в этом матриархате призового места. Появление же бриллианта в куче навоза, Маруську свою драгоценную, Иван воспринимал как данность, подарок судьбы ему за что-то. Что Маруська - бриллиант, кстати, твердила и вся эта отвратная стая пираний, огульно обвиняя Простого Ивана в том, что загубил ее, прелестную и тихую, - запер в доме, превратил в родильную машину. Вранье наглое. Маруська сама решала начет родов, каждый раз сама, Иван только соглашался радостно. Содержал же семью на пределе возможностей, ни в чем, жизненно необходимом, не отказывая - фрукты детям круглый год, одежда, - так, чтоб не стыдно было во дворе ни перед какой мамашей, велики-ролики, барби-покемоны всяческие. Дорогие лекарства для младшего, пошедшего не в его породу, слабенького, постоянно болевшего, поэтому самого любимого. Естественно, обеспечить большую семью не просто, поэтому Иван вкалывал, бывало, по восемнадцать часов за баранкой. Договаривался о плате вперед, максимальный тариф не ломил, не ссучивался. Возил аккуратно и быстро, с пассажирами был вежлив. Но с теми, кто пытался обмануть, - недодать при расчете или вообще смыться проходным подъездом, - поступал по понятиям, бил на поражение. Бил, не считаясь с тем, кто именно пытался его наколоть, - обанкротившаяся ли одинокая ночная бабочка или трое ушлых гостей с солнечного Кавказа. Лупил молча и страшно, точными ударами ломал носы, ребра, отбивал почки. Жестокости и радости при этом никогда не испытывал, просто санитарил. Чистил жизненное пространство для себя, семьи, жены. Саму Маруську одевал, как конфетку, все свободные от детей бабки - ей. Роды не портили гибкой, русалочьей фигурки, поэтому мини-юбки и джинсы, эти, обтягивающие, Маруське шли удивительно. Жена старания Ивана ценила. В регулярные семейные разборки с Марьванной не мешалась, но в душе, тайно и крепко, держала сторону мужа. Ему ли не помнить иссушающих, нежнейших, проникновеннейших ласк, которыми оделяла его обычно суховатая и стеснительная в постели Маруська, неожиданно смелых инициатив и потаенных авантюр, на которые она пускалась каждый раз после очередного семейного скандала. (Даже плакала иногда, кончая, да, да, так удивительно!) Кстати, поэтому Простой Иван тещу свою терпел, со временем даже найдя неожиданные выгоды в совместном, внешне кошмарном проживании.
В начале семейной жизни Простой Иван от всей этой насильно-родственной сквалыжной кодлы сторонился как мог, и жену молодую отгораживал. Вплоть до вторых родов, когда комната в коммуналке не вместила еще одну детскую кроватку. Не помогло даже изгнание из угла неуклюжей, но удобной тахты, на которой, по преданию, отец и мать Ивана зачали. Верное лежбище разобрали и сволокли на помойку, Иван с женой год промаялись с ночевками походно, на полу, каждый вечер доставая с антресолей терпеливый бугристый матрац. А потом Муська расшибла бровь об угол стола, поскользнувшись на кубике конструктора, а Маруська чуть не опрокинула джазву с кипящим кофе в манеж. Вот и пришлось, скрипя зубами, согласиться на съезд с тещей. Но вышло удачно. В метраже выгадали, школа рядом оказалась не совсем пропащая, пусть с немецким, но все-таки уклоном, в пятнадцати минутах ходьбы со временем гараж проклюнулся. Надо было жить, вот и стали жить, приспособились. Даже, как было вышесказанно, обрели кое-какие выгоды. Стыдно, но правда - тоскуя по той, ночной, скрытой от всех, даже от себя, подлинной Маруське, распахнутой, бесстыдно-естественной и жадной до ласк, Простой Иван иногда сам провоцировал Марьванну на очередной скандальчик, благо теще палец в рот класть не надо было, - охотно старая карга включалась, с пол-оборота заводилась. Со временем Иван с удивлением обнаружил, что для него и жены эти безумные коммунальные разборки постепенно стали необходимыми, как доза для наркомана. Причем настолько, что Иван последнее время тревожно размышлял о том, как они с Маруськой будут добывать запредельный, одновременный оргазм, во время которого зачинаются прекрасные дети, когда Марьванны не станет на свете?
Так вот, значит, много лет назад родственница заболела страшным, Маруська Ивану рассказала, Иван подумал, - и отвел в очередную, урочную пятницу ИванВаныча в сторонку. Отвел для себя неожиданно и просьбу изложил сумбурно, в виде трагического рассказа, - вот, дескать, не болела а теперь заболела, понимаете? ИванВаныч удивился, - в каком смысле понимаю? Простой Иван смутился. Он даже сформулировать не мог, для себя в первую очередь, - чего он от ИванВаныча хотел, действительно, какой-такой помощи в этом, страшном? ИванВаныч покачал головой, рассмеялся, гулко шлепнул кулаком в спину Ивана (его все всегда любили лупить кулаками по спине), сказал: «Ах ты, простая душа, что ты там напридумывал про меня? Чем, как ты думаешь, я занимаюсь?» Правда, потом, в конце вечера, мимоходом спросил имя-фамилию и возраст несчастной обреченной. Тушуясь, Простой, пока остальные одевались в прихожей, накарябал на обратной стороне листа с исчерканной «пулей» требуемое, оставил на столе. Словом, исполнив, как мог, долг совести перед нелюбимой, но все-таки женщиной и родственницей, попытался обо всем этом, мрачном и нелепом, забыть. Вроде все и кончилось, так как ни ИванВаныч, ни Маруська и Марьванна о родственнице (кстати, прекратившей приходить к ним в гости), больше ни разу не заговаривали.
Не кончилось. Года через три, весной, он вез семейство в родовую вотчину, деревню Ивантеевку, откуда, еще девчонкой его мать перебралась в город на фабрику. Семейные связи с протеканием жизни не разорвались, - мать наезжала в деревню часто, весной регулярно. Сначала одна, потом с мужем, потом с мужем и младенцем, ребенком, пацаном, подростком Иваном. Потом, после того, как ее не стало, Иван и отец долго ездили вдвоем. Потом один Иван. Потом он стал ездить с Маруськой, и, замыкая круг, - с женой и младенцем, девчушкой, девчонкой Муськой, с двумя девчонками, потом еще с младенцем Ванюнькой.
Завелось исстари, - весной помогать сажать брату матери, потом его сыну картошку на одном и том же косогористом поле за домом, где две полосы, тоже одни и те же, были специально отведены для них, «московских». Осенью приезжали выкапывать, так что всегда были при своей, хотя дело было не в картошке, конечно, глубже, но об этом Иван, как и многом другом, не думал.
Погрузив семейство на Трех Вокзалах в электричку, (если можно было обойтись без машины, так и делали, Маруська понимала), - Иван курил в тамбуре, пока поезд тащился по московским предместьям. На последней городской остановке, «Выхино», к дверям ломанулась толпа из метро. Здесь всегда было столпотворение, много сходило и много влезало. Иван дождался открытия дверей, чтобы быстро кинуть окурок под вагон, рука в последний момент, замахнувшись, замерла. Первой в толпе пассажиров на перроне, подскочивших к еще не открывшимся дверям, оказалась та самая, обреченная, со страшным, родственница. Иван обалдел. В долю секунды в голове пронеслась мысль, что она давным-давно должна была того... Нешуточный диагноз поставили в главном онкологическом центре, и он был последним, так сказать, извините, гвоздем в длинной череде фатальных перепроверок.
Когда распахнулись шипящие двери и они столкнулись лицом к лицу, родственница вскрикнула. Сдержав телом напор толпы, рвущейся в электричку (!!!), она, подняв руку, осенила крестным знамением. Не себя, нет, - Ивана. Затем развернулась и побежала, расталкивая народ, на выход, прочь с перрона. Иван на долгие годы, навсегда, запомнил эту секунду и выражение животного ужаса, распахнувшее мутноватые невыразительные зенки родственницы. Пройдя в вагон, к семье, он ничего жене не сказал. Лишь через неделю, набравшись храбрости, мимоходом спросил у Маруськи - мол, кстати, как она, та, несчастная, дескать, жива ли? В ответ услышал удивительное - не умерла, (да ну?!) диагноз, поставили, наверно, ошибочный. Даже обошлось без операции, поскольку злокачественную было оперировать поздно, а когда спохватились, доброкачественная рассосалась сама собой (ну да?!). Но после пережитого родственница заскорбела главой, крышку сорвало напрочь. Круто изменила жизнь, уволилась из комиссионки, где многие годы благополучно проработала кассиршей. Раздав все, что накопила, каким-то странным людям, (из-за ее квартиры ведьмы во главе с Марьванной передрались и переругались страшно), пристроилась к подмосковному монастырю. Причем монахини ее не взяли даже на послушание, не смотря на то, что все службы несчастная простаивает на коленях, регулярно разбивая себе лоб о каменный церковный пол. Что здесь можно было сказать и что подумать? Поэтому выводов, каких-нибудь явных, определенных заключений, Простой Иван не сочинил. Просто махнул на всю ситуацию рукой, а что еще было делать, опять задавать очередной идиотский вопрос ИванВанычу? Не сделал этого Ваня. Только на всякий случай написал, улучив момент, на обратной стороне очередной исчерканной пули: «Спасибо, Иван Иванович!!!» Адресат, естественно, на это послание не отреагировал. Может, не прочитал, а может, и не имел ИванВаныч ко всему этому никакого отношения. Иван против воли своей временами узнавал от жены и тещи об очередных вехах на тернистом жизненном пути родственницы. Она, скорбная, из православного монастыря, куда все-таки пробилась, после пострижения лет через пять ушла, переехала к старообрядцам. Но, не ужившись и у них, отбыла в Сибирь, вообще в какую-то дикую секту, подлинного, наконец-то, возрождения и осияния. Будто гнало что-то несчастную все дальше и дальше без отдыха, как пресловутый овод пресловутую телицу. С тех пор Простой Иван, иногда ловя на себе по пятницам тот особенный, адресованный только ему взгляд ИванВаныча, вспоминал исступленные, ненавидящие глаза родственницы на выхинском перроне. Но не думал об этом, честное слово, больше не думал.
- Иван Иваныч! - сказал он, обернувшись и превозмогая стыд.
- Ваня! - Ассистент брезгливо и укоризненно покачал головой, - Я вас прошу!
- Иван Иваныч! - Повторил Простой, наступив на свою гордость.
Он превозмог ее, проклятую, искалечившую жизнь, заставившую растерять друзей и знакомых, запершую в четырех стенах, гордость сильного, а поэтому, как считал, естественно-одинокого человека. Первый раз в жизни наступил не нее, вдавил незамысловатую свою гордыню подошвами в грязные дачные половицы:
- Скажите мне, зачем вам?
Простой Иван, почти против воли, подошел к креслу, опустился на корточки перед ИванВанычем, сжав пальцами подлокотники. Старческие глаза оказались на одном уровне с его глазами:
- Для вас же это копейки! - Простой кивнул на стол:
- Вы ведь мильоны, наверно, наколдовали... Годы долгие себе и супружнице, счастье всяческое... Зачем вам это? - Простой ткнул пальцем в направлении заповедной банки. Горячая волна подступила к горлу, он с усилием воли сдержался. Оглянулся на волшебный свет зеленых купюр, зажмурился. Решил на деньги больше не смотреть, и тут же посмотрел опять:
- А мне, для меня!.. - Неожиданно горячий комок в горле прорвался, Простой прикусил губу до крови:
- Вас ведь до сих пор все боятся, даже, я слышал, там, на самом верху! Зачем вам они, зачем деньги, вы ведь не за деньгами сюда приехали, а я бы всю жизнь... - Мысленно дал себе слово не глядеть на стол и снова сразу же поглядел, - Всю свою жизнь!
Дверь распахнулась. Толстяк ввел Марго в дом. Щеки ее пылали красным цветом, тушь размазалась. Очевидно, Толстяк растирал ей лицо снегом. Не глядя по сторонам, отвел жену в угол к дивану, уложил. Приподняв диван за боковушку, со скрипом развернул так, чтобы спинка перекрывала жену от всех. На их приход никто не оглянулся, взгляды приковывал сидящий на корточках перед инвалидным креслом Простой. ИванВаныч тоже в упор глядел на него, с печалью и скорбью. Медленным, почти нежным движением ИванВаныч поднял иссеченные морщинами руки и положил ладони на побелевшие костяшки кулаков Простого:
- Го-го... Гугаго. - Сказал он, по старушечьи мелко покивав головой. Простой перевел взгляд на Ассистента.
- Иван Иваныч говорит, что ты тоже не за деньгами сюда приехал. - Ассистент поправил одеяло на ИванВаныче, зачем-то щелкнул ногтем по капельнице, - Жалел бы денег, сидел бы дома.
- А зачем? - Приоткрыл рот Простой.
- Ты приехал сюда проиграть. Знал ведь, что проиграешь. И когда деньги собирал, и когда сюда ехал.
Жестокая истина коснулась корявыми пальцами сердца Простого Ивана. Он внутренне обмер, похолодел:
- Знал?
- Конечно, знал. - Ассистент так же, как ИванВаныч, покивал головой.
Простой Иван, сжав до боли подлокотники кресла, поклялся страшной клятвой, всем святым, самым дорогим для себя, Маруськой, детьми, что не взглянет больше на деньги, не взглянет, не... Голова сама собой повернулась, зажмуренные глаза раскрылись. В это же мгновение он понял, что ИванВаныч прав:
- Да, - сказал он глухо. - Я знал.
- Ванятка! - Подала голос от лавочки Марьванна.
Простой Иван поднялся с корточек, набрал в легкие горячего, влажного воздуха. ИванВаныч глядел на него жадно. С сочувствием или торжеством, Простой Иван не разобрался. Ему захотелось протянуть руку и приподнять лицо ИванВаныча, как карнавальную маску, чтобы под ней увидеть... Что, господи, что он хотел там увидеть?
- Ну, продолжим? - Ассистент обернулся к Толстяку, хлопочущему над поверженной супругой. ИванВаныч тоже перевел взгляд в угол.
- Да, конечно! - откликнулся толстый Ваня, - Я сейчас!
Он тер мокрым платком жене лоб, она слабо отбивалась, мотая головой и дыша тяжело, как рыба. Простой Иван понял, что он здесь больше не нужен. Ничего не сделать, а слова произносить - что толку в словах? Так, дубленка моя, где дубленка? Он оглянулся. Перед ним неожиданно выросла Марьванна:
- Ванятка...
Простой отмахнулся, но вздорная старуха упорствовала:
- Ванятка, на...
Простой открыл рот, чтобы послать тещу подальше, или объяснить ей, что произошло, так как она явно ничего не поняла, (Господи Боже мой, сколько впереди этих объяс...) - тут он увидел, что она протягивала ему на раскрытой ладони. Не веря глазам, Простой осторожно, кончиками пальцев взял с тещиной ладони три зеленых бумажки, развернул:
- Двадцать пять долларов! - Сказал он потрясенно. С расширенными, выпученными глазами, держа деньги на отлете, двумя пальцами, большим и указательным, Простой развернулся к присутствующим. Все недоумевающе подняли глаза, только ИванВаныч глядел на него с поощрительным, как казалось, интересом. Простой улыбнулся. Потом рассмеялся, мотнув головой и разбрызгав слезы, пот и сопли в разные стороны. Марьванна вытерла лицо. Простой схватил ее наманикюренную руку, прижал к щеке, на которой эта самая рука недавно оставила кровавые борозды:
- Марьванна, голубушка! - Прошептал он, уже не стесняясь своих слез, обильно текущих из распахнутых глаз, этих слез нечего было стесняться, - Спасибо... мама!
Простой развернулся, и торжественно взмахнул деньгами, как победным флагом над взятым бастионом:
- Двадцать пять долларов! - Закричал он оглушительно и восхищенно, смеясь восторженным смехом, смехом души, как будто внезапно увидел что-то прелестное, прекрасное и незабываемое, - Не хватало? А теперь?!
Он сунул деньги под нос Ассистенту:
- Марьванна дала, двадцать пять долларов! Во на! Опа! Упс!
Простой сделал деньгами «мертвую петлю» перед лицом ИванВаныча, подбежал к Толстому, показал и ему, затем Хозяину, затем, не справившись с чувствами, изо всей силы пнул ногой в стену, еще и еще:
- Опс! Болван, говорите? - От стены под обоями отслоилась и зашуршала штукатурка, разбилась упавшая с полки банка, - Обзывал? Опа-на! Ха! Ба! Ля-ля!
Удары Простого перешли в какой-то первобытный танец. Он, хохоча, подпрыгивал, приседал, корчил страшные рожи. ИванВаныч, беззвучно смеясь, показывал ему два больших пальца.
Ассистент повысил голос, стараясь перекричать:
- Ваня, равно проиграете!
- Черта с два! - Громоподобно откликнулся Простой, в танце мотаясь по даче, сбивая попадающиеся на пути мелочи, - Не проиграть я приехал, ясно, не проиграть!
- А зачем?
Простой скомкал деньги и швырнул их в Ассистента:
- Я ставлю, давай-давай, не разговаривай!
- Но ведь Иван Иваныч вам говорит - проиграете!
Простой торжественно ткнул пальцем в ИванВаныча:
- Он молчит! Я ставлю!
Ассистент подал плечами:
- Как хотите. Кто следующий?
Простой поднял доллары, отскочившие от Ассистента, расправил, сунул в банку. Схватил свои карты и с энтузиазмом на табуретку, подвинув ее к игральному столу. Рявкнул, оглядываясь:
- Я поставил! Следующий!
Хозяин крикнул в угол:
- Ты, Ваня!
Толстяк, обмахивая жену пачкой разлинованных под «пулю» листов, оглянулся:
- Да! Ставлю! - Он вытащил бумажник из заднего кармана, бросил Хозяину, -Вань, ты там...
- Хорошо, хорошо, - Крикнул Царевич, поймав бумажник. Открыл его и стал отсчитывать деньги, - Две тысячи... двадцать... - На секунду остановился, - Вань, сверху сколько?
- Все равно... - откликнулся Толстяк, дергая молнию на облегающем платье жены, - Пять, все равно! Вань, у тебя халата какого-нибудь нет, чего-нибудь легкого, плохо ей, душно!
Не справившись с молнией, Толстяк в сердцах рванул, французская развратная одежда, радостно треснув, легко разъехалась по всему шву. Нет, что за нация, специально они, специально!
- Какого халата, ничего нет. - Царевич окончил счет, бросил деньги на стол, в банку они уже не помещались, - Плюс пять, сделано! - Повернувшись, чтобы отдать бумажник владельцу, Царевич наткнулся взглядом на... Ах ты... Толстяк яростно закричал на него:
- Что смотришь? Отвернись, плохо ей, душно, задыхается.
- Выведи на улицу! - ответил зло Хозяин. Он вынудил свои глаза вернуться к лицу мужа.
- Мерзнет. - Несчастный муж, в отчаянии оглянувшись, стал срывать с себя рубашку.
- Пинь-динь, сюс.
- Иван Иваныч ставит... - Ассистент, открывший кейс, запустил туда руку и с ловкостью фокусника вынул, почти не считая, нужную сумму, - Ставит две тысячи двадцать шесть плюс пять. - Он кинул деньги поверх ставки Толстяка и снова обернулся к Простому. Вид его вежливо ощеренных зубов делал даже сильных людей слабыми. А сейчас перед ним сидел, станцевав главный танец своей глупой жизни совсем уже не сильный человек:
- Вы. - Произнес Ассистент вежливо, - Ваше слово. Ну, что скажете?
Простой посмотрел ему в лицо ясным взором. Закинул руки за голову, с хрустом потянулся.
А сколько... Там у вас, вообще в банке? - Спросил после паузы совсем новым для себя голосом.
- Двадцать пять тысяч шестьдесят два доллара.
* Знал бы прикуп - не служил бы в армии ...Вообще в банке двадцать пять тысяч шестьдесят семь долларов. - Ассистент был сама любезность, - Может, вы еще у своей тещи одолжите?
Простой аккуратно положил свои карты на стол. Открыто поглядел на ИванВаныча. Тот в ответ сморщил нос. Простой Иван подумал, что ИванВаныч всегда любил его больше Царевича и Толстяка, давно это заметил.
Он встал, автоматически потянулся за ключами от машины. Рука замерла над столом. Потом отдернулась. Простой, улыбаясь, натянул в тишине на могучие плечи фуфайку, подобрал с пола разбросанные шмотки.
- Ваньк... - Подала голос Марьванна.
Проходя мимо, Простой бережно положил ей руку на плечо:
- Пойдемте, Марьванна! - Сказал он ей с нежностью. Вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Через секунду хлопнула другая.
Марьванна нерешительно оглянулась.
- Паренек! - Подсеменила она к Царевичу и подергала его за фартук.
- Вы мне? - Оглянулся Хозяин.
- Паренек, будь ласков... Расскажи дуре, что за игра такая? Похожа она на пьяницу?
- Нет, совсем другая, зачем вам?
- Объясни, за что Ванятка-то мой страдает, я ведь не понимаю ничего в картах ваших.
У Царевича непроизвольно сжались челюсти. Славная идейка, конечно, - в двух словах объяснить баушке, почему ее зять только что проиграл единственное средство существования семьи, машину, да в придачу все деньги, отложенные тяжким трудом на черный день:
- Нет, Марьванна, не расскажешь так сразу, вы лучше за ним смотрите, чтоб не случилось чего. Сейчас ведь, в запале, Ваня может...
- Бе-ме? Кнырк?
- Э... ИванВаныч спрашивает, чего вы хотите, женщина?
Марьванна живо обернулась к коляске:
- Да я хочу понять, что за игра такая, что целые тыщи долларов проиграть можно? - Сказала он, кланяясь и приятно улыбаясь. Вернее, это наверно, ей казалось, что она приятно улыбается.
- Пинск. Хрю. - Кивнул головой ИванВаныч, милостиво улыбнувшись в ответ.
Ассистент изумленно посмотрел на ИванВаныча:
- Иван Иваныч, зачем? Для чего ей эти тонкости?...
- Бр-р-р-! Ху-ху-хо-хо... - Неожиданно в голосе улыбающегося старика, сидящего в коляске, прозвучали властные ноты, - Ня-ся!
Ассистент почтительно наклонил голову:
- Извините. Конечно, как скажете. Ваня, Иван Иваныч просит объяснить правила игры этой... госпоже. - Ассистент обратился к Хозяину, в своем стиле, вежливо, но ясно было, что возражений последовать не может, - А нам пора... - Ассистент мельком глянул на часы, - Нам пора восстановиться, нет, Иван Иваныч, надо!
ИванВаныч замотал головой, забубнил протестующе, но Ассистент неумолимо развернул и откатил в дальний, свободный угол инвалидное кресло. Из кейса достал небольшой, сложный прибор с проводками и множеством переключателей на панельке. Подсоединил провод к запястью ИванВаныча. Затем зажег пару диковинной формы ароматических палочек. Едкий дымок с будоражащим, тревожным запахом разнесся по горячему воздуху дачи. Поставив ладони почти вплотную к лицу старика, Ассистент тихо вскрикнул на нечеловечьем языке длинную фразу. Черт его знает, заклинание, наверно. Хозяин инстинктивно отодвинулся подальше, отвернулся, но краем глаза все-таки заметил, что Ассистент медленно совершает над головой ИванВаныча какие-то пассы, похожие на восточный танец.
Марьванна, не обращая внимания на колдовство в углу, еще раз дернула Царевича за фартук, более настойчиво, прямо безапелляционно. Она уже взяла со стола карты зятя, развернула, глядя в них с интересом. Так, значит, объяснить, мамашу вашу за ногу, надо объяснить...
- Ну, правила достаточно просты. - Начал вяло Царевич, чувствуя себя полным идиотом. Марьванна кивала, морща лобик под косынкой, - Есть разные комбинации. Ну, две двойки, три тройки, четыре короля там...
- Иван, ударь его! - Сказала спокойно Марго, лежа на диване и смотря в потолок.
* Лучше друг без двух, чем ты без одной Марго, вскочив к дивана, шагнула к Хозяину:
- Иван, ударь его!
Пытавшийся удержать жену Толстяк сунулся за ней, дотягиваясь до пуговичек на своей рубахе, которую он успел натянуть на жену.
...До появления Марго в его жизни Иван-Царевич ходил на карусели. Романтический период дикого капитализма на родине совпал с осознанием факта его непригодности к делу, которому учился значительную часть своей жизни. Проще говоря, Царевич понял, что бездарен.
После нечистоплотной суеты на Арбате он, к концу дня, пешком, любуясь вечными красотами невыразительной Москвы-реки, доходил, переваливая через любимый мост, до Киевского вокзала. На площади покупал два мороженых, самых простых, ничего шоколадного, бутылку дешевой водки. В скверике громадными кусками, давясь, проглатывал первое мороженое. Затем сразу же, вслед, вливал из горла, пытаясь не отрываться, водку. Затем, сунув пустую тару одному из поджидавших соискателей (предпочитал давать мальчишкам, обижая бабушек), спешил на кольцевую линию, на ходу лакируя микстуру забвения второй порцией холодной сладкой гадости. Главная задача - добежать, прорваться в вагон и сесть (на Киевской много народа выходит), пока не отмерзло днище.
Дальше - четыре-пять часов прекрасной русской релаксации, фантастическая карусель с всплывающими и тонущими фигурами соотечественников, особенно женскими (как много красивых женщин ездит в метро!), веселыми милиционерами, чья уродливая форма и рубленные топором лица являли линию Грядущего Модерна (Уорхл обзавидовался, если бы понял), волшебное открывание метродверей со неожиданными объявлениями, (например, станция «Краснопресненская» всегда превращалась в «Распрекрасненькую») и, покрывающая все, перекрывающая, паряща-царящая божья музыка, пульс соция, перестук вагонных колес, не поспевающий за буханьем собственного сердца...
Потом, глубокой ночью, домой, умыться, провалиться. Утром, - на Арбат, улыбаться бандитам, страшно дерущимся и даже стреляющим друг в друга за квадратный метр тротуара и заигрывать голосом с проходящим равнодушным иностранцем: «Хай, мистер, зе матриощщка, Горбачефф, ван хандрид долларз!»... Съесть вымоченный в марганцовке шашлык до двенадцати (нет, шашлыки жарили на Вернисаже), дождаться пяти, отдать на хранение лопатник с бабками милой старушке в аптеке на углу, оставив себе только на мороженное, поддельную водку и десять долларов ментам в пистончике джинсов. Не спеша, любуясь вечными красотами экологически законченной Москвы-реки, снова идти через любимый мост...
Потом явилась Марго. Вернее, приглашенный Иван-Царевич появился на свадьбе Толстяка и увидел Марго. Изумившись, он оглянулся назад. Со страхом и недоумением обнаружил, что за прожитые карусельные годы обзавелся симпатичной, корректной, не лезущей в его дела женой, ребенком от этой жены, (этот, как его?..) что у него есть дача, доставшаяся в приданое, машина, есть грандиозное количество завершенных и не совсем любовных романов. Что он сам давно уже не мерзнет и не задыхается от жары ни на Арбате, ни на Вернисаже, что воровство на родине постепенно приобрело форму порядка, что, благодаря пресловутому процессу, который наконец сдвинулся и пошел, как лед по вешней реке, он, Иван, зарабатывает прилично, и что ему совершенно наплевать на мнение окружающих по поводу этого самого заработка. Обнаружил за спиной два серьезных лечения от алкоголизма. (Фактически, три, но первое, быстрое, кончилось незадачей. Царевич увел в свой собственный запой угрюмца-нарколога вместе с блондинкой-лаборанткой. Нарколог кататься в метро отказался, и Царевичу пришлось их возить два с половиной раза в Ленинград, чтобы, релаксируя в отдельном купе по его методу, они услышали божью песнь в стуке вагонных колес. Лаборантка сошла с круга после второй ночи, а проникся ли любопытствующий врач, Царевич никогда не узнал - тот исчез в тумане Московского вокзала на третье утро, а трубку телефона по его номеру потом никто категорически не поднимал).
Но это было все в прошлом, за плечами. Впереди же зияла пустота, в центре этой черной пустоты сияла Марго в свадебном кружевном платье, которое, как и все другие ее тряпки, почему-то совершенно не срывало ее тела, а наоборот. Царевич в тот вечер, не успев затормозить мощного, набравшего обороты за долгие годы маховика, отколол любимый номер - уже накаченный до бровей, он, налив водкой полный десертный фужер, поддерживаемый женой (этой, как ее?..) поднялся во весь рост за свадебным столом, - справа и слева от него в громадном зале дорогого ресторана сидели такие же, как и жених, толстые важные деловые, за спинами зыркала охрана, - и, встретившись глазами с невестой, видя изумление в этих глазах, небрежно и красиво бросив свое, сакраментальное: «Спокойной ночи!», выпил фужер, одновременно глотая, запрокидываясь и падая, теряя сознание, предоставляя бренное тело судьбе, - или подхватившим его официантам, или жене, - или, что тоже часто бывало - пустоте, паркетному, а бывало, и мраморному полу общественного места.
Наутро, всплыв из блаженного, доутробного небытия и, с привычной покорностью отдаваясь в наказание жуткому похмелью, он вспомнил не привычные застольные картинки, - жирные и иссушенные рожи, бахвальство ворованной мощи, угар и пошлость, пошлость, пошлость. Он вспомнил другое. Глаза-скулы-рот, начало долгой волшебной линии в обрамлении свадебной фаты, вспомнил непонятное и удивительное, мелькнувшее в глазах этой, как ее, невесты, вернее, теперь жены, Толстяка...
Больше Иван-Царевич не ходил на карусели.
- Иван, ударь, если ты мужчина! - Марго стояла перед Царевичем. - Если я дорога тебе, если любишь меня хоть капельку! Ты ведь любишь меня, Ванечка?
- Я? - Не ожидавший такого поворота, Царевич растерялся.
- Он так унизил меня! - Мужская рубаха разлеталась, Толстяк суетливыми движениями шарил пуговички на ее груди, - Никто никогда так со мной не поступал, какое унижение, ударь! Ты же мужчина, Ваня, ударь за меня!
Хозяин неожиданно понял, что больше всего он сейчас хочет именно этого. Да почему сейчас, давно и мучительно. После катастрофы, после самого оскорбительного, что могло случиться с мужчиной, подорвав его чувство достоинства, он, если честно, только этого и хочет. Надо же, так просто, конкретно. Ах, ослепительно! - нежно развернув левой Толстяка за плечо для удобства, размахнуться правой, и со всей мощи, со всей дури...
Иван-Царевич набрал в грудь воздуха:
- Иван. - Сказал он неожиданным для себя голосом, сжимая кулак и чувствуя, как его узкая ладонь художника-неудачника, согласно неведомому закону жизни, превращается в могучий первобытный инструмент. Так, в глаз или в ненавистный, картофелиной, нос? Какая разница, куда попадет... Нет, кулаком мало. Для наслаждения, для утробного, жлобского кайфа, для высшего катарсиса недостаточно. Оглянулся, увидел на игральном столике медный подсвечник с торчащим в нем огарком.
Толстяк поднял голову. Пальцы еще бегали по канту, отыскивая пуговички, которые он недавно вырвал с мясом, сдирая с себя рубаху. Дошло:
- Только попробуй. - Тихо сказал Толстяк, выпрямляясь. Царевич протянул руку и взял подсвечник за талию. Она удобно легла в ладонь. Вот так. Медным тяжелым днищем с размаху в лоб.
- Дай ему прямо по роже! - Звенящим голосом пояснила Марго, наверно для того, чтобы не осталось никаких сомнений в конкретности намерений, - Потому что нельзя так унижать, женщину нельзя... Ну, Ваня!
- Сейчас...
Хозяин вздохнул еще раз. И еще. Чувство свободы и легкости захватывало его. Действительно, как естественно. Моя женщина, всей сутью, велением судьбы моя. Этот мешает. Простое решение всех проблем, мучений, унижений. Толстяк, наверное, тоже понял, вернее, почувствовал, что в этот момент слова бессмысленны и бесполезны, потому что даже не вякнул, рта не раскрыл, руки не поднял. Только глядел расширяющимися от ужаса глазами, ожидая неизбежного. Царевич отстранил Марго, медленно отвел руку и плечо. Нет, лучше по носу. По мясистой курносине в середине блина. Толстяк зажмурился.
- Дай, дай по роже! - Провоцировала летящим голосом Марго, - По смазливой, наглой роже!
Подсвечник, качнувшись, застыл в воздухе. Толстяк открыл глаза. Оба мужчины посмотрели на женщину.
- Погоди, - сказал Толстый.
- Чтобы потекла кровь, чтобы сломался красивый нос! Ударь за женщину, которая доверилась, которая...
Толстяк недоуменно перевел взгляд на Хозяина:
- Вань... - Сказал он неуверенно, - Вроде я должен...
- Ваня, чего ждешь? Ты же клялся мне, что убьешь его!
- Точно, - Изумленно кивнул головой Толстяк, - Это я клялся!
Расплывшаяся фигура, только что всем своим видом покорно ожидавшая расправы, преобразилась. Поникшие жирные плечи распрямились, в глазах загорелся такой же, что и у Хозяина, волчий огонь. Пухлые ладони сжались толстыми кулачищами. Толстяк с неожиданной ловкостью подхватил с пола стоящую там бутылку за горлышко. В ней булькнула водка. Царевич растерялся:
- Я не понимаю, мы же... - Он оглянулся на Марго, - Ты же... Он же...
- А потому что нельзя вот так! Не глядя в глаза! - Отчаянно выкрикнула Марго, - Нельзя запирать! С кривой усмешкой, со мной нельзя с кривой усмешкой, Ванечка!
Хозяин, переведя взгляд на Толстяка, поднял палец:
- Нет, она меня просит. Запирать.
- Ударь его за эти бессмысленные обманы, привычные, убогие обманы - чтобы не касались тебя, не прикасались!
- Вань, точно меня!.. - Повысил голос Хозяин, опять принимая боевую стойку. Усы его вздыбились.
- За головную боль, полгода, вот здесь, в виске, иголкой страшной, ударь его! Вмажь прямо по очкам!
- У меня нет очков! - Взвизгнул Толстяк, держа бутылку, как гранату и не отводя взгляда от ненавистных русых усов.
- У меня тоже! - Выдохнул Царевич, маневрируя корпусом, не сходя с места.
- Размажь его, Ваня, за трусость, за предательство!
- Это я должен, за трусость я!
Толстяк петухом прыгнул к Хозяину, вцепился свободной рукой в фартук, оттягивая не отлете гранату. Царевич тоже попытался ухватить Толстяка. Пальцам удалось зацепить лямку майки, она треснула. Вцепившись друг в друга, размахивая орудиями убийства, они топтались на месте, сопя и роняя капли пота.
Дверь на веранду тихонько раскрылась, в щель проскользнул Племянник, озираясь, как бродячий кот на помойке. Марго неистовствовала:
- Ударь за никчемную мою жизнь, за то, что откупился! Борода седая, а сам сует, и руки, руки трясутся!
Хозяин и Толстяк уставились расширенными глазами в расширенные глаза:
- Это вообще не про нас!
Племянник, обогнув Марьванну, и отодвинув Марго, вклинился между ними, уперся в потные тела холодными руками, зашептал, сбиваясь, в ухо Хозяину:
- Ваня, Вань, ты знаешь, чтобы офис открыть... Денег не хватало, я квартиру продал! - Племянник хихикнул. На фетровой шляпе, в которой летом Хозяин пропалывал грядки, таяли крупные снежинки, - Там, это, в ближнем зарубежье, недорого вышло. Все выписались, отца некуда, в дом престарелых сдали на время, инвалид он... - Большие морщинистые уши Племянника алели, как огни семафора, с них тоже капал растаявший снег - ...Скажи, если бог со мной поговорил, погладил меня... Я ведь выиграю, да, выиграю?
Он попытался заглянуть Хозяину в глаза. Но Царевич его не видел, не обращал внимания, только стряхивал непонятные ледышки, ползающие по рукам и груди:
- Марго! Кто ударить должен? - Сипел он напряженным горлом через племянникову голову.
- Да я, я! Марго, я? - Вторил ему Толстяк, поскальзываясь.
- Ударь его, Ванечка! Любимый мой, ударь!
- Да кто, кто должен? - Требовал, шатаясь и теряя равновесие, Царевич.
- Действительно, - Хрипел Толстый, - Марго, ты скажи, кто, только скажи!
Племянник, сотрясаемый борцами с двух сторон, кивнул, надвинул шляпу поглубже, примяв алые уши:
- Ага, - сказал он. - Пойду я... - Вывинтившись, опять обогнул живописную Марго и Марьванну, - ...Душно что-то.
Никем не замеченный и не услышанный, он снова выскользнул из дома на мороз. Бойцы, отставив правые руки с оружием, и вцепившись друг в друга левыми, переставляя ноги и дрыгая задницами, дышали надсадно, тяжело.
- Что же ты, боишься? - Засмеялась Марго.
- Я не боюсь! -Я тоже не боюсь, ты только скажи, кто? - Какой Иван должен ударить? - Умоляюще, почти хором кричали Царевич с Толстяком, сотрясая друг друга, - Какой, Марго?
- Да какая разница! - Марго яростно топнула ногой, - Ударь! Ударь, пожалуйста!!!
Борцы застыли. Вид их в эту минуту напоминал бездарную копию с бездарной скульптурной группы, из тех, что ставили раньше в парках для патриотического воспитания. Руки медленно разжались, орудия убийства опустились. Изумленные, измученные, задыхающиеся, они стояли с отвисшими челюстями, с болтающимися в руках уже нелепыми смешными предметами.
- Кх-м. Впрочем, как хочешь, Ваня. - Сухо проговорила Марго после паузы, - Продолжай путь следования.
Она отошла к дивану, села. Потом легла, вновь скрывшись за спинкой. На подлокотнике дивана видны были два острых каблучка-шпильки невероятно элегантных и дорогих туфель, французских, разумеется. Каблуки были измазаны каким-то дерьмом.
Глядя на них, Толстяк подумал, что Марго сука.
Иван-Царевич подумал, что да, эта дрянь, как никто другой, умеет придать мужчине уверенности в себе в нужный момент.
Глядя на каблуки, Толстяк подумал, какая же она все-таки сука.
Царевич подумал, что ничего не изменилось за время разлуки, что он продолжает тонуть в рвущей на куски душу нежности к этой сумасшедшей, в вязкой глубине глупого, животного чувства - привязанности. Подумал, что он заблудился в ней, в ее утробе, не ведавшей материнства, и выхода нет.
Толстяк, осторожно ставя бутылку на пол, подумал, что Бог наградил его не удивительным существом, а всего лишь истеричной провокаторшей.
Царевич подумал, что пресловутое Маргошино острое чувство юмора, широко известное в дружеских кругах, - на самом деле всего лишь извращенное эгоистическое воображение, толкающее окружающих на нелепые и сумасбродные выходки. Подумал, что она сука. Подумал, что без этой суки, суки, эксгибиционистки, дальнейшая жизнь теряет смысл.
Толстяк подумал, что без этой суки, позорящей его на всех углах алкоголички, равнодушной дряни, способной только издеваться над людьми, дальнейшая жизнь его...
- А клоун зачем здесь? - Марьванна дернула Хозяина за рукав. Царевич вздрогнул:
- Клоун? - Карты в руках Марьванны торчали неровным веером, - А, это джокер. Он заменяет любую карту, какая нужна.
Острая игла неожиданно кольнула его в сердце. Хозяин положил ладонь на грудь. Почувствовав, что рубашка намокла от пота, замотал обессилено головой, - О господи...
- Понятно. - Марьванна переложила карту справа налево.
- Что понятно? - Неожиданная волна бешенства накатила на Ивана-Царевича. Он закричал на Марьванну, даже затопал ногами, глуша боль в груди, - Что понятно вам, что? Бабушка, куда лезете, тут на деньги играют!
Крики и топанье ногами на пожилую женщину не произвели ни малейшего впечатления. Отмахнувшись, она переложила карты из руки в руку:
- Про деньги не объясняй. В картах я этих ваших ничего не понимаю, а в деньгах понимаю!
- Ну, господа? Продолжим?.. - Спросил из угла Ассистент, разворачивая коляску.
*Вистуй не раскаиваясь! ...Ассистент развернул коляску. ИванВаныч выглядел так же, как и раньше, даже стал явно крениться в право, но тон у Ассистента был деловой, конкретный:
- Мы продолжим? Иван, в состоянии?
Толстый Иван с ненавистью посмотрел на Ассистента.
- Да, - сказал он, - Продолжим, черт, да!
- Тогда ваше слово, ИванВаныч просит.
Рыхлый слуга своих жизненных обстоятельств с бледными каплями пота на лысине и слюнявыми губами шагнул вперед. Иван-Царевич отметил бессознательно, что Толстяк точнехонько встал на то место, где недавно стоял Простой. Дрожащие пухлые пальцы сжимали бумажник, как пистолет. ИванВаныч, держа карты в руке и ободряюще Толстяку улыбаясь, скренился больше. Ассистент, деликатно надавив на плечо, усадил его ровно. Потом еще чуть-чуть поправил голову.
- Жара какая, - не отрывая взгляда от противника, произнес Толстяк, - Вань, ты бы посмотрел там?
- Да, кстати. - Поддержал его Ассистент, раздвинув губы в сторону Хозяина. Даже закутанный ИванВаныч покивал носом, дескать, конечно, неплохо бы посмотреть, действительно, хорошо уже нагрелось.
Иван-Царевич в который уже раз подошел к люку и стал спускаться в подвал, но опять до котла не добрался. Потому что Марьванна кашлянула и решительно произнесла:
- Ладно, поставлю я долларок.
Все посмотрели на старуху.
- Кри-при, вапасса! Би-ка...
- Э... Иван Иванович уважает ваш пол... - Начал было Ассистент, Марьванна его перебила:
- Спасибочки, а я - его, так и передайте. - Она подняла табуретку и присела к столу, рядом с ИванВанычем, лучезарно ему улыбнувшись.
- Уважает ваш пол и возраст... - Ассистент двинулся к ней, - Но, простите, мы тут... У нас тут дело... - Он принял Марьванну под локоток.
- Ну и я хочу. - Марьванна локоток высвободила, улыбаясь ИванВанычу еще шире, - Мне, правда, боязно...
Ассистент опять завладел ее рукой. С усилием приподняв старуху, ловко отбросил ногой табуретку в сторону и вежливо, но твердо стал теснить ее к выходу, туда, где за дверями дожидался на морозе ее незадачливый зять:
- Послушайте, голубушка... - Мягко, с улыбкой внушал Ассистент, по сантиметру отвоевывая пространство. Иван-Царевич, стоя по пояс на лестнице, видел, что Ассистент не ведет Марьванну к двери, а везет, как на лыжах, она упиралась, - ...Голубушка, мы не можем принять вас с начала, понимаете? А если вы хотите продолжить за Ваню... вашего Ваню, то вам нужно поставить не долларок... Эх, не долларок...
- А че это вы со мной как с дурой разговариваете? - Марьванна напряглась, и Ассистент, сам Ассистент уже не мог сдвинуть ее ни на йоту, хоть и старался, - Я знаю, я долларок сверху хочу поставить.
Марьванна стряхнула с себя руки Ассистента. Достала из авоськи, болтающейся у нее на сгибе локтя, большой пакет, обернутый в грязную газету. Шустро присев к столу, стала разворачивать.
- Марьванна! - Устремился за ней Ассистент, - ...Вы должны больше двух тысяч долларов поставить!
- Да, да, ясненько.
- Что же вам ясненько, Марьва...
На мятой газете лежала здоровенная пачка зеленых американских денег, засунутая в полиэтиленовый мешочек и перехваченная хозяйственной резинкой.
- Э... Ба... Тетенька! - выдавил из себя через паузу Толстяк.
Марьванна сняла резинку, сунула в валенок. Старушечьи наманикюренные пальцы, высунув пачку одним концом из полиэтилена, начали отсчитывать деньги:
- Только вы меня, дуру старую, не обманите! - Сказала она плачущим голосом, посылая заискивающие улыбки в сторону кресла. Ничуть не удивившийся ИванВаныч заквакал и забулькал, мелко кивая, наверно, объясняя, что никогда, ни при каких обстоятельствах Марьванну здесь точно не обманут.
- Так, две тысячи... - Марьванна, считая, слюнила пальцы, - ...Паренек, сколько там?
Иван-Царевич догадался, что обращаются к нему. Вылез из подвала, подошел к столу, доставая на ходу калькулятор:
- Еще тридцать. Вы сверху сколько?..
- Доллар! - Марьванна улыбнулась ИванВанычу самой широкой своей улыбкой, - Только доллар, долларок!
- Ну, значит, тридцать два доллара еще.
- Ох, денжищи-то какие, страшно подумать... - Она перевернула пакетик. С другой стороны пачки лежали мелкие. Марьванна отслюнила:
- Ну, я внесла, вроде...
Отчаянная женщина сунула пальцем деньги поглубже в мешочек, глянула в сторону:
- Стало быть, следующий?
Ассистент, оторвав взгляд от пакета, кинул быстрый взгляд на игроков, вспоминая.
- Ваше слово, Иван... - обратился к Толстому.
Толстяк смотрел на Марьванну.
- Иван Иваныч! - сказал он поколебавшись, - Я ведь не предполагал, что вы приедете...
ИванВаныч критически поднял бровь.
- Ну ладно... - Перебил сам себя Толстяк, - Ладно, ставлю, в смысле отвечаю... - Он раскрыл бумажник, зашелестел деньгами, - ...Две тысячи тридцать два плюс пять, конечно.
Входная дверь распахнулась. В комнату вошел Простой Иван, уже запорошенный снегом.
- Марьванна, вставайте, двинулись! Ведь семь километров идти до станции, что это вас всегда ждать прихо...
Простой Иван застыл. В резком свете ограниченного абажуром пространства он увидел Ивана Ивановича, придвинутого к столу, сидящую рядом с ним Марьванну с картами в руках, стоящего перед ними Толстяка. Еще он увидел деньги на коленях тещи. И еще он увидел, что никто не поднял головы, не обернулся в его сторону.
- А-у-о-ы-и-е! Ж! Ж! Ж!
Ассистент опять ловко одной рукой вытащил из кейса требуемую сумму, бросил на стол:
- Иван Иваныч отвечает, плюс пять...
Марьванна, перевернув пачку, опять плюнула на пальцы:
- Это сколько денег-то воще? - Спросила она через плечо у Хозяина.
- Вообще на кону тридцать одна тысяча сто семьдесят три. - Иван-Царевич старался, чтобы голос не дрожал. Цифры на табло калькулятора мелькали перед глазами.
- Какие деньги! - Марьванна быстро провела языком по губам, - Не подсматривайте там! - Крикнула она за плечо кокетливо. Подсматривать за ней было некому.
Простой, не веря своим глазам, осторожно шагнул вперед:
- Марьванна... Спросил он недоуменно, - Откуда у вас?
Марьванна, проигнорировав зятя, подмигнула ИванВанычу:
- Значит, мне кричать?
Старик в кресле благодарно кивнул головой, заморгав в ответ обоими глазами.
- Кричите, - на всякий случай подсказал Ассистент.
Отсчитывая деньги, старуха шевелила губами.
- Марьванна! - Повысил голос Иван-Простой, тщетно пытаясь привлечь к себе ее внимание, - Вы же, когда пензию потеряли, неделю рыдали, я думал - помрете!
- Паренек, сколько я должна-то? - Теща упорно не обращала внимания на зятя, будто его не было, - Плюс долларок?
- Две тысячи сорок три. - Тотчас откликнулся Хозяин.
- Марьванна!!! - Громко, беспомощно крикнул ей в ухо Простой, нависая и дергаясь над столом, - Марива-а-анна! Я ж месяц назад одолжить у вас хотел! Ванюньке, маленькому, на слуховой аппаратик, у него осложнение после гриппа, дети во дворе смеются! Вы сказали что нет, Ванюнька внучок ваш!
Старуха положила почти не уменьшившуюся пачку на стол, полезла за пазуху, достала завязанный в узел носовой платок:
- Вы как хотите, а три долларка я вам рублями дам, - Она зубами растянула узелки, - По курсу.
Простой Иван отшатнулся, отпятился, уперся в стенку.
- Бабка, - спросил он тихо, - Ты кто?
Марьванна, отсчитав русскую мелочь, бросила в общую кучу. Когда она подняла глаза на Толстого Ивана, тот внезапно увидел, что ее морда очень давно была женским лицом. И, как не удивительно - лицом красивым.
- Давай, - сказал она повелительно, ткнув в Толстяка пальцем, - Ты, мафия, давай!
У Толстяка от ее синего взгляда перехватило дыхание:
- Конечно, - ответил он, помедлив.
Неожиданно и непредсказуемо душу Толстяка внезапно стеснила ненависть к ИванВановичу и Марьванне. И с удивлением и страхом он почувствовал любовь к ним. Да, да, грандиозную, разрывающую любовь, одновременно с ненавистью. Ему внезапно захотелось плакать, в туалет и по рысьи оскалившись, завизжать. Толстяку захотелось выиграть. Он сделал ставку.
- В банке у вас тридцать пять тысяч двести шестьдесят четыре доллара. - Тихо сказал над его плечом Иван-Царевич.
Перекошенные, мокрые лица склонились над столом.
- Взигв... Хрпл.... Пук! - Шепнул ИванВаныч, Ассистент швырнул очередную порцию денег на стол:
- Отвечаем плюс десять.
- В банке... - Пальцы Хозяина летали над калькулятором, - В банке тридцать семь тысяч триста двадцать два!
- Кричу! - Тоже шепотом ответила Марьванна, покрывая свой ставкой, - Плюс доллар!
- В банке тридцать девять тысяч триста шестьдесят один... - Иван-Царевич, как борзая, переминался с ноги на ногу, - Ну? Дальше, дальше!
- Черт, отвечаю! - хрипло шептал Толстяк, лихорадочно рвя купюры из бумажника, - Плюс пять!
- Сорок одна тысяча сто двадцать один!
- Пук! Гук! Фук! - Роняя слюну, каркал ИванВаныч.
- Отвечаем, - переводил Ассистент пересохшим горлом, - Плюс десять! Вперед!
- Сорок три тысячи двести три! - Умоляюще бормотал Хозяин. Он почувствовал затылком жаркое, жарче воздуха в помещении, дыхание - это подкравшийся на цыпочках Простой, схватившись руками за свои щеки, смотрел на стол, зеленое сукно которого почти скрылось под зелеными бумажками другого, светлого оттенка.
- Кричу! - Шептала, лязгая зубами, Марьванна, - Батюшки, кричу! Долларок сверху!
Метнув свою ставку, она не выдержала. Скинула халат, оставшись в заштопанной комбинации телесного цвета. Ударила по столу сухими кулачками:
- Давайте, давайте, шевелитеся!
- Отвечаю! - пальцами Толстяк распяливал лопатник, - Отвечаю! Черт! Отве...
Толстый Ваня вывернул бумажник наизнанку, зашарил в других отделениях. Размахнувшись, с яростным воплем швырнул бесполезный бумажник в Ассистента. В руках его дрожали четыре жалкие бумажки:
А? - Он поднял бессмысленный взор. Потом до него дошло:
- Черт! - Завопил Толстяк, брызгая слюной и потом, - Черт, черт, ЧЕРТ!!!
- В чем дело? - вопрос Ассистента прозвучал риторически. Ясно было, в чем.
- Я не ожидал... - Запинаясь, забормотал Толстяк, так же, как и недавно Простой, шаря глазами по осунувшимся лицам присутствующих - ...Что Иван Иваныч приедет... - Он обернулся к креслу, - Что вы приедете! И потом вот, Марьванна... - На Марьванну Толстяк посмотреть не решился, - У меня наличных мало, я не знал!
- Фыхки... быбыси... Га-га-га! - ИванВаныч поднял два пальца свободной руки.
- ИванВаныч говорит - пятьдесят процентов до расчета.
Толстяк изумился:
- Это как это? Да вы что, Иван Иваныч? Мы же с вами, вы же с нами!
- Пятьдесят процентов до утра. - твердо сказал Ассистент, - В наших обстоятельствах это по божески.
- Сорок пять. - тихо произнесла Марьванна, щупая рукой свою пачку.
Ассистент ожег ее испепеляющим взглядом, старуха в ответ сделала ему глазки. Толстяк почувствовал себя нехорошо. Пот заливал ему глаза, катился по рыхлому телу. Он поднял глаза на закутанного в одеяло ИванВаныча. Ну надо же, подумал он, какой. Если я проживу столько же, сколько он, что маловероятно, то буду всего-навсего старым, а он такой... Толстый Ваня неожиданно вспомнил, как много лет назад он просто познакомился с ИванВанычем...
*Взяток нет - не вистуй ...Толстый Ваня вспомнил, как он познакомился с ИванВанычем. Знакомство вышло простым и случайным, но в простоте своей невероятным, как, впрочем, все, что с ИванВанычем было связано. Произошло это в глухие, совсем-совсем брежневские времена, в кассовой очереди Новоарбатского гастронома. Толстяк, тогда еще совсем не толстяк, а просто чуть-чуть слишком крепкий Ванюша, стоя за широченной спиной, обтянутой дорогим драпом, пересчитывал мелочь и соображал, хватит ли у него денег после покупки вымени (83 копейки) и батона (16 копеек) на банку соуса «Южный». Длинная очередь его не угнетала, торопиться некуда - предстояла ночь унылой зубрежки. Московский землемерный институт, конечно, не Бауманский, но сессия и там сессия, тем более хвостатая. Позволить же себе вылететь из института за неуспеваемость с середины третьего курса Ваня никак не мог, ввиду четкой определенности дальнейшего после вылета пути, - обратно в родной Златоуст, далее, через военкомат и городской сборный пункт, - прямиком в армию. Нет, на «южный» никак не хватит, еще курево... Вымя, если его хорошо отварить и потом ломтиками обжарить, жратва обалденная. Только обязательно к ней нужно острую приправу. Значит, купим маленькую баночку аджики, наведем ее с майонезом, осталось, вроде, полбанки...
- Вы любите играть в карты?
Ваня поднял глаза. Очередь не продвинулась ни на шаг, зато драповое пальто обернулось драповой грудью. Перед Ваней стоял высокий, с великолепной выправкой пожилой человек. В глазах человека за очками в дорогой оправе не было ничего, кроме ожидания ответа на заданный вопрос, но в этот, первый момент Ваня ощутил то, что пронес потом в тайне через всю свою жизнь - особенный огонек, тайный знак, послание, направленное ему лично.
- В карты?
- В преферанс?
Иван удивился не столько бесцеремонности и неожиданности вопроса, сколько поразительному совпадению. Дело в том, что он действительно любил играть в преферанс, вернее, недавно полюбил. Его научили пилиться в «сочинку» общежитские пацаны минувшей осенью. Игра настолько захватила Ваню, что полетел к черту весь учебный семестр. Землемеры, как уже было сказано, не физики, но все равно их чему-то учат, за какие-то знания ставят оценки. А Ваня вместо учебы стал играть ночи напролет. И не только в общежитии, а даже днем на лекциях, и между лекциями в буфете, и вечерами во дворе на ящиках. Даже умудрился расписать «гусарика» в милицейском обезьяннике, куда, кстати, был помещен с приятелем (двое смылись подворотней) за карточную игру в общественном месте. Игра захватила его стройностью и логикой, причудливой смесью везения и расчета. За полгода он научился играть очень прилично для начинающего любителя, прекратил проигрывать, стал выходить понемногу в плюсы - например, за месяц декабрь дебет, тщательно просчитанный Ваней на последней странице записной книжки, обозначился в двадцать восемь рублей сорок три копейки, а это, согласитесь, существенный прибыток к сорока рублям стипендии и еще пятидесяти, присылаемых матерью из Златоуста. Но тут накатил январь и сессия. Поэтому именно из-за преферанса Ваня и оказался в Новоарбатском гастрономе. Завалив первый зачет, сообразил помутненной от недосыпа головой, что если не стряхнет с себя карточное наваждение, - экзаменов не сдать. Сжав зубы, Ваня почти насильно въехал на время сессии к дальней и нелюбимой родственнице на Сивцев Вражек, - отринуть карточные соблазны, дать себе по рукам и на месяц, таща самого себя за волосы, как Барон Мюнхгаузен, погрузиться в зубрежку.
- Люблю, - ответил Ваня, одним этим словом перевернув свою жизнь. Потом, кстати, очень потом, эту свою жизнь вспоминая и анализируя, Толстяк не смог понять, почему он уверен, что именно ИванВаныч его жизнь изменил? Ничем конкретным он ему не помог, ни связями, ни знакомствами. Советов никогда не советовал, а если на совете все-таки настаивали, - ИванВаныч отделывался байками из личной жизни, где всегда выступал недотепой. Когда началась свистопляска и, после короткой волны кооперативного движения стали возникать первые ООО, ААА и ЫЫЫ, Толстяк, еще не толстяк, но уже поглядывающий на свое отражение в зеркале с большим неодобрением Ваня, чувствуя за ИванВанычем невнятную, но государственную мощь, предложил тому организовать что-нибудь совместное. ИванВаныч глянул с изумлением, больше к этому вопросу никогда не возвращались. Толстяк сам, без всякой помощи, тяжкими трудами и лишениями вышел на пластмассовый ширпотреб, давший ему шрамы на жопе (бандиты прижигали сигаретами), но и первую квартиру плюс первый «Мерседес». Потом сам, только сам, приподнявшись и раздвинув конкурентов, нащупал золотое дно, - бытовую электронику. Женился он тоже оба раза без ведома ИванВаныча, скорее, в тайне от него, - в смысле на обе свадьбы не приглашал. Инстинктивно старался держать личные дела подальше, - бравый ИванВаночевский вид, почему-то всегда напоминавший Толстяку князя Потемкина, и смутно доходившие амурные легенды об ИванВаныче этому способствовали.
Но все равно Толстяк почему-то знал, был уверен, что появление ИванВаныча в его жизни не было случайным. Чувствовал, что если бы тогда, в Новоарбатском гастрономе, в длинной и сердитой очереди, он не сказал «люблю», то жизнь сложилась по другому, как-нибудь совершенно иначе. А поскольку жизнь, в общем, удалась, то...
- Люблю, - сказал Ваня тогда в середине угрюмой, однообразно одетой очереди, отбросив привычную для него осторожность и бытовую недоверчивость, - В карты очень люблю. В преферанс, в смысле.
Дальнейшее было просто. Они забрали покупки (ИванВаныч приобрел в винном отделе бутылку дорогого коньяка), и высокий человек в дорогом пальто отвел Ваню к себе на квартиру. Недалеко, в тихом арбатском переулке. По дороге объяснил ситуацию. Уже много лет он со своими старыми друзьями каждую вторую пятницу играет в преферанс. Традиция, понимаете? Но сегодня, перед самым выходом за коньяком, один из друзей по телефону дал самоотвод. В торговом зале гастронома ИванВаныч, посмотрев на Ваню, почему-то решил, что молодой человек сможет компанию выручить. Кстати, насчет «посмотреть» было загнуто, - Ваня, как занял очередь за драповым пальто, так к нему и притулился, по тогдашней всеобщей привычке стоять в очередях плотно, чувствуя грудью спину ведущего к кассе, а спиною - грудь ведомого. Или живот, или, если повезет, - титьки. Так что посмотреть на Ваню ИванВаныч в очереди не мог, только, разве что, извиняйте за скабрезность, ощутить.
- Конечно, сыграли бы и втроем... - развивал он мысль, подводя гостя к подъезду, - ...но сами понимаете, некорректно, да и стратегия не та.
- Да, - бормотал Ваня, стараясь идти в ногу и мучительно краснея за мерзлый кусок вымени в спортивной сумке, бьющий по боку, - Да, стратегия, она, конечно, того...
- Что поделать, приходится извинять отказника, с сердцем не шутят. Мы ведь не просто старые друзья, мы в придачу просто старые.
Ваня, глядя, как молодцевато взбегает ИванВаныч по ступенькам, счел это заявление кокетством. Но друзья ИванВаныча действительно оказались старыми. И тот, кого привез шофер на машине (быстро привез, недалеко, наверно) и тот, что пришел сам, в тапочках и вязаной кофте (поднялся или спустился на несколько этажей в подъезде). Они были старые, они были чиновные и великие. С первого взгляда даже неискушенного человека было видно, - избалованные властью и благами, ей сопутствующими. В придачу, обомлев, Ваня вспомнил, что облик того, привезенного на машине с соседней улицы, часто видел еще ребенком на правительственных портретах. Улучив момент, когда ИванВаныч на кухне переливал коньяк из бутылки в хрустальный графинчик, Ваня, замирая, шепотом спросил, правда ли, что это сам Каганович? На что ИванВаныч, рассмеявшись, ответил, что лучше бы Ваня поинтересовался, - правда ли, что тот, второй, в кофте, сам Иванов?
Ни разу в жизни еще Ваня не напрягал так мозги, как в тот вечер. И, несмотря на всученные матерыми стариканами две взятки на верном мизере, спилил игру достойно. Не разочаровал, хоть ничем и не потряс. По правде, потрясти людей, от которых Ваня в тот вечер впервые услышал о легендарном мизере Алехина, было невозможно. Боги и играли по божески, Ваня даже не представлял себе, что можно так: Торговля, объявление игры, карты на стол. Через секунду, оглядев расклад, вистующий объявляет - «Своя». Или «Без одной». Или, очень редко, - «Я без одной». Игрок кивает, и, пока собираются карты, сидящий на прикупе уже почти сдал новый кон другой колодой...
Причем расслабленные и расплывшиеся лица пожилых чиновников над зеленым сукном сразу посуровели и сосредоточились, спины выпрямились, мутные глаза прояснели и тихо сияли, лишних разговоров, пока не кончили игру, - прибауток там, анекдотцев, - не было вовсе. Только точные, отрывисто-вежливые реплики негромко звучали в полутемном кабинете, над освещенным специальным светом столом. Возникшая атмосфера напомнила Ване тайную церковную службу или сложную хирургическую операцию, хотя ни на той, ни на другой он никогда не присутствовал. Подхватив строгий тон, - умел он сходу подладиться под человека, со школы, с детского сада умел и знал это, - Ваня, сидя за столом с мастодонтами, молил судьбу только об одном - не просчитаться, не перезаказать, не снести неправильно, и не дай бог что-нибудь вякнуть, удивиться или засмеяться громко...
И не разочаровал Ваня, сам под конец почувствовал. Хотя потом, добравшись глубокой ночью с оттаявшим и протекшим выменем до Сивцева Вражка, от перенесенного нервного напряжения проспал на раскладушке в комнате недовольной родственницы почти сутки. Проснувшись, кинулся к учебникам, усилием воли загнав все, не имеющее отношение к сессии, на задворки сознания. Через несколько дней суровой зубрежки (днем в комнате, пока родственница на работе, по ночам - на тихой кухне громадной коммуналки под шелест тараканов), Ваня о посещение квартиры ИванВаныча вспоминал, как о приключении из «Тысяча и одной ночи». И милиционер у подъезда, и значительные, неузнаваемо изменившиеся лица суровых стариков над зеленым сукном, и магическая густая кабинетная тишина, разбавленная вкусом коньяка с лимоном, и даже деликатно всученный ему перед началом игры червонец, - «расплата обязательна, - тихо бормотал, конфузясь, ИванВаныч в коридоре, - а вы ведь студент, так что забудем, забудем сразу!» - все это было из области социальных легенд, а мало ли их тогда бродило по умам? Начиная от Сталина + увиденного им из окна железнодорожника, кончая байкой о том, что Брежнев, когда ему взгрустнется, любит выпивать с работягой, причем каждый раз с новым. Немудрящая поэзия этих легенд на Ваню не действовала. Что дальше? Продолжений умилительных историй не было, не слышал практичный Ваня чтобы железнодорожник стал министром сообщения а работяга, после ночи воспоминаний о Новой Земле, уехал утром от Брежнева на новой «Волге». Права была мать, повторявшая часто: «Храни нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь...». Иван, с детства слышавший эту присказку семь раз в неделю, уверовал в ее непреложную истину, хоть и не знал, да и никогда и не узнал происхождения пословицы. Поэтому приключение, думал он, когда ему об этом думалось, и есть приключение. В том-то и интерес, что случается оно внезапно и потом никогда не...
Поэтому Ваня изумился страшно, когда, примерно недели через три, в коридоре коммуналки на Сивцев Вражке раздался телефонный звонок, и голос ИванВаныча (Ваня узнал его мгновенно), после необязательного вопроса о здоровье предложил сыграть еще разок. Изумился и напугался. В голове всплыли пять с мелочью рублей, - сдача с червонца, того, почти насильно сунутого ИванВанычем в карман Ваниной рубахи. Сдачу педантично отсчитал выигравший Каганович, или как его там, кто приехал на машине из соседнего дома. Пятрыкин, уходя, Ваня хозяину не вернул, а проел в три приема в закусочной-стояке ресторана «Прага», каждый раз беря с мармита по две порции любимых шпикачек с капустой. Вытрясая из головы мелочный взор, Ваня ответил в трубку - мол, да, он с удовольствием, благо сессия почти сдана, остался пустяк. На что ИванВаныч сказал - очень хорошо, жду, адрес помните? А потом небрежно добавил:
- Приведите двух друзей.
- Почему двух? - спросил вновь растерявшийся Ваня. Слава богу что не спросил - почему друзей?
- Можно, конечно, и одного, если хотите играть без прикупного. Но на троих, честно говоря, некорректно, и стратегия...
- Да, - невежливо и радостно перебил ИванВаныча Ваня, - конечно, стратегия не та!
Положив трубку, Ваня с ужасом сообразил, что до урочного часа явки, заявленного человеком, живущем в подъезде с милиционером, осталось катастрофически мало времени, два часа с хвостиком. Лететь в общагу поднимать на бой проверенных преферансистов было поздно, приличные люди к этому часу уже разбредались по интересам. В панике будущий землемер листанул записную книжку. Все знакомые, появившиеся у Вани в Москве за три года, могли уместиться на одной страничке. Лихорадочно набирая номера подряд, наудачу, он огорошивал случайных людей вопросом - как насчет преферанса, вдруг не умеют ли они? Да, да, не ослышались, в преферанс поиграть, нужно срочно подъехать на квартиру, но противник будет очень опытный... Хорошо, извините, пардон.
Каким-то чудом удалось уговорить Простого и Царевича. Простого - потому что он был прост. Молодой Царевич, даже в те далекие годы регулярно ищущий похмелья, сильно заинтересовался рассказом о коньяке с лимоном, подаваемого к картам. Когда они через полтора часа встретились у театра Вахтангова, Ваня одного из них увидел второй раз в жизни. Второго в третий. Что я делаю? - пронеслось в Ваниной голове, когда он подводил их к подъезду, от которого глядел на компанию насторожившийся милиционер...
Но, против ожидаемого, вечер прошел замечательно. Пацаны удивительно быстро освоились, - все же москвичи, без провинциальных комплексов. Даже оставили несколько раз «без лапы» опытнейшего ИванВаныча. Атмосфера и стиль игры в этот раз были совершенно иными, разительно отличавшаяся от первого вечера. Иваны долго выкладывали «в светлую» карты, отчаянно, в крик, спорили о сносе и вариантах, делали ход и сразу же хватали карту обратно. Свет не был потушен, хрустальная с подвесками люстра горела вовсю, освещая дорогое убранство кабинета с причудливыми штучками на стенах вперемешку с картинами, настоящими, писанными маслом. Но был коньяк и лимон, был удивительный хозяин. Вначале Ваня боялся, что ИванВаныч, потеряв терпение, шмякнет карты об стол и гаркнет - «А ну, вон отсюда, детский сад!» Но ИванВаныч совершенно не сердился на непосредственную молодежь, наоборот, улыбался, кивал одобрительно. Даже впал в их манеру обсуждения - обстоятельно вслух просчитывал ходы, советовался и сомневался. Ваня-то знал по личному опыту, что не нужны никакие советы человеку, умеющему мизер Алехина. ИванВаныч, чувствуя Ванины мысли, иногда кидал на него тот самый, особый взгляд, - нет, не «заговорщицкий», это было бы вульгарно и совершенно не в стиле ИванВаныча. Но что-то в этом взгляде обращалось именно к нему, тайный призыв, обещание непонятного... К тому же весь вечер Толстяка (тогда еще, конечно, не толстяка), мучил вопрос, внезапно пришедший в голову: откуда ИванВаныч узнал номер телефона Сивцева Вражка? В общаге не ведали, куда Ваня съехал, - он сознательно рубанул концы, чтобы не возникло во время зубрежки малейшего соблазна. Родственница же слишком дальняя, к тому же прописана в Шатуре, в коммуналке жила по договоренности с еще более дальней родственницей, ее племянницей, которая вместе с мужем зарабатывала на БАМе «Жигули».
Контора, конечно, Контора, (что ИванВаныч имеет к ней отношение, Ваня безошибочным чутьем понял еще в первое свое посещение), но концы для поиска все-таки были слишком слабые. Карающая лапа всесильной организации, занесенная над головой, Ваню не тревожила - социальных грехов он за собой по жизни не ведал. Всегда равнодушно пожимал плечами на различные диссидентские соблазны, которыми была напихана любая московская общага того времени - книги, песни, разговоры. Не боялся, нет, честно нет, он вырос в непуганой семье. Просто чувствовал какой-то фальшивый перебор во всей этой шепотливой истерии. Глубинным крестьянским нутром тайно считал, что диссиденты - те же коммунисты, только наоборот. Песни Галича там, Высоцкого и других, когда включали, покорно слушал, но не сопереживал и не запоминал. Книг же не читал вовсе, никогда не любил. (Учебники не считается, надо). К предержащей власти у тогдашнего наивного Вани была всего одна претензия. Он был молод, беден, одинок. И искренне не понимал, почему он, такой несчастный в свои двадцать лет, должен скоро куда-то ехать из Москвы, строить кому-то счастливое будущее, - собственно, только к этому и призывала наглядная агитация и грядущее институтское распределение. Словом, не боялся Ваня Конторы, но, сидя второй раз за зеленым столом в арбатской квартире, пытался сообразить, как же все-таки ИванВаныч вышел на него? Неужели можно раскрутить махину на площади Дзержинского только для того, чтобы пригласить молодого неуча поиграть в карты?
Не смотря на тревожные мысли, вечер все же удался. Когда за полночь расставались, и хозяин, провожая Иванов в прихожей, предложил собраться опять, «этак через месяцок?» - польщенные ребята с радостью согласились.
Так и пошло. С властными стариками Ваня больше у ИванВаныча никогда не сталкивался. Зато каждую последнюю пятницу каждого месяца (последнюю, а не вторую, шептал временами ехидный голос в Ваниной голове), - они встречались этим составом. Молодые, начинающие жить шалопаи и умудренный опытом человек странной судьбы и странных занятий. Что занимался ИванВаныч чем-то важным, было видно сразу, - по обстановке квартиры, по наличию Ассистента, вроде незаметного, но всегда находившегося рядом, по внезапным телефонным звонкам, которые изредка, но нарушали карточную идиллию, а один раз ее совсем прекратили, - ИванВаныч в минуту оделся и укатил на возникшем из небытия у подъезда правительственном «ЗИЛе». Тогда в первый и единственный раз Иваны увидели его в форме, - странно было слышать вежливые слова извинения, произнесенные таким, уже хорошо знакомым бархатно-поставленным голосом из недр бронированного чудовища. А что занятия ИванВаныча были странными - это всплыло исподволь, незаметно, с годами.
Кстати, нельзя сказать, что Иваны не интересовались самой странной для них из всех странностей ИванВаныча, а именно, - вот этой игрой в карты по пятницам. Почему они, что, у него партнеров, что ли, нет? Толстяк через некоторое время раскололся, мол, есть партнеры. Причем такие, какими им, Иванам, не стать никогда. Долгие годы они рассуждали об этом. Сначала - после преферанса, разъезжаясь, ловя на сонных улицах тачки. Потом, с годами, - в банях, в ресторанах, в собственных возникающих квартирах, - Иваны как-то незаметно сдружились, несмотря на разность интересов и непохожесть судеб. Встречи, другие, помимо пятниц ИванВаныча, стали более-менее регулярными, состоялась проверенная годами мужская дружба. Так вот, мнений на счет ИванВанычевских пятниц за все эти годы накопилось немного и оригинальностью они не отличались. Простой Иван во все времена, - и при Брежневе, и при Андропове, и при Перестройке резюмировал просто - вербует. Царевич придерживался своей версии, - долгими годами однообразно плел свое, что-то насчет внутренних мировых кругов, особой роли России и связи ее напрямую с космосом. Толстяк, к тысяча девятьсот девяносто шестому году раздавший взяток чиновникам примерно на сто тысяч долларов, в особой роли России уже не сомневался, только не понимал, причем тут космос?
Незаметное, но неуклонно идущее время разрушало магистральные версии друзей, превращая их в неубедительную труху. Нельзя вербовать десятилетиями один раз в месяц под коньячок, да и космос все не являл за картами ничего такого своего космического. В начале девяностых, Толстяк, начитавшись впервые изданной изотерики, неожиданно выдвинул свою, новую версию, сперва принятую друзьями на «ура». Мол, старый кэкэбэшный хрыч эманирует, подпитывается их молодой, свежей энергией. Но года опять-таки шли, молодая энергия вместе с носителями ветшала, свежесть являла вялость, - а ИванВаныч все сзывал их и сзывал на каждую последнюю пятницу. И эта теория рухнула. К тому же насчет «старого хрыча» Толстый Ваня был несправедлив - бодрости и азарта всегда у ИванВаныча наличествовало больше, чем у всех них, вместе взятых. Не говоря уже о силе духа и мужском начале - отголоски семейных скандалов, закатываемых его женой, Марией Ивановной, время от времени заставляли ИванВаныча менять дислокацию и переносить преферансные встречи с Иванами на дачу. Наверно, правительственную - они всегда приезжали туда в одной машине, с заказанным заранее пропуском, в который вооруженный вертухай перед воротами тупо смотрел минут по десять. Но того стоило - на даче была отличная баня, в предбаннике которой и играли на дубовом столе, отмечая каждый удачный (или неудачный) мизер короткими марш-бросками по маршруту: «парилка - ледяной с воздушными пузырями бассейн - стол с выпивкой и закуской». ИванВаныч всегда парился злее их, в бассейне мог просидеть дольше. И его высокая прямая фигура, закутанная в махровую простыню, с остатками когда-то великолепной мускулатуры, всегда рождала у Толстого Вани комплекс неполноценности. И он прекрасно понимал жену ИванВаныча, малознакомую Марию Ивановну, обитавшую все эти годы в недрах большой квартиры, и верил, что семейные скандалы небезосновательны. Если я проживу столько же, - думал Толстяк тогда, глядя на молодцеватого ИванВаныча, - что вряд ли, то буду всего лишь старым, а он...
- А что мне сейчас делать? - спросил, Толстяк, помедлив.
- Ыбр. Брыбррр!
- Что?.. - Толстяк в безотчетной надежде подался телом к коляске, - Что, Иван Иваныч?
- ИванВаныч говорит - домой езжай, ковбой. - ответил Ассистент, не шевельнувшись.
*Битому неймется, амнистеру не терпится ...Домой езжай, ковбой, - сказал Ассистент, отфутболив в угол пустой бумажник Толстяка.
- Домой... - Толстяк повертел это слово во рту. Точно так же, как Простой Иван, он через некоторое время шевельнулся. Затем так же оглянулся в поисках шмоток. Неожиданно взгляд его уперся в диван. Толстяк подошел, взял за руку жену. Поднял с дивана. Подвел ее к столу:
- Сколько? - спросил без всякого выражения. Все замерли. Марго посмотрела на мужа с интересом.
- Я серьезно спрашиваю. - Голос Толстяка звучал по прежнему тускло. Он подтолкнул жену вперед. - Сколько, Иван Иваныч?
- Триста долларов. - произнесла Марьванна.
- Иван Иваныч! - Толстяк не обратил внимания на реплику старухи, - Я ведь наблюдал все эти годы, понимал... Ни хрена, конечно, не понимал, но... Я знаю, вы заинтересуетесь. - Толстяк набычился, вдохнул, обжегшись, горячего воздуха, и, распахнув на жене рубаху, тыкая в нее пальцем, взвопил отчаянно, - Черт, я серьезно спрашиваю, сколько, сколько?
- Четыреста пятьдесят максимум, - снова хладнокровно подала голос Марьванна, - Иваныч, потом намаешься, она даже картошку чистить не умеет.
ИванВаныч открыл рот, но тут на веранде раздался страшный грохот, входная дверь распахнулась, и в комнату ввалился Племянник. Вид его был ужасен. На голове и плечах лежали пласты снега, одно ухо, большое, как у тролля, горело рубиновым огнем, другое было маленьким и белым. Хозяин подумал, что к утру, пожалуй, завалит дорогу наглухо.
- Да! - закричал Племянник, устремляясь на средину и роняя вокруг большие белые шматки, - Вот так! Понятно! Ага!
- Что случилось, Ваня? - спросил его Ассистент.
- Случилось! - Большой ком снега с фетровой шляпы упал на стол, присыпав деньги. Все инстинктивно дернулись, - Случилось то, что вы своими жопами! Сидите тут! - Племянник обличающе указал на всех обеими руками:
- Вы же русские люди! Почему на доллары играете?
Он, увертываясь от рук Ассистента, с неожиданной ловкостью перепрыгнул игральный столик, обдав всех холодом и распахнувшимися полами пальтишки разметав лежащие деньги. Простой, упав на колени, начал быстро их класть обратно на стол.
- Сами русские! - С угрозой и мольбой кричал Племянник, истерично всхохатывая. Он остановился перед Марьванной, хлопнул руками себя по бокам и рявкнул ей в лицо:
- Вот вы, женщина, почему на доллары? Пожилая, а хулиганите!
Племянника, казалось, совершенно не удивило присутствие толстой зеленой пачки на коленях Марьванны:
- Надо же, вроде все русские! - Он зверовато оглянулся, как скинхед в поиске инородца. Взгляд его уперся в Марго:
- А ты пойди оденься! - Крикнул ей Племянник яростно и начальственно. После чего развернулся и ринулся на выход. Перекрывая стук обоих дверей, до присутствующих донеслось со двора:
- Надо же, ха-ха, жопами и на доллары!
От сотрясения раскаленные трубы отопления запели угрожающе, на полноты выше.
- Ну так как? Как будешь, Ваня? - нетерпеливо спросила Марьванна. Ей никто не ответил. Она властно повысила голос:
- Ваньк!
Ассистент вздрогнул, обернулся к ней:
- Что? Вы меня?
- А тебя тоже Иваном зовут, служивый? - без тени юмора поинтересовалась Марьванна. Ассистент бросил на нее исполненный отвращения взгляд:
- Какое это имеет значение?
- Да я просто, - Пожала плечом старуха. Бретелька комбинации сползла с широкого костлявого плеча. Лифчик Марьванна носила большой, когда-то атласный, наверно, розового цвета. Сорвав со своих волосин размотавшуюся железку бигуди, она требовательно обернулась к ИванВанычу:
- Как дальше-то будем, Иваныч?
- Пт-бп... сна-хрж. ф-ф-ф-ф.
- Что он говорит? - Марьванна без всякого почтения тыкнула Ассистента картами в бок. Ассистент отодвинулся подальше.
- ИванВаныч говорит... - Вяло начал он...
- Он говорит, что ему писать хочется. - Неожиданно подала голос Марго. Ассистент удивленно посмотрел на нее:
- Откуда вы знаете?
- А вы вообще халтурно переводите. Не образно.
Ассистент растерялся. Глаза его распахнулись широко:
- Вы... понимаете Ивана Ивановича?
- Когда моего деда инсульт разбил, он перед смертью так же разговаривал. Я переводила.
- Киби-сюрю, дыцу, о? - Спросил ИванВаныч Марго.
- А что тут такого, старенький? - Марго обернулась к коляске, пожав плечами, - Помер и помер.
Ассистент возмущенно вскинулся:
- Да как вы можете... - Он всплеснул руками, - Такое ИванВанычу?
Толстяк пришел в себя. Он шагнул вперед, заслоняя жену. Красноречивым жестом, криво улыбаясь, он бросил свои карты поверх денег:
- Марго, - сказал он спокойно, - Поехали домой.
В ответ Марго взяла со стола Марьваннин носовой платок, стряся из него русскую мелочь. Расправила, встряхнула, поднесла к лицу ИванВаныча. Ассистент дернулся, но не успел, - ИванВаныч с наслаждением высморкался. Марго вытерла ему нос:
- Ты, старичок, не дрейфь, - сказала она ласково, - Не так все страшно. Главное, не бойся, старенький. Раскинь, зачем тебе все это? Уколы, таблетки, клизмы. Гадость какая. Нюхать себя противно, дедушка? По утрам просыпаться, манную кашу жрать.
Иван-Царевич подумал, что ведь, наверно, ИванВанычу сняться сны. Быстро попросил судьбу, чтобы какой-нибудь из снов ИванВаныча не забрался случайно в его голову.
- Тебе противно по утрам? - Спросила женщина старика в кресле.
- Цвы-ко-сю-сю-сю, - произнес после паузы старик.
- Вот видишь, еще и больно, - Марго поправила одеяло, подтыкала его с разных сторон, - Курить наверно бросил. А ведь хочется покурить?
В наступившей тишине ИванВаныч неожиданно всхлипнул. Марго, присев на табуретку, погладила по редким, коротко стриженым седым волосам:
- Не плачь. Мой дедушка тоже плакал, не плачь, родной мой. Лучшее, наверно, впереди.
- Ты, мать моя, зачем Иваныча расстраиваешь? - Марьванна возмущенно, как торговка на базаре, развела руки в стороны. - Как он теперь играть в карты будет, ведь самая игра пошла!
- Будет, старенький. Ведь мы сюда в карты играть приехали, правда? - Марго оглянулась, не спеша окинув взглядом компанию, - мужа, Иван-Царевича, Ассистента, - Все мы приехали в карты играть. Вот и молодец, правильно, играй, голубчик.
- Щкры-крыпс. Ввава...
Марго рассмеялась, откинув голову и блеснув зубами:
- Спасибо! Я знаю, что красивая!
Простой Иван неожиданно поднялся с колен. Нетерпеливо затряс поднятой рукой, как первоклашка, знающий правильный ответ:
- Господа!... - Сказал он доверительно, вклиниваясь в разговор, - Това... Словом, я должен сделать заявление! Это, - Он указал на тещу, стараясь при этом на нее не смотреть, - Это теща моя, Марьванна! Я не знаю, откуда у нее, честное слово! Она всю жизнь работала санитаркой в пятнадцатом роддоме, семь лет назад ушла на пензию, я ничего не знаю про деньги. Клянусь, у нее свой холодильник, но пустой всегда, она с нами обедать садилась!
- Ты, Ваньк, - сказала Марьванна строго, - Не мешай.
Она покопалась на столе в куче денег, которая почти скрыла трехлитровую банку, достала ключи с ниндзей, кинула ему, - Иди, подожди в машине.
Никто не возразил, было ясно, что Марьванна имеет на это право. Простой поймал ключи, но не ушел, а отпятился на цыпочках к стене, присел на корточки.
- Ну, - Марьванна сурово оглядела присутствующих, - Чей голос? - Она обернулась к Иван-Царевичу, - Кто кричит, паренек?
- Ваня должен был. - Хозяин указал на Толстяка.
Толстяк криво улыбнулся, опустил ладонь на плечо жены.
- Марго, - Повторил он, - Поехали. Я проигрался.
Марго потерлась щекой о его руку кошачьим движением:
- А сколько в банке? - Помолчав, спросила она. - Сколько, дедушка?
- Кликс-пыф...
- Тридцать три тысячи? - Марго подняла брови. Затем взяла со стола карты мужа, развернула. Странная улыбка появилась на ее губах:
- Надо же, - сказала она, оглянувшись на Толстяка. Тот развел руками. Тогда Марго сняла из ушей серьги, бросила на стол, поверх денег:
- Вот, дедушка. Поиграй, голубчик. Они мне недорого достались.
ИванВаныч перевел глаза на Ассистента:
- Ше-ху-фа-ррра! Пипс!
- Одну минуточку, - Ассистент схватил серьги. Занырнув под абажур, приблизил их против света вплотную к лампочке:
- Да, настоящие, - наконец произнес он, - ...Ручная огранка, по-моему.... - Вдруг рука его дрогнула, камни блеснули чудесными брызгами, - ...Да это же, это же...
Ассистент, вынырнув из-под абажура, бросился к ИванВанычу:
- Не может быть! Иван Иваныч, это же те самые серьги, что супруга ваша торговала полгода назад у Ивана Соломоновича! Восемнадцатый век, работа Беллуджи или учеников!
- Дай посмотреть, - Марьванна протянула руку.
Ассистент отпрянул. Глаза его отыскали Толстяка:
- А потом их кто-то перехватил... - Сказал он с непонятным выражением, сжимая серьги в кулаке, - ...Прямо у нас под носом.
- Йлсткьс- хпдптмсю?
Марго замотала головой:
- Нет, дедушка, не жалко. Ими от меня откупились.
Толстяк воскликнул возмущенно:
- Марго, не смей, неправда!
- Подумали... - Марго не обращала на мужа внимания, - ...Подумали, что это хорошая цена. Странно, я ведь гораздо меньше стою.
- Прекрати врать! Хватит меня позорить! - Заорав петушиным воплем, Толстяк в отчаянии и обиде ринулся к жене, но перед ним вырос Хозяин:
- Она не врет! - Тоже закричал он, топая ногами, брызгая слюной в лицо Толстяку, - Она правду говорит, именно откупились!
- Молчать! Молчи, Ванька! - Толстяк попытался обойти Хозяина, но Царевич его опередил. Отпихнув соперника, он схватил Марго за руку, притянул к себе с табуретки, и, заглядывая в глаза, отчаянно забормотал, путаясь, срываясь:
- Марго! Я предал тебя, я наказан... Ты же видишь, как наказан! Я не могу, не хочу, давай снова!
- Молчать, я сказал! - Толстяк, схватив жену за другую руку, рванул на себя, - Не слушай его, молчать!
Марго сморщилась от боли. Мужики не обратили на это внимания. Они, полуголые, мокрые от пота, с ненавистью пялились друг на друга и орали, тягая женщину в разные стороны.
- Я больше не струшу... - Иван-Царевич, не выпуская руки Марго, лягал наугад Толстяка, - Выходи за меня замуж!
- Опять? - Взвизгнул Толстяк. Тоже попытавшись лягнуть Хозяина, он поскользнулся на помидоре и потерял равновесие. Упал, ударившись головой о коляску ИванВаныча, но руки жены не выпустил. Марго вскрикнула, ИванВаныч вместе с коляской покачнулся.
- А ну прекратить! - Рявкнул Ассистент. Серьги были по прежнему зажаты в его кулаке. - Оба немедленно оба прекратить тут оба! Вы что, забыли, кто перед вами?
Толстяк с Царевичем опомнились. Тяжело дыша, сверля друг друга глазами, разжали пальцы. Марго покачала головой:
- Какой уж тут замуж? - Сказала она им укоризненно.
- Дай посмотреть сережки-то. - Улучив момент, Марьванна опять протянула руку к Ассистенту. Тот зашел за коляску. Марго, потирая кисти, подняла упавшую табуретку:
- Зачем замуж? - Она опять присела рядом с ИванВанычем, - Зачем, если мы тут в карты играем, да, дедушка?
ИванВаныч шевельнулся. Протянул медленно руку. Это был первый жест, самостоятельно сделанный им в этот вечер. Большая старческая кисть, украшенная пигментными пятнами, осторожно и нежно погладила Марго по плечу:
- М-м-м-м-м. К-к-к обст, - Прошамкал он.
Марго рассмеялась:
- Разве это дорого? - Обернувшись, она спросила у Простого Ивана:
- Скажите, тут нет какого-нибудь купальника? Жарко.
Простой Иван вместо ответа сглотнул. Он смотрел, как ИванВаныч, медленно наклоняясь, клал свои карты на стол:
- Бу-бу. фаратэти... - Старик в коляске извиняюще пожал плечами. Марго подняла брови:
- Что? Как это у тебя денег не хватит? Ты же, дедушка, играть приехал!
Она сунула карты ИванВаныча ему обратно в пальцы:
- Чего-чего, а денег у тебя хватит! Жарко как.
ИванВаныч опять отрицательно мотнул головой, с улыбкой глядя на Марго:
- Фи-фу... Бнир-дыр-бя! - Начал было объяснять он, но Марго, не дослушав, перебила:
- Ну хорошо, хорошо. Давай вот как сделаем... - Она задумалась на секунду, - ...Ставь все деньги, что у тебя есть... и еще... еще...
Все, почувствовав неладное, замерли. Хозяин подумал, что навряд ли Марго упустит возможность еще раз продемонстрировать свое особое чувство юмора.
- Иваныч, - напряженно скрипнула Марьванна, - Недвижимость не ставь, она тебя обманет.
- И еще поставь на кон, что ты не умрешь.
Все в голос ахнули.
* Десятка - взятка ...Все, кто был в комнате, молча открыли рты. У присутствующих коллективно сперло дыхание. Марго улыбалась, глядя на ИванВаныча невинно:
- Игра есть игра, верно? Ставь на кон, что ты не умрешь, дедушка. Хотя бы еще полгода.
Улыбка сползла с губ ИванВаныча.
- Как это - не умрет? - Марьванна, захлопнув пасть, недоуменно оглянулась на зятя. Он, подняв брови, растопырил пальцы.
- Иван Иваныч, издевается! - Придя в себя, Ассистент попытался откатить коляску от стола, но ИванВаныч ударил по рычагу тормоза, колеса заклинило, - ...Она над вами издевается!
- Полгода не умрет? - Взревела Марьванна, вскочив и беспардонно тыкая в ИванВаныча пальцем, - ...Люди добрые, посмотрите на него! Как не умрет, что за условие такое?
Иваны изо всех сил старались не глядеть никуда. В словах Марьванны был явный резон.
- Марго, это не смешно! - Пробормотал потерявшийся Толстяк.
- А мне тогда чем отвечать?.. - Противные обертона в голосе Марьванны достигли наивысшей точки, - Мне что на кон поставить, мою девственность?
Марго, не обращая внимания на всеобщую панику, удобнее уселась на табуретке, щелкнула картами:
- Что, дед, сыграем?
В ответ старик выпрямился в коляске во весь рост. Вернее, почти выпрямился. Вернее, сделал такое движение, что стало понятно - он выпрямился:
- Жцертя бибика. Ку-ку! - Произнес ИванВаныч властно.
В лице Ассистента что-то дрогнуло. Секунду помедлив, он поднял кейс, открыл его и, занеся на вытянутых руках, опрокинул над столом. Зеленые пачки упали на стол, заскользили на пол. Отдельные бумажки разлетелись далеко по полу, но на них никто уже не обращал внимания. Иван-Царевич достал из кармана фартука калькулятор. Посмотрев на большие цифры, нажал на кнопку сброса. Сиротливый нолик в углу табло глянул на него вопросительно. Трубы парового отопления запели еще на тон выше, они уже стонали.
- Иваныч! - Потрясенно взвыла Марьванна, - Ты что, действительно все деньги ставишь? - Она, перегнувшись через денежную кучу, попыталась схватить старика за руку, - А я? Я?
Ассистент, повинуясь безмолвному приказу, резко зажав мертвой хваткой локоть Марьванны левой рукой, правой, схватив ее, как щенка, за загривок, потащил от стола.
- Для вас ставки слишком высоки, дама. - Прошептал он в старушечье лицо, переместив пальцы на шею Марьванны и улыбаясь своей проверенной улыбкой, от которой бледнели самые крутые мужики, - Не мешайте им.
В ответ Марьванна внезапно цопнула его за промежность. Так же резко, молча и сильно. Ассистент охнул, пальцы его разжались.
- Что значит высоки? - тоже шепотом спросила Марьванна, усиливая железную хватку, - Для меня высоки?
Отшвырнув скрючившегося Ассистента, как куклу, Марьванна рванулась обратно к столу:
- Вы тут, в этой бане, всякие ужасы на кон ставите и гадости, а для меня, видишь ли, ставки высоки?
Она схватив свою авоську, махом вывернула ее наизнанку. На стол брякнулся пакет, тоже обернутый в грязную газету, но гораздо больше первого:
- Значит, мы, простые люди, по боку? А я не позволю моего Ваньку обижать, слышите, вы, колдуны, мафия, не позволю зятя обижать! - Марьванна сорвала газету, и уже никто не удивился при виде нового полиэтиленового пакета, плотно набитого пачками долларов. Только Простой Иван захлопал в ладоши и Ассистент пробормотал, сжав колени и тараща на Марьванну глаза: - Кем, вы, сказали, работаете?
Взгляд Марьванны стал холодным, как лед, глаза, точно как у зятя, побелели и застекленились, на лице явилась жестокая, нечеловеческая усмешка, злобная и просветленная одновременно. Она, размахнувшись, со всей силы запустила пакетом в ИванВаныча. Он поймал:
- Вот так! Для нас ваши ставки никогда не будут высоки! Слышь, старый хрен, давай, объявляй, сколько стоит твое бессмертие, служивый, переводи!
Входная дверь отчаянно хлопнула, трубы откликнулись. Племянник в нечеловеческом виде ворвался в дом. С первого взгляда было ясно, что мир приключений окончательно распахнул перед ним гостеприимные двери. Седые пряди стояли дыбом, пробиваясь, как подснежники, сквозь ледяную корку на голове, громадные кумачовые уши горели семафорами, разрешающими въезд в ад по обеим сторонам глаз, углядевших, наконец, то, сокровенное закрытое от простого человечьего зрения:
- Понял! - Истошно заорал он в проеме двери, суча руками в разные стороны, как богомол, - Я понял, ага!
Иван-Царевич и Ассистент схватили Племянника. Он был гораздо холоднее обыкновенной сосульки, но Хозяин ожег щеку о его ухо.
- Давайте, играйте, - Перекрикивала всех Марьванна, лупя кулаками в исступлении по деньгам на столе, - Вы, хоть душегубку здесь устроили, но по честному, правильно играйте!
- Я понял! - Племянник, простирая руки к ИванВанычу, рвался в центр, к нему, - Он не мог! Я понял, вы понимаете, понял я, ага, мертвяк не мог!
- Вы на что это, Ваня, намекаете? - Пыхтел из последних сил Ассистент, тщетно пытаясь заломить Племяннику руку, она выскальзывала, как намазанная маслом.
- Я не намекаю, клянусь! Мертвяк сам бы не смог!..
И тут раздался взрыв.
* Если колода не сдается, ее уничтожают ...Четыре, ну, пять максимум. Месяц назад подписана капитуляция, впереди новая и не совсем понятная жизнь, разговоры о демобилизации, а мы тут, в горах, мины выковыриваем. Конечно, не любило нас местное население. А с чего, если честно, любить? Ведь не объяснишь же никому, ему самому не объяснишь, когда его же безопасишь, что он уже и не человек вовсе, а мина, на многие годы замедленная. Вот и не любили. Но мы держались, что делать, ведь кто-то этим должен был заниматься.
Она по-русски не говорила. Совершенно не говорила, ни одного слова, «хлеб» по-русски не знала, странно, тут перед войной колхоз был организован, правда, недолго. Красоты была исполнена необыкновенной, не нашей красоты. Высокая, тонкая очень, сильная, как молодая лошадь. Черные глазищи горят, волосы блестят, кожа светится. Прям сияние от нее исходит, если днем на улице, под солнцем. Мы-то в первый раз днем и встретились, у колодца. Обернулась, увидела меня, бросила ведро и закричала. И я сразу, у колодца, понял - не напугалось она, не страх это был, нет, не страх. Я ведь в женщинах уже хорошо разбирался, даже слишком хорошо для своего возраста, что поделать, война.
Я потом, совсем потом, хотел только одного - просто увидеть что либо подобное, ну, посмотреть, даже не касаться. И никогда, ни разу, за всю свою жизнь. А какой запах, она так пахла замечательно! Я ведь даже сознание потерял, когда мы, ну, сами понимаете, в первый раз. Представляете? Так что не я ее, того, по закону военного времени, а она, получилось, извините, меня.
Что-то случилось со мной в то лето, совсем непонятное. Днем пентаграммы составляю или по горам мотаюсь, разминирую, ее, можно сказать, родственников, а по ночам, все ночи напролет - с ней. И знаю, твердо знаю, что это совсем не просто, со мной происходящее. Осознаю внезапно и мучительно, что не хочу возвращаться в Москву, к молодой жене своей, Марии Ивановне, дочери командира армии, которой скоро рожать первого ребенка, хоть режь меня, не хочу, даже, может, не могу! Какая, к черту, Москва, если сегодня вечером, на соломе, она скинет платье и положит мою руку себе на грудь таким странным, неповторимым, летящим движением...
И вот, в тот самый вечер, приходит она к казарме, как было условленно. Гляжу я на нее с крыльца, и снова, в какой уже раз, понимаю, что в жизни ничего прекраснее не видел. Стоит передо мной в белом платье, расшитым ихним узором, босая, туфли в руках, волосы как-то убраны, и за ней, между деревьями, солнце заходит, краешек остался. И чувствую, глядя на нее, что она, глядя на меня, примерно это же самое думает. Я ведь тогда был молодцом. Двадцать четыре года, капитан. Ордена да медали на груди, пусть не боевые, но честные, ох, какой нелегкой службой заслуженные! Я бойцов, свободных от наряда, на машине в село отправил, к клубу, а сам решил с ней пешком, недалеко ведь. Замполит было завозражал, но я с самого начала службы своей так умел поставить, что все понимали, кто в подразделении начальник.
Доходим мы, значит, с ней, обнявшись, до ихней местной речонки, за которой село. Праздник, музыка из клуба слышна. До моста идти еще километра два в обход, и вижу, что вода из запруды спущена, водоросли и камни на дне блестят, по щиколотку, не боле. Хватаю я ее на руки и - марш к берегу. Она отбивается, смеется, целует меня мельком, и говорит чего-то, тараторит по-своему. Делаю шаг, два, три - и увязаю. Ил на дне. Она аж зашлась от хохота, и рукой мне машет, поворачивай, мол. А я себе думаю - ну что ил? Днем, при полной воде, коровы переходят. Делаю еще два шага, и увязаю окончательно. В сапоги, правда, пока не льется, но чувствую, - не могу ногу поднять. Хоть убей, не выходит. Она смеется, зубы блестят, а я стою с ней на руках, как дурак, посреди лужи, ничего сделать не могу, вокруг вода журчит, ордена звякают и луна всходит красная.
Вонь. Вонь от ила, мною взбаламученного, поднимается. Разозлился. Я ведь тогда пылок был и силен. Гиревик, марафон за подразделение бегал, йогой и практиками стал увлекаться, сам, гораздо даже раньше, чем приказом по управлению обязали. Меня, кстати, бойцы не боялись, а уважали. Хоть до рассвета из казармы никто по нужде не выходил, и замполит без толку боролся с этим суеверием, они меня любили, именно ко мне с просьбами и нуждами обращались, хоть заместитель политический и ревновал страшно.
Словом, здорово я разозлился посреди лужи от дурацкого этого положения. Рванулся изо всех сил, сделал шаг, другой, потерял сапог. Показалось, что падаю, ноги, как клещами зажаты, вскрикнул, заметался, и не понимаю как, руки сами собой разжались.
Уронил. И стою. Она в эту гадость, в грязь шлепнулась, смеяться перестала, только пузыри вокруг лопаются. Господи, думаю, неужели кто увидел, клуб совсем рядом! Она молча у ног возится, как жаба, вся в говне этом, встать пытается, скользит, от этого вонь еще больше, прямо невыносимая вонь мне в лицо, луна красным светом картину освещает. И протягивает она мне руку своим колдовским легким движением, показывает, чтоб я помог ей подняться, и гляжу я на эту грязную руку. Ил, слизь по ней комками, и черт его знает, как это получилось, не знаю... стошнило меня. Прямо на мою любовь, на мою прекрасную местную девушку, и куковала кукушка, и музыка из клуба играла.
И еще я пукнул.
Очнулся перед рассветом, в райцентре, на квартире прямого моего начальника. И ни на один вопрос ответить не смог. Как добрался ночью за двадцать километров по почти вражеской территории, почему босой, почему ордена в говне и блевотине, почему, не смотря на строжайшие инструкции и подписки, рассекретил явку и главное, - почему, при всех этих художествах, трезвый? Я тогда, стоя перед полковником своим, заплакал. Первый раз в жизни заплакал, странно, правда?
Очень повредило, что я категорически отказался в деревню возвращаться, в родное подразделение, карьере моей повредило. До края, к счастью, не дошло, выручили добрые люди, боевые друзья, не довели до трибунала. Да и телеграммка своевременно помогла, командарм поздравил меня с рождением сына. В ней он просил, чтобы внука назвали в честь него, Иваном...
* Если не играешь мизер, его обязательно сыграют тебе! ...Страшный взрыв потряс спящий под снегом дачный поселок. Осветились ближайшие дома, машины, стоящие в беспорядке, заметенная дорога, свалка в овраге и поле. Взрыв стер границы между предметами - большое стало маленьким, твердое мягким, конкретное общим, истончилась связь между вещами. Водоворот раскаленного воздуха переместил жизнь, секунду назад бившую ключом страстей в обшарпанном доме на краю поселка в иную сферу, не имеющую законченных измерений, где никто не знал, кто он, кем был или скоро станет, и что с ним сейчас случится, и наступит ли вообще когда-нибудь это «сейчас».
Иван-Царевич, бренным телом своим ощущая, как яростный зной срывает с него фартук, рубашку и ботинки, внезапно осознал вечность. Увидел себя новой мощной машиной, рвущейся к горизонту по ровному шоссе, стекающей с пальца каплей воды, крохотным ребенком, бредущим, увязая в песке, по отмели громадной русской реки к горящему рыбацкому костру. Рассмотрел с любопытством себя сверху, сбоку, изнутри. Увидел окружавших его в эту ночь людей, ставших прозрачными, проник в помыслы и чаяния, и скорбно поразился бедности этих чувств. Всю его изменяющуюся суть потрясло непонимание, - как люди могут жить в скорбной сфере реальности, где одна вещь цепляет за собой другую, где осень сменяется зимой, где все случается по ложным, глупым, плохо придуманным корыстно-физическим законам...
Потаенное невероятное, медленно вращая тело Царевича в снопе ласкающих искр, открывало невидимые доселе грани, где, в центре пресловутого магического кристалла, ничто не следовало ни за чем, никак ничему не соответствовало, но где все было возможно, неожиданно и прекрасно. Иван-Царевича, свернувшегося в колыбели блаженства, не обращавшего внимания на неудобство и колотье в правом боку, колыбельно напевая, тетешкали в волнах восходящего прибоя Радость, Утешение, Избавление от борьбы, от глупого разума, нелепой жизни и страшной, с клюкой и в бородавках, смерти.
- ...Что это?
- Как это?
- Что это было?
- Всем отойти от Иван Иваныча!
- Свет! Что со светом? Сейчас, свечку найти надо!
- Иван Иваныч, откликнитесь!
- Деньги, деньги не хапайте!
- Свет! Да включите же свет!
...Мутная предрассветная луна в разрывах туч, глядя сквозь разбитую оконную раму с вынесенным стеклом, вычерчивала неправильный квадрат на полу. Пола, впрочем, не было видно, его плотно покрывал ковер из обломков, объедков, тряпок, денег, карт, обрывков одежды, осколков посуды. В темноте, по углам, невидимые, возились и стонали люди. Где-то текла вода, сливаясь, по звуку было слышно, в большую лужу.
Из люка, ведущего в подвал, со свечкой в руке, выкарабкался, хватаясь за остатки лестницы, хозяин дачи. Держась за бок и морщась, он прошел на середину комнаты. Чуть не наступил на ногу Ассистента. Тот, сидя на полу и однообразно контужено встряхивая головой, пялился в темноту. Ассистентские пальцы бессмысленно перебирали мусор вокруг себя.
- Все целы? - Спросил, кривясь от боли, Иван-Царевич. Ассистент ухватился сухими горячими пальцами за босую ступню Хозяина. Иван-Царевич почувствовал, что на правой ноге его нет ни ботинка, ни носка. И еще - что по полу сильно дует, нога мерзла.
- Что это было, Ваня? - Спросил из угла невидимый Простой Иван. Судя по звукам, он пытался выбраться из-под рухнувшего серванта.
Глаза расшвырянных взрывом игроков мерцали в темноте, как зрачки диких животных. В дальнем углу, судя по звуку, всхлипнул и завозился племянник. Взвалив на спину покореженный игральный стол, он на коленях пополз к Хозяину, на свет, как мотылек, уже обожженный, но не способный сопротивляться могучему инстинкту.
- Котел в подвале рванул, - сказал Хозяин в пространство, - Не уследил я. Никого, спрашиваю, не задело?
В ответ что-то скрипнуло, и в центр комнаты из темноты выкатилось инвалидное кресло. Пустое. Уцелевшая стеклянная капельница болталась на стальном кронштейне.
- О боже! - Вскрикнул Ассистент, - Иван Иваныч!
Царевич, лягнув, отцепился от Ассистента. Чуть не потеряв равновесие, он вступил босой ступней во что-то мягкое. Оно спросило голосом Марьванны:
- Что с ним?
Иван-Царевич попятился, угодил в Племянника. Тот, зашипев, закрыл столик своим телом. Присмотревшись, Хозяин сообразил, что Племянник тащил не стол, а громадную, в человеческий рост, неподвижную седую куклу в зеленой, под цвет долларов, пижаме.
Ассистент, рыча, оттолкнул скулящего Племянника, заметался на коленях над неподвижным ИванВанычем:
- Вы!.. - Кричал он в никуда исступленно, дергая лацканы пижамы, - ...Если что-то случится с Иваном Ивановичем, вы понимаете?..
- Что, дедушка ку-ку? - спросила из темноты Марго ясным голосом. Иван-Царевича ощутил удар голове мягкой, но очень тяжелой дубиной. Зато сразу прошла боль в боку:
- Помер? - спросил он трясущимся губами, - Неужели Иван Иваныч?..
- Как помер, здесь? - Ассистент ринулся на четвереньках в темноту, бессмысленно шаря руками по полу. Он явно впадал в истерику, - Да вы что, как, вы слезами, кровавыми все слезами!
Марьванна подтащилась, волоча ноги, к ИванВанычу:
- Иваныч, ты это что? А ну вставай!
Люди, склонившиеся над телом, освещаемые скупым светом свечи, производили впечатление инфернальное. Полуголые, вымазанные известкой и копотью, с кровавыми ссадинами и сумасшедшими глазами. Ассистент, не нашедший того, чего искал, примчался на четвереньках обратно. Лихорадочно и бессмысленно стал творить над ИванВанычем пассы:
- Страх, страх... - Шептал он, путаясь руками, - Бояться, энергия, сознание... - Чуть не плача, он рванул пижаму на груди ИванВаныча, начал неумело и сильно давить обеими руками грудную клетку. Он был похож на неумелого холостяка, впервые трущего постирушку на стиральной доске. - Не дай бог, сердце не выдержало!
- Сердце! - Каркнул Племянник, откинув голову - Сердце!
Подошедшие Толстый и Простой Иваны глядели на происходящее молча и скорбно. Бесполезность и бессмысленность суеты была очевидна. Это поняла и Марьванна. Она оттолкнула воющего племянника, ухватила Ассистента за руки:
- А ну всем тихо! - Твердо сказала она. Ассистент, вскинув на нее глаза, сразу перестал трепать ИванВаныча, отодвинулся. Марьванна дождалась абсолютной тишины. Потом набрала в грудь воздуха, словно собиралась делать ИванВанычу искусственное дыхание, но вместо этого, склонившись к его уху, произнесла негромко и четко:
- Иваныч! На кону тридцать тысяч. Тридцать тысяч долларов!
Ассистент в ярости взмахнул кулаками, но в последний момент до него дошло. Надежда блеснула в глазах. Одними губами он прошептал:
- Скажите - мизер без прикупа!
- Иваныч, мизир без прикупа, - тем же четким, раздельным голосом произнесла Марьванна, - А?
Через какое-то время, всем показавшееся вечностью, кукла шевельнулась. Потом дернулась. Все, откинувшись, облегченно вздохнули. Ассистент вытер лицо, незаметно смахнув с глаз слезы. Марьванна перевела дух:
- Ну! А вы говорили! - Она фамильярно трепанула ИванВаныча по плечу, - Иваныч, слышь, как сам-то?
ИванВаныч открыл бессмысленные младенческие глаза:
- Ь... - сказал он.
- Как чуешь себя, Иваныч?
- Ь... - ИванВаныч заскреб пальцами левой руки, зашевелил ступнями. В правой были зажаты карты.
Ассистент попытался приподнять ИванВаныча, но тело старика ломалось, как марионетка.
- Сейчас, сейчас... Бормотал Ассистент, устраивая начальника на полу, повертывая его кисти ладонями вверх, пытаясь их уложить на колени, - Эгрегор... Подышать, позу фараона...
Старческие руки соскальзывали с колен, седая башка моталась бессильно.
- Не надо! - Опять вмешалась Марьванна. Она по-хозяйски подкатила коляску под спину ИванВаныча, облокотила на колесо, левую его руку поднесла к правой. Все десять пальцев вцепились в карты. Марьванна пододвинула руки ИванВаныча к его лицу, тихонько отпустила. Руки остались в этом положении. ИванВаныч глядел в карты. Взгляд обретал осмысленность.
- Вот ему лучшая поза! - торжественно сказала Марьванна, стряхивая соринки и прилипшие бумажки с пижамы ИванВаныча, - Сейчас объявит ставку, и без всяких ваших заклинаний...
Она, поперхнувшись, внезапно замерла, глядя в пространство и шевеля губами.
* На девятерной вистуют попы, студенты, штабс-капитаны и попадьи: поп от жадности, студент от бедности, штабс-капитан от храбрости, а попадья от глупости ...Марьванна, поперхнувшись воздухом, застыла, только губы на ее лице странно шевелились.
- Иван Иваныч, как себя чувствуете? - Шептал Ассистент, не решаясь к прикоснуться, - Может, все-таки подправим астрал?
- А ну-ка дай! - Внезапно взревела Марьванна. Вскочив во весь рост, и сверкнув сиреневыми панталонами с начесом, она рванула карты из рук ИванВаныча, - Дай сюда!
Это было неожиданно и страшно. Все, повскакав, отшатнулись, а Ассистент инстинктивно прикрыл лицо рукой. ИванВаныч, карт из пальцев не выпустив, завалился на бок. Марьванна, вцепившись в них обоими руками и придавив ногой в валенке грудь ИванВаныча, резко стала тягать карты к себе и в разные стороны изо всех сил:
- Дай, дай, ну-ка дай!
Старческая голова бессильно моталась. Мощно, как средневековый дантист, рванув, Марьванна с картами ИванВаныча в руках подскочила к Царевичу, к свечке:
- Это как это? - Растерянно и обиженно, голосом маленькой обманутой девочки закричала она, - Это вот как вот это вот? - Марьванна сунула карты Хозяину, - Они такие же! Карты такие же как у меня!
Вода в подвале перестала течь сильной струей, только тихо журчала. Еще был слышен ветер в оконном проеме и очень издалека, с другого края необъятного поля, угадывался дружный собачий брех, - кто-то зачем-то шел куда-то по деревенской улице.
- Я же вам говорил. - Устало произнес Племянник, - Не мог он сам, мертвяк-то, ага.
- Совершенно одинаковые! - Марьванна, разметав валенком мусор, положила на пол свои и ИванВаныча карты рядом, - Четыре туза и клоун энтот!
- Джокер. - Сказал Толстяк, - Его называют джокер.
Он, отвернувшись, ушел в темноту. Покопавшись там, вернулся, набросил шубу на плечи жене. Племянник покивал на него головой:
- Ну конечно. И у Вани тоже!
- Да ну? - Марго с любопытством развернула свои карты.
- Я ведь тогда мертвяка очень хорошо прижал! - Горько улыбаясь, Племянник показал в невидимый угол, где должен был висеть электрический счетчик, - Насмерть придавил мертвяка я, ага!
- Вы это, Ваня, про что? - Строго спросил Ассистент, кинув взгляд на ИванВаныча.
- Я подумал, - Племянник, пошатываясь, встал на ноги, - Когда это началось? Когда мы все, в смысле, выиграть захотели? Свет гас, и я мертвяка ставил, на счетчик, и прикрутил хорошо, а потом он опять раскрутился. А сам он не мог, мертвяк, понимаете, ага!
Хронометр судьбы Иван-Царевича пробил урочный час. Он гордо, насколько позволяла боль в боку, выпрямился. На губах его появилась усмешка:
- Скоро здесь будет как на улице, - Иван-Царевич поднял свечку повыше, чтобы его все видели, - Минус двадцать.
Племянник подошел к нему, заглянув в глаза:
- Сознаешься, Ваня?
- Сознаюсь, Ваня. - Ответил Царевич.
- Да в чем, в чем он сознается? - Раздраженно повысил голос Ассистент.
- Смотрите, четыре туза и джокер! - Племянник, вытянув карты из руки Марго, положил на пол рядом с двумя такую же точно комбинацию, третью, - Он заменил. - Племянник показал на Иван-Царевича, - В смысле, подменил, когда свет погас и я, ага, мертвяка опять ставил.
Ассистент, снова украдкой кинув взгляд на ИванВаныча, понизил голос:
- Называйте, пожалуйста, это как-нибудь по-другому!
- Как же это? - Марьванна хлебнула воздуха раскрытым ртом. Губы ее дрожали, - Как же это называть? - Она тыкнула в карты пальцем.
- Это была шутка, - Иван-Царевич улыбнулся. Он старался, чтобы губы его не дрожали.
- Этим нечего шутить! - Тихо и страшно сказала Марьванна.
Но Хозяину страшно не было. Наоборот, ему почему-то стало ужасно весело. Смех поднимался к горлу мягкими волнами. Царевич попытался сдержаться:
- Я не знал, что выйдет так. Я пошутил, но потом все завертелось. Поехали за деньгами, и я не смог, не осмелился...
Неожиданно Иван-Царевич понял, что говорит что-то не то.
Он ведь хотел сказать, и готовился все время сказать этим людям о Великой Судьбе и Противоборстве. О попытке взлететь на крыльях из воска, о смертном желании заглянуть за поворот. Крикнуть в их своекорыстные лица сказать о Запретном и Явленном, о Пошлости и Вечности. О том что поднял их, земляных, на Высоту Поступка. Хотел поведать о Долгой Зиме и Зеленом Столе. Хотел оделить их Любовью.
Вместо этого неожиданно прыснул и закусил губу:
- За деньгами поехали, болваны! - Смех защекотал его изнутри. Он клокотал в грудной клетке, распирал ее, рвался брызгами наружу:
- Это же я, я вас отправил! - Восторженно закричал, не сдержавшись, не справившись с собой, Иван-Царевич, выпустивший, наконец, злой хохот на свободу, ломаясь, как карандаш и в восторге топая ногами: - Поехали, как миленькие, и никто не догадался!
- Почему никто? - Спросил Толстяк, но Хозяин его не услышал:
- За деньгами поехали, раскатали губы, да? - Царевич, смеясь все сильнее, кашляя, отдался истерике, поняв, что контролировать себя больше не в состоянии, - «Тридцать тысяч на кону!» «Отвечаю!» «Повышаю!» Что, как я вас? И ни один болван не догадался!
- Я, говорю, догадался. - Повысил голос Толстяк.
- Ты? - С презрением бросил в его лицо Иван-Царевич, вытирая набежавшие слезы, - Ты, жирный тупоумный торгаш? Когда?
- Когда пиковую даму из капусты достал, тогда и догадался. - Толстяк тихо стоял перед ним, обхватив ладонями толстые плечи.
- И приехал! - Картинно изумился Хозяин, хлопнув себя по бокам, - Зачем?
- А как ты думаешь?
- Не знаю. Я бы на твоем месте... Да врешь ты все! - Иван-Царевич, борясь с новым приступом смеха, затопал ногами, - Ничего, ничегошеньки ты не понял!
- Вань, я тоже понял. - Внезапно сказал Простой Иван из темноты. Хозяин поперхнулся смехом, обернулся резко. Все еще презрительно и высокомерно улыбаясь, шагнув к Простому, осветил его лицо. Нос у Простого Ивана был расквашен, он часто сплевывал кровью, щупал языком под губой. Наверно, зуб выбил. Но взгляд был ясный, смотрел спокойно.
- И ты понял? - Хозяин вплотную приблизил свечу, - Ты? Когда?
- Не знаю, - Пожал плечами Простой, - Понял, в общем.
Царевич, заглянув ему в глаза, почувствовал, что Простой не врет. И Толстяк тоже. Развернувшись, Хозяин увидел, как Ассистент укутывал ИванВаныча в атласное одеяло. Оно было порвано и измазано сажей. Один уголок дымился, как забытая в пепельнице сигарета.
- А Иван Иваныч? - Крикнул с сарказмом Хозяин, выбросив руку со свечей в их сторону, - ...Вы тоже знали, Иван Иваныч?
- Крырли мытырли, - Кряхтя, ответил ИванВаныч.
- Иван Иваныч сказал, что он это знал. - Ассистент, бережно приподняв старика усадил его в кресло. Затем плюнул на край одеяла, чтоб загасить тлеющую вату, растер пальцами.
- И давно знал это Иван Иваныч, позвольте спросить?
- Пупс-фупс.
- Иван Иваныч сказал, что знал это всегда.
Остатки смеха застыли комом в горле Хозяина. Он обвел присутствующих взглядом. Никто не смотрел на него. Побитые и разодранные люди тихо копошились, осматривались, шарили впотьмах.
- Тогда зачем приехали? - Спросил Царевич внезапно пересохшими губами, - Эй, вы?
- Холодно чтой-то, - буркнула Марьванна, подгребая к себе валяющиеся на полу деньги. Простой Иван, найдя тещино пальтишко, встряхнул и подал «в рукава». Марьванна, кряхтя, встала, сунула в рукава руки. Толстяк, найдя еще один огарок и запалив его, копался в куче обломков, ища свою одежду.
Царевич явно ожидал чего-то другого. В груди его похолодело. Он, пятясь и хромая, отошел к стене:
- Нет, вы ответьте, для чего вы все сюда приехали, ко мне? - Настойчиво, с возрастающей тревогой переспросил Иван-Царевич, поджимая пальцы на босой ноге.
- Они приехали поиграть в карты, Ванечка, - тихо ответила Марго. Хозяин ее не услышал:
- Вы убить меня приехали? - Пальцы мерзли сильно, Иван-Царевич безотчетным движением поднял босую ногу, как цапля, - Убить меня, да?
Простой Иван, найдя в углу, под перевернутым хозяйственным столом батон колбасы, откусил добрую треть, зачавкал. Толстяк, обнаружив свою шубу вынесенной взрывом на веранду, с наслаждением залез в нее, закутавшись и подняв воротник, так, что торчал только нос. Ассистент, звякая капельницей, попытался приспособить шланг от нее обратно к ИванВанычу. Не найдя соединения, махнул рукой, сорвал капельницу с кронштейна, кинул в пролом в полу. Слышно было, как она в подполе шлепнулась в большую лужу.
- Меня убить. - Повторил одними губами Хозяин.
- Тебе же сказали, Ванечка, - опять ответила ему Марго, - Они приехали поиграть. И они будут играть.
- Во что же, мать моя, я буду играть, вот теперь, а? - Марьванна пихала без разбора деньги с пола в полиэтиленовый мешок, отталкивая Племянника, норовившего вытянуть бумажки у нее из под носа.
- А во что вы умеете? - Марго подтолкнула носком туфли заклеенную пачку.
- Она только в пьяницу умеет, - Простой Иван в углу оторвался от литровой бутылки «кока-колы», которую он с жадностью уже ополовинил, и опять откусил от батона.
- Вот и будем играть в пьяницу.
Все, на секунду бросив свои дела, посмотрели на нее. Марго подняла столик, перевернула, установила перед коляской, утвердив покосившуюся ножку. Взяла из рук пробиравшегося мимо мужа огарок, поставила его на середину стола:
- Дедушка, ты будешь?
Закутанный в одеяло ИванВаныч блестел глазами, глядя на свечу.
Внезапно Хозяин ощутил приступ ужаса. Поднявшийся из босой, уже замерзшей на ступни, он леденил тело и голову.
- Эй, вы! - Крикнул из угла Иван-Царевич, - Я знаю, понимаю, да! У вас ничего не получится!
В угол опять никто не посмотрел.
- Ха-ха! - Добавил Царевич неуверенным, дрожащим голосом.
Ассистент покачал коляску, проверяя ходовые возможности:
- Иван Иваныч, - Он наклонился к старику, - В больницу пора. Утренний обход скоро.
- Я, ведь домой заскочил, жену предупредил, принял меры! - В голосе Хозяина засквозило отчаяние, - И записку написал, письмо! Если не вернусь, его утром в милицию! Ничего у вас не выйдет!
Марго, усевшись на табуретку, подняла с пола запечатанную колоду. Вскрыла, умело стасовала:
- В пьяницу так в пьяницу. Сколько карт сдается?
- Вся колода, - ответил с набитым ртом Простой.
Толстяк только что с невероятным облегчением нащупал в кармане своей шубы ключи от своего «Мерседеса», грел их в ладони. Марго положила колоду на стол, повернулась к мужу. Он, намереваясь что-то сказать, открыл было рот, но, посмотрев на затылок жены, молча снял. Марго начала сдавать.
Простой Иван, жуя, пришел из угла. От колбасы уже почти ничего не осталось, зато он держал в руках краюху черного хлеба и пару помидор. Не переставая жевать, внимательно глядел на то, как Марго сдает карты на семь игроков. Окончив, Марго обвела веселыми глазами присутствующих и гостеприимно развела руками.
- Я приехала на деньги играть, на доллары! - Фыркнула Марьванна.
- Очень хорошо, - Беря свои карты, ответила Марго, - Вот и будем в пьяницу на доллары играть.
- Марго, ехать надо, - Толстяк тронул жену за плечо.
- Ты бери карты. - Ответила она мужу, не посмотрев на него. Тяжко вздохнув (а может, с облегчением), Толстяк принял со стола свои карты.
- Ну, кто ходит?
Большую паузу неожиданно нарушил Племянник:
- Я, наверное. - Защелкнув набитый деньгами кейс Ассистента, он натянул полосатую шапочку поглубже. Кашлянув, потер ладони и мягким, кошачьим движением стянул карты со стола. Только потом оглянулся тревожно на ИванВаныча.
Простой Иван засунул целиком помидор в рот, застегнул дубленку и, обтерев об нее руки, свои карты взял простым, грубым движением.
- Ну ходи, только чур не подглядывать!
Марьванна, презрительно фыркнув еще раз, покрылась порванным платком. Застегнулась, закуталась, сунула за пазуху раздувшийся от денег полиэтиленовый мешок. Достала из кармана пальто варежки и вдруг неожиданно, нервно и грозно произнесла, тыча пальцем в стол:
- Ты, мать моя, как хочешь, а я дешевле чем за двадцать долларов партию играть не буду! - Она обернулась к коляске и спросила еще агрессивнее, - Ты как, Иваныч, согласен?
- Хо-хо-хихи. - Лицо ИванВаныча, морщинистое доброе и участливое, ничего не выражало. Казалось, он глядел очень издали, будто думая о другом.
Ассистент, помассировав уставшие веки, снял со стола кучку карт, расправил, сунул в руку ИванВаныча. Старческие пальцы сомкнулись. Другую кучку Ассистент взял себе.
- Иван Иваныч говорит, ходите, - сказал он.
Помедлив, Племянник осторожно положил на стол девятку бубей. Простой Иван шлепнул ее своей картой. Марьванна, посопев и покосившись по сторонам, осторожно положила сверху...
Неизвестно почему, но так страшно Хозяину не было никогда в жизни.
- Эй... зачем вы ко мне приехали? - Отчаянно крикнул Иван-Царевич, на которого никто не обращал внимания, - Зачем вы все приехали?
Никто не ответил. Кутаясь и запахиваясь, люди, обступив колченогий столик, играли при скудном свете свечи в карты. На них, из пролома в крыше, медленно кружась, падал подмосковный утренний снег.
С болваном повесть
© Copyright: Артем Хряков, 2010
Свидетельство о публикации №210110100679
Свидетельство о публикации №210110100679
Рецензии