Рукопись, найденная в Бомбее

РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ В БОМБЕЕ,
или
Записки о мировой революции


Глава первая
НА ОПУШКЕ ДЖУНГЛЕЙ

Над ночными джунглями висела до идиотизма круглая луна. Она висела, как всегда, словно ничего особенного под ней не происходило. Висела, высунув свою мещанскую физиономию из-за тучи — тоже какой-то мелкобуржуазно-романтической: кучерявой и плешивой одновременно. Комиссару Баранову, как всякому порядочному революционеру, так и хотелось всадить пулю в ее безыдейный лоб, но он был занят. Стоя в тачанке у самой кромки индийских джунглей, комиссар произносил пламенную речь, обращенную к окружавшим его бойцам.
     — Товарищи! — выкрикнул Баранов с таким страстным напором, что у слушателей от волнения чаще забились пламенные революционные сердца. — Товарищи! Да здравствует мировая революция! Вся власть Советам рабочих, крестьянских, солдатских, янычарских и прочих сипайских депутатов! Ура, товарищи!
Грянуло дружное "ура!". Некоторые грянули было повторно, но Баранов пресек их энтузиазм, решительно продолжив речь:
— Гидра мировой контрреволюции в зверином облике буржуазного отребья всех стран и недобитой белой сволочи пытается продлить свою зловонную агонию и задушить кровавыми руками могучего Геркулеса мирового революционного порыва! Но мозолистый натруженный кулак соединенных пролетариев всего мира размозжит ей голову сокрушительным революционным ударом и обратит в прах ее смердящий труп, швырнув в гигантский костер всемирного обновления! Долой белых гадов, товарищи! Смерть мировой буржуазии!
Громоподобное "ура" вновь поддержало комиссара. Он привычным движением носа поправил пенсне и продолжил:
— Сбросим белогвардейскую контру и английских сэров в пролетарский Индийский океан! Освободим индусских трудящихся от ига мирового капитала! Это задача, поставленная сегодня перед нами партией, и этого ждут от нас угнетенные трудящиеся всех континентов!
"Ура" громыхнуло с еще большей силой. В джунглях прекратили вой перепуганные шакалы.
Комиссар Баранов снова воздел руку с маузером, призывая к тишине, и открыл уже рот, собираясь продолжить речь, но в этот момент упавший откуда-то сверху тяжелый предмет сшиб его с тачанки.
Пикируя в высокую тропическую траву, комиссар почему-то вспомнил, что настоящая его фамилия была Барашкин. В один прекрасный день, поняв, что не к лицу борцу за мировую революцию носить такую — с мелкобуржуазным душком уменьшительности, он сменил ее на нынешнюю. Баранов — звучало, несомненно, мужественнее, тверже и простонароднее.
— Молодец, Баранов! — одобряли знакомые комиссары, хлопая переименованного по плечу, обтянутому новенькой кожанкой. — Теперь не ударь лицом в грязь!
"Трава — не есть грязь!" — успел сформулировать комиссар и канул во тьму потери сознания...


*  *  *

Британский военный воздушный шар образца и постройки 1890 года, безвозмездно переданный командованием колониальных войск Его Величества в распоряжение добровольческой Донской дивизии генерала Надутова, был обильно залатан просмоленной мешковиной. Подправив несколько прогнившую гондолу и укрепив частично обветшавшие стропы бечевкой, образованный при дивизии Отдельный летный экипаж приступил к разведывательным и боевым полетам над дальними подступами к Равалпинди — городу, где были расквартированы донские добровольцы.
Пилотируемый двумя казаками и одним индусом-йогом (который должен был при необходимости корректировать движение своей духовной силой), воздушный шар проплывал теперь как раз над тем местом, где на опушке джунглей произносил свою вдохновенную речь комиссар Баранов. По причине кромешной тьмы воздухоплаватели совершенно не видели земли и только благодаря скупому лунному свету различали друг друга. Тем не менее, казаки, исполняя приказ есаула "следить у меня зорко!" внимательно вглядывались в темную бездну под собою.
— Гриня, слышь, чо гутарю? Ничерта не видать! — говорил один.
— Нету, значит, красных, — заключил второй. — Записывай, Митька.
Тот открыл бортовой журнал, замаскированный под Библию, и послюнявил кончик химического карандаша.
— Пиши: обнаружено как есть отсутствие нахождения красных по причине непроглядной темени.
— ...жано, — пробормотал Митька, выводя печатные буквы между библейских строк. — Чо дальша?
— Отсутствие нахождения, — сказал Гриня.
— Ас-сус-твее на-хаж-день-ня... Так.
— Красных... Стой! Глянь-ка!
Митька выглянул из гондолы. Внизу в темноте светилось множество красных точек.
— Чой то, а? — спросил он.
— Курють, видать, — смекнул Гриня. — Наши ти не?..
Митька пожал плечами и предложил аукнуть.
— Я те аукну, лесник сиволапый!
Писарь обиженно шмыгнул носом, но промолчал. Оба принялись соображать, как быть. Может, казакам, ради удовлетворения раздиравшего их любопытства, и пришлось бы в конце концов аукнуть, когда б не эффект пламенной речи комиссара Баранова.
— Тихо! — Митька вдруг прислушался, поднеся к уху ладонь. - Кажись, горланють чой-то...
— Ага, оруть, — подтвердил Гриня. —- "Ура" оруть... Во, опять!..
— В таком разе не наши это, — заявил Митька. — Наши давно уже не горланят больше одного разу, да еще посередь ночи-то!
— Красные! — сказал как отрезал Гриня.
Митька трижды махнул крестное знамение и выкинул за борт мешок с песком.
— Чо кидаешь? — гаркнул Гриня.
— Баласту...
— Бонбу бери, дура!
Оба швырнули по бомбе. Внизу дважды полыхнуло и ухнуло. Ясно послышалась ругань.
— Давай еще по гранате и айда! — предложил Гриня и, крякнув, метнул вниз бутылкообразную жестянку.
В ответ на очередной взрыв началась пальба. Вокруг шара засвистели пули. Митька пнул носком сапога уставившегося в пупок йога.
— Эй, дед! Давай, ветру нагоняй, кожа да кости! Жива-а! А то попортють нас краснопузые!
Снизу орали: "Контра белозадая!". Бегло палили.
— Теперь вот баласту кидай! — крикнул Гриня.
Но Митька оживленно крестился и громко шептал: "Иже еси на небесех..." Ему было не до балласта.
Красные приноровились к более прицельной стрельбе, и пули стали во многих местах прошибать и без того малопрочное днище гондолы по периметру. Оно не выдержало и отвалилось. Казаки успели уцепиться за борта, йог, продолжавший созерцать пупок, не успел — и вместе с днищем, запасом бомб и мешками балласта провалился в ночь.
— Матерь Божия! — только и молвил казак Митька.

*  *  *

Когда комиссара Баранова извлекли из-под тачанки, санитарка товарищ Аврора приложила к его губам флягу со спиртом. Баранов жестоко закашлялся и потерял пенсне. После продолжительных поисков, оно было найдено и восстановлено на положенном месте. Комиссарский нос тут же характерно дернулся, утверждая оптический прибор поуютнее, но вся остальная плоть контуженого начала подавать признаки жизни лишь еще через некоторое время. Окончательно придя в себя, комиссар окинул пристальным взором бойцов, которых во тьме можно было определить только по огонькам цигарок.
— Орлы! — прохрипел Баранов, хлебнул из фляги для прочистки горла и продолжил: — Нам нанесен предательский удар в спину... — Комиссар поморщился и потрогал вспухшую на лбу шишку. — Но белая сволочь просчиталась! Нас не запугаешь подлыми подколодными укусами, не повернешь назад! Вперед, товарищи! Только вперед! В джунгли!
И Баранов простер руку в ту сторону, где стеной стоял тропический лес. Затем он довольно проворно забрался в тачанку, слегка изрешеченную осколками бомб и гранат, и, усевшись, подозвал ординарца.
— Где эта контра? — спросил комиссар, свирепо сдвинув брови так, что на сморщившемся носу приподнялось пенсне.
—- Какая? — не понял ординарец.
— Та, что нанесла оскорбление бойцам за свободу всех угнетенных, — комиссар снова потрогал шишку.
— А-а, которая на шару, что ль? Так его того, сбили! Вдрызг расстреляли, товарищ комиссар! Ей-ей!
— Молодцы! Всем по "Красному Знамени"! Потери есть?
— Есть малость... Бомбами он швырял, — виновато молвил ординарец. —- Но — самая малость...
— Ладно, ступай, голубчик! —- смягчился Баранов и, как только ординарец, козырнув, исчез в темноте, подозвал санитарку.
— Садись, товарищ Аврора, подвезу, —- сказал он ей, поправляя пенсне. — И перевяжи, боевая подруга, мои боевые раны!
Спустя несколько минут передовой полк «Отдельной дивизии борцов за свободу Индостана» тронулся в славный боевой путь по проселочной дороге, кое-как продирающейся через пышную растительность джунглей.



Глава вторая
ПЕСКИ НАЛЕВО, ПЕСКИ НАПРАВО

По знойным пескам Афганистана пробирался конный отряд доблестных анархистов батьки Махно, заброшенных сюда витиеватой судьбой после длительных перипетий.
Пустынное солнце нещадно палило спины борцов за бессмертную идею безвластия так, что у многих совершенно выцвели полосы на тельняшках. Лошади вязли в могучих барханах и настойчиво просили воды. Но тщетны были их бессловесные мольбы: у седаков имелся лишь спирт и самогон, запасы которых тоже подходили к концу.
Впереди отряда, безразлично грызя соленый огурец, в лихо заломленной папахе, в генеральских галифе с широкими, как шоссе международного класса лампасами, ехал ведущий борец с любой формой государства — сам Нестор Иванович Махно. Меланхолично глядя на барханы, он сочинял поэму под названием "Гроб с крестом".

Вот он я, анархист апатичный
Средь песков на кобыле скачу.
Гроб с крестом мало гигиеничный
Скоро сам для себя сколочу...

Трудно судить, до каких невиданных размеров разрослась бы дальше гениальная простота первых строк, если бы витавшую над батькой музу не спугнул бесцеремонный вестовой Косоглаз.
— Солнце-то печёть, — сообщил он с явной озабоченностью.
— Оно освещает наш праведный путь к высшей справедливости — всеобщей анархии! — своевременно подметил Махно.
Ехавший справа от него бывший студент первого семестра Императорского Петербургского университета тотчас записал этот емкий афоризм в специальную книжицу.
— Скучно, — снова подал голос Косоглаз.
— Анархист всегда весел, ибо всегда свободен! — отчеканил батька, развеяв пессимизм своего вестового и заставив Студента снова застрочить карандашом.
Словно в подтверждение слов атамана, весь отряд дружно и с веселым задором затянул песню "Где ты, смерть моя, гуляешь?"
— Но весел всегда к месту! — добавил батька концовку к своей мысли.
Песня оборвалась на полуслове. Атаман хрустнул огурцом.
Пару барханов проехали молча.
— А может, какую "железку" встретим, а? Законную реквизицию проведем?.. — со слабой надеждой в голосе промолвил Косоглаз.
Батька мгновенно просветлел, выбросил огурец, немедля вытащил из-за пазухи карту полушарий, добытую в одной из экспроприированных школ, и, покусывая ноготь, впился взором в лист.
— Дурак! — сказал батька, поводив по карте пальцем. — Застрелю подлеца! Здесь нет железных дорог! Афганцы еще не погрязли в омуте государственности до такой степени!
— Ну, — пожал плечами вестовой, — я университетов не кончал...
Студент вздохнул.
— Зато я сейчас тебя кончу! — заявил Махно.
— За что, батько? — удивился Косоглаз.
— За распространение дезинформации, повлекшее материальные потери! —- определил Нестор Иванович и бросил тоскливый взгляд в сторону выброшенного огурца. — Поезжай-ка вперед, провокатор!
Косоглаз полуслышно ругнулся и пнул своего коня в брюхо.
— Вот! Еще за неуважение к командиру и порчу военного имущества! — присовокупил батька, взводя курок маузера.
Косоглаз отрешенно удалялся.
Минут через десять он отъехал уже на несколько метров, но все еще не обнаруживал завершения своему бренному существованию. Тогда приговоренный с надеждой спросил:
— Батько, палить-то скоро будешь?
В ответ раздался визгливый шепот Студента:
— Потрудитесь не кричать, милейший! Нестор Иванович изволят почивать!
Осмелев, Косоглаз обернулся. Батька действительно спал, обняв шею лошади и продолжая держать в руке маузер. Вестовой сочно сплюнул. На песке зашипело.
Весь отряд, следуя примеру командира, потихоньку впадал в дремоту. Бойцов настолько разморило под знойным солнцем, что даже если у того или другого выстреливал в патронташе раскалившийся патрон, то за этим не следовало более бурной реакции, чем приоткрывание сомкнутых век.
Наконец у одного из ветеранов, не выдержав нагрева, рванула висевшая на ремне ручная граната. Ветеран пал вместе с конем, еще троих посшибало осколками.
Отряд пробудился и начал оживленно обсуждать происшествие. Воспрянул ото сна и Нестор Иванович.
— Красные? — спросил он, поднося к виску дуло маузера.
— Не, батько, — давясь от смеха, ответил Косоглаз. — То у Миколы Зипуна граната перегрелась!
Махно опустил руку с пистолетом, конфузливо поерзал в седле и воззрился на своего вестового. Оглядев, спросил озабоченно:
— Так я тебя не застрелил?
— Не, батько. Вздремнул ты...
— Хм... Ну, прости, братец!
С этими словами Нестор Иванович привел обещанный приговор в исполнение, пальнув Косоглазу в лоб.
— Павшему скука не страшна! — изрек Махно, провожая взглядом покойного, пока тот катился к подножию бархана. Студент записал.
— Слушайте, хлопцы! — вдруг зычно обратился Махно к отряду. — А не желаете ли умереть за идею?
Хлопцы замерли вместе с конями.
— Желаем, — послышались голоса, но какие-то нерешительные и совсем без должного пафоса.
— Тогда — становись! Сейчас я вас всех перестреляю!
Даже студент выронил записную книжку и попытался заплакать. Наступила пауза, сулившая затянуться. Батька дунул в ствол маузера, заглянул в него и взвел курок.
— Становись в ряд, я сказал!
Анархисты без особого энтузиазма, но повиновались.
Нестор Иванович собрался уже было открыть беглый огонь, однако природная любовь к прекрасному склонила его прежде окинуть взором изумительной голубизны небосвод.
По небосводу плыл воздушный шар. Его плетеная гондола не имела дна, а на ее бортах, свесив ноги внутрь и держась за стропы, сидели, пригорюнившись, двое бородатых казаков.
— Цыц! — гаркнул батька приготовившемуся к смерти воинству. — Отставить! Гибель за идею откладывается!
Хлопцы забеспокоились, переглядываясь.
— Небесный объект! — Батька указал маузером точку над головами бойцов. — То есть шар.
Анархисты обернулись, задрали головы, поставив козырьками ладони.
— Летит!
— Ага, як скаженный!
— Стрельнуть ти не?
— Погодите стрелять! — распорядился батька Махно. — Разберемся сначала, мы же не банда какая-нибудь!
Он был рад хоть какому-то разнообразию. Скука временно отступила.
— Цибуля! — позвал Нестор Иванович. — Узнать: кто, откуда, куда, зачем! Доложить! Понял?
— Так точно, ваш... То есть ага, батько, зрозумив!
— Исполняй!


*  *  *

— Эй, лихоимцы! Чьи будете? — донеслось снизу.
От неожиданности Митька вздрогнул и чуть было не свалился внутрь бездонной гондолы.
— Тьфу, черт! — ругнулся он и посмотрел вниз.
Среди барханов, сбившись в неплотную кучку, стояли десятка три всадников. Еще один был немного в стороне. Он-то и орал.
— Чо горло дерешь? — бесцеремонно спросил Митька.
— Не груби, папаша! — обособившийся всадник вскинул винтовку. — Отвечай, коль спрашивают, а то враз пулю схаваешь!
— Надоть-то чего? — более смиренно спросил Митька.
— Хто такие, спрашиваю, и чо тута выслеживаете?
Митька вопрошающе посмотрел на Гриню.
— На красных, вроде, не похожи, — прикинул тот. — Они и поодиночке при флаге своем таскаются... И на наших не смахивають, потому — без погонов. Да у наших и патронов столько нету, как эти-то обвешаны… зато, положим, наши в картузах все...
— Разбойный люд, видать, — со вздохом подытожил Митька. — А энти палить ой как горазды!..
Словно в подтверждение этого наблюдения, снизу донеслось:
— Чо молчите? Щас свинцу в зад вгоню!
Щелкнул затвор.
— Из добровольческой Донской дивизии мы! Из Индии... — в один голос поспешно отрапортовали казаки.
— Белые, значит?
— Ага, они самые, — обреченно подтвердили казаки.
— Нас, что ли, выслеживаете?
— Никак нет! — уставно рявкнул Митька. — Товарищей бомбами глушили... В бою мы потерпевшие, значить... За единую и неделимую...
— Чо?! За «единую и неделимую»? Батьк, слышь? За «единую» воюют!
— Точно: разбойный люд! — покончил с сомнениями Гриня и сиротливо огляделся.
По причине полного штиля, шар висел совершенно неподвижно. Митька попытался подуть не него, но никаких изменений не последовало.
— Сила действия равна силе противодействия! — со вздохом сформулировал Митька, повторяя излюбленную фразу своего бывшего есаула, учившегося, говорят, в свое время в одном университете с теперешним товарищем Лениным.
— Влипли, — согласился Гриня. — А все из-за тебя! Дернула же нечистая о «неделимой» заикнуться!
Внизу, к стоящему отдельно всаднику подъехал еще один. Казачки услыхали, как первый сказал ему: "Чо делать, батьк, а? Пальть, что ли?"
— Погоди, —- ответил названный «батькой», и крикнул вверх: — Эй, казачки! Вы там красных поблизости не видали случаем?
— Отчего же не видали, ваш скродь? Видали! И щас видим. Вона шныряют, — Митька простер руку, — версты две с гаком, но не боле!
Конь под батькой аж подпрыгнул, получив каблуком под ребро. Батька закашлялся, стал озираться по сторонам.
— Слышь, казачки! Шар-то у вас надежный?
— Покуда не пеняем, вашство! Даже супротив — слишком добёр, падлюка! Никак спуститься не могём! Вторые сутки здеся провисаем!
Батька задумался. Сдвинул плеткой папаху еще дальше на затылок.
Минут пять Гринька и Митька, обливаясь потом, сидели на солнцепеке, пока батька в глубоком самопогружении, погрызывая ногти, принимал решение.
— Цибуля, давай веревку, — сказал он наконец.
— Вешати будэмо? — не без предвкушения осведомился Цибуля.
— Веревку, сказано! — крикнул Махно.
Казаки сотворили крестное знамение. Цибуля подал моток полудюймовой веревки, которую всегда возил с собой, накинутой на луку седла.
— Давай гранату.
Цибуля без разговора дал. Батька вывинтил из гранаты запал, привязал к ручке конец веревки и по-молодецки крикнул:
— Казачки! Будет креститься! Ловите-ка лучше!
Раскрутив хорошенько гранату на веревке, он швырнул ее вверх. Митька испугался и не поймал. Граната упала на песок. Увидев, что взрыва не произошло, казачки несколько воспрянули духом. Батька же слегка вспылил.
— Если еще раз не поймаете, вверну запал!
Митька поймал.
— Теперь веревку держите, страннички небесные! — приказал Нестор Иванович.
Навалившись по велению батьки на свисавшую с шара веревку, разморенные анархисты в скором времени притянули беспомощных воздухоплавателей к поверхности планеты.
Казаки принялись без малого слезно благодарить «отца родного» за «спасение от позорной висячей погибели», и батька милостиво позволил им облобызать обе свои руки, а потом сказал:
— Ну, что вы, казачки! Это я должен вас благодарить! И отблагодарю, за мной не станет... Студент! Где моя казна?
— У меня, ваше сиятельство!
— Давай сюда.
Студент послушно отдал батьке коричневый саквояж. Нестор Иванович приоткрыл его, заглянул внутрь. Довольный, захлопнул, щелкнул замками.
— Вот что, казачки, — сказал он. — В награду за своевременно предоставленную разведывательную информацию и техническое обеспечение борьбы за дело анархии я отдаю вам под команду моих молодцов!
Такого оборота дела никто не ожидал. Казаки испытали известное разочарование, а анархисты явно приуныли.
— Да, братцы мои, — подбадривающе сказал Махно, — вынужден покинуть вас на некоторое время. Накопились срочные дела... Но я еще вернусь! — Он потрепал опечалившегося Цибулю за свисающий запорожский ус. — А теперь, мои герои, залатайте-ка быстренько корзину!
Поскольку хлопцы не бросились сразу исполнять пожелание вождя, он не без театральности сменил в маузере обойму и объявил:
— Мне опять становится тоскливо, братцы. А в таком упадочном состоянии, как вам известно, я люблю пострелять куда ни попадя. Минут через десять, чую, мне как раз станет совсем тоскливо...
Хлопцы уловили-таки характер момента и принялись за дело. Кое-как, на скорую руку перетянули через дыру седельные ремни, покрыли их кое-чем из одежки, и гондола обрела сносный пол.
Выдающийся практик мирового анархического движения немедля погрузился, прихватил с собой саквояж, ящик гранат, пулемет, кое-что из провизии — хлопцы пожертвовали последним — и   веревку.
—- Студент, полетишь со мной! — распорядился затем батька. — Ну, все, товарищи! Скоро вернусь. Прощайте! Мы еще повоюем!
Метким выстрелом атаман перебил удерживающую шар веревку...
Роняя слезу за слезой, анархисты прощально махали папахами и бескозырками. Нестор Иванович тоже прослезился, с высоты полета увидев совсем недалеко от своих молодцов красный эскадрон в сотню сабель.
— Прощайте, орлы! — тихо молвил Махно.
Снизу донеслись печальные нотки любимой песни Нестора Ивановича. "Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить..." — душевно выводили анархисты, провожая взглядами своего боевого командира...
Штиль как раз прекратился. Ветер задул в сторону Парижа...



 
Глава третья
В БОМБЕЕ ВСЕ СПОКОЙНО

Всемирно известный индийский порт  Бомбей дремал в ночной прохладе. Ничего не подозревавшие аборигены, равно, как и заморские колонизаторы, мирно посапывали в постелях, созерцая разноплановые сновидения.
Ровно в 4 часа ночи по бомбейскому времени, когда в далекой Москве куранты только что отзвонили половину первого, над спящим городом раздалось рокочущее бульканье. Выше многочисленных минаретов, выжимая последние резервы из своего мотора и бензобака, летел неопознанный аэроплан системы Формана. Красные звезды на его хвосте и крыльях, как и надпись «Да здравствует мировая революция!» на борту, были тщательно замазаны белилами.
Пилот неопознанного аэроплана внимательно рассматривал поднесенную к самым глазам, защищенным автомобилистскими очками, топографическую карту. На ней ярко и красочно был изображен город в виде двух зубчатых башен и прилегающий к нему кусок водной стихии, обильно испещренный фонтанирующими китами. Карта была иностранного производства, поэтому под иноязычными надписями имелся перевод, начертанный химическим карандашом. Под башнями значилось: «г. Бамбей», там, где киты, — «море». Сверху карты, разбираясь в латинских буквах, можно было прочесть: «Тхе мап оф Бомбай. Маде ин Ливерпоол, 1630».
Сопоставив данные карты с простиравшейся под крылом реальностью, пилот заключил, что имеет дело с идентичными объектами, поскольку, по причине непроглядной темноты, установить противное не было возможности. Придя к решительному выводу, что он над Бомбеем, пилот немного привстал, поправил висевший за плечами самодельный парашют, достал из кожанки плоскую флягу и отхлебнул несколько глотков. Затем, решительно понюхав рукав, пилот смело вывалился из кабины и камнем канул во тьму навстречу шпилям минаретов.
Покинутый на произвол судьбы, аэроплан с облегчением перестал выдавливать из себя  последние возможности и круто спикировал в Аравийское море.

*    *    *

Только беспилотный «Форман» с плеском ушел в воду, как недалеко от места его падания вынырнул предмет, напоминающий перископ. Это он и был, потому что вслед за ним на поверхность всплыла и вся остальная конструкция подводной лодки. В лунном свете можно было различить лишь силуэт таинственной субмарины, который немного погодя дополнился тремя силуэтами  человеческих  фигур.  На голове одной из них явно присутствовала буденовка, на головах двух других — индусские чалмы. Силуэты в чалмах поочередно пожали руку силуэту в буденовке и стремглав исчезли — словно бы провалились. На самом деле, разумеется, оба погрузились в надувную лодку. Силуэт в буденовке исчез во внутренностях субмарины, а силуэты в надувной лодке оживленно заплескали веслами, направляя свое плавсредство к берегу. Едва они отошли на десяток саженей, как темный контур субмарины с бульканьем исчез под поверхностью спокойного моря.


*    *    *

В то самое время, когда двое индусов-подводников подгребали к берегу, бесстрашный парашютист мерно раскачивался на стропах под дуновением легкого бриза. Рукодельный парашют надежно зацепился за шпиль минарета…
Осознав всю бесперспективность идеи обрезать стропы и спрыгнуть — до земли было не менее 25 метров, — отважный пилот принял решение, показавшееся ему единственно верным. Он начал основательно пережевывать находящиеся в карманах кожанки секретные документы.
Особенно трудно давались пространное воззвание самого товарища Троцкого к бомбейскому пролетариату и циркулярное письмо подпольному горкому КП(б) Индостана. С десяток экземпляров газеты «Советский Индостан» на языке хинди одолеть  было тоже непросто. Но и не с такими задачами справлялся бывалый чекист Петр Дубов!
Расправившись с бумагами, доблестный боец стал ждать наступления рассвета, когда, конечно, он будет обнаружен английским патрулем…
Дубов решил дорого продать свою революционную жизнь и секретные сведения о военных планах Коминтерна на ближайший квартал. Твердой рукой Дубов нащупал под кожаной курткой рукоятки двух  именных маузеров с гравировками («Харлампию Венедиктовичу в день совершеннолетия от компаньонов папеньки» — на одном и «Штабс-капитану Бромшвейну за верную службу от ген. Колчака» — на другом), наган за номером 56032 и три оборонительных ручных гранаты…

*    *    *

Настало шумное бомбейское утро. Люд высыпал на улицы и первым делом двинулся к мечетям. Поддавшиеся религиозному дурману местные жители верили в существование Аллаха и считали, что ему, любящему порядок, следует в строго определенное время возносить строго определенные молитвы.
В толпе правоверных мусульман, облаченных  согласно требованиям Шариата, двигались двое в национальных индусских одеяниях. Никто не обращал на них особого внимания. Лишь изредка они ловили на себе не очень дружелюбные взгляды и слышали фразы, вроде: «Чего вам тут нужно, презренные язычники?» Индусы не смущались и старались двигаться в общем потоке.
На одном из перекрестков к ним неожиданно обратился британский патрульный.
— Господа, — сказал он, — я бы на вашем месте переждал, пока вся эта магометанская нечисть схлынет с улицы в свои вонючие мечети! Ваши довольно пестрые одеяния, господа, привлекают внимание этих варваров, а они — народ нервный. Могут быть эксцессы…
Индусы, слушая британского военного, настороженно переглядывались, а потом один из них  произнес «фынькью» с таким акцентом, что страж порядка, поморщившись, удалился.
Озадаченные индусы нерешительно снова нырнули в толпу мусульман. Можно было услышать, как один сказал другому на незнакомом здесь языке:
— Чего ему надо-то было?
— Хрен его знает! — последовал ответ.

*    *    *

«Алла-а-а акбар!» — пронзительно завопил муэдзин над головой Дубова. Хотя чекист и не понял смысла этих слов, он ощутил всем нутром: час пробил!
Судя по наручным часам (с дарственной надписью: «Золотопромышленник Еремей Губанов своему сыну и наследнику Амвросию») было уже утро — большей точностью хронометр сей, лишенный минутной стрелки, не обладал.
— О Аллах! — снова запел муэдзин. — Зачем ты ослепляешь нас, недостойных рабов твоих, своей милостью? Зачем снисходишь до ничтожнейших и презренных, которые всей своей жизнью и жизнями детей своих и внуков своих не смогут отблагодарить тебя за такую щедрость? О, Всевышний и Всемогущий! Сжалься и прими назад достойнейшего твоего посланника, иначе все правоверные Бомбея умрут от непосильного счастья!
     Под минаретом начал собираться народ. Дубов вытащил гранату и решительно схватился за чеку.
     Толпа разрасталась. Все смотрели на бесстрашного парашютиста с крайним любопытством, которое постепенно перерастало в страх, смешанный с благоговением.
     Муэдзин продолжал витиевато петь. Дубов ничего не понимал и только все больше приходил к убеждению, что пора метать гранату и пускать в ход маузеры.
     — Хвала Аллаху! — не унимался голос сверху. — Хвала пославшему нам, недостойным грешникам своего Пророка! Падите ниц, правоверные, пред посланцем Всесправедливого! — Муэдзин выглянул и указал пальцем на Дубова.
     «Влип!» — подумал храбрый чекист. — «Что скажет товарищ Троцкий?!» Представляя, что именно скажет товарищ Троцкий, доблестный сотрудник органов побледнел, и волосы его встали дыбом, распирая летный шлем.
     Придя в полное отчаянье, Дубов уже совсем было решился рвануть кольцо гранаты, но огромная толпа под ним вдруг разом опустилась на колени и пала ниц.
     Озадаченный чекист смиренно раскачивался на стропах парашюта…

*    *    *

Через толпу мусульман в полосатых халатах и белых чалмах два индуса, пестротой нарядов напоминающие цыган, упорно пробирались к тому месту, где, как они услышали из разговора пары белоэмигрантов из России, произошло явление некоего «пророка». Эти индусы уже не особенно интересовали правоверных, хотя все еще несколько шокировали своим экстравагантным видом. Правоверных интересовал Пророк.
     И вот, увидев посланца Аллаха, оба индуса так громко ахнули с добавлением короткого булькающего словца, что окружающие мусульмане бросили на них полные превосходства взгляды.
     — Смотрите, даже нечестивые индусы восхищаются нашим Пророком! — с гордостью заметил один из них.
     Индусы, не отрывая взоров от свисающего с минарета Дубова, попятились к тротуару.
     — Он! — заговорщицки прошептал один.
     — Ясное дело! — подтвердил второй.
     — Провал? — предположил первый.
     — А черт его знает!
     — Надо что-то делать, Федор!
     — Фердуи! — поправил второй.
     — Так точно!.. Надо что-то делать, Фердуи!
     Фердуи согласился с доводами товарища. «Индусы» хотели было двинуться по тротуару, но вдруг заметили в двух шагах британский патруль и замерли. Весь их хинди-английский словарь исчерпывался понятиями «пролетариат», «революция», «вперед» и «ура». Поэтому они мало что поняли из разговора патрульных.
     — Не правда ли, капрал, эти аборигены очень странны?
     — Совершенно верно, сэр!
     — Конечно! Надо быть достаточно экстравагантным, чтобы представлять себе пророка в образе самого заурядного парашютиста!
    — Верно, господа! Что ни говори, а мне кажется, здешний народ слишком развращен цивилизацией, принесенной нами. Подобные гибриды дремучей дикости и крайней современности — непосредственные плоды данного развращения! Местные жители уже не способны представить себе спускающегося с небес посланца Аллаха иначе, как на парашюте!
     — И зацепившимся за минарет! До чего же утрировано и дидактично, господа!..
     — Заметьте: мало парашюта — у «пророка» еще и европейская физиономия!
     — Увы, господа, гибнет самобытность! Не выдерживает натиска цивилизации!..
     — А интересно, сколько святые отцы заплатили этому авантюристу за представление?
     — Ну, не так много, надо полагать. Он, несомненно, европеец, а таковой должен быть очень беден, чтобы решиться на подобную клоунаду. Нищему много не заплатят…
     — Он — не джентльмен, господа!
     — О! Без сомнения!
     — Господа! Господа! Обратите внимание вон на ту красотку! Не мила ли, право?..
     «Индусы» двинулись в другую сторону. Но судьбе, очевидно, было угодно поставить их в столь сложное положение: здесь путь преграждали три казака и два офицера-золотопогонника.
     «Засада!» — мелькнуло в головах «индусов». Они снова замерли, лихорадочно соображая, в какую сторону выгоднее пробиваться: через британцев или беляков.
     Между тем, ротмистр в пенсне сказал поручику с жиденькими усами:
     — Обратите внимание на этого пьяного английского парашютиста, поручик! Зацепиться за минарет!.. И это вот — наши союзники! А еще кичатся своим англо-саксонством!..
     — И не говорите, господин ротмистр! И выпил-то сей сын туманного Альбиона не больше стаканчика красного, ей-богу! И уже… Ха-ха!..
     Оба засмеялись.
     — Самое удивительное, что у этого «лорда» самая натуральная большевистская рожа! — не без ехидства подметил ротмистр.
     — Это точно! Бритты, мать их!.. Ха-ха!..
     — Да, вы правы! Так и хочется всадить пулю! Натуральный чекист!
     — А ведь, на самом деле, верно, не меньше чем из лондонских аристократов!
     Казаки же в это время вели между собою несколько иной разговор.
     — Гляди-ка! Чего это они большевика на минарету повесили? Чудн;!
     — Мучають, видать! Пока на солнце не иссохнет насмерть!
     — Знатная казнь!.. Ишь, и не связали совсем!.. Казнь так казнь! Звери они, эти магометане! Звери и есть!
     — Знамо дело!.. Нехристи! Не могут просто повесить, или там кожу содрать!.. А то — вона как измываются! Даже жалко большевичка-то!..
     — Тож человек, чай… Эх, хлебнуть бы чего позабористее!..

*    *    *

     Из однообразной по цвету толпы правоверных жителей Бомбея острый взгляд Дубова сразу выхватил двух человек в пестрых нарядах.
     — Тут они, ребятки наши! — вслух подумал он. — Благополучно добрались, значит… А я вот как!.. Эх, черт побери, мне ж им пароля не крикнуть!.. Такие надежды возлагал на меня товарищ Троцкий! Такие надежды!.. А я не оправдал!
     Дубов с отчаяньем следил за своими. Скоро он понял, что и те узнали его. Чекист просиял. Может быть, все еще обойдется…
     Муэдзин продолжал горланить. Народ внизу продолжал усердно молиться…
     Вдруг бывалый чекист узрел морозящую кровь картину: двоих товарищей в пестром самым явным образом окружили враги! С разных сторон их теснят казаки и англичане — псы мирового капитала и белогвардейская сволочь!
     Дубов с замиранием сердца глядел, как двое его товарищей мечутся средь двух огней. И он мгновенно принял решение.
     С криком: «Спасайтесь, товарищи! Смерть мировой буржуазии!» — Дубов швырнул вниз одну за другой три гранаты…


*    *    *

     — До чего же любят восточные народы игру с огнем!.. — только и успел сказать британский капрал после разрыва третьей гранаты, поскольку тут же пал жертвой беглого маузерного огня, неожиданно открытого двумя стоявшими рядом индусами.
     Следующая брошенная «пророком» граната разорвалась среди уже упомянутых белогвардейцев. С ротмистра сорвало фуражку, остальные скончались на месте от осколочных ранений.
     Своим беглым огнем «индусы» внесли смятение в ряды гордых сынов туманного Альбиона, попросту перестреляв их в течение четырех секунд. Среди прочего люда поднялась паника. Обезумевшие правоверные вытаскивали из-под праздничных халатов обрезы и вступали друг с другом в оживленную перестрелку.
     Муэдзин с высоты минарета открыл пулеметный огонь длинными очередями и уже успел выкосить добрую половину площади, когда не дремавший Дубов зашвырнул к нему гранату. Та благополучно взорвалась, шпиль минарета надломился. Взрывная волна ударила в купол парашюта, вздувая его. Дубова потянуло вверх, снимая с прикола.
     Через минуту отважный парашютист мягко опустился на площадь перед минаретом и, не переставая отстреливаться, освободился от строп. Тотчас к нему подбежали ликующие «индусы».
     Братья по оружию, классу и партии трогательно обнялись и пожали друг другу руки.
     — Дубов, — представился Дубов. — Чекист.
     — Товарищ Федор. — Товарищ Ломов, — поочередно представились «индусы».
     — Ах, да! — спохватился Дубов. — «В Бомбее все спокойно!»
     — «До поры, до времени!» — разом отозвались на пароль «индусы», и все вместе по-революционному весело, искренне и открыто засмеялись.
     Свистящие вокруг пули не могли помешать этой радостной встрече. И только когда по Бомбею ударила корабельная артиллерия с британских крейсеров, стоящих на якорях в Бомбейском заливе, трое отважных скрылись в ближайшем переулке.
     Еще немного и пролетариат Бомбея должен подняться на борьбу…


Конец рукописи, найденной в Бомбее

Точнее, не совсем конец, поскольку на последнем, очевидно, листке можно еще разобрать обрывок предложения и дату:

…ливо зажили на неузнаваемо преображенной раскрепощенным пролетариатом планете.
…14 апреля 1920 г.

                23 февраля 1980 г.