Танцы умирающего лебедя. Глава вторая

                Глава вторая               

                1

     Всю ночь Забелину снились какие-то необъяснимые кошмарные сны. Иногда он просыпался, разбуженный гулкими ударами растревоженного сердца, и тогда с неимоверной болью смотрел на пустующую Олину подушку, на которой еще совсем недавно в восхитительном беспорядке были разбросаны локоны ее прекрасных волос. Потом начинал вспоминать лучшие минуты их совместной жизни, но мысли постепенно размывались, и он снова незаметно погружался в призрачный мир беспокойных сновидений.
     Под утро ему приснился большой красный трамвай, несущийся на него с отчаянным звоном. На месте вагоновожатой сидела Оля. Ее волосы золотистым шлейфом  развевались  на встречном ветру, врывавшемся в кабину через разбитое лобовое стекло. Широко  раскрытыми от ужаса глазами она обречено смотрела на мужа, ожидая неминуемого столкновения, но в последний момент он успел в каком-то невероятном  акробатическом прыжке  соскочить  с  рельсовой колеи, и трамвай, громыхая на стыках, промчался мимо и растворился в зыбком, неясном мареве.
     Проснувшись, весь еще во власти пережитых сновидений, Забелин мучительно пытался сообразить – где он? – но, увидев знакомую обстановку, с облегчением понял, что лежит в своей постели, что страшные сны уже позади, а громкие, настойчивые звонки издавались не красным трамваем из кошмарного сна, а стоящим рядом, на тумбочке, телефоном. Не отрывая головы  от  подушки,  он поднял трубку.
     - Да, слушаю...
     - Алло, Сашенька, это ты?
     Это был голос тетушки Веры Владимировны, еще в детстве усыновившей его после гибели родителей в автомобильной катастрофе и ставшей для него второй матерью.
     - Да, мамочка Вера, это я. Здравствуй.
     - Здравствуй, сынок! Наконец-то дождалась тебя.  В  последнее время я по нескольку раз в день звонила тебе,  но  телефон все молчал и молчал. Ты когда приехал?
     - Вчера вечером.
     - А почему сразу же не позвонил мне?  Впрочем... сама догадываюсь. Представляю, что ты пережил,  когда  вернулся  в опустевший дом! С твоей-то романтической любовью к этой стрекозе!
     - А ты откуда знаешь про Олю?
     - Откуда я знаю?  На  этот  счет у меня достаточно информаторов. Ай-я-яй!..  Надо же - бросить  дом,  семью, сцену, карьеру, известность и без оглядки улететь с каким-то усатым стрекозлом! Вот сучка, так сучка!
     Забелин поморщился, как от зубной боли.
     - Мама Вера, не надо в таком тоне говорить об Оле - здесь все гораздо сложнее... И вовсе она не сучка...
     - Саша, не пытайся ее защищать. Актриска и есть актриска – ни детей, ни нормального дома, аплодисменты кружат пустую коробочку, а с таковой не оказаться в чужой  постели - это еще надо суметь.
     - Нет-нет, мама Вера, она не такая! Ты всегда была к ней несправедлива. И сейчас говоришь не то... Оля очень тонкая натура...
     - Да уж тоньше некуда... -  Вера  Владимировна  немного помолчала, потом более спокойным голосом добавила: - Ладно, об  этом поговорим после, а сейчас скажи мне – ты, небось, голоден? В доме-то, мыслю, шаром покати...
     - Да, в доме пока пусто.
     - Тогда вот что: я сейчас приеду, покормлю тебя, а  потом  мы потолкуем про жизнь.
     - Хорошо. А я пока приму ванну с дороги.
     Положив трубку, он встал с постели и пошел в ванную комнату. Там, стоя перед зерка-лом, он едва узнавал себя: всклокоченные волосы в беспорядке свисали на лоб, под глазами  проявились темные круги переживаний, а небритые щеки неопрятно топорщились двухдневной щетиной. Он отвернулся и стал наполнять ванну водой, потом тщательно побрился, сбросил одежду и с наслаждением погрузил свое тело в приятно пахнувшую горной лавандой воду.
     Густая невесомая пена тотчас обволокла его своим нежным теплом. Наступило состояние легкости, располагавшее к неспешному осмыслению всего, что произошло с ним за последнее время. Он снова и снова стал перебирать в памяти эпизоды знакомства, женитьбы и совместной жизни  с Олей, не находя в ней ничего, что могло бы вызвать ее неудовольствие или раздражение. Она, как в море, купалась в неуемной любви мужа, но, возможно, только этого ей было недостаточно. Она, по словам Веры Владимировны, путала жизнь со сценой. Ей хотелось, чтобы в жизни было так же ярко и красиво, как на сцене, чтобы ее окружали красочные рыцари без страха и упрека, и поэтому она тянулась к людям с броской внешностью, с ярко выраженным темпераментом. Вахтанг вполне укладывался в эти рамки.  Забелину  однажды показали его в фойе театра. Высокий, статный, черноусый, с горящими темными глазами горца, он сразу обращал  на  себя  внимание гордой осанкой и врожденной мужественностью.  Женщины  восхищенно  косили  на него глаза. И хотя Забелин никогда не был склонен к  цинизму  в оценке других людей, но он тогда не удержался и с изрядной долей уважения  подумал о нем: "Ну, и самец!"       
     Зная артистический, увлекающийся характер Оли, Забелин никогда не драматизировал  ее мимолетные увлечения. Более того, он, как никто, понимал необходимость состояния влюбленности для творческого человека. Поэтому, страстно любя жену, он готов был многое ей прощать. Но только не этот вероломный, предательский побег из дома. Он настолько ошеломил его чувствительное сердце, что зародил в нем пока неясное, но с каждой минутой все более укрепляющееся  чувство озлобления, - чувство, ранее им никогда не испытанное, и потому пугающее его самого своей мстительной решимостью.

                2
         
     Такого конца романтической любви Забелин  не  мог предугадать. Его предугадала еще  задолго  до свадьбы  Вера Владимировна. Едва познакомившись со своей будущей невесткой, она безошибочным чутьем умной, достаточно пожившей женщины, поняла, что эта красивая, стройная, необыкновенно привлекательная  девушка  не создана для прочной семейной жизни. Всей душой  и всеми мыслями она живет в искусстве, в танце, в мире  грез и фантазий, а потому дом и семья никогда не будут для нее главнейшими жизненными  ценностями.  Она без сожаления пожертвует ими, как только они войдут в противоречие с ее внутренним миром и духовными интересами.
     Несколько раз Вера Владимировна пыталась убедить своего сына-племянника не доводить отношения с Олей до свадьбы.  Она наверняка знала, что ничего хорошего из этого брака не получится, и что рано или поздно он  распадется  хотя бы потому, что балерины, как правило, не заводят  детей. При каждом удобном случае она старалась внушить ему эту истину, но страстно влюбленный писатель мотал лишь головой, давая понять, что все ее доводы отскакивают от него, как горох от стенки. И только сейчас, лежа в ванне,  он  с  болью в сердце признал свое  поражение.  "Ах,  мама  Вера, мама Вера, - обратился он мысленно к ней, - всегда-то ты оказываешься права.  Иногда даже и к сожалению".
     Забелин любил маму Веру  горячей  сыновней любовью. Он почти  не помнил своих настоящих родителей - они погибли в автомобильной катастрофе, когда ему минуло пять лет. Он знал их только по пожелтевшим фотографиям из старого семейного альбома.
     Отец Забелина, Дмитрий Владимирович, был потомственным интеллигентом. На всех сохранившихся  снимках он запечатлен с низко сидящим на носу старомодным чеховским пенсне, чеховскими усами и бородой. Из-под маленьких овальных стеклышек живо смотрели добрые, умные глаза счастливого человека. Рядом с ним всегда была мама, очень красивая и эффектная  женщина с длинной шеей, большими, выразительными  глазами  и  густой шапкой темных, зачесанных кверху волос.  Вера Владимировна говорила, что это была идеальная пара, что у них была страстная, романтическая любовь еще со студенческих лет, что они боготворили  Сашеньку и друг друга, и тем были  неимоверно  счастливы.
     Дмитрий Владимирович слыл выдающимся астрономом, на счету которого значилось множество открытых малых планет. Будучи профессором Крымской обсерватории, он большую часть года вместе с  семьей проводил в небольшом поселке Кацивели,  уютно разместившемся между горной грядой и морем.  Рядом  с  поселком, на самом берегу, днем и ночью вглядывалась в бездонное Крымское небо серебристая чаша антенны радиотелескопа.
     В тот  трагический день Дмитрий Владимирович почти до полудня спал, отсыпаясь после ночного дежурства в обсерватории. Вера Владимировна, гостившая тогда у брата, помогала  его жене собирать чемодан: через два дня он должен был выступить с докладом на заседании секции астрофизики Академии наук  в Москве, и жена уговорила мужа взять ее с собой,  оставив  сынишку на попечение тети Веры.  Из впечатлений того дня в  памяти Саши остались только сверкающий черным лаком автомобиль, приехавший за родителями, крепкие отцовские руки, поднявшие его высоко над землей и нежно целующие мамины  губы. А всего через час, недалеко от Ялты, их автомобиль столкнулся с несущимся  навстречу самосвалом...
Забелин не помнил ни надрывных рыданий тети Веры, ни  мрачной суровости ее мужа,  Бориса Георгиевича,  ни  похорон в Москве, на Ваганьковском кладбище. Природа будто защитила его психику от непомерных для ребенка перегрузок. С тех дней у  Саши началась новая жизнь: он стал принадлежать другой семье,  принявшей, усыновившей и воспитавшей его.
     Вера Владимировна жила с мужем в бездетном браке, поэтому усыновление родного племянника стало для нее настоящим событием и наполнило ранее спокойную,  размеренную  жизнь приятной суматохой родительских забот. Маленький Саша очень скоро стал называть ее "мамой Верой",  чем была неимоверно счастлива, и весь свой нерастраченный пыл материнского чувства она обратила на приемного сына, балуя и не отказывая ему ни в чем.
В школе Саша был первым учеником, переходя из класса в  класс с похвальными грамотами. К пятому классу пробудились его  литературные способности: он писал стихи о Родине и партии, сам их читал на школьных утренниках  под бурные аплодисменты  пионеров, он же бессменно редактировал  настенную сатирическую газету, едко высмеивающую лентяев и двоечников, отчего нередко приходил  домой с разбитым носом или порванной курткой.
В девятом классе  он  написал  пьесу  на партизанскую тему. Пьеса понравилась  классной руководительнице, и она решила поставить ее к Октябрьским праздникам на школьной сцене. Ребята из театрального кружка серьезно отнеслись к  постановке  пьесы. Они добросовестно выучили свои роли и самозабвенно репетировали после уроков - ведь на  праздничный вечер был приглашен известный московский писатель,  и  нельзя было перед ним ударить в грязь. На вечере  Вера Владимировна  сидела в первом ряду между писателем и директором школы. Когда опустился занавес, писатель поднялся на сцену и стал прочувствованно говорить о подрастающих литературных и актерских талантах, воспитываемых советской школой, о необходимости всемерной их поддержки и что автора пьесы ждет  большое  литературное будущее. Вера Владимировна, слушая писателя, вытирала набегавшие слезы радости и принимала,  как именинница,  поздравления  директора школы и учителей. В тот праздничный вечер была окончательно определена дальнейшая судьба Саши: он после школы будет поступать в Литературный институт.               
     Детство и юность Забелина были  счастливой порой жизни. Вера Владимировна и Борис Георгиевич старались создать приемному  сыну  комфортные условия для жизни и учебы, благо  материальные  возможности  позволяли им делать это без всякого напряжения. Работая в Министерстве химической  промышленности СССР  ведущим  специалистом  по импортному оборудованию, получая довольно солидный оклад и имея постоянные  подношения от "благодарных работников химических заводов" за своевременное получение фондов на импортное оборудование, Вера Владимировна баловала Сашу и стильной одеждой, и приличной кухней.
     В доме всегда были коробки шоколадных конфет. Убегая на свидание с очередной девчонкой, он неизменно прихватывал с собой шоколадные бутылочками с ликером, которые своей терпкой сладостью заполняли паузы между поцелуями. Не обделял он конфетами и своих друзей, за что получил от них признательную кличку «шоколадный Джо».
     Так было раньше, в ту счастливую пору жизни, когда Вера  Владимировна была еще совсем молодой, а Саша  наслаждался  солнечной беззаботностью своего возраста, о котором всегда вспоминал с удовольствием и легкой ностальгией. Сейчас  Вера  Владимировна  была уже на пенсии. Она жила одна в большой квартире  в центре Москвы, похоронив своего мужа, трагически погибшего несколько лет назад на охоте. Несмотря на обрушившееся горе, Вера Владимировна не замкнулась в себе: она вела весьма активный образ жизни, участвуя во всевозможных демонстрациях и пикетах, обожала Горбачева и фанатически верила в его лозунг «Больше демократии – больше социализма». А в последнее время она неожиданно увлеклась оккультными науками, и у нее появилась новая подруга – экстрасенс и ясновидящая Одиллия Петровна, которую Забелин ни разу не видел, но знал, что она  пользуется у мамы Веры непререкаемым авторитетом.
 
                3

     Внезапно в прихожей раздался пронзительный бой электрического звонка. Звонок был старой конструкции, с двумя стальными  никелированными чашками, издававшими такой оглушительный звон, что его слышали соседи на близлежащих этажах. В свое время Оля постоянно напоминала мужу, чтобы он сменил почти антикварную рухлядь на мелодичный электронный аппарат, но до этого никак не доходили руки,  и  звонок по-прежнему гремел в прихожей, заставляя вздрагивать даже привычных к нему людей. Вот и сейчас от резкого звука он вздрогнул, потом быстро вылез из  ванны  и  стал лихорадочно обтираться, ругая себя за то, что забыл о скором приходе мамы Веры. Завернувшись в махровое полотенце, он подбежал к входной двери и повернул защелку французского замка.
     Едва войдя в прихожую, Вера Владимировна поставила на пол две заполненные продуктами сумки и крепко обняла своего сына-племянника.
     - Доброе утро, дорогой мой, - радостно сказала она, пристально вглядываясь в его ли-цо.
     - Доброе утро, мама Вера. Проходи.
     Он взял сумки и понес на  кухню, где Вера Владимировна стала выкладывать из них всевозможные копчености, сыры,  фрукты, булки и, наконец, горячее жаркое в глиняном глазурованном горшочке, обернутом льняным полотенцем. 
     - Зачем столько принесла? - спросил Саша, удивленно рассматривая дефицитную гастрономию. - Что я буду делать с этими продуктами?
     - Что будешь делать?  Кушать! Посмотри  на себя в зеркало. Живой труп, да и только. Было бы из-за чего страдать! Садись, ешь!
     Он сел за стол. В большой тарелке перед ним дымилось  подрумяненное жаркое, обложенное ломтиками свежих  огурцов  и помидоров. Все это источало густой аппетитный аромат, от которого у Забелина, как у Павловской собачки, потекли слюни, и он набросился на пищу, словно не ел целую вечность.  Вера Владимировна, глядя на жадно жующего сына, качала  головой и подкладывала ему в тарелку все новые кусочки.
     - Все будет хорошо, - сказала она. -  Аппетит  у  тебя, слава Богу, богатырский, а это - главное. С хорошим аппетитом любое горе пережуем. Да и можно ли назвать случившееся горем? Нет и нет! Знаешь, в дни моей  молодости  была такая песенка: "Если к другому  уходит  невеста, то  неизвестно – кому повезло". Я думаю, что в данном случае повезло именно тебе,  хотя  ты этого пока не осознаешь.
     - Мама Вера, прошу тебя...
     - Ладно, ладно, кушай.  Я  пока посмотрю, что стало с квартирой.
     - А что с ней может стать? Ничего не стало. Просто  превратилась в мрачную пещеру.
     Вера Владимировна сочувственно посмотрела на него и вышла из кухни. Войдя в спальню, она почувствовала запах увядающих растений - это на пыльном туалетном столике, в потускневшей хрустальной вазе, догнивали остатки некогда пунцовых роз. Среди колючих веток она заметила  небольшую белую картонку, опустившуюся вглубь вазы. Достав ее, она прочитала: "Оленьке в честь сегодняшнего  триумфа. В.Ч." Сжав зубы, Вера Владимировна  прошептала: "Вот сучка! Ну кто бы мог подумать?" и, смяв картонку, понесла ее вместе с  остатками цветов в мусоропровод. Затем осмотрела другие комнаты, грустно покачала головой и вернулась на кухню.
     Забелин уже успел позавтракать.
     - Сашенька, - сказала Вера Владимировна, - иди, приведи себя в порядок и оденься, а я пока помою посуду.
     Через десять минут приемный сын, причесанный  и одетый  в светлый щегольской кос-тюм, появился на кухне. Вера Владимировна не могла не выразить свое восхищение его муж-ской статью, и она впервые за это утро улыбнулась.
     - Хорош мужик, черт побери! Только  беспросветные дуры  таких бросают.  Или сучки, как твоя бывшая женушка, например.
     - Мама Вера, - сказал Забелин, по-сыновьи нежно обнимая ее за плечи. - Мама Вера, прошу тебя, не называй ее так. Она  артистка до мозга костей. Ей нужны успех, слава, аплодисменты  и  поклонники. И все это у нее было. Любя ее, я никогда не мешал богемности ее жизни. И в то же время никто, кроме меня, не знает,  сколько сил, пота и упорства вложено ею в искусство. Кроме таланта, большой и непрерывный труд сделал ее  выдающейся балериной. Да, у нее были поклонники. Это естественно.  Более того, она сама кое в чем  мне  созналась.  Все  это было, вот только сучкой она никогда не была. И больше при мне никогда не обзывай ее так, как бы тебе этого не хотелось. Поверь, у меня на душе не меньше горечи. Я вообще не знаю, как  со всем этим справиться. Я даже с ужасом  начинаю  сознавать, что  готов убить ее за предательство. И в то же время я ни разу не подумал о ней, как о шлюхе. Ты поняла меня?
     - Сашенька, Оля красивая женщина и прекрасная балерина, никто с этим не спорит. Но она не способна в силу своей профессии создать нормальную семью.
     - Мама Вера, у нас была нормальная семья, в которой и я, и она были счастливы. Мы любили друг друга, и все у нас было хорошо.
     - Если было все хорошо, тогда почему она по-воровски сбежала от тебя с грузином? И куда сбежала, ты хоть это знаешь?
     - Нет, пока не знаю, но буду знать.
     - Я вообще не понимаю, - Вера Владимировна недоуменно  пожала плечами и покачала головой, - как можешь ты любить женщину,  сбежавшую от тебя с любовником? У тебя что - нет мужского самолюбия? Мне кажется, что я не так тебя  воспитывала. И  вообще - это  уму не постижимо: как может балерина,  которую  знает  вся страна, покинуть Большой театр и уехать  неизвестно  куда? Она просто сумасшедшая. Потеряет форму и больше никогда не сможет танцевать. Безумие какое-то… Ладно, черт с ней.  Что же дальше мы будем делать?
     - Не думал еще. Не знаю...
     - А я знаю. В первую очередь, нужно начать оформление  развода. У меня есть очень хороший знакомый юрист, я у него сегодня же проконсультируюсь по этому вопросу.
     - Я не хочу разводиться с Олей, - сказал он,  садясь  на стул, - не хочу.
     - Саша, ты понимаешь, что говоришь?  От  тебя сбежала жена. С любовником.  Слава Богу! Теперь поостынь немного, забудь  ее и женись на обычной, нормальной девушке.  В  конце  концов, когда я уже  начну с внучатами нянчиться?
     - Мама Вера, Оля еще вернется ко мне. Разводиться я с ней  не намерен.
     - Ты не намерен, так она намерена! - в сердцах крикнула Вера Владимировна. - Развод все равно  неизбежен. Не забудь: она сбежала с грузином, а  у  них  не принято приводить в отцовский дом любовниц. То, что жену свою  ты  потерял, это факт, - и с этим все равно придется  смириться. И чем раньше это произойдет, тем лучше будет для тебя. Ты же мужчина, черт побери! Возьми себя в руки, подтянись! В конце концов, на Оле свет клином не сошелся. Посмотри в окно.  На улице - солнце, голубое небо, прекрасные женщины. Жизнь продолжается. Так живи же, а не сохни по этой дряни. Она не стоит того.
     Забелин повернул к Вере Владимировне голову и тихо сказал:
     - Сердце болит, мама Вера…
     - Сашенька, милый, ты помнишь, что было написано на щите  царя Давида?
     - Да, помню. "Все проходит".
     - Вот именно. Все проходит - и плохое, и хорошее. Время лечит душевные раны лучше любого лекаря. Я на своем веку пережила и гибель твоих родителей, и гибель своего мужа. Мне казалось, что это невозможно пережить, однако со временем острота душевной боли притупляется. И у тебя все пройдет. А что бы это ускорить, нужно просто применить проверенное лекарство.
     - Какое?
     - Лекарство от любви, то есть полюбить другую женщину.
     Грустно улыбнувшись, он отрицательно покачал головой.
     - Я не смогу полюбить другую женщину.
     - Сможешь. Ты же нормальный здоровый мужик. Поверь мне: природа возьмет свое. Ты этого даже не заметишь. Просто в  один прекрасный момент заглянешь в чьи-то бездонные глаза - и все! - лекарство начнет действовать.
     - Нет... Не так все просто... И давай больше не будем об этом.
     - Сашенька, - не унималась Вера Владимировна, поглаживая  его руку, - в таком случае, заведи любовницу. Хочешь, я тебя познакомлю с одной красивой молодой женщиной.  Она  недавно поселилась в нашем доме, в соседнем подъезде. Если бы  ты ее видел - это мечта поэта!  А талия - не хуже, чем у твоей Оли. Если бы я была мужиком, я бы к ней стенку  проломила бы!
     Забелин впервые за это утро улыбнулся и, лукаво  глядя на приемную матушку, заме-тил:
     - Мама Вера, не кажется ли тебе, что ты  становишься  сводницей? Это что-то новенькое.  Если мне  понадобится женщина, я сам ее найду.
     - Вот и отлично, Сашенька, найди! Поверь моему опыту  достаточно пожившей женщины: чем раньше у тебя появится любовница, тем раньше ты выздоровеешь. Говорю это открытым текстом, как взрослому человеку.
     - Нет, мама Вера, никто мне пока не нужен, - и он грустно покачал головой.
     Вера Владимировна всплеснула руками, порывисто подошла к  окну, потом повернулась и хотела что-то в сердцах наговорить ему, но, увидев  страдальческое  выражение на его лице,  смягчилась и тихо сказала:
     - Сашенька... Ну, нет у тебя больше Оли, нет! Смирись с  этим и живи дальше. Ты что, в монахи себя приговорил? Я  тебе этого не позволю. Можешь немного  погоревать,  это естественно, но жизнь должна идти своим чередом. Запомни: если конь слишком долго застаивается в стойле, -  это уже не конь, а лошадка.  А  женщины коней любят. Ты меня понял? И чтобы кони были сытые, и чтобы били они копытами! Так что не советую тебе слишком долго переживать. А сейчас пообещай мне исполнить одну мою просьбу.
     - Какую просьбу?
     - Помнишь, я тебе рассказывала об Одиллии Петровне, экстрасенсе и ясновидящей?
     - Да, помню.
     - Сашенька, я прошу тебя: приди  ко  мне послезавтра, в двенадцать часов дня. У меня будет Одиллия Петровна. Я с ней  договорилась - она проведет с тобой сеанс психотерапии.
     - Психотерапии? - удивленно  спросил  Забелин. -  Ты думаешь, у меня крыша поехала? Ну, спасибо.
     - Что ты, Саша, - с досадой в голосе ответила Вера Владимировна, - о чем ты говоришь? Просто Одиллия Петровна очень хорошо снимает стресс, а тебе сейчас это жизненно необходимо.  Тебе  станет легче.  Она  удивительный  экстрасенс.  Кроме того, я думаю, что тебе как писателю, просто необходимо обогатиться и  этим  жизненным опытом.
     - Ну, что ж, это веский довод, - сказал он после некоторого раздумья, - приду, по-жалуй.
- Вот и хорошо, - обрадовалась Вера Владимировна, не  ожидавшая от сына такой не-ожиданной покладистости, -  вот и хорошо. Так что  послезавтра буду ждать тебя дома, в двенадцать часов дня. А сейчас поеду к адвокату.  Надеюсь, с работой по дому ты сам справишься?
- Конечно. Спасибо тебе. Подожди, мы выйдем вместе.  Я поеду  в Правление Союза писателей, нужно  сделать  отчет по командировке на Алтай.

                4          

     Через день точно в назначенное время Забелин стоял перед входной дверью квартиры мамы Веры. Как обычно, он трижды нажал на кнопку электрического звонка. Дверь тут же гостеприимно распахнулась, и улыбающаяся Вера Владимировна встретила его на пороге, широко раскрыв объятия.
     - Вот и Сашенька мой пожаловал! - громко сказала она,  обращаясь к находившейся в глубине квартиры Одиллии Петровне.
     - Прекрасно, - послышался оттуда женский голос.
     Он поцеловал Веру Владимировну в обе щеки, и она повела его в зал.
     В зале было сумрачно. Сквозь плотно занавешенные шторы  дневной свет едва-едва пробивался к стоявшему под люстрой круглому столу, покрытому темной бархатной скатертью. Глаза Забелина, еще не привыкшие к быстрому переходу от солнечного света к сумраку затененного зала, в первые мгновения смогли различить лишь сидевшую за столом Одиллию Петровну и покоящийся перед ней на черной прямоугольной подставке полированный шар из горного хрусталя. Рядом, в старинном бронзовом шандале, горели свечи; они тремя яркими бликами отражались на поверхности шара.               
     - Добрый день, - поздоровался Забелин.
     Одиллия Петровна встала из-за стола, подошла к нему и слегка склонила голову:
     - Здравствуйте, Саша. Можно я вас так буду называть?
     - Да, конечно.
     - Благодарю вас. Верочка, голубушка, зажгите электричество. Я хочу посмотреть на Сашу при хорошем освещении.
     Вера Владимировна щелкнула выключателем. Яркий свет  хрустальной  люстры залил зал. Одиллия Петровна, прищурив глаза и чуть наклонив в сторону голову, с минуту внимательно  смотрела на Забелина, потом взяла его руки, повернула ладонями  вверх и некоторое время внимательно изучала природные линии. Оставшись, видимо, ими довольной, улыбнулась и сказала:
     - Можете выключать.
     Вера Владимировна погасила свет.
     Во время этой процедуры Забелин  тоже с любопытством рассматривал Одиллию Петровну. Это была невысокая, плотная  женщина с круглым лицом, густыми черными бровями и большим ртом,  окаймленным пухлыми губами. На ней было темное закрытое платье, украшенное ожерельем, скорее похожим на амулет. Ее длинные, нервные пальцы изредка вздрагивали, а черные глаза будто буравили его насквозь, вызывая покалывание в позвоночнике. На  вид ей было лет пятьдесят.
     Забелин вспомнил рассказ мамы Веры о том, что в молодости Одиллия Петровна на последнем курсе консерватории пережила личную драму:  во  время  туристического похода по Кавказу она застала в продуктовой палатке своего жениха в объятиях лучшей подруги. Не помня себя,  она в трансе побежала в сторону Белой речки, но оступилась на скользкой  глине и упала в расщелину. Ее нашли в полукилометре от лагеря в бессознательном состоянии, с окровавленной головой и сломанными пальцами. С тех пор она жила одна, оставив музыку и открыв в себе невероятные способности ясновидящей и экстрасенса.
     - Сядьте в это кресло, - сказала она.
     Он молча сел. Она продолжала смотреть на него  сверлящим взглядом, от которого ему становилось не по себе. Он в нетерпении заерзал на месте, испытывая потребность прервать затянувшуюся паузу, но Одиллия Петровна первой начала разговор.
     - Я вижу, Саша, вы сейчас очень страдаете. Ваша мама  просила помочь облегчить эти страдания, но я не уверена,  что это нужно делать. То, что вы страдаете - это прекрасно!
     Заметив его недоуменный взгляд,  Одиллия Петровна  улыбнулась:
     - Да-да, Саша, это прекрасно. Дав страдание, Господь  спасает вашу душу. Нельзя лю-бить женщину больше, чем Бога. А вы  полюбили именно так, и это ведет к разрушению вашей души. Страданием  Господь спасает вас, вашу душу, и благодарите Его за это. Вам сейчас необходимо и страдание, и одиночество, чтобы стать духовно зрелым человеком. В одиночестве вы обретаете свое неповторимое "я" - это знание своих сил и возможностей. Не нужно клясть одиночество. Не нужно плакаться, что жизнь в чем-то вас обошла, чем-то обделила. Будьте благодарны жизни за то, что вы просто живете.
     Забелин слушал, затаив дыхание. То, что говорила Одиллия  Петровна, было для него откровением; он никогда не думал, что  страдание спасает душу человеческую и тем более не думал, что за  страдания нужно благодарить Бога. А как же быть тогда с  многовековой борьбой народов именно за то, чтобы не было страданий? Этот вопрос посеял в нем сомнения. Дальше он уже рассеянно слушал, все больше погружаясь в  свои собственные мысли, но неожиданно Одиллия Петровна остановилась, подняла руки и поднесла ладони к хрустальному шару. Не касаясь его, ладони мягкими  ласкающими  движениями  как бы  ощупывали невидимую оболочку вокруг него.
     - Ваша судьба, Саша, не вызывает опасений, чего не  скажешь о вашей жене. Ее ждут суровые испытания. Какие именно - я  не  могу сказать, да и не о ней сейчас речь, -  сказала  Одиллия  Петровна, пристально глядя на Забелина. - А у вас - обычная депрессия,  которую нужно снять, чем мы сейчас и займемся. Откиньтесь на спинку кресла, расслабьтесь и закройте глаза.
     Вместо этого он подался вперед и тихо спросил:
     - Вы знаете - что будет с Олей? Вы можете предсказать ее  судьбу? Она вернется ко мне?
     - Нет, она к вам не вернется.
     - Не вернется? - переспросил Забелин.
     - Нет.
     Он хотел еще что-то спросить, но Одиллия Петровна предупреждающим жестом остановила его и снова заставила сесть в кресло.
     - Усаживайтесь удобнее, постарайтесь выключить из своего сознания неприятные мысли. Закройте глаза. Сейчас в руках и ногах вы почувствуете приятное тепло, они станут тяжелыми, словно будут наливаться свинцом. Приятная полудрема начнет обволакивать ваш воспаленный мозг, и вы почувствуете, как все тяжелое и неприятное постепенно  начинает улетучиваться, растворяться и исчезать...
     Одиллия Петровна подошла к нему; сквозь полусомкнутые веки он видел, как ее гибкие, артистичные руки плавными движениями устроили  над  его головой феерический танец, постепенно вовлекавший его сознание в  приятное  ощущение отстраненности от тревог и забот окружающего мира. Он почувствовал легкое покалывание  сначала  в  затылке, потом в позвоночнике, потом тепло стало разливаться по всему телу, и совершеннейшее  спокойствие вдруг охватило его всего, от пяток до корней волос. Он словно окунулся в непознанный мир, где было хорошо и приятно.
     - Успокоились? - словно издалека  донесся  голос Одиллии Петровны, - вот и хорошо. Вижу, что успокоились. Теперь - самое главное. Постарайтесь  вспомнить  что-то очень приятное для себя, какое-то яркое событие,  которое в свое время вызывало восторг или ощущение бесконечного счастья. Надеюсь, у вас было в жизни такое событие?
     - Да-а... - прошептал Забелин.
     - Прекрасно.  Постарайтесь  это событие вспомнить во всех деталях, ярко и зримо, будто прокручиваете внутри себя видеомагнитофон. Поживите немного в атмосфере этого однажды пережитого счастья…
     Ему не нужно было долго перебирать в памяти наиболее яркие события своей жизни. Одно такое он помнил всегда: именно оно было наполнено радостью, солнечным светом, восторгом, любовью и небывалым подъемом вдохновения.  Таким событием было знакомство с Олей на Южном берегу Крыма. Ах, как было тогда хорошо! Он невольно улыбнулся и, глубже погрузившись в кресло, стал во всех подробностях  вспоминать эпизоды волнующей, незабываемой недели семилетней давности...