Сложный диагноз

          Скорая помощь летела по пустынным ночным улицам. Сирену включать не было необходимости. Работала только «мигалка». Кроме того, через тонированные окна пробивались блики фонарей и светофоров, которые мигали равнодушным желтым цветом. Эта игра света добавляла в и без того мутное сознание Сивухина что-то неземное. Он лежал на твердой кушетке кареты скорой помощи и плохо понимал что происходит. В полузабытьи он слышал переговоры бригады: «Уже сорок… Пульс учащается… Два кубика…» В руке что-то кольнуло, и он уплыл куда-то далеко.
          Там, куда он перенесся, играл военный оркестр и он с отцом и мамой шел по парку. Потом отец купил всем эскимо, которое в этот день было необыкновенно сладким и обжигающе холодным. Поев мороженого, они катались на лодке по озеру. Отец сидел на веслах и, когда он откидывался назад при очередном гребке, лучи солнца играли на погонах, а медали тихонько позвякивали. Мама трогала рукой воду и пузырьки вокруг ее руки тоже переливались на солнце как алмазные россыпи. Потом мама стряхивала воду с руки то на него, то на отца и при этом как-то особенно звонко смеялась. Ее смех становился все громче и громче, потом сменился воем сирен. К звуку сирен добавился вой пикирующих самолетов и свист бомб. Крики бегущих людей усилили эту какофонию. Когда первая бомба достигла земли, раздался страшный взрыв, который встряхнул все тело прямо изнутри…   
          Николай очнулся. Все звуки ушли, кроме сирен. Он с трудом сел на кровати и выглянул в окно, которое было рядом. Это были сирены «скорых», пробивающихся через пробки к въезду в больницу. Окончательно вернувшись к действительности, он понял происхождение своего беспочвенного кошмара. Беспочвенного, так как ни он, ни его родители войну не застали.
          Голова кружилась. Сивухин опять лег на кровать. Уже лежа, превозмогая боль в голове, он огляделся. В просторной палате на шесть коек кроме него почему-то никого не было. «Что вообще происходит, где я?» - задал сам себе вопрос Николай.
          Через пару минут дверь палаты открылась. Вошли несколько человек. Самый толстый доктор был в белом халате поверх дорогого костюма. Остальные были одеты в салатовые и голубые комбинезоны.  Лица у всех были закрыты медицинскими масками.
          - На что жалуемся? – спросил самый толстый. Но пока Сивухин собирался с мыслями, бодрая медсестра открыла какую-то тетрадку и зачитала:
          - Температура сорок, головные боли, тошнота, рвота. Предварительный диагноз… - дальше шел поток непонятных слов, из которого больной узнал о подозрении, что его доселе крепкий организм скосила инфекция неизвестного происхождения.
          Врачи еще несколько минут обсуждали симптомы его загадочного вируса и, ни сказав ему ни слова, удалились так же быстро, как и пришли. Потом один из них в голубом вернулся и сел на соседнюю кровать.
          - Здравствуйте, голубчик! Я ваш лечащий врач Ползунков Сергей Иванович. Мы будем вас лечить.
          - Что со мной? – спросил Сивухин.
          - Точный диагноз пока поставить сложно. Сдадим анализы, тогда посмотрим. Вам беспокоится не нужно, лежите и набирайтесь сил. А наш квалифицированный персонал все сделает. У нас сестрички знаете какие…
          - Доктор, сколько обычно дают медсестрам? – неожиданно для самого себя спросил Сивухин, хотя точно знал, что денег у него нет.
          - Ничего не нужно давать, - категорично заявил лечащий врач.
          - Гривен пять нормально? – не унимался больной.
          - Еще раз повторяю ничего не нужно! – еще тверже сказал врач.
          - Может десять? – попробовал Николай повысить ставку.
          "Лечащий" направился к дверям, открыл дверь и на секунду остановился:
          - Не нужно давать, - и уже через закрывающуюся дверь добавил, - по десять точно не нужно.
           «Десятка много, пятерка – в самый раз!» - подумал с облегчением Николай. Но облегчение было только моральное. Физическое состояние оставалось не из лучших. Голова болела. Озноб бил ослабшее тело. Он то проваливался в неспокойный сон, то просто лежал, рассматривая потолок.
          Из одиночества его вырвал приход медсестры. Пожилая женщина в белом халате с маской на лице зашла в палату довольно неожиданно. Точнее Сивухин не видел как она зашла и, честно говоря, даже испугался, увидев ее уже возле своей кровати. Она поведала больному, что к нему родственников не пускают по причине возможности распространения инфекции. Но Валентина смогла передать передачу. Это были два пакета: в одном была еда, в другом – одежда. Ни есть, ни одеваться у Николая желания и, главное, сил не было. Он попросил поставить кульки в тумбочку. Женщина молниеносно исполнила его просьбу, а потом вдруг любезно предложила поставить еду в холодильник. Николай не возражал. Он пытался расспросить ее о своей болезни. Но по всему было видно, что медсестра не была особо настроена на разговоры, чувствовала себя очень не уютно в его палате и только и ждала момента, чтобы улизнуть от источника инфекции куда подальше. Сивухин не стал мучить ее вопросами, и она быстро ушла. 
          Николай опять остался один на один с неизвестной инфекцией и целым букетом неприятных ощущений. Чувство времени напрочь отсутствовало. И только когда за окном стемнело, Николай понял что уже скоро ночь. Странно, но за целый день к нему так никто и не пришел делать какие-либо анализы. «Как они собираются меня лечить, если не знают от чего? И вообще собираются ли? Может ждут пока я тут дуба дам и сразу в крематорий?!» – думал больной. От мыслей о смерти стало холодно. Дрожь прошла по телу. Пульс часто застучал в ушах.
          Сквозь полумрак палаты он увидел медсестру, которая подошла к кровати и нежно взяла его левую руку за запястье и распрямила вдоль тела. Он почувствовал холодок на руке в месте сгиба. Потом опять как в «скорой» что-то кольнуло в руку, и боль ушла, стало легко и хорошо. 
          После того как ушла сестричка Николай недолго оставался один. Минут через пять дверь распахнулась, и вошли два человека в белых скафандрах. У открытой двери они установили огромную табличку «Опасность заражения! Вход воспрещен». На спинах у них висели довольно большие бачки, от которых шли шланги с пульверизаторами на конце. Они разговаривали по рациям встроенным в скафандры. Их разговоры сопровождались каким-то шипением. Передвигались медленно и осторожно видимо из-за тяжести своего снаряжения. Пульверизаторы дезинфекторы держали как ружья и, подходя ближе, поднимали как бы целясь. «Неужели живого человека будут опрыскивать химикатами как куст смородины?» - обалдел Сивухин и заерзал на кровати, пытаясь показать, что он еще жив.  Когда они подошли ближе он смог рассмотреть их лица. Один из них почему-то был негр, а другой… Брюс Уиллис! Уже стоя возле кровати, Брюс улыбнулся Сивухину своей голливудской улыбкой, показал свободной рукой знак «ОК!» и направил поток химикатов прямо в лицо больному…
          Николай, проснувшись, аж сел на кровати. Сердце колотилось как у колибри. Голова кружилась, и он часто дышал. Благодаря свету дежурного светильника у входа в палату Сивухин определил, что в палате кроме него никого не было. Вместе с действительностью пришла боль. Но за окном была ночь, и надеяться на помощь было бесполезно. Он осторожно опустился на кровать и через некоторое время опять уснул.    
          Проснулся он довольно поздно. Часов у него с собой не было, но по солнцу удалось определить, что уже около полудня. Делать анализы, а тем более процедуры по-прежнему никто не приходил. И вообще никто не приходил. Боль и ломота в теле постепенно стали невыносимыми. «На хрена меня сюда привезли?! Помереть я мог и дома!» – мысленно негодовал Сивухин. Он с трудом натянул спортивный костюм, который ему передала Валентина, и отправился к врачу справиться о ходе лечения.
          Сивухин, превозмогая «качку», дошел по холодному коридору до кабинета лечащего врача. Взявшись за ручку двери, он остановился отдохнуть. Отдышавшись, Николай осторожно толкнул дверь вперед. На его счастье доктор был у себя в кабинете и стоял возле окна. Он внимательнейшим образом рассматривал в солнечном свете содержимое небольшой колбы. Он поворачивал колбу то влево, то вправо. Потом крутил ее по часовой стрелке и наоборот. Жидкость, наполовину наполнявшая сосуд играла в солнечных лучах и разбрасывала зайчиков по стенам кабинета. Вдруг доктор поднес колбу ко рту и залпом выпил все до дна. Довольно крякнул и, увидев на пороге Николая, сказал:
          - Состояние улучшилось. Больной пришел в себя!
          - Да что-то не улучшилось! – пожаловался Сивухин.
          - Это я не о вас, любезнейший, а про себя! – лицо его выражало вселенское счастье. - Ну-с, чем могу быть полезен?
          Николай вкратце изложил свою проблему и получил незамедлительный ответ:
          - Диагноз у вас сложный. Так что идите голубчик в палату. Я моментально распоряжусь и девочки сделают вам укольчик. Уверяю вас: сразу станет легче.
          Не успел Николай дойти до кровати, как в палату к нему впорхнула молодая медсестра. В руках у нее была эмалированная ванночка, в которой находились все причиндалы для проведения инъекции. Сквозь марлевую повязку она приказным тоном предложила больному соблюдать постельный режим. Сивухин повиновался, тем более что после похода к доктору сил стоять практически не осталось. Когда он лег, девушка сделала ему укол и он опять унесся в царство кошмарных снов.
          До конца дня сестрички прибегали несколько раз. Толи лечили, толи брали анализ крови, но кололи это точно. Так день в беспамятстве перешел в ночь такую же беспокойную, как и две предыдущие.
          На следующее утро Сивухин проснулся от сильной боли. Но это была не та непонятная без определенного места жительства. Она имела имя и прописку. Это была резкая зубная боль. Больной инстинктивно потянулся к лицу рукой, но лишь ладонь коснулась щеки боль вспыхнула новыми красками и, пульсируя, растеклась по всему телу. Сивухин замер. Когда боль поутихла, он более осторожно ощупал лицо и понял, что правая щека сильно опухла.
          Лечащий врач был несказанно рад, когда узнал о резком изменении течения болезни Сивухина. Тут же было выписано направление в «челюстно-лицевую». Вокруг Николая все оживленно забегали, радуясь тому, что сложный диагноз оказался обыкновенным флюсом.
          Операция заняла меньше часа, включая переезд в другой корпус, рентген и обратную дорогу в свою палату. Остаток дня и всю ночь измученный воспалением и уколами Сивухин проспал крепким сном без инсценированных представлений.
          На следующее утро Николай проснулся в хорошем настроении. От болезненного состояния не осталось и следа. Даже дырка от удаленного зуба не доставляла никаких неприятных ощущений. Впервые за четыре дня, включая последний день дома, захотелось  есть. 
          В памяти всплыл кулек заботливо собранный супругой. Выйдя из палаты, Николай без труда разыскал холодильник. Но каково было его удивление, когда он заглянул в общественное место хранения харчей. Кулька с едой в нем не было. В нем вообще ничего не было. Бесполезный бытовой прибор, урчащий на всю больницу привел Сивухина в бешенство. От всплеска эмоций в унисон холодильнику заурчало в животе. 
           «Должны же тут кормить?» - мысленно предположил Николай и обреченно побрел по коридору. Так он дошел до ординаторской. Распорядок дня на стене возле ординаторской утверждал, что завтрак обычно происходит не раньше восьми. Тут же прямо за столом мирно спала дежурная медсестра. На ее руке Николай разглядел часы. Стрелки беспощадно проинформировали, что еще только половина седьмого.
          Разочарованный Сивухин вернулся в палату и лег на кровать. Так он маялся около двух часов.
          Где-то в половине девятого дверь в палату открылась. На пороге появилась женщина в халате, который когда-то был белым. Рядом с ней стояла тележка, на которой стояли эмалированный чайник, стопки тарелок, пустые стаканы и огромная алюминиевая кастрюля с кривой надписью «Инфекц. II». Глядя на больного, женщина живо поинтересовалась:
          - Завтракать будем?
          - А что на завтрак? – спросил изголодавшийся Сивухин в надежде услышать что-то о гуляше, антрекоте или на худой конец сосисках.
          - Каша ячневая полумолочная, - гордо сказала разносчица пищи.
          Слово «каша» прозвучало как приговор. Сивухин с детства ненавидел каши. Но делать было нечего. Когда тарелка с причитающейся ему порцией была у него в руках, Николай спросил с надеждой в голосе:
          - А полумясных котлет у вас нет?
          Но женщина уже уходила по коридору, плавно покачивая огромным грушевидным телом, глядя на которое сразу становилось понятно, куда именно девается половина молока из каши. 


продолжение http://www.proza.ru/2010/11/04/1532