Чака-праздник

Тот, кто любит пробовать жизнь на вкус и умеет получать от этого удовольствие, всегда оказывается в центре внимания и зависти других – тех, которые привыкают к монотонной рутине будней, становясь их блеклой, незаметной и неотъемлемой частью.
Люди-будни и люди-праздники… Последние встречаются реже – это порядок жизни, так уж исстари ведется. Для яркости и эксцентричности нужен фон – спокойный, неброский, однообразный, иначе они просто не будут различимы.
Но человек должен быть праздником хотя бы для себя. Хотя бы изредка. А то ведь… работа, дом, работа… Безостановочная карусель проблем и проблемок, поисков и решений. Бессмысленных. И все время – по кругу, как цирковые пони. Так же понуро не поднимая головы. А вокруг такие же пони, каждый из них везет свою нелегкую поклажу, иногда тянет ее из последних сил, а если вдруг и остановится на минуту, чтобы оглянуться и спросить себя: зачем? – то потом непременно жалеет об этом, так как это самый бессмысленный из всех вопросов, предполагающий не менее бессмысленный ответ. Наверное, потому что в принципе такого ответа существовать не может. Есть просто будни, есть просто дорога, по которой нужно просто идти. Так надо. Кому? Хочется верить, что кому-нибудь все-таки надо – там, за горизонтом. Иначе и вправду – зачем?..
Люди-праздники тем и хороши, что, находясь в эпицентре внимания, не задаются подобными вопросами. Профессиональные иллюзионисты, они умеют на глазах у изумленной толпы превращаться из цирковых лошадок в отчаянных джигитов. Жизнь им вкусна в любом проявлении, они идут (скачут) по ней легко, с напускной бравадой выпутываясь из цепкой паутины проблем и презирая последствия.
Но и от праздников тоже можно устать.
                ______________________________

Чака-праздник умела не задумываться о себе. Например, ее ничуть не интересовало, почему ее благородное красивое имя – Виктория – данное ей при рождении, отошло в прошлое, скоропостижно скончалось, превратившись в архаизм, а улично-брутальное, взявшееся неизвестно откуда – Чака – намертво  прилипло, прикипело к ней, стало ее новой сутью.
Чака шла по улице расслабленной походкой и лизала твердый шарик бананового мороженого. Лизала так, что редкий прохожий не оборачивался ей вслед. При этом выражение на лицах проходящих мимо людей варьировалось от осуждающего и трусовато-презрительного до изумленного и восторженного. Последнее обычно касалось прыщавых подростков и недозревших юношей. Как бы там ни было, Чаку это ничуть не беспокоило.
Она знала, что имеет вызывающий вид: начиная с подранных джинсов в обтяжку, короткой кожаной куртки в цепях и металлических набивках и заканчивая черной банданой с серебряной паутиной и огромными черными очками надо лбом. Конечно, картина была бы неполной, если не вспомнить пару ярких штрихов, без которых Чака не смогла бы носить свое гордое имя, – алая помада на кривящихся в надменной усмешке губах, бесстыжие глаза и умопомрачительная техника поедания мороженого. Это было не столько эпатажем, сколько ее естеством. Иначе она уже не умела.
В этот вечер Чака пребывала в благостном расположении духа, она наслаждалась вкусным мороженым и теплой весной и предвкушала отличную тусовку в баре «Ночные охотники», ставшем местом встречи и каждодневных гульбищ мотобайкеров.
Неожиданно из подворотни наперерез Чаке выскочил долговязый парень в кепке и солнцезащитных очках, он по инерции налетел на нее, едва не сбив с ног. Шарик мороженого при этом шмякнулся о Чакину грудь, оставив на куртке круглое желтое пятно.
- Пардон! – кинул парень дежурно и, сочтя, что Чаке этого будет достаточно, заторопился прочь.
Но он ошибся, потому что тут же был остановлен резким рывком сзади.
- Я не поняла, - сказала Чака с нажимом, и в ее глазах заплясали яростные огоньки. – Это чё за фигня? – она ткнула пальцем в пятно на груди. – Это я должна вытирать?
- Слышь, коза! - парень остановился и неприятно оскалился. - Ты, кажется, нарываешься? Я извинился и спешу, так что отвянь!
- О`к! – задорно сказала Чака, и остаток мороженого расплющился об его очки.
Не успел незнакомец опомниться, как она, хохоча, рванула с места к бордюру. Ругаясь и снимая очки, облепленные подтаявшим мороженым, оставшимся и на лице, парень ринулся за ней. С его-то полутораметровыми шагами он мог догнать Чаку в два счета, но девушка неожиданно вскочила на стоящий у кромки дороги мотоцикл, завела одним движением и, отъезжая, показала догонявшему язык.
Вечер начинался незаурядно и весело.
                __________________________

- Что-то здесь сегодня тоскно… Чака, детка, устрой иллюминацию! – к стойке привалился Миха Боров, вытер взмокшую лысину, плотоядно усмехнулся, ощупывая девушку взглядом маленьких, упрятанных в толстые щеки глаз. – Нажми на тапку!
- Еще не вечер, Боров! Еще не вечер… - многообещающе откликнулась та, болтая ногами на высоком стуле и потягивая коктейль.
- Отвали, Боров, у нее выходной! - грубо ласкающий спину Чаки Регби ткнулся в ее плечо бородой. От него разило потом и жареным луком, поэтому Чака, небрежно вывернувшись из-под его мясистой руки, спрыгнула со стула.
Она снова отыскала взглядом в толпе, изукрашенной россыпью разноцветных пятен светомузыки, того, кто сегодня представлял собой некий для нее интерес. Даже скорее не интерес, а что-то сродни охотничьему азарту. Ведь тот незнакомый худощавый мальчишка приятной наружности, если она не ошибается, пришел сюда с Кисой. Поэтому был вдвойне интересен – и как новое лицо в примелькавшейся толпе и как очередная приманка. Или игрушка. Киса прекрасно знает, что «ночные охотники» не любят чужаков, но всегда нарывается. Ну что ж, сегодня будет так же, как всегда. Только Киса, скорее всего, больше не станет ерепениться и набивать стрелки – хотелось бы верить: ей хватило и двух раз, чтобы уяснить – она Чаке не соперница.
Чака отставила фужер и мягкой кошачьей походкой скользнула в толпу, просачиваясь между трясущимися в танце телами. Миха Боров, неотрывно следящий за каждым ее движением, одобрительно закивал. Регби нахмурился, огладил бороду.
Как удавалось Чаке всегда оказываться в центре всеобщего внимания? Задай ей этот вопрос – девушка не смогла бы ответить на него вразумительно. Просто что-то происходило с ней, какая-то искра озаряла ее изнутри, она зажигалась сама и зажигала других, отдаваясь во власть живых трепещущих ритмов. Чака жила и трепетала вместе с ними, дышала им в такт, сливалась и воплощалась в них, сама становилась музыкой и светом. И тогда ощущала что-то мистическое – будто все вокруг связаны с ней невидимыми нитями, и нити эти переплетаются и собираются воедино в том месте, где находится у нее солнечное сплетение. Ей даже становилось горячо от этого внутри. В моменты полного растворения в танце Чаке казалось, что для нее нет ничего невозможного. Ее глаза горели магнетическим огнем, и любой из оказавшихся рядом, попавший под гипноз ее взгляда, готов был пойти за ней на край света. Поэтому новые лица в толпе ее привлекали. Чака не упускала возможности лишний раз потешить свое самолюбие.
Пока парень был незнаком и увлечен Кисой, он представлял для нее определенный интерес. После того, как крепость падет, интерес поостынет, а через пару дней она снова будет восседать на высоком стуле у стойки, надменно наблюдая за всеми и милостиво разрешая себя тискать очередному фавориту. Регби при этом сначала будет хмуриться, теребить бороду, а, напившись, размахивать направо и налево огромными кулачищами. В общем, все по привычному сценарию.
«Ария» вонзалась в мозг и сердце, заставляя тело жить своей, отдельной от них, жизнью. Чака зажигала.
Многие уверяли, что она просто сумасшедшая. Может, так оно и было. По крайней мере, Чака никогда не утверждала обратного. Она опять была в центре внимания и умело владела толпой. Это было легко – как дышать.
Чужой мальчик уже самозабвенно ловил ее взгляды, застревая в них, как рыба в сетях. Как муха в паутине, предусмотрительно раскинутой хитрым пауком. Еще чуть-чуть – и он забудет дорогу назад. Забудется, заблудится, заблудит… И паук его съест. Громко чавкая. Чака смеялась. Эх, Киса, Кисонька, Кисуля, спасибо за вкусный ужин!
Парень уже кружил рядом. Чака растворялась в музыке, а он – в ее глазах.
Где-то сбоку мелькало злое Кисино лицо. Где-то за спинами грустно вздыхал, лакая свое пиво, Регби и похотливо облизывал пухлые губы Миха Боров. А над всеми – мерцающий шар под потолком вертелся, как ужаленный, разбрасывая осколки света, агонизирующие на лакированной коже и начищенном до зеркального блеска металле.
Степенные волосатые байкеры не спеша смаковали напитки и о чем-то спорили в облюбованном закутке, снисходительно поглядывая на беснующуюся толпу. Чака делает праздник. Значит, сегодня опять будет драка. Хороша девка, но что у нее в голове? За такими лучше наблюдать, сохраняя дистанцию, а бедняга Регби вляпался по самое «не хочу».
Дело было сделано. Судя по выражению лица, чужой уже готов был принести ей тапочки в зубах по одному щелчку - зомбированный и позабывший обо всех и всем. Ну и достаточно… Чака удовлетворилась и успокоилась. Остыла. Дальше - неинтересно. Она вышла из круга, вернулась к оставленному на стойке фужеру.
Регби тут же наложил на нее свои лапищи, прошептал в ухо какую-то милую непристойность, слегка прикусил мочку уха. От него все так же отвратно пахло. Чака снова вывернулась и взобралась на стул.
- М-м, конфетка! – Миха Боров послал ей воздушный поцелуй и почесал брюхо.
Чака сделала большой глоток напитка и оглянулась. Потерявший голову, поверивший в ее игру мальчишка в нерешительности остановился за спиной Регби.
Чака улыбнулась ему, тем самым понукая к действию – это было сделано для него же. Если решил – то иди до конца. Коль уж тебе выпала такая честь – родиться мужчиной. Но сама Чака еще не решила, что же будет там – в конце. Наверное, потому что ей это было уже ни к чему.
Он все-таки приблизился. Зашел с другой стороны, не рискуя нарваться на Регби и продолжая вопросительно на него поглядывать.
Чака усмехнулась.
- Ты отлично танцуешь! – начал он после того, как заказал себе порцию виски. – Тебя зовут Чака?
- Зовут, - снисходительно ответила она, не поворачивая головы.
- Ты часто здесь тусуешься?
 - Я не тусуюсь, я здесь живу.
- Вот как? А я, признаться, здесь впервые. Пришел с друзьями.
- Знаю, - Чака отыскала в толпе его «друзей» - Киса танцевала зло и отчаянно с бутылкой в руке, ее топик задрался, оголив проколотый пупок, волосы растрепались.
- Меня зовут Виктор.
Чака наконец удостоила его взглядом.
- У тебя есть байк?
Это был провокационный вопрос. Виктор почувствовал это и растерялся.
- Нет, - ему стало неловко, словно он сморозил какую-то глупость, поэтому заискивающе поспешил заверить: - Но собираюсь купить… в скором времени. Мне нравится здесь… И ты мне нравишься. Очень.
Это «очень» наверняка по его замыслу должно было сразить ее на повал, но Чака вдруг тряхнула челкой, рассмеялась и, услышав новые заводящие ритмы, подскочила к Михе Борову, хватая его за руку и увлекая за собой:
- Пойдем, оттянемся по полной! Зажжем передние!
Регби хитро улыбался пенистой шапке в очередной кружке. Его финал уже был ясен – непременно захочет поразмяться, почесать кулаки, прежде чем обмякнуть и превратиться в недвижимость.
Чака зажигала. Вечер окончился танцами на столе топ-лесс и небольшой потасовкой, которую почему-то устроил Миха Боров, раздухарившийся после умопомрачительной пляски и приревновавший Чаку к новому ухажеру Виктору, пришедшему к «ночным охотникам» в первый и, надо полагать, последний раз.
Когда началась заварушка, Чака решила, что на сегодня ее программа выполнена. Она надела куртку, застегнув ее на «молнию» под самый подбородок, натянула перчатки и постаралась улизнуть незаметно от всех. У нее это всегда хорошо получалось – вовремя исчезать.
Она вышла в ночь. Ее ждали норовистый Железный конь, ночная автострада и влажный весенний ветер  в лицо. Это свидание она не могла никому позволить испортить.
                ___________________________

Окна его дома призывно светились, несмотря на столь поздний час. Чака завела мотоцикл во двор, закрыла ворота и поднялась на крыльцо. Дверь бесшумно отворилась от одного легкого толчка.
Он ждал ее. Ну, конечно, он ее ждал! Разве могло быть иначе?
Первым к ее ногам выкатился заливисто лающий пушистый шарик – кокер-спаниель Терри, а потом вышел он, как всегда, не спеша, прихрамывая, опираясь на лакированную трость. Его чистое, открытое лицо осветила улыбка – и радостная, и тревожная. Лучистые серые глаза говорили больше, чем все слова, вместе взятые. Просто однажды он видел, как она танцевала. И уже не мог забыть.
Чака привычным движением бросила шлем в кресло.
- Хелло, Тори! – ему одному она позволяла так себя называть. – Устала? Иди ко мне!
Странно, но рядом с ним она играла совершенно в другие игры. Менялось не только ее имя, что-то менялось в ней самой – сейчас она примеряла личину романтичной барышни, верящей в сказки о вечной любви. А почему бы и нет? Рядом с ним она могла себе позволить быть другой. Быть любой. Он готов был принимать ее всякую. И она иногда заходила в своих экспериментах слишком далеко, даже для сумасбродной Чаки, все ждала, когда же у него кончится терпение. Или когда у нее иссякнет желание дурить.
Он привлек ее к себе, ласково провел рукой по голове, снимая бандану, коснулся губами черных, как смоль, волос, заглянул в глаза.
- Ты опять вела мотоцикл выпивши? Зачем, Тори, зачем так безрассудно рисковать? Или тебе нравится попадать в передряги?
- Нравится, - кивнула она, скидывая куртку, - я их люблю. Ты тоже моя передряга. Можно я в тебя попаду?
- Ты все смеешься, - укоризненно качнул он головой. – Не понимаешь, с чем играешь. Жизнь – это не передряга, Тори.
- Еще какая, Герман! Еще какая! – она хлопнулась на диван, потянулась. – Давай без проповедей! А не то меня просто стошнит.
- У меня есть для тебя подарок.
- Подарок? Отлично, - она почесала за ухом пса и зевнула.
Герман положил ей на колени большую плоскую коробку.
- Открой!
Чака открыла, долго и подозрительно разглядывала то, что в ней лежало.
- Примерь это для меня! – Герман опустился рядом, прислонил трость к боковине дивана.
- Это? Для тебя?! – Чака вынула из коробки нежно-голубое ситцевое платье с оборочками. – Милый, неужели тебя это возбуждает?
- Я никогда не видел тебя в платье, - улыбаясь, заметил Герман. – Сделай одолжение.
- Ну уж нет! – Чака решительно сунула платье в коробку и опустила ее на пол, отодвинув ногой. – Ты забыл уговор – либо ты принимаешь меня такой, какая я есть, либо… Сам знаешь! А лезть ко мне в душу я не позволяю никому! Запомни это! Ничего у тебя не выйдет. Хочешь домохозяйку в оборочках – пожалуйста, выйди на улицу, свистни – не отобьешься, но не уважать мой выбор ты не смеешь! Я – свободная! Уясни это наконец и не пытайся меня переделать!
- Ты – свободная, Тори. Ты свободна сделать с этим платьем все, что пожелаешь, - он иронично усмехался. – Не ожидал, что твоя реакция окажется столь бурной… Кстати, как насчет джакузи? Тебе не мешало бы снять напряжение.
- Ты же знаешь – это то, что мне нужно. И мартини. Как всегда.
Как всегда, он оказался на высоте. Несмотря на увечье, Герман был удивительным любовником – то трепетным и мягким, то настойчивым и брутальным. В его руках Чака превращалась в глину – отдавалась на милость творца, и Герман лепил из нее то новую Галатею, то Мадонну, то Афродиту, из пены морской рожденную…
                _______________________________

«Буду к полудню. Отдыхай. Целую», - Чака покрутила в пальцах листок бумаги с адресованными ей словами, громко зевнула и свесила ноги с кровати на пол.
Сколько там времени набежало? Она привычно скользнула взглядом к настенным часам. Десять. Значит, у нее в запасе всего два часа. Даже уже не два – полтора. Этого мало, ничтожно мало.
Чака быстро накинула атласный халат (тоже один из подарков) и ринулась в кабинет. Пока включался компьютер, она успела сбегать в туалетную комнату и заглянуть на кухню, откуда примчалась с чайной ложечкой во рту и йогуртом в руке. Йогурт был тут же отставлен и забыт, а она с потрясающей скоростью застучала пальцами по клавиатуре. Так, что у нас здесь? Пароль? Легче простого! Это уже пройденный этап.
Она вошла в базу данных и начала поиск. Не то, не то, все не то… Ага, что-то есть. Очень похоже!.. А, черт, снова не то! В прошлый раз она была у цели, но не успела дойти до конца. Коды доступа… Варианты… бессчетное количество вариантов…
Вот, похоже, это то, что нужно. Дьявол, двойная защита! Голыми руками не возьмешь. Хитрый чертяка! Не мог же он для отвода глаз… Мог, конечно, мог! Такое с ней уже случалось. Но все же…
Чака трудилась. Йогурт грелся, ложка торчала изо рта, пальцы бегали по клавиатуре. Чака выпрямилась, вынула ложку.
Ей нужно во что бы то ни стало вывернуть наизнанку память его компа. За эту информацию хорошо платили. А у нее уже были большие планы, связанные с обещанным гонораром. За полчаса до двенадцати она сдалась, зачистила следы своего пребывания. Если  что – невинное лицо, глуповатые фразы – играла, мол, в очередную бродилку или стрелялку и случайно заблудилась…
Придется прийти сюда снова. Хотя если подумать – так ли уж это было обременительно для нее? Нет, Чака не хотела об этом думать. Это не интересно. Никому.


- Это мне? – под тяжестью букета даже дрогнули руки. Кажется, ей никогда еще не дарили столько роз сразу.
- Тебе.
Герман скинул плащ, поморщился от боли в ноге, когда потянулся, чтобы его повесить. Чака знала, что ему это нелегко, но и бровью не повела – пусть делает вешалки пониже. Она ему не нянька, не сестра милосердия и вообще в сущности никто. А за розы спасибо. Только она цветы не любит. Да и не сможет забрать с собой – оставит здесь. Так что выброшенные на ветер деньги. Но он из тех, кто может себе это позволить. Пусть выбрасывает.
- Был на работе? – Чака положила цветы на журнальный столик, развязала пояс халата, полы распахнулись, она покрутила бедрами и поманила пальцем.
Герман шагнул ближе, его руки скользнули под халат, глухо стукнула упавшая трость, он что-то хотел сказать, но передумал, потому что его губы нашли другое, более важное занятие.

Чака томилась от скуки. Она и не пыталась это скрыть. День пролетел незаметно, за окном сгущались сумерки…
Герман говорил ей о работе, о переходе на качественно новый уровень в радиобиотехнике, о положительных результатах экспериментов, о том, что изобретенный в его лаборатории прибор эффективнее обычного детектора лжи на 90 процентов, а Чака сидела со скучающим видом и поглядывала то на часы, то в окно. И старый Железный конь скучал в гараже. И Регби, наверное, тоже.
Чака не понимала, что заставляет ее сидеть и слушать эту дребедень. Разве что Герман обмолвится о том, что ее действительно интересовало? Но глупо было на это рассчитывать.
Когда стемнело, она уже не могла унять душевное томление. Конечно, он все видел, все замечал, но не спрашивал, не облегчал ей жизнь. Пусть сама решает – уходить или нет – она свободная.
Чака решила, встала с дивана, потянулась и молча прошла в спальню, откуда вскоре появилась в своем привычном вызывающем облачении.
Герман вопросительно поднял брови.
- Я свободна, - напомнила она. – Не забывай об этом.
- Тебе плохо со мной? – он встал, опираясь на трость двумя руками.
- Нет.
- Тогда почему?
- Не знаю, - она равнодушно повела плечом.
Герман коснулся уголка ее кроваво-красного рта, растер отпечатавшуюся помаду в пальцах.
- Ты снова будешь пить?
- Не знаю, - ее тон стал раздражительным. – Тебе обязательно все испортить на прощание? Не нужно строить из себя заботливого папашу, мне уже давно не пятнадцать!
- Я боюсь за тебя.
- Напрасно. Если мне суждено умереть молодой, то, поверь, я умру весело.
Она прошла к креслу, где лежал ее шлем – черный с диагональной красной полосой. Надела куртку в прихожей, застегнула под подбородок. Хлопнула себя по карману, проверяя, на месте ли ключи.
- Ну, счастливо!
На мгновение оглянулась, задержалась у двери.
Герман стоял посреди комнаты, опираясь на трость всем телом, и почему-то выглядел сейчас как никогда беспомощным и слабым.
Чака слегка улыбнулась и козырнула на прощание.
- Когда ты вернешься? – вопрос достал ее уже за порогом.
- Не знаю, - бросила она через плечо. – Может, под утро… Не скучай!
Дверь тихо притворилась за ее спиной.

У нее осталось на сегодня два важных дела – сообщить Фаусту, что она у цели, и как следует оттянуться с «охотниками». Вчера они вели себя подозрительно смирно (понедельник – день тяжелый), значит, сегодня всех ожидают ночные забавы: с угрожающим ревом моторов и гортанными воплями промчаться улицами, малость побузить на светофорах с неосторожными водителями, выяснить территориальные вопросы с ребятами из микрорайона… В общем, много очень важных и очень веселых дел.
Чака воодушевленно неслась по автостраде, в который раз рискуя нарваться за превышение скорости.
                _________________________________

Окна в спальне привычно светились.
Она вернулась под утро уставшая и злая. Остановила байк у ворот, чертыхаясь, стала бороться с замком. Сегодня все шло наперекосяк! Сначала Фауст взъерепенился и сказал, что время идет, а цена на ее услуги падает и если до конца недели результата не будет, то они найдут кого-нибудь порасторопней. Конечно, он пытался ее развести, как лохушку, и скостить цену, Чака это прекрасно понимала, но все равно была зла. Потом Регби закатил ей сцену, когда застукал под навесом целующейся с Виктором, отважившимся явиться после вчерашней взбучки. Она и целовала-то его исключительно за храбрость, но Регби не счел нужным принять во внимание этот аргумент.
Кисе-сучке рыбоглазой все-таки удалось расцарапать ей щеку, и были сломаны несколько тщательно отращиваемых ногтей, когда Чака таскала ее за волосы. В общем, непруха по полной программе.
То ли от пива, то ли от плана раскалывались виски. Голова болела зверски, просто до тошноты. Да еще этот мелкий противный дождь, зарядивший на всю ночь.
Наконец Чака справилась с замком, завела байк в гараж, заперла и взбежала по ступеням. За дверью раздался громкий приветственный лай. Чака поморщилась. Она ввалилась в прихожую, отодвинув Терри ногой и не отвечая на его собачьи нежности, кинула мокрую крутку на крючок, дернула ремешок шлема, зло швырнула его в кресло.
 В зале никого не было. Чака бросила взгляд на часы. Три. Наверняка Герман спит. И черт с ним. Меньше мороки. Она сразу прошла на кухню. Из шкафчика, в котором хранились лекарства, достала обезболивающее и набрала в чашку воды. Выпила, сжала виски руками, помотала головой:
- Ч-черт!
Взяла с подоконника небольшое зеркало на подставке, полюбовалась на разодранную щеку и снова прошипела:
- Ч-черт! Вот сука!
Герман кашлянул. От испуга она едва не выронила зеркало. Он стоял в дверях и, надо полагать, возник там не только что.
- Тори, - сказал он укоризненно, - зачем тебе все это?
- Ты о чем? – как всегда, она прикинулась дурой. Или для этого ей уже не нужно было прикидываться? Нет, только не сейчас, нужно следовать давнему проверенному принципу – ни в коем случае не задумываться о себе!
- Иди ко мне, - он протянул руку, она подошла, как смиренная овечка, позволила погладить себя по загривку. – Нужно обработать рану.
Она прыснула ему в лицо.
- Какую рану, Герман? Это просто царапина!
- Садись, я достану перекись, - он двинулся к холодильнику. – Какое лекарство ты приняла?
- От бешенства, - скрипнула Чака зубами, но снова повиновалась.
Зашипела, как дикая кошка, от жгучей боли, когда перекись попала в рану. Герман поцеловал ее в затылок, не спеша отнимать губы от ее волос. Затем аккуратно наложил какую-то мазь.
- Пойдем спать. Мы оба устали, - он действительно имел бледный вид.
- А как же ванна с мартини?  - ехидно спросила Чака, продолжая злиться на весь мир.
- Она тебе присниться.
- Может, мне еще присниться, как ты меня трахаешь?
Герман поморщился – он не любил, когда она так выражалась.
- Может быть…
Его присутствие всегда действовало на нее благоприятно. Вот и теперь, положив голову ему на грудь и прижавшись к боку всем телом, Чака вдруг почувствовала себя необычайно уютно – как птенчик в гнезде. Герман гладил ее спину, и казалось, будто каждое его прикосновение снимает напряжение и раздражение, успокаивает боль. Чака доверчиво тянулась к нему за новыми ласками и сквозь полудрему шептала нежные слова, которые в реальности почему-то были для нее табу.

Утром все повторилось. Герман уехал, а Чака снова залезла в компьютер и пыталась взломать защиту. Сегодня ей повезло. Со сто первой попытки, но все же! Чака скачала информацию и чрезвычайно довольная собой глянула на часы. Оставалось сорок минут для того, чтобы замести следы и приготовиться к встречи.
Эта встреча будет последней, значит, можно сделать человеку приятное. Чака нашла картонную коробку, в которой лежало ситцевое платье с оборочками. На скорую руку приняла душ, смыла остатки косметики, надела платье и расчесала влажные волосы, разделив их пробором. Посмотрела на себя в большое зеркало в зале и расхохоталась. Цирк! Кто эта невинная Белоснежка? И куда подевались ее семь гномов?

Чака поднялась из кресла навстречу Герману, ее глаза задорно блестели.
- Ну, как я тебе? – она закружилась перед ним, оборки платья затрепетали.
Он улыбнулся, тяжело прошел к дивану, сел.
- Спасибо, девочка.
- Нравится? – она опустилась перед ним на ковер, положила голову на его колени.
- Очень! Моя взбалмошная дикарка превратилась в изысканную орхидею, - он гладил ее волосы. – Мне очень приятно. Спасибо!
Чаке хотелось сказать, чтобы он не обольщался и тем более не пытался возомнить, будто она все-таки поддается его влиянию и со временем можно рассчитывать на более серьезные метаморфозы, но она вовремя прикусила язык.
- Что-то случилось? – Чака уселась на диван, продолжая ластиться, словно пушистый игривый котенок. – Ты какой-то грустный. На работе проблемы?
Он ответил не сразу.
- Нет, все в порядке… Ты сегодня опять уйдешь?
- Уйду, - кивнула она, - ненадолго.
-  Хотелось бы верить.
- А ты попробуй.  В последний раз.

Она действительно вернулась быстро. Обменяла флэшку на «зеленые» и счастливая прикатила обратно. Сегодня «охотники» обойдутся без нее, а завтра с десятком заезжих чопперов она отправляется на покатушки.
Герман смотрел на нее удивленно и подозрительно, но лишних вопросов не задавал. Это было в его стиле. И, надо заметить, Чаке это очень импонировало.
- Темнеет, - лишь один раз он выдал свою тревогу. – Мне готовить ужин на двоих?
- А разве ты пригласил кого-то еще?
Он улыбнулся.
- Ты умеешь готовить? – недоверчиво воззрилась Чака.
- Для тебя это открытие? А ты?
- Я – нет, - ее ответ прозвучал чуть ли не с гордостью.

- На часах почти полночь, а у тебя отличное настроение, - Герман  снова осторожно вернулся к неприятной теме. – Моя байкерша взяла сегодня выходной?
- Она может себе это позволить, - откликнулась Чака, красиво двигая бедрами под расслабляющую музыку. У нее было прекрасное настроение. – Она свободная. И ей хорошо здесь.
С такими деньгами ей было бы хорошо где угодно.
- И мне хорошо, когда ей хорошо, - Герман поймал летящий в него топик. - Но надолго ли? Завтрашний день тоже окончится, и снова наступит ночь. И она опять в нее канет. Это печально.
- Это весело. Это так же здорово, как твой салат с ананасами, и так же вкусно!
- Даже самые изысканные блюда приедаются, если поглощать их регулярно и чрезмерно. Сегодня тебе захотелось разнообразия?
Чака перестала танцевать.
- Мне просто захотелось остаться здесь.
- Я должен сделать какие-то выводы или принять как данность?
- Ты чем-то не доволен? – Чака насупилась. В такой вечер она не могла никому позволить испортить ей настроение.
- Да, - продолжил Герман. – Если честно, то я устал. Устал от неопределенности.
- И что ты предлагаешь? – Чака небрежно махнула рукой и снова поймала ритм.
- Предлагаю поездку в Египет на две недели. Или на месяц. Как будет угодно.
Чака молча танцевала. Предложение, конечно, заманчивое, но коды взломаны, конкуренты не станут сидеть сложа руки. Догадаться, кто крыса, не составит труда. Ей нужно сваливать. Завтра же. Она подумала о новом байке, и в груди приятно защемило. Что значит Египет в сравнении с новеньким Харлеем, от которого «ночные охотники» выпадут в осадок? И не только они.
- Ясно, - сказал Герман, так и не дождавшись ответа, и отвернулся.
Чака зажигала, и ей было решительно наплевать на все и всех.
Мелодия окончилась, и Герман снова заговорил:
- Ты, как всегда, уходишь от ответа. Ну что ж, наверное, нам пора серьезно поговорить. Выслушай меня, пожалуйста, и не делай вид, что тебя это не касается. Я устал быть один. Мне нужна семья. Я хочу иметь жену и детей. Да, не делай такое удивленное лицо, жену и детей. Мне уже тридцать шесть. Пора, давно пора… Я добился всего, чего хотел. Нет, не всего. Я хотел тебя, я тебя получил, но на самом деле я не получил тебя! Ты дикая, необузданная, шальная, прости, неотесанная, но именно это меня в тебе и привлекает. И какой бы циничной ты ни казалась с виду, в душе – ты романтик! Ты – живая, настоящая! Я хотел бы видеть тебя в роли своей жены, но справишься ли ты с этой ролью – вот  в чем вопрос?
- Скажу прямо – даже не стану пробовать, - почему его слова задели Чакино самолюбие – это тоже был вопрос. Ведь обычно подобные разговоры для нее ничего не значили. – Если я правильно тебя поняла, только что ты пытался сделать мне предложение?
- Я пытаюсь его не сделать, - Герман придвинулся к краю дивана. – Ты слишком дорога мне, ты это знаешь и этим пользуешься. Но я устал. Мне нужна стабильность. Нужны теплота, забота, чувство локтя… Ты же привыкла жить в бегах – все бежишь, мчишься куда-то, за какой-то давно утраченной целью, за мечтой, растворившейся в последних лучах заката. Даришь себя как высшую милость на короткий миг, а затем снова исчезаешь в ночи. Я не могу так больше, - он привлек ее к себе, прижал ее голову к своей груди, вздохнул. Она чувствовала, что он волнуется. – Ты чужая… до сих пор я не могу назвать тебя своей. А ведь хочу этого… Ты позволишь, Тори?
- Не позволю! – Чака отпрянула. – Я не готова! Не готова стать твоей!.. стать другой… Если я позволю, то все придется изменить, забыть, откреститься… Я не готова к таким жертвам. Ради чего?
- Ради стабильности, благополучия, ради будущего. Разве это не аргументы? – его лицо стало жестким. – Ради любви наконец! Тори, ты знаешь, что такое любовь?
- Знаю, - Чака поджала губы, ему все-таки удалось испортить ей настроение. Ну что ж, пусть не жалуется… - Я знаю, что такое любовь. Это зависимость. Это бред. Болезнь. Слабость. И величайшая глупость.
- Вот как? Но ведь раньше ты говорила мне…
- Я лгала! Притворялась. Играла. Тогда было интересно. И весело. Ты хочешь упрекнуть меня за это?
- Но я не играл.
- Ну и что? Это ничего не меняет. Скажу тебе честно: я умираю со скуки, когда меня кто-то любит!
- Тори, ты маленькая сумасбродная девчонка, которую мало шлепали в детстве! – он вдруг сгреб ее в охапку, кинул на колени и звонко ударил по ягодицам. – Придется заняться твоим воспитанием вплотную!
Он шлепнул еще раз, Чака, хохоча, вырвалась и сползла на пол. Герман тоже смеялся.
- Твои слова, Тори, - тоже бред и величайшая глупость! Я не верю ни одному из них. Ты отвергла мое предложение. Ну что ж, забудем сегодня об этом. Возможно, с утра у тебя появится другое мнение на этот счет.
- Или у тебя.
- Я решил – мне нужна полноценная семья. И если тебя не будет рядом – я переживу, но семья у меня непременно будет – с тобой или без.
- Надо же. Ты настроен решительно как никогда. И есть еще кандидатуры на роль жены?
- Пока нет. Но будут. Ты же сама говорила – только выйди на улицу, свистни – мигом набегут. Это не проблема. Я безумно хочу детей. А ты хочешь детей, Тори?
- Я? – она презрительно сморщила нос. – Я хочу Харлей.
- Харлей? Я подарю тебе Харлей – за сына. Идет?
- Ха! Большое спасибо! Я сама себе его подарю. За свои мозги. И за то, что свобода для меня - не мечта, растворившаяся в последних закатных лучах, а принцип!
- Твоя свобода – мираж. Иллюзия. Мы не можем быть свободны, Тори, здесь, в этой жизни. Это сладкий обман.
- Это образ жизни. Я завишу лишь от своих желаний. Но у меня всегда остается выбор.
- Почему ты не любишь людей, Тори?
- А за что мне их любить? За что я должна любить свою мать – безнадежную алкоголичку, которая избивала меня до потери сознания и зимой выставляла за дверь, на мороз, когда к нам приходил один из ее очередных синюшных хахалей? За что мне любить своих приятелей и знакомых, ставших пожизненными заложниками деланных страстей и никчемных историй?.. За что мне любить тебя? Такого доброго, ласкового, нежного, но мечтающего превратить меня в домработницу, навеки привязать к кастрюлям и пеленкам и отобрать, разбить мою мечту, ставшую смыслом жизни.
- Пьяные выезды на мотоциклах, потасовки и секс в туалетных кабинках – это смысл твоей жизни? Это то, чего я хочу тебя лишить, предоставив взамен условия для нормальной, обеспеченной жизни? Тогда мне действительно нет оправдания.
- Моя жизнь – это ночь, и дорога, и ветер в лицо, и металл, послушный мне, покоренный мною, слившийся со мной… Тебе не понять.
- Куда уж мне? Знаешь, Тори, я тоже когда-то верил в то, что металл мне послушен, и однажды он даже возжелал слиться со мной… Ничего хорошего из этого не вышло, - Герман печально усмехнулся. – Делай свой выбор. У тебя есть время. Я даю тебе неделю на раздумья. Если все останется по-прежнему, я попрошу тебя лишь об одном – отдать ключи и забыть о моем существовании. Тебе, свободной, это будет нетрудно, ведь так?
- Так. Ключи я отдам тебе утром, когда буду уезжать. А сегодня у нас впереди еще полночи. Давай устроим праздник! Веселый праздник на прощание.
                _____________________________

Праздник лжи продолжался. Это была настоящая феерия ничегонеделанья и телоугодничества. Чака чувствовала, что время к обеду и пора бы уже убираться подобру-поздорову, но ей было хорошо здесь, потому что они продолжали играть по придуманным на ходу правилам, главными из которых стали удовольствие во всех его проявлениях и посланные к черту серьезные разговоры и принципы!
Телефонный звонок прервал очередной заплыв в море оргастичности.
Чака напряглась, не сводя глаз с лица Германа. Он молча слушал встревоженный голос помощника и хмурился все больше. Чака заерзала, как на раскаленной сковороде. Дотянула! Теперь жди, чем все это закончится. А ну как, он догадается сразу и в приступе безумной ярости приложится к ней своей тростью или, не ровен час, достанет пистолет из ящика стола? Не то чтобы Чака очень боялась последствий, но хотелось избежать  неприятных сцен, предполагающих нелепые объяснения, в которых все равно уже не было смысла.
- Нет… да…. Нет… так… - односложно отвечал Герман, и желваки отчетливо вырисовывались на его худых щеках.
Чака осторожно вылезла из постели, стягивая полы халата у груди. Убегать, кажется, уже поздно. Так и есть, он положил трубку и сидел с окаменевшем лицом и остекленевшим взглядом, словно контуженный.
- Что-то случилось? – подала голос Чака, пятясь к двери с подобранными с пола джинсами. Выскользнуть за дверь, захватить шлем и куртку – там ключи. А потом – молнией в гараж, а там еще ворота… И зачем надо было так рисковать?
- Что-то случилось? – повторила она уже громче и, не дожидаясь ответа, быстро надела джинсы.
Герман поднял лицо, смотрел, как она одевается, но, похоже, ее не видел, погруженный в пучину раздумий. Только складка между бровей дрогнула и обозначилась еще резче.
Чака воспользовалась заминкой и оделась полностью, бросив халат поперек стула.
- Я верну тебе ключи, - это был повод пройти мимо Германа и взять куртку. Чака беспрепятственно вышла в прихожую, застегнула «молнию» под подбородок, хлопнула ладонью по нагрудному карману, в котором металлически звякнуло в ответ.
Или он еще не догадался, или не вышел из ступора… Взять шлем и бежать. Навсегда. Но она, прекрасно понимая, что ведет себя крайне неосмотрительно, сняла ключи от дома со связки и заглянула в спальню.
Герман сидел в той же позе, прикрыв простыней искалеченную ногу, желваки ходили ходуном под бледной кожей. Он поднял на нее воспаленный жалящий взгляд.
- Зачем? – его голос был концентратом боли и недоумения. – Зачем ты это сделала?
- О чем ты? – она опустила глаза. – Вот твои ключи. Я положу их на трюмо. От гаража и ворот оставлю в почтовом ящике. Счастливо!
Она опрометью кинулась из спальни, схватила шлем и, уже выбегая из дома, услышала нечеловеческий крик: «Тори!» и грохот чего-то бьющегося, стеклянного. Ваза, телевизор, люстра?..
Пошел ты к дьяволу, Герман! Я свободна от тебя. Харлей за сына? Харлей за секс с калекой и месяц компьютерных поисков… Вот так-то!
Уже выезжая из ворот, Чака случайно подняла голову к окну и встретилась с Германом взглядом. Лучше бы она этого не делала! Ей показалось, будто она на миг прикоснулась к оголенным проводам. К счастью, рев и вибрация мотоцикла вернули ее в действительность, и Чака скоропостижно ушла из жизни Германа.
Он не сможет ее найти. Во-первых, потому что не знает, где искать, а во-вторых, сегодня же она уедет. На время, конечно, пока не поулягутся страсти. А может, страстей и не будет. Зная характер Германа, Чака предполагала, что он обратит сейчас все усилия на восстановление финансового положения, а не станет распыляться на поиски и месть. Но это уже не имело никакого значения. Ей так опротивел этот маленький городишко, это тихое болото, где она знает каждую жабу «в лицо».
Ее ждали новый байк, новые трассы, новая жизнь…
Чака дышала встречным ветром и смеялась. Как хорошо, что ее далекая и близкая мечта каждый вечер растворяется в последних закатных лучах и ей не приходится топтаться на месте и разочаровываться, когда каждый раз, достигая вершины, осознаешь, что оказываешься снова внизу. И тогда приходится начинать все сначала – новые цели, новые горизонты, новые вершины… Падения и подъемы, успехи и поражения, воодушевление и депрессии.
Ее мечта – одна, она прекрасна уже потому, что кажется такой доступной, но при этом остается недосягаемой. И не нужно растрачиваться понапрасну и каждый раз заставлять себя хотеть большего. Ее мечта прекрасна и потому, что она есть движение, то есть сама жизнь, а значит, праздник.
Чака-праздник летела по влажным улицам, и прохожие оборачивались на звук рокочущего мотора. Выражение на их лицах варьировалось от осуждающего и трусовато-презрительного до изумленного и восторженного. И последнего, она чувствовала, было намного больше.
                __________________________

Два года неизведанные трассы послушно ложились под колеса ее машины. Чака-праздник зажигала и прожигала, не задерживаясь подолгу на одном месте. И вот теперь, кажется, пришло время вернуться. Она устала от себя самой, несущей кутежи и веселье, зачастую граничащие с безумием. Да и в кармане уже давно гулял ветер. И все чаще ей снились скучные улицы родного города, лица «ночных охотников» и даже мать-алкоголичка, никогда не питавшая к ней материнских чувств, в которых она когда-то так нуждалась. А еще иногда ей снились дом на окраине с горящими в предрассветной мгле окнами и веселый маленький кокер-спаниель. Вот только его хозяин являться ей в снах не хотел. И правильно делал. В этом не было смысла. Это было табу, а Чака ненавидела табу.
Она возвращалась. Она устала от движения, чувствовала себя измотанной, изможденной. Она выжимала жизнь, как лимон, в надежде получить от нее все удовольствия, но почему-то сейчас ей казалось, что все обстоит как раз наоборот – это жизнь выжимала ее и, если честно, уже основательно выжала. Необходимо остановиться, передохнуть, восстановить жизненные силы, иначе… ничего хорошего из этого не выйдет… Ей впервые хотелось стабильности, хотелось домашнего тепла, заботы, чувства локтя...
Она ворвалась в город под утро, как фурия. Бензин кончался, глаза слипались, но она должна была дотянуть.
Окна его дома светились, как когда-то. Будто и не было двух долгих лет, прошедших в пьяном угаре и дыме марихуаны, в кругу приятелей-однодневок, алчущих пива, пиццы с анчоусами и ее тела. Именно так – в таком порядке.
У Чаки взволнованно билось сердце и пульс частил, постукивая в висках молоточками.
Мотор заглох в двадцати метрах от ворот. Чака приблизилась к железной двери, тронула ручку перчаткой, задвижка поддалась. Бесшумно, как вор, она проникла внутрь. Скользнула к светящемуся окну. Чака не знала, зачем она здесь. Возможно, сейчас, когда она наконец увидит его лицо, все станет ясно. Все встанет на свои места…
Наверное, он привычно сидит за компьютером. Сколачивает новый капитал, зарабатывая средства, чтобы воплотить в реальность свою приземленную мечту.
Но, прежде чем Чака решилась заглянуть в окно, она услышала плач. И остолбенела. Там, в спальне Германа, надрывно плакал младенец. Почти сразу же оттуда донеслись голоса: женский - высокий, возбужденный, и мужской – успокаивающий, ласковый.
Молоточки в висках превратились в набаты, в голове загудело, как в топке, в которую подбросили угля. Чака, теряя опору под ногами, прислонилась спиной к стене. Значит, он все-таки сделал то, о чем говорил… вышел на улицу, свистнул… И прибежали. Ой, как быстро прибежали!
Значит, не так глубока была ее вина перед ним. Не слишком-то его обобрали – по-божески… А она думала – ему придется начинать с нуля. Это у нее теперь нуль в кармане. И сама она, кажется, тоже стала нулем. Абсолютным.
Чака не помнила, когда последний раз плакала, это было так давно, поэтому нормальных слез у нее не получилось. Она потерла перчаткой мокрые ресницы, скрипнула зубами… Ну что ж, все к лучшему. Отлепилась от стены и все-таки посмотрела в окно. Малыш больше не кричал. Стройная блондинка с тонкими чертами лица качала его на руках, а Герман сидел возле детской кроватки и говорил что-то тихо и радостно.
Как слепая, Чака двинулась назад, к воротам.

По случаю возвращения блудной дочери в «Ночных охотниках» завсегдатаями был устроен банкет. Регби предводительствовал. Михи Борова, правда, не было – год назад по пьяни попал в передрягу, байк пришлось поменять на инвалидную коляску. Зато было много новых людей, которые почему-то казались Чаке все на одно лицо. А еще было много разговоров – обо всем и ни о чем.
Внушительно располневший Регби забыл о своей новой подружке и привычно тискал Чаку у стойки. Явившийся к полуночи Вик, не выпускавший из объятий худющую девчонку с пирсингом на лице, хвастался новой машиной. Степенные волосатые байкеры, хитро щурили глаза в предвкушении Чакиных фокусов. Под конец вечеринки явился Фауст и прошептал Чаке на ухо пару обнадеживающих фраз, значительно улучшивших ей настроение.
В общем, все было в полном ажуре. Уже через пару часов Чака почувствовала себя в своей тарелке, забыла об усталости и депрессии, а через четыре, после танцев на столе и немалого количества принятого внутрь горячительного, она мчалась с Регби по улицам ночного города, хохоча во все горло.
Праздник продолжился у Регби дома до самого рассвета. А на следующий день, еще засветло, они выехали на Чакином мотоцикле и снова летели по шоссе, распугивая пешеходов. Веселье достигло своего апогея и снова граничило с безумием.
Неожиданно для себя самой Чака свернула на знакомые окраины. Они неслись по пустынным улицам, как сумасшедшие, и девушка смеялась особенно громко и заразительно.
Вот и развилка, сразу за поворотом – дом, в котором она не раз бывала раньше. Они не без труда вписались в поворот, и… смех резко оборвался. 
Мотоцикл на всей скорости летел на женщину с коляской, переходящую улицу. Сзади испуганно заорал Регби. А у Чаки не было времени на размышления. В паре метров от остолбеневшей от страха женщины, она резко вильнула вправо и, глядя на стремительно приближающийся высокий бетонный забор, закричала громко и пронзительно. Но не было в ее крике ничего сродни воплям сидящего сзади Регби – ни страха, ни отчаянья. Крик, исполненный твердой решимости, дерзкий и вызывающий, вонзился в мозг тех, кто его слышал с той же стремительностью, с которой Чака вонзилась в бетонную стену.
Взрыв, пламя огня, высоко взметнувшееся в небо. Чака-праздник зажигала. Даже из смерти она сумела устроить шоу.


- Сумасшедшие!.. Они неслись прямо на меня и в последнюю секунду свернули… Это было ужасно!.. - бормотала белая, как мел, блондинка, дрожащими руками прижимая к себе плачущего младенца.
- Пьяные они были или под кайфом… - говорили соседи, появившиеся на шум из своих домов, с болезненным любопытством разглядывая отброшенные неподвижные тела в ореолах крови.
А Герман, вышедший из ворот навстречу чудом уцелевшим жене и ребенку, молчал. Он не приближался к мотоциклистам, не видел их лиц. Но ему это и не нужно было. Он смотрел на остатки Харлея и на черный шлем с красной диагональю, все сильнее сдавливая побелевшими пальцами рукоятку трости, и почему-то казался себе сейчас как никогда слабым и беспомощным.


04.2007