Все в прошлом. Сибирь - любовь моя

Сибирь - любовь моя

          Топки оказался маленьким городком, разделенным железной дорой на две неравные части. В центре  располагались Дом пионеров, гороно, пару магазинов, здание горсовета, небольшой парк, несколько двух – трехэтажных домов,  в которых жила элита города. Чуть дальше по центральной улице располагалась лучшая (как я потом узнала) школа города, а в конце – худшая.
          Как только мы отошли от первого домика, в котором  спросили о возможности снять жилье, нам его искали жители половины Топок. Нас передавали из рук  в руки. К вечеру мы уже перебрались в  небольшой домик без хозяина, но с полным набором всей необходимой кухонной и  бытовой мебели, огородом  и хозяином, страстно желавшим с нами выпить. Мы очень хотели поддержать хозяина, но ни я, ни Саша – не пили. Разобиженный хозяин ушел, а к нам началось настоящее паломничество.
          Нужно сказать, что на юге народ другой. Не то, чтобы  более жадный, а скорее – более одинокий.  Высмеять, обидеть, даже унизить, не от злобы, а просто так – это запросто, а вот помочь, поддержать – тут надо подумать, и лезет рука  под чуб намозоленного затылка, н-да-а. Прожив  весь этот период на юге, я не представляла, что могут быть другие соседи, знакомые и незнакомые, которые кинуться в ущерб себе, помогать чужим людям, не спросив, кто они, откуда, что ищут в этом городке, добрая половина которого «химики» бывшие и настоящие.
          Все несли нам поесть: суп (вот только–только сварила), борщ (мой–то лучший в Топках), куски жареного мяса, котлеты и уже поздно вечером, по темноте,  какая-то бабушка принесла кастрюльку киселя. На дне кастрюльки я обнаружила крышку от заварного чайничка и, конечно, выбросила ее. На другой день бабулечка пришла за кастрюлькой и спросила, –  а где крышечка?  - Я сделала  удивленное лицо и ответила, что не было никакой крышечки. Вздохнув, с непонятным выражением лица бабуля сказала, что она ее специально на дно кастрюльки кладет, чтобы кисель не пригорал. Я то выбросила эту крышечку, посчитав, что  по недосмотру она попала в кастрюльку и, возможно, была даже грязной. Я не сказала бабулечке, что и кисель из-за этого вылила. Пить мы его не стали.  Я  думала как южанка и поступила соответственно Боже, как мне было стыдно. И сегодня стыжусь своего поступка, но я так и не призналась старой заботливой женщине, что поступила как неблагодарная свинья, выбросив крышечку и вылив кисель, специально для нас сваренный и принесенный чуть ли не с другого конца городка. Почти неделю нас закармливали соседи, пока мы не взмолились, что у нас все есть. Но, еще долгое время приходили чужие люди и спрашивали, есть ли у нас еда, ведь в городе ничего нет: магазины пусты, на рынке только картофель.
          Впоследствии, работая в гороно, я часто затемно возвращалась домой, и всегда  находился   абсолютно  незнакомый мне человек, что подсвечивал  дорогу фонариком до самого дома, даже, если идти от развилки ему было в другую сторону. Сибиряки, независимо от национальности, это совсем другой особенный народ.   Оторвать от себя и отдать другому для них в радость.      
          Работу мне нашел Саша, после того, как я объявила, что пойду в школу химиком.
          – В школу, этих бандитов учить, никогда! –  категорически заявил он мне.
На второй день я была принята в гороно заведующей методическим кабинетом. Весь коллектив гороно составлял не более двенадцати человек. В нашем подчинении были тридцать шесть школ, расположенных в Топках и Топкинском районе.
           Осень прекрасна в Сибири. Я, живя на благословенном юге, не видела такого буйства красок. Беден мой язык, чтобы описать золотом горящие березовые колки,  гордые ели до самой земли, укрытые темно-зеленой хвоей,  огромные сосны, раскинувшие для объятий свои руки ветви. А как богат красками подлесок, разнотравьем  вырубок и отдельные поляны. Увидев впервые, как мужик косил  опята на поляне – я обалдела. О таком я только читала, но чтобы увидеть самой и не мечтала. На следующий год, проезжая через такую же поляну, увидела как мужик, наверное, подранил какого-то лесного зверька или птицу, так как коса его была вся в крови.
         – Осторожнее, закричала я, Вы кого–то  подрезали! - Мужик в ответ засмеялся. – Да тут этих зверей тьма тьмущая, гляди? –  И он раздвинул  косой траву. Под высокой травой  повислые  ягоды  лесной клубники устилали все подтравье. Ягоды были крупные, душистые, сладкие. Я с трудом оторвалась от сбора урожая.
          Как–то зимой, возвращаясь из Шушенского, мы попали в метель и свалились вместе с газиком в овраг, скорее овражек. Машина на боку, мы друг на друге. Смеемся и плачем. За парусиной газика ночь.  Я в шелковых чулочках и ботиночках.  До утра замерзнем. Водитель исчез, и я решила, что он нас бросил. Заплакала еще горше.
           – Не реви! – прикрикнула на меня Клавдия Севостьяновна. – Сейчас Васька приволочет трактор.
           Действительно, послышался натужный гул, зазвенела цепь, нас буквально на руках (оцепеневших от холода) подняли наверх и следом вытащили машину.  В селе уже топили баню, в которой отогревали нас, распарив до цвета красной свеклы. Так я впервые познакомилась с настоящее сибирской баней. После бани мы  с Клавдией Севостьяновной пили душистый лесной чай на травах, а мужики местный самогон. Домой вернулись на третий день. Два дня мела пурга. Незаметно пролетели три года. Отступила  ежегодная тоска по  весеннему раннему теплу – на юге все загорают в мае, а мы в шубах бегаем.
          Однажды я очень поздно вернулась из очередной  инспекторской проверки по району.  О состоянии сибирских дорог, особенно между далеко отстоящими друг от друга деревнями, можно не писать. Добравшись домой, я буквально повалилась  на кровать и уснула. Благо дома никого не было. Дочь (от первого брака) на каникулах у свекрови, Саша на ночной смене. Мне приснился странный и страшный сон.
          Тирасполь. Магазин. Небольшая очередь за мясом. Впереди меня в очереди осталась одна женщина, и я стала прикидывать, что же мне купить. В это время продавщица окликает меня и спрашивает, возьму ли я язык. Остался один и впереди стоящей женщине еще рано его покупать.
          – Конечно, возьму! – ответила я. Язык был синеватый, а от гортани мясо на нем висело кусками, и было все в крови. Только я его положила в сумку, как появилась моя мама и стала выдирать у меня из рук сумку, а я по–привычке начала убегать от нее. Я так быстро бежала, что взлетела и летела над  Уральскими горами, лесами Сибири, успела влететь в комнату и наглухо закрыть окно и двери. Мать осталась снаружи. Билась всем телом о раму и кричала, что все равно догонит меня и ...  Тут я проснулась от страшного стука в окно. Саша  готовился высадить раму, так как решил, что я умерла. Ничего не понимая, одурелая со сна и от страшного сновидения, я как потерянная сидела на кровати. Саша обнял меня и сказал, чтобы я никому не верила и никуда не ходила.
          – Да я и не собираюсь, – удивленная его странными речами, – ответила я, и в это время раздался стук в дверь. На пороге стояла Клавдия Севостьяновна. В руках она держала телеграмму.
          – Саша, я не могу молчать. Это все-таки ее мама. – и уже обращаясь ко мне, пояснила: – мама твоя умерла, а Саша велел не говорить тебе, так как ты еще слаба после операции.
          Меня прооперировали в очередной третий раз. Саша еще не знал, что уже со мной никогда не станет отцом родного ребенка. Он был неплохим отчимом, но страстно желал иметь своего родного малыша.
          Саша накричал на Клавдию Севостьяновну, но она сунула мне в руки деньги и билет на самолет, сказала, что внизу ждет газик, который довезет до аэропорта в Кемерово.
        Мама умерла внезапно. По словам брата, наклонилась растопить печь и упала головой, чуть ли не в топку. Так он и застал ее, когда прибежал с курсов. Еще теплую.  Но уже  по дороге в вечность.
         На похоронах все вспоминали, какой она была: смешливая, работящая, проказница не только в детстве, но и уже в девичестве, всегдашняя заводила. Я слушала родичей, подруг, что в свое время обокрали нас, а теперь заявились на поминки, и думала:
         – Как же так, я ее почти не помню доброй заботливой, смешливой, а только пьяной и злой.
         Наверное,  и я была в чем-то виновата, что ненависть встала между нами стеной. С одной стороны я со своим максимализмом (всю жизнь  я различаю только черное и белое, середины и оттенков не существует), с другой она – со своим неизбывным, не понятым нами, детьми, горем.  После смерти папы жизнь ее закончилась. Прожила, оставшиеся годы в "своем"   мире и умерла не понятая нами, в момент, когда никого рядом не было, и  когда уже никому не была нужна. Земля ей пухом. Пусть простит меня за жестокость. Я желала ей только доброго, доброго в своем понимании.

                (Продолжение  следует)