Утро наказания

Someone told me Monday, someone told me Saturday
Wait until tomorrow, and there's still no way
Read it in a book or write it in a letter
Wake up in the morning, and there's still no guarantee
And there's still no guarantee
There is still no guarantee

(“Pet Shop Boys”- “King’s Cross”.)
               
 
  И пришли рабочие.
  И начали дело.
  И продолжили дело.
  И закончили дело.
  И ушли рабочие.

  Время в замкнутом пространстве течёт по-особому. А если, к тому же, у тебя нет часов и зарешёченное окно постоянно закрыто металлической ставней, то в нём можно запросто потеряться. Включения и выключения света, приносы пищи- разве это может помочь установлению распорядка суток? Вряд ли. Они не регулярны.
  В очередной раз загорелась лампа дневного света, стыдливо спрятавшаяся за матовым бронеплексовым плафоном, и раздался звук открываемой двери. Лежащий около стены на узкой бетонной “приступке”-кровати невысокий полноватый пёс-бурбуль проснулся и повернул голову в сторону вошедшего.
  -Вставайте. Пора.
  -Уже?
  -Уже. Приведите себя в порядок пока что,- дверь закрылась.
  Вздохнув, “постоялец” откинул одеяло, поднялся с жёсткого матраса и начал одеваться. Закончив, умылся и почистил зубы.
  -Пора, так пора,- сказал он своему отражению и, насколько это было возможно, глубоко вдохнул и выдохнул. Заправил постель и постучал в дверь.
  -Я готов. 
  Дверь снова открылась. Надзиратель и двое охранников в синей полицейской форме. Все, как один- немногословные псы-бассенджи. Из оружия- электрошоковые дубинки и наручники. Но это только внутри тюрьмы. Снаружи- всё, как полагается: вышки, пулемёты, колючая проволока и множество вооружённых до зубов охранников.
  -Лапы.
  Сухо щёлкнули за спиной браслеты, отсекая ещё один этап прожитой жизни. Просто и буднично. Заключённого вывели из камеры и повели по гулкому коридору, на равных расстояниях перегороженному решётками, возле которых переминалась с лапы на лапу и с ноги на ногу охрана. Из-под потолка на происходящее равнодушно взирали маленькие “глазки” камер наблюдения. Тихо лязгали язычки электронных замков, конвоиры перебрасывались шутками с “пограничниками”, слышался приглушённый смех.
  Спустившись на лифте на два этажа вниз, четвёрка миновала ещё несколько постов охраны и попала в бокс, в котором стоял грузовик с металлической будкой, окрашенной в неприметный серый цвет. Хмурый бульмастиф отпёр дверцы, заключённого впихнули в узкий решётчатый “стакан”и заперли. Створки ворот разъехались в стороны. Тихо гудя электродвигателем, грузовик выехал из бокса на тюремный двор, где за ним увязались две бронемашины сопровождения. Формальности на границе тюрьмы и города, обмен очередными порциями острот. Курс на юго-восток.
  Сидя в небольшом зарешёченном пространстве, пёс растирал виски, словно у него болела голова. Но боли не было, была лишь смутная тоска. О чём? Он и сам затруднялся сказать. Много чего было в жизни, о чём хоть на мгновение, но всё же стоило вспомнить. А потом все мысли куда-то улетучились, уступив место всепоглощающей отрешённости.
  Грузовик петлял по городским улицам, то останавливаясь на перекрёстках, то поддавая газу на прямых участках. Дорога казалась бесконечной, вызывая дрёму.
  -Наш паровоз вперёд летит. И где-то там маячит остановка.
  Но даже вольная трактовка любимой песни не подняла настроения. Не хотелось абсолютно ничего. Глаза неподвижно глядели на решётку, обтянутую мелкой металлической сеткой. Два охранника молча смотрели на “стакановца”.
  Хотелось. Хотелось одного. Чтобы всё поскорее закончилось.
  Наконец, коротко скрипнули тормоза. Грузовик остановился. Дверь открылась. Отперли и “стакан”.
  -Корнелиус Раадгер, на выход.
  На улице царило июльское утро. Небо с виднеющимися кое-где белыми перинами облаков с одной стороны было занято восходящим Солнцем, а с другой- еле виднелся бледный пятачок Луны. Воздух был ещё прохладен, но лучи дневного светила уже ласково ощупывали местность и собравшихся в этом месте.
  Пять цепей солдат, выстроившись в квадрат, окаймляли собой участок поросшей травой слегка всхолмленной равнины, тридцать на тридцать метров, посередине которого была вырыта яма в пять метров диаметром и в три метра глубиной. Три наружных цепи- в чёрной форме Охранных Отрядов, две внутренних- в серой- Службы Безопасности, причём крайняя внутренняя цепь нацелила свои автоматы на стоявших внутри квадрата. Расступившись, солдаты пропустили ещё один грузовик. Из нутра его будки вышел второй узник- среднего роста стройный самец бордер-колли в такой же зелёной форме, что и бурбуль, и также “обраслеченный”. Солнце отразилось на серебряных “кубах” старшего лейтенанта. Конвоиры погрузились в грузовики и уехали. Теперь предоставилась возможность оглядеться вокруг несколько получше.
  За цепями солдат, на чуть более высоких участках местности, стояли и смотрели на происходящее группы людей и разновидовых анимов, различавшиеся, как и цепи охраны, цветами формы. Если перечислять по алфавиту, то здесь присутствовали представители командования Внутренних Войск: в коричневой- Штурмовых Отрядов, в серой- Службы Безопасности, в зелёной- Государственной Гвардии, в голубой- Службы Шпионажа, в синей- трёх Управлений Государственной Полиции, в чёрной- Охранных Отрядов. Делегация от Министерства обороны, поделенная по видам Вооружённых Сил и родам войск- в зелёном и синем. Чуть поодаль, с биноклями в руках и лапах, о чём-то своём переговаривались между собой наблюдатели от ГК- Гендерного Комитета в форме цвета окислившегося свинца. Приснопамятные “гекконы”. Где-то неподалёку притаились транспортные автомобили, строительная техника и зенитное прикрытие.
  На макушке одного из стерёгших место действа бронетранспортёров стоял сам Президент, сложив руки за спиной. Тёмно-серый костюм-“двойка” сидел на нём, как влитой. Выражение гладко выбритого лица главы государства было непроницаемо-каменным. Только иногда, не будучи замеченными окружающими, по скулам пробегали быстрые желваки.
  Послышалось громкое улюлюканье, дополненное пронзительным свистом и громким смехом. Из подъехавшего замызганного автобуса вывалилась увешанная разнообразным оружием и пёстро разряженная толпа разнорасовых и разновидовых туловищ особей в двадцать, ведшая себя, словно фанаты на футбольном матче, и время от времени прикладывавшаяся к бутылкам со спиртным. Полицаи из НКПС. Славные представители доблестного Народного Комиссариата
Полицейской Службы. Продолжая галдеть, они сунулись было внутрь оцепления, но “охранцы” предупредительно выставили вперёд увенчанные штык-ножами стволы автоматов и не пропустили их сквозь строй. Президент брезгливо поморщился. Еле заметно. Мысль.
  Обойдя вокруг построения и рассредоточенной техники, обильно полив землю и траву отработанным “горючим”, полицаи влезли на крышу автобуса и начали что-то петь нестройным визгливо-басящим хором. Во всём чувствовалась какая-то неестественность, театральность.
  -Я снова с тобой, Франсуа,- Раадгер взглянул в глаза стоявшему рядом с ним самцу.
  -Да, мы встретились снова,- колли вздохнул и встретил направленный в его глаза взгляд.
  -К этому всё и шло.
  -Не вини себя. Мы всё равно не смогли бы слишком долго прятать наши взаимоотношения.
  -Ты прав. Эти пронырливые “гекконы” хорошо знают своё дело. Времена кардинально изменились.
  Франсуа глубоко вздохнул и посмотрел на носки своих армейских “хагенов”.
  -Странно.
  -Что именно?
  -Вот мы тут стоим, беседуем спокойно так, хотя даже и не знаем конкретно, что с нами будет.
  Бурбуль усмехнулся. Наклонив голову, попытался рассмотреть свои зелёные петлицы с маршальскими пятиконечными звёздами из платины, словно никогда раньше их не видел. 
  -Прямо, как Сократ с учениками перед смертью. Поэтому и мы не будем впадать в истерику.
  -Да.. Кроме смерти нам сегодня ждать нечего.
  -Зато перед ней нам будет что вспомнить.
  -Именно так,- раздалось за их спинами. Разговаривавшие мгновенно обернулись в сторону источника голоса.
  Рядом с псами стояли члены Особого Совещания: высокий и худой камышовый кот из Службы Безопасности (Военная контрразведка.), высокий коренастый дикобраз из Первого Управления Государственной Полиции (Общегосударственные и общегражданские законы.) и среднего роста пухлый хорь из Гендерного Комитета (Гендерный Закон. Позже- Первый и Второй Гендерные Законы.) с кожепластовой папкой под мышкой. Два капитана и майор. За ними, чуть поодаль, стоял высокий плотный пёс-священник в чёрном костюме. Леонбергер с тяжёлым взглядом.
  -Вам будет, что вспомнить и что запомнить,- повторил хорь.
  За цепями охраны появилась строительная техника. Полицаи всё также орали дурными голосами и мочились на равнину прямо с крыши автобуса. Нисколько никого не стесняясь.
  -Заключённые Корнелиус Раадгер и Франсуа Шуддер,- начал зачитывать с извлечённого из папки листа бумаги “геккон”.
  -Я.
  -Я.
  -Вы обвиняетесь в нарушении Гендерного Закона. Вам было доведено содержание нарушенных пунктов?
  -Так точно.
  -Так точно.
  “Геккон” внимательно всмотрелся в лист, словно желая на спор просверлить его взглядом.
  -Хорошо. Значит, не будем повторяться. Мерой наказания, назначенной вам Особым Совещанием, является смертная казнь. Во внимание были приняты поручительные письма ваших подчинённых и в целом положительная характеристика, данная вам, заключённый Раадгер, Премьер-министром. Заключённый Шуддер также был положительно охарактеризован начальством до 3-й ступени (Непосредственный начальник, начальник  непосредственного начальника и
начальник начальника непосредственного начальника.) включительно. Но. Согласно правовому статусу Гендерного Закона, приговоры, вынесенные в отношении действий, направленных на его нарушение, смягчению не подлежат. Приговор вынесен, утверждён и подлежит исполнению.
  Хорь умолк, укладывая лист обратно в папку. Вперёд выступил священник.
  -Покайтесь перед Господом Единым Вседержителем, дети мои,- правая лапа леонбергера поднялась в  знаке, призывавшем приговорённых к молчаливой внутренней исповеди. Раадгер и Шуддер застыли в сосредоточенной молитве. Члены ОСО не мешали им, тихо переговариваясь между собой касательно перипетий завершения дела. В воздухе реяло ожидание развязки.
  Закончив, псы по очереди приложились лбами к тыльной стороне священнической ладони.
  Корнелиус взглянул святому отцу в глаза. И пасть его онемела.
  Говорят, что в преддверии смерти мозг начинает работать более интенсивно, чем в повседневной жизни. И порой способен найти ответы на такие вопросы, над которыми до этого можно было биться годами, не находя разумного и исчёрпывающего ответа.
  “-Вы?!”- блеснула в мозгу бурбуля молния озарения.
  “-Я.,”- последовал спокойный ответ.
  “-Так вот кто стоял за всем этим! Вы!!!”
  “-Не за всем, но за важным. И не только я,”- давящий взгляд, казалось, смягчился. В нём промелькнуло сочувствие. Сочувствие? Или просто игра освещения?
  “-Кто вы?”
  “-Куратор Гатланда. Ваши палачи уже идут.”
  “-Прощайте.”
  “-До свидания.”
  Кто-то распорядился, и внутрь квадрата прошли двое атлетически сложенных полицаев-самцов в замызганной разноцветной одежде: горилла и бордосский дог. Они несли два мотка колючей проволоки и пару факелов. Вроде без оружия. Священник отошёл в сторону от приговорённых.
  “Всему своё время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное.”
  -Лапы- назад от себя!- приказал дог, оскалив гнилые клыки. Полицаи одобрительно завыли, размахивая руками и лапами, словно отмахиваясь от налетевших пчёл. Не дожидаясь выполнения приказа, горилла протянул ухватистую пятерню и заломил скованные лапы Шуддера назад, отчего тот согнулся в своеобразном поясном поклоне.
  “Время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; Время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать;”
  Виток за витком, туго-натуго, обматывались запястья Франсуа колючей проволокой, орошаемой выступавшей из уколов и порезов кровью. Через крепко стиснутые зубы бордер-колли с тихим шипением вырывалось дыхание.
  “Время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; Время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать;”
  Дог проделывал аналогичную процедуру с Раадгером. Маршал переносил мучения не менее стоически, рывками заглатывая воздух и сдерживая стоны.
  -Как вы думаете, Кнобек, предвидится ли вам сопротивление среди оставшихся и уцелевших или нет?- обратился “геккон”-лемур к сосредоточенно смотревшему на происходившие внутри солдатского квадрата события коллеге-павиану.
 -Вряд ли. Власть показала свою твёрдость и принципиальность в решении этого вопроса. Сопротивляться системе (И нам.) уже бесполезно. Момент безвозвратно упущен.
  -Точно. Если не жалеют верхушку, то низам и подавно “на орехи” достанется.
  -Наше ведомство стоит на страже чистоты взаимных отношений.
  -А то.
  Оба тихо “гыкнули” в кулаки.
  “Время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; Время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру.”
  Закончив обматывать “колючкой” запястья приговорённых, полицаи грубо поставили их спиной к спине, щёлкнули извлечёнными из карманов кусачками и начали методично обматывать их лодыжки. НКПСовцы всё также радостно вопили и бесновались на своей импровизированной трибуне. Остальные же вели себя тихо, лишь изредка перебрасываясь словом-другим со стоявшими рядом. Кинооператор со своего поста запечатлевал для архива исторические кадры, попеременно нацеливая камеру то на саму процедуру, то на окружающих. Президент еле заметно морщился и что-то обдумывал, прикидывая и взвешивая в уме все детали. 
  “Что пользы работающему от того, над чем он трудится? Видел я эту заботу, которую дал Бог сынам человеческим, чтобы они упражнялись в том.”
  Окружающей природе, казалось, не было дела до разыгрывавшегося представления. Апочему- представления? Да потому, что процесс исполнения приговора и задумывался как спектакль. Зрители- солдаты и офицеры, клака- полицаи. И ещё- два режиссёра- Куратор и Президент. Основная цель- демонстрация населению страны воплощения в жизнь положений Гендерного Закона. Нового Столпа Жизненного Порядка.
  “Всё соделал Он прекрасным в своё время, и вложил мир в сердце их, хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца. Познал я, что нет для них ничего лучшего, как веселиться и делать доброе в жизни своей.”
  Полицаи, поднимаясь всё выше и выше, продолжали обматывать тела псов колючей проволокой. Кровь, местами покрыв форму и обувь Раадгера и Шуддера, начала пропитывать траву и землю. Кое-где металлические колючки, проткнув шкуру и мышцы, скребли саму кость, причиняя сильную боль.
  ОСОвцы, закончив обсуждение, молча смотрели на процедуру исполнения наказания. Священник стоял, погрузившись в свои мысли. Полицай-горилла время от времени бросал вожделеющие взгляды на “геккона”-хоря и в его глазах пробегали маслянистые искорки. Дог тоже был бы не прочь “прозондировать” того, но смотрел чуть скромнее.
  “И если какой человек ест и пьёт, и видит доброе во всяком труде своём, то это- дар Божий. Познал я, что всё, что делает Бог, пребывает вовек; к тому нечего прибавлять и от того нечего убавить; и Бог делает так, чтобы благоговели перед лицем Его.”
  Полностью обмотав псов и сделав петлю для крюка, полицаи отложили проволоку и инструменты в сторону и зажгли факелы. “Геккон”слегка поморщился. Над головами, в лучах поднимавшегося всё выше и выше светила ярко сверкнули остро отточенными лезвиями два массивных ножа. 
  “Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было; и Бог воззовёт прошедшее. Ещё видел я под солнцем место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда.”
  Палачи одновременно расстегнули ширинки форменных джинсов Корнелиуса и Франсуа и запустили туда свои дрожащие от нетерпения пятерни. Хорь поёжился.
  “И сказал я в сердце своём: “праведного и нечестивого будет судить Бог; потому что время для всякой вещи и суд над всяким делом там”. Сказал я в сердце своём о сынах человеческих, чтоб испытал их Бог, и чтобы они видели, что они сами по себе- животные:”
  Два поразительных по своей синхронности взмаха. Глаза страдающих наполнились невыносимой болью, но они продолжали молчать и не упали в обморок, что поразило всех. Хлынула кровь. Раздалось шипение и запахло палёными материей, шерстью и мясом. Новая волна душераздирающих ощущений.
  “Потому что участь сынов человеческих и участь животных- участь одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества пред скотом; потому что всё- суета! Всё идёт в одно место; всё произошло из праха и всё возвратится в прах.”
  Высоко подняв над головами окровавленные части тел Маршала и старшего лейтенанта, размахивая ими в бурном приступе удовольствия, горилла и дог, приплясывая, кружили около стоявших рядом, подбадриваемые диким рёвом с крыши автобуса. Для полицаев всё происходящее было доказательством их полезности и необходимости обществу, их незаменимости в любом деле. Демонстрацией непревзойдённой удали и необоримой доблести. И именно это переполняло их неудержимым, рвущимся из груди восторгом. Выражение которого обязаны были видеть все. Солдаты оцепления, видевшие это, отводили глаза в сторону. Военные стояли молча, потупив головы.
  “Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю? Итак, увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это- доля его; ибо кто приведёт его посмотреть на то, что будет после него?”
  Президент смотрел и продолжал что-то обдумывать. Мысль росла, обрастала и обрастала деталями, упрощалась и снова усложнялась. Что-то подталкивало принять решение. Решение, которое уже давно было нужно претворить в жизнь. Но тихий голос нерешительности, снова и снова дававшей о себе знать, настойчиво шептал, что надо ещё обождать, потянуть время. Не всё ещё доделано.
  “И обратился я, и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слёзы угнетённых, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их- сила, а утешителя у них нет. И ублажил я мёртвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе;”
  Из уголков пасти Шуддера текли тонкие струйки крови. Помутневшим от боли взглядом смотрел на окрестности Раадгер. Скорее бы всё закончилось, скорее. И жили грешно, и умерли смешно. Ха-ха-ха. Священник- не священник. Хо-хо-хо.
  “А блаженнее их обоих тот, кто ещё не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем. Если ты увидишь в какой области притеснение бедному и нарушение суда и правды, то неудивляйся этому: потому что над высоким наблюдает высший, а над ними ещё высший;”
  Президент махнул рукой, условный сигнал был несколько раз продублирован, в квадрат оцепления въехал подъёмный кран, а за ним- бетономешалка. Засуетился крановщик. Засунув отрезанные органы в карманы куртки и джинсов, полицаи набросили петлю на опустившийся рядом со страшной связкой крюк. Тот плавно пополз вверх, глубже вгоняя в тела псов стальные колючки.
  “Есть зло, которое я видел под солнцем, и оно часто бывает между людьми: Лучше видеть глазами, нежели бродить душею. И это также суета и томление духа!”
  Когда связка поднялась на необходимую высоту, стрела крана переместилась и груз медленно пополз вниз. Комиссия подошла поближе. Оператор и Президент, пройдя сквозь оцепление, тоже встали рядом с краем ямы. Связка коснулась подошвами “хагенов” уложенной в яму решётки и была оставлена в таком положении. Рабочие бетономешалки установили сливной рукав в нужное положение. Серая, жирно лоснящаяся масса, неприятно чавкая, потекла в яму. Бойцы НКПС продолжали бурно восторгаться. Палачи швырнули в яму свой инвентарь. Но пару приличных кусков проволоки и ножи они всё же оставили себе
в качестве сувениров. Как и отрезанные части тел.
  “Что существует, тому уже наречено имя, и известно, что это- человек, и что он не может препираться с тем, кто сильнее его. Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень? И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?”
  Ёмкость для бетона была повышенной вместимости, так что смеси должно было хватить, чтобы залить казнимых с головой и даже выше. Когда её уровень дошёл до груди Раадгера, заливка была приостановлена для того, чтобы кран аккуратно вывел свой крюк из проволочной петли и смотал трос. Кровь тонкими ручейками пачкала неровную серую поверхность, выводя на ней меняющиеся узоры. По ходу, бурбуль и колли впали в полуобморочное состояние, вызванное сильной болью и потерей крови.
  “Доброе имя лучше дорогой масти, и день смерти- дня рождения. Не говори: “отчего это прежние дни были лучше нынешних?” потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом.”
  Нет, показалось. Псы молча, сдерживая стоны, обвели стоявших на возле краёв ямы и слабо улыбнулись, снова повергнув всех видевших это в изумление.
  -Жесть,- только и смог сказать кот. Он повидал многое. Но такое видел впервые.
  -Да-а-а,- согласились с ним дикобраз и хорь. 
  “Смотри на действование Божие: ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым? Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастия размышляй; то и другое соделал Бог для того, чтобы человек ничего не мог сказать против Него.”
  Заливка продолжилась, но медленнее, чем прежде. Бетон постепенно дошёл до морды Раадгера, затем до морды Шуддера. Ещё некоторое время виднелся над поверхностью верх форменной кепки колли, но и он вскорости скрылся из вида.
  “-Caress the hardest heart”,- пронеслось в голове умирающего Корнелиуса.
  “-Какая несуразная смерть”,- была последняя мысль Франсуа.
  “Всего насмотрелся я в суетные дни мои: праведник гибнет в праведности своей; нечестивый живёт долго в нечестии своём. Не предавайся греху, и не будь безумен: зачем тебе умирать не в своё время?”
  Бетон поднялся до краёв ямы и ёмкость опустела. Полицаи отметили это событие стрельбой в воздух. Пьяные и распаленные зрелищем воины по достоинству оценили всё показанное им. Не только оператор снимал процесс, но и некоторые из них тоже запечатлевали казнь на камеры мобильных телефонов. Во славу и на память.
  “Человек не властен над духом, чтобы удержать дух, и нет власти у него над днём смерти, и нет избавления в этой борьбе, и не спасёт нечестие нечестивого. Всё это я видел, и обращал сердце моё на всякое дело, какое делается под солнцем. Бывает время, когда человек властвует над человеком во вред ему.”
  Кран и бетономешалка отъехали от ямы и отправились на свою базу. Горилла и дог помочились на влажную серую массу, скрывшую в себе тела офицеров. Потом они с гордым видом направились к своему автобусу, с крышы которого в очередной раз раздался радостный многоголосый вой. Тройка тоже отправилась к своим машинам. Появился самосвал с землёй и высыпал её на бетонную “плюху”. Сменивший его экскаватор с широким планировочным ковшом,
кружа вокруг ямы, разровнял коричневатую, смешанную с травой массу. Уехал. Постепенно, отпущенные человеком в тёмно-сером костюме-“двойке”, разъехались делегации, охрана и полицаи. Зенитное прикрытие покинуло свои позиции. Остался только бронетранспортёр для главы государства.
  “Всему и всем- одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы; как добродетельному, так и грешнику; как клянущемуся, так и боящемуся клятвы. Это-то и худо во всём, что делается под солнцем, что одна участь всем, и сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их, в жизни их; а после они отходят к умершим.”
  Чего же было опасаться Президенту, оставшемуся наедине с Куратором подчинённой ему страны? Этот пёс мог защитить его от земных и многих неземных врагов лучше целой армии. Тот же стоял и молча переводил взгляд с участка свежей земли на небо и обратно. На его морде была неопределённая задумчивость.
  “Живые знают, что умрут, а мёртвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память их предана забвению; И любовь их и ненависть их и ревность их уже исчезли, и нет им более части во веки ни в чём, что делается под солнцем..”
  -Жаль, что так вышло,- решился высказать свою мысль человек.
  -Переживаете, что слишком жестоко всё было?- поинтересовался пёс.
  -Есть такое дело. Суровость наказания была посрамлена всем этим шоу с полицаями. Такой позорной казни ещё не бывало.
  -Так было надо,- пёс прищурился, взглянув на взобравшееся на макушку неба Солнце.- Как был написан сценарий, так и прошло мероприятие.
  -Для всего-то нужны эти сценарии,- буркнул человек.- Хотя, без них тоже нельзя.
  -Верно. Но не всегда всё так жёстко предопределено. Спектр широк. Это довольно сложно объяснить и не так уж легко понять и принять.
  “Если гнев начальника вспыхнет на тебя, то не оставляй места твоего; потому что кротость покрывает и большие проступки. Есть зло, которое видел я под солнцем, это- как бы погрешность, происходящая от властелина:”
  -Хоть я и сотрудничаю с вами уже который год, но всё никак не могу привыкнуть.
  -Главное- не переживать попусту. Всё хорошо в своё время и в меру. В конце концов, мы можем и должны доверять друг другу.
  “Помни Создателя твоего в дни юности твоей, доколе не пришли тяжёлые дни и не наступили годы, о которых ты будешь говорить: “нет мне удовольствия в них!” Доколе не померкли солнце и свет и луна и звёзды, и не нашли новые тучи вслед за дождём.”
  -А что впереди будет?
  -Много чего. Сценарии ещё не написаны. И у нас тоже своя бюрократия есть, хотя и оперативная по максимуму.
  -Интересно было бы заглянуть в будущее. С самого детства мечтал. Извините, я несу какую-то чепуху. Я до сих пор под действием произошедшего.
  -Как бы сказать попроще. Большая часть событий развивается по общим, варьирующимся, сценариям. Предвидеть их довольно сложно, поскольку существует известный риск увидеть лишь одну линию развития событий. И не увидеть многообразия остальных.
  “В тот день, когда задрожат стерегущие дом, и согнутся мужи силы; и перестанут молоть мелющие, потому что их немного осталось; и помрачатся смотрящие в окно; И запираться будут двери на улицу; когда замолкнет звук жёрнова, и будет вставать человек по крику петуха и замолкнут дщери пения;”
  -Это, как я понял, удел всех гаданий, цыганок и прочих прорицателей?
 -Да. Лишь немногие из них могут увидеть так называемые специальные сценарии, которые прописаны жёстко и однозначно. И изменению подлежат лишь в крайних случаях.
  -Редко, я думаю, это случается.
  -Очень. Как правило, увидевшим это делается оперативное и конкретное внушение. Вплоть до крайних мер.
  “И высоты будут им страшны, и на дороге ужасы; и зацветёт миндаль; и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы; Доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем.”
  -Понятно. Вы не против, если я позже всё же поговорю с вами на эту тему поподробнее? Я хотел бы услышать ваше мнение по некоторым вопросам.
  -Не вопрос. Насколько мне будет дозволено вышестоящим начальством, настолько я проясню ситуацию. Мы и вправду редко и не подолгу беседовали о высоком. Когда будет удобно- я к вашим услугам.
  -Спасибо. Нам пора ехать. Дела ждут.
  -Не за что. Езжайте, я ещё немного тут побуду, а потом своим ходом доберусь.
  -До свидания.
  -До свидания.
  “И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его. Слова мудрых- как иглы и как вбитые гвозди, и составители их- от единого пастыря.”
  Бронетранспортёр уехал, подняв редкие клубы пыли.
  Леонбергер стоял и молча смотрел на постепенно подсыхавшую землю.
  “Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом всё для человека; Ибо всякое дело Бог приведёт на суд, и всё тайное, хорошо оно или худо.” 


  15. 11. 2008 г. - 15. 01. 2009 г.


  Комментарий:

  Произведение входит в Гатландский цикл.