Танцы умирающего лебедя. Глава седьмая

                Глава седьмая

                1

     - Ну, вот и все! - сказал Алан. - Это - Казбеги.
     - Красиво как! - Забелин вертел головой, стараясь рассмотреть окружающие горы.
     - Смотреть потом будешь. Сейчас поедем в гостиницу, номер для тебя там заказан, потом покажу дом Чикваидзе и уеду домой. А завтра, ровно в двенадцать, мы встречаемся здесь, возле гостиницы. Я приеду с Ахсарбеком и Сосланбеком. И завтра же, - Алан улыбнулся и  положил  руку  на плечо другу, - твоя жена снова будет твоей.  Да  помогут  нам эти прекрасные горы! Только сегодня ты постарайся долго не  маячить в переулке, чтобы не привлечь к себе внимания. Главное в охоте - не спугнуть дичь.
     В это время машина Алана, набиравшая  высоту  по  крутым улицам Казбеги, покатила по ровной площадке и остановилась  перед входом в гостиницу. Забелин подумал,  что  сейчас предстоит длительная процедура, включающая непременное выстаивание в очереди к администратору, но, войдя в вестибюль, он с удивлением увидел, что никакой очереди нет, лишь несколько человек, сидя в креслах, оживленно беседовали. Алан подошел к окошку администратора.
     - У вас должно быть забронировано место на  имя  Забелина  из Москвы. Посмотрите, пожалуйста.
     Черноволосая тоненькая грузинка за окошком порылась в лежавших перед ней бумагах, достала  одну  из  них,  что-то сверила и подала бланк.
     - Заполните, пожалуйста. Мы всегда рады гостю из Москвы.
     Через десять минут, устроившись в одноместном номере и оставив там чемодан, Забелин с Аланом вышли из гостиницы.
     Дорога от нее круто уходила вниз, к главной улице, являющейся частью Военно-Грузинской дороги. За дорогой серебристой ленточкой искрился на солнце Терек, а далее, опираясь на плечи окружающих гор, покоилась снежная голова Казбека. Безоблачное небо над ним холодно светило ультрамарином, на фоне которого вершина курилась вечным снежным паром, создавая над собой неисчезающее белое облако. Глядя на Казбек, Забелин поежился: он явно ощутил холодное дыхание вечных снегов.
     - Какая мощь! Правда? - спросил Алан. - Недаром Пушкин, однажды увидев его во время путешествия  в Арзрум, всегда потом помнил.

                Высоко над семьею гор,
                Казбек! Твой царственный шатер
                Сияет вечными лучами...-

     - Сильно сказано, да? – продолжил Алан. - Я думаю, Пушкин смотрел на Казбек примерно с  того же  места, где мы сейчас стоим. Отсюда он лучше всего виден. Теперь посмотри левее, вон на ту гору. Видишь  церковь  на ней? Она называется "Цминда Самеба", в прошлом - главная  святыня Хеви. Мне бабушка рассказывала, что до революции по  праздникам в эту церковь ходили пешком из Владикавказа. Двое суток шли по ущельям, там же ночевали, а придя в Казбеги, пешком взбирались к ней на высоту в два километра! Когда Пушкин  впервые  увидел  "Цминду Самебу", было пасмурно, поэтому церковь была выше  облаков, и  он позднее в стихотворении "Монастырь на Казбеке" так и написал:

                Твой монастырь за облаками,
                Как в небе реющий ковчег,
                Парит, чуть видный, над горами.

     - Да, - сказал Забелин, не сводя  глаз  с  Казбека, - столько впечатлений, что поневоле забудешь, зачем сюда приехал.
     - Впечатлительных людей такое зрелище потрясает, особенно поначалу. Поэтому, чтобы не забыть главной  цели  приезда, садись в машину, поедем по нашим делам.
     Путь к дому, ставшему пристанищем для Оли, оказался недолгим.  Через пять минут Алан остановил машину у небольшого переулка, утопающего в густых зарослях  винограда.
     - Видишь в конце переулка кирпичный дом с голубыми воротами? – спросил Алан, не выходя из машины.
     - Да.
     - Это дом Чикваидзе. Именно сюда заходила Оля, отпирая калитку своим ключом. Именно к этим воротам подъезжает  машина,  когда Вахтанг с Олей по пятницам приезжают из Тбилиси.  Заросли  сирени напротив калитки видишь?
     - Да.
     - Там и спрячешься, когда будешь вести свое наблюдение. Хотя... Саша, я все же не понимаю, зачем тебе это  понадобилось. Уже сегодня мы бы ее похитили - и дело с концом.
     - Алан, давай не будем снова обсуждать это.
     - Ладно, ладно. Запомнил дорогу?
     - Запомнил. Здесь приметные ориентиры.
     - Хорошо. Сейчас я уезжаю в Орджоникидзе, а завтра  в двенадцать встречаемся у гостиницы. Не забудешь?
     - Нет.
     - Тогда до завтра.
     - До завтра.
     Забелин вышел из машины. Алан помахал ему  рукой, и  "Жигуленок", развернувшись, вскоре исчез из виду, влившись в поток транспорта на Военно-Грузинской дороге.
   
                2
   
     Он пошел вдоль переулка к дому Чикваидзе. Дом стоял на самом повороте, утонув в  густом винограднике. Напротив ворот темнели заросли отцветшей сирени, в глубине  которой  приютилась небольшая деревянная скамейка. "Очень  удобно  для  наблюдения», - подумал он.
     Пройдя еще метров пятьдесят, он внимательно осмотрел и запомнил топографию подходов к дому, и, не задерживаясь, повернул обратно.
     Придя в гостиницу, он, не раздеваясь, лег на кровать и стал думать о предстоящей встрече с Олей. Сможет ли он поднять на нее руку? Чем ближе становился час расплаты, тем больше его начинали одолевать философические сомнения в этом.  Кавказская природа своей грандиозностью навевала на него раздумья о ничтожности страстей человеческих перед вечной красотой и мудростью мироздания, и тогда ему самому становилось смешно от опереточной гонки за украденной женой с пистолетом в кармане. Но стоило лукавому бесу в противовес мудреной философии подсунуть ему немудреную картинку стонущей в объятиях Вахтанга собственной беглой жены, как философия мгновенно испарялась, и главным аргументом в интеллигентском споре с самим собой снова становился пистолет.
     Вскоре Забелин незаметно уснул. Солнце постепенно склонялось к Казбеку, потом коснулось его снежной шапки и, наконец, скатилось за горизонт, погасив за собою свет в Дарьяльском ущелье. Сумерки не длились и четверти часа: ночь наступила быстро, расцветив черное небо мириадами звезд.
     Проснулся он от какого-то внутреннего толчка. Ему показалось, что бездарно проспал время возвращения Оли из Тбилиси. Лихорадочно включив свет, он посмотрел на часы и немного успокоился: в его распоряжении было еще около часа. Правда, пустой желудок тотчас дал о себе знать, но он заглушил зов утробы, переложив пистолет из чемодана в карман брюк. Проделав это, он вышел из гостиницы.
     К дому Чикваидзе Забелин шел быстро и уверенно. Сердце его стучало, отзываясь на тяжкое похлопывание по бедру отягощенного пистолетом кармана. В его жизни наступал по-воротный момент. «Что день грядущий мне готовит?» - эта фраза носилась в его голове все время, пока он шел к скамейке в кущах сирени.
     В переулке было тихо и безлюдно. Дом беглой жены также не подавал признаков жиз-ни. Забелину оставалось запастись терпением и ждать, ждать, ждать...
     Неожиданно из-за гор выплыла яркая, полная луна. Она залила холодным сиянием весь переулок, дома, ближние горы, заискрилась в стремительных водах Терека и выткала из нитей фосфорического света снежную голову Казбека. С нее ручейки света по расщелинам сбегали вниз, до самого Терека. Было тихо, лишь изредка заявляли о себе какие-то птицы, но и они умолкли, боясь нарушить природную гармонию лунного света и пронзительной горной тишины. Завороженный этой картиной, поеживаясь от прохлады, веющей из царства вечных снегов, Забелин подумал о том, что только нежная, хрустальная, струящаяся музыка Дебюсси способна передать все очарование лунной ночи у подножия Казбека...
     Из минутного романтического состояния его вывел внезапно вспыхнувший в переулке свет автомобильных фар. Он разорвал мягкий полумрак лунного сияния, резко осветив дорогу и заросшие виноградом заборы. Сердце Забелина дрогнуло и бешено заколотилось. «Неужели Оля?» - подумал он, нащупывая в кармане пистолет. Близился решительный момент. Еще минута, и гамлетовский вопрос «быть или не быть?» перестанет быть актуальным, потому что выстрела либо не будет, либо он уже прогремит. Так все же – быть или не быть? Быть или не быть? – мучительно решал он.
     Машина остановилась метрах в десяти от него. Когда замолк мотор и погасли фары, на мгновенье стало совсем темно, но глаза быстро привыкли к лунному свету, и вскоре он ясно различил светлую «Волгу» и голову Оли за лобовым стеклом. Опустив руку в карман, он вынул пистолет и передернул затвор. Немецкий патрон с золотистой пулей занял свое место в патроннике. Теперь все зависело от движения указательного пальца на спусковом крючке. Забелин напрягся, ему стало необычайно жарко, и он с досадой почувствовал, как липкие ручейки пота заструились по позвоночнику, вызывая невыносимый зуд.
     Вскоре из машины вышел Вахтанг. Он был в гражданской одежде. Его темные волосы и усы в лунном свете казались иссинячерными. Обогнув машину, он открыл переднюю дверцу, и Оля, словно бабочка-капустница, легко выпорхнула на мостовую. На ней было светлое элегантное платье, светившееся под луной голубоватым светом.
     Забелин поднял пистолет и увидел голову жены на мушке прицела.
     - Ну, вот мы и дома, - услышал он голос Вахтанга.
     - Да, любимый. Я так рада. Все-таки дорога из Тбилиси довольно утомительна...
     Она подошла к Вахтангу, прижалась к нему, и гибкие, прекрасные руки балерины с неподражаемой нежностью и грацией обвились вокруг его шеи.
     Легким движением руки Забелин снова поймал ее голову на мушку. Но, как нарочно, Вахтанг повернулся и заслонил ее собой. Забелин на время опустил руку.
     - Ты очень устала? – спросил Вахтанг.
     - Очень.
     - Ты хочешь в постель?
     - О, да!..
     - А вкусно поужинать?
     - Безусловно!
     Он засмеялся, подхватил Олю на руки, закружил на месте. Она закрыла глаза, и руки ее, словно лебединые крылья, широко распластались в разные стороны. Было заметно, что кружение под луной на руках у любовника доставляло ей огромное удовольствие. Забелин, как завороженный, смотрел на жену, уютно устроившуюся на руках соперника, и, к ужасу своему, вдруг понял, что раньше она любила вовсе не Сашу Забелина, а мужчину девичьих грез, которого ошибочно приняла за него. Встретив Вахтанга, она самым жестоким образом исправила свою ошибку, и с этого времени ему, Забелину, больше не было места в ее жизни.
Тем временем Вахтанг опустил Олю на мостовую. Открыв багажник, он достал магнитофон и еще несколько пакетов с продуктами, приобретенными в Тбилиси. Оля ждала его, опираясь на капот «Волги».
     Подняв руку с пистолетом, Забелин поймал на мушку ее голову и осторожно положил палец на спусковой крючок. Наступил решительный миг.  Сердце его бешено заколотилось. Мощными сокращениями оно заталкивало в аорту тугие порции крови с адреналином. Толчки эти по жилам передавались в руку и сбивали прицел. Ладонь его от волнения стала мокрой. Он переложил оружие в другую руку и торопливо вытер пот о штанину.
     Неожиданно Вахтанг включил магнитофон. Волшебная музыка «Умирающего лебедя» Сен-Санса поплыла над ближайшими виноградниками Казбеги. Оля покачала головой:
     - Ты снова провоцируешь меня на танец, - сказала она Вахтангу. – Но я очень устала, и танцевать совсем не хочу.
     - Оленька, только несколько па... Ради меня. Посмотри, какая луна... Она взывает к твоему искусству... Я прошу тебя...
     - Ну, хорошо...
     Она отошла от машины, тряхнула головой; волосы вырвались из сдерживаемого шпильками узла и светлым водопадом хлынули на плечи; слушая музыку, она застыла в ожидании нужного такта, чтобы включиться в танец. Ее неподвижность была невольным подарком Забелину. Он быстро встал со скамейки, поднял пистолет и снова увидел на мушке прицела голову Оли, увенчанную лунно-фосфорическим венцом прекрасных волос. От этого видения он вздрогнул, как от удара тока. Он вспомнил Крым, такую же светлую ночь, «Умирающего лебедя» у скалы Дива и такой же лунный водопад ее волос... Восторг той крымской ночи остался жить в нем навсегда, и он не позволил ему в эту драматическую минуту нажать на спусковой крючок. Пистолет в его руке стал тяжелеть, потом сделался неимоверно тяжелым и, наконец, свинцовая тяжесть его решительно потянула руку вниз. Он со вздохом облегчения понял, что выстрелить в Олю не смог бы никогда.
     Заворожено глядя на подлунный танец все еще любимой жены, он поставил пистолет на предохранитель и положил его в карман.
     Оля не довела танец до конца. Она остановилась и велела Вахтангу выключить магнитофон.
     - Спасибо, родная! – сказал он, целуя ее в обе щеки.
     Обнявшись, они вошли во двор, а через минуту Вахтанг раскрыл ворота и загнал машину в гараж. В переулке стало стихло.
     Обессиленный, опустошенный, Забелин опустился на скамейку и горько зарыдал, омывая слезами поруганную любовь, несбывшееся счастье, несостоявшуюся жизнь. По сути, он оплакивал уход из своей жизни целой неповторимой эпохи. Он прощался со своей юностью.
     Немного успокоившись и вытерев слезы, он пошел в сторону Казбека, с удивлением обнаружив по дороге, что природа наполнена всевозможными звуками, что она не такая глухая, как показалась ему во время ожидания приезда Оли. Под прохладным дыханием ветерка шумели виноградные листья, ухали и трещали какие-то невидимые птицы, где-то далеко отбивали звонкую кавказскую дробь далекие барабаны, а из окон домов доносились песни, чаще всего – «Сулико». Эта симфония звуков возвращала Забелину чувство опоры под ногами и вселяла в душу уверенность в том, что жизнь продолжается, что все перемелется и, в конечном итоге, все будет хорошо. С этими мыслями он подошел к каменистому берегу Те-река.
     Мощные потоки воды ожесточенно бились о камни, вскипая под ними светящейся го-лубоватой пеной. У самой воды было прохладно: здесь  сквозняк Дарьяльского ущелья смешивался с тяжелым воздухом, спустившимся к Тереку с ледников Казбека. Ежась от холода, Забелин некоторое время смотрел на клокочущую, искрящуюся воду, потом, решившись, достал из кармана пистолет и швырнул его в самую середину потока. Пистолет глухо ударился о выступающий из воды камень и навсегда исчез в холодной пучине.
     Еще немного постояв на берегу, Забелин повернулся и твердым шагом пошел в гостиницу. Эта ночь подвела черту под годами его, казалось бы, счастливой жизни с любимой женщиной, оставив взаимоотношения с нею в прошлом, к которому нет возврата. Осознав это, он захотел хоть немного поспать, чтобы сбросить с себя груз неимоверного накала происшедшего душевного перелома.

                3

     Придя в свой номер, Забелин принял душ и лег в постель, но сон до первых петухов никак не приходил:  тяжелая  и ясная голова все еще переваривала события минувшего вечера.
     Проснулся он в одиннадцатом часу утра. Прохладный горный воздух и яркое солнце широким потоком врывались в комнату через раскрытое настежь окно. Встав с постели, он почувствовал сильный голод. Он вспомнил, что не ел почти сутки.  Наскоро  помывшись  и одевшись, он зашел в гостиничный буфет, взял  холодный  шашлык  с лавашем и стакан молодого вина. Это был первый завтрак  за  много лет, когда он старался больше не думать об Оле.
     В двенадцать часов, сойдя на крыльцо гостиницы,  он увидел подъезжавший "Жигуленок" Алана. На заднем сидении угадывались Ахсарбек и Сосланбек.
     - Доброе утро, Саша! - крикнул Алан, раскрывая переднюю дверцу машины.
     - Доброе утро, - ответил Забелин.
     - Садись. Разговор будет.
     Забелин сел рядом с Аланом, пожал всем руки.
     - Какой разговор?
     - Как какой? Ты обернись на этих молодцов. Они горят желанием помочь тебе увезти с собой жену. Они так воодушевились, что Ахсарбек впопыхах забыл даже взять  веревку для аркана.  Спохватились только у Нижнего Ларса. Пришлось возвращаться в Орджоникидзе. Сосланбек говорит - плохая примета, похищение не удастся. А я ему - не верь предрассудкам, ты же живешь в эпоху развитого социализма и ранней демократии! - Алан засмеялся и подмигнул Ахсарбеку, - верно я говорю?
     - Точно, Алан, - подтвердил Ахсарбек.
     - Как твоя разведка? - спросил Алан у  московского друга, - видел Олю?
     - Видел.
     - С Вахтангом?
     - Да.
     - И что же?
     Забелин пожал плечами. Алан недоуменно посмотрел на него, потом, подумав, сказал:
     - Саша, я понимаю твое психологическое  состояние.  Не  часто сейчас даже горцы по-хищают женщин. Об этом они знают скорее по преданиям. Но ведь твой случай - особый. Ты должен  возвратить собственную любимую, похищенную у тебя, жену. И  не  волнуйся: эти молодцы сделают все, как надо. Оля не пострадает.
     - Алан, - сказал Забелин после  некоторой  паузы, - я  должен извиниться перед тобой и твоими товарищами, и  поблагодарить  вас за участие и готовность помочь мне. Поверьте, я тронут.  Но дело в том, что никакого похищения делать не надо.  И  не  только потому, что это весьма рискованная  операция  с  непредсказуемыми последствиями. Просто не надо, и все!
     - Как не надо? - не понял Алан. – Как не надо?!
     Ахсарбек и Сосланбек тоже изумленно подняли брови.
     - Не надо, и все! Как мне ни больно, но я убедился,  что  Оля нашла свою истинную любовь, ту самую, что дороже собственной жизни... Она по-настоящему счастлива, а похищение сделает ее  несчастной. Да и мне не добавит счастья.
     - Погоди, погоди, - Алан недоуменно смотрел на Забелина,  пытаясь переварить то, что тот ему только что  сказал. - Ты  хочешь сказать, что просто так уступаешь свою жену Вахтангу?  Ты  даришь свою жену этому гяуру?
     - Алан, ну зачем так прямолинейно? Я никого ему  не  дарю.  Я хочу только сказать, что, похитив Олю, то есть,  совершив  насилие над ее телом и волей, втоптав в грязь ее чувства, мы  сделаем  ее глубоко несчастной. Нельзя насильно склеивать то, что лопнуло навсегда...
     Алан смотрел на Забелина изумленными, широко раскрытыми  глазами, и, не дав ему закончить фразу, возмущенно произнес:
     - Ты... даришь... свою женщину другому мужчине?! Так это, или нет?
     - Не совсем...
     - Нет, совсем! Вот что я тебе скажу,  Саша: ты - не  мужчина! Ты - тряпка! Тебе юбку надо носить, а не штаны. Убирайся  отсюда! Я тебя больше знать не желаю! Убирайся с Кавказа, и не позорь эти горы! - Алан повернул голову к снежной голове Казбека и с  драматическими нотками в голосе произнес: - О, Казбек! Ты еще не видел такого!
     Забелин, не сказав ни слова, вышел из машины, в гостинице сдал свой номер и с чемоданом в руке не спеша двинулся к автостанции. Когда он почти уже достиг стоянки автобуса, возле него остановился «Жигуленок», и он услышал примирительный голос Алана:
     - Садись, Саша. Извини, погорячился.
     Он, молча, сел в машину. Ахсарбек и Сосланбек, насупившись,  тоже угрюмо молчали.
     - В конце концов, это - твое дело,  – добавил Алан. - Не нам в него вмешиваться. Поехали!
     Всю обратную дорогу до Орджоникидзе Забелин не проронил ни слова.  За окном в обратном порядке разворачивались горы, ущелья,  скалы, тоннели, гремел Терек и шумели водопады, но его уже не занимали пейзажи за окном. С болью и кровью вырвав из сердца Олю, он думал теперь только о работе над новым романом. В его жизни наступал период творческой зрелости.


Рецензии