Прошу прощения

               


         Ни одно животное, ни за какие свои деяния не просит прощения. Эвон, сколько ворон и других пернатых носилось бы за вами с кучей извинений, мол, извини, дорогой или дорогая, приспичило. Люди относятся к проделкам меньших своих братьев с сочувствием и пониманием, потому как сами могут и ближнему, и дальнему манишку испачкать. Правда, все культурные стали! Прости,- говорят - брат! Ей богу, не хотел. Хотел он или не хотел, а Бог-то с теми, в ком есть любовь. Где уж тут любовь к ближнему, если походя да норовят на голову. А если нет рядом того, кого любишь, то и бога нет. Тогда можно и на ближнего, а уж тем более на дальнего положить. Сердцегрызение – есть продукт высокообразованного общества.
           Школа передового педагогического опыта показала нам провинциальным учителям
изделие, которое не высидели  в министерских кабинетах, а  добыли потом и кровью. непокладаяручной и несмыкаяглазной работой: школу полного дня с  розарием, солярием, планетарием, бассейном и зимним садом и кучей разных других новаторских внедрений. Поняв и хорошо усвоив, что такой школы  наше захолустье не узнает и к двадцать пятому веку, мы, крепко раздосадованные, с больными головами возвращались в гостиницу. «Девчонки»- учительши попросили остановить автобус возле аптеки – попирамидониться.
 Джентельмен в первом поколении, староста группы и единственный представитель отряда мужчин обыкновенных  я помчался за болеутоляющими. Ничто не предвещало ничего. Небо было ясным, дорога ровной, деньги в руке. Я влетел в аптеку – болящие страждут – с обычным своим: «Девчонки, прив…» и осекся. Из окошечка «Фармацевт» на меня растерянно смотрела пресимпатичная девушка. Мой фейсоотгадчик три раза щелкнул и задымился. Со стен аптеки № 113 на меня сочувственно воззрились три  плаката: «Нежелательная беременность», «Долой бородавки» и  «Грибковые заболевания у подростков»:
   - Ты!..- выдохнул я, и нежелательная беременность свалилась со стены.
   - Я!..- она опустила глаза, а бородавки и грибковые заболевания у подростков сразу почему-то исчезли
   - Но так не бывает! За что? – и посыпалось. Забрали же – не сам, начальник, свой шофер, «с любимыми не расставайтесь…», районный дом культуры, не закрывайте картошку крышкой, если жарите, у старшего сына – корь, снова Кочетков, лыжня в парке, весна пахнет хлевом, твою жечки маму, какие глаза, очаровать, прибрать, присвоить, влюбить – получилось, а дальше…
   - Бывает, Сережа!- как она произносит «ж» в моем имени – мурашки толпами пробегают по внутренней оболочке сердца, сладко становится во всем теле.- Я через десять минут освобожусь. И полилось. Распределили, блин!  Общежитие ПМК, фармакология, девчонки здесь же, целоваться не умею, краснею, как девочка, волосы у него – класс и…глаза, Кочетков и Тушнова, лыжня в парке, а я и есть девочка, картошку жарит и не закрывает крышкой, весна  пахнет ложными опятами, влюбить, очаровать, прибрать, а надо ли?..
   - Я подожду. Только передам таблетки учителям.
    …Она вышла через черный ход и деловито, но немного смущенно сообщила:
    - Я подменилась. Придем к восьми и будем дежурить ночь. У нас есть, где полежать и чем закусить.
    А я все не мог прийти в себя. Последнее расставание не сулило новой встречи.  И вот подарок судьбы. Утром мне нужно быть на курсах – должны заполнять итоговые документы. Ночью случилось все: и закусили, и полежали, и поговорили, и поплакали. Прощались опять мучительно, без обещаний писать, звонить, скучать. Так прощаются навсегда. «С любимыми -  не расставайтесь!..»- вспоминалось куйтунское. Слез не было.
Виновато опущенные глаза, красный венгерский «Икарус» и летящие навстречу неизвестности белые-пребелые облака. А в дневнике за двадцать девятое июня я записал:
«Тофолар проклятый! Плюнул в собственный колодец. Как же теперь из него..? Хотя, наверное…- это уже поступок. Ублюдочный, варварский, не человеческий, но поступок!»
   Потом была еще встреча. Рассудочная, продуманная, казалось, до мелочей и все равно неумелая и бестолковая. Да, и чудная  одновременно. Я помнил дом, в котором она жила, долго стоял возле него – вдруг выйдет или войдет она – потом делал поквартирный обход. Нашел! Видимо, кому-то нужно было, очень нужно было, чтобы на сердце ее и моем появилась еще одна зарубка. Все повторилось в той же последовательности: ужин, постель, разговор, слезы и прощание. Идиотизм какой-то, словно не сама любовь, а ее тень носилась над нами и  корежила наши души.
   Четверть века прошло… А воды утекло сколько! Взлеты выше облаков и выше самого неба. И падения! Такие, что морда в кровь. Рождения и похороны. Поэзия высочайшего напряжения и проза сточной канавы. Звезды и цветы. Море, океан цветов! Звонок раздался, как всегда, не вовремя. Я успел снять только одну штанину – фи, Сережа, какая проза!
    - Здравствуй, Сережа!- я чуть не выронил телефон. Это «ж» в моем имени! Так только она меня называла.
    - Ты?..- выдохнул я.
    - Я…- полетело по городам и весям.
    Матерь божья, мы иззвонили все деньги на сотовых. Потом оказалось, что у нас у обоих есть стационарные телефоны. Мы говорили и не могли наговориться. Болтали обо всем. Как жили, кого любили, где работали, чем болели и чем лечились. Похоже, лечить нас надо было заново! Мозг лихорадочно выхватывал из глубин памяти невообразимый цвет ее глаз, нежные влажные губы, ласковые и трепетные руки, ее неповторимый запах.
Трубка горела в руках, а их потряхивал легкий озноб. Мы говорили в одиннадцать, мы продолжали болтать  в час, мы не могли остановиться в три. А в голове все время крутилось: «Иринка! Солнышко! Я прошу прощения. Я дико, если так можно, прошу прощения. За что? За все! За землетрясение на Гавайях, за сгоревший женевский коллайдер, за пожары в Москве и Волгограде, а заодно и на Алтае. За все, что не случилось и случилось с нами. За твою боль, за твои слезы, за моих рожденных и  твоих нерожденных детей. Прости меня, если сможешь.
                18/09/2010г.г. Тайшет.