Противостояние. Часть 1. Глава 3

               
 Я проснулась поздно ночью, после того, как перестало действовать обезболивающее. Открыла глаза и зажмурилась от света ночника, слепящего меня. Ныла нога. Врач предупредила, что несколько первых суток будет просто страшная боль и помимо антибиотиков, выписала мне еще сильное болеутоляющее. О, с каким подозрением она посмотрела на меня, когда я показала ей обморожение. На улице было десять градусов тепла. Она задала вопрос, не производственная ли это травма и не нуждаюсь ли я в помощи психолога. Я чуть не ответила ей, насколько она близка к истине, но благоразумно промолчала, пробормотав, что это получилось случайно, при обстоятельствах, о которых я бы не хотела распространяться. Я слышала, как медсестра в соседней комнате, при открытой двери, переговаривалась с кем - то о сумасшедшей, которая приперлась с обморожением третьей степени ранней, теплой осенью и сидит на кушетке и молчит, как партизан. «Наверняка, связалась с каким – то извращенцем и он ее покалечил» - громко шептала она, а я от злости сжимала челюсти, жалея, что если подойду и запущу в нее тяжелым – это повлечет за собой уголовную ответственность. « Какие, все – таки, наши бабы – дуры» - резюмировала она, а я сидела, молча ожидая очереди на перевязку и с силой сжимая в ладони мобильный телефон.

- Причем все без исключения! -  крикнула я ей, после чего еще полтора часа прождала, когда произойдет пересменка и придет другая медсестра. Я знала, что грубить медицинскому персоналу не стоит, но сдержаться не смогла – нервное истощение от пережитого кошмара давало о себе знать, а еще и новый директор – гордец, с его просто – таки отвратительной манерой общения, превозносящей себя и опускающей других, хотя, признаться, делал он это весьма галантно.

Мою ногу обкололи лекарствами, намазали мазью и замотали в кокон бинтов, предупредив, что повязку надо менять каждый день, в течение двух недель. Я ехала домой на такси, оставив машину на парковке около работы, а сама вспоминала взгляд Лодзинского, направленный поверх моей головы.

 - Кто он вообще такой? – в который раз я задала себе этот вопрос. Наконец, дошла очередь до обстоятельного разговора с Александром.

Тыкнув пальцем в быстрый набор его телефонного номера, я долго слушала монотонные гудки и, было, подумала, что Саша, как обычно, игнорирует звонок, но тут, по другую сторону линии включились.

- Я слушаю вас, Олеся Станиславовна. – нехотя сказал учредитель.

-Добрый вечер, Александр Сергеевич. Я бы хотела говорить с вами, не помешаю?

- Всегда готов выслушать вас.

На самом деле Саша недолюбливал меня и терпел только потому, что меня назначил на должность замдиректора Ван Ваныч, а к последнему он относился с уважением.

 Неудивительно, что после ухода Номер Один, учредитель хотел понизить меня в должности или убрать совсем, но каким – то удивительным образом, Лодзинский оставил меня, правда, проведя, через весьма и весьма странное собеседование.

- Так как я осталась на посту замдиректора фирмы, вы позволите мне поинтересоваться о личности нового директора – Жана Лодзинского?

- Что вы хотите знать?

- Каким образом выпускник Оксфорда, иностранец, попал на работу в наше агентство переводов?  Обучение в столь престижном заведении стоит астрономическую сумму денег, которые после окончания, отрабатывают десятилетиями на высоких должностных постах в  авторитетных компаниях. А тут – руководитель среднего звена в малоизвестной фирме, в стране третьего мира с зарплатой, далекой, от европейских стандартов.

- Его прислало агентство по найму – это все, что мне известно о его выборе, относительно моего предприятия. Мы побеседовали о его обязанностях,  зарплате и его все устроило.  По -  большому счету, я ничего о нем не знаю, кроме того, что он очень компетентная и высокообразованная личность, ну, и паспортные данные, конечно. А что, у вас имеются какие – то нарекания на него?

Я была рада сказать - да, но понимала, что это ничего не изменит. Или Александр действительно ничего не знал о Лодзинском, или просто скрывал. В любом случае, мой вопрос так и остался открыт. Я выразила Саше благодарность за все и повесила трубку.

Я вспоминала события дня, и сон не шел. Боль в ноге была очень сильной, ах, как же хотелось сделать спасительный укол, но до приема лекарств было еще несколько часов. Я лежала и смотрела на современный алюминиевый торшер на высокой, худой ноге – дизайнерская вещь, которую подарили мне на работе, в мой последний юбилей. Я не любила его за то, что он не вписывался в интерьер моей спальни, но выкинуть все никак не решалась – все – таки подарок: ночник был цельнолитой, из металла, в стиле хай – тек, гладкий, холодный, искаженно отражающий меня и кровать, заворачивая шею удивительной спиралью, а кровать вытягивая до размера бельевой веревки. «Ужас» - подумала я и в изнеможении потерла виски: голову ломило, во рту пересохло - врач сказала, что ночью может подняться температура и я предусмотрительно оставила на прикроватной тумбочке термометр -  пошарив рукой, нашла его и сунула в подмышку, не отрывая взгляда от своего искривленного отражения. Глаза были безумно увеличенными, черными, страшными и я хлопала ими, то закрывая, то открывая, нос растянулся в еле различимую нить, а вместо рта была кривая линия. В один момент мне стало так неприятно, что вырвав термометр и бросив его на кровать, я поднялась: нащупав шнур ночника, выдернула из розетки и схватив за ногу стальное чудовище, играющее в «кривые зеркала», хромая,  потащила через всю квартиру в подсобку, где хранился всякий ненужный и старый хлам, который, вроде и выбросить жалко и пользоваться невозможно. В квартире была полная иллюминация - спасаясь от темноты, я включила свет даже в санузле и в ванной.
 
Открыв дверь подсобки, я пошарила рукой по стене, ища выключатель, который был внутри –  лампочка зажглась, высветив пространство, заваленное вещами: старый комод, плетеное кресло – качалка, раритетный бабушкин сундук, вешалка для верхней одежды, мои старые игрушки, собранные в несколько полиэтиленовых мешков и коробки с книгами, для которых я все никак не могла купить шкаф – витрину. В самом дальнем углу я заметила свободное место, и посильнее схватив ненавистный торшер, начала двигаться к финишу моего ночного путешествия, по пути задевая швабры и ведра, которые оставляла тут после уборки квартиры.
 
Преодолев последние сантиметры, я наткнулась на несколько стопок старых газет моего отца, перевязанных бечевкой – он привез их пару недель назад из своей однокомнатной квартиры, с улыбкой рассказывая о его столь маленьком жизненном пространстве. Это были пожелтевшие от времени, пыльные и потрепанные «Известия», которые, казалось, почти всю свою жизнь собирал мой отец – это было своего рода хобби и выбрасывать их, он запретил, мотивируя тем, что пройдет еще лет пятьдесят и наши потомки станут богачами, выставив на аукцион коллекцию советских газет. Я очень сомневалась в последнем, но идти наперекор папе не захотела, отважно приняв все, собранные им, выпуски. Связки газет беспорядочно валялись на полу  и чтобы пройти к углу, который был  запланирован для ночника, надо было поднять их и аккуратно сложить. Я села на первую попавшуюся охапку и задумавшись о том, а не бросить ли мне торшер прямо здесь, около этих газет, с тоской посмотрела на увесистые свертки, которых было не меньше десятка. Протянув руку, я приподняла первую стопку и решив, что с больной ногой таскать тяжести не нужно, опустила ее около себя, чуть задев мизинцы ступней трухлявыми листками – на моих ногах были открытые резиновые сланцы. Я уже собралась подняться и вернуться в спальню, чтобы  измерить температуру, как взгляд выхватил титульную страницу лежащей сверху газеты, с большим фотоснимком в пол листа и заголовком: «Делегация английских ученых – физиков посетила столицу». На снимке было портретное изображение шести человек, довольно хорошо сохранившееся -  вздрогнув, я низко склонила голову к пропахшей старостью, ветхой связке и всмотрелась в черно – белую фотографию. Нервно сглотнув и откинув упавшие на лицо пряди, я начала дергать веревку, пытаясь развязать узелок, но тот не поддавался, и тогда я просто вытащила газету, подняв пыль, которая неприятно ударила в нос, защекотав ноздри и горло. Я кашлянула и, закрыв рукой нос и припадая на больную ногу,  вышла в коридор, не отрывая глаз от снимка, снова и снова  пробегая глазами по улыбающимся лицам физиков в белых халатах, останавливаясь на самом крайнем и молодом человеке, в строгом костюме на теле и надменном выражении на лице.

- Неужели такое возможно? – шептала я себе, в который раз, за последние сутки, задавая себе этот вопрос.

Я посмотрела на верхнюю полосу газеты, туда, где было указано название, и стояла дата ее выхода – резко опустив пыльные листы, я схватила себя за волосы - это был год моего рождения. Замотав головой, словно бы этот жест мог прояснить ситуацию, я опять уставилась на фото – сквозь время, на меня смотрел  Жан Лодзинский, подписанный под снимком как переводчик физиков, но под другой фамилией.

- Двойник? – думала я час спустя, сидя на кухне, - Родственник?  - сходство было потрясающим! Словно на миг, вернувшись в кабинет молодого директора, я разглядывала его резкие скулы, отчужденный и колкий взгляд, чуть сжатые, средней полноты яркие губы, небольшие ушные раковины правильной формы, правда, у парня на фото прическа была скромнее – обычный классический полубокс, аккуратно уложенный и причесанный. « Дань времени» - пронеслось в голове. Цвет волос и глаз различить было невозможно, в силу черно – белой гаммы, но понять, что радужка была светлой, я смогла, а на фоне седых британцев, его волосы выглядели темными. Копия Жана Лодзинского был одет в черный классический костюм - рукава пиджака чуть подскочили, открывая манжеты белой рубашки и тонкий серебристый браслет на правой руке – я поднесла желтые страницы чуть ли не к самым глазам – да, сомнений быть не могло, форма украшения была точно такая же, как и у нового директора!
 
- Да что же это творится! – газета полетела на стол и заскользив по гладкой лакированной поверхности, проехала как по накатанному льду, свалившись на пол шелестящей старой бумагой, - Надо отсканировать и увеличить фото, может, я рассмотрю, что написано на браслете и сравню надпись с прикрасой Лодзинского.

Через пол часа я сделал укол обезболивающего с антибиотиком, и легла в кровать – в душе еще теплилась надежда уснуть, но как никогда раньше я пожалела, что не держала в доме снотворного. Смотря в ночь за окном и со всех сторон подоткнув себя одеялом, я уткнулась в подушку, с ужасом представляя как завтра зайду в свой кабинет. Придя сегодня домой, я параноидально проверяла все окна на факт их плотного закрытия, хотя не была до конца уверена в том, что тот, кто так сильно напугал меня, проник ко мне в комнату таким вот образом.

- Наверное, буду работать в общей комнате с переводчиками. – успокаивала я себя.

Анальгетик начал действовать, расслабляя мои мышцы и наваливаясь состоянием полу – сна, полу – реальности. Сквозь прикрытые глаза я все еще видела мягкий свет низкой люстры, но скоро он начал темнеть, неровно подрагивая, как свеча, которую задувают.

                * * *

- Папа, нужна твоя помощь! – я еле дозвонилась отцу на домашний телефон, - Почему у тебя отключен мобильный?

- Кажется, он разрядился, а может, потерялся.
 
По ответу я поняла, что с папой все в порядке:
- Работаешь?

- Ага.

- Сколько суток подряд?

- Какая разница? Я не помню, но моих критических семидесяти двух часов, когда начинает отключаться мозг, еще не наступило. Пребываю в полном сознании!
Отец был программистом – писал программы на заказ и работал всегда только дома.

- Можно я приеду?

- Конечно, буду рад, а если привезешь с собой пирогов из вашей булочной, буду рад вдвойне.

- С маком? – улыбнулась я.

- И с вишнями. – протянул отец.

Позвонив на работу и предупредив Аллу, что буду после двенадцати часов дня, я вызвала службу такси, а через сорок минут уже входила в отцовскую квартиру с пакетом, полным ароматных, сдобных булок.

- Завтрак прибыл! – крикнула я с порога, открыв дверь своим собственным ключом и начала снимать сапоги.

Из темной комнаты вынырнул папа – худощавый, высокий, в растянутых, замусоленных джинсах, весящих мешком и черной, застиранной майке, обутый в стоптанные, дырявые тапки, из которых сиротливо выглядывали его большие пальцы ступней.

- Новое пальтишко! – свел брови отец и подмигнул мне.

- Хорошо забытое старое. – ответила я.

- Ну да, у тебя их… - сказал отец и почесал подмышку, - У меня столько за всю свою шестидесятилетнюю жизнь не было.

- Потому что ты слишком сильно держишься за старье! – парировала я и глазами показала на его замученную обувь, уже давно умершую естественной смертью, но все еще нещадно эксплуатируемую.

- Ничего ты не понимаешь! Теперь это стилем гранж зовется! – ответил отец, прищуривая один глаз.

Я открыла дверцу шкафа, стоящего в коридоре, чтобы вынуть из него свои тапочки:
- Пап, я по делу.

- Для дела еще найдется время. А вот что с щиколоткой?
 
- Бандитская пуля! – попыталась отшутиться я.

- Ладно, позже. – понял отец и направился в кухню, нещадно шаркая ногами.

Я поморщилась этому звуку, доставая из сумки сложенную газету и подхватывая пакет с пирогами.

- Чай уже заварен! – крикнул папа.

- Это очень хорошо. – по коридору уже витал легкий аромат жасмина и лимонных корок. Отец пил исключительно зеленый чай с этой добавкой.
 
Пробравшись между коробками со старыми компьютерами, стоящими в коридоре папы с незапамятных времен, я добралась до кухни – тесной и маленькой, заваленной книгами, узкоспециализированными журналами, старыми дисками и еще более древними дискетами, ящиками с луком и яблоками. Гвоздем интерьера был огромный техасский кактус в потолок, привезенный папой из Америки лет пятнадцать тому назад малюсеньким отростком.

- Жив, красавец? – кивнула я на трехметрового гиганта.

- А куда он денется?  Так и живем, холостяками.

Отец заваривал просто отменный чай – в старом, фарфоровом чайнике, с отбитой ручкой, расписанном мудреными золотыми узорами. Наевшись пирогов и напившись крепкого, душистого напитка, мы оба порозовели от тепла и еды, смотря друг на друга одинаковыми, темно – карими глазами.

- Ну, что надо? – начал отец и я, встрепенувшись, протянула ему газету, которую все это время держала подле себя.

- Пап, ты бы мог отсканировать и увеличить фото до размеров, при которых можно отчетливо рассмотреть браслет, надетый на руке этого молодого человека?

- Браслет? – искренне удивился папа, - Зачем тебе изображение побрякушки?

- Я думаю, что знаю этого парня и точно смогу определить он это, или нет, только рассмотрев браслет. На украшении  должна быть надпись.

- Парень? – хмыкнул отец и закашлялся от смеха, - Судя по дате выпуска газеты, дядька практически мой ровесник! И вообще, с какой стати, ты заинтересовалась моей коллекцией « Известий»?

Хотела бы я, вот так же весело посмеяться:
-  Совершенно случайно наткнулась в подсобке и показалась, что лицо мужчины мне знакомо.

Папа зацокал языком:
- Ухажер?

- Коллега по работе. – я была рада, что мне не пришлось лгать.

- Так что за надпись должна быть?

- Не знаю, что – то латиницей.

- Славно, очень славно. Ну да ладно, помогу, правда, конечный результат не обещаю.

Прощаясь, я ненадолго задержалась в объятиях папы, уткнувшись носом в его плечо. Мой любимый, немного странный отец – бледный, с синяками под глазами, после бессонных ночей, с непричесанной, торчащей во все стороны густой шевелюрой.

- Как мать? – напоследок спросил он.

- Все хорошо.

Прожив вместе тридцать лет, они разошлись два года назад и с тех пор не общались, разменяв свою общую двухкомнатную квартиру в центре, на две однокомнатных в спальных районах.

- Так что же с ногой? – вспомнил отец и нежно отодвинул меня, чтобы посмотреть вниз.

- Прибила дверцей машины. – вот теперь мне пришлось соврать и я, конфузясь, отвела глаза.

- Бедняга. Сильно?

- Да, антибиотики выписали.

- Ну, береги себя, береги. -  напоследок сказал отец, осторожно пожимая мою руку, словно это она была покалечена, а не нога.

Я ехала в офис на папутке, остановив машину прямо около дома папы. Нервно теребя воротник белого, пушистого свитера, молча смотрела в окно.

- Перенесу ноутбук в общую комнату и сяду рядом с Аней – переводчиком с французского, - решила я про себя и тут же поняла, что это может вызвать лишние разговоры и недоумение среди сотрудников. Перебрав в голове все ответы на возможные вопросы начальства, я не смогла придумать вразумительного объяснения тому, почему вдруг мне захотелось сменить уютный, отдельный кабинет  на  шумный и многолюдный зал, - Ну что же, остается одно – постоянно держать дверь нараспашку.

Прошло более двадцати часов с момента, когда я почувствовала на себе прикосновение иного мира. Мне пришлось смириться с тем, что я столкнулась с чем – то сверхъестественным и необъяснимым: я была отнюдь не рада тому факту, что существуют потусторонние силы. Все свободное время после случая, мой мозг старался отречься от мистической природы происшедшего -  в  нашем организме есть некая уникальная система, которая автоматически срабатывает, случись с нами нечто ужасное – она способна блокировать воспоминания или каким – то чудесным способом искажать их, подтасовывать факты так, как удобнее нам, а не является на самом деле.  Я думала о своем помешательстве, вследствие неуемной работы,  отсутствии выходных и личной жизни, думала о слишком реальном кошмаре, а что до обморожения, ну, я не раз встречала в литературе и прессе упоминания о людях со стигматами, которые появляются неожиданно и не вследствие ранения. Правда, этот феномен наблюдается у людей в высшей степени религиозных, я же, не принадлежала к их числу. 
В силу своей неосведомленности в вопросах «мира невидимого», я не смогла классифицировать существо с которым  столкнулась, не знала, вернется ли оно и зачем приходило. Я вспоминала диалог – эхо и натягивая горло свитера на рот, пыталась доказать самой себе, что скорее всего, это была лишь игра слов и бессмыслица, но внутренняя дрожь говорила о том, что есть некий тайный смысл в этом странном разговоре:

 - Хочешь ты? – гудело в ушах низким грудным голосом, - Хочу –  не хочу! Хочу.

Удивительно, но я вспомнила тембр голоса и интонацию, с которой произносились слова – на придыхании,  медленно, распевая гласные и очень – очень тихо - казалось, существо любуется каждым произнесенным звуком. Я вздрогнула – был ли голос мужским? Потерев виски, я склонила голову и поняла, что не могу ответить на этот вопрос – голос мог вполне принадлежать и женщине. Сжавшись в комок, я вдавила спину в мягкое кресло везущей меня машины - сумев идентифицировать тембральный окрас голосового звучания, я была не в силах  ответить  на вопрос: кто же говорил со мной - мужчина или женщина: он был каким – то универсальным, мог принадлежать и тому, и другому полу. Приложив лоб к холодному окну и вздрагивая на ухабах, я попыталась вспомнить, были ли у меня в жизни знакомые люди с такими вот, странными голосами: профессор в институте говорил фальцетом - противным, высоким голосом и, пожалуй, все. Но интонации существа невозможно было назвать мерзкими, напротив, было в его речи что – то завораживающее, тягучее своим особенным ритмом и дразнящее мягким, вкрадчивым произношением. Произношение существа...хм...как филолог, я невольно задумалась над этим: без сомнения оно было чистым, таким же, как и у меня. Я приложила холодные ладони ко лбу, усмехаясь: вчера я кричала от ужаса, слыша этот голос, а сегодня подвергала его анализу.

- Что же оно такое? – машина уже подъехала к парковке около нашего офиса, и я тотчас отыскала глазами свой «вольсваген».


                * * *


- Как дела? – спросила я у Аллы, снимая пальто и вешая его в большой шкаф – купе у входа.

- Тебе звонил Номер Один - я перевела звонок на господина Лодзинского. – сказала офис - менеджер и выдержав паузу, добавила, - Как твоя нога?

- Лучше, если учесть, что колю обезболивающее три раза в сутки. Что хотел Иван Иванович?

- Мне не доложили. – ответила Алла, удивленно вскинув на меня глаза.

Я ответила ей таким же взглядом:
- Что, даже не подслушивала?

Офис – менеджер надула губы:
- Ты же знаешь, подобное бывает крайне редко, сегодня был не тот случай.

Аллочка лукавила – я знала, что она любитель послушать чужих разговоров, впрочем, я воспринимала эту ее особенность как особого рода слабость, потому что она не желала никому зла и не была распространителем сплетен. У меня была слабость к рахат – лукуму и печеным яблокам с корицей, а у Аллы - к чужим секретам и главным в этом всем было то, что наши увлечения не доставляли никому хлопот или неудобства.

- Директор просил передать, чтобы ты явилась к нему для разговора. – продолжила Аллочка, - Почему ты брюки не надела, все – таки некрасиво ходить с забинтованной ногой в прозрачных колготках и юбке?

Я пожала плечами:
- С утра набросила первое, что попалось под руку, спешила на встречу к отцу и как – то не подумала, что в брюках, действительно, эстетичнее будет. Может, у тебя есть запасные? – Алла улыбнулась, а я поправила волосы у зеркала, -  Ладно, пошла я к его величеству. Как, кстати, настроение у последнего?

Офис – менеджер непонимающе уставилась на меня:
- Откуда я знаю? Он не разговаривает со мной! Сегодня с утра прошел мимо, поздоровался, изысканно так, манерно и прошествовал мимо – ни поручений, ни пожеланий. Вот, сижу, бездельничаю.

- Сделай мне чашку кофе и занеси к Лодзинскому, - сказала я, и пошла к кабинету директора.

На этот раз я постучала и осталась стоять около двери, дожидаясь приглашения. Каково же было мое удивление, когда Лодзинский сам открыл дверь и впустил меня.

- Заходите. – сказал он.

 Зазвонил мой мобильный.
- Простите, я должна ответить  на звонок – это важно. – сказала я и отошла к дальнему окну, Лодзинский же, опять скрылся в своем кабинете.

- Да, пап, слушаю.

- В общем, увеличил я фото, - голос отца был веселым, - С тебя еще килограмм пирогов, потому что я долго бился над тем, чтобы прочитать надпись на побрякушке.

- Ну! – чуть ли не закричала я в нетерпении.

- Alea jacta est! – сказал папа.

- Что это - латынь?

- Да. Очень известное изречение Юлия Цезаря.

- Так что оно значит?

- Молодежь, молодежь! – запричитал было папа, - Неучи! Дословно переводится, как: «Жребий брошен», а истолковывается как - принято бесповоротное решение!

- Жребий брошен, говоришь?– протянула я.

- Ага.

- Спасибо, пап, с меня выпечка!

Попрощавшись, я захлопнула панель телефона – раскладушки:

- Значит, alea jacta est? Отлично!


                * * *


Я зашла в кабинет к Лодзинскому уже без стука – ведь он ожидал меня. Директор стоял у окна, рука в кармане выглаженных, серых брюк, в тон к ним – серая рубашка с поднятым воротником, на кожаном кресле – дорогущий костюмный пиджак: прямо – таки представитель «золотой молодежи», который вдруг решился на интригу в виде работы в нашей стране. Этакий, ищущий приключений богемный мальчик – я бы так подумала, не увидь я вчера лица его двойника, сурово смотрящего со страниц газеты тридцатидвухлетней давности. Меня не покидало обеспокоенность тем, что эти двое каким – то чудным образом связаны.

 Профиль Лодзинского был очерчен светлым фоном окна –  резкая линия  подбородка и скул, которые сегодня были гладко выбриты, ровный нос, со слегка опущенным кончиком – помнится мне, что Аллочка что – то говорила о римском в его внешности, - слегка выдвинутая, капризная нижняя губа, которая была пухлее верхней, русые вихры на голове. В курильнице для благовоний – пепел истлевших палочек, а новых, Лодзинский не вставил, что заставило меня вздохнуть спокойно и слегка наморщить лоб – как бы не забыть латинскую фразу?
 
- Иван Иванович предлагает сотрудничество. – этой фразой директор прореагировал на мое появление.

Я прошла и села - как и пару дней назад - на красное гарнитурное кресло и молча, ждала продолжения разговора.

- Предлагает нам тексты,  для которых у него нет переводчиков, а взамен просит поступать также - он нашел редкого переводчика с суахили. Я считаю это предложение выгодным для бизнеса, признаться, я был очень удивлен, что Александр Сергеевич до сих пор не имеет деловых партнеров, хочется верить, что в ближайшее время мы исправим этот недочет.

- Так вы хотели со мной посоветоваться, так сказать, принять обоюдное решение?

Лодзинский быстро глянул на меня, и засунул вторую руку в карман брюк:
- Скорее, ознакомить с грядущими переменами.

- То есть, поставить перед фактом?
 
- Сегодня после шести вечера у нас совещание и  я хотел сообщить вам повестку дня. Вся остальная информация вечером, хорошо?
 
- Будет решаться, быть ли Ивану Ивановичу нашим деловым партнером, несмотря на то, что он воспользовался нашей базой клиентов?

- Именно.

- Знаете, а я, вот, против этой кандидатуры! Неизвестно, какой он финт в следующий раз выкинет.

- Бросьте! Какие махинации можно придумать с текстами и насколько в этом может быть заинтересован Иван Иванович? Уголовнонаказуемо лишь нарушение авторских прав, в данном случае оно будет получено, просто переводы будут осуществляться разными лицами, а что до умышленного разорения нашей фирмы – ведь вы об этом подумали – то это просто физически невозможно в данном аспекте партнерского сотрудничества! – молодой директор говорил, словно отрубал, правда, жестикуляция у него отсутствовала напрочь и мимика была очень скудной, но он сказал последнее слово и вдруг лицо пришло в движение, внезапно, словно по воле прозрения, сдвинулись брови и сжались губы, - Или вы имеете ввиду личностную сторону отношений? Вы отрицаете возможное сотрудничество потому, что Иван Иванович сделал неприятное вам?

Я молчала.

- Забудьте! – внезапно резко сказал он, - Бизнес – не поле для выяснения отношений!

В дверь стукнули и появилась Аллочка с подносом.

- Почему без приглашения? – тихо, подчеркивая каждое слово и делая большие паузы, сказал Лодзинский, - Я повторяю вам в который раз – не входите в мой кабинет, пока я… лично… не разрешу!

В его словах не было злобы и ярости, его лицо было спокойным, даже каким – то отрешенным, но мне и Алле стало совсем не по себе: насколько жестоким был Номер Один, насколько сильно он мог орать, брызгая слюной и наливаясь кровью, швыряясь всем, что попадало под руку и синея от крика, но после его слов не было так  жутко на душе, словно тебя сдавливают  клещами – медленно, вдумчиво давят.

- Олеся Станиславовна… - залепетала было Аллочка, мучительно краснея своим красивым лицом…

- Ах, оставьте объяснения!  - отмахнулся господин Лодзинский, с тоской смотря в окно.
Алла чуть ли не бегом поставила чашки на журнальный столик подле меня и исчезла.

Я слышала, как она хлюпнула носом и рассердившись, накинулась на дерзкого мальчишку:
- Это я попросила сделать мне кофе, а она принесла еще и вам! Знаете, я составила о вас определенное мнение, в котором, не скрою, были некоторые отрицательные пункты и прежде всего эгоизм, но вы, хотя бы, были вежливы и культурны, - я запнулась, - А тут, вы позволили себе такое унижение в виде собственной грубости, фи!

Лодзинский был верен своей любимой манере, попросту не слушая меня – он остался совершенно равнодушным к моему замечанию, хотя, я знала, что нарушила субординацию и могла бы за эти слова схлопотать как минимум выговор. Он подошел к столику, глянул на кофе и просто сказал:

- Пейте же…

Я почувствовала себя так, словно у меня отобрали оружие в огнестрельной схватке с врагом.

- Вы слишком много сил бросаете на мелочи, которые не стоят внимания! – продолжил Лодзинский, - Вам никогда не быть хорошим бизнесменом!

- Погодите… - я смешалась, - Для вас грубость – это мелочь?

-  Не грубость, а излишний интерес к вещам, которые вас не касаются.

- Но я знаю Аллу уже давно, мы с ней дружны, как я могу не вступиться за нее, видя, столь неоправданную жестокость?

- А вы думаете, она поступит так же, волей случая окажись на вашем месте?

- Я не делаю людям услуги, предвосхищая их ответные добродетели по отношению ко мне. Я предпочитаю быть бескорыстной, по крайней мере, стараюсь…

Лодзинский широко распахнул свои прозрачно – голубые, миндалевидные глаза. Я так удивилась этому прямому, открытому взгляду, что с готовностью ответила на него, пристально всмотревшись прямо в глубину его расширенного черного зрачка – в комнате было достаточно темно. Первые секунды нашего безмолвного разговора  он с неподдельным интересом рассматривал меня, как вдруг картинка поменялась: его глаза хищно прищурились, тонкие ноздри затрепетали, щеки втянулись, делая и без того резкие скулы еще более рублеными и весь его облик, внезапно налился   тяжким, неприятным в своей холодной чопорности выражением, отчего я испуганно и поспешно отвела взгляд.

- Что с ногой? – он сказал это, а  я потрясенно открыла рот, не в силах переварить того, что его величество снизошел до моего здоровья.

- Дверцей машины ушибла. – в который раз солгала я, чувствуя, что от всех волнений у меня пересохло в горле, - Вы позволите, я выпью свой кофе?

Я скорее из вежливости спросила и не дожидаясь ответа, схватила чашку, с жадностью делая первый глоток. Я ждала, что Лодзинский последует моему примеру, втайне надеясь на жест, который заставит рукав рубашки подскочить и покажется браслет с надписью,  который окажется в непосредственной близости от меня, отчего я смогу разглядеть слова.
Но директор проигнорировал кофе, вернувшись в свое обычное, равнодушное состояние и отойдя к окну.

- Во сколько приедет Иван Иванович? – спросила я.

- Он пообещал в шесть.

- Опять придется задерживаться после работы! – я была разочарована и не скрывала, что мне не нравится идея встречи вне рабочего времени.

- Простите, но альтернативы предложить не могу.
 
В большей степени, я была зла тем, что не смогла увидеть надпись на побрякушке директора! Быстро допив кофе и со словами: « Пора работать», я поднялась и пошла к двери. Все, что произошло дальше, заняло не больше пары минут – я уже достигла порога и взялась за ручку, когда Лодзинский дернулся в мою сторону, и быстро преодолев разделяющее нас пространство, также приложился к ручке, распахивая передо мною дверь и задевая мои пальцы и запястье прикосновением, которое длилось дольше, чем если бы было обычным, нечаянным касанием. Я слишком долго - чем позволяли приличия - чувствовала его  кожу, удивляясь  его поступку и нахмурившись, опустила взгляд на его руку, на его правую руку! Рукав рубашки задрался и прежде, чем выйти в общий зал, я успела заметить надпись: «Аlea jacta est!»