Ностальгия

Как будто  тяжелая дверь затворилась за моей спиной. Звонкая улица, бледная от солнечных лучей, теряющая индивидуальность своих разноцветных фасадов, разномастных автомобилей, своих беспомощных в городской суете прохожих – все это осталось позади. Нырнув в арку, я на секунду словно потерял зрение, оказавшись в полной темноте. Все шумы, надвигающиеся друг на друга, вспенивающиеся резкими сигналами сирен, здесь превратились в густой, однородный фон, как гул прибоя в прислоненной к уху раковине.
После улицы дворик кажется крошечным, заколдованным местом. Посреди – детвора гоняет мяч. Над площадкой, покрытой песком и кирпичной крошкой, стоит облако пыли. Оно грозит заполнить весь двор, но тот  словно не замечает этих поползновений – футбол не в силах нарушить его спокойной сосредоточенности.

 У подъезда на углу дворика восседают вечные старушки. Добрые и простодушные с виду, они успевают за утро разобрать каждого жильца до молекул, и потом сложить заново. Из вечерних окон источаются доводящие до спазма желудка запахи разогретой снеди. Вот так пахнет жареная на сале картошка, а это – зеленые щи. Густо сдобренные сметаной, они станут самым сильным доводом против усталости и злобы, накопленной в душе у припозднившегося отца семейства. Вкусный ужин способен сгладить любую неприятность.
Как собака, бегущая по следу, вдыхаю вечерний воздух с примешенным к нему запахом городского быта. От этого на душе одновременно радостно и грустно. От остроты ощущений мое существо словно разделяется на части – приметы людской жизни, растворясь в воздухе, несут какую-то глубинную весть.


Я давно усвоил, что в разрозненных событиях, что свершаются вокруг, есть какая-то единая материя. Она словно забытое слово для кроссворда  - вертится на языке, но не поддается. Так всю жизнь и мучаемся, вспоминая его.

Дворик тенистый и почти бесшумный, только где-то вверху мурлычет из форточки старый шансон, редко всхлипывает под легким ветром жестяной подоконник или дети оглашают криками гол в импровизированные ворота, без сетки и перекладины.
Футбол – лучшая терапия от неполноты нашей жизни. Заданные игрой правила много лучше жизненной стихии, во всяком случае, известно куда бежать, в какие ворота бить, и кому ставить подножку.

Старушки оглядывают меня с ног до головы, что-то бормочут между собой. Спрашиваю у них дорогу. В ответ слышу панибратское «милок» и следом сбивчивое объяснение пути.
До цели шагать еще через два двора. «Что ж, тем лучше, - проносится в голове – Если у тебя плохой день, если тоска как моль точит нутро, иди, куда ноги несут. Точно полегчает. Сегодня я отчасти последовал этому правилу».

В моей сумке в пустой пачке из-под сигарет лежит то, что привело меня сюда, однажды потерянное, нечаянно обретенное и ставшее навязчивой идеей.  Как Иисусова молитва в устах монаха, в моей голове мысли о находке, точнее о том, чем она обернется.
Я очень переменился за эти дни…

Топаю мимо восьмиэтажки, потом пятиэтажки – снова дворики из детства, дорогие сердцу хрущебки. Вот на веревке, протянутой из окошка третьего этажа до ветки сухого тополя, болтаются старые джинсы – много лучше любых новых; вот дама в цветастом халате зовет с балкона внука, чтобы шел ужинать, вот пьяненькие пенсионеры играют на скамейке в шахматы… Местный алкоголик запел свои куплеты, пацаны курят за детской площадкой, какой-то с иголочки одетый господин  укрылся за ракушкой… чтобы справить нужду… Эти дворики живут своей жизнью.
Я иду и пытаюсь думать. Но мысли вспыхивают как спички в коробкЕ, одна от другой. После остаются искривленные черные былинки. Это прогоревшие мысли. Обычное дело – их в голове целая коллекция.

В сумке – фотографии, точнее, ленты негативов – старенькие черно-белые «СВЕМА». Я иду в запрятанное в глубине дворов фотоателье. Удивительно, что сюда кто-то  еще ходит.
Два дня назад обнаружил в ящике стола в родительской квартире коробку со старыми пленками. Никаких случайностей, коробка всегда была в этом столе, я знал, что в ней негативы – никому не нужные пленки родителей, и  только. Но на этот раз стол нужно было разобрать. И так на свет явился детский архив. Он был не так уж и велик – всего шесть пленок, скрученных резинками от маминых бигуди. 
Я боялся, что снимки уже не восстановить, но время практически не нарушило их. Вооружившись увеличительным стеклом, я ночь напролет разглядывал негативы и жег сердце воспоминаниями.

Вот наша старая квартира с окнами во двор – колодцем…
Зима, дом громадой нависает над низеньким силуэтом. Окна светятся люминесцентным холодом и безразличием. На улице морозно, ветрено – снег сыплется за ворот. Варежки на резинках болтаются под рукавами.

Мир чужой. И в тоже время он притягивает и удивляет, в дыхании города – неуловимая весть, обращенная именно к тебе, что-то подсказывает – ты в силах ее распознать – в том, как качается одинокий тополь, как взвивается над асфальтом горка снега, в тени, вытягивающейся перед тобой клином от дымящегося белой пылью фонаря. В этом запахе неизвестности, столь же притягательной, сколь и чужой, отпугивающей.

Это ощущение  волшебства, рассеянного вокруг, и уверенность в том, что все загадки будут разгаданы. Но разве можно разгадать молнию. Мог ли я знать об этом тогда?
Вот дачный домик в старой деревне, где мы жили летом, когда я был совсем мальчишкой. Пузатые караси и элегантные красноперки в эмалированном бидоне. На краях и донышке краска у бидона отбита – это я уронил, когда раскручивал его над головой, полный молока. Молоко на траве – шишка на лбу. Теперь в бидоне разве что гвозди. Хорошенькая эволюция предмета: молоко – караси – гвозди…

Наверное, так и у меня внутри, как в том бидоне – ржавые железки да погорелые спички.
Это утро, неспешное утро. Мы за столом – всей семьей. А перед этим я просыпаюсь от шуршащего за окошком движка – дворник начал свою работу. Домочадцы топают по квартире, скрипят кранами, ворчат, болтают, смеются. День запущен в работу. Но вставать не хочется. Поднимешься и сразу потеряешь это ощущение отвлеченной близости от мирских сует.
Или наоборот…Геометрия узоров на индийском ковре над кроватью. Спокойные ночи. Ночью спать – время насмарку. Хочется закрыть глаза и проснуться через секунду, чтоб снова быть захваченным новым днем.

А эту пленку я разглядывал слишком долго. Так, что, закрывай глаза, а она все равно перед ними…
Море, море, море – черная вода. Марина. Марина-МорЕвна. Кто сказал, что фотография не передает запахи? Это самая досадная ошибка.
Вот я и Марина, нам по одиннадцать. Где она теперь, моя милая красавица?
Мы в низеньком домике ее родителей – нежно-белого цвета серди груш и винограда. До прибоя три сотни шагов. В десять раз больше, если рука об руку от вечернего берега, и втрое меньше, если вприпрыжку на заре. Запах соленого песка, сырого лимана... Я и сейчас его ощущаю.

Я и сейчас в поисках этих ощущений, чрезвычайно редких ощущений  полноты. А еще десять лет назад они были обычной картиной мира.

Теперь все не так. Жизнь обставлена, но лишена полноты. Женат, разведен, опять женат и опять разведен. Дети, две дачи, одна квартира, три работы, сотни знакомых, несколько друзей. Жизнь рвет меня на части, растаскивает на миллионы простейших, живущих органической жизнью молекул.

И вот я у подъезда фотоателье, оказывающего услуги по восстановлению снимков из старых негативов. Вхожу, надеваю маску улыбчивого проныры, задаю вопросы, получаю ответы, отдаю негативы для сканирования, получаю квитанцию.

Теперь я буду целых два дня жить ожиданием.
Потом я напечатаю снимки большим форматом и заполню ими все стены квартиры, размещу на рабочем столе, в машине, на даче.
Я буду счастлив.