Сказка о ленивой бабе и умном мужике

                Сергею Кондину с нежностью.

   А расскажу-ка я вам сказочку…

   Cказочка-то она сказочка. Только сказки все из жизни берутся. И, стало быть, не такая уж она и сказочка, коли персонажи в ней невыдуманные. А назову-ка я её бывалочкой. Итак, сказочка-бывалочка о ленивой бабе и умном мужике…

   Жили-были в одной деревне – не деревне, городе – не городе, в общем, где-то в нашенских краях, где волков тьма-тьмущая, да грибов видимо-невидимо, мужик да баба. Мужик был умный да разумный, а бабёнка глупая, вздорная и ленивая. И мало того, что ворчала да ленилась, ещё и неказиста была, ни красотой, ни статью не удалась. Лицо словно блин, мухами засиженный. Волосы, как солома, глаза - блюдцами, нос – картошкой. Сама же была будто груша садовая. На ветке да в корзине она, может, и хороша, а как по дому ходить, так всё ж вокруг себя боками заденет, сдвинет, толкнёт. Беда, да и только! Сам-то он, мужик, ладный, да справный был: рубахи носил чистые, портки зашитые, сапоги начищенные. Ну, хоть второй раз под венец! А она тёртые лапоточки с утреца обует, космы абы как чёсаные под плат уберёт, на выцветший сарафанишко зипунок накинет, и – поминай, как звали. Иной раз только под вечер и возвращалась. Ну, насчёт гуляний мужик-то особо не горился – кто ж на неё, Ягу Кощеевну, позарится. Да вот только за полдень исть-то как захочется, ан нечего: поленилась жена, не готовила. Одни остатки да поскрёбки вчерашние. Ну, щец с полгоршка, ну сметаны ковш, ну хлеба краюха, да шмат сала цельным куском, нерезаным – нет бы сальца кусочками настрогать, а вот ведь лень ей! А уж чтоб лучку нащипать или же огурчиков пупырчатых по утру с грядки сорвать – про то и говорить нечего! Конечно, она как вернётся, на скору руку-то картохи с лисичками да сметаной нажарит и сразу спать на печку завалится. Да ещё для пущей важности причитает: “Ох, устала!“ А чего устала, и сама, небось, не знает. По лесу в своё удовольствие прогулялась с корзинкой и прямо-таки вся утомилася. Ну, лентяйка, она лентяйка и есть!
   Или вот, бывалоча, проснётся баба поутру, глянет в окно с печки – светает, аль нет – и лежит, подняться ленится. Только когда пастуха услышит, который скотину по дворам на пастьбу собирает, тогда и встанет. Ну, знамо дело, сначала корову подоит, - как же без этого. Выпустит Бурёнку за ворота, а сама станет руки в боки, зевает, да на подойники смотрит. Всего-то три подойника, а на ледник отнесть ленится. Позовёт она мужика на помощь, а он, ясное дело, не откликается, почивает. Сама и отнесёт, хоть и охоты нет. Тащит подойники с молоком, а сама бранится-ругается, охает да за поясницу хватается, мол, смотрите, люди добрые, как я стараюсь-надрываюсь, чтоб мужика свово сладко накормить да обиходить. Разольёт молоко по кринкам, на ледник выставит, да всё ворчмя, ворчмя. Нет бы с улыбкой, так даже улыбнуться ей нехота. А уж как огород полоть бралась, так просто курам на смех. То одуванчик какой сорвет на грядке, то василёк, то ромашку. И вся прополка. Другие-то сорняки по весне с корнем выполоты, потому всё лето до самого урожая только и развлекается, из лейки грядочки поливает: дождя и то ждать ей лень. И всё цветочки собирает, в букеты складывает, да в кувшин ставит – красиво, мол. Ну, срамота одна.
   То ли дело мужик ейный. Умный, рассудительный. Никогда слова не скажет, не подумавши. Вот привяжется к нему баба, раскричится, раскудахчется, мол, надо косу отбить, сена кормилице на зиму запасти. Он, не говоря ни слова, пойдёт в сарай, вытащит косу и начнет размышлять, как её, косу эту, поладней отбить, чтоб не кривая была, не тупилась, чтоб в траве как по маслу шла. И так её повернёт, и эдак. Прилаживается, глаз пристреливает. Потом точило возьмёт, к косе поднесёт, приноравливается. А баба его, что твоя муха назойливая, бегает вокруг, да верещит: “Скорее! Дождь пойдёт!“ И ведь накаркает же! Ну, а в дождь, какой сенокос? Отложит косу мужик, да отправится щи исть. А щи огняные, только из печи. Поленилась баба их остудить! И мяса шмат в кулак лежит в миске не порезанный, и сметана в щи не положена, не налита, хоть полный кувшин тут же на столе. А баба бесстыжая только глазами на него зыркает, а сама ножом по бруску точильному елозит неумёхою. Ну, кто же такое выдержит! “Ах, ты ж дура криворукая! Не умеешь, так не берись!“ И сам, пока щи стынут, нож наточит. Да так ловко, что любо-дорого поглядеть! После из холстины горячий каравай вынет, тонкими ломтиками нарежет, мясцо ножом же разберёт, сметанки себе в миску положит, - и всё сам, всё сам! А баба, вишь, вздорная, - не похвалит, словом добрым не приласкает, будто не видит ничего. И нет бы мужа родного потчевать, уйдёт курам пшена задавать. Да ещё дверь притворить поленится, и будет сквозняк гулять по всей избе, пока она с пустыми вёдрами не вернётся.
   И до того уж была жена его вздорная, что иной раз мужику совсем невмоготу становилось. Да и кому жизнь мёдом покажется, ежели баба ни свет, ни заря тормошит его, усталого после ночи раздумной, в ухо верещит, посылает сено в валки собирать. Да ещё и поперечничает. На всякое слово десять своих скажет! Он ей: “Коса не отбита“. А она ему в ответ: “Вчера отбита!“  “Трава не скошена“.  “На заре по росе скошена!“  “Так рано же ещё“.  “За полдень давно!“ Ну что с такой бабой делать? Встанет мужик с лавки, полсковородничка кашки грешневой со шкварочками наспех в рот закинет, пяток яиц облупит, ситным хлебушком зажуёт, топлёного молочка из кринки отхлебнёт  и отправится, толком не поевши, на поле. А там у межи коса брошена, грабли с вилами под солнцем лежат, черенки у них ссыхаются, того гляди выпадут. Глянет мужик на то, как коса отбита и за голову схватится! И криво, и косо, и затуплена. Как такой косить-то было? Возьмётся косу отбивать, а баба его тут как тут. Кудахчет, вилы в руки суёт.  “Ах, ты ж дура безмозглая! Кто ж сено в валки вилами сгребает! Грабли для этого надобны!” А бабе уж до того лень ждать, пока мужик основательно соберётся да приготовится, что она из вздорности своей как попало сама сено сгребёт, да грабли и косу с собой унесёт, оставит его одного с вилами. Накидает мужик сена стог, да не стог, а стожище в косую сажень высотой, залюбуется своей работой, оглядится, а солнце-то уж и село. Эдак весь день натощак и проработает. Так и жили они, век вековали – мужик о жизни размышляет, старается, порой ночей не спит от дум своих, а баба всё ленится, да ворчит, всё ворчит, да ленится…
    Как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Пошла как-то раз баба на колодец. С товарками посудачить, да заодно и воды принесть – что ж порожняком-то по деревне шастать. Благо, что мужик ейный правильное наставление сделал. Больно не любил он безделья да пустых разговоров!  Дело было уж к вечеру. Набрала баба воды и стоит, на вёдра полные смотрит. Видать, такая лень её разобрала, что и с места сдвинуться невмоготу. И вдруг слышит за спиной голос: “Дозволь, красавица, водицы испить“. Подивилась баба такому обращению, обернулась и увидела, что солдат у колодца стоит. Не слишком молодой, но вовсе и не старый. Грудь вся в «Георгиях». Шуйца перевязана, ранен, видать, был. Сапоги в пыли, а мешок солдатский совсем тощий. Видно, что долго солдат шёл, утомился. “Испей, служивый“. Подала она ему кружку воды колодезной, а путник глоток сделал, глянул на неё пристально и застыл, как стоял, глаз с неё не сводя.
   - Что смотришь? Баб не видел, что ли? - Осерчала она и схватилась за коромысло.
   - Баб много видел, - отвечал ей служивый. – Только такую красавицу - впервые в жизни!
   - Да ты, чай, совсем ослеп, али насмехаешься! – Пуще прежнего сердится баба. – Где же ты красавицу углядел? Никого тут, окромя меня, нет!
   - Не ослеп я, вижу, - улыбается солдат. – Лицо у тебя, словно луна. И солнце тебя любит, - эвон как золотом  на щёчки брызнуло! И глаза у тебя, словно озёра, синие да глубокие. Волосы цвета спелой пшеницы… Ну как? Слепой я или нет?
    Ничего ему баба не ответила, зацепила коромыслом вёдра и пошла по тропинке от колодца. А солдат догнал её и говорит: “Давай подсоблю тебе, красавица!“  Остановилась она, нахмурилась, исподлобья на служивого глянула…
   Донёс солдат воду до дома и говорит: “Пусти меня на постой. Устал я в дороге“. Отвела ему баба место на сеновале, а солдат и доволен. Сено мягкое, пахучее. Расстелил шинель, лёг и сразу уснул.
   Бабе же ну никак не спится. То на один бок повернётся, то на другой, то вздохнёт, то всплакнёт. Всё вспоминает, как служивый её красоту хвалил. И не верится ей, что такая она раскрасавица. И хочется верить, да не можется. Так почти до свету и проворочалась.  А утром чудеса начались. О чём ни подумает, то уж и сделано. Схватится за колун, а дрова уже в поленницу сложены. За водой соберётся, а бочки уж полные стоят. Снарядится в лес за грибами, - а  полные корзины боровичков да груздей уже в сенях дожидаются. Удивляется баба, а понять не может, кто же все дела делает. Может, мужик её, умный-многодумный, с рассвета в хлопотах? Ан нет, на печи спит, десятый сон досматривает, да шептунов пускает. Испугалась баба. “Уж не домовой ли у нас завёлся?“ - думает. Тут дверь отворилась, а за дверью вчерашний солдат стоит с полным садком рыбы. “Вот, хозяюшка, карасей наловил. Готовь сковородку!“ Ахнула баба, руками всплеснула. Вот он, домовой-то какой! А служивый смеётся лукаво: «Мужика свово буди, чай, не зима, чтоб в спячку впадать! Накорми нас щами да кашей, а мы крышу наладим, пока вёдро. А то неровён час, дождём зальёт». Подивилась баба солдатскому разумению да сноровке, сделала всё, как он велел.
   Сотрапезничали умный мужик с солдатиком и пошли крышу латать. Пока хозяин примеривается да прикидывает, как черепичину половчей пристроить, служивый дюжину положит. Залюбуется умный мужик своей работой, а служивый уж вторую дюжину кладёт. Так к вечеру и управились. Отужинали  работнички рыбой в сметане да пирогами с грибами. Хозяин враз на полатях примостился поразмышлять о жизни, да с устатку так на полмысли без задних ног и уснул. А служивому-то что о высоких матерьях думать! Пошёл гулять по двору. Да так, гуляючи-развлекаючись, на калитку крючочек навесил, на петли маслица капнул, пятка три полешек топориком тюкнул и отправился на сеновал.
    Через три дни снарядился служивый в лес. Перед этим к старосте деревенскому сходил, долго толковал с ним. А рано утром взял котомку с провиантом, топор, пилу, да по заре и ушел. Ждала его баба к обеду. Потом ждала к ужину. Не вернулся солдат и к ночи. Ни свет, ни заря стала баба своего премудрого мужа будить да просить: “Сходи-ка ты в лес, покличь служивого. Может, его деревом завалило. Может, волки его обступили! Может, помощь какая нужна!“ А мужик только тулуп на голову натянул, да на другой бок повернулся дальше спать. Знамо дело, думать да наставлять – это вам не черпаком щи мешать или косой махать! Это великий труд, потому и отдых великий требуется. Только бестолковой бабе разве ж это понять? Не подумавши, схватила дреколье и сама в лес побежала. Долго ходила-кружила, всё служивого кликала. Далеко уже зашла. И вдруг слышит – топор стучит. Весело так, задорно. И песня льётся неподалёку. Бросилась баба на голос. Просеку увидела, сосны поваленные, а среди стволов служивый топором сноровисто орудует, сучки-веточки обрубает.
   - Ах ты, ирод же проклятущий! – Кричит вздорная баба и ну кулачками по груди его колотить. – Что ж ты делаешь! Я всю ночь глаз не сомкнула, тебя дожидаясь!
   А солдат только зубы скалит. Смеётся над ней, значит.
   - Не ругайся, красавица! Никуда я не пропаду. Скоро обоз придёт, брёвна грузить. – Смотрит на него баба, не понимает ничего. А служивый ей, дуре, втолковывает. - Решил я обосноваться здесь. Дом поставлю, а там, глядишь, и жену молодую приведу.
Отшатнулась от него баба, помолчала и тихо так спрашивает: “Стало быть, приглядел себе зазнобу-то. Ишь, прыткий какой…“
   - Приглядел, - отвечает служивый. – Наше дело, мужеское, какое – отслужить честно, дом поставить, бабу справную привесть, детишек народить, да на ноги поднять.
   Слушает его баба, кивает. Соглашается, конечно. Только на служивого не глядит. А что глядеть-то, ежели его лица не видно из-за слёз глупых, непрошенных да непонятных. А тут и обоз пришёл. Не подвёл староста, прислал в срок, как обещал. И лес погрузили, и неразумную бабу сверху. Так в деревню и приехали.
   С миру по нитке – голому рубаха. Вот всем миром дом служивому и выстроили. Кто сруб ставил, кто печь клал, кто скамьи да столы мастерил, кто крыльцо ладил. А мужик наш всё вокруг избы ходил, на работу смотрел, прикидывал, деревенских уму-разуму учил да наставлял, как паклю в сруб плотнее забить, как изразец ровнее к печи приложить, как ставенки понаряднее разрисовать, как конёк на крыше закрепить. Умаялся, за день не присевши-то! Домой вернулся, горшок каши с мясом умял, на печь еле забрался, да стразу и уснул. А к бабе сон нейдёт. Всё ворочается, гадает – какую же молодуху присмотрел себе служивый. Так ничего и не надумала.
    На заре пошла Бурёнку доить и на пастьбу выгонять. Вернулась не так скоро, к окну села. Долго сидела. Ленилась, видать, по своему обыкновению. Почитай, до полудня сиднем просидела. А после всё по избе да по двору, как дурная, ходила-бродила и мужу своему почивать мешала. То ухват уронит, то крышкой сундука хлопнет, то противнем загремит, а то и подойник опрокинет, благо, что уже пустой. Так и не дала отдохнуть, как следует...
     А вот служивый оказался парень не промах! И впрямь присмотрел себе жену красоты необыкновенной, справную да работящую. Как дом-то поставили ему, на следующий день её и привёл. Народ-то поначалу роптать было начал, да суесловить – мол, не по-людски. Но служивый аккурат через месяц свадьбу сыграл. Всю деревню на праздник позвал. Все пришли, только наш умный да разумный мужик не пошёл. Больно надо на свадьбе собственной жены каблуки отбивать!
   Говорю же – вздорная баба ему попалась!..

                ( 26 сентября – 21 октября 2010 года.)