Где Трамбусько?

Мне нравилось играть с Трамбусем Ядне. Он был чуть моложе меня, коренастый, упитанный мальчик с большими карими глазами на белом лице. Когда он улыбался, то становился похожим на солнышко.

Однажды в выходной, после завтрака, мы с ним решили спрятаться, чтобы не ходить в кино вместе со всеми в клуб, а поиграть в популярную в те годы игру. Игра наша называлась «соска». На медный пятак с помощью хозяйственного мыла с двух сторон наклеивали кусочки шкурок белого песца или зайца, крепко прижимали их друг к другу, и таким образом получалась немудреная игрушка.

После этого начиналась сама игра. Одной, обычно правой ногой игрок подбрасывал соску и бил по ней, подгибая колено, при этом каждый вел счет, сколько раз соперник ударил ногой по соске.

Показателем высшего мастерства считалось более двадцати ударов, чем больше ударов – тем лучше для тебя. Если, допустим, игрок уронил соску, то очередь переходила к сопернику. Игроки зорко следили за счетом. Часто в длинном холодном коридоре одноэтажного интерната дети забавлялись этой игрой, хотя воспитатели запрещали. Я так хорошо научилась играть в соску, что запросто обставляла мальчишек и выигрывала у всех.

Скоро все ребята и девчонки ушли в клуб, и мы с Трамбусем начали игру. Я мастерски била соску большим валенком правой ноги, а соска летела высоко вверх, при этом пушистый песцовый мех развевался на лету, доставляя мне непомерную радость. Я подбросила соску вверх двадцать семь раз без перерыва. Трамбусь подкинул правой ногой более десяти раз. Но когда соска упала на пол, он не отдал ее мне, а сказал:

– Знаешь, я, пожалуй, буду бить левой ногой – она у меня лучше играет!
– Почему ты два раза подряд будешь играть, ведь это нечестно! – повысила я на него голос.
– Ты же снова стала меня обгонять в счете, ну пусть я буду играть обеими ногами поочередно! Жалко, что ли, тебе? – заикаясь, покраснев до кончиков ушей, просил Трамбусь.

– Мы так не договаривались! Если хочешь играть, играй одной правой ногой, как я! – строго предупредила я.

– А ты знаешь о том, что это не для девочек, это мальчиковая игра? Вот увидишь, как я буду играть с мальчиками, я у всех выиграю без проблем! А что толку с девчонкой играть?! – кричал на весь коридор возбужденный Трамбусь.

– Хочешь играть, давай будем играть! А если не можешь, я ухожу! – крикнула я и повернулась, чтобы уйти, но остановилась и выпалила в отместку: – Дурак ты, Трамбусь!
– Э-эй! Ты, собачья дочь Типика! Ты почему назвала меня дураком?! Я тебе дам «дурак»! – разозлился вконец Трамбусь, резко подскочил ко мне и сильно оттолкнул к стене.

Я с трудом устояла на ногах. Но не за это было обидно, самую страшную обиду он нанес мне тем, что вслух назвал имя моего отца!!! Во мне все вскипело, я готова была разодрать этого вредного, заносчивого мальчика, избить его, расцарапать ему лицо... Собравшись с силами, я сомкнула свои маленькие кулачки и кинулась на него. Я стала бить его куда попало с яростным криком:

– Почему ты, собачий сын Хукэ, бьешь меня? Если ты не можешь нормально играть, то почему просил меня об этом, я же из-за тебя кино пропустила?!

Услышав имя своего отца, Трамбусь вздрогнул, черные брови взметнулись вверх, глаза запылали гневом, ноздри стали раздуваться, и с зажатыми кулаками он грозно двинулся на меня. Испугавшись, я изо всех сил бросилась бежать по длинному коридору, но он догнал меня, схватил за воротник платья, так как волос на голове у меня не было – нас каждую осень стригли наголо, – и повалил на деревянный пол. Трамбусь неистово кричал на весь
интернат:

– Ты – дочь Типика! Хоть бы имя у твоего отца было нормальное! А то птичка какая-то! Я побью тебя! Я тебе дам, как называть имя моего отца!

Он бил меня нещадно, а я кричала как можно громче, несколько раз упоминая имя его отца:
– Ты – сын Хукэ! Хукэ – пьяница, горький пьяница, все знают об этом!

В процессе борьбы я неожиданно оказалась на ногах, отскочила от Трамбуся, пока он разевал рот для следующего проклятья, потом мы снова кинулись в драку, ревели оба, кричали что-то друг другу...

Трамбусь – заика, он плакал навзрыд, стал плеваться, вместо слов, разинув рот, рычал, как злой пес, и крепко держал меня за грудки. От бешенства его лицо исказилось, стало кривым, но сказать что-либо он уже не мог. В какой-то момент ловким приемом я бросила его на пол, убежала по коридору на улицу и спряталась там за дровами. Из своего укрытия я видела, как Трамбусь, захлебываясь слезами, вышел из интерната в своей новой малице, в кисах и, робко оглядываясь по сторонам, направился к реке.

После обеда воспитательница нас собрала и спросила:
– Дети, кто из вас видел Трамбуся Ядне? Где Трамбусь? Поднимите руку, кто видел его!
Никто из детей не поднял руку. Все недоумевали и переглядывались. Я молчала, но внутренне приготовилась к неприятностям. Я рассуждала: «Неужели Трамбусь убежал из интерната из-за меня?»

Вошедшая с улицы другая воспитательница сообщила:
– Погода портится, начинается буран.

В это время в интернат вошла женщина в потрепанной ягушке и тихо спросила:
– Я пришла проведать своего ребенка. Где Трамбусько?
Воспитатели молча смотрели на женщину, но ответа они не знали. И тут молодая воспитательница вспомнила:

– Утром Трамбусь был тут. Сейчас не знаем, где он. На улице его нет, может быть, где-то играет, а может, с собаками бегает по поселку.

– В свой чум он не приходил. У меня с утра что-то на душе неспокойно, и я решила проведать сына в интернате! – тревожным голосом промолвила мать Трамбуся. – Ты не видела своего братика? Обычно вы всегда вместе играете, – спросила меня пожилая женщина.
Я молчала, мое сердце ушло в пятки, но я смотрела себе под ноги и не хотела выдавать своего волнения. Наконец воспитатели приняли решение немедленно начать поиски пропавшего, и мы, добровольцы, выбежали из интерната.

На улице действительно начинался буран. Воспитательница, мать Трамбуся и группа из нескольких учеников пошли искать Трамбуся в сторону сопки, которую жители тундры и поселка называли Хукэ-сопка. Рядом с сопкой, что в километре от поселка, всегда стоял чум Ядне Хукэ – отца Трамбуся. Когда мы дошли до чума, хозяйка заглянула в холодное жилище, но там никого не было. Ее муж уехал на море ставить сети на подледный лов еще сутки назад. Пока мы шли к сопке, буран усилился. Кто-то сказал:

– Давайте эту большую сопку обойдем со всех сторон! И лучше, если будем держаться за руки, иначе мы потеряемся!

Я шла рядом со всеми. Сердце мое колотилось, в голове появилась тревожная мысль: «Трамбусь, наверное, уже умер». Вдруг кто-то из первых рядов крикнул:
– Ребята, скорее идите сюда! Здесь кто-то лежит, давайте посмотрим!
В большой яме, весь засыпанный снегом, свернувшись в клубок, лежал человек. Один из мальчиков воскликнул:

– Так это же Трамбусь!!!
Услышав имя своего сына, женщина вмиг примчалась, быстро разгребла навалившийся снег, обняла сына, легко приподняла его и поставила на ноги.

– Почему ты здесь оказался? Почему из школы сбежал? Ты же мог замерзнуть и умереть! Твои друзья ищут тебя везде и уже замерзли. Быстро-быстро шагай вперед, идем в чум, – строго скомандовала женщина в ягушке.

Трамбусь, видимо, сильно замерз, он с трудом передвигал ноги, низко опустил голову и, хлопая глазами, молча пошел за матерью в чум. А за сонной речкой, вокруг маленького поселка, все еще злилась вьюга...

С тех пор я всегда говорю: «Пусть никто не посмеет дразнить ненецкого ребенка именем его отца – это самое большое оскорбление для него!» Из-за имени отца, произнесенного кем-то вслух, любой ненецкий ребенок может ринуться в драку. Это запретно – называть настоящее имя отца. На этой почве в интернате не раз случались жестокие бои.

Нынче летом в солнечный день я шла в поселок со стороны экспедиции. Еще издали увидела идущего навстречу человека. Это был пожилой мужчина среднего роста, с лохматыми, вьющимися волосами с проседью, в темном, непонятного цвета большом пиджаке, в широченных брюках, заправленных в огромные резиновые болотные сапоги.

Рядом с ним по обе стороны медленно, в такт тяжелой походке хозяина, шли кудлатые старые собаки. По правую сторону шли шесть белых собак с опущенными хвостами, а по левую сторону, почему-то далеко растянувшись друг от друга, еле-еле плелись пять черных дряхлых собак.

Было что-то печальное в медленном движении этого человека. Он шел и осторожно переступал каждую лужу. В одной руке держал холщовый мешок, а в другой был зажат окурок папиросы, который время от времени он подносил ко рту и сладко затягивался. На черные тучи комаров, которые жужжали над головой, он не обращал никакого внимания. Приблизившись ко мне, мужчина, заикаясь, пробормотал:

– Здравствуй, сестренка! Как я рад видеть тебя снова у себя дома, в Паюте!
Он протянул мне грубую, большую, натруженную руку, на его загорелом морщинистом лице вспыхнула грустная улыбка, и я узнала знакомые карие глаза, в которых застыли слезы. А его широкое простодушное лицо напомнило мне слишком далекое, невозвратное, почти забытое, но до боли знакомое прошлое. Мне шло навстречу мое детство. Это был Трамбусь, тот самый Трамбусь!

Мы шли, переговариваясь о том о сем. А небо вокруг было такое чистое, такое синее, как лазурь. Яркие лучи солнца скользили по высокой траве и купались в полноводной реке Паюте. Мы уселись на бревнышко, смотрели на тундру, на речку, на быстроходные моторные лодки... Прохожие удивленно смотрели на нас, а мы от души хохотали, быть может, так же беззаботно и радостно, как много-много лет назад, вспоминая интернат, друзей, игры и, конечно же, драку!