15031942

  Егор с досадой бросил рюкзак на землю, огляделся и устало опустился на старый, сереющий в пожухлой траве, пень. Вздохнул и потянулся в левый нагрудный карман за пачкой сигарет. Вот так поохотился! Побродил с ружьишком, так сказать, по фамильным угодьям. Не хватало ещё заблудиться в лесу, в котором провёл всё своё детство и отрочество. Видимо, леший попутал. Дед давно сказывал: "Зашёл в лес с ружьём или лукошком, спроси разрешения у хозяина леса. Тогда тебе удача будет". А Егор забыл. Многое он стал забывать из того, чему дед учил. И неудивительно. Профессиональная память журналиста перегружена, как компьютерный файл. Новую информацию записывает, а старую самопроизвольно стирает.
   Егор вздохнул, снова осмотрелся, пристально вглядываясь между деревьями. Нигде никакого просвета. Лес, лес, лес. Затушив сигарету, он поднялся и ещё раз огляделся. Темнело. Так, что там надо сказать, чтобы Леший отпустил и не гневался. "Прости Царь лесной за то, что самовольно нарушил покой твой, отпусти к родному дому. Сам видишь: охотник из меня никудышный. За целый день не то, что глухаря или тетёрку подстрелить, даже зайца не встретил". "Ходишь шумно, - любил говаривать дед. - А лес тишину любит. Любой посторонний шорох или запах, и не то, что зайцы и лисы, грибы прячутся". Егор прислушался. В лесу было тихо. Оно и понятно, надвигалась осень. Вечера и ночи холодные. Вдруг ухо его уловило какой-то накатывающий, посторонний звук. Он прислушался и вскоре уже мог чётко различать ритмично-чередующиеся стуки: "Ты-дык , ты -дык. Ты-дык, ты-дык". Поезд. Значит, железная дорога рядом. Через несколько минут он уже отчётливо слышал стук вагонных колёс по железнодорожным рельсам. Товарняк пустой идёт. Вот и гремит на всю округу. Раздался гудок электровоза, и между деревьев промелькнули огни пролетевшего мимо поезда.
   Егор поднялся и направился в сторону железной дороги. Там ему проще сориентироваться. Чтобы снова не сбиться с пути, пришлось преодолеть частый кустарник шиповника и заросли молодого осинника. Но минут через десять он стоял у насыпи, выбирая направление. "Спасибо, Лесной царь, что отпустил подобру-поздорову", - шепнул он в сторону леса. Поднялся наверх и зашагал вдоль железнодорожного полотна, на восток, в полной уверенности в том, что через какое-то время выйдет к старому  Семёновскому  разъезду, а от него и до дому - рукой подать.
   На душе стало веселее. Усталости как ни бывало. В голове завертелись слова  слышанной в далёком детстве песни: "А я по шпалам, опять по шпалам иду домой по привычке". Минут через двадцать замаячили какие-то строения. Бывший разъезд. Сейчас он был заброшен.  Вид нежилых разрушенных зданий неприятно царапнул за душу, но Егор уже точно знал, что выбрал верное направление. Мальчонкой бегал он сюда с дружками смотреть на проходящие мимо поезда. Тогда и появилось у него желании - сесть в поезд и уехать далеко-далеко. Что он и сделал, как только схоронил единственного родного человека на этом свете. Деда по матери. Тоже Егора. Травника Егора Матвеевича...
   А вот и колодец. Егор узнал почерневший от времени, но  ещё  крепкий сруб. Когда-то в нём была самая вкусная вода в округе. В свете взошедшей луны он заглянул в колодец и крикнул: "Егор". Эхо, видимо, дремало, поэтому ответило лениво и глухо: "гор-гор-гор". Ни цепи, ни ведра не было, но Егор всё-таки покрутил изогнутый металлический штырь. Раздался привычный скрип. Егор засмеялся. Он помнил этот  скрип с детства. Прямо от колодца - дорога. Она ещё не заросла и чётко виляет среди полей и перелесков. Эта дорога и приведёт его в село, где он остановился у своей двоюродной тётки, потому что больше остановиться было негде. Дедовский домишко совсем исчах, пришёл в негодность, печка разрушилась, окна исчезли, а вместе с окнами исчезли и добротные лиственничные полы, и тяжёлые дубовые двери. 
   Насвистывая очередной весёлый мотивчик, Егор двинулся по дороге. Луна осталась за спиной, но и это обстоятельство не смутило будущего писателя. Каждый следующий шаг он мог уже делать в полной темноте. Места были исхожены, излажены и исползаны до незабываемости. Кроме того, ощущение близости тёплого дома придавало бодрости.
   Вдруг среди деревьев мелькнуло что-то похожее на крест. Егор вздрогнул, притормозил, огляделся и почувствовал, как сердце сбивается с ритма.  А проще сказать, останавливается. Среди редких берёзок виднелись кресты. Один, два, три.... Он сбился со счёта. Не может быть! Откуда здесь кладбище? Да и кладбище ли это? Кресты есть, но, ни привычных оградок, ни пресловутых венков, ни тем более живых цветов. Странно! Чтобы это значило? Было жутковато, но любопытство взяло верх, и Егор подошёл к первой могиле. Собственно и могилой-то назвать это было нельзя. Небольшой заросший травой холмик, уже потерявший всякую могильную форму и более напоминающий лесную округлую кочку. Рядом ещё кочка, а на ней крест. Потом ещё и ещё. И ещё!
  Луна скрылась за набежавшее, откуда ни возьмись, облако, и ощущение нереальности происходящего полностью захватило Егора. С одной стороны, он узнавал эти места и кочки. Когда-то здесь пацанами они любили играть в войну. Очень удобно было прятаться за этими многочисленными кочками, на поверку оказавшимися чьими-то могилами. С другой стороны, Егор был уверен: крестов здесь не было. Иначе их сюда и калачом бы не заманили. Появилась луна и осветила странное место мертвенно-бледным светом. На одном из крестов Егор разглядел обрывки какой-то надписи. Ничего кроме зажигалки при нём не было. В слабом свете крошечного пламени он с трудом разобрал "15031942". И всё. На следующем кресте было то же самое. И на третьем, и на четвёртом. Обходя могилы, Егор уже не надеялся прочитать что-либо иное и вдруг на одном из крестов увидел надпись "Младший лейтенант Михайлов С.Ю." И снова эти загадочные восемь цифр "15031942". Егора вдруг озарило. Да ведь это - дата смерти. Пятнадцатого марта 1942 года. Выходит, все эти люди погибли в один день. Странно. Боёв здесь не было. Война миновала эти глухие места. Тогда что? Железнодорожная катастрофа? Это единственно логическое объяснение пришло в голову Егору, и он несколько успокоился.
  Однако, покинув столь страшное место, Егор снова задумался. Если это была железнодорожная катастрофа, то почему людей не похоронили на сельском кладбище, а зарыли здесь в лесу, как... Егора передёрнуло. Он вспомнил, как они с дедом хоронили сдохшего коня. На скотомогильник рука не поднялась отвезти преданную скотину, которая верой и правдой служила хозяину лет двадцать. Потому на семейном совете, состоявшем из деда и внука, было решено вывести Карего в лес и похоронить с заслуженными почестями. Но это же люди! И потом Егора смущала дата: 1942 год. Он мог дать руку  на отсечение и поклясться в том, что двадцать лет назад, в конце семидесятых годов, здесь никакого кладбища не было. Подгоняемый жутким страхом, боясь оглянуться назад, Егор не просто зашагал, а рысью побежал по просёлочной дороге к замелькавшей редкими огнями деревне.
  Калитка оказалось незапертой. Дверь тоже. Стараясь не разбудить хозяев, Егор разделся и юркнул в приготовленную для него постель. Однако тётка Лиза услышала и недовольно заворчала:
  - Полуночничаешь... А тут жди тебя...
  - Заплутал немного...
  - Тю, где тут плутать-то. Чай не тайга. Лесов в округе совсем не осталось. Ужинал?
  - Нет. Я сыт.
  - Тю. Вот соврал-то - сыт. Откуда ж ты сыт, когда с утра бродяжишь... Беда с вами, с городскими...
  - Тёть Лиз, я там на кладбище набрёл. Откуда оно?
  - Кладбище? Как откуда? Ведомо, люди там похоронены. А чего тебя ночью понесло на кладбище. Грех это - мёртвых беспокоить по ночам.
  - Так я ж не специально. Говорю - заплутал. Вышел к железной дороге, а там в лесочке у старого разъезда - кладбище, могил тринадцать.
  - Где? Нет там никакого кладбища. У разъезда? Вот чё выдумал. Уж разъезда того лет десять-двенадцать нет. И откель там кладбищу взяться. Все наши за селом похоронены, на пригорке, у озера. Там места ищщо на много лет хватит. Зачем бы люди в лесу хоронили...
  -Но я же видел, - упрямо пробурчал Егор. - Видел кресты, могилы...
  - Померещилось тебе с устатку, да со страху. Спи.
  "Ничего мне не померещилось",- подумал Егор, но тут же провалился в бездонную яму под названием сон.
   
  2
   Проснулся он рано. Разбудили усевшиеся под окном утки, громко переговаривавшиеся на своём специфически-бестолковом утином языке. Поднялся, умылся и вышел во двор. Село жило привычной утренней жизнью. Брехали собаки, мычали коровы, гоготали гуси. Увидев тётку с коромыслом, Егор бросился на помощь, но та остановила его:
   - Вот ищщо. Будешь бабью работу делать - воду таскать. Поди-ка лучше полешечек наколи. Баньку стопим. Сегодня суббота.
   Егор повиновался. Выбрал солидный комель и стал тесать его на мелкие полешки. Для бани. Физические упражнения окончательно пробудили его, и он вспомнил вчерашнюю историю с кладбищем. Задумался: кто-то же может прояснить ситуацию? Наскоро позавтракав, Егор отправился на другой конец деревни, где жил всезнающий (по его собственному утверждению) местный старожил, дед Тимофей Мальцев. Тимофей Ильич недавно схоронил свою старуху и теперь одиноко чаевничал, вприкуску заедая сахаром-рафинадом третьего дни заваренный чай. Егор стукнул и без приглашения вошёл в избу.
   Дед Тимофей не удивился, а лишь чуть приподнявшись с места, спросил:
  - Чай будешь?
  Егору пить разбавленный чай не хотелось, но он согласно кивнул, справедливо полагая, что за чаем беседа пойдёт "скоро и чинно".
   - Так - наливай, - старик указал жестом на старую металлическую кружку и на закопчённый чайник, притулившийся на самом краю русской печки.
   Егор налил себе чаю и уселся напротив. Молчали. Шумно хлебали горячий чай, смачно похрустывая рафинадным сахарком.
   - Я вчера наши бывшие угодья обходил. Думал, может, дичь какую подстрелю или зайца, но ничего... Пусто в лесу!
   - А чё ты хочешь? Железная дорога - раз, бетонку построили - два. Днём и ночью поезда да машины туда-сюда. Шум, дребезжание. А зверь, он что же? Он тишину любит и спокойствие. Чтоб, значит, никакой земельной виблации...
   - Вибрации, - мысленно поправил Егор, а вслух произнёс, - заплутал вчера малость, вышел к старому Семёновскому разъезду, а там уже нет никого. Давно разъезд-то упразднили?
   - Давно-о! Лет пятнадцать уже. За ненадобностью. Деревни-то Семёновки не стало. Почитай уже лет двадцать. Кто помёр, кто уехал. Вот разъезд и "упразднили", как ты говоришь...
   Егор кивнул и, как бы невзначай, полюбопытствовал:
   - А что там, в леске, кладбище что ли, старинное? Иду, смотрю - кресты. Штук тринадцать насчитал. Откуда? Раньше ведь не было?
   Тимофей Ильич внезапно сменился лицом, крякнул и грозно произнёс:
   - А чё тебя черти носят, где не надо? Кладбище он увидел. Нету-ти там никакого кладбища. Откуда ему взяться-то? Мираж это... Кошмар ночной тебе привиделся...
   - Да, как же кошмар! Я же видел всё в реальности, руками трогал. Надпись прочитал. На всех крестах одна. Это дата. Лишь на одном кресте фамилия: Михайлов... младший лейтенант...
   Дед Тимофей внезапно подскочил с лавки и бросился к двери:
   - Ты что ж, поганец, спорить со мной удумал?! Ишшо и в дом ко мне явился, зачем? А ну, пошёл отседова! Ну!
  Егор, уставившись на раскипятившегося смешного старика, улыбнулся, чем окончательно вывел его из себя:
   - Так ты ишшо и насмехаешься, ирод окаянный! А ну, пошёл отседова, говорю тебе. А не то клюкой нагоню.
   Наблюдая, как дед стал подслеповато шарить возле печки, пытаясь ухватить корявыми пальцами эту саму пресловутую клюку, Егор медленно направился к двери. Уже прикрыв наполовину дверь, он сдержанно проговорил:
   - Рехнулись вы здесь, что ли, все? Говорю вам: есть кладбище! В километре примерно от бывшего Семёновского разъезда, в лесочке...
  Он не договорил. Что-то металлическое глухо брякнулось о дверной косяк. "Клюка", - подумал Егор и запоздало прикрыл дверь. На всякий случай.
   По дороге домой, он вдруг вспомнил, что у двоюродного племянника Алёшки есть велосипед. На днях видел, как тот прилаживал его в дровянике на огромный ржавый штырь. Скоро в школу. Велосипед не понадобится до следующего лета. Алёшки дома не было, и Егор решил воспользоваться данным средством передвижения без хозяйского на то разрешения. Подогнав сиденье и подкачав колесо, он направился вдоль дороги к разъезду, где, по его мнению, точно находилось это загадочное кладбище. Уже преодолев три четверти пути, он заметил кресты, темнеющие меж белоствольных берёзок, и с облегчением вздохнул. По меньшей мере, он был теперь уверен в одном. Не он здесь сумасшедший. Он прибавил "газу". Старые спицы угрожающе скрипели, переднее колесо  сильно вихляло. Смутно догадываясь о том, что возвращаться домой ему придётся пешком, Егор услышал позади себя страшное сипение и фырканье. Непроизвольно оглянувшись, он успел увидеть огромную разинутую пасть и два ряда белых зубов. В ту же минуту сильный толчок свалил его с велосипеда, и сознание померкло.
   Очнулся он о того, что его трясло. И не просто трясло, а регулярно подкидывало и подбрасывало с периодичностью в две-три секунды. Ещё не понимая до конца, что происходит, он предположил, что его везут на голой телеге по очень неровной, разбитой вдребезги дороге. Доказательством этому служило сердитое фырканье лошади и монотонный скрип плохо смазанных колёс. Егор приоткрыл глаза и прямо перед собой увидел сутулую спину возчика, в чёрном длинном балахоне, похожем на одеяние монаха. Он попытался сесть, но очередная кочка-выбоина оказалась настолько коварной, что он не удержался, стукнулся головой о заднюю перекладину и снова потерял сознание.
   Окончательно очнулся, когда услышал голос причитающей тётки Лизы:
   - Что ж, нехристь, ты наделал? Прибил племянника моего. Разединственную родненькую  кровинушку...
   - Одыбается, ничего ему не будет. Чай, он из башковитых, а значит, голова крепкая, - отвечал глухой, смутно узнаваемый, голос сына деда Тимофея, Ивана - лешего. Такое прозвище он получил давно. За то, что знал все местные леса, как свои пять пальцев. - А ты, Лизавета, объясни ему, как придёт в себя, ещё сунется, куда Бог не велел, совсем без головы останется.
   Тётка, охая и стеная, как будто  сама только что была избита, подставила Егору плечо, и тот, опираясь на неё, выбрался из телеги. Иван тут же хлестанул коня, и телега загрохотала по улице со скоростью достойной лучших этапов ралли "Париж-Даккар".
   Дома тётка осмотрела Егору голову. Никаких видимых повреждений не нашла и успокоилась. Этот Иван-леший силушку имеет немереную, мог бы и изувечить.
   - За что он меня? - недоуменно прошептал Егор. - Я ж просто узнать хотел...
   - Лежи уже, узнаватель. Я ж говорила тебе: не лезь в это мутное дело. Беда будет.
   - Да, какое дело-то?! Ничего не понимаю. Ты говоришь, нет там кладбища, а я видел. И сегодня средь бела дня.
   Тётка вздохнула. Укоризненно покачала головой.
   - Расскажи, что знаешь, тёть Лиз.
   - Да, ничего я не знаю. Знаю, что люди там похоронены, а кто такие и почему, то неведомо. Это тайна давнишняя. Появилось оно, кладбище это, сразу после войны. Кресты нетёсаные, таблички с цифрами и больше нечего. Одна могила поодаль. На ней фамилия. Я ещё девчонкой была. Мы этот лес стороной обходили. Страшно. А потом пришли какие-то люди, вроде как военные, и не поверишь, кресты попалили, могилки разровняли. Остались неровные бугры и кочки. Сначала по привычке мы этого места боялись, а потом забыли. И вот однажды идём с подружкой с ягодой. Заходим в лесок и видим - опять кресты. Ну, мы тикать. Взрослым рассказали, те в сельсовет, а председатель - в милицию. Что тут началось! Понаехало солдат. У всех документы проверяют, родственников до седьмого колена. Кладбище снесли, а Семёновку, деревеньку малую, дворов двадцать там оставалось (старики в основном) в одну ночь вывезли. А мы про то и не ведали. Только потом видим, что побросали люди всё самое необходимое. Значит, уезжали в спешке. Или силой увозили их. Понимаешь?
   Егор ничего не понимал, но на всякий случай кивнул головой. Слушать надо, пока тётка разговорилась.
   - Нас, правда, не тронули. Порылись, покопались, бумагами какими-то постращали и уехали. А немного погодя после этого случая прибегают мальчишки с разъезда и кричат на весь посёлок:
   - Кладбище, опять кладбище появилось! Кресты на том же месте, с надписями теми же, и даже могилки вроде как обровнены. Землицей свежей присыпаны. Нам хоть и страшно, а любопытно: спрашиваем. А они говорят, что якобы путевой обходчик, который на этом разъезде живёт, ночью видел, как мертвецы сами себе кресты устанавливали. Молча и все в чёрном. Вскоре того обходчика в больницу забрали, а семью его переселили в город. Разъезд упразднили. Кладбище тоже. Лет десять жили спокойно. Уже всё забылось. Когда года три назад приезжают мужики с покоса, ошалевшие, и говорят: снова кладбище объявилось. Кресты стоят новёхонькие, и надписи на них те же. Посовещались между собой люди и решили: верхнему начальству не докладывать. Иначе, что ж, говорят, теперь наша очередь по домам престарелых да психушкам расселяться. Вот и молчим, ходим, делаем вид, что ни про какое кладбище не знаем. А тут ты. Уедешь в свой город, напишешь статьицу в газету. Понаедут опять законники-краснопогонники... И так как на пороховой бочке живём...
   Тётка замолчала, укоризненно глядя на Егора. Тот виновато отвёл глаза в сторону.
   - Я ж не знал. Тайна -так тайна. Я молчать буду. Живите спокойно.
   - Вот и молодец, - облегчённо выдохнула собеседница. - Вот отлежишься дни три и ступай себе с Богом в свой город, а мы уж тут как-нибудь доживать будем, где деды и родители похоронены.
   Егор обалдел от такого откровенного тёткиного "гостеприимства", усмехнулся, но согласно кивнул головой, позабыв осторожность. Тупая боль, сконцентрировавшаяся на время в затылочной части, внезапно перекатила в лоб, отдалась в висках и пронзительно высыпалась искрами из глаз.
  В три дня не обошлось. Несмотря на все старания тётки, подняться на ноги он смог только через неделю. Но уже на десятый день после лесного происшествия Егор находился в одном из купе фирменного поезда "Иркутск - Ленинград" и, щедро одаренный тёткой лет на десять вперёд, добросовестно распихивал по полкам её гостинцы. Справившись со столь нелёгкой задачей, он завалился на полку и начал монотонно убаюкивать себя под стук колёс. Внезапно дверь купе сдвинулась, просунулась рыжая девичья голова:
  - Мужчины, дешёвого и разнообразного секса не желаете? Проводник купе отдает часа на два.
  Егор взглянул на расположившегося рядом соседа, тот поморщился, как от зубной боли, и покачал головой. Два молодых парня, однако, быстро спрыгнули с верхних полок и, подтянув спортивные штаны, подались вслед за рыжей девицей.
   - Да, нравы, - заговорил сосед.
  Егору рассуждать на эту тему не хотелось, но молчать было невежливо, и он поддакнул. Сосед, почувствовав поддержку, разохотился вовсю.
   - Вот скажите, пожалуйста: откуда это пошло. Откуда это в нашем народе? Да ещё лет тридцать назад блудливую девку в деревнях палками забивали, собаками травили, а сейчас...
   В коридоре раздались голоса, потом стихло. Но спустя какое-то время голоса стали громче. Егор не выдержал и открыл дверь. У купе проводника толпилось пяток мужиков в шлёпанцах и домашних трико.
  - Вахтовики, домой едут, очерёдность, видимо, устанавливают,- догадался Егор и невольно посочувствовал рыжей девушке, так легкомысленно предложившей "дешёвые и разнообразные секс-услуги".
  Прикрывая двери, Егор вдруг заметил на полу нечто похожее на конверт. Он нерешительно нагнулся и взял его в руки. На конверте было написано "Травнику". Егор ещё раз внимательно осмотрел коридор. Никакого движения, кроме как у купе проводника, не наблюдалось. А там страсти, судя по всему, накалялись.
  Конверт оказался незапечатанным. Раскрыв его, Егор увидел несколько пожелтевших листков, исписанных мелким убористым почерком. Он вернулся в купе и в нерешительности задумался:
   - Что бы это значило?
  Подсел к окну, стал просматривать бумаги. Ни названия, ни нумерации страниц. Но вчитавшись в первую более-менее внятную фразу, Егор почувствовал, как взмокли ладони и лоб покрылся испариной. Страшный документ, нечто среднее между доносом и исповедью, лежал перед ним. Реальный настолько, что не поверить в него было невозможно, но и поверить невероятно сложно.
  Вернулись вахтовики. Ворчливо улеглись на свои полки и, проговорив минут пять про какой-то "облом" и "прикол", озабоченно захрапели в две лужёные глотки.
  Егор же не спал до утра. И не только из-за их матёрого храпа. Нескладные обрывки записок неотвязно мельтешили перед глазами будущего писателя, пока не сложились в страшную картину трагической ночи 15 марта 1942 года.
   
  3
  Этап в этот раз выдался лёгкий. Этапники все сплошь и рядом - политические, идейные. Вели себя тихо. Ещё бы! Родина им предоставила шанс искупить кровью все преступные деяния. Не важно: были ли они, в самом деле, или чьей-то злой выдумкой чернели лишь на бумаге. А посему было в конвое всего семь солдат. По нынешним временам ещё и много. Все на фронт рвутся.
  Проверяя посты, помощник начальника караула, младший лейтенант Михайлов, вышел на смотровую площадку вагона-теплушки, переделанного из платформы. Солдат вытянулся по стойке смирно и замер. "Вольно", - усмехнулся Михайлов. "Двигайся, а то замёрзнешь". Мороз действительно крепчал. Днём было за двадцать, а к вечеру красный столбик спиртового термометра опустился до минус тридцати. Солдат стал притоптывать и похлопывать себя по плечам и рукам, пытаясь согреться. Весна на календаре, мать её! А мороз как в декабре.  Будь он не ладен!  Михайлов с беспокойством посмотрел на последний вагон. Это был старый столыпинский вагон, разделённый лёгкой перегородкой на две неравные части. В большей, обустроенной под скотовоз, в стойлах расположились два гнедых рысака, предназначенные для какого-то высокопоставленного армейского генерала. О них-то и заботился сейчас лейтенант. "Не замёрзли бы! А то греха не оберешься".
  Словно услышав его мысли, солдат пробормотал:
  - Холодно! Не замёрзли бы. У них ведь там  несколько тюфяков соломенных и всё.
  - Не замёрзнут! Они, видел, какие упитанные, шерсть так и лоснится. Это от того, что подкожный жир имеется. Не замёрзнут!
  Михайлов направился было в вагон, когда вдогонку услышал слова конвоира:
  - Вы вон о ком печётесь. А я про людей. Про заключённых. Не замёрзли бы.
  - Не замёрзнут! - зло крикнул лейтенант Михайлов. - Руки-ноги есть, пусть греются.
  Хлопнув дверью, он вернулся в вагон. На него пахнуло спёртым запахом пота и тепла.
  Стало немного стыдно. Как же это он? О лошадях побеспокоился, а о людях...
   В том же вагоне, через перегородку с лошадьми ехали амнистированные политзаключённые. На фронт. В количестве тридцати  шести человек. Но собственно, чем он может им помочь?
    В Иркутске долго ждали вагонзак. Но потом вдруг выяснилось, что заключённые эти, вроде как и не заключённые уже, потому что по собственному желанию направляются на фронт, в штрафной батальон пехоты. Но с другой стороны, приказа об освобождении нет, а есть чёткое предписание доставить их по месту прохождения будущей службы... После трёхдневной волокиты где-то на задворках станции раздобыли ветхий  вагончик, последними пассажирами которого, видимо, и были пресловутые столыпинские переселенцы 1908 года.  Караул  разместился в небольшой теплушке, переделанной из платформы, большая часть которой была завалена дровами. Это кстати. Да и  пост организовать можно.   Зекам же наскоро набросали несколько тюков с соломой – вагон не отапливался.  Ничего, потерпят. Если всё обойдётся, дорога до фронта займёт не более трёх суток. Сутки уже прошли. Днём, когда разносили обед, Михайлов заглянул к ним. Все живы, улыбаются. Вроде и мороз нипочем. Лейтенант вздохнул и устало повалился на освободившуюся полку. Глаза тут же слиплись, и он погрузился а полудремоту, полумечту. Это его последний этап. Скоро на фронт! Фашистов бить, настоящих врагов, а не этих... несчастных...
  - Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант!- кто-то усиленно дёргал его за ногу.
  Михайлов открыл глаза. Перед ним стоял конвоир. "Пост оставил! Да я тебя!"
  - Товарищ младший лейтенант! Там дым из вагона валит. Не иначе пожар! Товарищ младший лейтенант!
  Михайлов, смутно соображая о чём речь, бросился к выходу из вагона на смотровую площадку. Точно, над крышей последнего вагона распространялось тёмное облако.
  - Я сначала думал, может пар от лошадей. Белёсый. Потом смотрю всё гуще и гуще!
  - Буди начальника караула, - приказал Михайлов, и стал всматриваться в чернеющее облако. Через верхние зарешеченные оконца вылетели несколько искр, похожих на детский фейерверк. Пожар!
  - Подъём! - загрохотал по вагону голос. Это начальник караула. Вечно пьяный капитан Чибис. - Рацию! Рацию мне!
  И уже через минуту:
   - Что стоишь? Мать твою! Отцепляй вагон!
  Скорее всего, его приказ относился к лейтенанту, но конвоир оказался проворнее. Ползком, чтобы не сорваться, солдат добрался до сцепки. Возился долго.
  - Ничего не получается. Пристыло. Инструмент бы, какой.
  Михайлов пополз ему на помощь. Как назло поезд на огромной скорости преодолевал откосный участок пути. Чувствуя, что может сорваться, лейтенант грудью лёг на сцепку. Вдвоём они начали усиленно дышать и растирать руками рычаг, пытаясь отогреть металлические части сцепления. Помогало мало. Искры из верхнего окошечка последнего вагона вылетали всё чаще и ярче. Наконец, солдату удалось повернуть рычаг. Раздался скрежащий металлический звук. Это замок, размыкаясь, оповестил, что дело сделано.
  Лейтенант и солдат, не сговариваясь, прыгнули вниз и покатились с насыпи.
  Остальные конвоиры толпились на смотровой площадке в нерешительности.
  - За мной! - рыкнул капитан Чибис, и первый спрыгнул на землю. Не удержавшись на ногах, он свалился в придорожный кювет. И уже откуда-то снизу снова подал голос:
  - Ворота открывайте. Ворота.
  Но исполнить приказание было невозможно. Вагон еще некоторое время двигался по инерции по наклонной на большой скорости. Солдаты попрыгали вниз, и теперь им приходилось бежать по обе стороны дымящегося вагона. Наконец, скорость его стала заметно снижаться. Двое конвоиров бросились к воротам. Но их остановил окрик капитана:
  - Вы чего, с..ки, делаете?! Зэков мне выпускать надумали. Лошадей спасайте!
  Солдаты, подчиняясь приказу, на ходу пытались открыть тяжёлые вагонные ворота. Шум уходящего поезда стих и чётко стали слышны крики, маты, заглушаемые громким ржанием испуганных лошадей. Огромная металлическая щеколда подалась и поползла в сторону. Ворота открылись. Солдаты забрались в вагон. В сплошном дыму пытались отвязать поводья. Лошади бились и шарахались из стороны в сторону. Наконец, один жеребец рванул из вагона, присел на передние ноги, но тут же вскочил и бросился к лесу. Второй последовал за ним.
  - Мать вашу! Держите лошадей! - орал капитан, - я за них головой отвечаю.
  Михайлов, прихрамывая, подбежал к капитану:
  - Товарищ капитан, а как же люди. Они же там... заживо...
  - Какие люди?! Ты что, лейтенант, врагов народа жалеешь? Не сметь открывать ворота! Лично расстреляю каждого, кто приблизится к вагону. Я по рации сообщил, будем ждать пожарный расчёт.
  Конвоиры в нерешительности замерли на своих местах.
  - Товарищ капитан, пожарный расчёт прибудет не раньше утра. А эти... Они же амнистированные. Значит, уже не враги. Задохнуться, если не сгорят.
  - Задохнутся, мать их! А кто им велел огонь разжигать? Погреться решили, гады!
  - Так ведь холодно же! - пытался образумить начальника Михайлов.
  - Холодно! Вот пусть теперь и греются! Я сказал ворота не открывать! - зычно крикнул он снова. Хотя и без того никто не трогался с места.
  - Ты мне, лейтенант, можешь ответить на вопрос, откуда у них спички?
  - Так ведь курево им на этапе положено. Отсюда и спички. Товарищ капитан, позвольте открыть, мы их мордой в снег. Не забалуют!
  - Не забалуют, говоришь, а ты уверен, что это не провокация. Мы их откроем, а они шасть по кустам. Лес кругом, а у меня конвоиров семеро. Голову подставлять за них.
  В двери вагона продолжали судорожно стучать. Из верхнего оконца теперь уже просачивалось пламя. Вдруг из лошадиного отсека выпрыгнул человек. Не удержавшись на ногах, он упал на четвереньки и покатился с насыпи вниз. За ним другой. Третий. Михайлов понял, не выдержала тонкая перегородка между отсеками, и ещё живые люди бросились к свободе. Хрипящие, полуобожжённые, они тут же падали в снег.
  - С...ки, мать вашу! - орал капитан. - Конвой, слушай мою команду! По предателям и дезертирам огонь! Стрелять на поражение. Пли!
  Послышалось щёлканье винтовочных затворов. Выскочившие из вагона полуживые люди, с трудом сообразив, что их сейчас будут убивать, побежали к лесу. Раздались нестройные выстрелы.
  - Пли! - снова командовал капитан Чибис, выхватывая собственный наган.
  - Товарищ, капитан, - это паника. Не надо стрелять! Они далеко не убегут. Снегу по пояс, да и тяжело сейчас свежим воздухом дышать...
  В подтверждение его слов, трое из бегущих стали садится на снег, держась за грудь и пытаясь сделать вдох-выдох.
  - Закрывай, ворота! - орал капитан. - Лейтенант, закрывай ворота! Разбегутся сволочи. А мне под статью...
  - Товарищ капитан, это же люди...
  - Что, саботировать? Приказ не выполнять! Да я тебя... под трибунал!
  Выстрел прогремел над самым ухом. Лейтенант Михайлов, оглушённый, схватился за голову и стал садиться прямо на грязный истоптанный снег.  Всё происходящее стало казаться немым наваждением, едва различимым сквозь серую пелену, внезапно затянувшую оба глаза. 
  -Закрывай ворота! - продолжал орать капитан, перепрыгивая через усевшегося  ему под ноги лейтенанта, - а этого оттащите подальше, а то сгорит, с..ка!
  Двое солдат бросились  к вагону. Пару автоматных очередей, и люди, прорывающиеся в лошадиный отсек, схлынули обратно. Ворота закрыли, щеколду задвинули на место. Ещё какое-то время слышали стоны и крики, но вскоре стало тихо.
  - Товарищ капитан, а с этими, что делать? - один из конвоиров показал на корчащихся на снегу погорельцев.
  Капитан Чибис брезгливо поморщился:
  - Так, давай в распыл их. При попытке к бегству. Пока не очухались и не расползлись. Выполнять приказ!
  Вагон, тем временем, охватило яркое пламя. И в свете этого пламени на оранжевом снегу чётко выделялись фигуры людей, покорно ожидающих своей участи.
  Раздалось несколько одиночных выстрелов.
  - Сколько их? - вяло спросил капитан.
  - Двенадцать, - ответил кто-то из конвоиров.
  - Может их того, в огонь? - предложил он же.
  - Хорошо бы! Все концы в ... огонь.
  Но подойти к полыхающему вагону было уже невозможно.
  - Ладно! - буркнул Чибис, - зароем подальше в лесочке и доложим начальству "расстреляны при попытке к бегству". Поняли?
  - Так точно! - раздалось несколько хриплых голосов.
Чибис наклонился над  мерно раскачивающимся  и глупо улыбающимся лейтенантом:
-  Эй, лейтенант, приди в себя, мать  твою! Сопли распустил!
И, оглянувшись на столпившихся вокруг них конвоиров, добавил:
- Всем объявляю благодарность за предотвращение попытки диверсии, а так же мужество и героизм, проявленный в беспощадной борьбе с врагами народа.
  Конвоиры молчали.
   
  4
  Егор вздрогнул. Резкий гудок электровоза вернул его к реальности. Оглядевшись, он с удивлением обнаружил, что и не ложился. Что это было? Видение или сон? Он перебрал пальцами пожелтевшие тетрадные листки. А может, просто авторское воображение разыгралось? Он усмехнулся. Как бы там ни было, но тайна старого кладбища раскрыта. Только любопытно: кто этот неизвестный, который подбросил ему конверт? Вряд ли это были его спутники, которые по-прежнему сопели и свистели в три ротовых отверстия. Проводник? Не похоже. Рыжая девчонка, возникшая так внезапно? Скорее всего, она. Но кто она и откуда? Кто велел ей передать этот конверт? Почему его не отдали Егору раньше? И, главное, зачем его подбросили, после того, как чуть не убили в деревне? Вопросы. Сплошные вопросы. Да и сама тайна старого кладбища раскрыта ли? Кто автор этих таинственных записок? Кто-то из чудом оставшихся в живых зэков? Или измученный угрызениями совести лейтенант Михайлов? Тогда как же могила с его именем? Она как здесь оказалась? И, наконец, кто тот человек или люди, которые каждый раз восстанавливают кладбище, напоминая о страшной трагедии той мартовской ночи 1942 года?
  Нет, рано ты, Егор Васильевич, успокоился. Тайна не разгадана. Разгадка только начинается. А ты позорно дезертируешь. Как же так?!
  Егор поднялся. Быстро уложил вещи и задумался: "Что делать с теткиными гостинцами?". Решил забрать всё печёное и варёное с собой, а остальное пожертвовать "на благотворительность". Он вышел в коридор к расписанию. Следующая станция через сорок минут. Егор стукнул в купе проводника. Тот, сидя за столиком и положив голову на руки, дремал. Услышав стук, приподнял голову и вопросительно взглянул на Егора:
  - Проблемы?
  Егор кивнул. Мне бы выйти на следующей станции...
  - Так, вы ж вроде у нас до Ленинграда едете.
  - Да, хотел до Ленинграда, но теперь вернуться хочу.
  Проводник согласно кинул:
  - Ступайте в купе, я позову.
  Минут через сорок Егор вышел на пустынный перрон маленькой станции под названием "По...жайск" и направился к кассе вокзала. Окошечко было закрыто. Он присел на старое полуразвалившееся дерматиновое кресло и закрыл глаза.
  - Мужчина, вы в кассу последний? - раздался знакомый девичий голос.
  Егор вздрогнул и открыл глаза. Прямо перед ним стояло воздушно-рыжее создание лет семнадцати. Вздёрнутый нос, лукавый взгляд... Неужели она? Не может быть! Такая не то, что себя предлагать будет, её ещё лет пять уговаривать придётся... Егор огляделся и развёл руками:
  - Так я не просто последний. Я единственный.
  Девушка обрадовано улыбнулась и, глядя ему пристально в глаза, проговорила:
  - Почему единственный? Теперь нас двое... Давайте знакомиться... Михайлова Анастасия Юрьевна... Можно Настя...