Скорее настало бы завтра

                СКОРЕЕ  НАСТАЛО  БЫ  ЗАВТРА

   Овечкин, инженер ПТО подрядной строительной фирмы, вышел из конторы в подавленном состоянии – его пригрозили уволить, если он не подпишет акт готовности здания к монтажу оборудования. Такой документ нужен был руководству для получения  денег на новый этап строительства. «Какая готовность?! – таращил глаза изумленный Овечкин,- Ни стен, ни фундаментов! Одни только сваи торчат из земли!» Но начальник отдела был непреклонен: или ставь свою подпись, или – прощаемся! Другие подпишут! «Сутки  даю тебе, щепетильный ты наш, чтобы одумался! Завтра не будет подписи, - бесцеремонно выкрикивал он, – переназначим комиссию, а тебе – до свидания!.. По причине моего тебе недоверия». «Начальнику – что, - размышлял уныло Овечкин,- он не в составе комиссии. Если вранье обнаружится, он - в стороне, меня же  тогда и подставит. Сам же будет прилюдно  орать: куда ты смотрел?! Покажи нам готовность!..»
   Начальник Овечкина – человек беспринципный, коварный, и вероятность такого исхода – высокая.
  «С одной стороны – подлог, уголовное дело, - нагонял себе страху  Овечкин,- с другой… Увольняться тоже нельзя: кто в таком возрасте возьмет на работу? Сейчас молодых, шустрых, покладистых  - и тех-то принимают со скрипом… И до пенсии еще далеко – целых семнадцать годков!..»   
   В таких расстроенных чувствах Овечкин поплелся домой. Он решил добираться пешком, чтобы дорогой еще покопаться в непростой ситуации.

   Выйдя на улицу, Овечкин сразу окунулся в благодать последних дней бабьего лета. Солнце уже клонилось к закату, но светило все также ласково, мягко как светило весь день.  Было  тепло и безветренно.
   Путь его лежал через городской старый парк, здесь уже явно были все признаки подступающей осени: с полуобнаженных деревьев слетали увядавшие листья, ковровой дорожкой устилая аллею, в ветках акации пряталась какая-то птичка и жалобным писком извещала, что ей одиноко, росший по соседству с акацией клен усердно выстукивал дятел, готовя кому-то дупло.
   Птички, шорох листьев, приятное солнце – все это было благоприятным, и настроение Овечкина заметно улучшилось. Он машинально свернул на боковую тропинку, и тут его кто-то окликнул. На скамейке, стоявшей чуть в стороне от тропинки, сидел тучный мужчина в темно-сером костюме. Его шляпа такого же цвета лежала у него на колене. Всмотревшись, Овечкин узнал Серафимова, своего первого трудового наставника, начальника цеха, в котором начинал он работать после окончания техникума. Потом их пути разошлись: Овечкина взяли в армию, а Серафимов, как он слышал, круто пошел вверх по карьерным ступенькам. Ходили слухи, что после ближайших выборов он займет в мэрии города какое-то руководящее кресло.
   В голове у Овечкина забегали меркантильные мысли: «Вот кто мне может  реально помочь! Он может предложить мне такую работу, на которой можно будет забыть о скользком начальнике, о приписках…»   Он нарисовал себе радужную перспективу: если удачно все сложится, можно не бояться позорного увольнения, а самому сделать ручкой начальнику, толкавшему его к краю губительной пропасти. «Фигу тогда тебе, жалкий очковтиратель, а не подпись моя под состряпанным актом!.. А что! С Серафимовым мы всегда ладили, у меня с ним были всегда  отличные отношения…»
   Не видя причин, по которым Серафимов мог бы отказать ему в практической помощи, Овечкин с благоговейным выражением лица подошел к своему бывшему наставнику. В нем все ему показалось прекрасным: холеное лицо, на котором Овечкин  в упор не видел морщин, отлично сидевший костюм…
   Приветливо улыбаясь, он почтительно поздоровался.
- Садись,- предложил Серафимов ему по-хозяйски.- Давай вдвоем поглазеем.
   Справа от него на скамейке было места побольше, и Овечкин подобострастно опустился туда, только недоуменно спросил:
- Как «поглазеем»? На что?..
- Не на что, а на них,- повел головой Серафимов.- На этих вот, на прохожих… Как, по-твоему, хороший вон идет человек или откровенная дрянь?..
   Он показал подбородком на женщину,  медленно шедшую в их сторону. Она была невысокого роста, на ней был черный просторный пиджак и юбка, тоже черная, длинная – почти до щиколоток. Женщина шла, сильно ссутулившись, откинув руки назад так, что они были похожи на крылья, и вся она походила на черную курицу. Когда подошла она ближе,  Овечкин увидел густые черные брови, крупный нос и тонкие, в линию, губы. Возраст ее был, примерно, лет тридцать пять – сорок.
   Как только женщина удалилась, Серафимов повторил свой вопрос:
- Ну, что о ней скажешь?.. Если вдруг  придет она к тебе, например, наниматься работать, возьмешь?..
   Овечкин подумал, что Серафимов его как-то разыгрывает, и, не желая попасться впросак, отвечал  с осторожностью:
- Не знаю… Может быть, она – хороший бухгалтер, или экономист… В роли секретаря она, конечно, не смотрится…
   Высказав это, он посмотрел выжидающе в глаза Серафимова: понравился ли ему этот ответ? Но Серафимов, как было видно, не нуждался в ответе по существу, он был погружен в свои мысли. По-стариковски кряхтя, он   повернул свой торс на правую сторону и доверительно произнес:
- Я сейчас в отпуске. Пришлось срочно скрыться от неприятностей. А причина одна – не сумел распознать натуру одного квазимодо… Говорят, что в облике каждого человека есть что-то такое, что выдает его сущность. А попробуй, вот, разберись!.. Бухгалтер из той женщины может быть и хороший, а вот какой она человек? Как распознать?..
   В голосе Серафимова Овечкин уловил нотки обескураженности, и в его голове появились сомнения в реальности его надежды на помощь былого начальника: «Выходит, и он сейчас не в фаворе?!.. До меня ли будет ему в таком положении?..» Однако, зная главное качество Серафимова – оставаться всегда на плаву, Овечкин всем своим видом продолжал демонстрировать преданность и готовность, если потребуется, даже к самопожертвованию.
   Серафимов опять покряхтел, поерзал натруженным  задом по сиденью скамейки и продолжал говорить все тем же доверительным тоном:
- В позапрошлом году я взял на вакантное место инженером по технике безопасности одного мужичка по фамилии Жорин. Примерно, моего возраста, с высшим образованием, большой опыт работы на производстве. Короче, по анкетным данным он вполне соответствовал должности. К тому же мне намекнули, что он якобы родственник начальнику одного  департамента. Перепроверять эти сведения тогда  я не стал, а напрасно – оказались дезинформацией… Принял я его благосклонно, хотя внешность его была явно не презентабельной: огромные красные  уши, нос толстый, облупленный, глазки маленькие, колючие, все время бегают и чего-то высматривают. Я эти глазки до сих пор на себе чувствую. Подстрижен он был очень коротко – волосенки торчали, как у ежа, и голова была похожа на шар. А сам – невысокий, худющий, и рот, словно щель. Неприятная внешность, не правда ли?..
- Да, не красавец,- согласился охотно Овечкин, и тут же попытался  мысленно взглянуть на себя. Вроде бы, все без изъянов – высокий, стройный, с приятными чертами лица, во всяком случае, так, он подслушал однажды, о нем говорила бухгалтерша. Правда, характер у него – не того… Он и сам признавал – не бойцовский характер, не для рыночной жизни… Как-то жена ему в глаза резанула: «Ты не мужчина, а тряпка!.. Размазня, одним словом!»
  Но сейчас на душе у него отлегло: оказывается, все дело в простом инженере по технике безопасности! Это – пустяк! Серафимов, есть – Серафимов! Он бывал и не в таких передрягах и всегда оставался в седле!..
- Сейчас бы я за одну его внешность не стал бы с ним разговаривать,- продолжал между тем Серафимов, - а тогда только подумал: как может природа так жестоко отнестись к человеку!.. Одет он был, правда, неплохо: почти новый костюм, ботинки хорошие, галстук. Вообще, сколько я его потом видел – одевался он хорошо, но рожа!.. Она-то, оказывается, и сигнализирует – берегись!.. Помнишь, кажется, Чехов где-то писал, что в хорошем человеке все должно быть прекрасным?..
   Серафимов помолчал, посмотрел почему-то внимательно Овечкину на  башмаки и продолжил очернять  какого-то Жорина. Произнося эту фамилию, Серафимов морщился, как от приступа зубной боли, вместе с ним невольно морщился и Овечкин, сохраняя веру в непотопляемость ветерана и надежду на его драгоценную помощь.
- Двух месяцев не прошло, как его приняли на работу,- говорил Серафимов,- а до меня уже стали доходить слухи об его склочном характере. Я поначалу считал, что могут и наговаривать: ему по должности полагается требовать от других выполнения установленных правил, инструкций, а кому это нравится?.. Раньше занимал ее настоящий раззява. Его все хвалили за покладистость, за веселый характер, а меня штрафовали за состояние техники безопасности. Короче, я был уверен, что Жорин - мужик требовательный, потому его и не любят.
   Серафимов замолчал, опять посмотрел внимательно Овечкину на ноги, отчего тому стало как-то не по себе: «Может быть, у меня не все в порядке с ботинками? – подумал он и ноги сместил под скамейку».
- Но оказалось, что должность  была не при чем - он был склочным по своим личным качествам,- продолжил Серафимов немного занудливо.- Ну вот, ты сам посуди…
   И он поведал о нескольких случаях, которые, по его мнению, должны были представить Жорина как человека несносного, склочника.
Но, несмотря на глубокую солидарность  Овечкина со своим первым наставником, он все же не мог не заметить, что Жорин в этих историях выглядел  вовсе не склочником, а, скорее, бескомпромиссным борцом со встретившимися ему ненормальностями и несправедливостью. Для всех они казались нормальными, они устоялись, к ним притерпелись, а он вдруг вздумал бороться.  Как дон Кихот в современных условиях. Больше того, он стал сопоставлять себя с Жориным – он, как и Жорин, болезненно воспринимал ненормальности, но Жорин боролся, восставал против них, и тем находил себе неприятности, а его, Овечкина, неприятности находили вопреки его желаниям  быть от всех ненормальностей в стороне.
   Жорин, в глазах Овечкина, был совсем не таким, каким  он был   в глазах Серафимова.
   Серафимов и сам, вероятно, сознавал слабину своих доводов, и чтобы усилить обоснование, поднял новую волну своего недовольства:
- Мне иногда говорили: гони ты его, он и тебе самому может свинью под бок подложить. И подложил ведь, подлец!.. Я не учел одной постоянной зависимости: если ты защищаешь того, кто большинству неприятен, то неприязнь эта автоматически переносится на тебя. Она еще больше переносится на тебя, если ты на стороне человека, попавшего в опалу начальству.
   «Это точно,- внутренне согласился Овечкин». Он вспомнил, как однажды поддакнул прорабу, которого отчитал на планерке сам начальник строительства. Овечкина не было на той планерке, он не знал о конфликте, и не сразу понял, почему вдруг  вокруг него образовалась могильная атмосфера. Даже приятель, с которым Овечкин все годы учебы жил в одной комнате общежития, и тот неохотно стал разговаривать с ним.
- Подложил!- повторил в сердцах Серафимов.- Еще как подложил!.. Ты знаешь, наверно, современную моду: каждый ответственный деятель время от времени должен напрямую встречаться с народом, лучше – с рабочими, как бы для отчета о своей полезности им. Считается, что таким образом руководство будет ближе к народу. Показуха, конечно, но так сейчас принято. Такая встреча была назначена и в нашем микрорайоне. Рабочие на эти мероприятия обычно не ходят, а вот подобные Жорину!.. Я открывал эту встречу, и как увидел его в первом ряду да еще с толстой тетрадкой в руке, сразу почувствовал – сейчас он чего-нибудь выкинет! Наш гость, не буду называть его имени, посвятил свое выступление подготовке города к предстоящей зиме. Рассказал, что и где делается: цифры, примеры, сроки… Все, по его словам, было везде хорошо, и он очень ловко ввернул, что в этом хорошем есть и его заслуга, и как депутата, и как не последнего городского руководителя – он курирует все коммунальные службы. Только он закончил свою триумфальную речь, еще не успели принять порядок дальнейшей работы, а Жорин уже лезет с вопросом. Глазки горят, как ночью у кошки, уши оттопырились, пылают огнем, голос, то ли от волнения, то ли от злорадства, сорвался на визг. «Это не вам ли прикажете,- кричит,- поклониться в ножки за то, что теплосеть в городе всю как будто бы опрессовали?!.. Во-первых, это и надо было сделать, но не сейчас, осенью, а весной, сразу, когда отопительный период закончился: было бы время все дефекты исправить спокойно, а не в спешке, как сейчас происходит. За это вам, кстати, хорошую денюжку плотют из наших налогов!»
   Здесь Серафимов усмехнулся ехидно:
- Так и сказал – денюжку плотют! А ведь, по анкете, у него высшее образование!
   И он продолжил цитировать Жорина: «А во-вторых,- говорит,- сделать-то сделали, но как? Вот в чем вопрос!» И начинает вычитывать из тетрадки такие факты, которые напрочь опровергают выводы и положительные оценки нашего гостя: на такой-то улице тепловая камера вся под водой, там-то трубы остались без изоляции, там-то траншея не засыпана с прошлого года… Видно, что он специально готовился к этой встрече.
   Серафимов потер ладонью свою толстую шею.
- Выступавший  дергается за трибуной, как будто его шилом в зад колют, смотрит на меня зло и растерянно – я так и оставался сидеть в президиуме – не знает, как выйти из такой ситуации. Взглядом умоляет меня: уйми же ты, наконец, своего баламута! А я и сам не знаю, как быть: не скажешь же ему  при народе, чтобы не задавал щекотливых вопросов! На то и встреча, чтобы поговорить по душам.
   Серафимов сейчас, как подумал Овечкин, старался быть объективным в общей оценке  собрания и рисовал картину красочно и подробно:
- А Жорин был прямо в угаре. Голос еще больше повысил: «Вся ваша работа – халтура чистой воды! Каждую зиму только землю греют, а не квартиры! И, между прочим, за наши же денюжки: стоимость повышаете, а все остается, как было!» Жорин и сам взвинтил себе нервы, и других хорошо подзавел – в зале кто-то громко сказал: «И землю греют, и воздух!» Жорин рад этой поддержке, кричит: «Точно! Правильно – воздух! Все трубы вытащили наружу! Весь город трубами охомутали! Задвижки повсюду текут, опять всю зиму под ними будут парящие лужи!»
   Серафимов детально передавал поведение Жорина, вероятно, он опять захотел окунуться в ту непредвиденную атмосферу собрания, чтобы сделать для себя кое-какие полезные выводы. Овечкин же заскучал - он уже сознавал, что никакой помощи здесь ему не предвидится, и слушал больше из опасения показаться невежливым.  А Серафимов увлекся и все говорил, говорил с придыханием:
- Гость наш понял, что я ему уже не помошник, и сам стал маневрировать: они ведь там, в руководстве, демагоги отпетые!.. Чуть Жорин сделал паузу в своем обличении, гость говорит, вроде бы соглашается с критикой: «Действительно, в этом плане, есть еще упущения. Есть и течи в задвижках, и лужи под ними, но вы понимаете сами: все это дело совести исполнителей. Рабочие кое-где к своим обязанностям относятся безответственно, с преступной халатностью, можно даже так говорить. За всеми проследить очень трудно». Уловка его была мне понятна: он хотел притупить остроту критики и, по возможности, подставить под ее удар других. Хотел, прямо не отрицая очевидного факта, перейти к обсуждению, практически, другого вопроса – вопроса о производственной дисциплине. Но уловка эта не удалась. Тут я окончательно убедился, что Жорин – отъявленный бузотер. Он с готовностью переключился на новую тему, только вывернул ее опять на свой бузотерский манер, кричит: « А чего вы хотите ждать от затюканного вами же работяги?!.. В каких условиях люди работают?!» Достает вырезку из какой-то газеты и читает коллективную жалобу рабочих на плохие условия работы и быта. Гость возмущен, тоже голос повысил: «Вы передергиваете! Вы приводите факты не из той оперы! Я знаю тот случай – это было на судостроительной верфи, мы же говорим сейчас о ремонтниках, о тех, кто готовит теплотрассы к зиме!»
   Серафимов, как видно, не очень сочувствовал чиновнику, попавшему под обстрел Жорина, он сделал короткую паузу и с усмешкой сказал:
- Я не пойму до сих пор: случайно ли Жорин зачитал жалобу судостроителей или специально, чтобы подловить выступавшего, но только отреагировал он моментально: «У ремонтников условия еще хуже! Ремонтники вообще ютятся в вагончиках или в летучках!» Он достает теперь целую пачку вырезок из газет и читает про условия быта рабочих, занятых ремонтом наружных сетей. Факты там действительно вопиющие. «Кто это описывает?!- трясет он над головой вырезками.- Сами рабочие пишут!.. Они, может, и рады  сделать все хорошо, но ты создай им условия для хорошей работы!» Громил он на этом собрании, громил несчастного гостя, пока сам не выдохся. Сел. Я кое-как закончил собрание. Гость ушел сразу. Сердитый, даже не попрощался… Вот такой у меня был случай с этим уродцем…
   Серафимов умолк, потом со вздохом продолжил:
- Пришлось принимать меры к самоспасению. Мне друзья сообщили, что надо мной  готовят расправу: наверху посчитали, что я специально разработал такой сценарий собрания. Мне посоветовали срочно исчезнуть на какое-то время. Вот теперь я здесь, на скамейке, маскируюсь под старого перечника…
   Серафимов опять замолчал, а Овечкин начал думать над поводом, чтобы разом покончить с затянувшейся исповедью человека, ставшего ему абсолютно не интересным. Он  намеревался уже просто встать и уйти,  но Серафимов заговорил снова:
- Но вот я чего никак не пойму – почему этот Жорин так поступил? Не могу докопаться до причины его поведения... Какое дело ему было до этих ремонтников? Они мерзнут, им плохо?.. Но не он же мерзнет в холодных бытовках! И потом, разве кроме него никто не видит этот бардак?.. Видят, и я тоже вижу! Я вижу даже дальше, чем он: во всей стране творится бардак! Но я  не кричу об этом – зачем? Сейчас все равно ничего не изменишь…
   Серафимов говорил и пожимал в недоумении плечами. Было видно, что он действительно искал объяснение поступкам некого Жорина, и не находил. Он напрямую связывал характер и поведение человека с его внешностью и пытался найти ответ на вопрос:  можно ли определить человека по его внешнему виду?
- А может, он просто хотел меня подкузьмить?..- задал он новый вопрос. - Но почему?.. Я ему ничего не сделал плохого… Ну ладно, он мне подкузьмил, но он и себе сделал хуже – я его сразу же выгнал!.. Пусть теперь ищет  такое местечко, где будут терпеть его зубоскальство,- мстительно добавил он.
   Овечкин теперь Серафимова слушал с нарастающим раздражением, он теперь видел все морщины на его обрюзгшем лице, видел, что старикан сегодня не брился, что пиджак его был изрядно потертым в локтях, а брюки лоснились.
   Наконец Серафимов высказал, видимо все, что его тяготило. По лицу его было видно, что ни в каких комментариях он не нуждается.
   Овечкин тоже молчал. В том, что Серафимова ждут еще неприятности, он был абсолютно уверен: там, как тот сказал, на верху, на такие промашки не вправе смотреть равнодушно – если такое прощать, развалится вся их трухлявая монолитность. И он был не согласен категорически с Серафимовым в его домыслах о порочности неказистых людей. Не внешность, конечно не внешность,  определяет существо человека!..
- Ну ладно, пошли!..- фамильярный хлопок ладони Серафимова по  колену Овечкина был ему неприятен.- Ты, вроде бы,  шел в эту сторону?..
- Нет, мне не туда,- слукавил Овечкин.- Просто я вышел подышать свежим воздухом.
   Они вяло пожали руки друг другу и разошлись.  Мысли Овечкина   вернулись к ситуации, сложившейся у него на работе, и он опять впадал в меланхолию. Попытался представить в своем положении Жорина, но сразу отказался от этой затеи. «Жорин – не от мира сего, он – дон Кихот. За это его  уже выгнали… Придется подписать этот липовый акт,- все больше склонялся он к такому решению.- Не сидеть же  безработным пеньком на садовой скамейке и молоть чепуху… Ничего, что акт не соответствует истине. Авось пронесет… Вокруг сейчас и не такое творится…»
   Окончательно утвердившись в этом решении, решении, достойном современного российского гражданина, Овечкин ощутил чрезвычайное  облегчение, его меланхолию сняло как рукой, и его не пугал уже завтрашний день. Наоборот. Непроизвольно ускоряя шаги, он с нетерпением думал: «Скорее настало бы завтра! Завтра все утрясется, все станет опять голубым и зеленым!»

Октябрь 2010 года