Поговорим об искусстве

Двадцать лет тому назад в нашем доме номер четыре корпус один по улице Демьяна Бедного доминирующее положение надо мной и моей соседкой Галочкой  занимала парикмахер Саша, снимавшая квартиру на третьем этаже, моя ровесница – породистая блондинка с утонченно высокомерными чертами лица и царственной осанкой статной, с модным шиком упакованной фигуры.

Обыкновенная старомосковская история – дочь профессора в восемнадцать лет сбегает из дома на Тверской близ Центрального телеграфа, ночует на вокзалах и становится модельером мужских причесок высшей квалификации. Принимает участие в международных конкурсах.

Бездомная Саша строила свою жизнь самостоятельно. Ее ребенок рос в семье родителей. Мать никак не хотела отдавать дочери внука, используя его во благо семьи – для удержания в стойлах поглядывавшего на сторону профессора.

Саша считала себя самой умной, самой мудрой и получше нас с Галей знающей жизнь. Бурная юность и широкий ассортимент мясных продуктов на столе в то голодное время служили этому веским основанием. В отличие от программистки и учительницы, меня и Галочки, парикмахерша была «эквивалентна» и могла достать все – от говяжьих языков до билетов на Челентано.

Бывало, что Саша устраивала публичные сцены своему новому мужу:

- Шота! У тебя ум есть?!

- Зачем мне ум? – комически отбивался красавец автослесарь, смуглый  грузин латиноамериканского типа с лицом и фигурой точеной  статуэтки.

– У меня жена умная! Автомобиль есть – дома ты сидишь! Зачем мне ум?

– Простолюдин! – резюмировала лауреатка международных конкурсов, немного  успокаиваясь.

Выпускница Центральной музыкальной школы, высокомерная Александра пренебрегала общением с «простолюдинами». Мы ощущали свою избранность. Сексапильная  Галочка – дочь разведчика, моя родословная тоже не подкачала – внучка профессора с той же Тверской. Оказалось, что мы с Сашей даже учились одновременно в соседних школах.

Согласно глубоким  познаниям Саши в области антропологии, форма черепа мужа  давала ей четкую уверенность, что ум у него есть. Со мной дело обстояло гораздо хуже. По ее понятиям мой лоб был низковат: «Не пойму, чем  ты думаешь? Как ты живешь? Тебе же думать нечем!» - заботливо разглядывала добрая Саша выпускницу факультета Вычислительной математики и кибернетики Московского государственного университета.   

Саша была честолюбива, вдумчива и систематична, как и положено дочери профессора. В проблемах разбиралась досконально. Обладала глубочайшими познаниями в некоторых областях. Однажды, поднявшись к ней поболтать, была вынуждена полчаса ожидать внимания: «Не мешай, я изучаю!». Толстенный самиздатовский том назывался «Техника группового секса».

О свежих тенденциях в мире моды  мы с Галей узнавали от Саши. Она интересовалась и миром искусства. Регулярно делилась с нами сведениями о жизни артистов театров, кино и эстрады. Она знала все. То есть, не только «кто и с кем», но и «каким способом». Мы внимали, затаив дыхание и всеми силами стараясь не прыснуть раньше времени. Между нами с Галкой  такие разговоры  значились под кодовым названием «Поговорим об искусстве». 

***
КОМПОЗИТОР

–  "Синий туман," – это ведь Добрынин?

Слава,  мой бывший сосед через стенку на Тверской 15,  кроме «Семь сорок» ничего сочинить не может. Я точно знаю. В наших с бабулей  муках рожал свои шедевры в семидесятых. У нас слышимость через стенку  была - до шепота. Однажды, отперев дверь и войдя в темную квартиру, услышала, как чужой голос тревожным шепотом меня зовет: - «Ира!». Дрожащей рукой пыталась нащупать выключатель, прижавшись к стене и медленно сползая вниз на ватных коленях.

Когда зажегся свет,  стало ясно, что в квартире никого нет. «Что это было?» - задумалась, разглядывая белую дверь в прихожей, наполовину заставленную  холодильником, которая непонятно зачем соединяла соседние квартиры и стояла запертой уже больше тридцати лет, с самого основания дома. «Через эту дверь войти не мог никто…Ясно! Сосед за стеной жену позвал. Шепотом. Ее ведь тоже Ирой зовут. Ну, слава Богу!»

Композиторское пианино стояло  у нашей общей стены в  комнате. В творческом экстазе сосед  «лупил» аккорды двумя руками и громко отбивал такт двумя ногами. Пол дрожал. Было ощущение, что за инструментом сидит большая,  лохматая, энергичная и сильно возбужденная обезьяна. Этот образ, сложившийся у меня в то время, когда я еще не знала композитора в лицо, каждый раз неотступно возникал при звуках пианино за стеной. У бабули поднималось давление.

Боролась с соседом она так – включала приемник на полную громкость, надеясь, что  он «наконец поимеет совесть» и  убавит звук. Реакции  – никакой. Наивная бабуля слабо себе представляла, что устройство пианино не предполагает возможности «убавить звук», а устройство творческого человека не предполагает немедленного выхода из экстаза, если он с такими муками в него вошел. Тогда уже я садилась за дедушкино трофейное немецкое пианино красного дерева с резными розами, стоящее у той же стены с нашей стороны, ближе к окну, и играла что-нибудь из "17 мгновений весны". За стеной временно затихало. Потом робко, одним пальцем, там пытались повторить мелодию. Аккорды подобрать не получалось. Все смолкало. Можно было готовиться к очередному экзамену.

Через три года появилось новое имя - Вячеслав Добрынин, все песни которого я уже знала наизусть.

Откуда за стеной берутся композиторы? Моя соседка Ира, медсестра по образованию, миловидная и очень практичная девица с точеной миниатюрной фигуркой, на 6 лет старше меня, вышла замуж за Славу, когда я закончила первый курс. Она жила в соседней однокомнатной квартире со стареющей  мамой–рентгенологом – экспансивно-любезной дамой, приземистой, полноватой, жгуче-крашенной брюнеткой с низким прокуренным голосом, глазами, навсегда прищуренными в умильной улыбке, ярко-красной помадой на узких губах и пробивающимися черными усиками.

Она постоянно брала у бабули что-нибудь из продуктов взаймы по-соседски. И елейным голосом пела, что отдаст ей вдвое больше и, уж конечно, вдвое лучше.  До сих пор чувствую волшебный запах загадочного подсолнечного масла с рынка (взамен полбутылки нашего, простого, из магазина), которого она по существующей  между соседями традиции так и не отдала.

Боюсь, что  по большому счету, те сказочные образы, которые она создавала в моем детском воображении, были на порядок ценнее, чем  натуральные продукты, увидеть которые мне тогда не довелось. И вообще, одному Богу известно, как ей удалось без мужа вырастить красавицу-дочь. Появление у моей бабушки модных импортных вещей было загадочным образом связанно с  ее визитами в соседнюю квартиру.

 Меня интересовал вопрос  –  откуда у таких мам  берутся такие дочки? Очарована Иришей я была лет с девяти, с того самого времени, когда красавица-восьмиклассница в школьной форме с вьющимися темно-каштановыми волосами, заплетенными в пышную косу, элегантно-небрежно лежащую на плече, приходила поиграть с моей грудной сестрой.

В ней все вызывало восторг – и коса, и спокойный взгляд зеленых глаз с длинными густыми ресницами, и летящие брови, и то, как  грациозно она сидит с младенцем на руках,  и мягкая улыбка, и приятный грудной голос. Воплощение женственности. Если бы я тогда знала, что такое мадонна и умела рисовать, это стоило бы запечатлеть. Смутно припоминаю, что тогда у нее был поклонник – молодой художник.

Семейная легенда гласит, что на обложке шоколадки «Аленка» – портрет моей сестры. Дедушка пришел домой в приподнятом настроении. Принес «добычу» - только что появившуюся на прилавках магазинов новую шоколадку «Аленка» и торжественно положил на стол: «Смотрите! Это наша Алена! К соседке художник ходил? – ходил! Алену в платочке видел? – видел!  Брови ее? - Ее. Глаза ее? - Ее. Шоколадка называется «Аленка»? -  «Аленка». Для большей убедительности он взял на руки внучку, которая еще не умела ходить, и поднес к ее лицу шоколадку. Сходство было несомненным.

Ириша любила иногда поняньчиться с Аленой и забирала ее к себе домой, давая нашей маме возможность отдохнуть. Бывало, что играла с ребенком она вместе с художником.  Ну, и какие еще нужны доказательства? Зажали гонорар. Это уже много позже, когда дедушки не было в живых, по  телевидению вышла передача, в которой показали прототип «Аленки» - тридцатилетнюю Елену, ровесницу моей сестры. Не исключаю возможности, что образ был собирательным и дедушка в каком-то смысле был прав.

Однажды, по-московски теплым и нежным летним вечером, Ириша появилась на нашем пороге с сияющим  лицом, торжественная, в идеально обтекающем ее аккуратную фигурку струящемся серебряном  платье до пят с капюшоном (взято напрокат на 1 день), пышным каскадом пепельных локонов,  и со словами: "Поздравьте меня! Я вышла замуж!" Было ощущение, что живая  Анжелика сошла с экрана. В лучший день своей жизни!

Свадьба праздновалась дома - за нашей стеной. На следующий день соседка затащила меня к себе и подробно отчиталась. Муж - композитор, закончил экономический факультет  МГУ, старше ее на четыре года. Ему скоро двадцать восемь. Женат не был. Не пьет. Играет в баскетбол. Познакомились в компании «на юге». Настоящая фамилия - Антонов. Но такой композитор уже есть, пришлось придумать псевдоним. Я была тактичной девицей (восемнадцать лет) и тактично сострадала. Было немного странно, что все это ей некому было рассказать. Видимо бывают моменты радости, когда очень нужно поделиться. И вообще, радость в одиночестве – невыносима.

Года через три из-за стены стали  доноситься непривычные – возмущенные, жалобно-настойчивые звуки голоса новорожденного. Это  сильно озадачивало. Пришлось пережить настоящий  экзистенциальный шок. Нет, я знала, откуда берутся дети. В девятилетнем возрасте меня ничуть не удивило появление сестры. Но по-настоящему  и глубоко осознать появление нового живого существа, новой души как чуда мне довелось именно тогда. Как же так? Вот -  не было. И вдруг - есть. Как это? Откуда берется тело, понять можно. А с душей что? Она-то откуда взялась? Что ли совсем из ничего? Из ниоткуда? Месяца два это «не было - есть» мучило меня при звуках плача младенца.

Дочку Добрынина зовут Катя. От другой жены, тоже Иры,  детей у него нет. Наша Ира сделала Добрынину дочку и имя. Она не работала и занималась только тем, что пробивала запись его пластинок на фирме грамзаписи «Мелодия», располагавшейся в красивом костеле в двухстах метрах по переулку, разделявшему наш дом и здание Моссовета. Благодаря ее энергии это удалось.

А что вы хотите? Миниатюрная Ира обладала не только привлекательной внешностью, но и железной деловой хваткой. Чего стоит одно только окно на шестом этаже в торце дома! Оно и теперь одно на всю стену. Им очень гордится его нынешняя хозяйка, набивая цену за свою квартиру. История его происхождения такова: Ириша в ожидании прибавления в семействе, сделала из своей однокомнатной квартиры двухкомнатную. Из кухни – спальню. Из ванной комнаты – совмещенную  кухню, перенеся туда плиту. Тогда-то и появилось это окно в кухне-ванной. Там-то и брала она уроки кулинарии  у моей бабушки. К приготовлению котлет Ира относилась так же ответственно, как к любому новому делу.

Все, что я знаю о Славе из своего опыта, это то, что он  любил маму и футбол. Мама тоже любила футбол, но не любила Иру. Ей не хотелось делить своего единственного сына, свой «свет в окошке», своего позднего, выращенного без мужа ребенка, с посторонней для нее женщиной – женой. Они были одним целым – мать и сын. Она так любила сына, что  полюбила и обожаемый им футбол. Теперь их связывал только он. Сын звонил каждый день.  Регулярно   в два часа ночи Слава бурно обсуждал по телефону со старенькой, глуховатой мамой прошедшие за день футбольные матчи. «Мама!... Мама!... А ты видала, как … сегодня гол забил? Красиво, да? Мама!...Мама!»- кричал в трубку любящий сын. Так что нам с бабулей  спать приходилось меньше, чем деду, обитавшему в другой комнате.

Как любой  обуреваемый творчеством и погруженный в себя человек, Слава плохо запоминал лица. Здоровался со мной только тогда, когда мы вместе выходили из лифта на шестом этаже. Становилось ясно, что я соседка. В подземном переходе у нашего дома  Слава -  холеный пижон с пружинящей походкой, в неизменном  кепи в клетку, с хулигански поднятым воротником, крупными живыми глазами, выделяющими его из толпы, жгуче-черной шевелюрой и модной трехдневной щетиной -  каждый раз с большим интересом таращился на меня, идущую навстречу, как на совершенно не знакомую ему молодую особь женского пола. И не здоровался.

Вообще, люди искусства смотрят на простых людей как на непонятную диковину. Однажды  пыталась попросить у соседки соль. Позвонила в дверь. Открыл  кто-то из гостей. Пока хозяйка искала соль, гости из мира искусства столпились у двери. Облепив своими лицами ее косяк (всем же интересно!), с открытыми ртами глазели на меня, показывали пальцем и нечленораздельно мычали что-то среднее между «О-о» и «У-у». Ну, как же!  Редкость! Девушка! Простая! Из народа! Хорошенькая! Стоически улыбалась, выдерживая паузу. «А сами-то они знают, как глупо выглядят?». Тогда  поняла, что между «нами» и «ими» всегда решетка. Как в зоопарке. И каждый думает, что в клетке – другой.

Да и чужие достижения вечно кажутся неказистыми редкими кочками на болоте, по сравнению с твоими личными достижениями, с уходящей в небо великолепной  грядой одних блестящих Эверестов!

Своим гостям Слава дуэтом с Ирой показывал новые песни, еще не нашедшие своего певца-исполнителя. Показывал – правильное слово. Пением это назвать было нельзя. О пении тогда и мысли не было. Тогда эстрадные певцы были мастерами своего дела, и «фефекты  фикции» были недопустимы. А Слава ими страдал.

Его песни пели всамделишные певцы вроде Лещенко. Пробовала петь Пугачева. Неудачно. Песня оказалась слабой и провалилась. Алла отказалась дальше экспериментировать с новым композитором. Прошло какое-то время, и  я с удивлением обнаружила, что Слава поет с эстрады! А что делать, если кроме тебя самого никто не способен петь твои песни? Не хочу злорадствовать. Хочу сказать, что многие  произведения композитора лучше всего звучат именно в исполнении автора. Теперь это называется – шансон. А тогда мы слова такого не знали и были удивленными свидетелями рождения чуда, нового явления, когда застольно-домашне-шепелявое пение выходит на эстраду. И популярен  стал Добрынин необычайно!

Пусть цветут все цветы, как говорят китайцы! Тем более, что новый жанр приятно  уравновешивал засилье заказных патриотических песен, доносившихся из наших радиоприемников. Вот и сейчас, когда постаревший Славочка мелькнул в музыкальном фрагменте телевизионной рекламы, почему-то захотелось улыбаться. А ведь он тогда в точку попал! Его-то песен и нехватало, с их неподдельной простотой, лихостью и задумчивостью. Прошло столько лет, а до сих пор – греют!

Надо сказать, что мелодии Добрынина хорошо запоминались. Слишком хорошо. Слова «синий туман» портили настроение на весь день, в течение которого отделаться от навязчивого мотивчика было невозможно. Приходилось действовать способом, описанным у  Марка Твена -  «передай другому». Это к тому, что каждая  песня Славочки в каком-то смысле –  извечное «Семь сорок» или вариация на ее тему. По большому музыкальному счету.

Тут, как невольный знаток и ценитель ранних произведений соседа, «болельщица» его команды, искренне радевшая за творческие успехи соседа, должна отдать ему должное, как блестящему аранжировщику. Это отличало песни Славы от других в лучшую сторону. Это было хорошо! И секрет таился в том, что обыкновенно, прежде чем начать сочинять новую песню, он три дня непрерывно слушал заграничные пластинки на хорошей заграничной аппаратуре, приобрести которые в то время было непросто.

Он слушал, я блаженствовала. Наконец-то из соседской квартиры доносятся приятные звуки! Три дня проходили. Композитор садился за инструмент. И снова-здорово - у бабули давление, у меня экзамен на носу, а сосредоточиться не получается.

Однажды произошел случай, который надолго рассорил меня с Иришей. Я со своим женихом сидела на дедовом диване. В подъезде раздался грохот. «Кто-то в лифте застрял» - сказал Мишка. «Нет. Дверь в соседнюю квартиру ломают». У соседки был муж-композитор, маленький ребенок, молодая нянька, водитель и куча дел. Замок плохо открывался, и пару раз в день кто-нибудь из этой компании просил бабулю помочь открыть дверь.

«Совсем замок испортился. Ломают дверь», спокойно подумала я. Мишка настаивал на своей версии. Мы поругались. Через полчаса в дверь позвонил милиционер. «Вы слышали, как дверь ломают?». «Конечно. Они каждый день дверь открыть не могут». «Вот видишь, я была права – дверь ломали, а ты – «в лифте застряли»! А что случилось?» «Ваших соседей обокрали».

Короче, няньку как наводчицу выгнали, шофера уволили и Ириша перестала со мной разговаривать, как с не оправдавшей доверие. Конечно, я была не права! Сама Ира мгновенно  выскакивала на лестничную клетку при малейшем шорохе узнать, не случилось ли чего? Ее не останавливало даже то, во что она  в тот момент одета. Или  совершенно ни во что не одета. С такой соседкой мы были совершенно спокойны за безопасность подъезда. Из квартиры не пропало ничего – ни драгоценности, ни норковые шубы. Вынесли только ту самую уникальную музыкальную аппаратуру. Мне не было прощения!

Припоминается еще, что у Ириши был  один необычайно яркий  талант. Русского  устного слова. Она так красиво говорила на чистом мате, что в сочетании с ее точеной внешностью  это производило очень  милое и  столь же неизгладимое впечатление.

Как-то беременная Ира затащила меня и мою одноклассницу Ирочку Мяэ к себе домой. Нам с Мяушкой было по двадцать. Соседка вспоминала свои двадцать лет. В общем, разговор был про любовь. Как романтично она влюблялась в нашем возрасте. На чистом мате. Нам с подругой, получившим рафинированное Протвинское воспитание в научном городке на свежем воздухе, стоило больших усилий рассмеяться только  тогда, когда мы вернулись домой. Любовь и мат в одном флаконе! Она так нежно и мелодично пела нам про любовь, что мы с Мяушкой, не поняв практически ни одного слова, обе сошлись во мнении, что в этом есть шарм, что Ирку это ничуть не портит и она виртуоз в своем роде.

А Слава был немногословен. Если Вы помните, у нас слышимость была уникальная. Так вот, интеллигентный Слава из всех нецензурных слов знал только одно слово «сука». В домашних скандалах за стеной были слышны  неразборчивые длинные  энергичные тирады Ирочки и, когда она выдыхалась,  в ответ резюмирующее  разборчивое «сука» практически безразличным тоном, как рефрен, через равные промежутки времени. Песня «Не сыпь мне соль на рану» именно тогда  появилась. А как вы думаете должен давать отпор жене творческий человек, у которого в арсенале только одно ругательное слово? Только песней, если он композитор!

Потом они обменяли Ирочкину квартиру на трёхкомнатную в соседнем доме номер семнадцать на Тверской   и исчезли из поля зрения.

Вот, и «поговорили об искусстве». Дико извиняюсь!