Сей от нашего рода есть

Любимче мой…

Испуганный мальчик, затаившись в высокой траве, наблюдал за женщиной, сидящей на стволе поваленного дерева. Встретив ее на окраине города, мальчик никак не мог избавиться от мысли, что они знакомы. Просто подойти постеснялся, вот и пошел за ней из любопытства. Минуту назад из лесной чащи вышел огромный бурый медведь. Единственной причиной, по которой ребенок не пустился наутек, стал парализовавший его страх. Тем временем, хищник приблизился к женщине и принялся лизать ей руки.
- Здравствуй, здравствуй, радость моя. – Сказала женщина, трепля свирепого зверя за уши. – Хлебца хочешь?
Зверь утробно проворчал и уселся перед ней на землю.
- Знаю, что хочешь, - говорила женщина, вынимая из сумы ломоть хлеба, - Ржаной, твой любимый, кушай, радость моя.
Внезапно она подняла голову и с улыбкой посмотрела прямо в лицо затаившемуся в зарослях мальчишке:
- Чего прячешься-то, подходи, коли пришел.
Мальчик нерешительно поднялся, сделал шаг на негнущихся ногах и замер, глядя на медведя, спокойно подбиравшего крошки с рук женщины.
- Не бойся, радость моя, он нынче смирный. Подойди, погладь.
Едва мальчик протянул дрожащую руку, шерсть на холке зверя встала дыбом, и он утробно заворчал.
- Тише, тише, чего ворчишь? – Ласково заговорила женщина, гладя медведя по косматой голове. – Нешто не чуешь? Сей от нашего рода есть.
Зверь виновато опустил голову, затем повернулся к мальчику и лизнул его ногу, заставив того подпрыгнуть от неожиданности.
Время летело незаметно. Медведь доел хлеб и уснул у ног незнакомки, а она говорила с мальчиком ласковым голосом, как со старым знакомым, и будто знала всю его недолгую жизнь, его мать, дом, в котором он рос и все, что его тревожило. Мальчик и думать забыл, зачем пошел за ней, он был готов без конца слушать ласковый голос женщины. Наконец, когда совсем стемнело, женщина стала прощаться. Едва она поднялась с бревна, медведь заворчал и поднялся, будто и не спал вовсе.
- Бывай, любимче мой. Мы еще не раз свидимся. – С этими словами, она погладила мальчика по щеке, и направилась прочь по тропинке, и прежде чем исчезнуть в темноте добавила, - И не шали, чай люди не птицы – не летают.
Мальчик проснулся, едва солнце осветило первыми лучами пыльную улицу. Несколько минут он удивленно смотрел на мазаный потолок родного дома, недоумевая, как здесь очутился. Неужели, вчерашний разговор в лесу был только сном. Он выскользнул из-под одеяла и, шлепая босыми ногами по холодному с ночи полу, выбежал на улицу. Мама как раз подходила к крыльцу с ведром полным воды. Мальчишка ухватился за ручку и, больше мешая, чем помогая, увязался за матерью в сени.
- Прошка, не мешайся, сама донесу. Одень лучше что поприличнее: мужики-то до полудня тебя ждать не станут…
Радостное воспоминание захлестнуло мальчика, моментально смыв все мысли об удивительном сне: сегодня вешают колокола в новом храме и его обещали взять помощником. Он опрометью бросился в комнату и принялся натягивать штаны и рубаху.
Солнце уже поднялось над горизонтом и начинало припекать. От высоты то и дело кружилась голова, но мальчик не подавал виду. Все его внимание было сосредоточено на том, чтобы не мешаться, а, по возможности, быть полезным: тогда, может, и кресты ставить позовут. Эта идея завладела его существом настолько, что он не заметил, как дошел до края настила и ступил ногой в пустоту.
- Прошка!!! Да что же это! – испуганный крик матери заставил всех оглянуться, но мальчик, перекатившись за выступ стены, уже скрылся из виду, а обезумевшая от страха женщина бросилась вниз по шатким деревянным ступеням.
Мальчик стоял внутри храма целый и невредимый и широко раскрытыми глазами глядел на незавершенную роспись на стене. Мама, причитая, ощупывала его, не веря, что все обошлось. А Прохор никак не мог оторвать взгляда от недорисованной иконы, с которой на него с ласковой улыбкой смотрела вчерашняя знакомая.

Приимшии нож, ножем погибнут.

Резкий взмах топором, раскатистое: «Э-э-х!», и глухой удар эхом разлетается по окрестным чащам. Влажные крупные щепки едва успевают коснуться земли, а топор уже взмывает вверх перед новым ударом. Огромное кованое топорище на массивном древке кажется невесомым в руках ловкого дровосека. Замахиваясь, он немного наклоняется в сторону из-за небольшого, но отчетливо видимого на спине горба: несколько лет назад такое же, срубленное, дерево придавило его к земле. Но, несмотря на увечье, каждое движение лесоруба наполнено силой и ловкостью. Взмах, выдох, удар; взмах, выдох, удар…
Увлеченный работой, он не заметил приближения нескольких фигур скрывающихся за кустами и деревьями, а они тем временем подбирались все ближе и ближе. Вот уже совсем близко за кустами раздался громкий хруст ветки, и босой человек в простой крестьянской рубахе и подвязанных куском веревки штанах громко закричал, бросившись ему на спину. Застигнутый врасплох лесоруб резко развернулся, сбросив с плеч незадачливого злодея, и замер с поднятым чуть выше плеча топором. Из-за деревьев вышло еще двое. Одинаковая одежда и спутанные густые бороды делали их похожими друг на друга, безошибочно выдавая принадлежность к крепостным крестьянам. Единственным существенным отличием между ними было оружие: один сжимал в руке массивный крестьянский хлебный нож, второй перебрасывал из руки в руку массивную палицу.
- Лучше подобру отдай… - зло прошипел тот, что напал первым. Он, пятясь, отползал по земле, косясь на угрожающе поднятый топор. – Не то худо будет…
- Что вам нужно? – басовитый голос дровосека заставил грабителей боязливо переглянуться. Он хоть и калека, а его физическая сила, выкованная годами тяжелого труда, была хорошо известна бандитам.
- Ясно что – деньги твои нам нужны, - злодей уже оправился от первого поражения и чувствовал себя уверенно, стоя между вооруженными товарищами. – Так сам отдашь, или еще попросить.
- Нету у меня ничего…
- Конечно, нету – ты свои чудеса, видать, даром отдаешь, - съехидничал грабитель, обходя лесоруба. Не сводя глаз с топора, злодеи медленно окружали сгорбленного человека.
Топор медленно опустился вниз. Древко выскользнуло из большой мозолистой руки. Не обращая внимания на нападающих, человек не отрываясь, смотрел в землю. Его глаза наполнились печалью:
- Приимшии нож, от ножа погибнут… Делайте что вам надобно. - Он скрестил руки на груди и замер.
Первый же удар обухом топора сбил его с ног. Затем удары сыпались бесконечным потоком, перемежаясь вопросами и угрозами, но человек оставался безмолвным. Он молчал, когда его тащили через темнеющий лес к покосившейся избушке, когда разбрасывали в сенях весь нехитрый скарб, когда ломали в поисках тайника старенькую печь, единственное спасение от зимней стужи. Последним, что уловило его угасающее сознание, было испуганное бормотание одного из грабителей: «Что же это мы, Господи, попутал окаянный…» и удаляющийся топот босых ног.

- … я бы в данном случае рекомендовал кровопускание…
- … вы абсолютно правы, но давайте подождем, пока он придет в сознание…
- … состояние нестабильно…
- … не навредить…
Словно сквозь густую пелену долетают обрывки фраз. Один голос принадлежит городскому врачу, второй местному фельдшеру, третий вовсе не знаком. Очень хочется сказать им, чтобы его оставили, что не нужна ему их помощь, но ни один мускул не слушается. Внезапно размазанные пятна, которыми ему видятся окружающие, удаляются. Удивительная музыка наполняет все его существо, сильный запах цветов щекочет в носу.
- Почто стараются, глупенькие. – Слышится знакомый с детства женский голос. Вот она стоит у изголовья кровати. – Нешто не знают: сей от нашего рода есть. Скажи им, любимче мой.
Хриплый голос больного заставил врачей прервать консилиум и поспешно собраться у изголовья кровати.
- Что он сказал…
- Тише мы так ничего не услышим…
- Вот опять – слушайте…
Наконец больному удалось обуздать свои голосовые связки. Едва слышным шепотом он произнес:
- Не человечье дело живить и мертвить… Не на вас мои упования… Не вам меня врачевать…
И провалился в забытье.

- Нельзя сюда… что же вы, ироды… вот барину вашему пожалуюсь…
Непродолжительная возня за дверью закончилась победой посетителей – в комнату ввалились трое крепостных, в которых он без труда признал своих мучителей. Из-за их спин беспокойно выглядывала медсестра. Один из вошедших сразу бросился на колени и попытался поцеловать руку больного, бормоча сквозь слезы невнятные извинения.
Остальные двое стояли, понурив головы.
- Прости нас, батюшка, коли можешь. Лукавый попутал…
- Ты на лукавого не вали, - неожиданно перебил его второй, - вон его это затея, - он кивнул на, стоящего на коленях крестьянина, отчего тот тихо заскулил. – Все мы ироды, и нет нам прощения. Душу невинную едва не сгубили…
- Богу вас судить и прощать, а я давно простил...
Крестьяне низко поклонились и, забрав всхлипывающего товарища, протиснулись в дверь. Последний задержался на пороге:
- Покараны, будь покоен: мой дом первый занялся, а уж от него ихний хлев, и как пошло…
Он нахлобучил на голову шапку и прикрыл за собой дверь.

Радость моя, теперь время не скорби, но радости.

Старец задумчиво смотрел на гладкую черную поверхность земли – то самое место, которое он выбрал для себя. Пришел долгожданный день, наступление которого он непосильным трудом приближал всю жизнь. Осталось совсем немного: пройти в келью мимо стоящего уже несколько лет в сенях гроба, подергать доски, проверяя на прочность и закрыть за собой дверь, чтобы больше никогда не открывать.
Весь прошедший день старец слышал пасхальные гимны. Но лишь уединившись в келье, позволил себе подпевать им. Радость наполняла каждую частичку его существа, вырываясь наружу торжественными словами гимнов. Стены тесной комнатки раздвинулись, уступая место бесконечному свету, из которого вышла его старая знакомая и, приветливо улыбаясь, протянула ему руки. За ней, насколько хватало глаз, ослепительно сияла многочисленная свита. Старец опустился на колени. Его одежды стали белоснежными, а старый медный крестик теперь украшали многочисленные драгоценные камни. Он обнял крест обеими руками и заплакал от счастья.

Отец Павел встал по обыкновению рано. В келье не было окон, но сквозь толстую стену отчетливо пробивалось птичье пение. Умывшись, монах поспешно вышел в сени, чтобы успеть к ранней обедне, но остановился, почувствовав запах дыма.
«Предупреждал же, не оставлять в келье горящих свечей. Так разве подвижника в чем убедишь…»
Отец Павел подергал дверь, но она была заперта.
«Видать в пустыньку ушел, да свечи с лампадами оставил гореть…»
Тем временем дым из-под двери шел все сильнее. Оставив надежду на спокойную утреннюю молитву, монах поспешил за помощью.
Дым из выбитой двери быстро наполнил сени и вырвался в коридор. Кашляя и прикрывая рты рукавами, монахи забежали в келью и засыпали тлеющие холсты и одежду принесенным с улицы снегом. Старца нашли стоящим в углу на коленях перед иконой. Его скрещенные руки прижимали к груди большой медный крест, а выражение лица напоминало безмятежно спящего младенца. Отец Павел смотрел на него сидя на корточках, а в голове звучали множество раз слышанные от соседа по келье слова:
«Пока я жив, пожара не будет. А когда я умру, кончина моя откроется пожаром».
- Давайте его вынесем… Взяли…
Отец Павел машинально взял старца за руку, она была еще теплой и, несмотря на едкий дым, отчетливо пахла цветущим садом.


Рецензии
Замечательное изложение истории. По-новому и очень тепло.

Роман Шкода   21.01.2012 13:40     Заявить о нарушении
Спасибо, я подумал, что мало кто станет читать жизнеописание Святого, а такие истории стоят того, чтобы их рассказывали.

Андрей Навроцкий   31.01.2012 15:16   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.