Счастье в ладошке...

                ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ

        Экспериментальный цех стал вотчиной конструкторского. Ребята были рады возможности опробовать в металле свою работу, избежать на серийных партиях недоделок и собственных ошибок. Да и приятно было видеть, как линии, проведенные твоей рукой, превращаются во что-то важное и необходимое человеку. И хотя чертежи завод получал из проектного института, они были такие «сырые», что требовалась их тщательная проверка, переделка узлов и много другой работы, где без производственной базы ничего не сделаешь.
        Наталье нравилось бывать в цеху, среди рабочих. Нравилось отвечать на их вопросы, разбираться в непонятном и чувствовать уважение к себе людей. Она не скрывала, что мало ещё знает производство, но за это никто её не осуждал. Порою рабочие сами старались ей помогать. И помогали.
       В отделе же ей доверялись задания всё сложнее и сложнее. Мол, закончила четыре курса института, училась на пятом и была на должности инженера. Упрямая и самолюбивая, она ни в чём не хотела отставать от ребят  и, чтобы не считаться слабее, в работу влезала с головой. Все её знали, как человека исполнительного. И хотя по складу наклонностей больших открытий здесь не могла совершить, с кругом своих  обязанностей справлялась нормально и даже имела благодарности.
       Завод должен был освоить новый транспортёр-раздатчик. Изготовление опытного образца, подготовка чертежей для передачи в производство – всё это лежало на ответственности Натальи Гавриловой, и она последний месяц из цеха не выходила: была и технологом, и размётчицей, и конструктором.
       С Гориным встречалась каждый день, но иных разговоров, кроме рабочих, между ними не было. К чему они?
       Горин чувствовал, что дома у Наташи  не ладится; ему казалось, что главная причина тому – он сам и поддерживал с ней лишь полуофициальный тон.
       В тот день он подошел к ней после обеда.
      - Наташа... – обратился он к ней, не поднимая глаз. – К концу недели мы должны в техотдел передать чертежи. Три дня осталось.
     - Я знаю, Вадим.
     - Как твои дела? Ты целыми днями здесь, когда же ты живешь для себя? Важная работа требует свое... Давай чертежи – и всё тут!
     - Ничего. Посижу пару вечеров – и чертежи будут готовы.
     - Знаешь что? – после некоторой паузы продолжил Горин. – Я хочу тебе помочь...
      Наталья встревожено вскинула на Горина брови, и Вадим сделал скидку:
     - Ну, ладно. Давай хотя бы сегодня...
     Голос Натальи стал суровым:
     - Нет, Горин! Спасибо! Я сама.
     - Ты ведь не успеешь.
     - Успею.
     - Зря ты упрямишься, Наташка. Предупреди своего Гаврилова, объясни, в чём дело. В конце-концов, кроме того, что он твой муж, он ещё и заместитель главного инженера и отвечает за это  мероприятие. А ты- конструктор! Что за глупые счёты?
      Наталье стало стыдно. Она понимала, что Горин прав, но боялась последствий их встречи один на один. А идти и просить у мужа разрешения или предупредить, что сегодня вечером задержится с Гориным, было для неё чем-то унизительным.
      На свой страх и риск она согласилась остаться сегодня с Вадимом, лишь предупредила мужа, что на работе задержится до неопределённого времени.
       Стоял ноябрь. Темнело рано. Работали Наталья и Вадим  в ярко освещенной комнате конструкторского отдела.
        Почти два года они находились не рядом, как это было раньше, но всё время они  друг друга из виду не выпускали.
        Спокойный голос Горина, тишина и увлечённость ответственным делом внушили Наташе давно не испытуемое ею состояние покоя и умиротворённости. На душе стало легко, словно и не было постоянного домашнего накала. Она просто отключилась от него. Пропала всякая настороженность и, когда работу в общем-то закончили, еще немного поговорили, и Наташа глянула на часы: было около семи. Надо бежать домой...
        В это же время Максим Гаврилов, закончив работу, положил в карман ключи от своего кабинета, крутанул вертушку проходной, вышел на улицу и закурил. Поднял голову: в окнах конструкторского отдела горел  свет.
      «Наташа, там... Может, зайти за ней?»
      И вдруг в ярко освещенном проёме окна, словно на экране, увидел Горина: он возле открытого шкафа складывал чертежи, стоя вполоборота к Наташе. Хотя её видно не было, Максим в этом не сомневался, ибо  в окне виднелась лишь часть женской руки... О, он узнал бы из тысяч рук эту тонкую и нежную ручку с длинными волнующимися по любому поводу пальцами. Лицо Горина и сам он до половины просматривался хорошо: улыбаясь, что-то говорил. Тут же появилась Наташа. Теперь её лицо было видно хорошо.
      Наташа улыбалась... Когда Гаврилов видел такую Наташу? Окрыленную, раскованную...
      Максима тряхнуло. Надо было идти, но ноги приросли к земле, голова закружилась, а в руке рассыпалась смятая сигарета. Он понял: ревность захлестнёт его немедленно!
      Через минуту-другую отошел в сторону и застыл между елей, темнеющих полукругом возле здания управления.

                НАЕДИНЕ

       Наташа стояла посредине отдела и слушала Вадима. Она смеялась... Максим это разглядел хорошо: она смотрела на Горина и отчего-то хохотала. Потом они подошли к столу и сели напротив друг друга. Наташа подпёрла рукой щеку, и теперь Максиму виднелись лишь  их головы и плечи.
       Максиму казалось в это время, что в его тело вонзается тысяча тонких иголок,  что его сердце испепеляет огнедышащая молния, а на голову обрушился низвергающий все муки ада гром.  Сойти с места  или оторвать взгляд от окна  у него не было никаких сил. Гаврилов терял самообладание...
       Сидя за столом, Наташа отдыхала.
      Отдыхала не она, а её сердце, защемленное недоверием и дававшее уже ранний сбой,  отдыхала душа, замордованная упрёками и требованиями, отдыхали пленённые  и закованные в цепи под криками: «Не смей!  Не высовывайся!» её женские праведные  и чувствительные  о боли, до мучений мысли.
       Наконец, Наташа спохватилась:
      - Ой, Горин, мне пора!  Побегу домой. Вдруг Андрейку не забрали из садика?!
      - Куда побегу? – тепло улыбнулся Горин. – Сейчас вместе и пойдем.
      Подошел к вешалке, снял пальто, распахнул его – и Наташа легко юркнула в теплую защиту от него, от Горина.
       Вадим приподнял воротник  и заботливо вытащил из-под него застрявшие там её волосы. Сделал он это тепло и быстро, так что Наташа, зная, что Горин сделает именно так, не успела отойти от него. А, может, и не хотела сделать эти шаги, уставшая от одиночества и никогда не испытавшая такого мужского внимания.
        Уходя, остановились на пороге, осмотрели отдел. Эти секунды давались им с трудом, ибо хотелось кинуться, как в омут, в объятья друг другу и хоть на несколько минут замереть, отдаваясь блаженству и непониманию разума и воли.
         Стояли рядом...  И хотя на целую голову Наташа была ниже, Горину показалось, что её лицо напротив его глаз, так оно влекло к себе, и он, не осмыслив своих действий, даже сопротивляясь им, наклонился.
       Наташа замерла, понимая, что сейчас может произойти непоправимое, но такое желанное, и не понимая, что ей делать в этой ситуации. Мысленно приказывала себе сейчас же уйти, убежать. Но как, если ноги ей не повинуются?..
       Горин выключил свет. Щелчок – и Наташа очнулась. Быстро толкнула дверь и шагнула за порог, а там, в коридоре, спасительный свет.
      Приводя себя в чувство, Горин остался стоять, привалившись к дверному косяку, и сдерживал ослабевшее после напряжения тело. Оно горело огнём...
      А на улице, не замечая, что ноябрьская сырость гуляет по охлажденному телу, среди мокрых елей темной настороженной тенью стоял Максим.
      - Ах, ты сволочь! –  зашипел он, едва увидев Наташу. – Вон какая у тебя работа!
      Наташа стояла у выхода из здания и ждала, когда выйдет Горин. Растревоженная, не зная, что делать, она мяла в руках сумочку.
      Наконец, он появился, стройный и, как всегда, подтянутый. Он стал закрывать ключом входную дверь. Она почему-то отходила, он прижимал её коленом, пытаясь провернуть ключ. Вдруг за своей спиной услышал топот ног, а потом хлёсткий звук, напоминавший пощечину.
      Горин обернулся: широкими, размашистыми шагами, втянув голову в плечи, удалялся Максим, а чуть внизу, обхватив голову руками, стояла окаменевшая Наташа.
      Первое, что  толкнуло Горина, догнать Гаврилова и ударить его, защищая Наташу, но, увидев расширенные её глаза и движение руки, мол, не надо ничего предпринимать, остановился. В голове промелькнуло: «Хуже будет для неё же!», а что-то другое, внутри его кричало: «Но ты же мужчина! При тебе ударили женщину,
твою, единственную, а ты стоишь... Беги же за ним!»
        Но Максим был уже далеко и некого было ни ударить, ни встряхнуть. В победителях оказалось благоразумие, впоследствии не раз стыдом терзавшее Горина, хотя и знал: ударь он Гаврилова, было бы ещё хуже.
      Не разбирая дороги, брызгая грязью на чулки и пальто, бежала Наташа домой, разбитая стыдом и унижением. Она никогда не рассказывала Вадиму об истинных отношениях с мужем, и вдруг они предстали перед его глазами в самом постыдном и унизительном свете.
      Куда идти? Что делать? Сын, наверное, уже спит, а где она будет сегодня спать? Что делать?
      Подошла к дому, остановилась перед дверью и сжалась в комок, словно она должна была взойти сейчас на эшафот. Хотела повернуть назад, но мысль о ребенке повела её вверх по лестнице.
      С замиранием сердца, не попадая ключом в замочную скважину, несколько секунд была в страхе. Наконец, замок щелкнул - и Наташа вошла в коридор.
      - А-а-а-а! - сразу же услышала зловещий голос мужа. – Пришла? Зачем пришла?  Иди, иди к нему, к своему Горину! К нему иди! – кричал, брызгая слюной  он, поднимаясь из-за стола. Он подбежал к побледневшей Наташе и стал её, дрожащую от холода и страха, выталкивать в дверь.
      - Ма-а-а-ма! – закричал перепуганный Андрейка, выбежав в коридор, не понимая, почему папа выталкивает маму из комнаты. - Мама, я соскучился по тебе. Возьми меня! Ма-а-а-ма!
        Наташа наклонилась к сыну, взяла его на руки и, вымученно улыбаясь, начала гладить его по головке:
      - Сыночек! Любимый! Это папа шутит. Я сейчас разденусь и расскажу тебе сказку.
      Андрейка утих, прижавшись всем тельцем к маме, а Максим, сжимая скулы так, что под ними ходили желваки, выговорил:
       - Благодари его... Сына благодари... Ради него я не выбросил тебя из квартиры. Ради него...
      Вышла свекровь и взяла Андрейку с собой, процедив сквозь зубы:
     - Разбирайтесь сами, а ребенка не мучайте.
      На Максима это подействовало, и он кричать перестал. Наташа пыталась ему что-то объяснить, но он не хотел даже слушать её.
      - Ты – падшая женщина. Я не желаю слушать твоё вранье!
      - Я – падшая?  Я?.. Ты о чем говоришь? – Наташе хотелось закричать, чтобы не слышать нелепых обвинений мужа. - Ты лучше разберись во всём!  Ты выслушай меня!
      Наташа в какой-то мере чувствовала свою вину.
      «Может, моё падение, - пыталась она разобраться в себе, - не в том, что я сделала, а в том, что чувствую? Я не люблю мужа, и в этом он сам виноват... Почему он не хочет выслушать меня?  Почему считает, что я обманываю его? Почему я – падшая?  Почему?»
      А потом уже, лёжа на краешке кровати и накрывшись пуховым платком, за ночь так и не решила этот вопрос.
     Утром с небольшим синяком под глазом она отправилась на работу под обстрел женских любопытных глаз.