Ненависть

        Шел июль 1944год. Мы возвращались из эвакуации в г. Житомир, недавно освобожденный от немцев. Мамина сестра к тому времени должна была уже проживать там, но ее адреса мы не знали. Из таежной приуральской глубинки до города  Киева мы добирались поездом, а затем нам посоветовали до г. Житомира ехать автобусом. В автобусе мама пожаловалась женщине, ехавшей в город. Коростышев, на трудности, которые ждут ее с тремя маленькими детьми в чужом незнакомом городе, и та предложила маме заехать к ней, оставить у нее детей , а самой поехать в г. Житомир на поиски сестры, благо ее большой дом с садом и надворными постройками остался целым и невредимым после немецкой оккупации. Так мы оказались в Коростышеве. Тетя Бася, так звали пригласившую нас женщину, сама недавно вернулась из эвакуации и проживала со своей старшей сестрой Олей. Их мужья и дети воевали, в большом доме они жили одни. Тетя  Бася работала врачом – стоматологом, а тетя Оля занималась хозяйством, так что мама со спокойной душой оставила нас на ее попечение и на следующий день уехала. Ее возвращение за нами предполагалось через два-три дня, однако прошла неделя, а мамы не было. За это время мы перезнакомились со всеми ребятами нашей улицы, и, хотя мы не знали украинского языка, а они русского, мы хорошо понимали друг друга и подружились. Некоторые из этих ребят каждое утро ходили к остановке автобусов, проходивших по автотрассе мимо города Коростень, и продавали пассажирам фрукты и овощи. Моя сестра (ей шел двенадцатый год, а мне десятый)
сказала тете Оле, что мы могли бы продавать яблоки и груши с их сада, как это делают другие дети, и тетя Оля с радостью ухватилась за эту идею. Теперь мы, я и сестра, каждое утро с ведерками полными яблок отправлялись на автотрассу к остановке автобусов и усаживались на обочине у остановки, приветствуя каждый автобус призывными криками:  « Покупайте яблоки вкусные, сладкие, «Белый налив»», «Антоновка» и еще что-то в этом же духе. Яблоки раскупали быстро, особенно у нас. Наверное, пассажиров привлекал наш чистый русский язык, наша одежда и внешность, отличная от местных ребятишек. До обеда мы успевали обернуться несколько раз, продавая по три – четыре ведерка каждый. Нам  нравилось ходить к автотрассе, наблюдать за ее напряженной, кипучей жизнью:
за калейдоскопом машин, движущихся в оба направления, за пассажирами автобусов, вываливающимися на остановке ,чтобы размяться и купить себе в дорогу какой-нибудь провизии, за голосующими на дороге в поисках попутной машины, за регулировщицей с автоматом за спиной и палочкой в руке, которой подчиняются все машины, а  если кто-либо вздумает не подчиниться, то тут же из будки, что стоит в роще неподалеку от  регулировщицы, выбегут солдаты, вскочат в «Виллис», что стоит на обочине, и помчатся вдогонку за машиной. И еще одна мысль нас гнала на дорогу: мы ждали маму, мы хотели первыми встретить ее выходящей из автобуса и больше никогда никуда не отпускать. В один из таких дней начала августа ближе к полудню я возвращался дамой за очередным ведерком яблок. Шел я, как обычно, по левой стороне дороги, ведущей в город, не обращая никакого внимания на автомашину ЗИС-5, свернувшую с  трассы на нашу дорогу, я шел по своей стороне, и мне нечего было бояться. Вдруг я скорее почувствовал, чем увидел, что ЗИС-5 свернул на встречную полосу движения и догоняет меня. Я оглянулся. Из окошка в дверце автомобиля, высунувшись почти по пояс на меня
глядело рыжеволосое чудище с красным, очевидно, от пьянки лицом, в сбитой на затылок офицерской шапке и с погонами капитана. Его раскрытая пасть клокотала то ли от рыка, то ли от смеха. Я почувствовал угрозу и свернул на обочину, но и машина свернула за мной, и из надвигающейся на меня машины я услышал звериное рычание: «Задавлю жидёнка!». Кубарем свалившись с дорожной насыпи,
я заметил колесо на том самом месте, где я только что был.
Машина промчалась в город, а я сидел у подножья насыпи, негодуя от бессилия и ненависти к этому человеку. Я никак не мог понять,  почему он обозвал меня непонятным прозвищем и почему он хотел меня задавить, хотя я догадывался, что задавить меня он хотел именно из-за этого прозвища. Он меня оскорбил, а у нас, в таежном уральском поселке, оскорблений не прощали. Никому!
 Сейчас я грезил местью этому негодяю : я воображал, как вонзаю в него нож, при этом я сжимал рукой в кармане складной нож с набором разных приспособлений, то, как стреляю в него из папиного пистолета, когда папа приезжает с фронта, то, как поджигаю его машину, и он сгорает вместе с ней, не в состоянии выбраться из горящего автомобиля. Картины мести роились в моей голове все время, пока я возвращался в город. Я уже шел по городу обуреваемый грезами, как вдруг на одной из центральных улиц, на площадке между военкоматом и сквером, я увидел эту ненавистную машину, припаркованную задним бортом к скверу. Мысль о воплощении мести созрела мгновенно – я должен проколоть баллоны этого автомобиля, изрезать, искромсать колеса. Войдя в сквер и пробравшись сквозь кустарник, окаймлявший его, я очутился у задних колес автомобиля. Здесь меня никто видеть не мог, и я спокойно мог осуществить задуманное. У меня в кармане был замечательный нож: восьмисантиметровое, острое, как бритва, лезвие, консервный нож, вилка, приспособление для  открывания металлических пробок, пригодное для работы в качестве отвертки, штопор и шило. Этот нож мне достался от дедушки. Он  часто меня выручал во время  драк,  вернее,  уберегал от них,  так как у нападающих сразу пропадало желание ко мне приставать,  увидев зажатую в руке рукоятку ножа и торчащий между средним и безымянными пальцами  конец шила. Сейчас, находясь под кузовом у задних колес автомобиля, я пытался шилом
проколоть покрышку колеса, но у меня ничего не получалось - не хватало силы, штопор тоже не ввинчивался. Я провозился довольно долго и пришел к выводу, что лучше всего использовать лезвие ножа – если многократно резать в одном месте, то можно достичь желаемого результата. Сколько я просидел под машиной не помню, но мое внимание привлек все нарастающий топот лошадиных копыт, как будто сюда скачет крупный кавалерийский отряд. Пробравшись через кустарник назад в сквер, я увидел этот отряд: всадники скакали в наш город со стороны ближайшего села. Клубы пыли поднимались над проселочной дорогой чуть ли не до самого села, а передовые конники уже были в городе. Они небольшими группами направлялись в разные части городка. Немногочисленные прохожие удивленно смотрели им вслед или шарахались от них, спеша поскорее укрыться в подворотне.
Всадники были в кубанках, в незнакомой мне форме коричневого или светло-коричневого цвета и хорошо вооружены - у каждого за спиной был автомат, или  винтовка. Небольшой отряд завернул на площадку перед военкоматом и спешился.
Бросив поводья трем оставшимся на улице кавалеристам, они вошли в здание военкомата. Я стоял в сквере и ожидал, пока всадники покинут площадку перед военкоматом, чтобы продолжить задуманное, но всадники, очевидно, никуда не спешили. Потом я услышал стрельбу. Она доносилась из здания военкомата, однако оставшиеся на улице кавалеристы никак не  реагировали на происходящее в здании. Прошло еще какое-то время, затем двери военкомата  открылись, и на пороге показался один из вошедших в  здание кавалеристов, тащивший за ноги голого по  пояс окровавленного человека, голова которого слегка подскакивала, на ступеньках, при спуске с крыльца. Один из дежуривших на улице всадников подошел к ним и помог дотащить окровавленное тело до машины, но в машину тело грузить не стали, а  положили около нее головой к кустарнику. Не успели всадники отойти от машины, как в дверях военкомата появился их товарищ с таким же грузом. На сей раз человек, которого он волок, бал в офицерском обмундировании, без фуражки. Его рыжие волосы и красноватое лицо были мне хорошо знакомы – это был мой обидчик, некоторое время тому пытавшийся меня задавить. Крови на нем я не заметил, но признаков жизни он не подавал. Безжизненные тела испугали меня, я стремглав бросился через сквер на противоположную улицу, идущую вдоль сквера, и побежал по ней. У противоположного торца сквера, на пересечении двух улиц стояли несколько стариков и старух и наблюдали происходящее. Я тоже становился около них - вместе не страшно. Я видел, как еще одного человека притащили к машине, но тут же со стороны автотрассы на большой скорости проскакал всадник, что-то крикнул и поскакал дальше. Кавалеристы выбежали из здания военкомата, вскочили на лошадей и ускакали в сторону ближайшей деревни. Более или менее спокойно наблюдавшие происходящее старики вдруг разом загалдели. Кто из них и что говорил, я тогда понять не мог, а сейчас и подавно вспомнить не могу. Мне казалось, что они не говорили между собой, а каждый говорил сам с собой. Общий смысл причитаний заключался в том, что война унесла и продолжает уносить мужчин, она скоро истребит все человечество, так как женщинам не от кого будет рожать детей. Вот, мол, на их глазах опять убили трех мужиков…Одна из женщин, вдруг, протянула руку в сторону военкомата и со злостью  закричала остальным:
-Где вы увидели там мужиков*?! Там их нет, и никогда не бывало! Там лишь кацапы, ляхи и жиды. Это они, служащие этого военкомата, когда Советы возвратились, забрали наших мужиков и погнали на войну, на убой. Из тех, кого забрали тогда на нашей улице, всех поубивало, а ведь еще и полгода не прошло**!
Хромой старичок вдруг сорвался с места и, сильно припадая на одну ногу, побежал к машине. Он внимательно оглядел тела, потом нагнулся и начал стаскивать сапоги с рыжего капитана. Это оказалось трудным для него занятием - сапоги не снимались не смотря на все его усилия . Он так этим увлекся, что не обратил внимание на десяток крытых «Студобекеров», промчавшихся в город со стороны
  автотрассы  «Киев-Житомир». Две задние машины остановились, и из них начали выпрыгивать солдаты и оцеплять квартал, примыкающий к военкомату. Лишь тогда он метнулся в сквер, пытаясь пересечь его и попасть на параллельную улицу, но было уже поздно – его, очевидно, заметили еще у трупов, так как перехватили в сквере и стали  избивать. Что происходило дальше, я уже не видел, так как стремглав бросился прочь оттуда домой. Я почему-то не шел прямой дорогой, а петлял переулками и дворами, пока не очутился у нашего сада. Пройдя в сад через устроенный нами лаз, я пробежал его и пришел в себя лишь в туалете во дворе - что-то случилось с моим животом. Приведя себя в порядок, я вошел в дом с черного хода, ведущего в кухню. Первое, что я увидел, была моя мама. Она сидела спиной ко мне за столом и  чистила картошку. Неописуемая радость охватила меня, я бросился к ней, обнял и что-то говорил  непрерывно, а она тихо шептала мне, что попала в аварию, лежала без сознания в больнице и больше никогда нас не оставит. На мои крики в кухню вошла тетя Оля. Посмотрев на меня, она строго спросила, где я так долго пропадал, ведь город захватили бандиты, и даже имеются жертвы. Я ей ответил, что никаких бандитов не видел, а видел кавалеристов, потом кавалеристы ускакали, и на машинах приехали солдаты. Я действительно видел трех человек, которых убили кавалеристы, но это были плохие люди – кацап, лях и жид. Тетя Оля вознесла руки к небу, закрыла глаза, как она часто делала, и молитвенно промолвила: « О, Боже, что улица делает с детьми?!» Мама притянула меня к себе, посмотрела строго и сказала: «А ну-ка выкладывай, как ты провел день». Пришлось ей подробно все рассказать.
На следующий день мы уехали в г. Житомир. В Коростышеве я больше никогда не был.
• *«Мужик, мужичка - так на Украине в простонародье называли только украинца и украинку
• **Во  время Киевского окружения, когда развалился фронт под командованием генерала, Кирпоноса, солдаты - украинцы, чьи территории проживания были оккупированы немцами, в массе своей, не выходили из окружения к своим, а дезертировали и расходились по домам, бросив оружие. При освобождении этих территорий дезертиров отправляли в штрафбат. Этим объясняется их непропорционально
большая гибель на фронте.
v