Лермонтов-Таймиев или Тайна рождения поэта

                К читателю
  Если данная статья с первых ее слов вызовет у Вас иронию или смех, то Вы не мой читатель. Ни хула, ни хвала такого читателя меня не тронет...
  Если Вам покажется хотя бы любопытным предлагаемый материал, у меня есть, что сказать заинтересованному читателю, которому предлагается малая толика из исследованных материалов за десять лет кропотливого труда. Серьезный исследователь идет вслед за автором, зная, зачем, но, не подозревая, куда он может его вывести. Насколько серьезны и чисты твои замыслы, настолько откровеннее будет с тобой автор. Амбиции и тщеславие исследователя на этом пути, подпитывая гордыню, застят глаза и притупляют слух. Это плохие попутчики. Чем раньше это понимаешь, тем больше вероятности прийти к истине. Кто хоть однажды прикоснулся к работе исследователя, тот понимает, о чем речь. Жизнь и творчество А.Пушкина, М.Лермонтова и Л.Толстого охватывают весь ХIХ век. Целое столетие самых трагических взаимоотношений России и Чечни. Как относились великие русские классики к эпохе, в которую приходилось жить и творить? На чьей стороне был их гений в этой вечной войне России на Кавказе, если гений «есть общее добро», принадлежащее всем народам? Как и где провести границу добра и зла в судьбе и творчестве самых передовых людей своего времени, отмеченных небом (которое на всех нас одно) и в то же время подданных великой империи, расширяющей свои южные границы огнем и мечом? Поиски ответов на эти и другие вопросы привели меня к ошеломляющим результатам во всех трех направлениях!.. О Пушкине разговор отдельный…
  Л.Толстой помогал мне понять М.Лермонтова, который, в свою очередь, вел меня к раскрытию тайн в судьбе первого. Что из этого получилось, вы можете прочесть в статьях сами. Добавлю только, что к таким откровениям можно прийти, держа в руках нить судьбы и творчества исследуемого писателя, а не готовый клубок, разматывая который, легко выдать желаемое за действительное…
  И в ваши руки я вкладываю нить откровений поэта, а не клубок  спутавшейся пряжи, сотканной советскими  лермонтоведами эпохи соцреализма.
  В добрый путь!
 
             М.ЛЕРМОНТОВ-ТАЙМИЕВ или ТАЙНА РОЖДЕНИЯ ПОЭТА            

                «Он мстит миру за то,  что сам не от мира сего;
                мстит людям за то, что сам «не совсем
                человек» ... Звери слышат человеческий запах.
                Так люди слышат в Лермонтове запах иной
                породы". 
                Д.Мережковский
 
                За жизнь, за мир, за вечность вам
                Я тайны этой не продам!..
                М.Лермонтов. «Исповедь»

                «…Он исповедался в своих стихах… оставь
                любопытство толпе и будь заодно с гением!»
                А.Пушкин – П.Вяземскому о Байроне

   «Лермонтов и я - не литераторы», - сказал  однажды великий писатель Л.Н. Толстой, отдавая себе отчет в том, что он говорит. Однако для непосвященных в тайные мысли писателя фраза нуждается в расшифровке.
   Если в отношении их автора слова звучат ложной скромностью, то в отношении Лермонтова они просто оскорбительны. Вряд ли Толстой хотел оскорбить поэта, творчество которого он не просто обожал, но находил в нем много родственного по духу. Не хотел ли великий писатель таким образом дать нам понять, что с Лермонтовым они не столько собратья по перу, сколько братья по несчастью? И искать надо тайну их происхождения в их творчестве, которое большей частью исповедальное! В данной работе прислушаемся и к Толстому, который, приехав в Чечню, оказался не только в Староюртовском укреплении (или Горячеводском, где у Хастатовых была своя усадьба!), но и имел возможность ночи напролет беседовать с Акимом Акимовичем Хастатовым, о чем свидетельствует запись писателя в дневнике:«3-го дня был у меня Хастатов… Я болтал с ним до поздней ночи о Москве…». В этой фразе смущать может только: «о Москве». Почему? Почти до 1838 г. А.А. Хастатов находится на Кавказе, где родился, вырос и воюет, будучи офицером Семеновского полка. С 1832г., почти три года находясь в отставке, живет в Шелкозаводском, близ Кизляра, в еще одной родовой усадьбе, а в 1835 г. возвращается в свой полк адъютантом П.И. Петрова, мужа своей сестры Анны. В 1838 и 1839 гг. Аким Акимович бывает в Царском Селе и Петербурге у своих родственников Столыпиных, а с Толстым, который сам, едва приехав из Ясной Поляны в Москву, попал на Кавказ, вдруг до поздней ночи говорит о Москве? А может, о знаменитом к этому времени Лермонтове надо было говорить с автором «Детства», который годом раньше(1852)писал в дневнике, что третий день читает Лермонтова?.. Похоже, и здесь цензура, мягко говоря, пошалила.
  В русской литературе нет второго такого поэта или писателя, к наследию которого отнеслись бы столь небрежно, столь безалаберно, как это произошло с Лермонтовым. Не сохранены или уничтожены почти все даты, связанные не только с его биографией и творчеством, но намеренно запутаны даты жизни и смерти его бабушки Е.А. Арсеньевой, примерно обозначены даты, связанные с матерью и с Юрием Петровичем, предметом больших споров сделали дату рождения самого Лермонтова. И это несмотря на то, что любая искаженная цифра в биографии одного из них, приводит к цепной реакции в датах многочисленных домочадцев Столыпиных, Арсеньевых, и Лермонтовых. Тем не менее, лермонтоведов это никогда не смущало, и они продолжали путаться сами и запутывать других, как будто никому даже сейчас не под силу произвести простые арифметические действия. В отличие от Пушкина и Толстого с их богатым наследием,(личные письма, дневники, воспоминания…)Лермонтов дошел до нас, в основном, в своем творчестве. Несколько сохранившихся писем, больше похожих на записки, противоречивые воспоминания заинтересованных современниц, прозревшие постфактум; будто списанные с произведений поэта воспоминания большей части его современников и более подробно представленные в официальных документах последние часы жизни поэта, не вносящие никакой определенности и в этот трагический час поэта.
  «Один единственный человек в русской литературе, до конца не смирившийся», «Каин русской литературы», - писал о нем Д.С. Мережковский в 1908г. в очерке «М.Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества». Лермонтов и сегодня остается  «безусловно, одной из самых многомерных, сложных, противоречивых фигур в русской литературе»,- пишут о нем и в ХХI веке.
   М.Е. Салтыков-Щедрин, ознакомившись с записками Сушковой, писал что «...материалы эти изображают нам Лермонтова-офицера, члена петербургских, московских и кавказских салонов, до которого никому из читателей собственно нет дела. Но о том, какой внутренний процесс, при столь обыденной и даже пошловатой обстановке, произвел Лермонтова-художника — материалы даже не упоминают… Не было ли тут какой-нибудь китайской стены, которая отделяла поэта от мыслящей среды и держала его в плену между людьми маломысленными, которые были сподручнее потому, что над ними можно было удобно упражнять остроумие? …На все эти вопросы книга, изданная г. Семевским, не дает никакого ответа. Поэтому главным материалом для биографии Лермонтова и теперь остаются исключительно его произведения. (Ср. слова Л. Толстого выше. – М.В.) Это понял немецкий переводчик Лермонтова, Боденштедт… Вот один отрывок из (его) статьи:  «...Недостатки Лермонтова были недостатками всего светского молодого поколения в России; но достоинств его не было ни у кого. Вернейшее изображение его личности все-таки останется нам в его произведениях, где он высказывается вполне таким, каким был...».
  «…Именно поэзия и была искренним отголоском лермонтовских настроений… Поэзия Л. неразрывно связана с его личностью, она в полном смысле поэтическая автобиография… - читаем мы и в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона.
   Так давайте вместе и попытаемся прочитать эту поэтическую автобиографию…       
   О жизни поэта написано немало такими исследователями, как Лонгинов, Вырыпаев, Висковатов, Андроников, Иванова… ЛЭ, единственная в своем роде, вобрала в себя вроде бы все, что напоминает нам о поэте и его эпохе, но и она не расставляет не только всех, но вообще точек в его судьбе.
  Каждый из вышеназванных исследователей противоречит не только друг другу, но самим себе, внутри одного исследования, когда пытаются объяснить нам семейную трагедию Лермонтовых. Читая их труды, все время задаешься вопросами, на которые никто из них не дает ответа, даже те исследователи, которые собирали сведения о поэте, общаясь непосредственно с его ближайшим окружением: с бывшими пансионерами, однокашниками по Юнкерской школе, с родственниками, со старожилами в Тарханах… В отличие от советских исследователей, Лонгинов, Вырыпаев и Висковатов имели возможность, проверив тут же записи в церковных книгах, восстановить любую интересующую их дату, касающуюся жизни поэта и его близких. Даты рождения и смерти Е. Арсеньевой, самого поэта, дату венчания  его родителей не найти в церковных книгах, чтобы расставить хотя бы в этом вопросе точки, нужно было очень постараться! Но не меньшее недоумение вызывает и другой вопрос: почему никто из семейства Лермонтовых не участвует в споре Арсеньевой с Юрием Петровичем за  маленького Михаила? Арсеньевы вообще не вмешиваются... 
  Все лермонтоведы сходятся на том, что Елизавета с Марией два года не хотела возвращаться в Тарханы. Но, как будто сговорились, никто не уточняет, где была Мария с 15 до 17 лет, пока не вернулась в Тарханы? И могла ли она быть помолвлена с Юрием Петровичем в 1811 году, если вернулась в Тарханы «в начале 1812 года»? (Т. Толстая. Гл. 1. Возвращение в Тарханы.) Если бы она эти два года провела в Москве или Петербурге, это не осталось бы незамеченным и всплыло бы в любом источнике (в письмах, дневниках, воспоминаниях…) многочисленной родни Столыпиных и Арсеньевых! К последним вряд ли Елизавета Алексеевна могла эти два года вообще показываться, поскольку их сын и брат, ее муж, отравился по ее вине, их снохи.
  Не понятно, почему Арсеньева, отсудившая  даже наследство Марии по отцу, не доехав до Тархан, куда она возвращалась после двухлетнего отсутствия, привозит дочь домой уже помолвленной с сыном своей знакомой Анны Лермонтовой, с которым Мария впервые встретилась здесь же, в доме Арсеньевых, и  затем играет богатую свадьбу дочери с обнищавшим Юрием Петровичем? Не логично для Арсеньевой, которая никогда ни до, ни после этого не была в проигрыше. При всей своей ушлости Арсеньева не могла, грубо говоря, прошляпить свое состояние, согласившись выдать единственную свою наследницу за бедного Юрия, если бы это не было продиктовано в первую очередь ее интересами.
  Поэт, якобы в память о Михаиле Васильевиче, получил свое имя. Традиция Лермонтовых, длившаяся десятилетиями, оборвалась на Юрии Петровиче так легко и, если верить Т.Толстой, за погашение тещей какого-то его ничтожного карточного долга?.. В этой статье попытаемся ответить на все эти и другие вопросы. И начнем с самой главной для нас даты – 1810 года, когда Арсеньева вместе с дочерью покинула Тарханы!
   Поскольку Кавказ и судьба поэта – понятия неразделимые, давайте посмотрим, что в это время происходило на Кавказе. Уже год как нет в живых генерал-майора Акима Васильевича Хастатова, умершего в возрасте 53 лет, оставив свою 34-летнюю супругу вдовой. Могла ли  Елизавета Алексеевна, овдовевшая в следующем, 1810г., в свои 36 лет, не поехать к сестре, с которой ее объединяло такое горе? Будучи абсолютно свободной, имея море времени на путешествия, могла ли Арсеньева сидеть в праздных столицах и таскаться с 15-летней дочерью по балам, когда в далеком Шелкозаводске на Тереке с тремя маленькими детьми на руках ее сестра, как никто другой и как никогда именно сейчас была близка ей по духу! Не могла. И об этом следующая информация. В ЛЭ в справке о Марии Акимовне Шан-Гирей (урожд. Хастатовой) мы узнаем, что оказывается, она «была дружна с М.М. Лермонтовой, которой принадлежат девять записей в альбоме Марии Акимовны, и, возможно, с ней воспитывалась».(С.618) Но! «Девять записей» в 1814 году – конечно, явное преувеличение: летом этого года 19-летняя Мария Лермонтова выезжает, как принято считать, из Тархан в Москву, где должен, якобы, родиться ее сын, а из Петербурга, (а не из Москвы!) 15-летнюю Марию Хастатову «досрочно» забирают из института и увозят на Кавказ. Посмотрим, когда они могли «воспитываться» вместе, если между сестрами 4 года разницы, а это в их возрасте очень существенно. В 1810г., когда Марии Арсеньевой шел 15-й год, Хастатовой не было и 11-ти. Это еще более разительно даже чисто визуально. Если в той же энциклопедии о Марии Лермонтовой сказано, что она «воспитывалась дома», т.е. в Тарханах, а Мария Хастатова «воспитание получила в дворянском институте в Петербурге», то методом исключения  вычислим годы, когда сестры могли оказаться одновременно в одном месте? В ЛЭ о Марии Хастатовой есть запись: «в 1814 досрочно взята родными из института». (с.618) Если досрочно, значит, она успела отучиться какое-то время! В каком именно дворянском институте и какое время Мария воспитывалась не уточняется, но можно допустить, что, как дочь покойного генерал-майора русской армии, очень состоятельного, но не имевшего отношения к российскому дворянству (разве что по линии жены), Марию могли принять только в Патриотический институт (учрежденный Женским патриотическим обществом в 1813г.!) и, выходит, только на 14-м году жизни. Тогда понятно, почему мать досрочно забирает свою дочь из этого нового института. Как и во всех петербургских институтах для девочек, здесь царил жесточайший режим.  Воспитанная в Чечне в абсолютной свободе, даже без светских условностей, ограничивавших свободу ее столичных сверстниц дворянским этикетом, что тоже примиряет постепенно с жесткой дисциплиной, Мария не смогла бы выдержать никакой диктат над своей личностью. Известна еще одна дата: в 1816 году Мария Акимовна уже замужем и до 1825 года жила «в семье своей матери, в Шелкозаводске и Горячеводске». (ЛЭ, с.618) Получается, что сестры могли воспитываться вместе только в 1810-1811 гг., когда Арсеньева могла привезти свою дочь на Кавказ к своей сестре Екатерине!!! Тогда понятно, почему альбом завела  девочка Мария Хастатова, подражая взрослым, а  записи в нем делает девушка Мария Арсеньева, у которой он и остался до конца ее жизни. Это «в настоящее время установлено, что альбом принадлежал не матери поэта, а М.А. Шан-Гирей», - уточняет очередная сноска, (ЛЭ, с.242) ставшая неотъемлемой частью биографии поэта. Получается, что сын М.А. Шан-Гирей видел этот альбом всего один раз и то, спустя целую жизнь! А сама М.А. Шан-Гирей, которая на четыре года переживет поэта, еще в 17-м году (в год смерти матери Михаила) не вернула себе то, что принадлежало ей. Или в 1841 году. Что помешало ей вернуть свою собственность? Не потому ли она больше не интересовалась своим альбомом, что еще ребенком подарила его своей двоюродной сестре? 
  «М.Ю. шел третий год, когда умерла его мать. Он смутно, но помнил ее. Альбом и дневники матери он всегда носил с собой. Дневники матери Лермонтова разыскать я не мог»,- пишет Висковатов. И тут же отсылает нас к сноске: из рассказов А.П. Шан-Гирея: альбом (!) этот мне случилось видеть в 1880 г. уже сильно потертым. Приобрести мне его не удалось, но он описан г. Рыбкиным в "историческом вестнике" за 1881г. (т. V1, стр.374)
  «Альбом матери он всегда возил с собою и еще 11-летним мальчиком на Кавказе вносил в него свои рисунки. Неразлучен (!!! – М.В.) с ним был и дневник матери», – вторят все биографы поэта.
  Но кто видел этот дневник последним и почему бабушка не побоялась отдать его внуку еще в том возрасте, когда реакция на него мальчика могла оказаться непредсказуемой?!    
  Не хотела ли Арсеньева раз и навсегда порвать узы, связывавшие его с Юрием Петровичем, но уже руками внука, который должен был знать, что этот дяденька чужой ему человек? К записям в дневнике матери мы еще вернемся, а пока запомним, что, прочитав этот дневник, Лермонтов, был «ошеломлен» и даже снова перестал ходить, слег!..  Какая информация о матери могла так основательно расстроить психику ребенка? И в связи с этим, не намеренно ли был уничтожен дневник Марии Михайловны, которая последние два-три года перед смертью, живя в полном одиночестве, могла быть предельно откровенна со своим единственным молчаливым другом? И не сам  ли Михаил Лермонтов, почувствовав дыхание смерти, перед последней дуэлью уничтожил этот дневник, дабы оградить память матери от пересудов в обществе? Чуть ниже попытаемся ответить и на эти вопросы. Тем более что интерес к его семье был особый, если верить бывшему юнкеру  А.Ф. Тирану: «…Замечательно, что никто не слышал от него ничего про его отца и мать. Стороной мы знали, что отец его был пьяница, спившийся с кругу, и игрок, а история матери – целый роман…» («Из записок» с. 149).
  «…Однажды, возвратившись домой, - пишет Т. Толстая,- он (Михаил) сказал, что озяб и никак не может согреться. Его уложили в постель, поили лекарствами, отварами... Потом он стал бредить... Оказывается, он знал все. Знал, как умерла его мать, как отец воевал с бабушкой. Мальчик быстро говорил и напевал, радуясь, что вспомнил ту песню, которую он так давно желал вспомнить…» Мало ли ссорятся родители? Почему такая тяжелая реакция у мальчика? С кем встретился Михаил во время прогулки в Тарханах? Кто и что мог ему поведать о его матери, чтобы вызвать такую болезненную реакцию? Или он уединился где-нибудь за пределами дома и впервые засел за  дневники матери?
  «…В появившийся сыпи узнали корь. Мальчика спасли от смерти, но он опять перестал ходить. Долго оставался мальчик в самом жалком положении... Но... он выучился думать. Воображение стало для него новой игрушкой». Начиналась весна... Мальчика выносили на улицу в сидейке… К осени мальчик начал вставать...  Он только что сменил молочные зубы на постоянные». (Т. Толстая) Обратим внимание на последнюю деталь. (У кого есть дети, тот мог сам наблюдать, когда заканчивается процесс смены молочных зубов на постоянные.  У моей младшей дочери в 9 лет и 10 месяцев еще менялись зубы. У старшей  все зубы поменялись тоже к 10 годам. Не раньше!) «Теперь, когда он свободно читал по-французски, Миша принялся читать альбом своей матери,- пишет Т. Толстая,- Стихи ему нравились. Мальчик стал разбираться, кто и кому их посвящал. Над этим можно было задуматься, потому что многие стихи были без подписи и посвящения». Почему? Разве она собиралась кого-то посвящать в свои личные записи? И кто первым и на каком основании признал ее стихи посвященными Юрию Петровичу? «Миша расспрашивал бабушку, но не на все вопросы она могла ответить. Потом мальчик принялся читать дневник своей матери; многие страницы дневника были написаны по-франц.. Это чтение ошеломило его»,- заканчивает Т. Толстая, не считая нужным объяснить хотя бы это недетское и очень сильное чувство! Что и почему могло «ошеломить» мальчика?.. Но! Если идти по нашей версии, то лучшего слова не подобрать. Запомним это.                «Миша все-таки задал несколько вопросов бабушке, но она, подивившись тому, чем заняты его мысли, не сумела ответить… Поговорить с отцом? Но на некоторых страницах Мария Михайловна ясно адресовала упреки… Юрию Петровичу, (он) мог отобрать у сына заветную тетрадь, чтобы навсегда похоронить семейные тайны»,- продолжает ровно повествование писательница, не считая нужным хоть как-то прокомментировать ту бурю чувств, которую ребенок сейчас переживает. Ведь чуть раньше, в бреду, Миша все уже озвучил о семейных скандалах. Значит, для него это уже не новость и тем более не тайна. Ошеломить его это уже не могло. Какие такие страшные «семейные тайны» узнал Миша?
 Не решившись посвятить и Юрия Петровича в тайны матери, «мальчик читал дневник в одиночестве, с болью вникая в смысл фраз…», - подытоживает Толстая.
  Не этим ли детским потрясением объясняется, почему «исстрадавшийся» по отцу взрослый юноша так и не напишет портрет Юрия Петровича? Был ли он родным ему человеком?
  Как бы художественно не обыгрывала Т. Толстая факты из биографии Лермонтова, факты остаются фактами, поскольку они путешествуют по всем исследованиям других биографов и воспоминаниям современников и родственников поэта. Рассмотрим один из них. Побывав, после долгих уговоров бабушки, на могиле своей матери, Михаил, вернувшись домой, попросил разрешения посмотреть ее альбом.. В этот день он, якобы, нарисовал на листочке голубой бумаги то, что запомнил на могиле матери. Шестилетний ребенок вряд ли так среагировал бы, поскольку матери он лишился  в бессознательном возрасте. А если ему был  в то время шестой год, а не  третий? Тогда понятно, почему он помнит ее и даже не забыл ее песню!
  «Бабушка заплакала, - продолжает автор, - и написала число: "19 декабря 1820г." Приклеили его на последнюю страницу в альбом, в нем было около ста страниц.  В альбоме был приклеен небольшой  круглый кусок березовой коры. Арсеньева долго его рассматривала, но так и не поняла, зачем он здесь». Собиралась ли Мария бежать из дома? С сыном! Тогда это означало бы прощание с родиной, как с березовым краем! Какое другое серьезное объяснение этому может быть? А Мария была серьезной девушкой и женщиной!  Но для непосвященных в желание автора дневника это действительно непонятно! В дневнике были два стиха, которые приведем ниже  и еще запись по-франц.: "Вы пишите потому, что хотите писать. Для вас это забава, развлечение. Но я, крепко любящая вас, пишу только для того, чтобы сказать вам о своей любви. Я люблю вас. Эти слова стоят поэмы, когда сердце диктует их..." (Т. Толстая). Вряд ли эти слова написаны в адрес Юрия Петровича, т.к. они даже не успели полюбить друг друга: едва поженились, он к ней остыл! А знали друг друга до помолвки всего две недели!
  И еще: «Верно то, что я тебя люблю, и люблю крепко»... Было ли это обращение к Юрию Петровичу? В этом случае теща отдала бы этот дневник своему зятю, но она-то знает, (как никто другой!) кто был единственной любовью ее дочери, и что она не смирилась, вступив в брак с Юрием Петровичем.  Зачем надо было ей отдавать личный дневник дочери человеку, оставшемуся ей чужим?
  Небольшая деталь: Висковатов утверждает, что «альбом и дневники матери он (Михаил – М.В.) всегда носил с собой». Только почему-то, в отличие от Толстой, во множественном числе говорится о дневнике, а не об альбоме. 
  Если Михаилу «шел третий год, когда умерла его мать», можно ли верить, что этот малыш понимал, что он не спускает с рук? Да и вряд ли могла  бабушка отдать несмышленышу, не умеющему читать, самое дорогое, что осталось у нее на память о дочери? Другое дело, когда Михаилу в год смерти матери уже 7-й год от роду!

                * * *
  Вернемся на Кавказ, и в частности, в Чечню. Здесь ничего не изменилось: «вечная война» (определение генерала Михаила Орлова) породила только новые имена с той и другой стороны. В начале 1810 года управляющий Грузией генерал Тормасов в письме есаулу Черному предлагает сделать попытку подкупить чеченских старшин и  духовенство, пообещав им соответственно 250 и 150 руб., собрав эти деньги с чеченских селений. Из всех чеченцев, которыми интересовалась царская администрация, нас интересует один человек, судьба которого роковым образом переплелась с судьбой великого русского поэта, которого не кто-нибудь, а именно Д. Мережковский, всю жизнь занимавшийся поисками высшей истины, назвал Каином русской литературы! Сама же русская литература, надо полагать, есть несчастный Авель, ставший жертвой Каина, по библейскому сюжету. Данное исследование есть, можно сказать, подтверждение этого емкого и очень точного определения мыслителя, каковым был Мережковский. Итак.   
  Летом Бейбулат Таймиев с отрядом в 600 человек совершает очередной набег на русскую линию, в котором будет ранен. Сохранились официальные свидетельства, что целый год с января по декабрь 1810 года Бейбулат Таймиев с незначительными партиями нападает на русские гарнизоны. Что могло произойти в жизни 30-летнего Бейбулата, чтобы он уже в начале следующего, 1811 г., согласился перейти на сторону своих врагов? (К этому времени в его послужном списке самые громкие дела: 1802г. у с. Порабочевского (имение Хастатова, сохранившееся до наших дней с 1760г.!) взят в плен полковник И.П. Дельпоццо, которого выкупят у него только спустя два года (а ныне, в 1810г., он генерал-майор и комендант Владикавказа); после кровавого сражения в 1805г. у входа в Ханкальское ущелье и карательной экспедиции генерала Глазенапа в Большую Чечню в 1806г., повлекших за собой в течение следующего года объединение всех чеченских и дагестанских сил, против которых был брошен генерал Булгаков с 10-тысячным карательным отрядом (12 февраля-18 марта), Бейбулат Таймиев перешел на сторону русских и поступил на службу в царскую армию в чине подпоручика с годовым жалованием в 250 рублей. Однако уже в январе 1808г. он возвращается в горы и совершает оттуда дерзкие набеги на казачьи кардоны в течение следующих двух лет.) И вдруг все для него меняется. Он становится мирным без всякого видимого на то основания, поскольку таких кровопролитных карательных экспедиций за это время не предпринималось, после которых чеченцы обычно брали передышку, идя на мнимые уступки. Что заставило на этот раз Бейбулата прийти во вражеский стан?
  В январе 1811 года  генерал-майор Дельпоццо в рапорте Тормасову выражал удовлетворение сложившейся благоприятной обстановкой в области экономических взаимосвязей чеченцев и ингушей с кордонной линией. По этому поводу 19 января 1811 года указанный генерал писал главнокомандующему на Кавказе о «кабардинцах, осетинцах, кумыках и мирных чеченцах, которые гораздо более имеют желания привозить свои продукты в наши границы и продавать оные по сходным ценам сами... Да и нам выгоднее покупать, — продолжал владикавказский комендант, — мед, воск, лошадей, рогатого скота, баранов, звериных шкур, глиняной посуды, скотских кож, сала говяжьего и бараньего, леса бревнами и дровами, сукна собственного их рукоделия, шерсти бараньей и деревянных разных изделий» из первых рук, а не из рук перекупщиков». (Л. Колосов. Славный Бейбулат.)
  Меновые дворы были открыты на кардонной линии незадолго до перехода Бейбулата на сторону русских. Бейбулат, как известно, был сыном колесного мастера, для которого наступили благоприятные времена. «…От чеченцев и горцев вообще приходит множество мастеровых людей, которые проживают в наших границах, в городах и селениях по целому лету и даже круглый год, как то серебряки, слесаря, кузнецы, сидельники и прочие... Что касается народных масс, то они сами, по своей воле, устанавливали добрые, взаимовыгодные отношения…», – пишет Л. Колосов в своей книге. Мог ли отец Бейбулата – колесных дел мастер - не думать о рынке сбыта, для своей продукции, поскольку в Чечне нет и не могло быть в условиях войны той покупательной способности и того спроса, какие были по другую сторону Кардонной линии? И мог ли он не знать армянина Хастатова, через территорию которого он непременно должен был бы возить свой товар? Могли ли русские не знать о торговых связях Хастатова с чеченцами? Могли ли они не воспользоваться генералом Хастатовым, чтобы попытаться через него усмирить мятежного сына мастера колесных дел, если даже (уже после смерти генерала) обратились с подобной просьбой к такому негодяю, как есаул Черный? Ни один русский или кто другой не мог быть хозяином на территории армянина Хастатова, власть которого не ограничивалась только приграничным имением в Порабочевском.
  Петербургский чиновник Н.Ф. Туровский (учившийся с Лермонтовым в одно время в пансионе) писал в своем «Дневнике поездки по России в 1841 году»: «Армяне господствуют в Пятигорске; вся внутренняя торговля в их руках: армянин и в лавках, и в гостинице, и в мастерских. Но главное их занятие — серебряные изделия с чернью, как-то: обделка седел, палок, трубок, колец, наперстков и пр.; все это чрезвычайно дорого… Жизненные припасы дешевы до крайности; их поставляют  колонисты  и  мирные  черкесы  из  соседних аулов…»  Это свидетельство не только не исключает того, что отец Бейбулата и Хастатов могли быть кунаками, но прямо указывает на то, что для этого сложились самые благоприятные условия!
  «…Еще в 1793 году, в период своего первого пребывания на Кавказе, Гудович выдвинул идею создания меновых дворов. Позже эта идея была поддержана князем Цициановым. Однако меновые дворы появились на Северном Кавказе только в 1810 году, причем царские чиновники рассматривали их как «учреждения политические».- Пишет Л. Колосов. Именно в 1810г. и появляется, по нашей версии, по ту сторону Кардонной линии 15-летняя Мария Лермонтова. Несмотря на то, что Мария Михайловна была в два раза моложе Бейбулата, они в этих семьях относились к одному поколению – поколению детей! Хастатов был на 19 лет старше своей жены Екатерины, которая в свою очередь была старше Бейбулата только на три года. Но на Кавказе, где почти норма иметь очень молодую супругу, отношение к молодой хозяйке столь же почтительное, как и к хозяину дома, что сполна могла ощутить на себе Екатерина Хастатова, ставшая после смерти мужа единовластной хозяйкой всего его огромного состояния, которое она отсудила у его братьев и многочисленной родни.  Но на Кавказе существует еще один неписанный закон: после смерти одного из кунаков, другой берет на себя дружескую опеку и заботу над его семьей, а значит, Таймиевы могли поддерживать отношения с Хастатовой-Столыпиной, оставшейся с малолетними детьми на руках. Только исключительные обстоятельства могли им помешать в этом.
  В соответствии с предписанием Тормасова Мусину-Пушкину от февраля 1811 года предлагалось учредить меновые торги в шести пунктах, в том числе для «мирных» чеченцев в Науре, а для горных, независимых, — в Лашурине (В Нижнем Науре?) на основе карантина. Причем были отменены пошлины...» (Л. Колосов).
  В рапортах военные стараются смягчить важность происходящего в Чечне, хотят представить вылазки партизан «шалостями» «удальцов», будто замирили всю Чечню, и усмиряют единицы. 
  7 марта 1811 года в «секретном письме Тормасова к Чернову (Черному – вар.) подчеркивалась «желательность склонить его (Бейбулата) в нашу пользу», обещая «вернуть чин и жалование» в случае, если он «вновь обратится к обязанности своей, сделается покорным, в чем даст присягу». Генерал просил уговорить Таймиева приехать к нему в Тифлис». (Л. Колосов). Тормасов обещает вернуть Бейбулату то, чего он был лишен после его возвращения в горы еще при главнокомандующем Гудовиче в 1908 году. А это значит, что в то время переговоры с Бейбулатом  могли вести в первую очередь через Хастатова и на его территории. В противном случае, это могло быть им расценено как  граничащее с личным оскорблением грубое игнорирование его как хозяина данной территории!
  «Тормасов писал, что «уверил Бейбулата Таймиева... что если он оставит все шалости и обратится  к обязанности своей, то все ему будет возвращено, а между тем, — добавлял Тормасов, — удержу его здесь у себя. Вам же поручаю через благонадежного человека, которого вы употребите к окончанию Чеченского дела, уведомить прочих чеченских старшин, что Бейбулат получит все то, что желает, потому что искренне расположил себя на услугу Государю Императору, и что я назначил ему здесь пристойное содержание». Из этих лаконичных фраз напрашивается вывод: за поездкой Бейбулата следила почти вся Чечня,– пишет Л. Колосов. Свой вывод мы сделаем чуть ниже.
 30 мая 1811 года в письме к Мусину-Пушкину Тормасов признавался, что полковник Эристов представил ему в Тифлисе Бейбулата Таймиева. Это уже во второй раз Б. Таймиев оказывается  в главной резиденции русских властей на Кавказе.
 31 мая 1811 года Бейбулат возвращается на русскую службу. Однако, спустя некоторое время, говорят источники, захватив майора Швецова, уходит в горы. Если летом 1811 года  Бейбулат вел переговоры с аварским ханом Алиханом о совместном выступлении против колонизаторов, значит, в Грузии в этот раз он не мог находиться около трех месяцев, как это утверждают  некоторые историки. Бейбулат оказался не таким амбициозным и тщеславным, каким его представлял себе Тормасов, который хотел, подкупив авторитетного лидера национально-освободительного движения, представить его в глазах его соратников обыкновенным карьеристом, эгоистом и безыдейным выскочкой, продавшимся за чины и «пристойное содержание». Дальновидный политик и хороший психолог Бейбулат раскрыл хитромудрый план Тормасова и, не раздумывая, вернулся в горы. Но захватить в плен майора Швецова Бейбулат мог для того, чтобы ему не пришлось оправдываться в том, что он не изменил священной для чеченцев борьбе. На коварство поработителей Бейбулат не мог отвечать «верностью присяге», поскольку присяга в данном случае была лишь предлогом связать человека чести по рукам и ногам. Но историки не могли знать и того, до чего доискался известный советский лермонтовед Ираклий Андроников, который имел сведения о том, что мать Марии, узнав о том, что она ждет ребенка, срочно увезла дочь с Кавказа.(Из признаний Ибрагиму Алироеву, ныне академику АЕН РФ, доктору филологических и исторических наук, во время приезда его в составе группы советских писателей в Чечню) Не потому ли одной из причин спешного возвращения Бейбулата в горы был не менее спешный отъезд Марии в Россию? 
  Кроме того, в августе потерпели поражение объединенные силы чеченцев и дагестанцев в сражении с русскими войсками. Что еще раз говорит в пользу того, что Бейбулат не мог на этот раз находиться в Грузии три месяца, и даже два! Выходит, что все это время Бейбулат находится на Кавказской линии. На территории Хастатовых, читай -  рядом с Марией! И действительно мог после отъезда Марии, захватив Швецова, вернуться в горы!
  Не менее интересный вопрос: почему Арсеньева, пропутешествовав два года, и, возвращаясь в Тарханы в начале 1812 года, не доехав до дому, по сути – в дороге - выдала дочь замуж за сына своей подруги, не смотря на их нищету?! Т. Толстая утверждает, что в Васильевском Мария «впервые увидела всю семью Лермантовых: пять девочек и Юрия Петровича, которые вместе с матерью» гостили у них… Неделю гостят дочь с матерью у своих родственников, а уже через неделю Мария «должна была» дать ответ Юрию как своему жениху. Почему «должна была»? Кто ее так торопил, если все боялись ее маму, не исключая и Арсеньевых? И почему все решается тогда, когда молодые оба в гостях и видят друг друга впервые? Почему вдруг все Лермонтовы, а не просто мать с сыном гостят у Арсеньевых? Понимали важность момента для своей семьи? Хотели склонить Арсеньеву к большей щедрости, демонстрируя бесприданниц? А значит ли все это, что мать Юрия Петровича знала, куда и зачем ее пригласили? Ведь Анна не могла не понимать, что, отправляясь со всеми домочадцами к Арсеньевым, она обязана будет по этикету просить хозяев нанести ей ответный визит. Могла ли позволить себе такую расточительность помещица, едва сводившая концы с концами в своем хозяйстве? В свою очередь Арсеньевы, у которых бывшая сноха отсудила для дочери часть ее наследства, не могли не остерегаться ее крутого нрава, сводя молодых в своем доме без ее ведома. Но что должно было произойти в Тарханах такое, от чего Юрий Петрович «вскоре» охладел к Марии? Не ждал ли его в доме Арсеньевой сюрприз с 6-месячным малышом? Больной, неподвижный, Михаил мог выглядеть совсем крохой еще долгие годы. Приводит же он всех в изумление свой сообразительностью и не по годам твердостью характера! Не отсюда ли эта путаница во всех датах, когда речь идет о Лермонтове? Даже стихи его условно обозначены и нет практически ни одной бесспорной даты. И так он в слишком нежном возрасте пишет серьезные вещи! Герцен ведь считал, что Лермонтов умер тридцати лет. Это, на наш взгляд, самая точная дата! Тем более что самому Герцену в 1841 году было всего 29 лет! У Вырыпаева читаем никак им не комментируемое: «В церковных книгах отмечен даже 6-ти месячный Миша...». Что помешало Вырыпаеву выписать из церковных книг (!) год рождения младенца? В этом контексте недвусмысленно звучит признание поэта: «Хотя я судьбой на заре моих дней,/ О, южные горы, отторгнут от вас…». («Кавказ») Заметьте: «на заре… дней», т.е. – с рождения! «Отторгнут», - значит, увезен насильственно! Не откровения ли матери в ее дневнике, ошеломившие его, побудили его написать, обращаясь к Кавказу в своих поэмах, вновь и вновь повторяя, как заклинание: «На Севере, в стране тебе чужой,- /Я сердцем твой, всегда и всюду твой…/ Или: «…твоим горам я путник не чужой: /Как сына ты его (стих) благослови/… Они меня в младенчестве носили… Моей души не понял мир. Ему/ Души не надо…/ И в ней-то (в душе - М.В.) недоступные уму/ Живут воспоминанья о далекой/ Святой земле…  ни свет, ни шум земной/ Их не убьет… я твой! Я всюду твой!.. » («Аул Бастунджи»); «…От юных лет к тебе мечты мои/ Прикованы судьбою неизбежной,/ На севере, в стране тебе чужой,-/ Я сердцем твой, всегда и всюду твой… /И ныне здесь, в полуночном краю/ Все о тебе мечтаю и пою» (Посвящения к поэме «Демон»); и вновь: «Приветствую тебя, Кавказ седой/ Твоим горам я путник не чужой: /Они меня в младенчестве носили…/Как я любил, Кавказ мой величавый,/ Твоих сынов воинственные нравы…» («Измаил-Бей»);
  Не после откровений ли матери, он написал одну из ранних своих поэм о Бей-Булате «Хаджи-Абрек» и был «взбешен», когда ее напечатали? Не в историческом контексте интересует его Бейбулат, а погибающим за свою …не невесту, а жену, которую он однажды выкрал у старого отца, но сделал ее счастливой и богатой! В уста своей героини Лермонтов вкладывает слова, оправдывающие поступок Бейбулата. Несмотря на то, что отец безутешен, дочь счастлива и убеждена, что: «Отечества для сердца нет!.. /Счастье только там,/ где любят нас, где верят нам!»(Ср. стих. «Прощанье»: Поверь, отчизна там, где любят нас… и слова Зары в «Измаил-Бее»: По мне отчизна только там, /Где любят нас, где верят нам!..)
  О Юрии Петровиче весьма скудные сведения, плавно перетекающие из одного источника в другой, и никак не вяжущиеся с тем образом отца, который предстает перед нами в стихах поэта. Судите сами. Родился в 1787г., «окончил Первый кадетский корпус в Петербурге, в 1804 в чине прапорщика выпущен в Кексгольмский пехотный полк, позднее служил в том же корпусе воспитателем; в 1811 по болезни вышел в отставку в чине капитана». (ЛЭ, с.242) Служака, а не воин! Офицер, но и только. Но о ком идет речь в стих. «Ужасная судьба отца и сына…»? «Жить розно и в разлуке умереть» отец и сын могли, пока бабушка опекала внука. Но Михаил вырос, и Юрий Петрович чуть ли не каждый год приезжает к нему в Москву. Кстати, повторюсь, что мешало столь любящему сыну нарисовать или сделать набросок хоть одного портрета отца, которого даже мужчины признавали очень красивым человеком? Что за «жребий чуждого изгнанника на родине…» имел Юрий Петрович и что за «подвиг» свой он «свершил», если, спившись, умер от чахотки? Когда  лермонтоведы пытаются привязать эти слова к значению «завершил свой жизненный путь», хочется напомнить им, что речь идет не просто о поэте, а о гениальном поэте, которому не нужно подыскивать слова или гоняться за рифмой, чтобы выразить то, что он хочет сказать. (Чуть ниже мы узнаем, о каком подвиге идет речь, но из др. стих.) Только очень отчаянные исследователи могли позволить себе увидеть в следующих строках Арсеньеву: «Дай Бог, чтобы, как твой, спокоен был конец /Того, кто был всех мук твоих причиной!» Кому адресовать тогда следующие строки: «…я ль виновен в том,/Что люди угасить в душе моей хотели Огонь божественный…»? (Ср. в «Эпитафии»: «…ты в людях только зло изведал…») Не кто-то один, а люди, чьи желанья оказались «тщетны», поскольку: «Мы не нашли вражды один в другом,/ Хоть оба стали жертвою страданья!» Какую взаимную вражду отца и сына могла разжечь Арсеньева? Разве что заставить страдать обоих, но и этим страданиям можно было положить конец во время их ежегодных встреч в Москве, если речь идет о Юрии Петровиче! Но как нужно было прочесть следующее и продолжать настаивать на своем: «…Ты светом осужден. Но что такое свет?/Толпа людей…» Когда и с каким светом враждовал Юрий Петрович, любимец светских барышень, красавец с утонченными манерами, гуляка и мот, если верить тем же исследователям? Но, читая дальше, мы узнаем, что оказывается, тот, кому действительно посвящено стихотворение, не кто иной, как «Дух ада или рая»! Забывший о земле, «как был забыт землей»! «Ау! Юрий Петрович! Где Вы?» - можно искать сколь угодно в этих словах того, к кому изначально не обращался поэт, откликнувшись на смерть своего отца! Мечтавший услышать, что он любим своим отцом, и не от кого-нибудь, а от него лично, сын хочет хотя бы сейчас получить ответ на свой вопрос: «Ужель теперь совсем меня не любишь ты?» «Теперь», когда отец в мире, где нет тайн, и может знать, что уста, обращенные к нему, шепчут: «По крайней мере, я люблю»!Как тут не вспомнить стихотворение «Ребенку» (1840), в котором исследователи так же не сойдутся, о ком речь: к мальчику это обращение поэта или к девочке? Сын генерала Граббе (П.А. Ефремов) или дочь В.А. Лопухиной-Бахметевой (П.А. Висковатый) адресат? (ЛЭ, с.464) Ни тот, и ни та. Просто ребенку! «Ужель теперь совсем меня не любишь ты?..» - вопрос, на который сын-поэт не мог получить ответ. Но отец ответил. Спустя девять лет (!), если верить означенной дате, что в данном случае непринципиально. Лермонтов, который давно уже живет с мыслью о близкой смерти, увидев чужого младенца, представил себя на его месте и то, что мог бы сказать ему его родной отец в эту минуту. Еще в 1832г. в стих. «Нет, я не Байрон, я другой…» поэт чувствовал, что раньше начав, он раньше и кончит, но в душе его: «как в океане, /Надежд разбитых груз лежит», и, задаваясь вопросом: «…Кто/ Толпе мои расскажет думы?», отвечает категорично и однозначно: «Или поэт, или никто!..» (Др. вариант: Я – или Бог – или никто! - в котором исследователи запутались. Сместив акценты, они изначально неверно читают эту фразу. Не как ответ на вопрос, поставленный выше, а как самостоятельную фразу, продиктованную непомерной гордыней! Не потому ли Лермонтов дал сразу два варианта, разъясняющих смысл, вложенный им в слово: «Я»?) Так вот «изведать» свои «тайны», потрясающие нашу душу, Лермонтов доверяет поэту в себе! «Или никто!» означает, что даже не он сам как человек! Что совпадает с третьим вариантом: «Иль гений мой, или никто!» Что без обиняков указует на то, что документального подтверждения можно не искать,- только в поэзии, и только в творческих вещах! Эта его уверенность, что тайна его матери известна только ему и с ним умрет, дает нам основание подозревать поэта в том, что именно он мог уничтожить ее дневник, и сделать это он мог перед последней дуэлью, когда шел навстречу верной гибели!   
  Оставим, известное всем сходство Михаила с матерью. Говоря о своей не угасшей любви к его матери, теперь уже отец спрашивает сына: «А ты, ты любишь ли меня?». «По крайней мере, я люблю!» - слышится в этом вопросе ответ самого отца-сына, с глубокой нежностью склонившегося к этому младенцу. Вот они и объяснились. Но что это за намеки, «понятные» Белинскому и проигнорированные лермонтоведами? Лаская ребенка, который может только внимать в силу своего возраста, но не может отвечать, отец спешит дать ему свое тепло, свою нежность, свою любовь, но все это украдкой от всех и от той, образ которой в его груди сохранили «верные мечты».(Родители младенца живут на приличном расстоянии, что только в мечтах могут быть вместе!)Отец понимает, что она тоже любит его, и что их младенцу она в молитве шепчет и его имя, но он готов сохранить ее тайну, лишь бы они с младенцем были счастливы и покойны: «…тебя она/ Ни за кого еще молиться не учила?/ Бледнея, может быть, она произносила/ Название, теперь забытое тобой…/ Не вспоминай его… Что имя? – звук пустой!..» Его имя не просто «табу» в ее обществе, оно трудно запоминается, на чужом языке оно - скорее «название», которое младенец все равно не повторил бы, будь он постарше. «Дай Бог, чтоб для тебя оно осталось тайной», - поэт будто хочет уберечь младенца от той боли, которую испытал сам в детстве, прочитав дневник матери. Он был «потрясен», «ошеломлен» этим чтением настолько, что снова «слег в постель с горячкой и отказали ноги», - пишут исследователи. И потому так понятны слова поэта, обращенные к этому милому ребенку, не ведающему, какие страсти кипят в сердце несчастного отца: «Но если как-нибудь, когда-нибудь, случайно/ Узнаешь ты его – ребяческие дни/ Ты вспомни, и его, дитя, не прокляни!» Сам ребенок(Миша)вырастет,и поэт напишет о нем, назвав его именем «Сашка»: «Он не имел ни брата, ни сестры,/ И тайных мук его никто не ведал». Даже бабушка Арсеньева. Она не спускала глаз с любимого внука, она жила им, дышала им, исполняла все его капризы, спускала все шалости, а он напишет о себе: «Я сын страданья…»!
  О том, какие чувства в себе подавляла мать ребенка, какие «глухие рыдания обманутой любви» (В. Белинский) она глушила в себе, и какие «стоны исходящего кровью сердца» (Он же) рвутся наружу в этом стихотворении, мы узнаем, послушав Ее (Марии Михайловны) поэтический ответ на все наши безмолвные вопросы. Вот она одна из записей в дневнике матери поэта: «О, злодей, злодей, чужая сторона… /Разлучила с другом милым ты меня, /Разлучила с сердцем радость и покой, / Помрачила ясный взор моих очей /Как туманы в осень солнышко мрачат. /Но с любовью ты не можешь разлучать, /Она в сердце глубоко лежит моем, /С ней расстанусь разве только лишь тогда, /Как опустят в мать сыру землю меня. /Для того ль, мой друг, смыкались мы с тобой, /Для того ль и сердцу радость дал вкусить, /Чтобы бедное изныло от тоски…» (Т. Толстая. Глава 6 и 9)
  Все так и случилось: опустили Марию Михайловну в сырую землю, и рассталась она навсегда со своей любовью в 21 год, 11 месяцев и 7 дней, будучи замужем за красивым молодым офицером, которого она якобы любила, но с которым, как видим, не захотела жить! Ничего еще не связывало Марию Михайловну с Юрием Петровичем так сильно, чтобы эти стихи, как принято считать, она посвятила ему. Злодей – не Наполеон, а «чужая сторона», в которой находится ее любимый. Никак не может русская девушка называть русские земли, чужой стороной, тем более – злодеем! Наполеон  - в России! Другое  дело – Чечня, разлучившая ее с любимым человеком, «смыкаясь» с которым, она «вкусила» радость! Не  вкушала, а вкусила. Это была очень кратковременная радость, но тоска продолжалась до самой смерти. Почему стихотворение не закончено? Или кто его оборвал, сократил?.. Как сокращен донельзя этот стих: «В разлуке сердце унывает, /Надежда ж бедному твердит, /На время рок вас разлучает, /Навеки дружба съединит».
  Если это вполне законченный самостоятельный стих, то давайте его так и рассмотрим. Лермонтоведы относят и эти слова в адрес Ю. П., вступившего в 1812 г. в тульское дворянское ополчение. Однако война это не рок, это бедствие, трагедия, но никак не рок. Когда между двоими стоит непреодолимая преграда – национальная принадлежность или вероисповедание – это можно назвать роком. «Навеки дружба съединит», - говорит ей надежда. Любовь, которая невозможна, не может не оставить их друзьями, а для дружбы нет ни границ ни препонов. (См. «Ребенку», где отец и мать младенца разлучены  роком, но очень трепетно относятся друг к другу.)
  «…Тайных мук его никто не ведал…» - пишет поэт в «Сашке» о страданиях мальчика, но эти тайные муки будут с ним всю его недолгую жизнь. «…Он жадному сомненью сердце предал…», - все тот же Сашка. Не после того ли, как поэт, будучи еще ребенком, узнал тайну своей матери?
   Вся короткая жизнь Лермонтова задвинута в лермонтоведении в сплошные сноски! Вторую такую судьбу в русской литературе трудно сыскать. Вернее – ее просто нет. Одна из таких сносок, которая должна была бы пролить свет на события, опять дана в сплошных противоречиях и сомнениях: «Помолвка, вероятно, произошла в конце 1811 или начале 1812 г., свадьба Марии Михайловны и Юрия Петровича Лермонтовых состоялась, видимо, в начале 1814 г. (Бродский). Помолвка раньше 1812 года состояться не могла. Это однозначно. Но почему свадьба была отложена почти на  два года? Так торопиться с помолвкой и отложить свадьбу на целых два года!?..
  Почему «вероятно», «видимо», когда можно было просто по горячим следам восстановить записи в церковной книге? Михаил родился, по нашим данным, еще в 1811 г. (потому он и не Петр!) 6-месячным (чему есть соответствующая запись в церковной книге! См. выше.), а больного младенца не показывали посторонним, пока Мария Михайловна не вышла замуж! Не могла же счастливая невеста целых два-три года после помолвки пить уксус, чтобы умереть самой, или убить своего малыша, если он от любимого человека, за которого она вышла-таки замуж! Другое дело, если ее разлучили с любимым человеком, от которого она уже носила под сердцем младенца. Тут и уксус, и слезы, и дневники, и грустные песни…  и скандалы с матерью и с мужем, и ранняя смерть ее, и завещание Арсеньевой, и завещание Юрия Петровича –  все на месте!) 
  Висковатов все же обронил очень точное слово, говоря о том, что «родня  Арсеньевой, кажется,  не  очень  сочувственно  отнеслась к проектированному (выделено М. В.) браку  и недоброжелательно глядела на бедного капитана, принадлежавшего не к родовитому их кругу. Венчание происходило в Тарханах, с обычною торжественностью, при большом съезде гостей.— Вся дворня была одета в новые платья». Если бы эта свадьба была нежелательна для бабушки поэта, как считает Т. Толстая, то она так не хлопотала бы у Висковатова! Даже дворню вырядила! Это было нужно ей: скрыть позор дочери и дать внуку фамилию. Вот почему это был «проектированный» брак. Но по П. Висковатому, даже в 1834 году, в свои 20 лет (читай - 23) Михаил «не имел точных сведений о роде своем и обращался к родственнику за гербовой печатью, чтобы вырезать герб на своей». Прошло три года со дня смерти Ю. П., но ни ему при жизни, ни Арсеньевым, при всех своих заслугах перед отечеством, не удалось добиться  юридического признания юноши дворянином!  (Для ср.: Братья Розены смогли не только дать лучшее в России образование своим воспитанникам из чеченцев К. Айбулату и Б. Шамурзаеву, но и устроить их карьеру. Последнего, офицера русской армии, приблизил к себе вел. кн. Константин Павлович, к-рый дружил и с генералом А. Чеченским, воспитанником генерала Н. Н. Раевского, давшем ему все привилегии дворянина. Все они были детьми вывезены из Чечни, это известные факты) Лермонтову, к сожаленью, повезло меньше: славное имя его родного отца работало против него, а Ю. П. сам нуждался в покровительстве богатой и влиятельной тещи. 
 В марте 1812 года, перед отъездом Ртищева с Кавказской линии в Тифлис, снова собрался в Моздоке съезд чеченских старшин. «Мы пока не знаем источников, подтверждающих присутствие на съезде Бейбулата Таймиева. Однако это можно  допустить, - пишет Л. Колосов, и добавляет, - съезд был  мирным, Ртищев гордился им, как достижением». Какой смысл был бы проводить такой съезд без главного предводителя чеченцев? Если Ртищев гордился этим съездом, то только потому, что Бейбулат был на съезде и согласился с решением съезда, потому что хотел, наверное, быть свободным на российской стороне, чтобы решить, очевидно, возникшие личные проблемы.. Но Арсеньева  уже увезла свою дочь далеко в глубь России! 
  «Лермонтова Мария Михайловна, по словам П. А. Висковатого, родившись «ребенком слабым и болезненным, и взрослою все еще глядела хрупким, нервным созданием...». По состоянию здоровья вышел в отставку в чине капитана и Юрий Петрович. Как могли эти два не отличающиеся здоровьем человека родить сына с «железным телосложением…» и с «очень сильными руками» при том, что он с рождения не подавал никаких надежд на просто нормальное физическое развитие?
  В мае молодые поехали одни в Кропотово. Через неделю (с лишним) вернулись. И дочь передала матери, волю мужа заниматься хозяйством в Тарханах. Разговор между супругами похож на шантаж: или он становится хозяином в имении или уезжает в столицу. «Утром Арсеньева передала хозяйство в руки зятя и уехала в Пензу», - констатируют исследователи. Крутая помещица и так скоро согласилась? Чего боялась Арсеньева? Разоблачения? Уехала в Пензу искать защиты у Сперанского?..
  Если верить Вырыпаеву: "В середине лета 1814 года …во время прогулки М. М., почувствовала сильный толчок под сердцем…» Странно не то, что Мария ждет ребенка, а то, что имея такой опыт, когда она как старшая сестра (из 11 детей!) могла не раз наблюдать за своей мамой, слышать о ее ощущениях во время всех последующих ее беременностей, сама имеет опыт материнства и не распознала в дочке самого главного, хотя и ожидаемого! И это та Арсеньева, которая принимала очень своевременно самые решительные меры в отношении крепостных девок, которых якобы (обратите внимание!) попортил Михаил еще до отъезда своего в Благородный пансион! Такой несведущей Арсеньеву хотят видеть лермонтоведы.  У  Т.  Толстой Арсеньевой, что ее дочь беременна, намекает ее младший брат, заметив симптомы на бале, куда привезла ее сестра! А это уже в столице, а не в Тарханах на прогулке!
  По свидетельству Висковатова, «до самой смерти М.М. Юрий П. был полным хозяином Тархан, "вошел в дом", по выражению старожилов». Но почему М. М. (у Т. Толстой) продолжала пить уксус и прожигать себе гортань, если молодые добивались от Арсеньевой всего, чего хотели? Почему в семье не было ни счастья, ни покоя? Юрий получил все, что хотел, Мария любит своего мужа, есть сын, теща идет на все немыслимые уступки, а счастья нет? «Скоро даже, (как скоро?- М. В.) кажется, произошел разрыв или, по крайней мере, сильные недоразумения», - пишет Висковатов. Недоразумения могут возникнуть между супругами не по поводу ведения хозяйства или устройства быта, которым занимается их многочисленная прислуга, а из-за личных  взаимоотношений: М. М. либо должна была оказаться беременной, либо у нее уже должен был быть сын. Другого быть не может, и это подтверждается тем, что оскорбленный муж с самого начала и до конца своей жизни занимал позицию такого тихого, обиженного, но шантажиста. «Что было причиною их, (т. е. недоразумений – М. В.) при существующих данных определить невозможно»,- пишет Висковатов. Ю.П. «охладел» к жене, - подчеркивают и другие исследователи, не задаваясь вопросом: а было ли у него время ее полюбить?.. Юлия, если даже она была,  лишь подчеркнула разрыв между супругами, но не стала причиной раздора! Ю. П. запомнили «красавцем, блондином, веселым собеседником, привлекательным в обществе; нравился женщинам». (ср.: «Ты светом осужден, но что такое свет…») Крепостной люд: «добрым, даже очень добрым барином». Вряд ли престарелые бывшие крепостные привирали, спустя столько лет.
  В «Русском художественном листке» за 1 марта  1862 г., № 7 нам напоминают, что Лермонтов родился 3 октября 1814 г.  Это официальная версия! Но в связи с чем вспомнили в печати дату рождения поэта, спустя 21 год после его смерти?  Г. Розанов в 1873 в «Русской старине» поместил  точную справку из архива московской консистории, в коей говорится, что Лермонтов родился 2-го октября. 32 года прошло со дня смерти человека, а страсти не утихают, и все публично! В ноябре 1881 года в «Русской мысли» вообще просто напечатали метрическое свидетельство Лермонтова. Спустя 40 лет после смерти и 67 лет со дня рождения поэта! У кого еще из русских поэтов были такие проблемы, чтобы  заявленным датам не верили? Подвергали бы сомнениям! Перепроверяли! Не из-за одного же дня (2 или 3-го?) весь сыр-бор! Не слова ли Герцена и подобные ему свидетели, заставили всех подсуетиться?
  «Мальчик был похож на мать: те же выпуклые губы и громадные тяжелые глаза»,- подчеркивает сходство Т. Толстая. Но если «выпуклые губы» это нормально, то «громадные», к тому же «тяжелые глаза» разглядеть у новорожденного, надо было очень постараться. Не поспешила ли писательница объяснить тяжелый взгляд будущего поэта его сходством с вымученным взглядом тяжелобольной матери? Ведь никто не говорит, что взгляд  Л. был взглядом тяжелобольного человека, или болезненным взглядом.  В. П. Бурнашев, литератор и мемуарист, не был в близких отношениях с Л., но имел возможность с ним сталкиваться, когда тот навещал своих гвардейских однокашников. Вот каким ему запомнился поэт: « … красивые, живые, черные, как смоль, глаза, принадлежавшие, однако, лицу бледному, несколько скуластому, как у татар…взгляд его мне показался каким-то тяжелым, сосредоточенным…» В воспоминаниях  Я. И. Костенецкого, бывшего студента Московского университета, Лермонтов: «…брюнет, с лицом  оливкового цвета и большими черными глазами, как бы исподлобья смотревшими…». «В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз»,- таким запомнит его И. С. Тургенев. У Л. Толстого мы найдем объяснение тому, почему Лермонтова  воспринимали таким злобным существом:  «В русском простом   народе (Не «нашем»!- М.В.) есть  убеждение, что черный (брюнет) не может быть хорош собой, и даже черный есть почти синоним дурной: «как цыган». (Из Дневника. 22 ноября. 1853) Вырыпаев  подчеркивает, что «мать подолгу рассматривала лицо ребенка, его глаза. Все старалась найти сходство с отцом. Так ей хотелось. А ей на каждом шагу говорили, что Миша похож на нее, и только на нее...». Почему все биографы сошлись на том, что она искала в нем черты Юрия Петровича?      
  От Даши Куртиной,- пишет Толстая,- Арсеньева узнала, что Мария Михайловна «пила иногда рюмочками уксус и говорила, вздыхая, что от этого скорей можно умереть». Сразу возникает ряд вопросов: Зачем молодой матери, которой якобы не так давно муж признался в любви  и даже стихами, желать ускорить свою смерть? Как давно она пьет уксус, да еще такими дозами? Зная, что она далеко зашла с этим уксусом, но, желая выжить, почему она ни матери, ни доктору не призналась, отчего у нее горлом идет кровь? И не последствие ли уксуса сказалось на здоровье ребенка, который родился болезненным и очень поздно встал на ноги?               
   «Арсеньева, - продолжает Толстая, - стала проверять, и оказалось, что это действительно так. Она пошла допрашивать дочь. Мария Михайловна горько улыбнулась и сказала, что так жить, как она живет, не стоит, а выхода из своего положения она не видит». Вот тут бы матери и побежать, а не пойти навстречу дочери, если она уходит из жизни из-за Юрия Петровича! Мать ведь любит свою дочь и вон сколько жертв она уже принесла! Но Юрий тут ни при чем! И они оба знают, что с настоящим отцом Миши Мария быть не может никогда! И мать решила бежать с дочкой подальше от Тарханов, подальше от этих убийственных мыслей! В надежде, что, поменяв обстановку, дочь отвлечется от своих дум. Арсеньева долго ее уговаривала. Если это был разговор о Юрии Петровиче, то Арсеньева бросила бы к ногам зятя и свою жизнь, только бы спасти дочь! Но «Мария Михайловна улыбалась блуждающей улыбкой и молчала». Потому что мать бесполезно было просить о Бейбулате.  Арсеньева не могла не взять в расчет общественное мнение! Похоже, Мария Михайловна по-своему решила избавить мать от ошибки, которую та совершила, выдав ее замуж за Лермонтова, который шантажом вымогал деньги для своей столичной жизни. Ее смерть могла стать избавлением от такого мота, который очень скоро промотал бы состояние ее сына!..  «Не убедив дочь отказаться от мысли о смерти, - пишет Толстая, - Арсеньева решила переехать на зиму в Пензу…» Вот о чем были все долгие просьбы матери, а не о зяте, потому что меньше всего эти мысли были связаны с ним! Юрий Петрович был в Москве, когда  Мария Михайловна окончательно слегла. «...Доктора из Пензы определили: у Марии Михайловны чахотка или сухотка, болезнь опасная, и жизнь ее на волоске. Постоянный кашель ее губит, и надо избегать простуды: вставать нельзя ни на минуту»,- пишет Толстая, не задаваясь вопросами: почему мать не говорит врачам истинную причину болезни дочери? Почему молчит про уксус?.. Не он ли вызвал сухотку, поскольку она все время прожигает себе гортань и пищевод? Отсюда и сухой кашель, заканчивающийся кровотечением. Ответы на эти вопросы повлекли бы за собой новые вопросы. А это то, чего все время избегала Арсеньева. С каждым днем Мария Михайловна становилось все хуже и хуже... «В ноябре она почувствовала себя так плохо, что ей не хотелось вставать. Она поняла, что умирает, и ее начала мучить мысль: как же без нее будут жить в Тарханах? Не будет ли мать обижать Юрия Петровича…
- Умоляю вас, маменька, дайте обещание: ежели меня не станет, вы полюбите Юрия Петровича как родного сына. (Мать сказала, что она всегда относилась к нему хорошо.  Дочь перебила)... - Поклянитесь, маменька! Помните: он меня любит...» - такими представляет себе Толстая последние минуты Марии Михайловны.
  Нет, чтобы задаться вопросом: почему Мария не говорит матери, что она его любила или что они друг друга любили? «он меня любит»,- значит ли это, что Мария призналась матери перед смертью, что она так и не смогла полюбить своего мужа, как не смогла забыть отца своего сына?  Если Мария Михайловна так уверена была в том, что он ее любит, значит, это она не хотела с ним жить! «Я чувствую, что умираю. А Мишу не покиньте своей заботой - ведь он вам внук родной!», - будто бы сказала дочь своей матери. Можно не принимать отца ребенка, но что ребенок ее кровиночка, этого отрицать не может даже такая  непреклонная бабушка, как Арсеньева, и потому она не лукавит, когда говорит, что любит своего внука. «Наконец она вытребовала обещание: Арсеньева поклялась, что в случае смерти Марии Михайловны она положит все силы на воспитание ребенка», - пишет Т. Толстая.  И опять возникают вопросы: Почему Мария не просит мать отдать мальчика отцу, а требует от нее клятвы, что она оставит мальчика у себя?.. Почему бы не попросить мать помочь отцу ребенка его воспитать?
  О чем был их последний разговор с мужем, начавшийся еще до ужина и затянувшийся чуть ли не до трех часов ночи? Больная горлом женщина, если верить Толстой, несколько часов подряд орет на мужа,  а муж - на нее!.. Что могло придавать ей силы, если это действительно было так? Не отстаивала ли Мария Михайловна своего Мишу, которого завещала матери, но который был бы для Юрия Петровича курочкой, несущей золотые яйца?.. Какой другой разговор имел бы такую важность, чтобы нельзя было дать жене отдохнуть и продолжить разговор утром?.. Понимал ли Юрий Петрович, что упустит свой шанс, если не договорится в эту же ночь, т. к. супруга его совсем плоха?.. Почему мать впервые не вмешивается, хотя понимает, что разговор, так сильно затянувшийся, губителен  для ее дочери?.. Чего она боится? А может, она понимает, что это последний разговор супругов, и что решают они судьбу ее внука? Если так, то она получила уже, что хотела, а у дочери шансов на жизнь все равно нет?.. И она будет ждать до конца, не вмешиваясь в их ссору, в отличие от тех дней, когда лично у нее оставались вопросы и к дочери, и к зятю!
- Проклинаю! - хрипела она, задыхаясь.- Ты ее убил! От чахотки ли она умерла или от другого -  все ты виноват! Ступай с глаз моих вон! Злодей! Змея! – обрушилась, по  Т. Толстой, Арсеньева на зятя, не оправдавшего ее ожиданий, поскольку она точно знает, что умерла ее дочь... не от…, а из-за «другого».
  «Она скончалась на другой день по приезде мужа», - сошлись коротко и другие исследователи, - а через каких-то 9 дней он  уехал к себе в Кроптовку, оставив «своего сына» в обмен на вексель в 25 000 рублей и обещания тещи отдать ему через год и Тарханы. И всякий раз, когда он возвращался к теще, обсуждалась только цена вопроса. Судя по тому, как отчаянно защищалась теща от зятя, прибегая к помощи могущественного Сперанского и Чембарского уездного суда, не Юрий Петрович, а Арсеньева была загнана в угол.
  Видеть  большой барский дом в Тарханах, свидетеля ее вины перед мужем и дочерью, Елизавета Алексеевна не могла и на его месте  поставила церковь во имя Марии Египетской. На ее душе были слишком тяжелые грехи, которые она могла замолить только в святом месте.
  Мартышкин труд пытаться вступать в полемику с художественной вещью, хотя и написанной на документальной основе, но именно толстовская биография Лермонтова, написанная для детей живым экспрессивным языком, может более других отложиться в памяти школьников, что недопустимо, поскольку правды в ней на грош.
  Висковатов, никак не комментируя, излагает: «Июня 5-го Сперанский пишет брату Арсеньевой, Аркадию Алексеевичу Столыпину: «Елизавету Алексеевну ожидает крест нового рода: Лермонтов требует к себе сына и едва согласился оставить еще на два года. Странный и, говорят, худой человек; таков, по крайней мере, должен быть всяк, кто Елизавете Алексеевне, воплощенной кротости и терпению, решится делать оскорбление». Для серьезного государственного мужа рассуждение более, чем странное — называть желание отца иметь при себе сына «оскорблением бабушки».
  21 августа в Чембаре, в уездном суде в присутствии свидетелей Арсеньева закрепила по всем правилам закона свои обязательства перед Юрием Петровичем  Лермонтовым. Арсеньева согласилась свои деньги представить, как занятые у зятя. Юрий Петрович у Вырыпаева не такой агрессивный, жадный, наоборот, даже уступчивый... То же и у Висковатова. Но и у них Арсеньева ведет себя так, как будто это  она зависит от зятя, а не зять от нее!.. Она будто боится огласки их семейной тайны! Когда  в первое же лето Юрий Петрович предпринял первую после смерти жены попытку шантажа, обещая приехать за сыном, Арсеньева «пишет в Пензу за советом (надо полагать – Сперанского!- М. В.) и затем едет в Чембар», и «в суде на имя малолетнего внука отписывает 8 дворовых семей». По сути, она лишила внука наследства, которое ему полагалось как единственному наследнику по линии матери - Арсеньевых! Это объявление она послала Юрию Петровичу.
  Арсеньева давно поняла, что Юрию Петровичу нужны деньги, а не ее внук!. И Юрий Петрович оставил ей сына еще на два года. Так было в мае, а в начале июня  Юрий Петрович приехал в Тарханы  навестить Михаила. Арсеньева вновь завела разговор о судьбе внука, заверяя зятя, что «Если он останется у нее до его совершеннолетия, то все, что я имею, я отдам ему».  Юрий Петрович предложил это «засвидетельствовать». На другой день, говорят, Арсеньева выехала к сестре и вновь при ближайшем участии Сперанского, составили необходимое завещание. «А через три дня она вместе с братом Афанасием и зятем Григорием Даниловичем в Пензенской гражданской палате засвидетельствовала это завещание, прописывая каждую деталь возможного развития действий: опекунство над мальчиком, в случае смерти Арсеньевой, она передавала своему брату Афанасию; в случае же его смерти до совершеннолетия Михаила опекунство переходило к зятю ее Столыпину; если же Юрий Петрович или его родственники посмели бы востребовать мальчика вопреки воле бабушки, то он лишался всего наследства в пользу рода Столыпиных! Так защитить по закону и внука и свое состояние, можно было только, если к Юрию Петровичу, как к отцу, Михаил не имел никакого отношения. Получается, что Лермонтовым, Миша не достался бы ни при каких условиях! Хотя  их тоже немало, и все женщины, и тоже имеют на Мишу права, даже больше, чем Столыпины, а тем более – совсем чужой человек – зять Столыпиных! Получается, что до совершеннолетия Михаил должен быть в родной семье, а, будучи совершеннолетним, т. е. вступившим уже в право наследования, если захочет, может поддерживать с Лермонтовыми отношения без ущерба материального для наследства Арсеньевых и Столыпиных, т. к. Юрий даже не постарался создать семью с Марией, он не «вошел в семью», а попользовался семьей, чего ему Арсеньева и не могла простить! 
  Ни Сперанский, ни Висковатов, исследующий судьбу поэта, не задаются вопросами, которые в этой ситуации напрашиваются сами собой: Почему отец не должен требовать своего сына у тещи, какой бы хорошей бабушкой она не была? Почему Сперанский не убеждает бабушку, что у отца есть больше прав на сына, чем у нее? Выходит, Сперанского посвятили в семейную тайну, в противном случае, как губернатор, он не имел права поддерживать бабушку поэта в ее незаконных притязаниях на внука!
  Татьяна Толстая подробно выписывает, как изменила трагедия Арсеньеву, которая якобы «… поседела в ночь, когда потеряла дочку, ее волосы перестали виться; она стала плохо видеть, стала надевать очки; лицо пожелтело и покрылось морщинами. 44-летняя могучая, полная сил женщина согнулась, как 90-летняя старуха… Она принимала гостей, лежа в постели... Золовки Арсеньевы, Дарья, Марья и Варвара, переселились в Тарханы...» Толстая опять спешит объяснить, почему окружение Арсеньевой могло поверить, что она гораздо старше своих 44-х лет. Если бы Елизавета Алексеевна приехала в Тарханы со взрослой дочерью, все ее новые знакомые в округе могли бы поверить всему на слово. Но перед нами женщина, которая минимум 17 лет, с момента своего замужества, живет в этом имении, обросла здесь всеми связями, завела подруг, подружилась в том числе и с Анной – матерью Юрия Петровича еще задолго до того, как с ней породниться. И вдруг в один день, как бы плохо она не выглядела, все ее окружение должно было впасть в коллективное заблуждение или коллективно поглупеть. Арсеньевой было за что казнить себя, что далеко не красит человека. Это по ее вине ушли из жизни ее муж и  дочь. И жить с таким грузом не каждому под силу.  Но никого не удивляет, что, эта одинокая и «немощная» бабушка еще отчаяннее и не безрезультатно добивается, чтобы внук остался с ней до конца ее дней! Потеряв физические силы, Арсеньева решила прибегнуть к помощи… своих золовок?! Это они – Арсеньевы -  должны были теперь охранять от Юрия Петровича Арсеньева Михаила и воевать, если нужно за своего внучатного племянника, т. к. к ним он еще имеет отношение! Исследователи и биографы Лермонтова, как сговорились, никто не вспоминает сестер и мать Юрия Петровича, которые могли бы ухаживать и за Арсеньевой в такой момент и за своим родным племянником и внуком.
  Не менее странно ведет себя и Юрий Петрович. Приехав через месяц после похорон жены к своей теще, он говорит не о том, чтобы забрать сына, а напоминает теще «о ее желании передать ему имение». (Т. Толстая) Но такую тещу на мякине не проведешь, она  дала ему понять, что тот ее не правильно понял: речь шла  будто «только о наследстве Миши, о крестьянах без земли». (Т. Толстая) Пришедшего в изумление зятя Арсеньева одарила всеми вещами из комнаты, в которой жили супруги. И, что интересно, Юрия Петровича это не оскорбляет, он вывозит в Кропотово всю мебель, оставив теще «дневник и альбомы жены»! (Т. Толстая) «Любящий» муж даже не полюбопытствовал, а что там, в этом дневнике? Он ведет себя в этой ситуации так, как будто знает, что все тайные мысли его жены были не о нем, а значит, и не зачем интересоваться тем, что ему не принадлежит. Уходя, он, якобы, чертыхался, что на этот раз продешевил, но в следующий раз силой отымет сына, т. е. саму «золотую курочку».
  В год смерти дочери, Арсеньева потеряет и отца. О смерти Алексея Емельяновича, скончавшегося по дороге в Горячеводск, она узнала, вернувшись из Киева. И эту же зиму 1817 года  Арсеньева решила провести в Пензе. Михаилу, надо полагать, всего три года. Но на портрете, который бабушка заказала местному художнику-самоучке, (См.: В младенческом платье и с мелком в пальцах правой руки..) мальчик, по ее словам, «выглядит отроком». «Художник придал детскому лицу недетское выражение»,- пишет Толстая. Арсеньева якобы  говорит художнику: «... На несколько лет ты вперед заглянул». Но художник, на наш взгляд, был объективен, он нарисовал то, что видел. Перед ним действительно  сидел, если не  отрок, то уж точно не малыш, а 7-летний мальчик.
 «Мальчик сильно страдал от золотухи, которая временами покрывала его темными струпьями так что рубашка прилипала к телу.. . Ему шел четвертый год, а он  еще ползал по полу и не ходил самостоятельно»,- пишет Толстая. То, что Михаил поздно стал ходить, подтверждают и другие биографы поэта. Но, кто сказал, что такое бывает от золотухи? Скорее, это последствия уксуса, который пила Мария Михайловна, чтобы избавиться от малыша, которого она в 1811 г. уже носила под сердцем, а после замужества сводила уксусом счеты со своей жизнью, как это сделал ее отец, только приняв сразу смертельную дозу яда!
 Висковатов считает, что Лермонтов «не мог ходить, не мог приподнять ложки. Целые три года оставался в самом жалком положении», в результате полученного осложнения после кори. (Здесь уместно было бы вспомнить поэму «Сашка», чтобы не растворить поэта в своем герое настолько, что позволило бы подменить одного другим. Зачастую с Л. это и происходит. Даже воспоминания его современников, как правило, написанные спустя несколько десятилетий со дня смерти поэта, строятся больше на художественных образах, созданных поэтом, чем на объективных фактах его биографии, имевших место быть.  Речь не идет о стихах, которые, как правило, носят исповедальный характер. Но Печорин и Сашка не есть слепок со своего автора, они могут быть носителями его отдельных мыслей, его мировоззрения, миропонимания, но факты из биографии его героев есть художественный вымысел автора) «Золотушный ребенок, страдал "худосочием"», - уточняет Висковатов. Кто сказал, что золотуха как-то связана с физическим развитием, тем более с весом ребенка?
  Не сходятся лермонтоведы и в том, сколько раз Арсеньева возила внука на Кавказ. И в каком возрасте он впервые там оказался? Сам поэт в ст. «Кавказ» пишет, как упомянуто об этом выше, так:  «Хотя я судьбой на заре моих дней,/ О южные горы, отторгнут от вас…». Речь, как видим, идет, в этом случае, о днях, а не о годах и насильственном разлучении его с Кавказом. Но, когда он потерял «в младенческих летах» мать, он был далеко от Кавказа, который остался в его памяти как «памятный глас». И действительно мать поэта умирает в Тарханах, и мальчик находится в это время рядом. Пока не будем касаться песни матери и «памятного гласа» в душе мальчика. Об этом чуть позже. Дальше идет конкретная дата: «Пять лет пронеслось, все тоскую по вас (ущелиям гор - М. В.).  Эта цифра позволила лермонтоведам отнести стихотворение к 1830 году. Когда поэту 16 лет. (Или уже 19-ть?)
  Но если Лермонтов, пусть  даже трижды побывав на Кавказе, живет и грезит только этой величественной страной гор и ее людьми, в чьих «смуглых чертах …душа говорит», где жены и девы «…с цепями судьбы не знакомы», то, наверное, здесь нужно искать более тесные связи меж ними.
     В самом нежном поэтическом возрасте Лермонтов обрушивается на русского читателя с  кавказскими стихами и поэмами: «Кавказский пленник», (1828), «Черкешенка», (1829), «Кавказ», (1830), «Каллы» (1830-1831), «Синие горы Кавказа, приветствую вас!..», (1832), «Измаил-Бей» (1832, по принятой датировке), «Аул Бастунджи» (1833-1834), «Хаджи-Абрек» (1833-1834), «Беглец» (точной даты нет. Предполагают, что после Кавказа в 1837 г.) Оставим пока все, написанное им о Кавказе в более зрелые годы: «Кавказец», «Демон», «Мцыри» («Бэри», в рукописи), «Герой нашего времени» («Бэла»)…  Учась в Благородном пансионе, а затем в Юнкерской школе, имея только детские впечатления и воспоминания о далеком Кавказе, Лермонтов, пробуя перо, пишет не о том, что вокруг него, а о том, о чем он не может не думать. Не потому ли он прятал написанное даже от самых близких друзей, уничтожал написанное, и был «взбешен», когда без его ведома, украдкой, был напечатан его «Хаджи-Абрек»? Погружаясь в кавказские сюжеты и образы, он создавал вокруг себя свой мир, от которого был «отторгнут» «на заре своих дней». Не потому ли он раздражался, когда кто-то пытался проникнуть в этот мир? Не потому ли он сторонился своих однокашников, чтобы не удовлетворять их любопытство по поводу его пребывания в пансионе, а затем в университете на одном отделении с разночинцами? 
  Что касается его творчества о Кавказе, то  тот же Фридрих Боденштедт, приехавший в 1840 г. в  Москву в качестве учителя немецкого языка в дом князя М. Н. Голицына, искренне восхищаясь поэтом, писал: «Пусть назовут мне хоть одно из множества  толстых географических, исторических и других сочинений  о Кавказе, из которого можно бы живее и вернее познакомиться с характеристическою природою этих гор и их  жителей, нежели из какой-нибудь кавказской поэмы Лермонтова…» Критики, - по мнению немца, находили, что Лермонтов «слишком своевольно и настойчиво плывет против течения и ведет себя как враждебно настроенный иностранец (Выделено – М.В.) в своем отечестве, которому он всем обязан». 
  Виктор Петрович Бурнашев, литератор, приводит слова Николая Юрьева, родственника и однокашника поэта по Школе: … Стихи эти («Смерть поэта»), говорят, читал даже великий князь Михаил Павлович и только сказал, смеясь: «Эх, как  же он расходился! Кто подумает, что он сам не принадлежит к высшим дворянским родам?» А если действительно не принадлежит?
  Н.И. Лорер. в «Записках декабриста» признается, что Лермонтов  показался  ему «холодным, желчным, раздражительным  и ненавистником человеческого рода вообще…» (Ср. со словами Мережковского в эпиграфе) В присутствии поэта декабрист чувствовал себя неловко. Это не единственный человек, которого напрягало общество Лермонтова, без всяких на то усилий со стороны последнего…
  Е.П. Ростопчина, кузина Е.А. Сушковой, в письме к  Александру Дюма 27 августа /10 сентября 1858 г. писала о Лермонтове, что он был «…с пылким умом и неограниченным честолюбием...» Неограниченным  честолюбием может выглядеть в глазах нечеченцев такое качество характера чеченца, как Яхь! Яхь нельзя приобрести, с ним нужно родиться. К  Яхь можно апеллировать, чтобы человек, вспомнив о нем в себе, не терял достоинства ни при каких обстоятельствах.  Яхь, наконец, есть внутренняя, нравственная движущая сила в каждом чеченце. Это генетически заложенный дар природы, обнаруживающий  в человеке породу! Евдокия Петровна, чувствуя, как и Д. Мережковский, эту особую породу в Лермонтове, не совсем понимает его. «…До сей поры помню странное впечатление, произведенное на меня этим бедным ребенком, загримированным в старика…»,- пишет она Александру Дюма, не доверяя собственным глазам. Лермонтов давно уже был не мальчик, а юноша, которого они со своей кузиной и подругами не спешили воспринимать всерьез. (См. ниже стих. «Отрывок»: Лицо мое вам не могло /Сказать, что мне 15 лет.) Но здесь кроется еще один секрет. Может быть, в силу особых исторических условий, в которых приходилось выживать детям чеченцев, а значит, рано взрослеть и мыслить по-взрослому, они и сейчас отличаются этим от своих русских сверстников. И в этом плане Растопчина была более наблюдательна, чем ее сестра, но не любознательна настолько, чтобы доискаться до причины этого «странного впечатления».
  Вернемся к Бейбулату. Лето 1818 г. у него прошло в кровавых сражениях за свою отчизну. (См.: «…он любил отчизну!» в ст. «Великий муж! Здесь нет награды…», которое также исследователи никак не могут привязать к какой-то одной исторической личности.) 20 мая 1818 года Ермолов отправит в столицу рапорт, в котором напишет, что покорение края надо начинать с чеченцев, которые «являются сильнейшим народом и опаснейшим, сверх того всепомошествуемым соседями» (А. Айдамиров. С.34) А это значит, что все лето и до поздней осени Бейбулат втянут в кровавую мясорубку. 25 мая началось движение русского отряда  под начальством Швецова к Ханкальскому ущелью. В тот же день (это все не дожидаясь ответа императора на свой рапорт) А.П. Ермолов прибывает на Сунжу, напротив выхода в Ханкальское ущелье и с ближайших чеченских селений берет аманатов (заложников). 10 июня он закладывает крепость Грозную, что обещало всем совсем иной характер войны с этого момента: русские пришли сюда надолго, если не навсегда, должны были понять горцы. Чеченцы ответили восстанием уже в августе. На помощь им пришли из Дагестана аварцы и лезгины. В окрестностях Старого Юрта состоялось жестокое сражение с отрядом Вельяминова. Это задержало строительство крепости, но не остановило его: в октябре кр. Грозная была построена, и  Греков незамедлил пригласить в крепость на переговоры 39-летнего Бейбулата, который должен был оценить мощь врага и его намерение здесь поселиться надолго. Бейбулат с 1802 года, поднявший выпавшее из рук первого имама Чечни Шейха Мансура знамя освободительной борьбы своего народа, не был впечатлен увиденным настолько, чтобы сложить оружие. И Греков не мог этого не понять. Перед ним стоял непримиримый враг. Не потому ли в следующем 1819-м году  к крепости Грозной  добавили еще кр. Внезапную, укрепление  Преградный стан на р. Сунже и укрепление Горячеводск, а саму передовую линию перенесли на Сунжу и Кумыкскую равнину за центр Кавказской линии? Огнем, топором, мечом и картечью  прокладывал Ермолов себе дорогу по Чечне весь 1819 год и вступил в 1820-й, но ни на шаг не приблизился ни к миру, ни к победе. Наступила весна 1820 г. С 6 по 15 марта Греков, продолжая рубить лес, прокладывал Ханкальскую просеку, уничтожил аул Герменчук  взял аул Топли. В марте же кровавый генерал-майор П. Сысоев, уничтоживший  15 сентября  прошлого года героически защищавшийся Дада-Юрт, заложил у р. Исти-су укрепление Неотступный стан, а на р. Сунже – Злобный окоп.
  3 мая заложен редут Урус-Мартановский на р. Сунже, при впадении в нее р. Мартан. Оказывая с небольшими силами отчаянное сопротивление врагу, углубляющемуся с просеками в глубь Чечни, Бейбулат к 1821 г. поднимет общее восстание в Чечне. Что интересно: после отъезда Марии Михайловны с Кавказа  в 1811 г. Бейбулат ни разу не переходил на сторону русских, тем более на службу в царскую армию, не считая известного приглашения его в 1829 г. на обед к Паскевичу в Грузию, описанное А.С. Пушкиным. Это не был переход на русскую сторону, это была встреча двух враждующих сторон: Паскевич демонстрировал свою громкую победу, психологически воздействуя на непримиримого Бейбулата, а Бейбулат демонстрировал личное мужество, прибыв в ставку победившего турков главнокомандующего с «двумя старшинами черкесских селений»!   
  «В детстве звуки песни, петой ему матерью, всегда  доводили Лермонтова до слез. Позднее он никак не мог вспомнить слов ее, но утверждал, что, если б услыхал эту песнь, она произвела бы на него прежнее действие». Что и произошло в 1820 г. на Кавказе. На границе с Чечней, «гуляя с Христиной Осиповной, Миша услышал песню, которую напомнила ему о матери... Ночью у Миши открылся жар, и он стал бредить...», - пишет Толстая.  (Ср.  как одинаково сильно мальчик реагирует и на песню матери и на ее дневник!) Что же так впечатлило мальчика?  Если бы это была русская песня, стал бы он так реагировать? Ну поплакал бы, вспомнив мать. А тут – жар! Бредит!.. не может мальчик пяти лет так переживать, услышав  мелодию песни, даже если ее пела мать! А если ли песня М. М. была на чеченскую мелодию? Почему именно Чечня  вернула ему песню матери?
 После Чечни мальчик хорошо окреп и следующий год практически не болел. Арсеньева с внуком по дороге к родственникам, жившим возле Чембара, заехала к генералу Аркадию Федоровичу Мосолову. Михаил был поражен его библиотекой, а тот удивился, что мальчик не умеет читать. «Неграмотный, значит… А сколько тебе лет?», - якобы спросил он. Почему это удивило Мосолова? Разве перед генералом не малыш 6-ти лет? Уметь складывать слоги и читать большие книги – разная вещь. Не детская же библиотека была у Мосолова! Его удивило, что мальчик не готов читать книги из его библиотеки! А значит, опытным глазом Мосолов оценил, кто перед ним стоит! 9-летний мальчик, не умеющий читать, вызывает удивление, как у Мосолова, а 6-летнему ребенку он намекнул бы, что ему еще рано быть читателем таких серьезных книг.  Арсеньева якобы заступилась: «Ему - шесть, и я считаю, что его еще рано учить. Он у меня еще болеет. Но Мосолов считал, что ребенка уже пора учить. Всю дорогу Миша молчал, обиженный на бабушку», - пишет Т. Толстая.
  Интересно, что следующий факт биографии Михаила лермонтоведы тоже «объяснили», как им кажется, убедительно. «Возвратившись в Тарханы,- пишет Толстая,- Миша сказал, что тоже хочет крестить (Какое недетское желание! – М. В.) у крестьян, и с тех пор, с 6-летнего возраста, Лермантов несколько раз был записан как взрослый в церковной книге». Если до 6-ти лет еще можно было слабого больного ребенка выдавать за малыша, то с 9-летним ребенком это становилось труднее, т.к. он укрепил здоровье на Кавказе, да и организм брал свое! Не потому ли и в церкви не удивились возрасту мальчика, и записали со слов бабушки «как взрослого». Похоже ограничения в возрасте существовали для крестных. Но что значит «как взрослого»? Не могли же в церкви идти на подлог, записав его совершеннолетним! Почему не называют конкретную цифру из церковной книги, а дают общо: «как взрослый». Вырыпаев подтверждает факт крестин в 1821 г. аж трех младенцев, крестным отцом которых был Миша Лермонтов… Не много ли крестников на одного маленького, больного, временами не ходячего ребенка?  Или?..               
  Вырыпаев свидетельствует, что «два года (1822 и 1823) Елизавета Алексеевна жила в Тарханах безвыездно». «С 1825 года верстах в семи от Тархан образовалась новая деревня, хозяином которой стал Михаил Юрьевич Лермантов...»,- читаем у Т. Толстой. Мог ли в 10-11 лет ребенок официально взять на себя управление (даже под опекой) имением или живыми душами, - это еще вопрос. Но в 13-14 лет это был бы самый правильный подарок своему внуку от бабушки, которая успела бы научить его вести хозяйство, пока жива.
  Висковатов считает, что, когда Арсеньева со всей своей домашней челядью и братьями приехала в 1825 году на Кавказ, она остановилась в имении своего отца «Столыпиновке» недалеко от Пятигорска, ближе к Владикавказу, которое унаследовал ее брат Николай, приехавший вместе с ними.  В начале лета именно здесь съехались они с Екатериною Алексеевною Хастатовой, прибывшей к ним специально из своего имения, которое и ныне сохранилось на территории Чечни  в селении Парабочи. Если Арсеньева собиралась непременно ехать и в имение своей сестры, зачем ей понадобилось вызывать  Екатерину Алексеевну к себе? Чтобы разведать обстановку на границе с Чечней? Не тогда ли мальчик нарисовал свой рисунок с бабушкой? Или она хотела знать, не столкнется ли она с Бейбулатом, который может отнять у нее своего сына
  Знал ли уже в эту поездку Л. о своем происхождении, можно судить по его детскому рисунку: на середине листа мальчик рисует широкую реку, которая сужается  ближе к правой стороне листа. На  месте сужения реки нарисован узенький  деревянный мосточек. По одну сторону реки, вдоль всего берега  нарисованы горы, за которыми сплошной белой дымкой стелется, надо полагать туман, скрывающий снежные вершины более высоких гор. По другую сторону – в левом  углу высокое дерево, похожее на тополь, ниже – две березки. На этой символической русской стороне в центре  нарисован довольно приличный холмик, на вершине которого стоит столбик, раскрашенный зеброй, с указателем: надо полагать, обозначающий границу. С холмика спускается назад бабушка, опираясь на клюку. На ней голубая юбка и красная кофточка с длинными рукавами. А на той стороне, будто только перейдя мосточек, стоит мальчик и смотрит на бабушку, которая возвращается, проводив его до этой самой границы.  Мальчик, наоборот, в красных штанишках и голубой рубашке. О чем этот рисунок? Не о том ли, что он узнал из дневника матери? «Хотя я судьбой (не по своей воле! - М.В. и далее в скобках) на заре моих дней, (Т.е. с рождения!) /О  южные горы, отторгнут.) от вас!..» (не этой ли самой бабушкой?)– я сам к вам вернулся! – говорит маленький художник. Если кто-то захочет прочесть этот детский рисунок по-другому, он должен будет очень сильно постараться  развить свое воображение. Сам поэт, обращаясь к тем горам, к которым он ушел от бабушки, дав ей понять, что она может возвращаться домой, поскольку он тоже теперь дома, говорит с благодарностью: «Вы взлелеяли детство мое, вы носили меня на своих одичалых хребтах; облаками меня одевали; вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю о вас да о небе...». Как это перекликается с признанием Л. Толстого, вернувшегося из Чечни: «… все, что я увидел тогда, навсегда останется моим убеждением»! 
  Несмотря на то, что Арсеньева еще в 1817 году замаливала свои грехи в Киеве, она не чувствовала себя свободной от груза этих грехов, и, уезжая в 1818 г. на Кавказ, поручила брату Афанасию «срыть старый помещичий дом и на его месте построить церковь в память о Марии Михайловне», а рядом с ней поставить «новый дом с меньшим количеством комнат». (Т. Толстая) Наказав, «всю обстановку из дома либо продать, либо обменять, а что не берут – сжечь»,- так пишут и биографы поэта. Но речь идет не просто о какой-то обстановке, а чуть ли не из 30-ти комнат в старом доме! Арсеньева хотела вернуться с Кавказа в новый дом к новой обстановке, уничтожив саму память о своих грехах перед мужем и дочерью. И эта женщина, которую все считают скрягой, безжалостно уничтожает огромное добро! Не потому, что она винила себя в том, что не доглядела, не была внимательна к мужу и дочери, а потому, что это именно она довела их до самоубийства! 
  В свое время  замужество ее сестры Екатерины, связавшей свою судьбу с армянином, вызвало и в семье и в обществе переполох. Но Аким Васильевич Хастатов оказался не только прекрасным мужем, но и очень богатым, с которым Екатерина не знала никаких бед. Имение Шелкозаводск было пожаловано Петром I предку Акима Васильевича и по наследству числилось за ним и его братьями, пока  вдова не отсудила себе все виноградники, винный завод, землю, оставив братьев Хастатовых ни с чем.  Как похожи в этом сестры! Арсеньева  судилась с родителями своего мужа за наследство Маши!.. Как получит для внука и часть его наследства после смерти Юрия Петровича, который умер, так и не дождавшись смерти своей «престарелой» тещи!
  Через несколько дней после приезда в Столыпиновку, мальчика  повезли в Горячеводск, к серным водам. Город еще только строился, и приезжие жили в своих дорожных экипажах и кибитках. Здесь у подножия горы, разобрав свой дом в Шелкозаводске, хотела строиться и Екатерина Алексеевна. Она хлопотала  себе здесь участок. Но пока несколько раз приезжала сюда навещать сестру. Михаил здесь не только вылечился, но стал «самостоятельно ходить». Екатерина увезла их всех к себе. Ее дети уже подросли. «Имение было расположено на границе русской с горскими племенами», (Ср. детский рис. Л.) поэтому приятели в шутку называли Хастатову – «авангардной помещицей. «Шеколзаводск находился близ Георгиевска, в Терской области. Отсюда были видны снежные горы... белоснежный Казбек. Хастатовы  возили своих гостей на Терек...  (Здесь и увидел эту границу и снежные горы Л.) Вокруг жили кумыки, чеченцы и другие горцы. Среди них было немало кустарей и торговцев. Бабушка накупила разных вещей, сукна, ковров, а Мишеньке сделала кавказский костюм: черкеску с газырями и с маленьким кинжалом, мерлушковую шапку и мягкие сапоги». (Т. Толстая) В этом костюме, думаю, он и почувствовал себя дома! Возникает вполне закономерный вопрос: чем в это время так занят Бейбулат Таймиев, что не интересуется ни Хастатовыми, ни своим сыном? Рано или поздно Арсеньева, всегда поддерживавшая родство,  должна была бы привезти его с собой к сестре.
  Попытаемся ответить на этот вопрос и другие. Как то: почему Арсеньева со всей своей многочисленной свитой не сразу поехала к сестре, а со своими братьями Александром и Николаем сначала уехала в Столыпиновку, вызвала туда Екатерину и только после этого приехала к ней? Наверное, сестра придала ей надежду, что  Бейбулату сейчас не до нее. Согласно «Хронологии истории Чечено-Ингушетии», составленной Абузаром Айдамировым, 1825 год в Чечне был одним из самых тяжелых и кровавых: 13 сентября 1824 года начальником Кавказской линии на правах губернатора был назначен генерал-лейтенант Лисаневич. А это значит, что новый начальник будет очень усерден в своем рвении перед императором, демонстрируя подвиги на линии фронта, где бы и как бы она не проходила. Уже через неполных четыре месяца, с января 1825 г., генерал Греков стал разорять аулы Гойты, Урус-Мартан и Гехи и пошел с карательной экспедицией в Карабулакию. В марте 1825 г. он стал прорубать просеки Брагуны – Амир-аджи-Юрт, Брагуны – Аксай и Аксай – Герзель. Надо полагать при активном сопротивлении чеченцев, которые понимали, чем им грозит очередная просека, ведущая в их селения. 24 мая 1825 г. в с. Майртуп срочно собирается Общечеченский съезд. В конце мая начале июня в Назрани арестовывают сподвижника Бейбулата Таймиева Джамбулата Цечоева, которого по приказу генерала Ермолова зверски убивают. Бейбулат уже через несколько дней, в июне, ответил на провокацию Ермолова всеобщим восстанием в Чечне. Пока в том же июне генерал Вельяминов усмирял Кабарду, уже 15 июня генерал Греков из Грозного прибывает на помощь осажденному Герзелю, куда спешно подходит из Георгиевска (а это, как мы помним, близ Шелкозаводска, а значит, все эти перемещения войск происходит на глазах Арсеньевой и ее сестры, которая могла убедить ее в полной безопасности при такой-то охране!) и сам генерал-лейтенант Лисаневич, начальник Кав. линии. 22 июня по призыву Бейбулата и муллы Магомеда на помощь восставшим в Ичкерию прибывают отряды дагестанских вольных обществ. 7 июля отряд генерала Грекова прибывает в Герзель-Аул. В ночь с 7 на 8 июля Бейбулат штурмом овладевает укреплением Амир-Аджи-Юрт. 8 июля генерал Греков отходит в крепость Грозную. Уже на 4-й день, 12 июля, Бейбулат осаждает крепость Герзель-Аул. 15 июля генералы Лисаневич и Греков с отрядом в 3360 человек с орудиями прибывают на помощь осажденной крепости (Герзель-Аул). 16 июля, т. е. на следующий день, Греков и Лисаневич вызывают в крепость, якобы на переговоры, 318 чеченцев и кумыков, участников восстания и расправляются над ними. В результате стычки житель с. Майртуп мулла Оччар-Хаджи убил генерала Грекова и смертельно ранил генерала Лисаневича, который через неделю скончался. За их гибель ответили своими жизнями 200 чеченских и кумыкских старшин, убитых русскими. 25 июля в том же с. Майртуп срочно собирается  Второй общечеченский съезд, на котором происходит раскол между руководителями восстания. Бейбулат был непримирим. За смерть его боевых соратников были ответить его враги. 29 августа он совершает почти самоубийственный акт: он пытается взять форпост самого Ермолова - крепость Грозную. Русские тоже ответили на прошедшие кровавые события, как умели: 7 октября 1825 года они заложили новое укрепление – Таш-Кечу, упразднив через три дня (10 октября) укрепление Герзель-Аул, напоминавшее им о бесславном конце их генералов. 
  «Только осенью,- пишет Т. Толстая, запутавшись в очередной раз в двух совершенно разных датах, - Арсеньева с неохотой решила покинуть Кавказ: брат Николай получил предписание ехать в Питер. (Это накануне декабрьских событий в 1825 г.!) Павел Иванович Петров, ставший за это время официальным женихом Анеты, провожал Арсеньеву вместе со всеми... (Т. е. командир Моздокского полка составлял своего рода охрану Арсеньевой и ее внуку. - М. В.) За это лето Миша уже крепко стоял на ногах, выходил гулять по улицам. Новый дом в Тарханах был уже готов… Сперанский получил новое назначение: сибирским генерал-губернатором  и должен был уехать...» (А это 1819 г.- М. В.)               
  25 ноября 1825 г. не удалась попытка Бейбулата взять в плен у ст. Калиновской самого генерала Ермолова. Новый -1826- год Ермолов начинает карательной экспедицией в Большую Чечню… Эпоха Бейбулата продолжалась. Освободительная борьба чеченцев под руководством Бейбулата  Таймиева длилась непрерывно с 1818 по 1826 гг.!  История не оставила свидетельств о его личной жизни, а это значит, что он так и не женился и не имел других детей, кроме Михаила! Остались же сведения о сестре Бейбулата Жансари, которая стала второй женой Кунта-Хаджи.
  В декабре 1825 года, воспользовавшись приездом Юрия Петровича в Тарханы, Арсеньева  его «попросила   собрать все документы и передать сыну на тот случай, если он будет поступать в какое-либо учебное заведение...» (Вырыпаев) Но, то ли зять не спешил выполнить просьбу тещи, то ли просьба ее была невыполнима, во всяком случае Арсеньева вновь вынуждена была напомнить зятю о бумагах, только уже через своего внука. Михаил сам написал Юрию Петровичу письмо, чтобы тот привез ему документы для поступления. Это действительно оказалось более действенным, и Юрий Петрович приехал с бумагами, но… «их оказалось недостаточно», говорят биографы. Из этой фразы мы можем понять, что Юрий Петрович все же собирал документы по просьбе тещи, но не в его силах было сделать главный документ. Какого документа не доставало, мы узнаем чуть позже. После того, как он получил письмо от самого Михаила, Юрий Петрович приезжает в Тарханы с тем, что у него к этому времени уже было. Разумеется, этого было недостаточно, но и тянуть далее было нельзя: мальчику уже 11 лет, (14-ть!– по нашим данным.) а в пансион брали детей с 9 до 14 лет. Биографы избегают говорить, что главный документ, который нужно было представить в учебные заведения, носившие сословный характер, был документ «о происхождении».
  Арсеньева усиленно занялась домашним обучением внука, готовя его для поступления в Московский благородный пансион. Не говоря уже о том, что Михаил читает и перечитывает таких серьезных авторов  как Вальтер Скотт, Байрон, Ламартин, он удивляет своих учителей «твердой рукой», и  «скорописной закругленностью букв», что мало характерно, на их взгляд для 12-летнего ребенка. А для 15-летнего? - позволим себе спросить.
  В конце лета 1827 г Е. А. Арсеньева с внуком переехали в Москву. Ему шел 17-й год, но как легко оказалось выдать болезненного юношу невысокого роста за 14-летнего отрока! В пансион поступали мальчики от 9 до 14-ти лет. Ждать дальше от Ю. П. недостающий  документ было невозможно, домашнее образование затянулось, но оно было настолько серьезным и основательным, что юноша был взят сразу в старшее отделение (четвертый курс). Сложнее оказалось зачислить его казеннокоштным студентом. Хотя лермонтоведы в один голос твердят довольно наивное объяснение насчет большой любви бабушки к внуку, к-рая не пожелала расстаться с внуком на время учебы и добилась, чтобы ночевать внук приходил домой. На самом деле Лермонтов мог быть зачислен только своекоштным студентом. Что и произошло.
  Спустя год, 21 декабря 1828 г., Лермонтов был аттестован как второй ученик и переведен в пятый класс; на акте 29 марта 1830 г. он был уже отмечен как первый ученик. Чтобы обратить на себя внимание, Л. нужно было быть лучшим из лучших! И он старался таковым стать, поскольку успешно закончившие пансион переводились без экзаменов в Московский университет для продолжения обучения. Но 16 апреля 1830 г. после преобразования пансиона в  гимназию, Лермонтову пришлось покинуть его, не окончив шестого курса. Первому пансионеру даже не дали окончить учебу: гимназия была исключительно для дворян!   
Для справки: Московский университетский благородный пансион (1779-1830) был основан одновременно с Моск. ун-том как университетская  гимназия, имевшая дворянское и разночинское отделения. В кон. 70-нач. 80-х гг. ХVIII в. классы для воспитанников-дворян, были выведены из университетского здания в особое строение, что и положило начало Пансиону... (в котором и не мог жить Л. по своему происхождению!) В последний период своего существования (1818-30) Пансион имел права Царскосельского лицея (с той разницей, что лицей входил в систему военно-уч. заведений); оба заведения носили сословный характер и тем отличались от бессословных гимназий и ун-тов. В Пансион принимались мальчики от 9 до 14 лет; обучение длилось 6 лет по индивидуальным программам. Окончание давало право на те же чины Табели о рангах, что и диплом Моск. ун-та, а также право на производство в офицеры. Лучшие воспитанники могли без экзаменов зачисляться в ун-т.  (ЛЭ, 289)
   В период учебы в Пансионе Л. написаны: «Кавказский пленник», «Корсар», набросок либретто оперы «Цыганы»; закончена 2-я ред. «Демона», «Олег», «Преступник», «Два брата», «Исповедь», «Джюлио»; около 60 стихотворений. Но никем не был замечен? Или поэту нужно было погибнуть, чтобы все прозрели?      
   В 1829 г. Л. пишет стих. «Покаяние»: Первое обращение к теме «незаконной» любви. (см. позднее: «Договор», «Сашка»), считают исследователи. Только ли об этом? Судите сами. К попу приходит Дева (См. Дева и в «Азраиле») «исповедать грех сердечный», но не ради прощения и спасения души, как это принято в христианстве. Так ее исповедь воспринимает и поп: «…грех простит великий Бог!..», если это сердечное покаянье… Дева категорична: «Нет, не в той я здесь надежде…», она приняла для себя решение и спешит лишь «исповедать» свою жизнь. «Чтоб не умертвить с собою /Все, что в жизни я люблю!» - говорит она. О чем речь? Ответим на этот вопрос, дослушав всю исповедь. Дева как никогда сильна духом. Она не нуждается в утешении. Это не поп, а Дева говорит попу: «…тверже будь… скрепися, /Знай, что есть удар судьбы; /Но над мною не молися…»  Она корит себя  за то, что «Пылкой страсти вожделенью» не противостояла, за что (как христианка) предала себя «геенскому мученью». Далее мы узнаем, что это была не просто страсть, это была все-таки любовь, если бы не…  «Вскоре бедствие узнала /И ничтожество свое; /Я любовью торговала; /И не ведала ее». – говорит Дева, не пытаясь найти для себя слов оправдания. Речь здесь не о продажной женщине. Здесь совсем другой торг! Она думала о себе, о своей любви, но появился плод этой любви, о к-ром она не задумывалась, поскольку была юна и искала утешения!  А теперь не только она должна родить во грехе, но и ребенок ее должен жить с этим клеймом! Вот о чем идет речь выше в словах: «чтоб не умертвить с собою…»  Вспомним здесь  драму Лермонтова «Странный человек», первоначальный вариант которого закончен 17 июля 1831 года. (!) Признание матери сыну в своем грехе и его реакция на услышанное, есть органичное художественное целое с «Покаянием». Если в стих. мы можем слышать только муки матери, то в драме мы свидетели мук и матери, и сына: «Природа вооружается против меня; я ношу в себе семя зла; я создан, чтобы разрушать естественный порядок…». Дева тоже не может носить в себе свои душевные муки, она пришла на исповедь просто выговориться. Она уже решила уйти из жизни, а это значит взять на душу еще один грех, более тяжкий! Она сознательно себя наказывает за свою ошибку, свой грех, и все, что ей нужно, - чтобы ее просто выслушали! Поп может лишь развести руками: «Если таешь ты в страданье,  (См. Л.: «…в слезах угасла мать моя…»;  «Ребенку»: «Страдания ее до срока изменили…» Это все один и тот же тип женщины!) /Если дух твой изнемог, /Но не молишь в покаянье: /Не простит великий Бог!..» 
  Дева сама себя не простила, ей стыдно перед Богом! Так войти в психологию согрешившей, но порядочной  женщины, проникнуться ее грехом-стыдом, надо было дорасти хотя бы до ранней юношеской поры, поры осознанной влюбленности и стыдливости и Лермонтову здесь 16-17 лет, но никак не  14-15-ть, когда чувства агрессивнее, демонстративнее выражаются теми, кто уже не ребенок, но еще не юноша. Скорее всего, автор все еще находился  под впечатлением от прочитанного в дневнике своей матери, но эмоциональный детский взрыв сменился здесь юношеской терпимостью к страданиям той, которая ушла из жизни, будучи немногим старше его, по возрасту.
  К 1828 г. Лермонтов относит начало своей поэтической деятельности. 1828 годом  датированы стих. "Осень", "Заблуждение Купидона", "Цевница"; поэмы "Кавказский пленник", "Корсар". Но только в начале 1837 г. Россия вдруг прозреет и услышит 9 лет пробивавшегося к ней поэта, по силе таланта стоявшего рядом с первым поэтом века!  Гений из разночинцев был вне поля зрения не только высшего света, но и литературного олимпа, разглядевшего гений Пушкина еще на лицейской скамье! 
   Летом 1829 г. состоялась историческая  для Пушкина встреча со «Славным Бей-булатом», «грозой Кавказа». От кого был наслышан Пушкин о Бейбулате, если он говорит о нем, как о достаточно известной личности не только на Кавказе?! Вряд ли в короткой встрече поэта, заехавшего по дороге в Арзрум к знаменитому Ермолову, мог состояться  серьезный разговор о Кавказе и его героях, если, прощаясь с гостем, хозяин не стал скрывать от него, что не помнит его полного имени. Значит, Пушкин  получал сведения из российских газет, которые не могли не писать о громких подвигах Бейбулата, о его переходах на русскую сторону и возвращениях в горы. Пушкин тоже в качестве гостя, хоть и незваного, на обеде у Паскевича, а значит, у него есть время разглядеть, кто перед ним сидит: «…Бейбулат, мужчина лет 35-ти, (???) малорослый и широкоплечий. Он по-русски не говорит или притворяется, что не говорит...» В 1829 г. Бейбулату 50 лет! А П. видит в нем почти своего ровесника: каких-то пять лет разницы! Если Бейбулат, стареющий в вечной войне,  выглядел так молодо – на 15 лет моложе своих лет!- то, надо ли удивляться, что его сын  Михаил на 17-м году жизни поступил в Пансион, как 14-летний?
  Как пишет Висковатов: «Легко можно представить себе неловкого еще не то юношу, не то мальчика, который, несмотря на раннюю зрелость, все же находился в переходном возрасте. Наружный вид его соответствовал этому состоянию. Он был невысокого роста, довольно плечист, (Ср. с Бейбулатом) с не устоявшимися еще чертами матового, скорее смуглого лица…»
  П.И. Магденко, екатеринославский помещик,  в «Воспоминаниях о Лермонтове» подчеркивает: «Он был среднего роста, с некрасивыми, но невольно поражавшими каждого, симпатичными чертами, с широким лицом, широкоплечий, с широкими скулами, вообще с широкою костью всего остова, немного сутуловат — словом, то, что называется «сбитый человек».
  Фридрих Боденштедт: «Характер Лермонтова был самого крепкого закала, и чем гроз-нее падали на него удары судьбы, тем более становился он твердым. (Из всех Арсеньевых и Лермонтовых мы не найдем ни одного человека, о ком можно было бы сказать такие слова! - М. В.) Он был слишком слаб, чтобы одолеть ее; (судьбу – М. В.) но и слишком горд, чтобы позволить одолеть себя...  гордая, непринужденная осанка, средний рост и необычайная гибкость движений. нагнулся с такой ловкостью, как будто он был вовсе без костей, хотя, судя по плечам и груди, у него должны были быть довольно широкие кости.  ... мог быть кроток и нежен, как ребенок, вообще в его характере преобладало задумчивое, часто грустное настроение… Серьезная мысль была главною чертою его благородного лица… Хотя он еще не достиг тридцатилетнего возраста, (на пути к этому возрасту? – М.В.) но уже казался уставшим от жизни; он был среднего роста и ничем особенно не выделялся, если не считать высокого лба и больших, печально сверкающих глаз».
  Н.И. Лорер  в  своих записках  подчеркивает:  «…Особенным неженкой он не был, а пошлости, к которой он был необыкновенно чуток, в людях не терпел... Над всеми нами он командир был. …никогда не бывал,(В доме Озерских в Пятигорске – М. В.) так как там принимали неразборчиво, а поэт не любил, чтобы его смешивали с (русскими армейскими - фр.), как он окрестил кавказское воинство. … почти никогда не танцевал. Я никогда его танцующим не видал…» 
  «Из Дневника» Ю.Ф. Самарина узнаем, что он часто видел Лермонтова в Москве. «Это в высшей степени аристократическая натура, неуловимая и не поддающаяся никакому внешнему влиянию… - Писал он в письме к И. С. Гагарину, - взор его тяжел, и его трудно переносить. Первые мгновенья присутствие этого человека было мне неприятно; я чувствовал, что он наделен  большой проницательной силой и читает в моем уме…»
  Стих. «Настанет день - и миром осужденный…», поскольку нет точной даты, исследователи по заключительным строкам, близким к концовке стихотворения Д. В. Веневитинова «Завещание» (опубл. 1829), нашли их подражательными и датировали просто: «после 1829 г.». Если один поэт  другого может навести на мысль, которая гложет его, но не находит выхода, это не значит, что один другому тупо подражает. Попытаемся конкретизировать дату написания стих. и определить, о чем пишет Лермонтов? Поэт верит, что обязательно «настанет день», когда мир его осудит, и он, «чужой в родном краю, /На месте казни – гордый, хоть презренный…», кончит свою жизнь. Он знает, что виновен пред людьми, не пред нею, к которой обращается, и «твердо» ждет «тот час». Если адресат стиха не изменится душою, то поэт уверен: «Смерть не разрознит» их, потому что «Иная есть страна, где предрассудки /Любви не охладят». Когда же «весть кровавая примчится /О гибели моей /И как победе станут веселиться /Толпы других людей», - поэт умоляет ее хотя бы «единою слезою» почтить его холодный прах, не только потому, что он ее любил, но главное: он только ей «открыл /Таинственную душу и мученья, /Которых жертвой был». Насколько страшную тайну поведал поэт ей одной, мы можем судить по заключительным строкам стих., в котором один тяжелый, полный отчаяния выдох-проклятье, готовый вырваться из его груди и уст, если… «Но если, если над моим позором /Смеяться станешь ты /И возмутишь неправедным укором /И речью клеветы /Обиженную тень, - не жди пощады; /Как червь, к душе твоей /Я прилеплюсь, и каждый миг отрады /Несносен будет ей, /И будешь помнить прежнюю беспечность, /Не зная воскресить, /И будет жизнь тебе долга, как вечность, /А все не будешь жить».   
  Если он даже кому-то открылся, он не обрел душевный покой, как это должно было бы случиться. Напротив, он окончательно потерял покой, и потому может быть беспощадным к той, за которую не поручится, что она не посмеется над ним. Еще хуже, если она не сумеет сохранить его тайну, которую он называет своим личным позором. Представим себе, что это стих. – его отклик на «весть кровавую» о гибели Бейбулата 14 июля 1831 г., которую толпы людей в России восприняли как победу над Чечней. И вот в эту минуту Л. понимает, что может настать тот день, когда и его, как сына Бейбулата, мир осудит, он станет чужим для всех и презренным. Но что ему суд этих людей, главное, чтобы та, которой он доверился, рассказав о тайне своего происхождения, «речью клеветы» не оскорбила «обиженную тень». Смерть Бейбулата дала ему толчок проиграть всю ситуацию с тайной своего рождения, но даже тогда он понимает, что НИКТО не должен знать об этом!            
  «Один среди людского шума.../ Возрос под сенью чуждой я » пишет он в начале 1830 года. Но как все меняется, когда речь заходит о Кавказе. В том же 1830 г. 8 июля он напишет автобиографическую заметку: «Горы Кавказские для меня священны…», перекликающуюся со стих. «Кавказ».  Здесь (Когда он говорит о Кавказе) мы не найдем ничего чуждого Л. и никого чужого для его души. Даже песня матери, которую он помнил, еще больше привязала его к Кавказу: «За это люблю я вершины тех скал,/ Люблю я Кавказ»! 
 Начиная с 1829 г. Л.– полупансионер пишет своего «Демона», не зная еще, что она претерпит  8 редакций и отнимет  у него десять лет жизни! Но, приступая к ней, он хотел в очередной раз воспеть свою единственную и самую большую любовь своей жизни – Кавказ. До окончательной редакции было еще два года, когда он продолжал обращаться к объекту своей любви. В 1837 г. он мог увидеть его во всем его величии и повторить: «Тебе, Кавказ, суровый царь земли, /Я посвящаю снова стих небрежный…/От юных лет к тебе мечты мои /Прикованы судьбою неизбежной, /На севере, в стране тебе чужой, - /Я сердцем твой, всегда и всюду твой… /С тех пор прошло тяжелых много лет, /И вновь меня меж скал своих ты встретил… /И ныне здесь, в полуночном краю /Все о тебе мечтаю и пою.»   И это не просто слова, он действительно пел о Кавказе.
  По указу Сената  29 марта 1830 г. Благородные Пансионы при Московском и Петербургском ун-тах будут преобразованы в гимназии. Но Лермонтову в них место не нашлось. «Я не крушуся о былом...» - пишет он стансы в это время: Оно меня не усладило. /Мне нечего запомнить в нем, /Чего б тоской не отравило…» 
  Стих. «Отрывок» исследователи и составители двухтомника поэта (М., «Правда», 1988 г.) обошли своими комментариями. Да и как можно комментировать то, что идет вразрез с официальной биографией поэта: «На жизнь надеяться страшась, (А вдруг кто разоблачит?- здесь и далее ремарки в скобках - М. В.) /Живу, как камень меж камней, /Излить страдания скупясь: /Пускай сгниют в груди моей. (См.: …Или поэт, или никто!) … /Хранится пламень неземной /Со дней младенчества во мне. /Но велено ему судьбой,  (Не бабушкой, а судьбой! Роком!) /Как жил, погибнуть в тишине…. /Для тайных дум я пренебрег /И путь любви и славы путь, (Так и отравил свою жизнь этими думами!.. Ни к кому особо не привязывался, никого не любил и с презрением относился к лит. творчеству!)… /Беднейший средь существ земных, /Останусь я в кругу людей, /Навек лишась достоинств их /И добродетели своей! (Не суждено ему было обрести достоинство дворянина, и все, что  у него есть, это добродетель)… /Две жизни в нас до гроба есть, /Есть грозный дух: он чужд уму; …/Он  точит жизнь, как скорпион. /Ему поверил я – и что ж!.. /Всмотритесь в очи, в бледный цвет; /Лицо мое вам не могло /Сказать, что мне 15 лет». Здесь нет знака вопроса. Автор утверждает, что ему не 15-ть лет! Откуда, мол, вы это взяли, если по моему лицу видно, что я старше! По нашим данным поэту 18 лет! (См.: в церковных книгах записан «как взрослый»…)
  «КАВКАЗУ», раннее стих. Лермонтова (1830), явившееся поэтич. откликом на события, происходившие на Кавказе,- пишут исследователи. Если Лермонтов мог следить за политическими и военными событиями в эти годы в свои 16 (19) лет, то другие поэты тем более знали об этих событиях! Чем же ответили они? и почему стих. и поэмы Лермонтова не привлекли к нему внимание русских писателей и поэтов уже тогда?..
  Обращаясь к  Кавказу, поэт в ужасе оттого, что несет ему Россия: «…Ужель пещеры и скалы… /Услышат также крик страстей, /Звон славы, злата и цепей?..» «Свободе прежде  милый  край / Приметно гибнет для нее».  – Какой русский поэт за последние две войны ХХI века произнес такие проникновенные строки, обращаясь с сыновней любовью к уничтожаемой стране гор? Почему юному Лермонтову в далекой северной стране при всех прелестях высшего света было дело до пылающего в огне Кавказа? Только ли потому, что как поэт видел в этом свой долг, или, что хуже – отдавал долг романтизму?.. 
  Летом-осенью 1830 г. Лермонтов пишет пьесу «Испанцы», в центре которой «романтический герой, наделенный мятежной энергией сопротивления», «нашли отражение демократические симпатии Лермонтова, сближающие это произведение с наброском сюжета о «молодом человеке... не дворянского происхождения». (Обратим на это внимание. Но пьеса «Испанцы» интересна в параллели со стих. «Родрик» Пушкина, поэтому пока ее оставим).
  21 августа 1830 года Михаил Лермантов пишет Прошение, (Висковатов приводит его полностью) в котором просит Правление  университета: «…желаю продолжать учение мое в императорском университете, почему Правление оного покорнейше прошу, включив меня в число своекоштных студентов нравственно-политического отделения, допустить к слу-шанию профессорских лекций». Но Правление не сочло возможным удовлетворить просьбу своего лучшего студента. Напротив, нас опять отослали к сноске, которая тут же опровергла само существование такого Прошения: «Барон Бюлер на основании справки, сделанной тогдашним ректором университета С. М. Соловьевым, сообщил редакции «Русской старины» (1876 года, т. XV, стр. 221), что в университетском архиве нет ничего, кроме прошения Лермонтова об увольнении из университета, для перемещения в Петербургский. Действительно, в бумагах 1832 года за  № 48  нет ничего, кроме упомянутой просьбы и затем чернового свидетельства об увольнении».
  Анри Труайя констатирует, не комментируя: "Императорским указом был закрыт Благородный пансион, и Л. подал прошение о зачислении его в Московский университет на нравственно-политическое отделение. Но после экзамена 1 сентября 1830 г. сразу (!) перешел на словесное отделение». Посмотрим, что из себя представлял Московский университет во времена Лермонтова
   «Московский университет.  Здесь с сентября 1830 по июнь 1832 (на политическом, затем на словесном отделении) учился Лермонтов…  перевелся  с политич. отделения на словесное, насчитывавшее 160 студентов; среди них преобладали разночинцы». (ЛЭ, с. 289) Вот она главная причина, почему Лермонтов  после успешного поступления на политическое отделение вновь вынужден был, причем «сразу», перейти к разночинцам на словесное отделение! Главный документ так и не представлен! А на политическое отделение разночинцы не принимались вообще.
   В университетские годы  он написал несколько поэм и драматических произведений: «Последний сын вольности», «Азраил », «Ангел  смерти», «Измаил-Бей» (Оставим пока принятую датировку), «Испанцы», «Странный  человек», которые связаны между собой красной нитью, ведущей к разгадке единственной тайны, так угнетающей поэта.
  Объяснение биографов поэта, почему Лермонтов оставил Московский ун-т, не выдерживает никакой критики: «Лермонтов, обнаружив начитанность сверх программы и одновременно незнание лекционного материала, вступил в пререкания  с экзаменаторами; после объяснения с администрацией возле его фамилии в списке студентов появилась помета («посоветовано уйти»)». (Висковатый, ЛЭ, с. 289)    
  Конечно, биографы сочли возможным приписать это и к «Маловской истории», к-рая яйца выеденного не стоила, но соцреализму позволяла долгие годы выдавать эту «революционную» выходку студентов за предтечу революционного брожения в России, приведшей к 1917 г. 
  У какого педагога-словесника поднялась бы рука на сверх начитанного студента, к тому же литературно одаренного?!
  Но… «Л. был вынужден написать 1 июня 1832 прошение: «По домашним обстоятельствам более продолжать учения в здешнем Университете не могу, и потому правление Императорского Московского Университета покорнейше прошу, уволив меня из оного, снабдить надлежащим свидетельством для перевода в императорский Санктпетербургский университет»
  6 июня 1832 выдано свидетельство об увольнении, а в ноябре в Петербурге Л. поступил в Школу юнкеров. (Висковатый, там же). Почему Л. не оформили перевод  в Питер? Да  все потому же:  в императорский  Питерский ун-т  принимали детей только из дворянских семей.
   Григорий  Васильевич Арсеньев, брат Михаила Васильевича «после смерти Юрия Петровича Лермонтова подписал прошение о внесении Лермонтова в дворянскую родословную книгу Тульской губ. (1832)…». (ЛЭ, с. 38) Если при жизни Юрию Петровичу не удалось получить для «сына» этот документ, на что мог рассчитывать такой дальний родственник, как Г. В. Арсеньев? Смущает и то, что в этой фразе нет намека, что это повторное прошение (Первое ведь подал Юрий Петрович или не подавал вовсе?), во всяком случае, и в 1832 г. Лермонтов не был внесен в список дворян. (См. ниже.)
  «Исповедь» датируется 1830-1831 годами. Л. Н. Назарова («ЛЭ, с. 201) связывает замысел поэмы с записью поэта, относящейся к лету 1831 года. «Написать записки молодого монаха 17-ти лет. С детства он в монастыре; кроме священных книг не читал. Страстная душа томится. Идеалы...».  Но в «исповеди» не ребенок в монастыре, а преступник перед казнью за лишение чести той, которую любит!  Мы помним, что произошло у нас летом 1831 года. 14 июля, читаем у Абузара Айдамирова, «по заговору царских властей аксайским князем Салат-Гиреем Эльдаровым  убит больной Бейбулат Таймиев», который, по нашей версии, был связан с матерью поэта. Итак. «Исповедь». В монастырской тюрьме сидит молодой испанец и ждет казни. «Зачем, за что, /Не знал и знать не мог никто». Но его обвинили в преступлении, а он не стал оправдываться, потому что знает хорошо, что не божий суд его настиг. «Всё люди, люди, мой отец...» - говорит он старцу, пришедшему его исповедать,- потому что «неправой казнью» можно пролить его кровь, но «Согреть им вновь не суждено /Сердца, увядшие давно…» Закон, по которому испанец себя оправдывает – утвержден его сердцем: «один  /Он сердца полный властелин; /И тайну страшную мою /Я неизменно сохраню...» Опять тайна и опять «страшная», которую не откроет никому! Если все знают, за что его судят и казнят, значит, это не тайна. Сам испанец не замкнулся в себе, а пылко отстаивает даже перед смертью свое право на любовь. Казалось бы, в чем тайна? Не в имени ли девушки? Ее положении в обществе или его месте в ее обществе: «…под одеждой власяной / Я человек, как и другой!» Испанец уверен, что сам старец, увидев ее, «Решился б также согрешить, /Отвергнув всё, закон и честь, /Ты был бы счастлив перенесть… /Мое страданье, мой позор!..»  (Ср.: «Покаяние») Опять - Он, Она и - Грех, Позор! И он, как и Дева в «Покаянии», не молится о спасении: «Пусть вечно мучусь; не беда! /Ведь с ней не встречусь никогда! /Разлуки первый, грозный час  /Стал веком, вечностью для нас!.. /Что без нее земля и рай?» Она, как видим, у него единственная!  Испанец обращает внимание старца на бледнеющий цветок между камней, выросший от редкого солнечного луча, попавшего однажды на мрачное окно тюрьмы.  Сравнивая себя и свою судьбу с участью этого одинокого и обреченного цветка, узник говорит: «Но вовсе он не расцветет, /И где родился — там умрет».  «Знай, может быть, ее уж нет..., - говорит он старцу, призывая его позвать «Окровавленных палачей», поскольку для него: «Она не тут — и все ничто!..» Клянясь перед творцом, что не виновен ни в чем, он готов принять за нее смерть, но она должна знать, просит он старца, «Что с тайной гибельной моей / Я не расстался для людей... /Кого любил? Отец святой, /Вот что умрет во мне, со мной; /За жизнь, за мир, за вечность вам /Я тайны этой не продам!» Почему это все еще тайна, когда все предельно вроде бы ясно меж героями? Это что он должен скрывать, что готов умереть за эту тайну? «...И он погиб — и погребен». Не убит, не умер, а погиб. Как воин! Бейбулат тоже пал от рук врага - погиб. (Погибает и Измаил-Бей, к-рого русский обвинял в трагедии своей невесты, «обольщенной», якобы, Измаилом, хотя «ведал он, что быть не мог ее супругом, /Что разделял их наш закон». Но буря чувств, вызванная в груди чеченца известием о смерти девушки, выдает и его тайные чувства:  «Лишь знает он да Бог единый, /что под спокойною личиной /Тогда происходило в нем. /Стеснив дыханье, вверх лицом /…Лежал он на земле сырой, /Как та земля, и мрачный, и немой!») В ночь гибели испанца к ее обители ветер принес «могильный звон»: «В ее лице никто б не мог / Открыть печали и тревог… /В глазах был рай, а в сердце ад!» Она прислушивалась к шуму ветра, «Как будто должен был принесть /Он речь любви иль смерти весть!..  Ждала от него весточку или о нем? Она его тоже любит, но почему тогда и, главное, кто обвинил его в столь страшном преступлении? Мать девушки? (См. «Азраил»: Дева по воле матери должна выйти замуж за другого!) Когда в шуме ветра она услышала «унылый звон», то, издав «слабый крик», она утихла. «Дважды из груди одной  /Не вылетает звук такой!.. /Любовь и жизнь он взял с собой».- конец поэмы. Его казнили, и без него она не захотела жить. Они любили друг друга, как видим, но кто он, этот третий, кому удалось встать между ними? Не в «Азраиле» ли кроется ответ на этот вопрос? Об этом чуть позже.
  «Каллы», одна из «ранних кавк. романтич. поэм  Лермонтова, примыкающая по содержанию к «Аулу Бастунджи» и «Хаджи Абреку»… часть текста утрачена. Никаких данных для точной датировки «Каллы» не имеется. Принятая датировка (1831) основана на том, что поэма, безусловно, более ранняя, чем «Измаил-Бей», над которым Лермонтов начал работать в 1832 году», – сошлись исследователи окончательно. Если мы посмотрим, о чем эта  поэма, то отпадут сомнения по поводу 1830 г. и по июль 1831 года.
  С.А. Андреев-Кривич  считает, что в основу поэмы положено черкесское предание: «Молодой горец узнает, что много лет назад, когда он был еще ребенком, отец его пал жертвою убийцы и кровь остается не отмщенной. Горец мстит. Но позже, убедившись, что стал жертвою обмана и убил человека, неповинного в смерти его отца, убивает и того, кто подстрекал его к мщению». Таких историй на Кавказе всегда было немало.  Но, мог ли интерес Андреева-Кривича к черкесским преданиям не распространиться на самую громкую историю - об  убийстве Бейбулата, на котором (и по А. Айдамирову) была кровь кумыкского князя Мехти-Гирея, ставленника Ермолова, убитого им у аула Старо-Сунженского в 1824 г.?  За семь следующих лет у его сына Салат-Гирея было время  подрасти, тем более что именно он и убил, говорят, своего кровника, подстрекаемый со стороны общим врагом. До сих пор, когда речь идет о гибели Бейбулата, главным подозреваемым в подстрекательстве называют русского императора.
  Название поэмы породило тоже немало толков: тюрское «Канлы» или осетинское «каллы»? «кровавый» или «убийца»? Посмотрим еще раз, о чем поэма?  Подстрекаемый муллой, кабардинец Аджи убивает целую семью, а затем самого муллу, к-рый внушал ему, что он, Аджи, «на земле орудье мщенья, (Кхел ица къолнаг – чеч.) Палач,— а жертва Акбулат!.. На грозный подвиг ты назначен…» (Кхел  йа – чеч.), и Аджи убивает старика, стоявшего на молитве, сына его и спящую дочь. Затем в отчаянии идет к мулле и закалывает его. Возмездие (кхел) настигло главных героев поэмы. «И он лишь знает почему /Каллы ужасное прозванье  /В горах осталося ему.
  Кхел такое же звучное название, как и тезет (чеч., с ударением на первом слоге, - три первых дня (время тезета) после смерти человека двор родственников умершего открыт для принятия соболезнований.  Слово, ставшее в свое время для героя П. именем собственным.) скорее всего, уроки чеченского давал Лермонтову Бота Шамурзаев, к-рый «некоторое время  служил переводчиком при начальнике левого фланга Кавказской линии», но с которым Л. мог быть знаком во время своих визитов к  братьям Розенам еще до своей первой ссылки на Кавказ. (ЛЭ, с. 617).
  У Висковатова читаем: «Всех подробностей истории своего рода Михаил Юрьевич не знал. Не были они известны и отцу его, который для того, чтобы поместить сына в Университетский пансион, хлопочет о  внесении себя со всем родом в дворянскую родословную книгу Тульской губернии. Какие он представил документы в доказательство дворянского своего достоинства, мы не знаем…».  Возникает вполне закономерный вопрос: а чего ждал весь род Лермонтовых до сих пор? И как мог Ю. П., не будучи дворянином, участвовать в событиях 1812 г. в составе Тульского дворянского ополчения? Не говоря уже о том, что он не только смог окончить Первый кадетский корпус в Петербурге еще в 1804 г., когда разночинцев и в помине не было, но и был оставлен в том же корпусе воспитателем кадетов, где  дослужится до капитана! Мы с вами свидетели того, что именно этот документ стал камнем преткновения для Лермонтова, к-рый так и не смог получить образование в том учебном заведении, в котором хотел.
  «Азраил» считают ранней (1831) «фантастической романтической» поэмой Лермонтова, поскольку, в центре поэмы — падший  ангел  Азраил. Согласимся с исследователями с небольшой поправкой: это поэма, находящаяся в одном ряду с автобиографическими произведениями поэта, но с элементами фантастики. Обратим внимание на следующую часть к комментарию поэмы: «в финале Лермонтов неожиданно переводит повествование в иронически сниженный план (Б. Удодов): Дева, которая, казалось, отвечала Азраилу взаимностью, по воле матери должна выйти замуж…» (!!! Вот где в чистом виде фраза эта все же прозвучала!)
 Почему бы Лермонтову не сказать, что дева  выходит замуж за другого? Почему нужно уточнять: «по воле матери», которая, в отличие от отца, как правило, бывает на стороне дочери? Читаем далее: «По-видимому, действие поэмы должно было происходить в Палестине до разрушения Иудейского царства» И в скобках: «(жених Девы — воин.)». Запомним это уточнение. И далее: «Но ремарка «крест на груди у нее» (Девы) разрушает эту локализацию...» (!!!) Ничего не получилось у лермонтоведов, как не крутили с комментариями, и, в результате, они бросили все попытки, так и не дав понять, что с этим делать?
  Но из всего, что ранее нами было сказано, уже можно было бы без особых усилий увидеть, что хотел сказать и сказал нам автор в этой маленькой поэме, но уточним для себя время ее написания. «Копия поэмы сохранилась в тетради 20-й, где она следует за стихотворением «1831-го января». Это стихотворение и отрывки из «Азраила» приятель Лермонтова А. Закревский вписал 15 августа 1831 года в альбом одного из своих знакомых (Ю. Н. Бартенева). Следовательно, «Азраил» написан  до августа 1831 года»!!!  Что и требовалось доказать. 14 июля убит Бейбулат – (воин!), на что обязательно откликнулась официальная российская пресса! И Л. именно в 1831 г. обрушивается на потенциального читателя десятком поэтических вещей, посвященных своему отцу, что исследователи и биографы не замедлили приписать Ю. П., умершему от чахотки в этом же году, но 1 октября.  Послушаем самих героев поэмы:
- Я опоздала, Азраил. Так ли тебя зовут, мой друг? - спрашивает Дева и садится рядом.
Азраил. Что до названья? Зови меня твоим любезным… (см.: «Ребенку»: …Бледнея, может быть, она произносила /Название теперь забытое тобой… /Что имя? – звук пустой!» - здесь и далее ремарки М. В.)
Дева. Кто ты?
Азраил. Изгнанник, существо сильное и  побежденное. Зачем ты хочешь знать? (Бейбулат,  перешедший в 1810 г. на русскую сторону, мог называть себя побежденным.)
Дева. О, я тебя люблю, люблю больше блаженства. (См. выше: почти те же слова  в дневнике Марии!) Ты помнишь, когда мы встретились, я покраснела; (Эта фраза могла быть в дневнике матери! Это то, чем она могла  понравиться чеченцу. Застенчивость девушки в присутствии мужчины является чуть ли не определяющим при выборе жены чеченцем. – М. В.) ты прижал меня к себе, мне было так хорошо, так тепло у груди твоей. С тех пор моя душа с твоей одно. (Это тоже запись из дневника матери?) Ты несчастлив, вверь мне свою печаль, кто ты? Откуда? ангел? демон?
(Она первая видит в нем другую породу мужчины! Ср.: «дух ада или рая /Ты о земле забыл… »)
Азраил.  Ни то, ни другое.
Дева. Расскажи мне твою повесть; если ты потребуешь слез, у меня они есть; если потребуешь ласки, то я удушу тебя моими; если потребуешь помощи, о возьми все, что я имею, возьми мое сердце и приложи его к язве, терзающей твою душу; моя любовь сожжет этого червя, который гнездится в ней. Расскажи мне твою повесть!
  И Азраил рассказывает (отбросим фантастическую часть о сотворении мира…): «…Молился, действовал, любил. /И не один я сотворен, /Нас было много; чудный край /Мы населяли, (Чечню?- здесь и далее ремарки М. В.) только он, /Как ваш давно забытый рай, /Был преступленьем осквернен. (Войной?) /Я власть великую имел… (Бейбулат действительно имел великую власть на всем Кавказе, не только в Чечне!)
  Но могущественный Азраил завидовал ангелам, которые «Беспечно проводили дни, /Не знали тайных беспокойств, (какие сейчас гнетут и самого Л.!) /их светлый ум… /Любовью грешной не страдал, (Это Б. , полюбивший христианку и вступивший с ней в незаконную связь?) «И начал громко я роптать, /Мое рожденье проклинать (Это Л. включает и свое ощущение в этом мире, в высшем свете.) /И говорил: всесильный бог, /Ты знать про будущее мог, /Зачем же сотворил меня?.. ( Сам  Л. вновь включается в монолог отца!) /И если я уж сотворен, /Чтобы игрушкою служить… (это опять самоощущение и Л. самого! Бог допустил его рожденье!) /И наказание в ответ (не кара, а наказание! – не Бог, а люди осуждают!) /Упало на главу мою. /О, не скажу какое, нет!... /Приметь морщин печальный ряд, /Мой горький смех, мой дикий взгляд… /Я жил один, забыт и сир… /И ныне я живу меж вас, /Бессмертный, смертную люблю… /Доверчивое сердце я /Привык не находить давно;.. /Но нет, ты плачешь. Я любим…».
Дева. Я тебя не понимаю, Азраил, ты говоришь так темно…. Я пришла сюда, чтобы с тобой проститься, мой милый. Моя мать говорит, что покамест это должно, я иду замуж. Мой жених славный воин… (Вот тут Лермонтов меняет местами Бейбулата  и Юрия Петровича, которого никак воином, тем более славным, не назовешь! Он был служакой, кабинетным, даже не штабным, офицером!)
Азраил. Вот женщина! она обнимает одного и отдает свое сердце другому!...  (Не это ли почувствовал Юрий Петрович, переступив порог барского дома в Тарханах, не это ли заставило его охладеть к жене?)
 О чем же стих., написанное до этой поэмы: «1831-го Января»: «…Страшуся поглядеть назад... Чтоб лучшей жизни на краю /Не вспомнил я людей и муки; /Чтоб я не вспомнил этот свет, /Где носит все печать проклятья, /Где полны ядом все объятья, /Где счастья без обмана нет».
  К 1831 г. отнесено и стих. «Русская песня», во второй части которой мы читаем: «…Недавно милый схоронен,.. /Бледней снегов предстанет он /И скажет: /«Ты изменила», - ей в лицо, /И ей заветно кольцо /Покажет!..
  Какой стих или поэму не возьми, у Лермонтова один и тот же тип мужчины и женщины. Есть Он и Она! И одни и те же роковые отношения между ними и обстоятельства, которые сильнее их! При всем их сильном чувстве, при всей их взаимной любви, они обречены на разлуку и гибель! И не по Его вине!.. Так было и в жизни: Мария и Бейбулат погибают.       
  Так и в этой песне:  «…дева... боится с крыльца сойти…» и этот страх перед  призраком милого… Обратим внимание, что он ей до сих пор мил!.. хотя она ему изменила! По своей ли воле? На этот вопрос ответ нужно смотреть  в «Азраиле». Главное, Лермонтов не обвиняет его в ее несчастьях, но во всех вышеприведенных вещах есть некая третья сила, которая незримо присутствует и является виновником несчастья обоих.
  28 января 1831 г. Юрий Петрович пишет завещание Михаилу, в котором просит его не пренебрегать своими способностями ума, талантом, за который он должен будет дать отчет Богу, а дальше дословно: "…Ты имеешь, любезнейший сын мой, доброе сердце…  Благодарю тебя, бесценный друг мой, за любовь твою ко мне и нежное твое ко мне внимание, которые я мог замечать, хотя и лишен был утешения жить вместе с тобою. Тебе известны причины моей с тобой разлуки, и я уверен, что ты за сие укорять меня не станешь. Я хотел сохранить тебе состояние, хотя с самой  чувствительнейшею для себя потерею, и Бог вознаградил меня, ибо вижу, что я в сердце и уважении твоем ко мне ничего не потерял... Скажи ей, что несправедливости  ее ко мне я всегда чувствовал очень сильно, ибо, явно, она полагала видеть во мне своего врага, тогда как я был готов любить ее всем сердцем, как мать обожаемой мною женщины!..  Но Бог да простит ей сие заблуждение, как я ей его прощаю".
  Завещание, это возможность сказать последние слова при жизни, выразить свою последнюю волю и  если его огласили, то, значит, что автора его уже нет на этой земле.  Очевидно, приступ чахотки напугал Юрия Петровича, и он поспешил объясниться с Михаилом. Но после того, как написал, Юрий Петрович прожил еще около 9 месяцев!  Нет сведений о том, что за это время Ю. П. вносил поправки. А значит, он сказал Михаилу все, что хотел, и посчитал этого достаточным. Посмотрим, что же сказалось им  для, якобы, родного сына перед смертью: В этом большом благодарственном Слове «отца», адресат всего лишь один раз назван: «любезнейший сын мой», и тут же в следующем обращении: «бесценный друг мой»…, - которые по вложенному в них ровному чувству – чувству благодарности – за  доброе сердце, за любовь и нежное внимание – звучат  как  синонимы. Поскольку лермонтоведы  считают стих. «Ужасная судьба отца и сына…» написанным на смерть Ю. П., посмотрим, был ли лишен Михаил возможности общаться с Ю. П.: «Бог вознаградил меня, ибо вижу, что я в сердце и уважении твоем ко мне ничего не потерял». Значит, это было у них взаимно, поскольку, со своей стороны, Ю. П.  говорит об этом с нежностью. Когда это могло происходить?  «С сыном Ю. П. виделся в Кропотове в 1827 г., затем ежегодно в Москве», - найдем мы ответ в  ЛЭ. (С. 242) Но главное, сожалея о несправедливом отношении к нему Арсеньевой, Ю. П. пишет «сыну», что «готов был любить ее всем сердцем, как мать обожаемой мною женщины»! «Отец» пишет «сыну», что его, Михаила, мать была его, Ю. П., женщиной, к-рую он обожал! Почему Ю. П. не пишет «сыну», что любил «ее», как бабушку своего сына, а М. М., как мать своего сына, что он был той ниточкой, связывавшей их; пишет же он, что готов был полюбить тещу уже за то, что она была матерью его …женщины?!
  «Странный человек», - назовет Арбенина  поэт в  этой автобиографической пьесе, эпиграфом к которой взяты слова из Байрона «Сон»: «Женщина, которую он любил, была обвенчана с другим, но тот любил ее не больше...», а в предсмертном признании Марьи Дмитриевны сыну Владимиру мы вновь наблюдаем знакомые муки: «Я виновна: молодость была моей виною… (см. «Покаяние») Я прежде любила другого: если б мой муж хотел, я забыла бы прежнее. Несколько лет старалась я побеждать эту любовь, и одна минута решила мою участь… Мой поступок заставляет тебя презирать меня, и не одну меня… (Самого себя? – М. В.) С унижением я упала к ногам его… я надеялась, что он великодушно простит мне… Но он выгнал меня из дому…(ушла, мол, оставив его, сына – М. В.) Ты не смотришь на меня?..)
     Владимир в отчаянии, но весь свой монолог, к-рый мы приводили и выше, он произносит «про себя»: «…Природа вооружается против меня; я ношу в себе семя  зла; я создан, чтобы разрушать естественный порядок… Здесь умирающая мать – и на языке моем нет ни одного утешительного слова, ни одного!..» И хотя в пьесе автор настоятельно повторяет, что Арбенин сын своего отца, хоть и проклятый им, слова матери и буря чувств в груди сына недвусмысленно дают понять, что только незаконнорожденный ребенок есть «разрушение естественного порядка», против которого сама «природа вооружается»!  И здесь опять тот, третий, к-рого М. Д. знала еще до своего замужества!   
  Стих. «Пусть я кого-нибудь люблю...» — Первоначально состояло из трех строф; третья строфа носила автобиографический характер, к-рая звучит как продолжение монолога Арбенина: «Я сын страданья. Мой отец /Не знал покоя по конец. /В слезах угасла мать моя; / От них остался только я... -/Ненужный член в пиру людском, /Младая ветвь на пне сухом...»            
  «Яростно зачеркнутые» в черновом варианте и позже восстановленные, они слишком красноречивы, чтобы их комментировать.      
  О жене и детях Бейбулата в Чечне, как мы говорили выше, нет никаких сведений! Так что Л. писал правду, когда говорил: «Я в мире не оставлю брата…» или «…Младая ветвь на пне сухом». По мужской линии он был единственным в  мире и одиноким, в отличие от многочисленных ближайших родственников по матери и бабушке с дедушкой: Арсеньевых и Столыпиных! Но в его творчестве лирический герой, как и сам поэт, - одинок, несчастен, не от мира сего, не понимаемый никем и т. д…..
  «Я видел тень блаженства; но вполне…» - тоже отнесено  к 1831 г., и в нем Л. по-прежнему несчастен: «Нет! чистый ангел не виновен в том, /Что есть пятно тоски в уме моем; /И с каждым годом шире то пятно;… О мой отец! Где ты? где мне найти /Твой гордый дух, бродящий в небесах? (Никакой гордости в спившемся Ю. П. не было!- М.В.) /В твой мир ведут столь разные пути, /Что избирать мешает тайный страх. /Есть рай небесный! – звезды говорят; /Но где ж? Вот вопрос – и в нем-то яд; (он сын мусульманина, живущий в православном государстве, в христианской семье!) /Он сделал то, что в женском сердце я /Хотел сыскать отраду бытия». Поэт не может жениться на любой девушке, к-рую полюбит, пока не откроет ей свое происхождение, и это отравляет его: от него, не просто не имеющего дворянские корни, но сына врага России, могут отречься, как только станет известно его происхождение! Но сам-то он гордится и Кавказом, и своим отцом.
 В 1836 г. исполнилось пять лет со дня гибели Бейбулата, доблести к-рого трудно сыскать и сейчас достойную награду. Посмотрим, о чем следующее стихотворение, к-рое относят к 1836 г., комментарии к нему дадим в скобках: «Великий муж! Здесь нет награды, /Достойной доблести твоей!.. / Но беспристрастное преданье (А настоящее еще долгое время будет весьма пристрастно! – М.В.) /Твой славный подвиг сохранит, (Ср. выше: «Но ты свершил свой подвиг…» Славный подвиг!!! А не в смысле: завершил жизненный круг!) /И, услыхав твое названье,    (См. стих. «Ребенку»: «…Название теперь забытое тобой…» - говорит отец сыну о своем имени. И в «Азраиле» - имя его для Девы как «название») /Твой сын душою закипит.(См.: «… и его, дитя, не прокляни!» - «Ребенку». А здесь не о проклятии речь, здесь буря чувств: гордость за отца, любовь к нему, и злость, и проклятие в адрес тех, кто не сумел оценить его при жизни!) /Свершит блистательную тризну /Потомок поздний над тобой(Любой чеченец! Или его, поэта, может быть, сын!) /И с непритворною слезой (А ему сейчас приходится притворяться, что он не имеет к нему отношения! См. Эпитафия: …легче плакать, чем страдать /Без всяких признаков страданья) /Промолвит: «он любил отчизну!»  (За нее, Чечню, и умер! Ею одной и жил! А любви он себя посвятить не мог. См.: Измаил-Бей и Зара.)
   Только подключив исключительное воображение, можно было в этом стих. увидеть П.Я. Чаадаева, А.П. Ермолова, Н.Н. Раевского и, наконец, русского полководца М.Б. Барклая-де-Толли, погибшего в 1818 г., как это считали некоторые исследователи с железной логикой: в 1836 г. в «Современнике» Пушкин опубликовал свое стих. «Полководец», посвященное Барклаю и вызвавшее «волну обсуждений», в которую, надо полагать, включился и Лермонтов. Но официальная версия все же ближе к истине: «К кому обращено стихотворение, до сих пор не установлено». Это, по крайней мере, честнее, как и то, что следующее стих. так же оставалось без комментариев: «Я не хочу, чтоб свет узнал /Мою таинственную повесть;   (повесть не о любви. Знак препинания «;» говорит сам за себя)/Как я любил, за что страдал, /Тому судья лишь Бог да совесть!.. /И пусть меня накажет тот, /Кто изобрел мои мученья; (Бог допустил встречу М. М. и Б. Т., и рождение Л.!) /Укор невежд, укор людей  (Невежды цепляются за предрассудки!) /Души высокой не печалит;..  /Он никому не вверит думы…» (см.: …Кто толпе мои расскажет думы?.. …– никто! Не сам ли Лермонтов, повторимся, настроенный так категорично и однозначно в отношении этой «таинственной повести»,  уничтожил дневники своей матери, которые исчезли бесследно после его смерти?)
  Ни даты, ни комментария  нет к стих. «Гляжу на будущность с боязнью /Гляжу на прошлое с тоской /И, как преступник перед казнью, /Ищу кругом души родной!...  /Я в мире не оставлю брата, /И тьмой и холодом объята /Душа усталая моя; /Как ранний плод, лишенный сока, (Подтверждает ли он, что он 6-месячный? – М. В.)  /Она увяла в бурях рока /Под знойным солнцем бытия. (Душа увяла не от чего-то, зависящего от него, а от Рока!!! См. «Исповедь»: «Таков был рок! – зачем, за что, /Не знал и знать не мог никто…»)  Наши комментарии ставят это стих. в один ряд  со всем, что написано поэтом, дополняя и уточняя единый образ лирического героя, восходящего к самому поэту. Но если рассматривать каждое стих. автономно, вне связи их друг с другом, то и комментировать их будет невозможно: сплошные тайны и загадки!
  10 мая 1832 г. датирована поэма "Измаил-Бей". Посвящение считается написанным позже - не ранее октября - ноября. Оставим пока споры о времени написания поэмы, поскольку поэма большая и очень интересная в исследовательском отношении, а это требует отдельного разговора. Отметим только, что, несмотря на то, что Л. прямо говорит, что «старик чеченец… Когда меня чрез горы провожал/ Про старину мне повесть рассказал…», исследователи кинулись искать прототипов главных героев в Кабарде. И, главное, - нашли. Почти сто лет непрерывно идет война в Чечне, и  подобных сюжетов там – море, а чеченец рассказывает поэту о героях кабардинцах! Мыслимо ли? Тем более что в поэме почти дословно ермоловскими словами о героической защите жителей Дада-Юрта говорится об уничтожении села, откуда родом был Измаил-Бей. Приведем лишь одну цитату, в которой Л., как позже Л. Толстой в «Хаджи-Мурате», не сможет скрыть своего генетического родства со своей «Любезной родиной», к-рую уничтожает враг: «…Аул, где детство он провел, /Мечети, кровы мирных сел – /Все уничтожил русский воин. /Нет, нет, не будет он спокоен, /Пока из белых их костей /Векам грядущим в поученье /Он не воздвигнет мавзолей /И так отомстит за униженье /Любезной родины своей. /«Я знаю, вас, - он шепчет, - знаю, /И вы узнаете меня; /Давно уж вас я презираю; /Но вашу кровь пролить желаю /Я только с нынешнего дня!» - За последние две войны из груди какого чеченца вырвались столь горькие, столь проникновенные, прочувствованные, безудержные в своем гневе, отчаянные в своем презрении к врагу слова любви к родине, на к-рой и сегодня «мечети, кровы мирных сел – все уничтожил русский воин»? (Ср. выше приведенное: Л. ведет себя как «враждебно настроенный иностранец…")
   И еще.  Согласно традиционной версии, закончив поэму 10 мая, спустя полгода (!) Л. пишет к ней  «Посвящение», в котором признается: «Твоим горам я путник не чужой… /Как я любил, Кавказ мой величавый, /Твоих сынов воинственные нравы…»  Почему без этого признания в любви Л. считал и эту свою поэму не законченной? Комментарии нужны?
  18 июня 1832 г. Л. получил свидетельство и готовился с бабушкой к отъезду в Питер, куда они и выедут в начале августа для поступления в Школу юнкеров.. Имел ли  Л. к этому времени на руках  долгожданный документ, можно только догадываться. По крайней мере,  в Питер он поехал, как известно, поступать в Юнкерскую Школу, куда принимали только из дворянских семей.
  Для справки: Школа юнкеров (на Мойке) была создана в 1823 году по инициативе великого князя Николая. Надзирал за Школой великий князь Михаил Павлович. (ЛЭ)
  «Школа имела вид скорее военного университета с воспитанниками, жившими в стенах его, наподобие того, как жили казеннокоштные студенты в Московском университете. Нравы и обычаи в обоих учреждениях не многим отличались друг от друга, если только взять в соображение разницу, которая происходила от общественного положения молодых людей. Казеннокоштные студенты университета были люди из бедных семей, в Школе же это были сыновья богатых и знатных родителей»,- вот так витиевато  высказался  Висковатов по поводу того, что юнкерами могли быть только сыновья дворян.
  Перед отъездом из Москвы Л. пишет стих.: "Я жить хочу! Хочу печали/ Любви и счастию назло; /Пора, пора насмешкам света /Прогнать спокойствия туман; /Что без страданий жизнь поэта? /И что без бури океан?..». Похоже, он решил бросить вызов официальной жизни свету, не принимавшему его без какой-то бумажки, не смотря на очень влиятельных родственников и могущественных друзей его бабушки.
   4 ноября. Л. держит экзамены в Школе. А 14 ноября отдан приказ по Школе юнкеров о зачислении Л. на правах вольноопределяющегося унтер-офицера л.-гв. Гусарского полка. А это означало, что Столыпины и Арсеньевы, послужившие и служившие и ныне своему отечеству, уговорили вел. кн. Михаила Павловича взять молодого человека к себе, чтобы он вообще не остался без образования.  Он опять учится и живет вместе с бабушкой. Ничего не изменилось от перемены столиц. Не тогда ли узнал император Николай 1 от своего брата, что Л. «неблагородного» происхождения? И не доискался ли император до тайны рождения своего гвардейца, к которому стал питать личную неприязнь, как это свидетельствуют современники поэта? Вряд ли это было отношение общества к незаконнорожденному: и Жуковский, и Полежаев тоже были неблагородного происхождения, но они не были сыновьями врага Российской империи! Жуковский вообще был сыном турчанки Сальхи (в крещении – Елизавета Дементьевна Турчанинова) и старого барина Афанасия Бунина, получивший свою фамилию и отчество от крестного бедного дворянина Андрея Жуковского, а  А. И. Полежаев был незаконным сыном пензенского помещика Л. Н. Струйского и крепостной, фиктивно выданной замуж за мещанина Полежаева.
  Отношение императора к участникам последней дуэли Л. было более чем демонстративно показательным. По свидетельству декабриста Н. И. Лорера («Из записок декабриста»): «В то время, когда дуэли так строго преследовались, с убийцею и секундантами обошлись довольно снисходительно. Мартынова послали в Киев на покаяние на двенадцать лет. Но он там скоро женился на прехорошенькой польке и поселился в своем собственном доме в Москве».  Глебова и князя Васильчикова отпустили без всякого наказания.
  Ни в какое сравнение не идет это с тем, как поступили с Данзасом, секундантом Пушкина, сосланным на Кавказ, и Дантесом, - высланным из страны навсегда!.. Не говоря уже о печати проклятия на века поставленной на всем роде Дантесов поздними потомками россиян, предавших забвению убийство Л., едва успело остыть тело поэта: Н. П. Раевский  близкий друг поэта с детства, вспоминая этот трагический для России день и оправдывая Мартынова, рассказывал о своей встрече «с Николаем Соломоновичем Мартыновым перед самой Крым-ской кампанией  в одном из  московских  клубов.  Они никогда не были особенно расположены друг к другу, но тут встретились как истинные друзья…» (В пересказе В. П. Желиховской, с. 429)
  Служба в полку состояла не только в обычных военных занятиях, учениях, парадах, но и в обязательном  посещении  придворных  балов… Белая масть лошадей, присвоенная л.-гв. Гусарскому полку, навсегда стала  любимой мастью  Л.  (Запомним это. В Чечне ему  это очень пригодится!)
  Поэма «Аул Бастунджи» датируется 1833-1834 годами. В. Х. Хохряков  относил  поэму  к 1832  году.  Эта дата стоит в принадлежавшем ему списке. В другой его тетради имеется запись о том, что «Аул Бастунджи» писан в юнкерской школе. Во всяком случае, кавказские поэмы Л. пишет одну за другой с кавказскими же сюжетами и героями еще за долго до своей первой ссылки на Кавказ! «Посвященье»  к этой поэме более чем красноречиво. Выше мы его не раз цитировали, напомним лишь заключительные строки: «…Живут воспоминанья о далекой /Святой земле... ни свет, ни шум земной /Их не убьет... я твой! я всюду твой!..
  Известный в России художник Петр Захаров, воспитанник брата проконсула Кавказа А. П. Ермолова, вторично, в 1835 году, экспонируется на выставке с работой-копией с картины известного портретиста ХVIII века Антониса Ван-Дейка "Молодой принц". Годом раньше (1834) он экспонировался на выставке со знаменитой работой Брюллова «Последний день Помпеи» и Пушкин, посетивший эту выставку, не мог не видеть работу Захарова. Тем более что купил ее не кто иной, как его друг граф М.Ю. Виельгорский.
  В августе  1835 г. Захаров получил награду за эскиз к картине "Старуха, гадающая на картах" - две серебряные медали «за экспрессию в живописи», верное отражение чувств, переживаний, за живописную выразительность. Решением Совета Академии он получает звание внеклассного художника.
  «Когда, по окончании юнкерской школы, Лермонтов вышел корнетом в лейб-гвардейский Гусарский полк и впервые надел офицерский мундир, бабка поэта заказала художнику Будкину его парадный портрет…»,-  без всяких сомнений и предположений уверенно пишет якобы… Висковатов! Но мог ли о Будкине писать Висковатов еще в конце Х1Х века, когда авторство Захарова было «поставлено под сомнение» впервые только в 1944 г.! Нужно ли комментировать эту цифру? Для несведущих напомним, что это год депортации всего чеченского народа в Казахстан и Среднюю Азию, когда само слово «чеченец» было под запретом и было изъято почти из всех источников.
  «С полотна пристально смотрит на нас спокойный, благообразный гвардеец с правильными чертами лица: удлиненный овал, высокий лоб, строгие карие глаза, прямой, правильной формы нос, щегольские усики над пухлым ртом. В руке — шляпа с плюмажем. «Можем... засвидетельствовать,— писал об этом портрете родственник поэта М. Лонгинов,— что он (хотя несколько польщенный, как обыкновенно бывает) очень похож и один может дать истинное понятие о лице Лермонтова». Зная, что речь идет о портрете Л., написанным не каким-то там безвестным провинциальным художником Будкиным, а самим П. Захаровым, которого К. Брюллов называл вторым после себя портретистом в России, зададимся  вопросом: О чем могли говорить две умные творческие молодые натуры за все это время, проведенное вместе?
  Перед Л., к-рый к этому времени написал почти все свои кавказские поэмы, стоял художник с ярко выраженными кавказскими чертами лица, хотя и салонными манерами. Мог ли Л. не заинтересоваться своими героями, материализовавшимися в лице одного художника с русским именем, фамилией и отчеством: откуда он родом?
  Из уничтоженного «Аула Бастунджи»? Из родового села «Измаил-Бея», превращенного русскими в пепелище? Откуда?.. Не тогда ли Л. услышал историю Дада-Юрта и мальчика, вывезенного генералом Ермоловым сначала в Грузию, а затем уже в Питер?.. По крайней мере, свою следующую поэму о кавказском герое он назовет «Бэри»! (Ребенок, мальчик! – с чеч.) В «Дневнике» Ю.Ф. Самарина есть запись: «31 июля (1841) тут (На обеде у Гоголя - М.В.) он читал свои стихи — Бой мальчика с барсом». Не тогда ли они договорились написать свои автопортреты в бурке, раскрывая тайну своего рождения? По крайней мере, через  два-три года (1837-1838) Л. пишет свой акварельный автопортрет: «на фоне Кавказских гор, в бурке, с кинжалом на поясе, с огромными печально-взволнованными глазами». (Висковатов) А в 1843 г. в бурке, но только не с кинжалом, а с ружьем за плечами и с жестким, но трагическим взглядом напишет свой автопортрет Петр Захаров. 
  5 августа (1839) – дата, поставленная  рукой Л. на обложке рукописи "Бэри". Вначале поэт хотел взять эпиграфом к поэме фр. изречение: «Родина бывает только одна». (Это потом появилось: Вкушая, вкусих мало меда, и се аз умираю. Из 1-й кн. Царств) Судя по тому, что в окружение Л. входил не один Петр Захаров, из чеченцев, а как минимум еще двое (см. ниже), то именно Бота Шамурзаев, как старший из них, мог еще говорить на родном языке, чему мы найдем подтверждение в ЛЭ: «Бота  Шамурзаев -  один из возможных прототипов "Измаил-Бея". В 1819 г. при разгроме Дада-Юрт в возрасте 9-10 лет попал в плен. Воспитателем его был Г. В. Розен; затем его приблизил к себе великий князь Константин Павлович. В 1834 г. (или в 35-м) пожелал вернуться на Родину и был отпущен в Чечню, где некоторое время служил переводчиком при начальнике левого фланга Кавказской линии». (С. 617) С Ботой связана не менее интересная легенда объясняющая, почему Л. не только не погиб в ожесточенных схватках с чеченцами, но и не был ни разу серьезно ранен: Бота, будто бы зная о чеченском происхождении Л. и не желая его гибели в Чечне,  посоветовал ему идти в бой во всем белом. И когда Л. врывался в чеченские завалы в белой бурке, в белой шапке горской и на белом коне, чеченцы кричали друг другу: «Не трогайте этого гяура, он хочет в рай!»
  Л. мог знать и Константина Михайловича Айбулата-Розена, вывезенного ребенком из того же истребленного русскими селения Дада-Юрт и воспитанного Мартыном (Михаилом) Розеном.  Л. часто и свободно бывал в доме Розенов, а Айбулат был не только одних с ним лет, но имел страсть к сочинительству и даже  периодически печатал свои стихи на страницах пушкинского «Современника».
  Еще в 1837 г., в свою первую ссылку на Кавказ, Л. мог слышать, что «... За каждую голову Вельяминов платил по червонцу и черепа отправлял в Академию наук. Поэтому за каждого убитого горца шла упорная драка, стоившая порой много жизней с той и другой стороны. У горцев образовался обычай, отправляясь в военное предприятие, давать друзьям и союзникам клятвенное обещание привозить обратно мертвых, или, если то окажется невозможным, отрубать голову убитого и привозить ее семейству; не сделавший этого принимал на себя обязательство всю жизнь содержать на свой счет вдову и детей павшего товарища...», - читаем мы у Т. Ивановой. В своей картине «Сражение при Валерике» Л. рисует именно такой эпизод, когда отчаянно смелые, дерзко отважные чеченцы, голыми руками противостоя русским напирающим штыкам, вытаскивают из боя убитых и раненых! И симпатии автора картины однозначно на стороне этих мужественных людей, как симпатии поэта в стих. «Валерик» однозначно на стороне достойных защитников своей земли!
  Стих. «Как часто, пестрою толпою окружен» датировано: «1-е января». Исследователи поэта, увлеченные поисками тех, кто стоял за всеми этими «приличьем стянутыми масками», не заметили, как удалились так далеко от сути самого стих., что прошли мимо того, что сказалось поэтом. «Творч. история стих. доныне является предметом неутихающих споров между исследователями... был маскарад в Дворянском собрании, где Л. якобы нарушил этикет: он дерзко ответил «двум сестрам»..., задевшим его «словом» (намек на принадлежность их к царской фамилии)... Но когда в „Отеч. зап." появилось стих. „Первое января", многие выражения в нем показались непозволительными» (Висковатый, с. 315-16). «В наст. время установлено, что в Дворянском собрании не было новогоднего маскарада. Это как будто бы превращает сообщение Висковатого в легенду. Высказывалось предположение, что выходка Л. все же имела место... и относилась она не к царским дочерям, как это считалось раньше, а к императрице; именно к янв. и февр. 1839 относятся ее посещения маскарадов в Дворянском собрании, где под маской она «интриговала» близких друзей Л. …». (ЛЭ, с. 215) Так о чем же стих.?
  «Как часто, пестрою толпою окружен, /Когда передо мной… / Мелькают образы бездушные людей, /Приличьем стянутые маски...» - для  Л. его общество – пестрая толпа! Все безликие – сплошные маски, прячущиеся за приличием! Как будто он не один из них! Так смотрят на среду, чуждую тебе! (Ср.: два года назад: «И, как преступник перед казнью, Ищу кругом души родной…») Все фальшиво, все ряженные, играют в высший свет! Не о маскарадных масках речь и не о маскараде вообще, поскольку поэт окружен ими «часто»! На  Кавказе, откуда Л. вернулся чуть больше года, самоценен человек! Здесь же он ничто, если нет титулов и средств!)
  «Когда касаются холодных рук моих  /Давно бестрепетные руки,— /Наружно погружась в их  блеск и суету, /Ласкаю я в душе старинную мечту, /Погибших лет святые звуки...» - Формально Л. вынужден принимать условности света! Это не его, это ИХ  блеск и суета!      
  «И если как-нибудь на миг удастся мне  /Забыться, — памятью к недавней старине /Лечу я вольной, вольной птицей;  /И вижу я себя ребенком,  /и кругом / Родные всё места: /высокий барский дом…» - Недавняя старина – это его детство. Не люди родные, не человек родной, не бабушка, не отец, а «места»  вспоминает поэт: дом, сад с теплицей, пруд, село, туманы над полями, темную аллею, вечерний луч, желтые листы и… «робкие шаги»! Чьи? Посмотрим далее.
  «И странная тоска теснит уж грудь мою: /Я думаю об ней, я плачу и люблю, /Люблю мечты моей созданье  /С глазами, полными лазурного огня, /С улыбкой розовой…» Тоска, потому что нельзя ни с кем из них поделиться, (нет кругом души родной!) а значит, нельзя освободиться от груза этого, даже сквозь годы! «Странная» тоска, потому что  это ребенок думает о своей матери, чей образ он уже не помнит, разве что может создать в мечтах своих. Он плачет, потому что любит ее до сих пор. Поэт, к-рый в данный момент пережил намного возраст матери, понимает, как юна она была, когда ушла из жизни. Оттого и больно! Но с ним остался этот огонь ее глаз и улыбка. Так может смотреть на малыша и улыбаться ему только мать! 
  «…Когда ж, опомнившись, обман я узнаю /И шум толпы людской спугнет мечту мою,.. /О, как мне хочется смутить веселость их /И дерзко бросить им в глаза железный стих, /Облитый горечью и злостью!..» - Обман в том, что он иного происхождения. Он – не  то, что о нем думают в свете. Исчезает образ матери, когда он еще не был снедаем этой странной тоской. Смутить! Открывшись в этом чопорном, манерном, приличьем прикрывающемся обществе, что он не один из них, но среди них! Это действительно дерзость занимать в обществе место, тебе не принадлежащее! Горечь и злость. Только эти чувства и могут превалировать в его положении! Эти чувства душили Пушкина, стоявшего на балах всегда в сторонке, поглощая мороженое; это испытывал Ермолов, еще при жизни ставший легендой, но не приблизившийся на великосветских балах ни на йоту к этому избранному кругу!  «Я сам забавляюсь моим в Петербург приездом… Весьма необыкновенное дело человеку, дожившему до моего чина, быть не знакомым в столице и в обществе представлять одинокую фигуру с Трухменцами, Башкирами и другими тварями, которые к вам приезжают. Иначе, как по делам, я никуда  ни шагу; парады наше дело!.. люди, разбору коих я принадлежу, есть некоторый род карикатур…» - писал он Арсению Андреевичу Закревскому 5 декабря 1820 г. из Тифлиса. (Махач-Кала 1926, Типо-лит. над. «Терек» Терокрисполкома. Терокрлито, № 910. Письмо № 12)
  Как продолжение выше приведенных мыслей, звучит стих.: «И скучно и грустно…»: «и некому руку подать… /В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа: /И радость, и муки, и все там ничтожно… /И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, - /Такая пустая и глупая шутка…» - Потому что к нему и к его прошлому это не имеет никакого отношения! Жизнь подшутила над ним. От условностей света  он стал свободен, но объясниться со своим  кругом не может: это тайна его матери и отца, которых больше нет!
  20 марта 1840 г. находясь под арестом, он пишет стих. «Журналист, читатель и писатель», в к-ром мы найдем объяснение некоторым своим вопросам:   
   Писатель находится  не в творческом, а духовном кризисе: «О чем писать?..  /Бывают тягостные ночи:.. /Болезненный, безумный крик /Из груди рвется — и язык  /Лепечет громко без сознанья…/ В очах любовь, в устах обман — /И веришь снова им невольно,.. /Тогда пишу. Диктует совесть,/Судья безвестный и случайный, /Не дорожа чужою тайной, (Тайной матери, о к-рой он тоже пишет?) /Приличьем скрашенный порок /(!!! Бабушка прикрыла порок, но он остался…)/Я смело предаю позору; /Неумолим я и жесток... (как писатель! Но он еще и сын, потому страдает!) /Но, право, этих горьких строк  /Неприготовленному взору / Я не решуся показать... (Потому что это глубоко личное. И Л. достаточно за эти 10-12 лет «приготовлял взор» своего читателя,) /Скажите ж мне, о чем писать?..»  (если все окрашено личной трагедией!) /К чему толпы неблагодарной /Мне злость и ненависть навлечь, /Чтоб тайный яд страницы знойной /Смутил ребенка сон покойный (как произошло это с ним, ребенком, после чтения дневника матери!) /И сердце слабое увлек /В свой необузданный поток? (См. реакцию Л. на дневники матери: «ошеломлен»! Перестал ходить, бредил…)/О нет!.. /Такой тяжелою ценою  (Цена действительно тяжела: Л. это отравило всю жизнь!)/Я вашей славы не куплю.   
  В годовщину смерти Михаила Юрьевича — 15 июля 1845 года, Плетнев пишет Коптеву: «О Лермонтове я не хочу говорить потому, что и без меня говорят о нем гораздо более, нежели он того стоит. Это был после Байрона и Пушкина фокусник, который гримасами своими умел толпе напомнить своих предшественников. В толпе стоял К(раевский). Он раскричался в «Отечественных записках», что вот что-то новее и, следовательно, лучше Байрона и Пушкина. Толпа и пошла за ним взвизгивать то же. Не буду же я пока противоречить этой ватаге, ни вторить ей. Придет время, и о Лермонтове забудут, как забыли о Полежаеве». («Русский архив», 1877 г., № 12, стр. 365) Почему Плетнев сравнил Л. именно с Полежаевым? Плетнева раздражала широкая известность и популярность этих поэтов - незаконнорожденных сыновей? Во всяком случае такую реакцию имел ввиду Л., когда писал: «К чему толпы неблагодарной /Мне злость и ненависть навлечь…» За столь душераздирающей трагедией и одиночеством поэта даже Плетнев увидел только гримасы фокусника… Почему фокусника? Гримасничает клоун. При всей своей нелюбви к Л., Плетнев не мог не оказаться  в плену магии его гения.
  Наступил-таки 1841-й  и последний год в жизни поэта. «Люблю отчизну я, но странною любовью! /Не победит ее рассудок мой… /Ни темной старины заветные преданья  /Не шевелят во мне отрадного мечтанья…» - пишет Л., как видим, думающий о России постоянно, но не находящий в себе тех чувств, к-рые хотел бы обнаружить. Более того, стихи, посвященные России, ни в какое сравнение не идут со всем тем, что посвящено Кавказу. Русские предания, т. е. – русская история – не трогают его! Может, поэтому он так категорично, хотя и с болью, рвал с ней последнюю связь: «Прощай, немытая Россия, /Страна рабов, страна господ, /И вы, мундиры голубые, / И ты, им преданный народ…» - поэт покидает Россию, не оставляя себе надежды вернуться, иначе он не бросил бы вызов всесильной жандармерии всей страны! «Быть может, за стеной Кавказа  /Сокроюсь от твоих пашей,  /От их всевидящего глаза, /От их всеслышащих ушей». - Кавказ – спасение для него от всего и от всех! Почему Кавказ? Почему он не сожалеет, что не может уехать в Европу, к ее победившей демократии? Россия для Л. -  Азиатчина! Но желание поэта именно на Кавказе скрыться от «всевидящего глаза» и «всеслышащих ушей» императора и великих князей (пашей), выдает то, что царствующему дому Романовых известно его происхождение! Несмотря на то, что Л. на Кавказе грозит явная гибель на «вечной войне», он говорит о Кавказе, как о «стене», к-рая защитит его, как сына. Так бы оно и случилось, если бы не дотянулись до поэта их длинные руки, о к-рых он забыл здесь упомянуть.               
  «Благодарность», стих. позднего Л., «в к-ром в афористич. форме с особой силой поэтич. экспрессии подводится итог отношений поэта с «непринявшим» (!!! – М. В.) его миром…  выливаются в дерзко-иронич. вызов богу, основавшему несовершенный и парадок-сальный мир… «Ты» (бог) и «Я» (поэт) — два противостоящих друг другу, но равнове-ликих и могучих духа…» -  дается  комментарий к стих. в ЛЭ, но то, что казалось уместным  в устах исследователя-атеиста в советское время, то не может быть принято, когда речь идет о Боге, верующим человеком, каковым был поэт. «Дал динчуна хастам бо ас» - говорят чеченцы, т. е. благодарю  Бога за все… и далее по тексту. Сколько раз на дню мог Бота Шамурзаев произносить эти слова, в том числе и самому Л., пытаясь примирить его с самим собой, поскольку все в жизни происходит только по воле Бога!   
  «Худож. эффект достигается  иронич. переосмыслением благодарности, выражаемой не за радости жизни, а за испытанные в ней страдания… заканчивает стих. «мрачно-иронической просьбой о смерти».», (ЛЭ, с.63) - так видит атеист, что хочет видеть, а поэт искренен в своей просьбе, но он слишком устал от такой жизни, чтобы желать ее продолжения: «За все, за все тебя благодарю я: /За тайные мучения страстей, /За горечь слез, отраву поцелуя, /За месть врагов и клевету друзей; /За жар души, растраченный в пустыне, /За все, чем я обманут в жизни был… / Устрой лишь так, чтобы тебя отныне /Недолго я еще благодарил».   
   «Д.С. Мережковский подметил полное или почти полное отсутствие имени Христа в соч. Л. Одно из редких исключений — ироническое «я люблю врагов, хотя не по-христиански» в «Герое...», - пишут исследователи.  Может, Л. не знал, (как и Л. Толстой до его приезда на Кавказ) как он должен обращаться к своему Богу? Возможно, и об этом говорили они с Петром Захаровым. Трехлетним ребенком попавший в православное государство и православную семью, он писал своему опекуну, будучи зрелым художником, в ответ на приглашение на рождество в Москву: «Вы же знаете, что с тех пор, как я стал осознавать себя, я не разделяю этого праздника с православными…». В этом отношении интересно стих. «Спеша на север издалека…», в котором поэт, обращаясь к Казбеку, просит его: «…Но сердца тихого моленье /Да отнесут твои  скалы /В надзвездный край, в твое владенье, /К престолу вечному Аллы. /Молю, чтоб буря не застала… /В ущелье мрачного Дарьяла /Меня с измученным конем…»
  Лермонтов был «свободолюбивой натурой», - пишет Висковатов. Вырасти в семье, где не было ни у кого свободы выбора: ни у деда Арсеньева, ни у матери, ни у Ю. П.; где превалировал  диктат его бабушки над всеми и всем, о каком свободолюбии можно было говорить? В такой семье болезненный, некрасивый мальчик должен был вырасти с кучей комплексов, а он вознесся над всеми своими сверстниками, над своим поколением, над обществом, над Временем! Откуда была в нем эта несгибаемость и воля к абсолютной, космической свободе? «…Именно органически присущее поэту свободолюбие, чувства гордости и независимости, вражда ко всякой «нивелировке личностей» сделали его чужим окружавшему его дворянскому обществу, в особенности же высшим, придворным его кругам...» - считает Висковатов.
   «…Кто с гордою душою родился, тот не требует венца…» - отвечает ему поэт.   

Марьям Вахидова.
Ж. «Вайнах», №1-4 2008; ж. "Сибирские огни" №№ 9 и 10; 2008; сб. "Лермонтовские чтения на Кавминводах - 2010. Материалы международной научной конференции: ПГЛУ, 20-22 мая 2010 г." (с. 1-17)

                Затянувшаяся встреча
                или Истина где-то рядом…
    
  Эта встреча должна была произойти раньше, так хотела Судьба, но вмешивался Случай, и она откладывалась. В 2003 году был первый телефонный звонок:
- Это я – Ибрагим! Только что прочитал у Руслана Ахтаханова твоего Толстого. Ты хоть понимаешь, что ты сделала? Он действительно чеченского происхождения? Ты же революцию произвела!
- Если восстановление справедливости есть революция, значит, это революция! – ответила я профессору и академику Алироеву тоном, не терпящим никакой иронии по этому поводу.
- А ты знаешь, что Лермонтов тоже чеченец? – расхохотался Ибрагим, рассчитывая на адекватную ответную реакцию.
- Я могу Вам  назвать даже имя его настоящего отца, – не поддержала я  ироничный тон  профессора.
- Ты это серьезно? – тут же отбросил профессор переполнявшие его эмоции и добавил, - тогда ты должна знать  одну историю. Я-то до сих пор считал, что это был пьяный бред Ираклия Андроникова…
     И профессор Алироев рассказал мне о своей встрече с Ираклием Андрониковым, которая произошла почти полвека назад.
                * * *
   Осень 1959 года в жизни молодого декана историко-филологического факультета Ибрагима Алироева была знаковой, но, к сожалению, не стала  эпохальной. Этой осенью в очередной раз в Грозный приехал известный советский лермонтовед Ираклий Андроников, которого Ибрагим встречал  в аэропорту вместе с ученым  другом  гостя  доцентом Борисом Виноградовым.
   Московский гость на этот раз приехал посетить  лермонтовские места в Чечне: Лермонтово, Валерик, Ичкерию, Сулак... Борис Виноградов не просто провез его по этим памятным местам, но оказал ему истинное вайнахское гостеприимство.  Ираклий Лаурсабович, всем винам предпочитавший  кахетинское, явно перебрал его к  вечеру, и молодому, но уже маститому ученому Ибрагиму было поручено доставить его в гостиницу «Кавказ».  Андроников был среднего роста, плотного телосложения и с большим грузинским носом.  Высокому статному чеченцу не стоило труда дотащить гостя до его номера в гостинице, но, помогая ему лечь в кровать, Ибрагим услышал довольно странное и нелицеприятное:
- Если б ты знал, как я ненавижу ваш народ! Вы меня не только отца лишили, но отняли у меня Лермонтова!
- Что значит, отняли Лермонтова? – рассмеялся Ибрагим. О том, что люди Зелимхана Харачоевского в 1910 году убили Л. Андроникова, по долгу службы гонявшимся в горах за знаменитым абреком, знали почти все образованные чеченцы. Но причем тут был Лермонтов, погибший не по вине чеченцев?
- Он ведь был наполовину чеченцем! – страдальчески выдавил Ираклий.
  Ибрагим  - филолог, впитавший в себя на студенческой скамье советское лермонтоведение, отнесся к услышанному с иронией и юмором:
- Лермонтов -  чеченец?
- Это все она – бабушка поэта! – плакал Ираклий – узнала, что 17-летняя дочь ждет ребенка, и увезла ее из Чечни! Как я ненавижу вас, чеченцев! Я с двух лет вырос без отца по вине вашего народа, а теперь вот вы и Лермонтова моего забрали!
- Ладно, ладно, ложитесь! Завтра поговорим обо всем, - уложил Ибрагим изрядно выпившего Ираклия, постоянно сморкавшегося и сплевывавшего себе под ноги. Ему неприятно было видеть именитого гостя в таком состоянии, и он поспешил удалиться.  На следующее утро, приехав в гостиницу, Ибрагим с порога весело крикнул:
- Это на какую половину Лермонтов чеченец?
- И много я вчера наговорил? - Подскочил Ираклий, как ошпаренный, - Я один знаю тайну рождения Лермонтова, но никогда об этом не напишу! Там наверху мне уже один раз сказали: «Докопался? Теперь забудь!» Я забыл. И ты забудь! -  категорично отрезал он.
     Ибрагим посчитал, что Андроников продолжает его разыгрывать, и разозлился. Одно дело слушать «пьяный бред», и совсем другое дело, когда тебя на трезвую голову держат за дурака. За всю свою долгую жизнь Ибрагим ни разу всерьез не вспоминал об этом разговоре.
                * * *
  С тех пор  прошло почти полвека. Двадцатипятилетний  декан историко-филологического факультета ЧИГУ стал доктором филологических наук, доктором исторических наук, ведущим научным сотрудником института языкознания, заслуженным деятелем науки РСФСР, академиком АЕНРФ и вновь услышал о тайне происхождения великого русского поэта. Он был настолько обескуражен, и решил хотя бы таким образом оказаться полезным. Он рассказал мне об этой встрече, которая произошла в его жизни той осенью, когда я только появилась на свет.
  Тайна рождения поэта могла умереть вместе с Ираклием Андрониковым, но в эту тайну уже был посвящен Ибрагим Алироев, который, совершенно случайно зайдя в Современную Гуманитарную Академию в Москве, прочитал мою статью о Л. Н. Толстом, написанную для большого проекта Р. Ахтаханова «Чеченский след». «Чеченский след» затерялся среди других грандиозных проектов автора, но именно он связал 1959-й год с 2003-м. И в этой точке пересечения времен оказалось завершенным мое исследование по Лермонтову, подтверждающее, что трагедия Ираклия Андроникова как лермонтоведа имела под собой самую реальную почву.
  В конце октября этого года мы встретились с Ибрагимом в Грозном, чтобы  вновь вспомнить пребывание Андроникова на нашей земле. Истина была  уже тогда рядом, но понадобилась эта  затянувшаяся встреча...*

                Марьям Вахидова.
                «Молодежная смена», 3 мая, №35 2008.