Христианское значение слова свобода

Со словом «свобода» мы привыкли связывать политические смыслы. Однако политические свободы коренятся в духовных. Личная свобода европейского человека коренится в свободе вероисповедания. Но не в позитивном смысле выбора религии или церкви, –  это тоже политическая свобода, которая вторична, – а в смысле безусловной личной тайны моих отношений с Богом. Это значит, что в составах личности есть "бронированная капсула", перед которой останавливается общество и государство.
Если бы не так, свобода современного европейца не была бы социально безотносительной. Иными словами, современная свобода не требует присутствия в обществе несвободных: свободный идентифицируется как таковой не в соотнесении с несвободным; и его свобода не зависит от социального положения, то есть это не сословная и не функциональная свобода. Но это свобода Суверена. Я Князь своего удела, благодаря моему подданству Небесному Царю, и пребываю в неприступном замке Служения.

Именно, тайна личного священства и подданство трансцендентному Царю, иже не от мира сего – вот что делает свободным христианина. И именно эта свобода ныне усваивается всем миром, как позитивная формула христианства. Через неё Христос завоёвывает мир. Народы принимают эту свободу как дар, не принимая обязательно Христа. Но потом, когда она усвоится, и потребуется обратиться к основаниям её, ради укрепления и возобновления, тогда христианство выскочит как чёрт из табакерки, как воин из Троянского коня, и необходимо будет признано единственной истиной.
 
 Европейская свобода слова коренится в свободе евангельской проповеди, безотносительное право на которую опять же восходит к тайне личного священства и подданства небесному Царю, который и посылает возвещать Весть Благую, всякого гражданина небесного Града.
   Таким образом, гражданство Небесного Града делает европейца свободным в граде земном.
   
Однако, духовность не прирождена человеку. Следовательно, не прирождены ему и личные права, обеспечивающие его свободу суверена. Поэтому невозможно говорить о правах личности, как о «естественных». Личность (и вместе с нею права её) появляются в духовном рождении, когда учитель-повитуха оставляет своего ученика, и его место в ментальном коммунионе (теперь уже не ученика, но) мужа, заступает тайный трансцендентный Господин, чьё сокровенное имя учитель втайне сообщает своему ученику; Господин, узнаваемый также и по тому, что знает тайное имя адепта, которым учитель нарёк его втайне, и которое никому другому неизвестно.
   
В Иисусе Назорее  мы находим обе ипостаси: Учителя (прижизненную) и тайного Господина (посмертную). И эти ипостаси отвечают двум фазисам бытия личности: естественной и духовной, и отличаются соответственной асимметрией. Как Учитель, Иисус соперничает с еврейскими учителями закона, то есть персонами, представленными во внешних коммуникациях, опосредованных пространством града земного; но как Царь Он соперничает с так называемым Князем мира сего, который отсутствует в пространстве внешних коммуникаций. Парадоксальным образом, он - князь мира сего, не представлен персонально в этом мире, но соперничает со Христом Иисусом в храме души. Напротив, Царь Иисус, будучи не от мира сего, представлен в мире сём, в роли Мессии, обещанного пророками. Но это кажущийся парадокс. Князь мира сего тоже здесь, - достаточно посмотреть в зеркало, чтобы увидеть его; он представлен «Я», которое есть ядро идоло-творческой воли. Мессия же здесь и не здесь, ибо Он участвует лишь в последнем акте теургии Закона, в результате которого Священство и Царство перемещаются в область духа, сокрытую в тайне свободной личной воли. При этом мир сей, или мир рабства (в котором воля верных загоняется в «прокрустово ложе» априорных форм) не исчезает вовсе, но переходит в потенциальное состояние, из которого может вновь рождаться, стоит лишь поклониться Хозяину этого мира, присутствующему в сфере духа: ему принадлежат образы блага.
   
Указанная асимметрия отсылает нас к асимметрии человеческого волеопределения; а именно, к соотношению позитивно-формального и субстанциально-свободного в человеческой воле. Закон определяет формы поведений и отношений, которые носят имена добра и веры, но не входит в субстанцию воли, осуществляющей эти формы. Между тем такие заранее известные формы могут быть изготовлены человеком-творцом в качестве маски, скрывающей волю, собственная энтелехия которой отнюдь не совпадает с формами закона. Таким образом, эти формы, хотя и найдены в обнаружении верной и благой воли, перестают быть таковыми обнаружениями в исключительно позитивном существовании, и суть бытийная ложь, или изображение благой воли. За этой ложью прячется смерть духа. Изгнание лжи и с нею смерти – вот чего добивается Иисус. Чтобы формы человеческого единства (со-бытия человеков) были бы откровением воли верных, а не построением. Такое откровение не может быть известно заранее, и может не совпасть формально с уже известными ранее обнаружениями, поэтому оно требует для лица свободы Добра и Служения.
   
Ясно, что в этом случае управление переносится из сферы  феномена  в область ноумена. Оттого Суд Иисуса Царя относится к субстанции воли, а не к её форме. Потому Иисус гонит от лица своего «законников», претендующих на формальную святость. Прозирая своим небесным Оком сквозь форму, он зрит и обличает «гнилую» субстанцию, когда говорит о необрезанных сердцах и о грехе, совершаемом в сердце.
Разумеется, Царь, судящий субстанцию воли в её тайном, не похож на позитивного политического царя, которому как раз запрещено вторжение в тайное (т.е. исследование подноготной; отсюда христианский запрет на пытки при дознании). Он похож, скорее, на Гения, направляющего волю из своей трансцендентной обители, открывающейся во внимающую душу. И здесь он соперничает с другими гениями (демонами), –  как Иисус соперничает в сердце человека с князем мира сего, отцом лжи, демиургом и т.д. И здесь человек совершает выбор, обнаруживающийся в пространстве личной свободы, куда никто не вторгается, чтобы повлиять на его выбор; пространстве,  охраняемом божественным достоинством человека и христианским правом, утверждающем в обществе это достоинство.