Ленинград

Ленинград

       Голод не тётка

       1956 год до самого своего конца был для меня голодным. Что же заставляло меня оставаться в городе, в Университете? Ни стипендии, ни общежития, ни денег из дому. Наверное, не хотелось уезжать побеждённой, не хотелось слышать «Я же тебе говорила, ты не послушала…». Может быть, в самом деле, надо было уехать и поступить (но было уже поздно) в только что открывшийся медицинский в Кемерове? Многие мои одноклассницы теперь - врачи. Наташа Пикус- хирург в областной больнице Кемерова, кандидат наук, Нина Перова- доктор наук, профессор Медакадемии… Да, доктор из меня получился бы толковый, аналитик. А вдруг нет? Ведь всему этому- толковости, умению аналитически и системно мыслить я научилась здесь, в ЛГУ. И не потому, что моими учителями были профессора и академики. Нет. А потому, что привычка добывать знания в книгах, в библиотеках, в рукописных хранилищах, наконец, в незнакомом до того языке - всё это сформировало творческие способности, чуть- чуть подогретые генами. Говорят, один мой дед был крепостным семьи Гончаровых в Полотняном Заводе, где и родился мой отец, а другой дед- потомок лица неустановленного, неизвестной национальности и вероисповедания, потому как прабабушка Аграфена унесла с собой тайну рождения сына и причину отлучения от церкви. Быть может, есть тому причина, почему в детстве я боялась татарских песен, часто исполняемых по радио, почему у моей бабушки Кати и у её сестёр, живших где-то в Рязанской губернии, смуглая кожа и заметные «скулушки» на лице, и, наконец, откуда у меня такая тяга к Востоку и симпатия к «лицам нерусской национальности»?

       И вот я иду по Шпалерной, направляясь к Смольному монастырю, чтобы увидеть великолепный памятник зодчества, набережную (многие набережные в то время были перекрыты и закрыты заборами). Иду и тайком изучаю в кармане старенького пальто монетки. Сколько их? Мне стыдно вынуть их из кармана и пересчитать, потому я на ощупь определяю цвет и достоинство монеты, набираю 22 копейки и покупаю долгожданное пирожное Эклер. Оно такое большое и пахучее. И всегда с тех пор, покупая пирожные, эклер или картошку, я сравниваю их с тем чудом, которое я вкушала на Шпалерной за 22 копейки. В профкоме, видимо, узнали о моём бедственном положении, потому что очень скоро мне и эстонцу Круминьшу, музыканту из ресторана, поступившему по какой-то разнарядке на наше отделение, выделили матпомощь в размере 100 рублей каждому. Круминьш деньги тут же прокутил, а я купила фотоаппарат «Смена», и с тех пор была признана официальным фотокорреспондентом всей группы и всего курса. У многих есть мои фотографии. Моя приятельница Н. Забурова (ныне Мусихина), по- видимому, написала моей матери о моём нищенстве, и мать стала высылать мне, правда, с большим скрипом и нерегулярно, по 300 рублей. Однажды я получила от неё посылку с салом (бывшим поросёнком Нюсей), и этим салом да ещё концентратом «суп гороховый» я питалась почти год. Моя хозяйка ворчала: «Опять этот запах свиньи!», но терпела, все-таки я платила ей 150 рублей в месяц за «угол». А я заработала гастрит.

Нюська

         Если идти по улице Восстания в Питере, то, пройдя через Кирочную, минуя Петра Лаврова, можно выйти к Литейному мосту. Именно этим маршрутом шли три девушки в конце августа 1956 года. Они только что были зачислены в университет им. А. А. Жданова, и им нужна была квартира или, на худой конец, «угол». В объявлении на каком-то заборе они прочитали адрес и, держа бумажку в руках, приблизились к дому № 15, где, как говорилось в объявлении, сдавался  тот самый «угол». Дверь открыла миловидная еврейка и подтвердила, что давала объявление. Критически взглянув на девушек, она почему-то выбрала Галинку и сказала: «Вот эту девушку я возьму, а остальных- нет». Девушки смущенно переглянулись и оставили счастливую Галинку.

      Квартирка была небольшая, две комнаты, полученные путем давнишнего разгораживания из одной большой. В одной комнате жила хозяйка- Фаина Абрамовна, с дочерью Фанечкой, в другой- брат Фаины Абрамовны  Давид, пожилой толстый еврей с большим животом и женским лицом. В кухоньке стояла газовая плита, висела цинковая ванна для стирки белья. Понравился Галинке «холодильник». Это было темное пространство между входной и кухонной дверью, в котором аккуратненько были устроены полочки для посуды и продуктов. Полочки Галинка любила.

     Оказалось, что квартирка отапливалась старым камином, который надо было топить торфяными плитками. Они лежали в сарае во дворе, и Галинку осенью часто посылали набрать торфяных плиточек. Стипендию Галинке почему-то не дали, и те 300 рублей, что высылала мать, целиком уходили на оплату «угла». Больше мать высылать не могла. Однажды пришла посылка. Это было свиное сало – всё, что осталось от поросенка Нюськи, которого Галинка помнила ещё бегающим по двору. Галинка покупала «суп-пюре гороховый»  и добавляла в него для вкуса шкварки от сала и жидкий горячий  жир. «Фу, опять свиньёй пахнет»,- ворчала Фаина Абрамовна, но дальше этого недовольства не шла.

     Давид был образованным евреем. В его комнате стояли большие книжные шкафы с новенькими книжками подписных изданий, а на шкафах- ровные ряды чисто вымытых кефирных бутылок. Галинке казалось, что Давид не читает книжки из шкафов. Но когда приходили гости, Давид с удовольствием показывал им шкафы и называл имена классиков русской и зарубежной литературы. Однажды они заключили договор. Галинка должна была натирать паркет в комнате Давида, а Давид давал ей за это билет в филармонию или театр. Так Галинка приобщилась к музыке и театру, узнала о существовании оркестра Мравинского, театра  Акимова, посмотрела  «ТЕНЬ», полюбила Шварца и горячие пирожки в кафе на Невском, куда заходила каждый раз после спектакля.

      К весне Нюська закончилась. У Галиночки обнаружили острый гастрит и выписали лекарство. Врач сказала, что это из-за Нюськи. Но вот сейчас Галиночка вспоминает, почему же она не ела сало Нюськи просто так, а жарила шкварки. Всего однажды пришлось ей пойти на преступление- она украла у хозяйки голубец, аппетитно лежащий на тарелке в междверном холодильнике, и отрезала кусочек пирожного «полоска», которое хозяйка приготовила для Фанечки. Фанечка была избалованная девочка. Она аккуратно сливала какао в раковину, бросала котлеты под диван и велела не говорить матери. « Фанечка кушала?», - вопрошала мать, придя с работы. « Да, конечно, кушала», - отвечала Галиночка. И ни разу она не отважилась попросить у Фанечки котлетку или какао. У неё была родная тётка в Питере. Когда Галиночка как-то пришла к ней в гости, хозяева ушли в кино и оставили Галиночке записку  «Суп на плите, котлеты в холодильнике». Галиночка не стала есть суп и котлеты, она ушла навсегда от родной тетки. Такая вот странная была.

Рыжик

Рыжик был толстым кастрированным котом. Он жил в коммунальной квартире в угловом доме  на улице Петра Лаврова, как раз там, где позже построили павильон станции метро Чернышевская. Дом был старинный, с парадными и черными входами-выходами, но тоже какой-то кастрированный весь. В комнатах потолки высокие, с лепными украшениями, с ангелами и крестами, но вот порой одна половина ангела находилась в комнате у Иванова, а другая- у Петрова. На заре советской власти  домоуправления ставили перегородки, чтобы вселить больше пролетариев  в помещение, да не учли задумки архитекторов. Ну, да Бог с ним…

         У Рыжика были две хозяйки- молодая и старая. Старую звали Мария Васильевна, молодую- Наталья Анатольевна. В молодости своей Мария Васильевна работала брючницей в ателье на Литейном. Брючница- это портная, работавшая только по пошиву брюк. Мужских, конечно. Женщины тогда носили платья и юбки. Как-то в ссоре с товаркой по цеху Мария Васильевна получила удар по голове горячим утюгом. С тех пор стала всё время смеяться, когда надо и не надо, рассказывала скабрезные анекдоты и каждое утро ходила на рынок покупать для супа белые коренья. Своё призвание Мария Васильевна не оставила, организовала на дому перелицевание мужских брюк. Перелицевание- это операция по переделке брюк на другую сторону. Операция не трудоёмкая, но грязная. Надо было распороть лезвием брюки по швам, вычистить от пыли и табака швы и потом всё сшить заново, но уже на свежую, не полинявшую и не выгоревшую сторону.  Конечно, много возни было с карманами и ширинками, но Мария Васильевна справлялась. Большинство клиентов  были старые ленинградские евреи, экономившие на покупке новых брюк.

         Дочь Марии Васильевны Наташа- была женщиной образованной дюже. Она имела уже один диплом библиотекаря- библиографа, но хотела иметь второй. И потому училась вместе со мною на Восточном факультете ЛГУ. Маленькая, сутуловатая, с большой русой косой, она вышла замуж за настоящего цыгана- парня красивой внешности и немного туповатого. Как она признавалась, она начиталась Джека Лондона, и ей захотелось чего-нибудь этакого, похожего на Мартина Идена. Её Мартин Иден был строителем, и однажды на него сверху упал кирпич. Сделали трепанацию черепа, но запретили наклоняться, ходить в баню, пить вино и виски, потому как в черепе была дырка. Для удобства интимного общения Наталия сшила себе эксклюзивную ночную рубашку с молнией. Я так и не поняла до сих пор, для чего нужна была супругам молния, но раз решили - пусть будет так. Кот Рыжик ложился спать с Марией Васильевной, а Наталия- с Мартином Иденом. И все это осуществлялось в одной комнатке, перегороженной для удобства большим платяным шкафом.

       Каждый вечер я приходила к моим добрым знакомым, и мы садились смотреть телевизор. Экраны тогда были очень маленькие, и к телевизору прилагалась приставка в виде стеклянной линзы с дистиллированной водой. Линза увеличивала изображение в два- три раза (можно было регулировать изображение, двигая линзу вперед или назад), и мы наслаждались спектаклями Аркадия Райкина и первыми  показами КВН. Это был конец 1956- начало 1957 года. Кот Рыжик спокойно лежал на шкафу и тоже смотрел КВН и Райкина. Меня он игнорировал, лишь иногда тёрся мордой о руку. Но вот заказчиков кот невзлюбил. С чего бы??? Пока они разговаривали с Марией Васильевной о фасоне и цене, кот лежал на шкафу и слушал. Как только заказчик собирался уходить и открывал дверь, кот мгновенным прыжком бросался на него и шипел. Один раз- два раза это случилось, и постепенно Мария Васильевна потеряла всех заказчиков. « Что же ты, собака, делаешь?»- вопрошала хозяйка и целовала Рыжего в морду. А потом Натали и Мартин Иден разбежались. Но несчастному инвалиду негде было жить, и он оставался за шкафом ещё довольно долго. Хозяевам и Рыжему приходилось терпеть присутствие по ночам посторонних женщин, которых приводил Мартин Иден. Первым не выдержал Кот. Он злобно шипел  на чужих женщин и собирался осуществить свой затяжной прыжок. Слава Богу, визиты прекратились, а сам Мартин Иден ушёл куда-то. Дальнейшая история покрыта мраком. Мне дали общежитие на Университетской набережной, и я покинула этот гостеприимный и весёлый дом, в котором проживал исключительный рыжий кот- санитар по кличке РЫЖИК. 

Наставники

       А потом зам. декана А. П. Векилов заставил меня написать заявление на общежитие и долго ругал за какую-то ошибку в тексте, которую я сделала от волнения. Общежитие мне дали. Я поселилась в большой комнате на 2-м этаже левого крыла факультетского корпуса на Университетской набережной, мы жили в этой комнате год и, по-моему, у нас была коммуна. Но весь этот год, а мне было 16- 17 лет, я тосковала по матери, я думала о ней, сидя на кровати в общежитии, на лекции в аудитории и, может быть, по какому-то странному фрейдовскому импульсу, я увидела черты моей матери в Анне Зиновьевне Розенфельд, которая вела у нас таджикскую диалектологию и ещё что-то персидское, курировала наш курс и опекала нас как член партбюро и член ещё каких-то организаций. Ей обязана я своей первой публикацией, своим первым печатным художественным переводом, своей диссертацией, работу над которой я хотела бросить, вернувшись из-за рубежа и погрязнув в личных неудачах. Она написала мне: «Вы талантливый человек, Вы должны закончить свой труд и защититься. Не падайте духом. Соберитесь, и сделайте ЭТО!». Just do it!- так говорил Учитель своему ученику Джонатану Ливингстону Сигалу - Чайке, и тот летал снова и снова, пока ему не открылись Небеса. Это я поняла, написав через много лет статью о социуме в сказке Ричарда Баха. Just do it!- « Делай, и у тебя всё получится».

       А.З. присылала мне в Афганистан новые публикации, свои и своих коллег, я была у неё в гостях в коммуналке на улице возле Таврического сада, ела сушёный инжир, слушала рассказы об экспедициях в Среднюю Азию (А. З. волновалась, рассказывая всё это мне, показывала старые бухарские халаты, когда-то подаренные учениками и аспирантами, книги, статьи и записи своих учеников), говорила с её домработницей, которая умела печь вкусные пироги, была знакома с её дочерью, тоже Галей, читала статьи её супруга Н. Кислякова и знала о его трагической смерти в питерском трамвае. Н. Кисляков работал в Институте этнографии и был известен среди ученых Университета и ИВАН-а. Однажды, уже в конце 80-х годов, приехав со студентами- иностранцами в Питер на экскурсию, я позвонила А.З.домой и услышала, что ей очень плохо и, если я не приеду, будет уже поздно. Почему-то я отложила визит на 2 дня, а когда позвонила вновь, Анны Зиновьевны уже не было. «Я же Вам говорила, что Вы можете не успеть», - сказала её дочь. Мне было стыдно, что я не поняла всей суровости первого разговора. В моём альбоме есть фотография А. З., рядом с фотографией моей покойной матери. И я плачу, когда смотрю на обеих.
       Мне сказали, что после моей защиты в 1971 году в ЛГУ Анна Зиновьевна сказала членам Совета: «Мы погубили талант!». Она имела в виду, я так думаю, «свободное распределение», ибо после защиты диссертации и получения степени кандидата наук я по-прежнему не имела работы ни по специальности, ни без неё. Анна Зиновьевна пыталась определить меня в Институт народов Севера, в Музей этнографии, но, увы, везде кадровики требовали ленинградскую прописку, которой у меня не было, я ведь приехала из Сибири. Конечно, я могла бы выйти замуж за перспективного журналиста Е.И.В., но мы расстались опять же по причине моей гордыни. Я не любила его, хотя из-за прописки и работы могла бы и полюбить ( шутка!).

       Первые навыки научного общения

         Не одну меня опекала А.З. Насколько помню, в её доме всегда были гости из Таджикистана, с Памира. Таджикские говоры – вот страсть Анны Зиновьевны. Она рассказывала нам, как в молодости со своим мужем Н.Кисляковым они исколесили все тропы в горах Таджикистана и Памира, перешли сотни черных ручьёв, ведя за повод строптивого осла. На нашем курсе учились два памирца- Савлатшо Мерганов и Додар Мирзоев. Оба потом работали над диссертациями. Во время практики на 3 курсе мы побывали на родине одного из них, в родном его кишлаке, и воочию увидели быт горных таджиков, услышали их язык. Училась у нас дочь известного писателя Икрами, и А. З. попросила меня помочь ей в учёбе и написании дипломной работы. Они все слабо владели научным стилем речи. Это был мой первый опыт работы со стилем, который потом пригодился и был неоднократно востребован при написании диссертаций иностранными аспирантами и даже российскими гражданами – преподавателями нашего кавказского вуза, выходцами из республик Северного Кавказа. Конечно, я им помогала, если обращались. Мне пришлось составлять философский словарь вместе со студентами- афганцами и доцентом из Дагестана, править диссертации по истории образования Афганистана (супруги Пештаз сейчас оба доктора наук и процветают где-то в Голландии или в Германии). Стиль исторической науки пришлось осваивать и учить других при работе с учёным туркменом. Практика работы с Икрами положила этому начало.