Верность ревности

Слушать влюблённых довольно утомительно. А довольных влюблённых ещё и скучно. Сидишь с подругой в забегаловке. Уже не в вашей, где обычно, а непременно в той, куда её водит возлюбленный. И она, растворённая в тебе когда-то, говорит:
- Что ты заказала? Ой, и Серёжа любит крем-супы… Я даже научилась их готовить… Правда, ему в кафешках приятнее, он вообще не может кушать без особого освещения и музыки… Мы в филармонию ходим, хотя раньше я синтетику слушала… Сейчас наши музыки сплелись, как и мы… Наши музыки, да, в общую! Эклектика… Мы оба любили эклектику, поэтому и сплелись… О, а покажи, что за книжка из твоей сумки торчит? Экспериментальная поэзия, правда?? Он увлекается… Хотя в жизни не экспериментирует. Представляешь, как здорово?!
Нда. Здорово.
У меня есть друг. Настолько близкий, что я не смогла оттолкнуть, когда его поцелуи становились всё более замысловатыми. Что поделать, если он весь мир во мне нашёл? Сбросить его со своей планеты в открытый космос без подготовки? Не знала, как мне и быть. Знала, но силилась и не думать о том, что ему всё безысходнее. Что узел станет морским. И вот нас уже воспринимают семьёй, а я всё ещё в немом поиске. Коля подавлял свою болезненную ревность, лишь бы не поранить меня ею, не вспугнуть. Я всё видела и вежливо улыбалась. Это всё, что я для него делала. Кроме того, что отдавала больше, чем могла и хотела. После каждой постели с Колей меня становилось меньше, хотя физически я почти не выкладывалась. Ему преподносили про близость со мной красноречивые сказки, а я жалостливо посмеивалась, не со всеми, мол, не со всеми. Трагедия заключалась в том, что Коля не прорастал цветными колючими побегами страсти из одутловатого плода-сердца друга. Даже когда его ласкали мои пальцы.
И вот после многих ночей я ощутила себя огрызком. И поняла – это нечестно ещё и по отношению к тому, кого я ищу и обязательно найду, к тому, кого я действительно захочу угостить блестящим яблочным шаром.
Никогда от него не скрывала, если кто-то понравился, мне нечего было терять, да и Колю готовила. А он скрывал ревность за смехом, перехватывая, как муху в кулак – каждый взгляд на меня прохожего.  Верность тоже скрывал – сам бросая взгляд куда попало, бесхозно. Он купил костюмы и примерял их при мне, якобы для какого-то свидания, вслух «мечтая», как оно пройдёт. А я втаптывала окурок за окурком в его пепельницу, с кем-то переписываясь, и изредка давала совет, что лучше надеть. В итоге он сполз со всеми нарядами на пол и долго ждал взглядом мой взгляд.
- Тебе совсем-совсем всё равно? Я же могу влюбиться в… - очень неуверенно и испуганно сказал он.
- Ну да, она интересная девушка, - подыграла я, будто поверила, что он встретится с моей знакомой танцовщицей.

- Ну вот как тебя не ревновать? – говорил он с улыбкой, поправляя мне воротник или берет.
Особенно сильно он поправлял мой воротник после того, как я трепетными, но уверенными пальцами рисовала на лице понравившегося мне актёра. Я даже подумала, что меня задушат моим воротничком. Вместе с гримом я тогда рисовала и прикосновения, я ощущала каждую пору его кожи, и мне грезились гладкие рояли с нами и изумрудной бутылью, колючие розы, впивающиеся в босые ступни на янтарном паркете, но эта боль только усиливает взрыв тела, и сойти с шипов выше общих сил.
Но нет. Коля. Мы как семья. Актёр потом дарил мне нарисованные цветы. Параллель с гримом, и со всем, что я себе рисовала, но я не стала ухаживать за своим будущим.
Я просто влюбилась в другого человека. Которого звали Арлекин.
В живого, с побегами из сердца-плода. В настоящего. Я дождалась.
Каждый вечер я прощалась с Колей, встречающим меня изо дня в день, доезжала до своей станции, пережидала, пока он уедет, и бежала обратно – на последней электричке ехать на другой конец сырого города – к Арлекину.
Скоро всё раскроется, я знаю, что скоро уйду. Несколько встреч превратились в «уже давно», и вот мы давно уже с Арлекином.
И Коля, сидя со мной в компании, уже видел тоску, улыбающуюся из моих глаз, когда я медленно и бесконечно переворачивала зажигалку – вместо нервного разбрызгивания харизмы вовсю вовне, в каждое нутро.
- Ну что ты, Колюха, бла-бла, - двоечно, халтурно отмазывалась я.
- Ты, - он всё так же исподлобья, но чуть испуганно улыбался в меня, - столько о нём говоришь.
И хотя я молчала об Арлекине, я понимала, что да – даже когда молчу – я вся о нём.
Всё во мне говорит о нём – почерк дыхания, тело, жесты, новообразованные крепкие привязанности. И этот вишнёвый табак, и эта этно туника, и эти люли-люли из моих наушников. Поверх всего этого налепилась, как ч.т.д. – печать внезапной интровертности. Я вывернулась глазами внутрь, в завтра, в телефон, в новое тайное свидание.
- Я смотрю на тебя и понимаю, что я О ТЕБЕ – ТАК, - продолжал Коля, - всем своим друзьям, любому человеку, когда не рядом ты или держу твою руку.
Так и было. Я приходила и видела сюрприз – новое нахождение себя. Коля будто коллекционировал мня, как разбитую мозаику. Торжественно тащил в дом эксклюзивную книгу, о которой я мечтала, чтобы отдать её мне – как положить на место, или прибегал ко мне с массажным маслом. Всегда – с чем-то для моего здоровья или творчества, становления, хотя мне хватало себя той, кем выросла. Бывало, прибегал с человеком. Знакомил меня с продюсером, или журналистом, любимым автором или организатором перформанса. Или с уникальными психологическими играми, в какие никто, кроме нас, не захотел и не смог бы сыграть.
Он знал наизусть всю левую сторону моей кожи.
…Я молчала. Трудно говорить. Да и трудно меня было бы слушать. Всё скажет молчание. Оно красноречивее, и много его не понадобится.
Мы сидим с Колей при спуске к воде, и он, весь израненный созвучием ревности и верности, всё ещё подавляется, но, сняв с меня короткую светлую нитку, случайно злорадствует, едва я примеряю её к пальцу:
- Даже на «А», милая, не хватит…
И влюблённый в меня поспешно растягивает обескровленные губы – в такую же белую нитку, в цвет волос моего любовника.
А я думаю об Арлекине, и, тоскливо глотая пиво, щурюсь на закат. Слушать влюблённых довольно – трудно. Особенно когда сам влюблён.