297

                ***

Хотелось плакать. Зачем-то нужны они, слезы. Зачем-то нужен этот долгий темный дождь. И летом хотелось плакать; и весной. И дожди вот так же послушно шли - и погребая, и оплакивая. Что хоронил я? Что хороню, не перехороню? Не буду ли теперь трастить про то, что грустно жить на свете, господа...

Камень, смягчившись, первым делом заплакал. Ветка-палка, смягчившись, первым делом калачиком свернулась и застонала жалобно...

Осенний день - дождливо-темный. Промокло или отсырело всё. Грязь следы свои оставила повсюду. Холодные, мокрые руки и сопливая голова. И надо деток как-то кормить, зарабатывать. А ночь, никому не нужен.  Извне - дожди, изнутри - страхи. Как быть? Нельзя не быть. Пропела лето стрекоза. Под пыткой пожелтел и скрутился зеленый листочек. Стена близко. Вспомню ту даль, рыбаков на закате. Я же был рыбаком, и мы ели рыбу. Моя смерть плескалась рядом, но на мне резиновые сапоги. Я сильный, далекий. Рядом со мной черные птицы летали и зеленые стрекозы...


                ***

«Прокляты  и убиты» - прокляксан хуже, чем насмерть. «Убью, но потом  зарою и  минус в ноль превращу». …Выгребная яма полна - пора насыпать могильный холмик и оградку с крестом поставить. ...«Будь ты проклят и убит! Будь ты заплеван насмерть! Да станет твой плевок черным, а не белым по такому случаю! Да выкрокаю, выздерну, выблюю я что-то особенно проклятущее! Расцарапывающее! Раздирающее! Раскурочивающее! Раскровянещее! Раскрокающее!..» ...Проклял так, что тот  из горки сразу превратился в выгребную яму. «Креста негде ставить». «Ну, я силен» - с испугом на себя оглянулся; «они теперь будут ратовать за смертную казнь, чтобы избежать таких проклятий» ...«Плевок пулей полетел, соляной кислотой упал. От выстрела грохот и дым, от соляной кислоты дым и крики, но я всё еще мщением горю, проклятием, я убиваю взором». ...Способный проклясть и воскрешать способен, но не воскресить проклинающего и не проклясть воскрешающего. Не отмыть черное, когда ты черен насквозь и не загрязнить белое белье, когда оно на солнечном ветру в пригожий день полощется - рука не подымется, начнешь копаться в своей черноте, отыскивая оправдания посветлее. А в черных карманах быстро всё почернело - и месяца не прошло. И руки в карманах почернели. И даже волосы на голове - брюнетестей стал, шахтерестей - вот головой-то то белье всё же мазнул, невзирая на то, что из окон могу увидеть...

 Был бессмертным, пока проклинал - а боялся за жизнь свою, потому что вокруг все были убиты. Проклинал убийцу, убитых, убийства и этим жил. А  мог бы воскресить всех и с убийцей сразиться в поединке с большими шансами на победный исход. Тот и так его побаивался и сторонился – всё время усмехаясь, впрочем…

«Подписанты» - «как вас тут много, голубчиков...» В ответ, со страху одна стала рассказывать: «а мы в общаге  дружно живем. Соберемся вечером на своей огромной  кухне и давай в разговорах смелеть и друг друга подзуживать. Мол, кто против нас,  мы свои права знаем...» ...«Подписанты, квартиранты, арестанты. Не отвертитесь от подписи, квартплаты, приговора, хотя у каждого море блатных знакомых!» - «По дружбе и подписалась. Кабы знать...; умней бы сделали»…


                ***

Что вы на меня пялитесь, как на восьмое юдо света? Мол, десять лет в своем затворе просидел и стал... каким-то не таким, несусветным? На самом деле таких людей будет много... - через сколько-то времени. Я просто увидел будущее, понял, что время настоящего, нынешнего мир проходит - а каждому  хочется жить только в том времени, которое - он верит - будет всегда. Каждый простой человек живет настоящим, а каждый сложный, интересуясь прошлым, прозревает будущее, как пророк... Историки- пророки! Не было бы звания выше  «историка», если бы не было исторических факультетов в университетах, дипломов и прочего - опошлили всё своим тупым конвейером и инкубатором. Христос - лучший историк, лучший интерпретатор прошедшей истории  Своего народа и истории всего человечества…

__

…Нам с А. осталось взаимно друг друга полюбить – порознь мы друг друга уже любили.

Всё кажется, что вот-вот, рядом счастье, «хэппи-энд» – может быть, так и не случится. А. слишком широка: от Щербакова до Рахманинова, от Цоя до романсов и кондовой классики. И ни А., ни А2 толком не понимают моего творчества – надо глядеть правде в глаза. И обе они слишком хотят быть респектабельными и обычными – самоотверженности от них не дождешься. Когда человек близок всего на 1/3, с ним надо дружить. Я предлагаю любовь и женитьбу, потому что не в силах добиться дружбы.

Моя любовь к А2 износилась так же, как изнашивается одежда. Уже разрывы, дыры пошли. А моя любовь к А., как одежда, которую, которую не удается надеть. А Ж. то сверкает куполом, то зияет подполом, провальной ямой. Голый хожу, озираюсь. «Намучился и поизносился»…

В А2 мужская сила – и она творец; а в А., несмотря на весь ее характер, женская слабость – и она музыкант-исполнитель. И как я недооценил ее влюбчивость! Знал же, что у нее могут быть только девочки. Думал, что рано ей еще так уж влюбляться – но нет, она уже хочет любви…