Докторская по 2-20 - дурной сон

                Кто был никем, тот станет всем – задумайся о  том.   
                Быть может, тот облезлый кот – был раньше негодяем,
                А этот милый человек – был раньше добрым псом.
                В.С.Высоцкий
Снится мне, что я в холодильнике, в том, который мы с котом мыть собрались, я в виде батона вареной колбасы по 2-20 рэ за кило. Я такую колбасу не покупаю и не ем, в моем холодильнике ее быть не должно. А тут - сама такая. Смешно? Мне было не до смеха.
Колбаса по 2-20 – дрянь, дряннее не бывает. Докторская! Доктора, ее сочинившие, едят колбаску получше. Из чего ее только делают? На мясо эта серая липкая масса даже отдаленно не напоминает. Говорят, что в нее добавляют туалетную бумагу. Вранье. Туалетная бумага – дефицит. Есть даже байка:
 Идет по улице прилично одетый гражданин, а у него через плечо, как солдатская скатка, нанизанные на веревку рулоны туалетной бумаги. Навстречу ему  не менее прилично одетая гражданка:
- Простите, товарищ! Где вы достали  туалетную бумагу?
- Это я наша, из чистки.
Итак, туалетная бумага отпадает, а вот газета, "Правда", например, в самый раз. Я эту газету не читаю, как и другие, а вот мой покойный супруг каждое утро просматривал. Он говорил, что между строк просвечиваются пакости, каких нам следует ожидать от власти.
 Несмотря на противный вид и соответствующий ему вкус колбаса по 2-20 рэ пользуется высоким спросом. Ее охапками скупают приезжие, приезжающие в Москву туристическими автобусами из Владимира, Тулы, Калинина и более отдаленных мест. Колбасный туризм. А электрички из Подмосковья, говорят, пропахли этой колбасой. Пора брать плату за запах.
 Итак, я, в виде батона самой народной колба¬сы, зябну-замерзаю в своем собственном холодильнике, и никому нет до меня дела. А кому иметь до меня дело? Только коту. Нос мой, наверно, покраснел от холода, и насморка мне не миновать.
О чем я говорю? Какой нос, какой насморк у колбасы, сделанной черт знает из чего? 
- Помогите!- пытаюсь я кричать, но даже я себя не слышу.
Но вдруг дверка открывается, и мой недавно умерший супруг, царствие ему небесное, берет меня и выносит в тепло. Видно и ТУДА донесся мой вопль.
Но оказалось, что я рано обрадовалась. Он меня кладет на разде-лочную доску и ищет нож, импортный, из нержавейки... Он в раковине, среди посуды, которую я вчера вечером не вымыла. Я считаю, что наутро немытую посуду оставлять не следует. День следует начинать с чистого листа, на чистой посуде. Но так получилось.
- На далеком севере эскимосы бегали,- напевает покойник в поисках нужного ему инструмента. Ему на ухо медведь наступил, и, напевая даже такую мелодию, он жутко фальшивил. Он это знал, поэтому пел только тогда, когда никого не было поблизости, правда, всегда исключительно классический репертуар: “Средь шумного бала…“ или "Куда, куда вы удалились". И вдруг такое запел. Явно в дурную компанию попал. А еще профессор, хоть и покойный!
- Вот ты где, родимый мой,- радуется покойник, вытаскивая нож из-под немытых тарелок и даже не ополоснув, направляется  к столу. Фи! Какие манеры, однако у них там! Успел набраться.
- Эскимос поймал моржу, и всадил в нее ножу,- напевает покойник, а мне от его бодро пения становится страшно. Аж жуть! Только от мысли, что он будет меня жарить меня с яйцами. А ведь так и будет.
- Тореадор, тореадор, пум, пум-пум, пум-пум-пум.
Под эту воинственную мелодию он устремляется ко мне. Положение мое - хуже не придумаешь: Я не только не могу сама спастись, я не могу уберечь своего покойного мужа от каннибализма.
Но, о чудо! Я чувствую, что могу шевелиться. Как только я это понимаю, так сразу же укатываюсь на подоконник и за окно. На даче у нас под окном кухни растет куст чайной розы. Я плюхаюсь под него. Лежу я под розовым кустом. А запах! И соловушка: "Ту-ту-ту! Ту-ту-ту!" Да, но кто это сопит у самого уха, слушать мешает? Холодея от ужа¬са, различаю собачью морду. Нюхает. Из огня да в полымя! Не съел муж, собаке досталась.
- Зажрались буржуины проклятые,- ворчит морда,- колбасой разбрасываться стали. Нет на них…
- Атос! Атосик!- узнаю я знакомый запах и голос пса из моего детства.
 Пес поднимает морду, прислушивается и принюхивается, настороженно виляет хвостом, но, не поняв, откуда был голос, возвращается к колбасе.
- Нет, это не колбаса. Дерьмо собачье – вот что это такое, а не колбаса. Rubbish, shit ,-  ворчит он. Однако! Чихает.- "Наши дети будут жить при коммунизьме". С такой-то колбасой? Да с такой колбасы и нормальных детей не будет. Дебилы…
- Атосик, это не колбаса. Это я. Ты меня не помнишь?
- Маргарита?- он меня услышал и понял. Значит, я не только понимаю, но и могу говорить по-собачьи. Может, в другой жизни я была собакой?  Интересно, а кем мой Атос стал в другой жизни? Век то собачий недолог. Если человеком, то, конечно, хорошим, добрым.
- Понял. Не дурак,- шепчет пес. Я спасу тебя. Держись!- он  бережно берет меня и куда-то бежит.
- Вот мы и дома,- говорит он немного погодя и кладет меня на пол за плитой, на свое законное место.
- Опять этот блохастый черт какую-то дрянь притащил домой. Спасу от него нет. Скоро дохлых кошек станет приносить. Или ворон,- это ворчит моя, помолодевшая на тридцать лет, мама. Она на керогазе готовит завтрак.
- Зачем ты на него так, Элла. Добрее и умнее нашего пса не сыскать,- спокойно возражает ей мой отчим, еще молодой офицер. Он начищает сапоги. "Сапоги – это лицо офицера,"- всякий раз повторяет он, начищая их бархоткой до зеркального состояния.
- Он у нас хозяйственный,- продолжает он, сворачивая и пряча бархотку в карман, чтобы при необходимости подправить блеск на службе..-. Все в дом несет. И  дочь нашу он любит и охраняет.
Пес знает, что мама говорит не со зла. Не с той ноги встала или не ладится с завтраком.  Он слушает их речи и виляет хвостом и при этом стучит  по боку печки так, что гул разносится по всему подъезду. Печь у нас железная, из бочки от горючего.
Вдруг я слышу:
- А ведь он колбасу приволок. (нюхает) Свежая и не погрызенная. Странная, правда,  какая-то. В целлофане. Я такой никогда не видела. Килограмма на два потянет. Где это он сподобился? Во, везуха. Нажарю ка я яичницы с колбаской. Авось не потравимся,- мама обнаружила и спешит оприходовать то, что принес  Атос.  Она  отрезает и кладет на сковороду большие ломти колбасы и заливает их яйцами, приговаривая:
- Атосик. Хороший мальчик. Умница,- меняя гнев на милость.
С Атосом как-то было нечто подобное. Как-то он вернулся с прогулки, а он у нас жил свободно, и, устроившись за плитой, принялся что-то грызть.
Меня не встревожил  скрежет его зубов по железу. Гляжу, а он пытается отскрыть консервную банку. Я помогла ему: открыла консервным ножом. Обычная свиная тушенка. Я вытряхнула содержимое банки в его миску.
На следующий день он опять принес, но уже грызть он не стал, обратился за помощью. Но в этот раз ему не повезло. Мама готовила обед и, увидев, что принес  Атос (я ей рассказала,  его приношении), она открыла банку и  оставила ее на столе, чтобы использовать по своему усмотрению. Она как раз собралась готовить борщ. Больше он не приносил: обиделся или источник иссяк. Вполне возможно, кто-то из солдат припрятал, умыкнув из столовой или склада, а он случайно обнаружил. 
         - Иди завтракать,- это мама мне.- Сегодня у нас яичница с колбасой. Ешь  и топай в школу, а то опоздаешь. Опять Клара  мне мо'зги будет компостировать за тебя.
Клара - это Клара Викентьевна, моя классная, живет в нашем же доме. Вечно она цепляется ко мне. Как самой опаздывать на пол урока, так это ничего. Задержалась!
- Было бы что компостировать,- ворчу я, собирая в сумку книжки и тетрадки.
- Чего ты там провякала? По шее захотелось схлопотать? Щас. У меня не заржавеет.
- Я с Атосом. Не вмешивайся в наши собачьи разговоры,- отвечаю я миролюбивым тоном, и принимаюсь за яичницу с колбасой. Дожила. Я где-то давно читала нечто подобное про устриц, так те хоть кусали едока за губу.

…Окно широко раскрыто, руки-ноги на месте, но совсем холодные... Смешно? Кому смешно, а кому не очень. Какая, однако, мерзость приснилась.  Мало того, что была колбасой, так я еще и позавтракала ею же.
- Какая прелесть. Все! Точка! Завязываю! Больше ни капли. Только если под общим наркозом.
Приняв такое решение, я заставляю себя выбраться из постели, отгоняя соблазнительную мысль послать все и всех к чертям и проваляться в постели до обеда, и плеапть, что ска¬жет какая-то Мариванна. Нет. Долг зовет.
Сначала я посещаю холодильник, тот самый, в котором я едва не отдала богу душу и который накануне вечером мы с котом решили вы¬мыть. Наливаю стакан сока себе и даю трески котику. Контрастный душ, яичница с беконом и  чашка крепчайшего кофе, и я, как огурчик…
И все же кем я была в прошлой своей жизни? Наверно, кошечкой. Ну, конечно же, кошечкой! Домашней, уютной, пушистой. Может, потому в этой жизни все у меня, как в дурной сказке - чем дальше, тем страшней.