Забытые имена Коминтерна
Манабендра Нат Рой
Историческая роль Ислама
Сегодня мы поговорим о тех представителях Коминтерна, кто представлял интересы угнетённых народов Востока и выступал за союз с исламской революцией в колониях, кто, сохраняя антиимпериалистический дух ленинизма, выступил против сталинской контрреволюции и нового российского (советского) империализма и чьи имена были на многие десятилетия затёрты сталинско-брежневской «коммунистической» буржуазией. Речь идёт об индонезийце Тан Малаке, татарине Мирсаиде Султан-Галиеве и индийце Манабендра Нат Рое. Ниже прилагается перевод статьи Роя «Историческая роль Ислама».
На Тан Малаке я здесь подробно останавливаться не буду, отсылая читателя к моему переводу статьи современного французского исламо-марксиста Жирара «Тан Малака: национализм, марксизм и ислам», где, кстати, упоминаются и остальные 2 данных товарища (также советую прочитать мой перевод статьи Винсента Тушалома «Марксизм и (анти-)колониализм», где критикуются мелкобуржуазно-националистические шатания Жирара).
Мирсаид Султан-Галиев. В предисловии к переводу вышеупомянутой статьи о Тан Малаке я уже давал ссылку на неплохую статью о нём - А.В.Сагадеев. МИРСАИТ СУЛТАН-ГАЛИЕВ — РЕВОЛЮЦИОНЕР И МЫСЛИТЕЛЬ. РОССИЯ И СОВРЕМЕННЫЙ МИР. ВЫПУСК 3(20), 1998 ФАКТЫ, СОБЫТИЯ, ЛЮДИ. Сагадеев – хоть и буржуазный учёный, однако, честный, демократически настроенный человек. Здесь я лишь вкратце скажу об одном недостатке его работы. Сагадеев упоминает, что Султан-Галиев видел в освобождении народов Востока, подрывающем империалистические державы и подкуп рабочей аристократии в них, мощный рычаг для революций в развитых странах, и критикует его позицию:
«Его догадки… оказались ошибочными постольку, поскольку деколонизация этих стран не вызвала революционного подъема рабочего класса в бывших метрополиях»
Это неверно, во 1-х, потому что деколонизация 1950-х-1960-х гг. не дала народам колоний реальной независимости (за исключением Китая и Индии, позже – в какой-то степени Ирана), а была лишь заменой колониализма на неоколониализм, получение же колониями реальной независимости встало на повестку дня лишь сегодня, в эпоху так называемого «международного терроризма»; во 2-х, даже такая куцая, урезанная, поверхностная деколонизация, как та, что случилась после 2-й мировой войны (в СССР – в 1991г.), оживила классовую борьбу в бывших метрополиях: вспомнить хотя бы крупные студенческие волнения во Франции в 1968г., появление «Новых Левых» на Западе в 1960-е гг., появление революционного движения в России в 1990-е гг. после 70-летней спячки.
Другая неплохая статья о Султан-Галиеве - М.Дороненко. «Мирсаид Султан-Галиев и его идеи. Большевизм, ислам и национальный вопрос» на троцкистском сайте http://www.rwp.ru/ . Однако, и здесь необходимо сказать о недостатках (связанных с троцкистскими взглядами автора). Он цитирует Султан-Галиева:
"Мы считаем, что рецепт, предлагающий замену диктатуры над миром одного класса европейской общественности /буржуазии/ ее антиподом /пролетариатом/, т.е. другим ее классом, никакой особенно большой перемены в социальной жизни угнетенной части человечества не произведет. Во всяком случае, если и произойдет какая-нибудь перемена, то не к лучшему, а к худшему. Это будет лишь замена менее сильной и менее организованной диктатуры централизованной диктатурой объединенных в общеевропейском масштабе сил той же капиталистической Европы /включая сюда и Америку/ над всем остальным миром. В противовес этому мы выдвигаем другое положение - концепцию о том, что материальные предпосылки к социальному переустройству человечества могут быть созданы лишь установлением диктатуры колоний и полуколоний над метрополиями, т.к. только этот путь способен создать действительные гарантии к освобождению и эмансипации закованных в цепи западным империализмом производительных сил земного шара"
И критикует его взгляды:
«Именно эти идеи получили впоследствии большое распространение в маоизме и теориях "новых левых". Но ошибочность этой концепции очевидна для любого марксиста. Во-первых, главной причиной поражений революций в Европе, о которых пишет Султан-Галиев было либо открытое предательство руководства социал-демократии либо ошибки руководства компартий. Проблема была не с революционностью класса, а с революционностью его руководства. Что касается вопроса о характере и движущих силах революций в колониальных и полуколониальных странах, то история на примерах русской, китайской и других революций уже показала, полную контрреволюционность национальной буржуазии, равно как и то, что, только разорвав с этой буржуазией можно осуществить задачи антиколониальной революции. Колониальные и полуколониальные страны - это действительно те страны, где революционный потенциал выше, чем где-либо в силу комбинированного типа развития этих стран, когда капитализм в этих странах не разрушает, а подчиняет себе докапиталистические формы эксплуатации и политическую надстройку. Но такое сочетание отсталого и передового, в котором национальная буржуазия уже не является непримиримым врагом докапиталистических пережитков и целиком зависима от империализма, как раз и диктует необходимость гегемонии пролетариата в революции. Идея Султан-Галиева о диктатуре колоний над метрополиями, в которой он видел способ устранения национального неравноправия, по сути подменяет классовую борьбу национальной. Если даже осуществить эту идею в жизнь, это лишь приведет к новому "восточному" империализму, возникновения которого, кстати, всегда опасался сам Султан-Галиев. Единственный способ навсегда покончить с причинами национального неравноправия - это уничтожение капитализма и империализма, экономический и культурный подъем национальных окраин, который возможет лишь через победу международной революции, и демократически организованную власть рабочего класса»
Итак, в чём был прав Султан-Галиев, а в чём не прав? В чём прав Дороненко, а в чём не прав?
Конечно, султангалиевская идея диктатуры колоний и полуколоний над метрополиями неверна, о чём я много раз писал, критикуя маоистов. В колониях, кроме пролетариата, есть огромные массы крестьян, которые революционны лишь наполовину, наполовину же реакционны, дики. Такая диктатура была бы «нашествием варваров» на Европу, сродни идее Герцена о нашествии русских на Европу, которую критиковали Маркс и Энгельс. Дороненко прав, что «если даже осуществить эту идею в жизнь, это лишь приведет к новому "восточному" империализму», прав он и в том, что Султан-Галиев сам всегда опасался его возникновения – Сагадеев об этом тоже пишет:
«Но не следует забывать, подчеркивает Султан-Галиев, что Восток испытывает гнет и своей собственной национальной буржуазии.
Восток — колыбель деспотизма, и не исключено, что к моменту свержения империализма западноевропейского начнет возрождаться империализм восточный»
В этом – положительное отличие Султан-Галиева от современных маоистов, не желающих замечать империалистических черт у Ирана и т.п. Конечно, «опасаться» возникновения "восточного" империализма глупо, т.к. это возникновение является прогрессом, но учитывать данный факт надо.
Кроме того, не прав Султан-Галиев и в том, что «если и произойдет какая-нибудь перемена, то не к лучшему, а к худшему» - здесь он рассуждает как народник, не видящий прогрессивной роли капитализма. Да, такая революция усилила бы завоевательные устремления данной державы (яркий пример этого – Октябрьская революция), но тем самым втянула бы народы колоний в капитализм и, как следствие, в национально-освободительную и классовую борьбу.
Кроме того, Султан-Галиев не делит «пролетариат» развитых стран на собственно пролетариат и рабочую аристократию, зачисляя весь его в рабочую аристократию. Конечно, в какой-то мере Султан-Галиеву это было простительно, т.к. в его время раскол между пролетариатом и рабочей аристократией в метрополиях было ещё не таким сильным, как сегодня, и пролетариат в подавляющем большинстве случаев плёлся в хвосте за рабочей аристократией. Также Султан-Галиев не мог знать, что пролетариат метрополий сильно пополнится иммигрантами, которые, с одной стороны, в немалой степени оторваны от своей исторической родины (и, как следствие, уже не несут патриархальных предрассудков своей нации), с другой стороны – не заражены великодержавным шовинизмом.
С другой стороны, глубоко неправ Дороненко, что «проблема была не с революционностью класса, а с революционностью его руководства». Это – типичная ошибка большинства «марксистов» метрополий, не видящих, что оппортунизм руководства коренится в перерождении немалой части пролетариата в рабочую аристократию, понимающих под «рабочей аристократией» лишь «рабочую бюрократию», о чём писали американские ленинисты Макс Эльбаум и Роберт Сельтцер и австралийский ленинист Страусс. Аналогично этому троцкисты не видят, что предательство сталинской верхушкой интересов пролетариата коренится в перерождении немалой части российского пролетариата в рабочую аристократию. Такая ошибка является по сути отходом от материализма.
Последнее же предложение из вышеприведённой цитаты Дороненко сильно попахивает империалистическим экономизмом, нигилизмом в национальном вопросе.
Также Дороненко неверно употребляет термин «национальная буржуазия», там, где нужно сказать «компрадорская буржуазия». Это – типичная ошибка троцкистов, которые смешивают 2 эти понятия, смешивают верную мысль о необходимости размежевания с верхушкой, с колониальной и неоколониальной элитой в колониях с неверной мыслью об отрыве от крестьянства, от широких народных околопролетарских масс, а зачастую – даже и от пролетариата. Как учил Ленин, «есть буржуазия и буржуазия», троцкисты же эту разницу не улавливают.
Концовка данной статьи Дороненко насквозь буржуазная:
«Мирсаид Султан-Галиев предупреждал в свое время, что возрождение великодержавной политики приведет рано или поздно к развалу СССР. Это пророчество, как известно полностью сбылось. Вставшая на путь капиталистической реставрации бюрократия национальных республик, во времена перестройки ловко воспользовалась национальными обидами и недовольством преступлениями сталинского режима с целью развала СССР. Итог известен - реставрация капитализма в его самой упадочной и варварской форме, войны и межнациональные конфликты. Таков итог сталинской национальной политики»
Мол, не послушались Султан-Галиева – вот СССР и развалился. По сути, Дороненко здесь рассуждает как дальновидный буржуй: отказаться от крайностей колониализма ради сохранения империи. Тут он мало чем отличается от Путина, считающего крах СССР «величайшей трагедией 20-го века».
Тем не менее, в целом статья заслуживает внимания.
О Султан-Галиеве в России заговорили лишь в 1990-е гг. – да и то, зачастую лишь постольку, поскольку он выражал интересы татар и башкир (а не народов Востока вообще). Во времена Султан-Галиева, в 1920-е гг., татары и башкиры действительно во многом были угнетены Россией, но за последние десятилетия они стали полноправной частью российской нации, и наследие Султан-Галиева использовалось в 1990-е гг. татарской и башкирской буржуазией, являющейся составной частью российской империалистической буржуазии, как средство в конкурентной борьбе с русской, московской частью российской империалистической буржуазии. Хотя уже в 1990-е гг. башкирская буржуазия намного больше выпячивала личность того же Заки Валиди, являющегося, в отличие от Султан-Галиева, буржуазным националистом, у которого национальные требования башкир и других тюркских народов соседствовали с немалой долей антикоммунизма. Сегодня же башкирскую буржуазию уже даже образ Заки Валиди, который колебался между белыми и красными, во многом перестал устраивать, и она хвалит тех представителей башкир, кто в гражданскую войну больше склонялся на сторону белых, чем красных. Выпячивая факты великорусского шовинизма, которые были у большевиков уже в 1917-20 гг., башкирские профессора истории возвеличивают именно тех башкирских деятелей прошлого, которые боролись за независимость не просто от России, а именно от Советской России, причём от Советской России того периода, когда Советская власть была всё-таки в общем и целом революционной (такой «сепаратизм» башкир нисколько не направлен против буржуазной России, нисколько не противоречит интересам Москвы). Конечно, и в тот период (1917-20 гг.) среди большевиков было немало карьеристов, шовинистов и т.п. (о чём не раз говорил Ленин, подчёркивая, что «госаппарат у нас насквозь буржуазный), но ведь белое движение, на союз с которым против красных шли «радетели» башкирской автономии, тем более было буржуазным и шовинистским. И ещё. «Почему-то» эти историки не связывают национальные чаяния башкир тех времён с современной борьбой чеченцев, узбеков и др. (это неудивительно: башкирская и татарская буржуазия сегодня единым фронтом с московской душит свободу Кавказа, грабит недра Ирака и т.д.).
Вернёмся к Султан-Галиеву. В 2000-е же гг., с объявлением Россией и Америкой «войны с терроризмом», татарско-башкирские буржуазные историки практически перестали о нём говорить, видимо, чувствуя, что его теории направлены намного больше против них, чем за них.
Всемирное значение теорий Султан-Галиева практически затёрто на его родине. Это тем более обидно, что в других странах – особенно в странах Востока и во Франции – передовая общественность хорошо знакома с этим именем.
Рассмотрим статью американских маоистов, посвящённую Султан-Галиеву и современной исламской революции . On converting to Islam: the invisible schism in the international communist movement. October 23 2007). Мы не будем разбирать всю эту статью – в ней очень много путаницы, связанной с незнанием фактов, с типичными предрассудками современных маоистов и т.п. (к примеру, автор симпатизирует русскому фашисту, антиамериканисту Лимонову, принявшему ислам по призыву Бен Ладена; презрительно называет, вслед за американскими белыми мелкобуржуазами, белых американских бедняков «отбросами»; изображает ленинскую теорию о «слабом звене» «сталинским тезисом»; не отличает классовую сущность Аль-Каиды от классовой сущности Талибана и т.п.). Рассмотрим лишь моменты, интересующие нас.
Автор сожалеет, что, из-за того, что Сталин расстрелял Султан-Галиева, его идеи остались неизвестными на Западе. Он признаёт, что вина за раскол между Сталиным и Султан-Галиевым лежит на Сталине: мол, Сталин не видел на 75 лет вперёд и находился под давлением Троцкого, которое было «концентрированным выражением нарождающейся российской рабочей аристократии и уже существующих русских поселенцев, заселяющих мусульманские территории» (вину за шовинизм Сталина на Троцкого, конечно же, списывать глупо). Троцкизм, по мнению автора, это – «наиболее последовательная и чётко выраженная версия меньшевизма». Это утверждение верно лишь отчасти. Позиция Троцкого была путаная, и в ней присутствовал не только меньшевизм, делающий ставку на революцию в Европе и уделяющий мало внимания народам угнетённых наций, но и критика сталинского шовинизма, пусть и непоследовательная.
Приведу некоторые места из данной статьи:
«Типичное мнение, которое мы слышим от империалистов и их псевдо-марксистских защитников – то, что мусульманские националисты безнадёжно иррациональны…»
«Согласно давнишнему аналитику ЦРУ Майклу Шьюеру, Осама Бин Ладен очень практичен, не склонен к иррациональности. Действительно, он говорит, что Осама Бин Ладен более реалистичный, чем его собственные политические лидеры… «Я боюсь, что Аль-Каида видит мир лучше, чем мы»»
«Учитывая низкое качество наших СМИ, в вопросе об Аль-Каиде мы можем быть уверены, что знаем о ней немного. Если Шьюер прав в своём историческом описании Аль-Каиды, тогда Аль-Каида – наиболее значительная антиимпериалистическая организация в мире»
«…в словах «Аллах грядёт» больше реализма, чем в словах «западный рабочий грядёт»… Член Талибана в среднем менее утопичен, чем средний фальшивый коммунист, глобально претендующий на то, что евро-американские рабочие являются эксплуатируемыми и в любую минуту могут восстать. Талибан знает о войне против империализма не понаслышке, тогда как западный так называемый «рабочий класс» знает только о лежании на диване. Борцы за освобождение Афганистана знают радость победы над советским социал-империализмом, и сейчас некоторые из тех же людей борются с империализмом США. К несчастью, троцкисты, в противоположность им, способны только болтать бесполезную чушь на протяжении более чем 80 лет, не сделав ни одной революции с момента смерти Ленина… Троцкисты изображаются учёными, хотя полностью оторваны от реальности, а Талибан изображается религиозным, хотя состоит из бойцов с немалым практическим опытом борьбы против войск империалистов. Это диалектический виток, к которому Маркс готовил нас, но не ожидал его»
«В нашем глобальном понимании в тысячу раз больше оснований считать коммунистами это крыло Ислама, а не троцкистов».
«Сегодня наиболее ярким примером пассивных типов так называемой науки, которые Маркс высмеивал как бездеятельный материализм, является троцкизм»
«Ни США, ни Израиль, ни Россия, ни Китай – таким образом, в наше время точкой входа в дискуссию должен быть Султан-Галиев или сам Бен Ладен»
К словам автора нужно добавить, что сталинисты – такие же «попы марксистского прихода», как и троцкисты.
Другая статья о Султан-Галиеве на том же сайте Sultan Galiev: Starting a Re-Appraisal) даёт больше вопросов, чем ответов.
«Был ли прав Сталин или нет в 1923г., мы можем сказать с уверенностью, что идеи Султан-Галиева сегодня заслуживают больше уважения»
Мы видим, что позиция автора(-ов) этих 2 статей – двойственная, стремящаяся примирить сталинщину с идеями Султан-Галиева, и если и отказывающаяся от первого в пользу второго, то слишком робко.
Манабендра Нат Рой. Индиец М. Н. Рой, которого называют «по-видимому, самым крупным индийским материалистом современности» (см. К. Сатчидананда Мурти. Шри Шанкарачарья. Некоторые соображения о его жизни и учении. http://advaita.fatal.ru/Books/murti.html), в своё время был делегатом съездов Коминтерна и даже одним из основателей Компартии Мексики. Имя его упоминается в собрании сочинений Ленина (ПСС, изд. 5-е, т. 41, с. 241, 242, 245): наброски Роя, наряду с набросками Ленина, легли в основу тезисов Коминтерна по национальному и колониальному вопросам. О взглядах Роя можно судить по отрывку из одного его письма, очевидно, примерно за 1920 г. (Письмо М.Н.Роя С.Ю.Рутгерсу от 21 мая):
«Хотя я убежден в неизбежном крахе капиталистического общества, достигшего высшей степени развития в Европе и США, я все больше и больше убеждаюсь в том, что пролетариат западноевропейских стран и Европы будет нуждаться во внешней силе, чтобы вступить в финальную борьбу. Капповский инцидент и абсолютное отсутствие инициативы со стороны немецких коммунистов в момент, когда им представился такой великолепный шанс, дали почву для моих выводов. Я также весьма неплохо знаком с психологией английского рабочего класса. Я крайне сомневаюсь в том, что они способны вскоре осуществить сознательную революцию. Пролетарская солидарность оказалась довольно печальным шоу в эти последние два года, когда русские товарищи сражались с реакционными силами всего мира в одиночку. Мое мнение таково: сильные позиции капитализма в Европе и Америке надо атаковать с флангов и тыла. Выбрасывается множество времени, энергии и денег, чтобы организовать фронтальную атаку, которая пока что не приносит значительных результатов. Надо уделять больше времени организации сильных атак на США из латиноамериканских стран, а на европейский капитализм – из азиатских колоний. Эта убежденность привела меня к идее Латиноамериканского бюро. Я также предлагаю создать Восточное бюро где-нибудь или же в Персии или в Афганистане. Во главе этого бюро должны встать люди с четким видением международной ситуации. Несмотря на свое так называемое менее развитое классовое сознание масс в странах ЛА и Востока, они меньше заражены буржуазной культурой и традициями, которые создали некий консерватизм в европейском и американском промышленном пролетариате. Их каждый день толкают к революции, они чересчур много говорят о революции, но этот инстинктивный консерватизм не дает им возглавить ее. Их надо втолкнуть в революцию, а для этого необходимо предпринять определенные меры. Итак, по моему мнению, единственным решением является великий массовый переворот в указанных странах. Это будет означать крах западной (в том числе американской) индустриальной системы. А неизбежным результатом такого краха станет огромный резонанс среди пролетариата Европы и США»
Не правда ли, слова Роя, что «пролетарская солидарность оказалась довольно печальным шоу» будут и сегодня актуальными, если вместо слов «русские товарищи» подставить слова «чеченские товарищи»?
Кстати, в вышеупомянутом месте из сочинений Ленина говорится и о том, что неверно называть национально-освободительные движения буржуазно-демократическими, т.к. этим затирается грань между революционным и реформистским крылом данных движений, тем более, что империалисты стараются привить реформизм даже и угнетённым народам. Так же и сегодня. Левый активист тов. НКВД критикует меня за то, что я считаю талибановское крыло исламизма пролетарским, и утверждает, что оно является мелкобуржуазным. И в то же время он хвалит забастовку водителей маршруток в Махачкале – т.е. тот вид борьбы, которым российские империалисты хотят отвлечь народы Северного Кавказа от революционной борьбы с военщиной.
И ещё. Тов. НКВД критикует меня за мою «патологическую» любовь к исламистам. Он не видит диалектики. Он не замечает, что население России составляет сегодня лишь 2% мирового населения, причём доля эта убывающая, что доля народов угнетённых мусульманских наций, наоборот, растущая, что среди российского населения растёт процент иммигрантов – узбеков, таджиков и др., и что российский пролетариат не сможет победить без союза с исламской революцией, без того, чтоб учиться у этой революции. Не видит тов. НКВД диалектики и в том плане, что материализм, марксизм – это учение диалектическое, которое, говоря словами Энгельса, обновляется с каждым новым научным открытием, с каждым новым общественным явлением. Но об этом ниже.
Вернёмся к Рою. В конце 1920-х гг. он разошёлся во взглядах со Сталиным. В 1930-е гг. сидел в тюрьме в Индии за борьбу с английским империализмом. Выйдя из тюрьмы, вскоре (1939г.) опубликовал работу «Историческая роль Ислама».
Рассмотрим данную работу. Рой в ней наглядно показал, что первоначальный Ислам был революционной идеологией, примитивным материализмом (примитивным – по отношению к современности, однако для своего времени стоящим очень высоко), который позже, через несколько веков, деградировал, превратился в реакционную идеологию, в идеалистическое мракобесие (подобно эволюции советского официального «марксизма-ленинизма» за период с 1920-х гг. по 1980-е гг.). Восторгаясь революционной миссией первоначального Ислама в деле свержения угнетателей и империй того времени, Рой, однако, не делает ни малейших уступок его религиозным предрассудкам, не идеализирует их, не идеализирует пророка Мохаммеда. Думаю, пролетарии 3-го мира не обидятся на Роя за то, что он, признавая Мохаммеда одним из величайших революционеров всех времён и народов, охарактеризовал его «общение» с Аллахом как следствие психического расстройства на почве слишком напряжённой мыслительной деятельности и т.п. (психическими расстройствами страдали и многие революционеры новейшей эпохи – тот же Писарев, к примеру - что нисколько не умаляет ценности их работ). Кстати, данная работа есть и на одном из сайтов индийских мусульман.
У нас, ленинистов, есть сильная неприязнь к тем, кто пытается отвлечь внимание от современности к древней истории, как тот же Каутский в своё время. Однако, данная работа Роя – не тот случай. Целью этой работы для Роя было преодоление недоверия одной части индийского общества – индусов – к другой – мусульманам, а также борьба с традиционным исламом, т.е. с религиозными предрассудками мусульман, которые далеко ушли от первоначального Ислама, в котором материализма была намного больше, чем идеализма.
Сегодня Индия уже завоевала независимость, вступила в стадию империализма и сама уже стала угнетать другие народы – участвовать в удушении талибов, к примеру (признаки этого уже подметил Рой, указывая, что «духовный империализм – выпирающая черта нашей националистической идеологии»). Какая-то часть индийских мусульман (Джамму и Кашмир и т.п.) по-прежнему остаётся угнетённой, зато другая их часть ассимилировалась в индийскую нацию, став полноправной её частью (сродни башкирам и татарам внутри российской нации), и среди неё уже немало представителей среднего класса.
В чём же заключается ценность этой работы для нас, российских пролетариев?
Данная работа подтверждает, что исламизм, будучи возрождением первоначального Ислама применительно к новой эпохе, является развитием марксизма-ленинизма (тем более, что ранний ислам, как верно подмечал Рой, обладал «скрытыми возможностями для великого развития»), пусть формально он и не опирается на писания Маркса и Ленина. Об этом я уже не раз писал (см. мои работы "Обзор работ Джеймса Блаута" и «Двойные стандарты или учёт конкретно-исторических особенностей?»). Мой оппонент Алексей Трофимов ответил на мои доводы руганью, повторяя старые штампы, что-де «ислам – это религия», что халифат, за который выступают исламисты, «это – феодально-теократическое государство», и что марксизм не может не опираться на писания Маркса и Ленина (как будто, Маркс и Ленин – боги, т.е. тут Трофимов порывает с материалистическими принципами марксизма - с тем, что «бытие определяет сознание»). К сожалению, предрассудки Трофимова разделяются многими даже честными марксистами, и чтоб их разоблачить, нужно набраться терпения.
Данная работа разоблачает невежество г-на Трофимова и ему подобных, считающих, что мусульмане веками только и делали, что «сидели и молились». Разоблачает она и ложь официальных мусульманских попов, представителей «гэбэшного» ислама, всяких таджуддинов и гайнутдинов, выступающих против революционеров-исламистов под тем предлогом, что, мол, ислам переводится как «религия мира». Рой пишет, что ислам действительно переводится как «религия мира», но достижение мира было возможно лишь через революционную войну, через уничтожение загнивающих империй, которые являлись источником войн и междоусобиц. Конечно, империи древности и нынешние империалистические державы – это «2 большие разницы», однако, нынешние империалистические державы являются такой же точно преградой на пути общественного прогресса, как и империи древности в своё время, и в этом призыв «истинного» Ислама и сегодня актуален. Необходимым условием победы пролетариата в России и вообще в богатых нациях является создание Халифата у южных границ России, объединение в Халифат бедных наций.
Также Рой верно пишет, что строгий монотеизм (единобожие) Мохаммеда («бог только один») являлся огромным прогрессом по отношению к царящему идолопоклонничеству, в том числе и идолопоклонничеству тех религий, которые вроде как были монотеистическими (как то же христианство). Рой справедливо подмечает, что строгий монотеизм подрывает религиозную веру вообще и, отдаляя бога далеко на небо, является шагом к материализму. Эти слова актуальны и сегодня, когда «марксисты» занимаются именно идолопоклонничеством, идеализируя Маркса и Ленина (как тот же Трофимов – см. выше); когда «марксизм» выродился в религию с мавзолеем, возложением цветов к памятникам Ленина и «могиле неизвестного солдата», в бюстики Ленина (сегодня – православные иконы и портреты Медведева), число которых превышает число россиян; когда главы «цивилизованных» наций на глазах у всех молятся кресту, т.е. обычному куску дерева, когда процветают культы и культики личностей различных буржуазных диктаторов, начиная от Сталина и кончая Медведевым и т.п. Кстати, когда киргизские власти, являясь, по сути, марионетками России, стали изображать 2-ю мировую войну со стороны СССР «джихадом», играя на религиозных чувствах киргизского народа, тамошние исламисты осудили поклонение «вечному огню» именно как идолопоклонничество, противоречащее духу Ислама. Другой пример – идеолог исламизма Сайид Кутб, который в своей работе «Вехи» использовал лозунг Мохаммеда «бог только один» как призыв к неповиновению всем и всяким угнетательским режимам, как призыв к революции бедных против богатых и к бесклассовому обществу.
Вышеупомянутый тов. НКВД, критикуя меня, приводит стих какого-то сирийского поэта 14-го века, высмеивающего мусульман за то, что те поклоняются камню, и пишет (НКВД): мол, вот с кого надо брать пример мусульманским народам. НКВД не понимает, что в 14-м веке официальный ислам, который справедливо высмеивал данный поэт, уже не был революционным, что за возрождение не этого ислама выступают исламисты; что позиция исламистов – такая же материалистическая, как и у данного поэта, только намного более глубокая, и что ставить в пример этого поэта по сравнению с тем же Набхани – глупо. Если мы посмотрим на позицию даже такого идеолога современного исламизма (наверняка не лучшего), как Набхани, мы увидим, что он, требуя рационального и эмпирического обоснования всякого утверждения, а также признавая, что не всё в Коране нужно понимать дословно, что там есть и иносказательные фразы, фактически вплотную подходит к отрицанию бога, хоть сам субъективно в него и верит (см. мою рецензию на его работу «Мышление»).
Актуальна сегодня и критика ранним Исламом «чистого» теоретизирования, «логических» (точнее – софистических) построений, не подтверждаемых опытом. Действительно, тот же Набхани справедливо пишет, что к разряду таких не подтверждённых опытом гипотез относится и «марксистский» (точнее – оппортунистический) тезис о «революционности» «пролетариата» – точнее не пролетариата, а рабочей аристократии (см. там же). Действительно, в то время как старый пролетариат развитых капстран и СССР во многом переродился в рабочую аристократию, сталинско-брежневские оппортунисты продолжали тупо талдычить о его «революционной роли», опираясь не на факты, а на логику марксизма доимпериалистической эпохи, применённую не к месту (подобно тому, как один греческий мудрец доказывал чисто логическим путём, пренебрегая опытом, что бегун никогда не догонит черепаху). Вот уж действительно прав был тот маоист, которого мы цитировали выше: «в утверждении о приходе Аллаха больше реалистичности, чем в утверждении о приходе «рабочего класса»».
Философы раннего Ислама, требовавшие строгого математического обоснования, стоят выше таких «марксистов», как Алексей Трофимов, который наплевал на учёт уровня экономического развития и изображает, что я поддерживаю борьбу косовских албанцев против сербского гнёта якобы потому, что они мусульмане.
Конечно, среди исламистов есть и мелкобуржуазное крыло, которое сегодня представлено в Интернете многочисленными сайтами. Они идеализируют пророка Мохаммеда, постоянно пишут после его имени «да будет мир ему», хотя, как свидетельствует Рой, ранние мусульмане не обожествляли Мохаммеда (т.к. считали это отходом от единобожия), считая его «простым смертным».
Далее. Рой пишет о том, что ранние мусульмане сохранили для человечества и приумножили наследие греческой культуры. Это – верно, но это лишь половина правды. И американский математик и историк математики М. Клайн, и Набхани признают, что мусульмане, к сожалению, переняли греческую науку и философию некритически, не отделив зёрна от плевел (см. там же).
Во времена Мохаммеда Ислам вышел из Аравийской пустыни. Сегодня возрождение его ранних революционных принципов исходит, пожалуй, больше из Центральной Азии – из Пакистана, Афганистана, Узбекистана. Кстати, буржуазные аналитики признают, что лидеры исламистских движений в постсоветских центральноазиатских республиках являются, в основном, представителями технической интеллигенции, т.е. точных наук, носителями рационалистского подхода – подхода, свойственного как раз раннему Исламу, приведшему к расцвету математики, астрономии, медицины и т.д. Вспомним слова Энгельса, что вождями буржуазных революций были в основном юристы (в России в 1991г., добавим мы, вождём буржуазной революции была творческая интеллигенция, чья революционность была основана на чувствах, на эмоциях, а не на холодном научном расчёте), вождём же пролетарской революции будут представители естественнонаучной интеллигенции – химики, биологи и т.п.
Вернёмся к Рою. Да, впоследствии, после написания данной работы он допустил грубые ошибки – в 1940 г. отказался от марксова детерминизма, позже, во время 2-й мировой войны, вместе со сталинистами выступил за союз с Англией против Германии (за последнее вся прогрессивная общественность Индии от него отвернулась). Но это нисколько не умаляет достоинства данной его работы.
Пару слов об отказе Роя от марксова детерминизма. Возможно, это был необдуманный протест против сталинского «экономистического» опошления ленинизма, против принижения сталинистами роли революционного авангарда. Между написанием Роем данной работы (1939г.) и этим его отказом (1940г.) – промежуток небольшой. Сказалась ли данная его ошибка на этой работе?
Отчасти да. Действительно, Рой пишет, что пока индийский народ не поймёт роль первоначального Ислама, он не сможет завоевать независимость. Но это – утопическая мечта. Пока существует капитализм, массы народа будут прозябать в несознательности, дикости и т.п., и не поднимутся в своём сознании до высокого уровня – для этого мало у кого из них есть условия. Другое дело - авангард профессиональных революционеров. От них, действительно, требуется высокий уровень сознательности. Маленькая группка революционеров, размежевавшись с оппортунизмом, выработав теорию, распространит её среди тысяч агитаторов, а они уже изложат эту теорию, пусть и в очень упрощённом приближении, миллионам пролетариев, бросив в массы бедняков предельно простые и понятные, но очень близкие массам лозунги.
Конечно, одна лишь бедность ещё не делает пролетария стойким революционером, и понимать в этом смысле марксов детерминизм неверно. Но также неверно думать, что, пока пролетарии все сплошь не станут революционными теоретиками, революции не произойдёт. Нет, нужен авангард революционеров, который поведёт за собой массы бедняков. Это – ленинская идея, которая была затёрта сталинским оппортунизмом на десятилетия, зато была подхвачена идеологами исламизма – Сайидом Кутбом, Такиуддином Набхани и другими.
Ранее я писал о преемственности между Лениным и нами, что «промежуточными звеньями» между ним и нами являются, в той или иной степени, ранний Мао и Энвер Ходжа. Однако, и тот, и другой страдали сталинизмом. Сегодня, ознакомившись с сочинениями тех, кого десятилетия замалчивали «попы марксистского прихода», мы можем смело сказать: «промежуточными звеньями» между Лениным и нами являются Тан Малака, Мирсаид Султан-Галиев и Манабендра Нат Рой.
8 ноября 2010г.
А. Г.
Манабендра Нат Рой
Историческая роль Ислама
Эссе по исламской культуре
Перевод с английского А. Гачикуса
Глава 1. Введение
Явно внезапный рост и поразительное распространение магометанства составляют наиболее завораживающую главу в истории человечества. Беспристрастное изучение этой главы имеет огромную важность в современный решающий период истории Индии. Научное значение этого исследования само по себе велико, а похвальная тяга к знаниям, несомненно, должна быть щедро вознаграждена. Но что касается нас, современной Индии, в частности индусов, правильное понимание исторической роли Ислама и его вклада в человеческую культуру приобретает огромную политическую важность.
Эта страна стала домом очень большого числа последователей арабского пророка. Мало кто знает, что в Индии живёт больше мусульман, чем в любой чисто исламской стране. Однако, после многовекового периода, эта многочисленная часть населения Индии обычно рассматривается как чуждый элемент. Этот необычный, но крайне прискорбный раскол в разрозненной национальной структуре Индии имеет свои исторические причины. Мусульмане первоначально пришли в Индию как завоеватели. Они завоевали страну и стали её правителями на несколько сотен лет. Это отношение завоевателя и покорённого наложило свой отпечаток на историю нашей нации, которая сегодня охватывает их обоих. Но неприятная память прошлых отношений постепенно затмевается современным товариществом в рабстве. Влияние британского империализма не менее болезненно и губительно для основной массы мусульманского населения, чем для масс, исповедующих индуизм. Мусульмане настолько всецело стали частью индийской нации, что летописи мусульманского правления справедливо записываются как главы истории Индии. Действительно, национализм далеко продвинулся в изглаживании болезненной памяти прошлого.
Привычка поиска утешения стыда в настоящем в реальной или легендарной славе прошлого украсила мусульманских правителей Индии блестящими национальными цветами.
Однако, индусы, которые гордятся процветанием при власти Акбара, или хвастаются архитектурными достижениями Шахджехана, даже сегодня очень странно отделены непреодолимой пропастью от своих соседей по дому, принадлежащих к расе или исповедующих веру прославленных монархов, которые, как полагают, имели славную историю Индии. Для ортодоксальных индусов, составляющих огромное большинство населения Индии, мусульманин, даже благородного происхождения и высокого образования, или выдающегося культурного уровня – это «млечха» - грязный варвар, не заслуживающий сколько-нибудь лучшего социального отношения, чем то, которое оказывается низшим из индусов.
Причину этой необычной ситуации нужно искать в предрассудке, родившемся в прошлом из ненависти завоёванного и угнетённого народа, естественно, питаемой к иностранному завоевателю. Политические отношения, из которых она возникла – дело прошлого. Но предрассудок всё ещё продолжает существовать не только как сильное препятствие национальному единству, но также как помеху беспристрастному взгляду на историю. Действительно, больше нет такого примера 2 сообществ, живущих вместе в одной стране много сотен лет, и, тем не менее, имеющих так мало понимания культуры друг друга. В мире нет больше цивилизованного народа, настолько несведущего в исламской истории и презирающего магометанскую религию, как индусы. Духовный империализм – выпирающая черта нашей националистической идеологии. Но этот отвратительный дух наиболее резко выражен в отношении магометанства. Современное представление об учении арабского пророка крайне неосведомлённое. Средне образованный индус мало знает и совсем не понимает огромное революционное значение Ислама и великие культурные последствия той революции. Господствующие представления могли бы быть высмеяны как нелепые, если б они не были так чреваты пагубными последствиями. Этим представлением нужно дать бой ради национального единства индийского народа, так же как в интересах науки и исторической правды. Правильное понимание культурного значения Ислама имеет величайшую важность в критический период истории Индии.
Великий историк Гиббон описывает рост и распространение Ислама как «одну из наиболее незабываемых революций, которая наложила новый и устойчивый отпечаток на нации мира». Просто изумительно созерцать немыслимую быстроту, с которой две самые могущественные империи античного времени были низвергнуты относительно маленькими отрядами кочевников, вышедших из Аравийской пустыни, воодушевлённых рвением новой веры. Прошло только 50 лет с того момента, как Мохаммед взял на себя роль необычайного пророка, распространяющего своё послание мира силой оружия, когда его последователи водрузили знамя Ислама на границах Индии – с одной стороны – и на побережье Атлантики – с другой. Первые халифы Дамаска правили империей, которую нельзя было пересечь менее чем за 5 месяцев на самом быстром верблюде. В конце первого века Хегиры «Командиры правоверных» были наиболее могущественными правителями мира.
Каждый пророк создаёт свою цель выполнением чудес. По этому признаку Мохаммед должен быть признан намного более великим, чем все остальные пророки, до или после него. Распространение Ислама – наибольшее чудо из всех чудес. Римская Империя Августа, позже расширенная храбрым Траяном, которая была результатом великих и славных побед, одержанных за 700 лет. Однако, она не достигала размеров Арабской Империи, созданной менее чем за век. Империя Александра представляла собой не более чем часть самой крупной области халифов. В течение примерно тысячи лет Персидская Империя сопротивлялась армиям Рима, только чтоб быть покорённой «мечом бога» менее чем за десятилетие. Дадим слово современному историку, чтоб он описал удивительный рост Ислама.
«Нигде не было и признаков арабского государства, регулярной армии, общественных политических стремлений. Арабы были поэтами, мечтателями, воинами, но не были политиками. Также они не находили в религии стабилизирующую и объединяющую силу. Они исповедовали низкую форму многобожия. Сто лет спустя эти неприметные дикари достигли уровня великой мировой державы. Они завоевали Сирию и Египет, сокрушили и обратили в новую веру Персию, завладели Западным Туркестаном и частью Пенджаба. Они вырвали Африку у византийцев, Испанию у вестготов. На западе они угрожали Франции, на востоке – Константинополю. Их корабли, построенные в портах Александрии или Сирии, бороздили воды Средиземноморья, грабили греческие острова и бросали вызов военно-морской мощи Византийской Империи. Их успех был завоёван очень легко, только персы и берберы Атласских гор оказали им серьёзное сопротивление, так что в начале 8-го века впору было ставить открыто вопрос, может ли что-либо помешать их победоносной поступи. Средиземноморье перестало быть римским озером. От одного конца Европы до другого христианские государства столкнулись с вызовом новой Восточной цивилизации, основанной на новой Восточной вере». (H. A. L. Fisher, "A History of Europe", pp. 137/8).
Как случилось такое изумительное чудо? Это было одним из непостижимых вопросов для историков. Сегодня образованный мир отвергает вульгарную теорию, что рост Ислама был триумфом фанатизма над благоразумными и терпимыми народами. Феноменальный успех Ислама был главным образом обусловлен его революционным значением и его способностью вывести массы из безнадёжного положения, созданного античными цивилизациями не только греков и римлян, но и Персии, и Китая – и Индии.
Глава 2. Миссия Ислама
Вульгарные интерпретаторы истории Ислама делают акцент на его военных достижениях, либо для того, чтоб восхвалить, либо чтоб осудить его далеко идущее революционное значение. Если бы несомненно выдающиеся победы сарацинов [т.е. мусульман – А. Г.] были единственным измерением исторической роли Ислама, тогда он не был бы уникальным историческим явлением. Нашествия варваров Татарии и Скифии (готы, хуны, вандалы, авары, монголы и т.д.) почти соответствуют, а, может даже, равны или превосходят их военные успехи. Но есть огромная разница между приливными волнами, которые время от времени накатывались на Запад, Юг и Восток с пограничной области Европы и Азии, и арабской вспышкой религиозного неистовства. Подобно приливным волнам, первые накатывались в своём катастрофическом величии, чтобы рано или поздно стихнуть, распространив повсюду смерть и разрушения. Второе же, наоборот, было прочным историческим явлением, вошедшим в выдающуюся главу культурных летописей человечества. Разрушение было только вспомогательной частью его миссии. Оно снесло изжившее себя старое, чтобы создать неизбежное новое. Он разрушил святыни Цезарей и Хосровов, только чтоб спасти от их нависающих руин накопленные сокровища человеческого знания, чтоб сохранить и приумножить их для блага последующих поколений.
Поразительные подвиги всадников-сарацинов не являются единственной отличительной чертой Ислама. Они просто увлекают наше внимание, которое изумляется ими, и побуждают нас изучать причины такого крайне динамичного исторического феномена и восторгаться ими. Удивительные подвиги «армии бога» обычно ослепляют видение, и более внушительные достижения исламской эволюции редко бывают известны среднему студенту-историку, даже если он последователь Мохаммеда. Однако, военные победы последователей арабского пророка были не более чем прелюдией к более внушительным и прочным подвигам в социальной и культурной областях. Они только создали условия для политического единства, которое открыло эру экономического процветания и духовного прогресса. Нужно было убрать громадные руины Римской и Персидской империй, для того чтобы смог появиться новый общественный порядок с новыми идеями и новыми идеалами. Тёмное суеверие мистицизма магов [иранских жрецов – А. Г.] и гнилая атмосфера греческой церкви приносили вред духовной жизни подданных дряхлых Персидской и Византийской империй, делая всякий моральный и интеллектуальный прогресс невозможным. Строгое единобожие Мохаммеда, замечательно владеющее кривой саблей сарацина, не только разрушило языческое идолопоклонство арабских племён; оно также проявило себя как непобедимое орудие истории, освободившее значительную часть человечества от неизменного злого духа зороастризма, так же как и от вырождающегося христианства, склонного к суеверию выдумывания чудес, смертельной болезни монашества и идолопоклонничества перед святыми. Поразительные достижения армий сарацинов только доказали, что они находились на службе истории для прогресса человечества.
Богатое духовное наследие знаменитой цивилизации античной Греции было почти полностью погребено под унылыми руинами Римской империи и затерялось в темноте христианского суеверия. Армиям сарацинов и социально-политической структуре, возведённой на базисе исламского единобожия, принадлежит великая миссия спасения бесценного наследия, которая, в конечном счёте, дала возможность народам Европы выйти из тягостного мрака Средневековья и построила изумительный монумент современной цивилизации. Меч Ислама, служащий, якобы, богу, в действительности внёс вклад в победу новой социальной силы, в расцвет новой интеллектуальной жизни, которая, в конечном счёте, выкопала могилу всем религиям и верам.
Ислам возник скорее как политическое движение, чем как религия в строгом смысле слова. На начальных стадиях его истории это был, по существу, призыв к единству кочевых племён, населявших Аравийскую пустыню. В процессе его быстрой реализации, политико-религиозная объединяющая доктрина стала флагом, под которым азиатские и африканские провинции Римской империи перенесли распад античного социального порядка. Предыдущий бунт потерпел неудачу. Христианство потеряло свой первоначальный революционный пыл, став, с одной стороны, идеологией социального разложения (монашество), с другой стороны – опорой загнивающей империи. Но социальный кризис продолжался, усугублённый вырождением христианства. Послание надежды и спасения пришло от караванных торговцев Аравии, которые находились вне загнивающей атмосферы разлагающегося Римского мира и процветавшие благодаря их благоприятному положению. «Восстание Ислама» спасло человечество.
Знаменитый авторитет по исламской истории пишет следующее о миссии Мохаммеда:
«Он нашёл целую нацию в полном приливе быстрого развития, страстно желающую знаний и силы. Возбуждение общественной мысли в Аравии, породившее миссию Магомета, привело к появлению многих других пророков в течение его жизни» (Okley, “History of the Saracens").
Люди, для которых исламская история является суммой подвигов фанатичных орд, драматически предлагающих испуганному миру выбор между Кораном и мечом, с леденящим кровь криком «Аллах Акбар!», не знают, или просто игнорируют то, что занимались исключительно временными (светскими?) и религиозными завоеваниями только непосредственные последователи Мохаммеда, и что даже они отличались от варварских мучителей человечества, таких как Аларик, Аттила, Генсерик, Чингисхан и Тамерлан, благородством характера, чистотой помыслов и благочестием духа. Их преданность, может быть, и была подкреплена суевериями, но не была запятнана лицемерием. Их фанатизм был смягчён великодушием и глубоким здравым смыслом. Их стремления были в высшей степени свободны от эгоизма. Набожность не была для них маской для прикрытия жадности.
В истории было немного фигур более романтичных, более преданных, более искренних и более скромных, чем «Командир правоверных» - Абу Бакр. Его незабываемое предписание «Армии бога» гласило: «Будь справедливым, несправедливый никогда не будет процветать. Будь храбрым; скорее умри, чем сдайся. Будь милосердным; не убивай ни стариков, ни женщин, ни детей. Не уничтожай ни плодовые деревья, ни зерно, ни скот. Держи своё слово даже перед врагом. Не досаждай тем, кто живёт в удалении от мира. Неодолимый марш «Армии бога» подтверждает, что это знаменитое предписание было произнесено искренне почтенным лидером, и верные последователи строго подчинялись ему.
Повсюду завоеватели-сарацины радушно принимались как освободители народов, угнетённых, затираненных и измученных византийской коррупцией, персидским деспотизмом и христианским идолопоклонничеством. Фанатично преданные революционному учению пророка и послушно действовавшие в соответствии с благородными, мудрыми и в высшей степени практичными предписаниями халифа, завоеватели-сарацины легко завоёвывали симпатии и поддержку народов, которые они захватывали. Никакой завоеватель не может установить прочное господство над завоёванными народами кроме как при их активной поддержке или молчаливой терпимости.
Второй халиф, Омар, чьи стремительные всадники прошли победным маршем через Персидскую империю, к дальним берегам Амударьи, с одной стороны, и были хозяевами второй столицы Римского мира – Александрии – с другой стороны, совершил свой триумфальный въезд в Иерусалим на верблюде, который также вёз всю королевскую провизию и экипировку – маленькую палатку из грубой шерсти, мешок зерна, мешок фиников, деревянную миску и кожаную фляжку с водой. Гиббон предлагает следующий отчёт о простоте, праведности, справедливости и добродетельности завоевателей Персии, Месопотамии, Сирии, Палестины и Египта: «Где бы он ни останавливался, приглашалась компания без всяких ограничений для участия в его скромном (домашнем) ужине, и трапеза освящалась молитвой и проповедью Командира правоверных. Но в экспедиции или паломничестве его власть проявлялась в отправлении правосудия; он реформировал безнравственное многобрачие, многобрачие арабов; освободил платящих дань от вымогательства и жестокого обращения; и наказывал роскошь сарацинов удалением ворса с их богатого шёлка и волочением их лицом по грязи» (“Decline and Fail of the Roman Empire").
Халед, которого пророк называл «Меч бога», чья почти легендарная храбрость объединила Аравию, Месопотамию и Сирию под знаменем Ислама, к моменту смерти владел только своей лошадью, оружием и единственным рабом. Считается, что великий герой в молодости заявил: «Не особенности Сирии и не увядающие наслаждения этого мира побудили меня посвятить жизнь делу религии, я лишь добивался одобрения бога и его апостола» (записано историком Абулом Феда).
Доблестный завоеватель Египта, Омру, вдобавок к воинской отваге, отличался поэтическим даром. В его отчёте халифу Омару есть следующее замечательное место: «Толпы земледельцев, вскапывающих землю, можно сравнить с роем усердных муравьёв; и их прирождённая лень оживляется плетью надзирателя. Но богатство, которое они извлекают, распределяется неравномерно между теми, кто работает, и теми, кто владеет». Это были взгляды, намного опережавшие своё время. Идея социальной справедливости была неизвестна ни в одной стране античной цивилизации. Труженики, так же как рабы или шудры, были объектом узаконенного презрения и эксплуатации. Они едва ли считались за людей. Экономический принцип, примитивно сформулированный в незабываемом предписании первого халифа, развил заинтересованность арабских торговцев, революционизировав старую социальную идею. Часть богатства, произведённого трудящимися массами, когда она оставалась им самим, стала мощным стимулом к торговле. В своей администрации завоеванного королевства фараонов и Птолемеев арабский воин с успехом стремился исправить вопиющую несправедливость, оскорблявшую его поэтическое видение. Египет, который веками грабили и обирали греки и римляне, при сарацинах процветал.
Нет конца свидетельствам, доказывающим, что даже в преимущественно военный период своей истории сарацины далеко не являлись варварскими бандами фанатичных мародёров, сеющих грабежи, смерть и разрушение именем религии. К тому же, период завоеваний был коротким по сравнению с долгой эрой познания и культуры, которая впоследствии расцвела под покровительством халифов, а также платящей дань и независимой империи (?).
Военный период закончился установлением Аббасидов в Багдаде – «мирном городе» - со времени власти пророка в Медине прошло только около ста лет. С тех пор военная деятельность арабов существенным образом имела характер текущих оборонительных и наступательных операций широко раскинувшейся империи.
Решительный энтузиазм сарацинских воинов был смягчён временем и процветанием. Они стали искать богатства уже не в войне, а в торговле и промышленности; славы – не на полях сражений, а в областях науки и литературы; счастья – уже не в фанатичном поклонении богу и его единственному пророку, а в безобидном наслаждении общественной и семейной жизнью. Война больше не была предметом страсти и внушающим чувство гордости родом занятий сарацинов, потому что они нашли пользу и удовлетворение в мирной жизни, созданной героизмом их предков. Потомки бесстрашных героев, собранных под боевым знаменем Абу Бакра и Омара в надежде на рай и, попутно, на земные блага, нашли скромное занятие торговлей и промышленностью более выгодным, а науку и философию – доставляющими большее удовольствие.
Прошло 300 лет мира, процветания и прогресса, пока военная отвага сарацинов вновь не была разожжена христианской агрессией в обманчивой форме крестоносцев. Грабежи и мародёрства, тирания и угнетение стали связанными с мусульманскими завоеваниями только после того, как власть сарацинов была сокрушена монгольскими варварами из Центральной Азии; арабские знания и культура были извращены вырождающейся роскошью королевского двора; и высокие нормы Ислама потеряли свой первоначальный революционный блеск, были проституированы в жадных руках турок и татар.
Вопиюще неправильное толкование истории – смешение Ислама с милитаризмом. Мохаммед был пророком не воинов-сарацинов, а арабских купцов. Само название, которым он окрестил свои убеждения, противоречит современному представлению о целях Ислама. Этимологически «Ислам» означает «делать мир», или «деланье мира»: делать мир с богом путём почитания его единственности, отказа от жульнического обожествления идолов, которые узурпировали его не имеющее себе равных требование преданности человека; и установление мира на Земле через союз арабских племён. Мир на Земле имел непосредственное значение и важные последствия. Его требовал временный интерес арабских купцов, ибо торговля процветает лучше при мирных условиях. Поскольку загнивающие государства и выродившиеся религии порождали семена беспрерывных войн и вечных восстаний, их разрушение было условием мира. Убеждения Мохаммеда сделали мир у себя, а военная отвага сарацинов дала то же благо народам, населяющим огромные территории от Самарканда до Испании.
Чуть только страна подпадала под власть арабов, её экономическая жизнь оживлялась посредством поощрения промышленности и сельского хозяйства. Дух и заинтересованность арабских торговцев определяли и направляли политику Исламского государства. В Римском мире, как и во всех других землях античной цивилизации, правящие классы ненавидели любой производительный труд, смотрели свысока на торговлю и промышленность. Их благородными занятиями были война и религиозные обряды. С приходом арабов всё изменилось. Кочевая жизнь в пустыне научила их высоко ценить труд как источник свободы. Торговля у них была почётным, как и выгодным занятием свободного человека. Таким образом, Исламское государство базировалось на общественных отношениях, полностью отличающихся от тех, что были прежде. Религия превозносила промышленность и поощряла нормальную снисходительность к естеству. Торговля была свободной, и была таким же благородным занятием, как искусство управления государством, письмо и наука. Халифы Багдада были не только великими торговцами, первые из них учились, и, как это ни удивительно, занимались некоторыми ремёслами для покупки индивидуальных предметов первой необходимости на доходы от физического труда. Большинство великих арабских философов и учёных вышли из семей богатых торговцев. Культура и улучшение королевских дворов Бухары и Самарканда, равно как и необыкновенная щедрость Фатемитских правителей Африки и величие султанов Андалузии были порождены скорее прибылями от процветающей торговли, чем от налогов, отобранных деспотическими мерами.
При определённых условиях торговля является мощным инструментом духовной революции. Стремления арабского купца породили единобожие Мохаммеда. Оно, в свою очередь, вдохновило кочевников пустыни на создание одной из самых больших и наиболее процветающих империй в истории. Законы Корана революционизировали социальные отношения. Возросшее производство, результат этой революции, ускорило торговлю, которая возвестила наступление эпохи космополитизма и духовного подъёма. Торговля расширила человеческие представления. Посещая дальние земли, приучаясь видеть чужие обычаи, смешиваясь с народами разных рас, торговец освобождался от предрассудков и ограниченности, рождённой в местных условиях его родной страны. Он развивал способности терпимости, симпатии и понимания обычаев, взглядов и вер других. Наблюдения и любознательность, которые вели его в плавании по незнакомому морю или направляли его шаги в землях, убили в нём успокоение доверчивостью. Рост критических способностей поставил его у ворот знаний. Сущность его занятия научила торговца мыслить абстрактно. Он не интересовался своими товарами как таковыми. Его ум был занят идеей прибыли. Ему было всё равно, нагружены ли его верблюды или корабли шерстью, зерном или пряностями. Его интересовали не конкретные вещи, с которыми он имел дело. Они были просто средством для достижения цели – сделать прибыль, которая является категорией, абстрагированной из конкретной формы товара, который он покупал или продавал. Он оценивал вещи не по присущим им достоинствам, а по их способности давать прибыль.
Терпимость к странным вещам, попытка понять их, свобода от предрассудков, способность к наблюдениям, способность мыслить абстрактно – все эти качества, приобретенные торговцем благодаря природе его занятия, способствовали формированию у него философского мировоззрения. Видя различные народы, лелеющие различные формы суеверий как божественную мудрость, практикующие одинаково абсурдные обряды и ритуалы или выражающие преданность, восхваляющие предрассудки с достоинством вечной веры, космополитичный разум путешествующего торговца снисходительно улыбался доверчивости всех, в равной мере сожалея об их безнравственности, и уважал общий элемент веры под внешними различиями теологических догм и форм поклонения.
Главные артерии международной торговли средневекового мира проходили через страны, принявшие Ислам и объединённые в Сарацинской Империи. Северные пути торговли с Китаем, проходившие через Константинополь в Италию и другие страны Западной Европы, стали крайне рискованными из-за набегов скифов и разорительной налоговой политики Византийской империи. После захвата Сирии, Месопотамии, Персии и территорий по ту стороны Амударьи, арабы завладели китайской торговлей и направили её так, чтоб она проходила через их область Северной Африки и Испании, в конце концов, достигая рынков Западной Европы. С 8-го по 11-й век практически вся торговля между Индией и Китаем, с одной стороны, и Европой, с другой, делалась арабами. Тысячи торговцев путешествовали со своими караванами, гружёными дорогими грузами, начиная от далёких границ Китая и Индии и кончая Марокко и Испанией. Их не преследовали и не ненавидели, как было во все прошлые века античной цивилизации, за достойным уважения исключением Греции. В Империи Сарацинов они принадлежали к правящему классу.
Вследствие этого, знания и культура, которые расцвели так пышно благодаря процветанию Империи Сарацинов, несли на себе печать присущих им широты кругозора, космополитизма и недоверчивости. При власти военной аристократии и ревностного духовенства человеческая идеология принимает форму догматической веры в туманный мистицизм. Философия – поиск разумного объяснения Вселенной – зарождается в обществе, управляемом аристократией, занятой торговлей. Поэтому города-государства ионических греков были местами рождения философии.
Ислам был необходимым продуктом истории, инструментом человеческого прогресса. Он возник как идеология новых социальных отношений, которая, в свою очередь, революционизировала разум человека. Но, точно так же, как он ниспроверг и вытеснил более старые культуры, пришедшие в упадок в процессе времени, Ислам, в свою очередь, был также превзойдён более поздней социальной эволюцией и, в результате, должен был передать полномочия своего духовного лидерства другим силам, рождённым в новых условиях. Но он внёс вклад в выковывание новых идеологических инструментов, которые осуществили следующую социальную революцию. Инструментами были экспериментальная наука и рационалистская философия. Нужно отдать должное исламской культуре, что она способствовала продвижению идеологии новой социальной революции.
Капиталистический способ производства спас Европу от хаоса средневекового варварства. Он боролся и, в конце концов, победил христианскую теологию и духовную монополию католической церкви мощным оружием рационалистской философии. Это оружие, созданное античными мудрецами Греции, поступило во владение основателей современной цивилизации через арабских учёных, которые не только сохранили драгоценное наследие, но и щедро его приумножили. Историческая битва, начатая кочевниками Аравийской пустыни под религиозным флагом Ислама, продолжалась шаг за шагом на протяжении тысячи лет на полях 3 континентов, чтобы, в конце концов, победить в Европе под светским знаменем Просвещения 18-го века и буржуазной революции.
Глава 3. Социальные и исторические предпосылки Ислама
Ислам – религия мира – была творением Мохаммеда не более, чем другие религии были творением тех, кому они соответственно приписываются. Ни одна религия не была творением какой-нибудь одной личности, также ни одна религия не появилась вдруг, неожиданно, открытая тому или иному провидцу, как это всегда утверждается. Ислам, подобно любой другой религии, был продуктом конкретных условий конкретного времени и среды, в которой он расцвёл.
Хоть и живя в краю важного пути, по которому армии-завоеватели ассирийцев, персов, македонян и римлян вышагивали взад и вперёд, жители огромного Аравийского полуострова отстаивали свою свободу, благодаря естественным сторонам своей страны и способа жизни, сформированного этими сторонами. Но страстная любовь к свободе, вместе с острой необходимостью кочевого существования, расколола жителей Аравийской пустыни на несколько племён, постоянно вовлечённых в постоянную междоусобицу и войну.
Отделённые от всего человечества, арабы принимали иностранца за врага. Бедность их страны усиливала этот настрой. Эти 2 фактора привели к созданию кодекса законов и морали арабов. Они считали, что они, как потомки объявленного вне закона Исмаила, обречены жить в унылой пустыне, в то время как богатые и плодородные земли отводились другим ветвям человеческой семьи. Поэтому они чувствовали себя вправе возвратить силой долю наследия, которая, как они полагали, была у них отобрана.
Римский историк Плиний, за 600 лет до появления Мохаммеда, нашёл арабов занимающимися двумя выгодными занятиями, грабежами и торговлей, вдобавок к их исконной тяге к разведению овец и лошадей. На ранних стадиях социальной эволюции граница между этими двумя занятиями - грабежами и торговлей – была тонкой и эластичной.
«Торговец делает свою прибыль, покупая свои вещи по самой низкой цене, а продавая по самой высокой. Чем дешевле он покупает, тем больше прибыль. Грабёж или кража дают ему вещи по самой низкой цене. Следовательно, раз принимается мораль фундаментальных принципов торговли, право торговца действовать так, чтоб получить максимально возможную прибыль, становится законным. Тогда конкуренция не допускает повышения цен. Наиболее удобный способ устранить конкуренцию – ограбить конкурента. Путём этой уловки не только будет удалён с рынка конкурент, но и его товары пойдут туда как собственность более умелой стороны. Кроме того, грабёж – эффективное средство установит монополию на торговых путях и рынках. На более ранних стадиях развития торговля везде сопровождалась этими практическими установками, которые шокировали бы современного купца. Тем не менее, грабёж был средством, при помощи которого его менее ортодоксальные предшественники создали благородное занятие, которое он сейчас продолжает так благочестиво с похвальным правилом поведения: «честность – лучшая политика».
Кроме того, грабёж незаметно созрел в мужественную политическую добродетель воинственности, которая так прославлялась в дикой юности человечества. Склонным к грабежу физическими сторонами своей родины, арабам было естественно предопределено развивать необычный талант к торговле, как и к войне. Их смелость и воинственность были почти легендарными. Знаменитая историческая работа «Аям аль Араб», сочинённая в дни наибольшего процветания Сарацинской Империи засвидетельствовала не менее чем 17 сотен незабываемых битв, проведённых арабами до появления пророка. Таким образом, если Сарацины характеризовались как воины, это их качество произошло не из их исламской веры. Они были воинами до того, как были призваны орудовать мечом на службе бога. Военные достижения Ислама должны быть приписаны не столько религиозному учению арабского пророка, сколько социальным условиям страны, в которой он (Ислам) родился.
Войны, которые велись арабами до появления пророка, были главным образом междоусобицами, ведомыми с дикой жестокостью, но в строгом согласии со старинным кодексом чести, рыцарства и благородства. Пески Аравии не были обильно политы кровью, но это, в конце концов, стало убыточным для прибыльных последствий грабежа, законного занятия торговлей, проводимого примитивными арабами. Экономическая необходимость требовала прекращения гордой, но разорительной доблести междоусобных войн, и отвлечения традиционной сарацинской отваги в более прибыльные каналы. Идеи, рождённые из этой необходимости, в конце концов, кристаллизовались в «религию Мохаммеда».
Будучи огромной песчаной пустыней, Аравия, однако, была окружена с 3 сторон плодоносными многолюдными странами – родинами античных цивилизаций, где промышленность и сельское хозяйство процветали с незапамятных времён. На юге был океан, по которому плавали корабли, ведущие торговлю с Индией. Благодаря своему географическому положению, Аравия была интересна путями караванной торговли и морской торговлей, ведущейся между Индией, Персией, Ассирией, Сирией, Палестиной, Египтом и Абиссинией. В более ранние времена торговые пути, связывающие Африку и Азию, проходили через юг и север полуострова, избегая неизвестных внутренних районов песчаной пустыни. Но непомерные налоги византийского деспотизма, дополняемые бесконечными вымогательствами его местных чиновников, толкали торговцев на риск опыта общения с горячими, но гостеприимными бедуинами в сердце их страны.
Сначала арабы собирали свою дань согласно своеобразному кодексу законов и морали. Но со временем они обнаружили, что торговля прибыльнее грабежа. Из всех арабских племён Корейш было первым, сменившим буйное занятие на миролюбивое, зато более прибыльное. Они населяли береговую линию Красного моря и управляли абиссинской торговлей задолго до того как азиатский трафик также пошёл своим путём. В первые века христианской веры столица племени Курайш, Мекка, стала точкой, в которой пересекались важные торговые пути с юга на север и с востока на запад. В Йемене, на Аравийском море, караваны Корейш перевозили товары из Индии; в пункте около современного Адена их дорогие грузы пополнились африканскими богатствами из Абиссинии. Северный маршрут заканчивался оживлёнными базарами Дамаска, где зерно и промышленные изделия покупались в обмен на благовония, жемчуга, драгоценные камни, бивни и т.д. Прибыльный обмен распространял достаток и богатства по улицам Мекки. Когда, позже, торговый путь с востока на запад проходил через Мекку, процветание Корейш стало безмерным, и пропорционально этому росли их амбиции.
Но другие арабские племена, завидующие свободе и процветанию Корейш, стойко придерживались традиционного кодекса законов и морали, чей языческий источник больше не признавался. Они возводили в ранг благородства наступательные и оборонительные войны властью богов племён. Старая национальная забава грабежа, в которую раньше играли за счёт неосторожных иностранцев, сделалась разорительной для нового национального занятия торговлей. Прекращение междоусобиц между племенами стало необходимым условием для продвижения политической задачи установления единства, логикой исторических событий перешедшей к тем, кто контролировал экономические силы, способствовавшие достижению исторически необходимой цели. Корейш выступили на исторической сцене как избранный народ истории.
Среди своих беспрерывных междоусобиц, все арабские племена поклонялись и совершали жертвоприношение в храме Каабба около Мекки. Корейш завладели контролем над местом национального поклонения, а жреческое учреждение великой державы и громадные привилегии были захвачены Хашемитами – наиболее важной семьёй в племени. Поэтому Хашемиты располагали национальным уважением и почитанием, вдобавок к богатству, получаемому от торговли. В конце концов, потомок семьи Хашемитов издал призыв к единству в форме новой религии, отрицающей всех богов, кроме одного.
Строгое единобожие Мохаммеда не только отразилось эхом молвы о единстве на часть народа, раздираемого междоусобицами; ему было также суждено найти быстрый отклик соседних наций, мучившихся от нетерпимости католической церкви. Религиозная жизнь народов Персии, Месопотамии, Сирии, Палестины и Египта была безнадёжно приведена в беспорядок конфликтами мистицизма магов, еврейского консерватизма и христианского фанатизма. Место религии заняли жёсткие обряды и ритуалы; лицемерные церемонии рассеивали набожность; догматическая теология преследовала веру; и бог пропал в сбивающей с толку толпе ангелов, святых и апостолов. Суровый клич новой религии – «бог всего лишь один» - смягчённый великой терпимостью, подчинённой этим фундаментальным убеждениям, был восторженно провозглашён массой несчастных, ищущих надёжный якорь простой веры в бушующем море социального распада, интеллектуального банкротства и духовного хаоса. Исторический клич был поднят караванными торговцами Аравии, находившимися вне разрушительного конфликта армий и вер, процветавшими экономически и прогрессировавшими духовно, в то время как их старшие и более цивилизованные соседи оказались в застое, упадке и распаде. Распространение строгой веры в единственность бога подготовило почву для роста военного государства, которое объединило все общественные функции – религиозные, гражданские, судебные и административные. Централизм сарацинов заложил основание нового социального порядка, величественно поднявшегося из руин античной цивилизации. Такие убеждения, конечно, привлекли внимание масс, варварски преследуемых за религиозную ересь. Новая вера давала свободу совести всем, кто вставал под её покровительство. Ислам возник как защита от религиозных преследований и убежище для угнетённых.
Примиряющая природа, космополитический дух, демократичная политика и единобожие Ислама были творением географического положения его родины. Окружённая странами, угнетёнными местным деспотизмом или разорёнными иностранными нашествиями, Аравия сохраняла свою свободу. Преследуемые секты из Египта и Персии, так же как из христианского мира, бежавшие в свободную и гостеприимную пустыню, где они могли исповедовать то, что они думают, и осуществлять то, что они исповедуют. Когда империя ассирийцев была завоёвана персами, а алтари Вавилона разрушены магами, сабианские священники удалились в пустыню со своей древней верой и драгоценным знанием астрономии. Перед этим ассирийское вторжение привело многих набожных сынов Израиля в ту же гостеприимную пустыню. Все иудейские пророки, вплоть до Иоанна Баптиста, жили, медитировали и проповедовали в глубине Аравийской пустыни. Нашествие Александра отомстило ассирийцам за причинение ущерба, и более ортодоксальные ученики Зороастра, не пожелавшие осквернить чистоту своей веры терпением греческого идолопоклонничества, мигрировали в свободную атмосферу Аравийской пустыни, чтоб объединиться с вавилонскими соперниками.
Гностицизм и манихейство – эти гибриды восточных мистических культов – греческой метафизики и христианского евангелия – все они расцветали буйным цветом на песчаной земле свободной Аравии. В конце концов, католическая ортодоксия подтолкнула в тот же плавильный котёл арабского гостеприимства несторианских, якобитских и эвтицианских еретиков, кто предпочитал простоту евангелия идолопоклонничеству ортодоксальной церкви. Свобода изгнания привела представителей этих разнообразных вер в близкий контакт, позволив им увидеть, что общего есть между ними. В спокойной атмосфере терпимости их неортодоксальность (ересь) пропала, огонь прозелитизма (стремления обратить других в свою веру) погас, и общая сущность учений учёных гостей была передана восприимчивым бедуинам. Короче говоря, варвары пустыни переняли лучшее из того, что могла предложить религия античности, а именно веру в существование одного верховного бога, возвышающегося над всеми силами неба и земли, но раскрывающего себя человечеству время от времени через своих пророков. В этом – сущность Ислама, кристаллизованная в духовном сознании арабского народа, перед тем как появился Мохаммед со своей миссией создания новой религии на этом базисе. Дух Ислама не был изобретён гением Мохаммеда; не был он и раскрыт ему. Это было наследие истории, дарованное арабской нации. Величие Мохаммеда – в его способности осознать значение этого наследия и сделать своих соотечественников сознающими его.
Арабы овладели идеей единого верховного бога, но в силу привычки и в интересах племён они всё ещё практиковали своё старое многобожие. Переняв положительные результаты более ранних религий, переданных им в качестве наследия истории, они должны были изменить свой традиционный обычай поклонения. С этой целью должно было быть сделано предельное усилие, и стратегическим пунктом, откуда повелась атака, стала Мекка.
Сепаратизм и междоусобицы арабских племён были преодолены и улажены по взаимному соглашению в Мекке. Здесь проходили все торговые пути. Единство экономических интересов децентрализованной нации создало в Мекке символ непрочного духовного единства. Все племена из отдалённых краёв огромной пустыни, посещая базар Мекки, бывали в храме Кааба. Каждый помещал туда свою собственную эмблему религиозных обрядов. Храм был украшен не менее чем 360 идолами людей, орлов, львов и т.д., но в торговле Мекки господствовало процветающее племя Корейш, и влиятельная семья Хашим завладела контролем над храмом. Это было естественно, что новый дух приобретающей влияние в обществе веры, продвигавшей экономический интерес через национальное единство, должен был быть сознательно воспринят в сердце нации. Таким образом, случилось, что член семьи Хашемитов начал проповедовать новую религию.
Если бы семья Хашим и племя Корейш были обращены в новую веру, вскоре за ними последовала бы вся нация. Всем племенам нужно было посещать Мекку в целях торговли. Тот, кто контролировал торговлю Мекки, мог легко диктовать свою веру и сознание целой нации. Но предрассудки и обычаи привели к тому, что Корейш стали подвергать гонениям пыл нововведения своего кровного родственника. Они боялись, что торговля переместится из Мекки, если будет встревожен храм всех богов Кааба. Но были и другие, готовые взять на себя руководство революцией, когда наиболее подходящий кандидат потерпел неудачу. Медина поддержала дело пророка, призыв к единству нашёл восторженный отклик и в других районах. Верховенство Мекки было под угрозой. Одна за другой семьи отказывались от консерватизма Корейш и присоединялись к революционным Хашемитам. Вскоре Корейш капитулировало перед своими изгнанными родственниками, но только, чтоб завладеть верховной властью «командира правоверных». Чуть только последователи пророка завладели Меккой, был принят бессрочный закон, что ни один неверный не может ни ногой ступить на территорию Священного города. Новая религия наложила на всю нацию потенциальное оружие экономического бойкота. Кааба была очищена от своих идолов и стала местом поклонения «Мохаммедова бога». Раз знамя новой религии было поднято, под него стеклась вся нация. Почва была приготовлена. Вера охватила разум нации неосознанно, прежде чем была проповедуема. Её установления требовал экономический интерес.
Глава 4. Причины победы
Историческая подоплёка и социальные условия, в которых был рождён Ислам, поставили на нём печать терпимости, которая может показаться непроницательному наблюдателю несовместимой с духом фанатизма, с которым он традиционно ассоциируется. Но здесь нет противоречия. Базовая доктрина Ислама – «Есть только один бог» - сама по себе способствует терпимости. Если весь мир, с его пороками и уродствами, всё человечество, со всеми своими безумиями и несерьёзностью, допускается как творение всё того же бога, верующий в эту возвышающую доктрину может сожалеть об уродствах и смеяться над тем, что ему кажется нелепостью и извращённостью, но сама природа его веры не позволяет ему смотреть на это как на работу какого-то другого бога зла и объявлять войну им как таковым. Те, кто поклоняются по-иному, для него – ошибающиеся или введённые в заблуждение братья, но, несмотря на это, дети того же самого отца, которых надо поставить на путь истинный, или милостиво терпеть, пока они не будут готовы к исправлению.
Вселяющее ужас представление о последователях арабского пророка, предлагающих миру на выбор Коран или меч, бросает зловещую тень на всю историю возникновение Ислама, поскольку умалчивает о третьей альтернативе, охотно предлагавшейся и, как правило, принимавшейся. Это была главная причина победы Ислама. На самом деле альтернативы предлагались самые разные. Была альтернатива: «Прими Коран или заплати дань Сарацинскому завоевателю!». «Меч бога» вынимался из ножен только тогда, когда ни одна из альтернатив не принималась. Экономический интерес арабского торговца, создавшего монотеистическое вероучение Ислама, противоречил массовому убийству без разбора. Земли, через которые проходили торговые пути, должны были быть захвачены и подчинены господству единого государства. Чтобы эта цель была осуществлена лучше, необходимо было, чтоб завоёванные народы приняли новую религию; ибо тогда единое государство строилось бы на прочной основе. Но производство и потребление товаров – неотъемлемые факторы торговли. Следовательно, с исторической ролью Ислама было несовместимо устраивать резню масс ремесленников и крестьян или разрушать процветающие города за непочтительный поступок отказа от Корана. Что было необходимо, так это их покорение приверженцам новой веры. При господстве последователей пророка неверующим народам было позволено придерживаться своей несовершенной веры и продолжать свои неправильные поклонения.
Когда Иерусалим капитулировал халифу Омару, жители покорённого города были оставлены во владении своей собственностью, и им была позволена свобода вероисповедания. Христианскому населению с его патриархом и духовенством был выделен отдельный квартал города. За дарованное таким образом покровительство налагался ничтожный налог в 2 золотые монеты с целой христианской общины. Паломничество в Священный город скорее поощрялось, чем сдерживалось мусульманскими завоевателями по причине коммерческой ценности этого религиозного трафика. 460 годами позже, когда Священная земля вернулась под христианское правление рыцарей-крестоносцев из Европы, «христиане Востока тосковали по терпимому правительству арабских халифов» (Gibbon, "Rise and Fall of the Roman Empire").
Оккупация Иерусалима крестоносцами контрастировала с терпимостью мусульман, что прекрасно вскрывается нижеследующим отчётом: «Грабя частное и общественное богатство, авантюристы согласились уважать исключительную собственность первого захватчика. В жертву заблуждающихся приверженцев бога христиан приносились кровавые жертвоприношения; сопротивление могло привести в ярость, но смягчить их безжалостный гнев не могли ни мудрецы, ни женщины; на протяжении 3 дней они доставляли себе удовольствие резнёй всех без разбора. После того как 70 тысяч мусульман были убиты, а безобидные евреи сожжены в своей синагоге, они всё ещё удерживали массу пленных, кого им выгодно было пощадить (или уже лень было убивать)» (Там же).
Как убедительно подтверждает документами занимающийся критикой Гиббон, по свидетельству целого ряда авторитетных историков, и христианских, и мусульманских, и того времени, и современных, «своим христианским подданным Мохаммед охотно предоставлял безопасность, свободу торговли, право владения своим имуществом и веротерпимость». Этот выгодный принцип терпимости соблюдался более-менее строго не только всеми непосредственными преемниками пророка, но и на всём протяжении арабского господства. Он перестал соблюдаться только после того, как Ислам отыграл свою историческую роль, и руководство им перешло от благородных Сарацинов печально известным варварам Татарии. Даже при первых турецких султанах Ислам не был полностью оторван от своего первоначального духа терпимости.
В дни своей славы присущая Исламу терпимость не только развилась в широкую свободу мысли и рационализма, но, с ортодоксальной точки зрения, даже выродилась в абсолютно еретические и нерелигиозные представления. Большинство ранних халифов Багдада Аббасидов не только посвящали себя изучению светской науки и были свободными в своих мыслях; некоторые из них, например, Мотассен, даже не верили в божественный источник Корана.
На протяжении веков Сарацинская империя радушно предлагала убежище преследуемым евреям, как и неортодоксальным христианским сектам несториан, якобитов, эвтициан и павликиан. После укрепления (укрупнения?) Сарацинских завоеваний терпимость Ислама была распространена даже на католическую церковь. Многие христианские историки сами свидетельствуют об этом эффекте. Церковный историк Ренодот, например, сообщает, что «чин, неприкосновенность и внутригосударственные полномочия патриархов, епископов и духовенства защищались (мусульманскими) судьями по гражданским делам (Египта); симпатии христиан давали им рекомендацию для работы министрами и врачами; они обогащались прибыльным сбором дохода, и их заслуги иногда возводили их во власть над провинциями и сбором налогов (?)». Халиф Багдада заявлял, что христиане больше всего заслуживали доверия в администрации Персии. Павликиане, эти храбрые предшественники Протестантской Реформации, не только получили в Сарацинской Империи свободу вероисповедания, но также были активно поддерживаемы халифами в своей продолжительной попытке свергнуть выродившуюся католическую церковь и восстановить христианство в его первоначальной форме.
Античная религия зороастризма со своей пагубной доктриной двойственных принципов добра и зла, одинаково вечных, была особенно неприятна твёрдым поклонникам «одного бога». Тем не менее, даже вероисповеданию магов не было полностью отказано в терпимости арабскими завоевателями. Даже в 3-м веке Хиджры (мусульманский календарь, начало летоисчисления – 22 сентября 622г. н. э., день переселения Мохаммеда из Мекки в Медину – А. Г.) древние храмы Огня стояли, величественно отбрасывая тень на скромную мечеть. Эти великолепные памятники античной веры не были разрушены под беспощадными ударами фанатичного Меча Ислама, они были обречены на разрушение и неизбежное превращение в развалины вследствие резкого спада числа прихожан. Никакое насилие не могло заставить целую нацию отказаться от своей традиционной веры с таким малым сопротивлением и принять веру завоевателя с такой удивительной готовностью, как это сделали персы на огромной территории от Тигра до Амударьи. Древняя вера угасла. Она больше не удовлетворяла духовным потребностям культурных людей. Грозная тень Харимана затмила блеск «Солнца и Огня». Персидские массы выбрали простое единобожие Мохаммеда как послание освобождения от мрачного деспотизма вечного принципа Зла.
Север Африки, от Александрии до Карфаген, был единственной территорией, где христианская вера была полностью стёрта распространением Ислама. Там, опять же, причиной стремительной религиозной революции была не нетерпимость нового мировоззрения, а упадок старой веры, и общий хаос и отчаяние, вызванные этим упадком. Вера в евангелие Иисуса, установленная талантом, набожностью и властью Киприана, Афанасиуса и Августина, была развращена ересями Ариана и Донатиста, и католической яростью, с которой разорённые массы, восставшие под знаменем религиозной ереси, были подавлены, разрушила некогда экономически процветавшие провинции. Потом захватчики вандалы и мавритане так безжалостно опустошили руины, что ввергли народ в безнадёжное состояние социального хаоса и духовной болезни, которая заставила их искать мнимое утешение в нелепостях или в монашестве.
В этой кромешной тьме социального гниения и упадка духа мужественное и оптимистическое послание пророка Аравии вспыхнуло как осветительное пламя надежды. Разум масс привлекли земное, как и небесное блаженство, предлагаемые новой религией. Победный звук трубы Ислама пробудил отчаявшиеся души, которые, побеждённые в борьбе земной жизни, якобы «защитили» себя суевериями божественного существования. Здоровая снисходительность к природе, позволявшаяся, даже поощрявшаяся, именем новой веры, быстро сокрушила извращённые представления аскетизма, спровоцированные выродившейся версией евангелия Христа. Ислам открыл новое видение надежды перед людьми, потонувшими в глубинах отчаяния. Общественное потрясение, созданное им, ввело в новое общество, в котором каждый имел возможность занять общественное положение в соответствии с уровнем своей отваги и способностей. С воодушевляющим влиянием Ислама и при благотворном правлении сарацинских завоевателей плодовитая земля и трудолюбивые народы Северной Африки вскоре вновь обрели плодородность и процветание.
Совершенно неправильно представление, что арабский прогресс был обусловлен одним только мечом. Меч может изменить общепризнанное национальное вероисповедание, но он не может оказать влияние на сознание людей. Хотя его [меча] аргумент веский, требовалось нечто более веское, прежде чем магометанство пропитало внутреннюю жизнь Азии и Африки… Объяснение этого политического явления нужно искать в социальных условиях завоёванных стран. Влияние религии в них прекратилось задолго до этого, её место заняла теология… Как стало возможным, что безграмотные люди, которые с трудом могли понять очевидные вещи, стали понимать такие головоломки? Кроме того, они были обучены, что от этих доктрин зависит спасение или проклятие человечества. Они считали… что личностная добродетель или порок больше не принимались во внимание, что грех измеряется не плохими делами, а степенью ереси. О чём говорить, если епископы занимались убийствами, отравлениями, супружескими изменами, очковтирательством, дебошами, государственными изменами, гражданской войной; когда патриархи и главнейшие епископы отлучали от церкви и предавали анафеме друг друга в своём приземлённом соперничестве за власть, подкупая евнухов золотом, а куртизанок и женщин из царской семьи – уступками епископской любви, влияя на решения церковных соборов, утверждая, что говорят голосом божьим, посредством тех низменных козней и коварных сговоров, к которым прибегают демагоги на своих переполненных собраниях! Среди легионов монахов, нёсших террор в имперские армии и дебоши в большие города, возникали омерзительные вопли за теологические догмы, но никогда не поднимался голос за интеллектуальную свободу или против нарушения прав человека. При таком положении вещё, что ещё могло быть результатом, кроме как раздражение или безразличие? Конечно же, от людей нельзя было ожидать, что они помогут системе, утратившей всякую власть над их сердцами.
«Поэтому, когда в разгаре вздорящих сект… и анархии бесчисленных спорщиков на весь мир прозвучал грозный боевой клич «бог только один»…, удивительно ли, что гам утих? Удивительно ли, что вся Азия и Африка отступились от веры? В лучшие времена патриотизм очень часто подчинялся религии; в те времена он полностью умер» (J. W. Draper, “History of the Intellectual Development of Europe", Vol. I, pp. 33213).
Принцип равенства, проповедуемый последователями Мохаммеда, брал начало в традиционной свободе кочевой жизни аравийских племён. Они все показывали равную смелость в национальном занятии грабежом. Когда это требование скромности старых времён предполагало грандиозные размеры завоеваний, каждый отдельный араб не забывал, что его лошадь может скакать так же быстро и его сабля такая же острая, как у любого другого. Он наравне с другими принимал участие в защите своей пустыни от армий захватчиков – Сесостриса и Гируса, Александра и Дария, Помпея и Аширвана, Птолемея и Траяна. Не менее благородную роль он играл и во время пиров. Но принцип равенства, провозглашённый Исламом, оказался фактором не менее мощным в своем впечатляющим триумфе, чем сабля героя-сарацина. Он резко контрастировал с деспотическими законами, управляющими обществами угнетённых классов и каст Римской, Византийской, Персидской и, позже, Индийской империй. Ислам стоял за свободу и равенство, которые, в сущности, давно были забыты во всех странах выродившейся древней цивилизации.
Великолепное обладание духовным наследием ранних цивилизаций было арабами приумножено, их миссией стало поделиться им с несчастными массами, стонущими под отвратительным правлением этих цивилизаций. Обстоятельства той эпохи были благоприятны для драматического распространения Ислама. Он возник в период интеллектуального и духовного упадка правящих классов во всех древних цивилизациях. Неудовлетворённость социальными условиями упадка, разложения и деспотизма создало в массах народа желание лучшего мира и стремление к нему. Христианство было первым дитём этого революционного духа. Прискорбная победа старого правящего класса, заручившегося поддержкой коррумпированного права распределять бенефиции, превратило христианство в апологета установленного социального порядка. Отцы церкви с лёгкостью забыли, что их пророк проповедовал восстание против римского ига, и стали изображать его кроткой овечкой, блеющей позорное предписание: «кесарю – кесарево» - предписание, попирающее целую традицию еврейской истории, составляющую основу христианства. Идущее на компромисс с правящим классом христианство не могло быть ни чем иным кроме как изменой миссии, положившей начало новому социальному порядку, соразмерной [миссии] со стремлениями эпохи. Оно отказалось вести бедняков на завоевание этого мира и обмануло их миром загробным, изобилующим молоком и мёдом. Вход в небесное царство был позволен только покорным, т. е. тем, кто подчинялся тирании правителей этого мира.
Поражение христианства сделало исторической необходимостью появление более решительной религии. Ислам обещал своим приверженцам не только блаженство блестящего рая. Он также побуждал их завоевать этот мир. Действительно, рай арабского пророка был не более чем идеалом жизни в счастье и наслаждении, которые нужно достичь в этом мире. Мохаммед не только предоставил своему народу платформу национального единства, но и вооружил объединённую арабскую нацию лозунгом восстания, который быстро нашёл отклик у угнетённых и беднейших масс во всех соседних странах.
Причина драматического успеха Ислама была духовной, так же как социальной и политической. Гиббон свидетельствовал по этому важному вопросу: «Более чистая, чем система Зороастра, более либеральная, чем законы Моисея, религия Мохаммеда представлялась менее противоречащей здравому смыслу, чем вероучение таинства и суеверий, которое в 7-м веке дискредитировало простоту евангелия» (“Decline and Fall of the Roman Empire").
Кроме того, ещё один историк свидетельствует, что впечатляющий триумф Ислама был скорее обусловлен его принципами освобождения и равенства, чем военной отвагой его ранних приверженцев. «Почти в каждом случае, когда сарацины завоёвывали христианскую нацию, как, к несчастью, показывает история, они были обязаны своим успехом, главным образом, пользе, которую, как считали массы завоёванных народов, они получат от этого прогресса. К стыду большинства христианских правительств, можно убедиться, что их администрация была более деспотичной, чем администрация арабских завоевателей… Жители Сирии радушно принимали последователей Магомета; копты Египта содействовали переходу своей страны под власть арабов; а христиане-берберы помогали завоёвывать Африку. Ненависть правительства Константинополя побудила все эти нации перейти под власть магометан. Вероломство знати и безразличие народа сделали Испанию и юг Франции лёгкой добычей сарацинов» (Finlay, "History of the Byzantine Empire").
Глава 5. Мохаммед и его учение
Основатель Ислама Мохаммед характеризуется как «человек, оказавший из всех людей наибольшее влияние на человечество» (Draper, "History of the Intellectual Development of Europe," Vol. I, p.329). Однако, ничего такого необычного в нём не было, пока он не заявил о чести божественного откровения. Обоснованность того сомнительного утверждения – не более и не менее надуманная, чем в случае других пророков, апостолов и святых всех других религий. Христианское высокомерие называет арабского пророка «самозванцем». Но забывают, что его так назвали вместе с Моисеем и Иисусом. Авторство знаменитой книги, опубликованной анонимно – «3 самозванца», - создавшей сенсацию в Европе к концу средних веков, приписано христианскому королю Фридриху Барбаросса, так же как мусульманскому философу Ибн Рушду [в европейских языках его называют Аверроэсом, отсюда название его учения - аверроизм].
Если Мохаммед и был «самозванцем», он взял на себя эту роль не более осознанно, чем другие, кто проявил себя как орудие, через которое вымысел божественного откровения стал реальностью и нёс убеждения невежественным и суеверным массам. Постигнув идеал национального единства, Мохаммед понимал, что он не может быть принят воюющими арабскими племенами, если не будет подкреплён сверхъестественным одобрением. Народ, пребывающий в состоянии невежества и думающий на языке предвзятых мнений, невозможно было убедить какими-либо другими доводами. Воля второстепенных богов могла быть подавлена только волей более великого всемогущего бога. Защита от гнева первых должна быть найдена в милости последнего. Только вера в абсолютную власть верховного бога могла поднять народ на восстание против тирании целой армии богов племён. Если верховный бога не было, он должен был быть изобретён. Это была цепочка мыслей Мохаммеда. В ней не было жульничества. Разве рационалист Вольтер не выдвинул тот же аргумент более чем через тысячу лет после того, как он снискал расположение у арабского пророка?
Но в последнем случае аргумент был выдвинут в защиту реакции; Вольтер защищал необходимость выдумывания бога, потому что это было единственной гарантией сохранения упадочной системы феодального монархического общества. Во времена же Мохаммеда и при условиях, когда он был выдвинут, аргумент, без сомнений, служил революционной цели. Когда над человеческим разумом господствует вера в сверхъестественное, любая прогрессивная идея должна быть сформулирована на языке этой веры, если она хочет получить поддержку народа. Кроме того, идея одного бога не была изобретением Мохаммеда. Эта идея выросла из социальных условий, описанных в предыдущей главе. Миссия Мохаммеда состояла в том, чтоб открыть подтверждение существования одного бога. А если вы желаете убедить людей, вы должны приводить доказательства только того сорта, который может быть для них убедительным.
Но поиски бога Мохаммедом побуждались не цинизмом, как в случае Вольтера. Это была честная попытка отчасти неграмотного человека, внушённая рвением. В поисках бога, который единственный мог бы спасти арабскую нацию, он удалялся в пустыню и предавался медитации, посту и молитве – тем привычным занятиям, предпринимаемым даже в 20-м веке людьми с предрассудками, ищущими божественного вдохновения. И результат был такой же, каким он обычно бывает в таких случаях.
«Его посещали сверхъестественные призраки, таинственные голоса обращались к нему как к пророку бога; даже камни и деревья присоединялись к перешёптыванью» (Draper, там же). Такие впечатления всегда являются следствием расстройства мозга, которое происходит всякий раз, когда описанная выше деятельность заходит слишком далеко. Навязчивые идеи, какими бы они ни были фантастическими или нереальными, могут показаться принявшими конкретную форму, если мозг сфокусирован на них так, что осознание других ощущений исключается. Научное изучение психологии пророков обнаруживает тот факт, что «вдохновение» или любое другое «религиозное впечатление» является результатом патологического состояния, вызванного случайно или нарочно описанной выше деятельностью.
Мохаммед действовал как все люди его сорта до или после него. Но в его случае был факт, делающий ему честь. Он был очень рассудительный человек, чтоб обмануться теми психопатологическими симптомами, которые принимаются за доказательство духовного величия. Он боялся, что сойдёт с ума, и, возможно, отказался бы от своей миссии, если бы в критический момент к нему на помощь не пришла его проницательная жена. Это была богатая купчиха Хадиджа, обладавшая приходящей с возрастом житейской мудростью, быстро оценившая духовную ценность психических расстройств её мужа. Она убедила его, что его видения были не признаками безумия, а посланиями бога. Используя преимущество психопатологического состояния внушаемости, она легко могла заставить его «видеть» ангела, входящего в комнату, чтоб доставить ему послание бога. Несомненно, такая драма могла быть сыграна только в окружающей обстановке невежества, суеверия и предрассудков – главных признаках, действующих при галлюцинациях. Но так родились все религии. Нет причин думать, что Ислам был исключением. Он был исключением в том смысле, что, кроме домысла божественного одобрения, он содержал меньше религиозных догм и метафизических предположений, чем здравого политического смысла, прогрессивных социальных принципов и замечательного кодекса личного поведения. «Он не занимался пустой метафизикой, а занялся улучшением социального положения своего народа путём регламентирования того, что касается персональной чистоты, умеренности, поста, молитвы, выше всего же он почитал милостыню и благотворительность. С терпимостью, с которой мир перестал в те годы быть знаком, он допускал спасение людей любой веры, при условии, что они добродетельны» (Draper, там же).
Сочинённый практически необразованным человеком, Коран, естественно, не является работой какого-либо интеллектуального образца. Он полон незрелых идей и фантастических мыслей. Эти очевидные недостатки Корана с лихвой перевешиваются его великими достоинствами, даже как источник вдохновения великой религии. Религия Мохаммеда была строго монотеистической, и как единобожие она была непреклонной, и эта выдающаяся характеристика завоевала для неё отличительную особенность высшей формы религии. Идея бога – основа религии в философском смысле. Эта идея не может быть свободна от всяких впадений в противоречие, пока она не ведёт к концепции сотворения мира из ничего. Рационализм древних философов Греции, как и Индии, исключал фантастическую концепцию. Следовательно, религии, выросшие из того примитивного рационализма, не могли окончательно создать фундаментальную идею бога. Результатом было то, что все великие религии – индуизм, иудаизм и христианство – в конце концов, закончились той или иной формой пантеизма, логически ликвидирующего религию как таковую. Потому что пантеизм, идентифицирующий ощутимый мир с богом, ставит саму идею бога под сомнение. Он избавляется от идеи сотворения, следовательно, идея бога должна также уйти. Если мир может существовать сам по себе, извечно, предполагать творца нет нужды. А лишённый функции сотворения, бог становится излишним постулатом.
Религия Мохаммеда разрубила гордиев узел. Она освободила идею бога от трудностей примитивного рационализма, смело утверждая в высшей степени иррациональную идею сотворения мира из ничего. Бог выступает во всём своём великолепии. Способность создать не только целый мир, но и бесконечный ряд миров – символ его всесильности. Основание таким образом идеи бога, хоть и в догматической и примитивной манере, было заслугой Мохаммеда. За эту заслугу он вошёл в истории как основатель чистейшей формы религии. По причине того, что Ислам как религия является самым настоящим иррационализмом, он так легко победил все другие религии, которые, при всех своих достижениях, богословских тонкостях и философских притязаниях, были несовершенны как религия, будучи всего лишь псевдорелигиями.
Единобожие, однако, очень подрывная теория. Будучи сама по себе высшей формой религии, она подрубает на корню религиозный образ мысли. Поставив бога над и вне мира, она открывает возможность вообще обойтись без него. Ислам, как наиболее строгая монотеистическая религия, закрыла главу человеческой истории, подчинённую религиозному образу мысли, и самой своей природой открылась неортодоксальным толкованиям, которые, в конце концов, ликвидировали религиозный образ мысли и заложили основу современного рационализма. «Мы можем сравнить работу единобожия с громадным озером, собирающим воедино потоки науки, пока они вдруг не начнут прорываться через дамбу… Третья из великих монотеистических религий, магометанство, более благосклонна к материализму. Она, самая молодая из них, была также первой, развившей, в связи с яркой вспышкой арабской цивилизации, свободный философский дух, который осуществил сильное непосредственное влияние на евреев в средние века, и, таким образом, опосредованно – на христиан Запада» (F.A. Lange "The History of Materialism," Vol. I, pp. 174 and 177). Будучи наиболее законченной формой единобожия, Ислам играл эту роль. Незрелости Корана не мешали его базовой идее расцвести во всех её революционных последствиях.
Строгое единобожие Мохаммеда противоречило его утверждению о не имеющем себе равных пророчестве бога. В то время как Коран признавал Моисея, Иисуса и других еврейских пророков апостолами бога, утверждение Мохаммеда, если и не подвергалось сомнению сначала, в тайне ставилось под сомнение даже среди его товарищей. Божественность основателя Ислама – не главный символ веры в Исламе. И эта особенность вытекает из его строгого единобожия. Непосредственно после смерти Мохаммеда его последователи разделились по этому ключевому вопросу. Когда новость о смерти Мохаммеда дошла до военного лагеря, выступившего на завоевание Сирии, набожный Омар отказался верить, что Мохаммед мог умереть, и угрожал отрубить голову посыльному, про которого Омар подумал, что он неверный. По этому поводу почтенный Абу Бакр сделал замечание горячему молодому человеку: «Кого ты почитаешь – Мохаммеда или мохаммедова бога? Бог Мохаммеда живёт вечно, но его апостол был смертен, как и мы, и, согласно его же собственному пророчеству, разделил общую судьбу смертности».
Нужно отметить, что непосредственный преемник Мохаммеда в момент его исчезновения назвал его апостолом, вместо того, чтоб сказать «пророк». С менее амбициозным названием «апостол», Мохаммед был помещён его последователями на один уровень с другими религиозными учителями и законодателями. Отрицание божественности пророка сделало Ислам чистейшей доктриной единобожия. Раз допускается божественность пророка, он вскоре принимает атрибуты, которые предполагается иметь только высшему существу. Единственность бога или абсолютность первого принципа больше уже не может утверждаться логически. Сомнительные богословские методы пытаются примирить это противоречие. Первоначальная простота веры теряется или в богословском догматизме, или в мистическом самообмане. Без строгости своего богословия Ислам не смог бы утверждать о своей исторической роли так заслуживая доверие, как он это делал. Когда пророк лишён божественности, или его утверждение об этом не принимается большинством, священная книга не может иметь абсолютную и непогрешимую власть. Следовательно, верующим предоставляется свобода мысли. Учение смертного не может иметь величия вечной истины, и нельзя утверждать о неизменности законов священного книги.
До 12-го века у Ислама не было однородной совокупности догм. Мусульманин, при условии, что он верит в одного бога, имел практически неограниченную свободу духовной жизни. И история показывает, что арабские мыслители сделали свободной и полностью используемой эту гибкость новой веры. Для того, чтоб опровергнуть христианские доктрины троицы, которые они рассматривали как вульгаризацию высочайшей идеи верховного бога, мусульманские богословы развили фундаментальную идею религии до наиболее абстрактной формы, представленной когда-либо человеческим разумом (Vide Renan, "Averroes et Averroeism", p. 76). Они смогли выполнить этот не имеющий себе равного подвиг богословского умозаключения, потому что «единобожие Мохаммеда было наиболее абсолютным и относительно свободным от мифических примесей» (F.A. Lange, "The History of Materialism," Vol. I, p. 184). Тот же авторитетный источник свидетельствует, что фундаментальные принципы, заложенные непродуманно основателем Ислама, были полны скрытых возможностей для великого развития. И по причине его строго монотеистической природы, развитие неизбежно переросло узкие пределы религиозной мысли и увенчалось духовным расцветом, завершившим век веры. «Даже до знакомства арабов с греческой философией Ислам произвёл множество сект и богословских школ, некоторые из которых брали в расчёт идею бога так абстрактно, что ни одна философская теория не смогла продвинуться дальше в этом направлении, а другие верили только в то, что можно понять и показать… В Басре, в высшей школе, возникла, под покровительством Аббасидов, школа рационалистов, пытавшихся согласовать религию и веру» (Там же, p. 177).
В течение первых 5 или 6 веков своей истории Ислам произвёл не только учёных, занимавшихся больше небесными телами, чем небесными существами, кто спокойно откладывал в сторону Коран и придавал большее духовное значение изучению светских книг, но и революционных мыслителей, беспощадно жертвующих верой в пользу здравого смысла. Немало самих «командиров правоверных», кто правил в Багдаде, Каире или Кордове до 11-го века, придавали большее значение точным знаниям, чем открывшейся мудрости. Независимая империя Бухары предпочитала поэтов, а не священников, докторов медицины, а не докторов богословия, и поощряла скорее научные исследования, чем распространение веры.
Если принять во внимание, что эта линия интеллектуального развития стала возможной не только в силу социально-политических условий, созданных победой Ислама, но и брала начало в центральной догме религии Мохаммеда, ни чудаковатости Корана, ни примитивность Исламской веры не позволят нам преуменьшить историческую роль Ислама.
Глава 6. Исламская философия
Эра арабских знаний продолжалась около 500 лет и совпала с самым мрачным периодом европейской истории. В течение того же периода Индия также находилась в поверженном состоянии под победившей брахманской реакцией, ниспровергнувшей или извратившей буддизм. В конце концов, благодаря бесчестному успеху подавления буддистской революции, случилось так, что Индия так легко сделалась добычей мусульманских завоевателей.
При просвещённом правлении Аббасидов, Фатемитов и Оммиадов, знания и культура процветали соответственно в Азии, Северной Африки и Испании. От Самарканда и Бухары до Феза и Кордовы многочисленные учёные изучали преподавали астрономию, математику, физику, химию, медицину и музыку. Бесценное сокровище греческой философии и знаний было похоронено нетерпимостью и суевериями христианской церкви. Если бы не арабы, оно было бы безвозвратно потеряно, и можно представить мрачные последствия такого несчастья.
Показная набожность и лицемерная святость побудили христиан отвергнуть с презрением науку античности как богохульную. Вследствие этого невежественного тщеславия, народы Европы погрузились в средневековый мрак, который грозил быть бездонным и бесконечным. Счастливое возрождение божественного света знания, зажжённого мудрецами древней Греции, наконец, рассеяло гнетущую тьму невежества и суеверий, предрассудков и нетерпимости и показало европейским народам путь к материальному процветанию, интеллектуальному прогрессу и духовному освобождению. Благодаря арабским философам и учёным, богатое наследие греческих знаний дошло до отцов современного рационализма, а пионер научного исследования, Роджер Бэкон, был учеником арабов. По мнению Гумбольдта, арабов нужно считать «истинными основателями физических наук в том значении этого термина, которое мы сегодня привыкли ему придавать» ("Kosmos", Vol. II).
Эксперимент и измерение были великими инструментами, с помощью которых они проложили путь прогрессу и поднялись до положения связующего звена между научными достижениями греков и научными достижениями нашего времени.
Аль Канди, Аль Хасан, Аль Фараби, Авиценна, Аль Газали, Абубакр, Авемпаце, Аль Фетрагиус (арабские имена укорачиваются таким образом в исторических работах, написанных на европейских языках) – это незабываемые имена из летописей человеческой культуры, а известность знаменитого Ибн Рушда увековечена как память о человеке, познакомившем предвестников современной цивилизации с гением Аристотеля, тем самым дав неоценимый толчок борьбе европейского гуманизма за освобождение себя от парализующего влияния богословского фанатизма и оторванного от жизни бесплодного умствования. Эпохальная роль великого арабского рационалиста, который был на пике в 1-й половине 12-го века при просвещённом покровительстве султана Андалузии, красноречиво описана знаменитым высказыванием Роджера Бэкона: «Природа была истолкована Аристотелем, а Аристотель был истолкован Ибн Рушдом».
Знамя духовного мятежа против власти христианской церкви и господства богословия было поднято в 13-м и 14-м вв. Бунтари-рационалисты черпали своё вдохновение из научных учений великих философов античной Греции, а узнавали они о них от арабских учёных, в особенности от Ибн Рушда.
Фанатизм набожного Юстиниана в начале 6-го века окончательно очистил святой мир христианского суеверия от остатков языческого знания. Последние греческие учёные были вынуждены покинуть античные центры наук. Они эмигрировали из Римской Империи и искали прибежище в Персии, но там нетерпимость священников оказалась такой же враждебной к языческому знанию. В конце концов, брошенная наука афинской культуры нашла гостеприимный дом при дворе халифов Багдада Аббасидов, которые были так поражены мудростью этих иностранных неверных, что не предложили им ни Коран, ни меч. Наоборот, все оставшиеся приверженцы античных знаний, чьё знание высмеивало веру и снисходительно улыбалось надо всей религией, были приглашены принять свободомыслящее гостеприимство Командира правоверных.
Халифы не только взяли изгнанных греческих учёных под своё покровительство. Они отправили сведущих людей в разные части Римской Империи с инструкцией и средствами для сбора всех доступных работ мудрецов древней Греции. Большой ценности работы Аристотеля, Гиппарха, Гиппократа, Галена и других учёных были переведены на арабский язык, и халифы всячески поощряли распространение этих нерелигиозных учений по всему мусульманскому миру. Школы, созданные за счёт государства, распространяли научное знание среди тысяч студентов, принадлежащих всем классам общества, «от детей знати до детей ремесленников». Бедные студенты получали образование бесплатно, а учителя щедро вознаграждались за свою службу, которая пользовалась высочайшим уважением. Арабский историк Абул Фарагиус свидетельствует о следующих взглядах халифа Аль Мамона относительно людей науки: «Они избраны богом, они – его лучшие и наиболее полезные слуги, чьи жизни посвящены улучшению их мыслительных способностей. Учителя мудрости – истинные светила и законодатели мира, который без их помощи вновь погрузился бы в невежество и варварство».
Современное представление о нетерпимости и фанатизме Ислама лишается всякой исторической достоверности, когда мы узнаём, что люди науки так высоко ценились преемниками пророка, которые по большей части были свободны от какого-либо религиозного пыла, немалое их число имело взгляды откровенно еретические, и общей сутью их учений было утверждение разума человека как единственного стандарта истины. История показывает критически настроенному человеку, изучающему её, не много примеров, когда глава религиозного ордена поощрял «развитие мыслительных способностей», как это делал халиф Аль Мамон. Ибо развитие мыслительных способностей полностью несовместимо с верой. А ведь Аль Мамон был далеко не единственный из знаменитого рода халифов Аббасидов, кто не только поощрял распространение научного знания, но и сам участвовал в нём.
За политическую власть, материальное процветание, так же как за покровительство над распространением знаний с ними соперничали Фатемиты Африки и Омминады Испании. Библиотека Каира содержала более 100 тысяч томов, тогда как библиотека Кордовы могда похвастаться тем, что у неё в 6 раз больше книг. Этот факт уличает во лжи другое клеветническое обвинение, изображающее рост Ислама как вспышку дикого фанатизма, а именно, сплетню о разрушении знаменитой библиотеки в Александрии. Нужно иметь ханжеский ум или быть доверчивым, чтоб поверить, что те, кто получали удовольствие от создания и поддержки таких выдающихся научных центров, будут грубо сжигать библиотеку Александрии; те, кто располагали признательностью человечества за спасение наиболее ценного его наследия, могли начать с того, что внесли вклад в разрушение этого сокровища. Когда беспристрастное и научное исследование истории развеет легенды и опровергнет злобные россказни, рост Ислама выступит не как бич, а как благо для человечества.
В то время как книги, написанные в 11-м и 12-м веках с негодованием описывают в деталях шокирующую сплетню о сожжении библиотеки в Александрии, историки Эустичиус и Элмацин, оба египетские христиане, писавшие вскоре после завоевания сарацинами их страны, не говорят ни слова об этом диком деянии. Первого из них, патриарха Александрии, вряд ли можно подозревать к пристрастности к врагам христианства. На порядки халифа Омара обычно ссылаются как на доказательство варварского деяния, приписываемого его военачальнику. Было бы намного легче не заносить в архив сведения о тех порядках, чем замалчивать какую-либо историческую работу, сочинённую христианскими прелатами (высокопоставленными духовными лицами), которые имели бесконечные возможности утаить свои сочинения. Тщательная проверка всех относящихся к делу свидетельств позволила Гиббону прийти к следующему мнению по этому вопросу: «Жёсткое осуждение Омара противоречит прочному и ортодоксальному правилу поведения из основных положений Магометанства; в них категорично заявлялось, что религиозные книги евреев и христиан, приобретённые по праву войны [т.е., очевидно, захвачены, приобретены в качестве трофея и т.п.], ни в коем случае нельзя сжигать, и что работы светских учёных, историков или поэтов, медиков или философов, могут использоваться правоверными на законном основании» ("Rise and Fall of the Roman Empire").
С тех пор, как историю начали записывать с непредвзятой критичностью, байка о разрушении александрийской библиотеки была или опровергнута, или подвергнута серьёзному сомнению. В любом случае, во время сарацинских завоеваний александрийская библиотека перестала быть хранилищем ценных записей греческих знаний. Задолго до этого, место научного знания и философской мудрости в Александрии занял христианский фанатизм. В соответствии с этим наверняка изменился и характер содержимого библиотеки. Языческие учёные, которых христианская нетерпимость прогнала из центра античных знаний, наверняка забрали с собой сокровища, которые они ценили больше всего остального. Если и был действительно зажжён огонь по приказу Омара, он уничтожил увесистые тома богословских споров, которые принесли человечеству намного больше вреда, чем добра. Огонь Ислама, может быть, и истребил не имеющие особой ценности записи пустых и бесполезных богословских споров, но выдающийся энтузиазм свободомыслящих халифов собрал, сохранил и развил ценные архивы античного знания, которые покинули александрийскую библиотеку, прежде чем её бесполезное и вредное содержимое было предано огню.
Византийское варварство погубило достойную похвалы работу Птолемея. Реальное разрушение александрийского центра науки было делом рук Святого Кирилла, который осквернил богиню знания на знаменитой выставке Гипарии. Это было уже в начале 5-го века. Христианский Святой не желал терпеть, что философские лекции и математические доклады устраивались молодой язычницей, которой элита александрийского общества должна была бы покровительствовать, в то время как набожные, но лишённые ясности проповеди архиепископа посещались только повстанцами. Но если он был не ровня в интеллектуальном плане, он обладал властью, чтоб устранить конкуренцию раз и навсегда. При его подстрекательстве повстанцы под руководством монахов, распалённых религиозным безумием, атаковали центр александрийской науки и, именем религии, совершали преступления, слишком тяжёлые, чтоб про них писать и слишком позорные, чтоб о них помнить.
«Таким образом, в 414-м г. н. э. позициям философии в интеллектуальной столице мира был положен конец; с этого времени науке пришлось погрузиться во тьму и подчинение. Ей больше не позволялось публично существовать. В самом деле, можно сказать, что, начиная с этого периода, она полностью исчезла на несколько веков. Свинцовая булава фанатизма разбила вдребезги закалённую наилучшим образом сталь греческой философии. Поступок Кирилла, бесспорно, имел место. Сейчас выяснилось, что по всему римскому миру, должно быть, больше не было свободы мысли… Такие притязания, возможно, очень хорошо соответствовали своему назначению, поскольку победители удерживали свою власть в Александрии, но они явно стали неудобны для применения, после того как сарацины завладели городом. В последующие 2 унылых и скучных века положение дел оставалось прежним, пока иностранные завоеватели не положили конец угнетению и насилию. Это было хорошо для мира, что арабские завоеватели открыто признали своим истинным аргументом саблю, не претендуя на сверхчеловеческую мудрость. Они, таким образом, остались открыты знаниям, не погружаясь в богословские противоречия, и смогли вновь сделать Египет одной из самых знаменитых наций на земле, вырвав его из отвратительного фанатизма, невежества и варварства, в которые он погрузился» (Draper, "The History of the Intellectual Development of Europe," Vol. 1, p. 325).
Работы мудрецов античной Греции не только были спасены, собраны и сохранены арабами. Они были обильно прокомментированы и улучшены ими. Полные собрания сочинений Платона, Аристотеля, Евклида, Апполония, Птолемея, Гиппократа и Галена были доступны отцам современной Европы сначала только в арабских переводах, сопровождаемых эрудированными комментариями. Современная Европа научилась у арабов не только медицине и математике. Астрономия, расширившая человеческие представления и открывшая ему механические законы природы, была заботливо культивирована арабами. С помощью новых инструментов наблюдения арабские философы получили точные знания о длине окружности Земли, положении и числе планет. В их руках астрономия начала перерастать свои примитивные формы (гадания астрологии), культивировавшиеся до некоторой степени жрецами всех стран Востока, и стала развиваться в точную науку. Алгебра, хоть и была создана Диофантом из Александрии, не стала объектом широкого изучения до эры арабских знаний. Собственно говоря, имя этой науки имеет арабское происхождение. Но сами арабы скромно признавали себя обязанными греческому мастеру. В медицинских целях изучалась ботаника; до сих пор открытие 2 тысяч видов растений Диоскоридесом символизирует рождение новой науки. Секретом, заботливо охраняемым жрецами древнего Египта, была алхимия. Ей также занимались в Вавилоне. В более поздний период зачатки химии были также известны медикам Индии. Но как наука химия обязана своим происхождением и первоначальным развитием стараниям арабов. «Они первыми изобрели перегонный куб для целей дистилляции и дали ему наименование (alembic); разложили вещества на 3 царства природы; попытались провести различия и выяснить возможности использования щелочей и кислот и преобразовывали драгоценные минералы в мягкие спасительные лекарства» (Gibbon).
Наибольшего прогресса арабы добились в медицине. Масуа и Гебер были достойными учениками Галена, и существенно приумножили то, чему выучились у великого мастера. Авиценна, который родился в далёкой Бухаре в 10-м в., имел в Европе влияние как неоспоримый авторитет в медицине на протяжении 500 лет. Школа Салермо до 16-го в. была центром медицинских знаний в Европе. Она обязана своим происхождением сарацинам и обучала урокам Авиценны.
Отличительным качеством арабских учёных было то, что они старались приобрести знания через наблюдение. Они покончили с тщеславием пустых умозрительных построений и твёрдо стояли на известной им почве. Эта великая заслуга арабских знаний решительно подтверждается следующим мнением их старейшины Ибн Рушда: «Религия, свойственная исключительно мыслителям – это изучение того, что существует; ибо никакое самое возвышенное поклонение не может дать богу больше, чем изучение его деяний, которое ведёт к знанию его и его подлинной сущности. Это – самое благородное действие в его глазах, самое низкое – это осуждение, как ошибочной и напрасной наглости, усилий тех, кто практикует этот культ, и кто в этой религии имеет чистейшую из религий». Религия, позволявшая распространение таких нерелигиозных взглядов, хоть и облачённых в религиозную фразеологию, не могла иметь своим источником нетерпимость и фанатизм. За этот неортодоксальный взгляд мыслитель, конечно, навлёк на себя гнев духовенства, но гораздо больше христианского, чем мусульманского.
После короткой ссылки Ибн Рушд был восстановлен в своих правах в суде султана Андалузии, и его книги по новой стали издаваться в исламском мире. Но из их латинского перевода цитированный выше отрывок и подобные ему отрывки были удалены. Тем не менее, еретические движения Европы в 12-м, 13-м и 14-м вв. черпали своё вдохновение из запрещённых учений арабского философа; это еретическое движение расшатывало основы католической церкви, державшей Европу в духовной зависимости на протяжении средних веков. Начиная с 12-го века и до победы современных знаний, в глазах шокированной христианской святости аверроизм был аналогичен ереси. И это было зря. Ибо единственный цитированный нами выше отрывок показывает самую надёжную отправную точку для поиска точного знания, которое, в конце концов, расчищает завалы невежества, освящаемые в качестве веры и прославляемые как добродетель властью богословских догм.
В этом отрывке Ибн Рушд излагал основной принцип индуктивного метода – самого верного пути к истинному знанию. Предвзятое мнение о творце откладывается в сторону, а идеей о познании по его деяниям (в отличие от слепой веры в его существование) его подлинной сущности через эмпирическое познание его деяний, т.е. природы - единственной наглядной реальности его существования - божественный объект отступает всё дальше и дальше, пока полностью не пропадёт; и религия, стимулировавшая эти выдающиеся поиски знаний бога, несомненно, представляет собой величайший прогресс человеческой идеологии в религиозном облачении. Последняя из великих религий – Ислам – была самой великой, и, по существу, разрушила основу всех религий. В этом – суть его исторического значения.
Центр Ислама и арабских знаний был в тех самых исторических регионах, где возникли, столкнулись и угасли более старые цивилизации египтян, ассирийцев, евреев, персов и греков. Положительные результаты этих ранних цивилизаций приняли участие в создании арабской культуры, и выдающееся единобожие Мохаммеда сделало своими собственными основные принципы религии этих древних народов. К чести арабских философов, нужно сказать, что они первыми постигли высочайшую идею общего происхождения всех религий. Они не только придерживались этого взгляда, необычно широкого для той эпохи, что все религии были многочисленными попытками человеческого разума решить великие загадки жизни и природы; они зашли так далеко, что сделали смелое предположение, что те попытки, которые больше согласуются с разумом, были более великими, благородными и совершенными. Этот рационалистический взгляд религии достиг наивысшей ясности во взглядах Ибн Рушда.
Таким образом, вместе с бесценными метафизическими и научными учениями мудрецов Афин и Александрии, арабы внесли кое-что оригинальное в основы современной цивилизации. Это был скептицизм – этот мощный растворитель всякой веры. Чуть только критика бросила вызов доверчивости, новый свет забрезжил над перспективами человеческого прогресса. Любопытная книга, анонимно опубликованная под названием «Три самозванца», занимает видное место в ранней истории скептицизма в Европе. Авторство этого скандального произведения приписывалось или еретическому христианскому императору Фридриху Барбаросса, или мусульманскому философу Ибн Рушду. Самозванцами были Моисей, Христос и Мохаммед. Один из предполагаемых авторов был христианином, а второй мусульманином. Для религии, несомненно, настали плохие дни.
До 13-го в. был скептицизм, но не настоящая недоверчивость. Та или иная доктрина оспаривалась или отвергалась, но основы христианской веры никогда не трогались. Эти основы были атакованы, когда была постигнута идея, что все религии имеют общую почву. Если все религии, по существу, то же самое, тогда доктрины и догмы, специфические для одной религии по отношению к другой, должны быть отброшены как пагубные препятствия на пути осуществления духовного единства человечества. Но, освобождённая от доктрин и догм, религия не имеет ног, на чём стоять. Её рационализация эквивалентна её разрушению. Революционная идея общего происхождения всех религий впервые была выдвинута арабскими мыслителями.
Хотя арабские знания достигли своего пика в Ибн Рушде, он был лишь самым великим и самым поздним в длинном ряду великих мыслителей и учёных, занимавшихся наукой с 9-го по 13-й в. Краткое упоминание о содержании учений наиболее знаменитых из них даст некоторое представление о революционном значении учений, которые были обязаны своим происхождением основному принципу религии Мохаммеда, и которым способствовали ошеломляющие достижения «Меча бога».
Установив единство, как земное отражение своего духовного унитаризма, и продвинув, вследствие этого, экономическое процветание, новая исламская нация посвятила себя развитию разума. В течение сотни лет она скромно училась у других, особенно у древних греков. Вооружившись этими знаниями, она начала вырабатывать независимую и оригинальную мысль в каждой области знаний.
Аль Канди был самым ранним из великих арабских философов. Он занимался наукой в столице свободомыслящих Аббасидов, и прославился в начале 9-го века своим учением, что философия должна базироваться на математике, т.е. она должна перестать быть пустыми умозрительными построениями: абстрактную мысль должно направлять точное обоснование, основанное на конкретных фактах и установленных законах, чтоб произвести верные результаты. Учитель этой доктрины заслуживает великого признания, за то что предвосхитил Фрэнсиса Бэкона и Декарта 700 годами ранее, как предшественник современной философии. Даже сегодня есть много «философов» и «учёных», которым не мешало бы поучиться мудрости у сарацинского мудреца 1000-летней давности.
Следующий, кого нужно отметить – Аль Фараби, живший в следующем веке и преподававший в Дамаске, как и в Багдаде. Его комментарии к Аристотелю изучались на протяжении веков как авторитетная работа по данному предмету. Он также отличился и в медицине. Роджер Бэкон изучал математику по нему.
Во 2-йполовине 10-го века появился Авиценна. Он принадлежал к семье богатых землевладельцев Бухары, успешно занимающихся торговлей. Он писал по математике и физике, но вошёл в историю за свой вклад в медицину.
Знаменитая медицинская школа Салермо была монументом его памяти, а его работой был учебник по медицине, использовавшийся по всей Европе до 16-го в. Философские взгляды великого медика была настолько неортодоксальны, что даже свободомыслящий эмир Бухары не мог сопротивляться давлению имамов, возмущённых богохульством Авиценны. Он вынужден был покинуть двор своего покровителя, и путешествовал по всей Арабской империи, преподавая медицину и проповедуя свою философию в различных центрах науки.
В 11-м веке жил Аль Хасан, которого по праву можно поставить в один ряд с величайшими учёными всех времён. Его специальностью была оптика. Изучив её по трудам греков, он пошёл дальше них, исправив их ошибочное утверждение, что лучи света исходят из глаза. Путём анатомических и геометрических умозаключений, Аль Хасан доказал, что лучи света исходят от видимого объекта и сталкиваются с сетчаткой. Отсюда – почва для убеждения, которого придерживаются многие историки науки, что Кеплер заимствовал свои воззрения в области оптики у своего арабского предшественника.
В том же веке также жил Аль Газали, сын андалузского купца. Аль Газали предвосхитил Декарта в сведении мерила истины к самосознанию. Он выступал в качестве связующего звена между античным и современным скептицизмом. Его незабываемый вклад в философию лучше всего сформулирован его собственными словами: «Не получив удовлетворения от религии, я в конце концов решил отказаться от всех авторитетов и оторваться от взглядов, которые внушались мне в детские годы, когда я был доверчивым. Моя цель – просто знать правду о вещах. Следовательно, мне необходимо выяснить, что такое знание. В то время для меня было очевидно, что точное знание должно быть тем, что объясняет предмет, который нужно узнать, в такой манере, что не остаётся никаких сомнений, так чтобы в будущем никакая ошибка или предположение относительно него не были бы возможны. Так, раз я признал, что 10 больше 3, и если кто-нибудь скажет: «Наоборот, 3 больше 10, и для доказательства своего утверждения я превращу эту палку в змею»; и если он действительно сделает это чудо, моя убеждённость в его ошибке по-прежнему останется неколеблённой. Его манёвр только произведёт во мне восторг его способностями, но я не усомнюсь в своих собственных знаниях».
Принцип получения точного знания, сформулированный около тысячи лет назад мусульманским учёным, по-прежнему считается хорошим, как и тогда; и научная точка зрения, делающая такое знание возможным, по-прежнему относительно редкая среди индийцев, которые даже в наши дни 20-го века позволяют обманывать себя трюками магического и «духовного» шарлатанства, и верят в это как в серьёзный вызов достоверности научных знаний.
Аль Газали считал, что у знания не может быть такой математической точности, если оно не было получено опытным путём, и не определяется неопровержимыми законами, установленными опытом. Он был того мнения, что неоспоримое убеждение может быть получено только через чувственное восприятие и очевидную истину (аксиому), т.е. без предварительного намерения(?). Здравый смысл (самосознание) он считал судьёй правильности чувственного восприятия. Удивительно обнаруживать такую уникальную смелость мысли в атмосфере религии, которую принято считать наиболее нетерпимой и фанатичной. Тем не менее, скептицизм Аль Газали жадно изучался во всём мусульманском мире в его время. О его месте в истории философии можно судить по оценке знаменитого французского востоковеда Ренана, считавшего, что отец современного скептицизма, Юм, не сказал ничего нового по сравнению с тем, что сказал этот арабский философ за 700 лет до него. Безмерность исторического значения взглядов Аль Газали может быть оценена ещё более несомненно, если мы вспомним, что именно скептицизм Юма дал толчок «всеразрушающей критической философии» Канта, приступившей к беспощадному разрушению всякого спекулятивного [т.е. умозрительного, без обращения к опыту] мышления. Но взгляды Аль Газали намного обогнали время. Экспериментальная наука, как он отчётливо представлял, не была ещё возможна. В отсутствии или при зачаточном состоянии развития технологий, природа вещей не могла быть математически установлена, как того желал философ. Поэтому в конце жизни Аль Газали впал в мистицизм. Но его падение было не более поразительно бесславным, чем падение Канта. Отважные крылья парящего духа арабского мыслителя были подрезаны объективными препятствиями, тогда как критический гений Канта был подавлен субъективным пристрастием классового интереса.
Абубакр, живший в 12-м веке, был первым астрономом, отвергнувшим представление Птолемея относительно положений небесных тел. Он открыл планетарную систему и движение небесных тел, что привело к эпохальным открытиям Джордано Бруно, Галилея и Коперника. Отмечено, что «в его системах все движения подтверждаются, поэтому результаты были безошибочными». Абубакр умер до того, как его теория была сформулирована в полном научном труде. Его ученик, Аль Фетрагиус популяризировал его учение, что все планетарные тела движутся регулярно. На протяжении средних веков эта гипотеза оценивалась как великий вклад в астрономическую науку. Учения мусульманского философа, опрокинувшие библейский взгляд на Вселенную, проникли в христианские монастыри. Не только Роджер Бэкон, но и его знаменитый оппонент Альбертус Магнус признавали себя обязанными астрономической работе Аль Фетрагиуса, в которой излагались взгляды Абубакра на движение планет.
Базовые принципы философии Ибн Рушда, самого великого и самого последнего из великих арабских философов, уже были обрисованы в общих чертах. Он жил в переломный момент истории исламской культуры. К 12-му веку был достигнут пик, и силы реакции собрались с силами для сокрушения прогресса. Исламская культура уже была в упадке.
Свобода мысли, разрешённая простой верой кочевого народа, достигла таких высот смелости, что в конце концов разошлась с временными интересами «Командиров правоверных». Когда положительные результаты исламской мысли, так удивительно развитые за 500 лет, были резюмированы в весьма революционном изречении Ибн Рушда, что разум – единственный источник истины, султан Кордовы Аль Масур, под давлением священников, издал указ, осуждающий такие еретические взгляды на горение в аду, властью религии. Осуждение самого выдающегося плода Ислама, естественно, ознаменовало начало его вырождения из мощного рычага прогресса человечества в инструмент реакции, нетерпимости, невежества и предрассудков. Отыграв свою историческую роль – спасение ценного наследия античной культуры из засыпавших всё руин 2 империй и кромешной тьмы 2 религий – Ислам превратился в предателя себя же самого первоначального, и стал чёрным знаменем турецкого варварства и грабежей монгольских орд.
Ислам отрёкся от самого себя. Ибн Рушда прогнали из двора Кордовы, которая была родиной свободомыслия на протяжении веков. Его книги были осуждены на горение в аду, если не прямо сожжены наиболее беспощадными представителями священнической реакции. Рационализм стал отождествляться с ересью. Сами имена Ибн Рушда и его учителя, Аристотеля, были преданы анафеме. С течением времени реакция победила настолько полно, что для правоверного мусульманина философия означает «неверие, нечестивость и безнравственность». Но знамя духовного прогресса, которое держалось арабами поразительно высоко и бесстрашно неслось вперёд на протяжении 500 лет, не могло быть опущено и растоптано в бешенстве самодовольной религиозности исламской нетерпимостью более успешно, чем ранее христианской набожностью и идолопоклонничеством. Ибн Рушд был проклят своим собственным народом, только чтоб быть «коронованным» теми, кому принадлежит будущее. Жестокая борьба между верой и разумом, между деспотическим невежеством и свободой мысли, которая сотрясла Европу и потрясла основы католической церкви, начиная с 12-го века, черпала вдохновение в учениях арабских философов. Ибн Рушд и аверроизм господствовали в научной мысли Европы 400 лет.
Глава 7. Ислам и Индия
Хотя Ислам пришёл в Индию после того, как он сыграл свою прогрессивную роль, и руководство им было вырвано у учёных и культурных арабов, революционные принципы времён его возникновения и господства были всё ещё написаны на его знамени, и критическое изучение истории может показать, что мусульманскому завоеванию Индии способствовали местные факторы, подобные тем, что были в случае Персии и христианских стран. Никакой великий народ, с долгой историей и старой цивилизацией никогда не поддастся легко иностранному вторжению, пока завоеватели не завладеют если не активной поддержкой, то хотя бы симпатией и признанием масс завоёванного народа. Брахманическая ортодоксия сокрушила буддистскую революцию, и Индия 11-го и 12-го веков кишела множеством преследуемых еретиков, которые страстно приветствовали послание Ислама.
Мохаммед ибн Кассим захватил Синдх при активной поддержке джатов и других сельских общин, угнетённых брахманскими правителями. Захватив страну, он следовал политике ранних арабских завоевателей. «Он использовал брахманов в умиротворении страны путём принятия их в веру. Он позволял им восстанавливать свои храмы и следовать своей собственной религии как и раньше, отдав получение доходов в их руки и используя их в остающейся в прежнем состоянии традиционной системе местных органов власти» (Elliot, "History of India”). Социальные условия страны не могли быть действительно нормальными, раз даже брахманы, во всяком случае некоторые из них, были готовы перейти на стороны завоевателей млечха. Очевидно, общество было в таком состоянии распада и хаоса, что положение даже наиболее привилегированного класса было ненадёжным. Это – обычный результат контрреволюции. Революция может быть побеждена комбинацией сил, но это не даёт возможность победившим силам реакции устранить причины социального разложения, которые вызвали революцию. В Индии буддистская революция не потерпела поражение в силу своей внутренней слабости. Социальные силы были недостаточно зрелыми, чтоб привести революцию к победе. Поэтому, после падения буддизма, страна оказалась в худшем состоянии экономического краха, политического угнетения, интеллектуальной анархии и духовного хаоса. Практически всё общество было вовлечено в этот трагический процесс упадка и разложения. Вот почему не только угнетённые массы охотно собрались под знаменем Ислама, предлагавшего им социальное равенство, если не политическую свободу, но даже и высшие классы предложили свои услуги иностранному агрессору из корыстных побуждений. Это показывает, что, в то время как массы были в состоянии отчаяния, высшие классы были полностью деморализованы.
Что касается распространения Ислама в Индии, такой страстный поклонник древней индийской культуры, как Хавелл, которого нельзя подозревать к симпатии или даже в беспристрастности к мусульманам, даёт следующее весьма интересное признание: «Те, кто сделали так (приняли Ислам), получили все права мусульманского гражданина в судах, где Коран, а не арийский закон и обычай, решал спор во всех случаях. Этот метод обращения в веру был очень эффективен среди низших каст индусов, особенно среди тех, кто пострадал от тисков брахманизма в отношении «нечистых» классов» ("Aryan Rule in India").
Это, конечно, не очень лестное замечание, сделанное твёрдым приверженцем безупречности брахманического закона. В любом случае, ясно, что во время мусульманских завоеваний в Индии жили массы людей, у которых было мало оснований быть преданными индуистским законам и традициям брахманской ортодоксии, и готовых отречься от этого наследия ради более справедливых законов Ислама, предлагавших им защиту от тирании победившей индуистской реакции.
В другом месте Хавелл решил опротестовать духовные ценности учения арабского пророка. Но в то же время он делает очень важное утверждение относительно распространения его учений в Индии. «Не философия Ислама, а его социологическая программа добилась такого большого числа новообращённых в Индии». Конечно, для масс философия не имеет привлекательности. Они всегда притягиваются «социологической программой», предлагающей им нечто лучшее, чем данные условия их жизни. Но плохая философия, т.е. реакционный взгляд на жизнь, не может быть связана с социологической программой, гарантирующей поддержку втоптанных в грязь масс. Если социологическая программа Ислама нашла поддержку в индийских массах, это случилось потому, что философия, стоящая за этой программой, была лучше индуистской философии, ответственной за социальный хаос, выход из которой для масс индийского народа показал Ислам. Вышеупомянутым утверждением Хавелл признаёт, что даже в 13-м и 14-м веках, когда Ислам завоевал приверженность в Индии, он ещё не до конца отыграл свою социально-революционную роль, и что благодаря своему социальному революционному характеру он так глубоко укоренился в Индии. Т.е., даже в дни своего вырождения и упадка, Ислам представлял духовный, идеологический и социальный прогресс по отношению к индуистскому консерватизму.
Хавелл – знаменитый хвалитель индо-европейской культуры, которую он считает самым выдающимся продуктом творческого гения человека. С другой стороны, у него резкая антипатия к мусульманам. Его мнение не может быть охарактеризовано как предубеждение против индусов. В сущности, его предубеждение полностью на стороне индусов. Таким образом, если даже такой историк как он признал противными вещи, происходившие в Индии в прошлом, значит, условия были действительно самые плачевные. Он пишет: «Но победный прогресс Ислама в Индии нельзя объяснять внешними причинами. Он был обусловлен, главным образом, политическим вырождением Аръяварты, которое началось после смерти Харши… Социальная программа пророка дала каждому истинно верующему равный духовный статус, что сделало Ислам политическим и духовным синтезом и дало ему величественную миссию. Ислам был жизненным принципом, достаточным для счастья среднего человека, довольствующегося тем, что принимает мир таким, какой он есть. Ислам достиг зенита своей политической силы в критический период, когда конфликт между буддистской философией и философией ортодоксального брахманизма был основной причиной политических раздоров на севере Индии» (Там же).
Король Харшавардхан умер в середине 7-го века. Т.о., политический распад Индии был процессом, параллельным росту Ислама. Смерть короля, каким бы великим он ни был, не ознаменовывает поворотный пункт в истории. Процесс длился много веков. Буддистская революция задержала его на время, только чтоб углубить, обострить и ускорить его поражение. Действительно, монашеское вырождение буддизма и его разлагающее влияние на всё индийское общество сильно помогли мусульманскому завоеванию – как и христианское монашество в других странах.
Комментируя нашествия Махмуда Гузни, Хавелл пишет далее: «Почти неизменный успех его армий чрезвычайно увеличивал его престиж и давал Исламу много сторонников среди некультурных военных классов северо-западных провинций, для которых война была религией, а победа на поле – высочайшим доказательством вдохновения» (Там же). Подвиг Махмуда не мог не нанести ошеломительный удар по вере в божественность святынь, где индийцы совершали свои жертвоприношения с незапамятных времён. В результате, религиозные чувства, находившие своё выражение в поклонении святыням, и вера в божества, руководящие этими святынями, были внезапно потрясены и неизбежно поколеблены. При таких обстоятельствах, «религиозные чувства и духовные инстинкты» побудили массы перенести свою приверженность с богов, продемонстрировавших своё бессилие, на более могущественного, вера и поклонение которому, кстати, вознаграждалась так внушительно. В течение веков миллионы верили в сверхъестественную силу богов, поклоняясь им в знаменитых храмах Танесвара, Муттры, Сомната и т.д. Жрецы этих храмов накопили неслыханные богатства за счёт массы верующих благодаря их претензиям на способность осуществления покровительства над могущественными божествами. Вдруг, вся освящённая веками структура веры и традиций рухнула, как карточный домик, под суровым ударом вторгшихся неверных. Когда войска Махмуда приблизились, жрецы сказали народу, что завоеватели будут уничтожены огненным гневом богов. Народ с уверенностью ждал чуда, но чуда не произошло. В действительности, чудо было совершено богом завоевателей. Будучи основанной на чуде, вера неизбежно была перенесена на того, кто, по всем традиционным стандартам религии, оказался более чудотворным. Те, кто приняли Ислам во время того кризиса, были наиболее религиозными.
Критическое исследование внутренних, как и внешних причин мусульманского завоевания Индии имеет практическое значение сегодня. Оно устраняет предрассудок, заставляющий смотреть ортодоксального индуса на своего соседа-мусульманина как на низшее существо. Будучи освобождённым от предвзятых идей, индус сможет оценить созидательные последствия мусульманского завоевания Индии. Это сделает его способным изжить ненависть завоёванного к завоевателю. Пока здравый смысл истории не приведёт к радикальному изменению этого отношения, общинный вопрос (вопрос взаимоотношения религиозных групп) не будет решён. Индусы не смогут считать мусульман за неотъемлемую часть индийской нации, пока они не придут к пониманию вклада, который те внесли в выход (возникновение) индийского общества из хаоса, вызванного кризисом древней цивилизации. Кроме того, правильное понимание истории, происходящее из правильного понимания успешного пришествия мусульман в Индию, позволяет нам выяснить и уничтожить глубокие причины наших сегодняшних бед.
С другой стороны, немногие мусульмане наших дней сознают выдающуюся роль, сыгранную на той стадии истории верой, которую они исповедуют. Многие могут отрицать и отрекаться от рационализма и скептицизма арабов как от отступлений от учений Корана. Но Ислам занял незабываемое место в истории скорее благодаря своей первоначальной неортодоксальности и нерелигиозности, что подтверждается арабскими философами, чем благодаря более позднему росту реакционного духовенства или варварского фанатизма обращённых в веру татар. Ислам отыграл свою прогрессивную роль до того, как он проник в Индию. Его знамя было водружено на берегах Инда и Ганга не революционными героями-сарацинами, а развращёнными роскошью персами и варварами Центральной Азии, принявшими Ислам и подорвавшими Арабскую империю – этот величественный монумент в память о Мохаммеде. Тем не менее, он [Ислам] приветствовался как послание надежды и свободы многочисленными жертвами брахманической реакции, победившей буддистскую революцию, и, вследствие этого, ввергнувшей индийское общество в состояние хаоса. Ни персы, ни могольские завоеватели Индии не были полностью лишены традиционного благородства, терпимости и либерализма героев-сарацинов. Сам факт, что относительно маленькие отряды завоевателей из дальних земель смогли сделаться правителями огромной страны на такое долгое время, а их иностранная вера нашла миллионы новообращённых, доказывает, что они удовлетворяли определённым объективным требованиям индийского общества. Даже когда немалая доля первоначального революционного пыла Ислама была подавлена реакцией, он всё ещё оказывал определённое революционное влияние на индуистское общество. Магометанская власть закрепилась в Индии не столько благодаря героизму армий завоевателей, сколько благодаря исламской вере и прогрессивному значению исламских законов.
Даже резко фанатичный антимусульманин Хавелл нехотя признаёт: «Воздействие мусульманских политических убеждений на общественную жизнь индусов было двояким: они усилии жёсткость кастовой системы и возбудили восстание против неё. Соблазнительные перспективы, которые они предложили нижнему слою индусов, были так же заманчивы, как они были заманчивы для бедуинов пустыни. (Это) сделало шудру свободным человеком и потенциальным властителем брахманов. Подобно Ренессансу в Европе, он вспенил интеллектуальные воды, произвёл много сильных личностей и несколько человек поразительно уникальной одарённости. Также подобно Ренессансу, это был, по существу, городской культ, он заставил кочевников покинуть свои шатры, а шудр – покинуть свои деревни. Он развил тип человеческой природы, полной joie de vivre [жизнерадостности – фр.]…» ("Aryan Rule in India").
К цитируемому выше весьма проливающему свет утверждению можно лишь добавить, что появлению реформаторов, таких как Кабир, Нанак, Тукарам, Чаитанъя и др., продемонстрировавших популярное восстание против брахманической ортодоксии, в большой степени способствовали социальные следствия мусульманского завоевания.
Принимая во внимание это реалистическое толкование истории, мы видим, что высокомерие индусов по отношению к религии и культуре мусульман абсурдно. Оно оскорбляет историю и вредит политическому будущему нашей страны. Учась у мусульман, Европа стала лидером современной цивилизации. Даже сегодня её лучшие сыновья не стыдятся признать себя в прошлом обязанными [мусульманам]. К несчастью, Индия не смогла полностью извлечь пользу из наследия исламской культуры, потому что она не заслужила этой награды. Сегодня, в муках запоздалого возрождения, индийцы, и индусы, и мусульмане, могут с пользой для себя черпать вдохновение из той незабываемой главы истории человечества. Знание вклада Ислама в человеческую культуру и правильное понимание исторической ценности этого вклада сотрясло бы надменное самодовольство индусов и излечило бы современных мусульман от предрассудков, поставив мусульман лицом к лицу перед истинным духом веры, которую они исповедуют.
Забытые имена Коминтерна. М. Н. Рой. Историческая
© Copyright: Александр Гачикус, 2010
Свидетельство о публикации №210110800875
Свидетельство о публикации №210110800875
Рецензии
Интересно узнать, как в СССР угнетали татар и башкир (как Вы пишите).
Троянда 08.02.2012 16:20 • Заявить о нарушении
Троянда 08.02.2012 16:20 • Заявить о нарушении