Прим. переводчика

             Маруся говорит:
-- Значит так, проси счет и пойдем в церковь.
             Я обрадовался, подумал, что идем венчаться. Но, оказалось, восходим на царствие. Кто-то должен. Но потом, в церкви, на меня напала задумчивость и, поразмыслив, я отказался от трона. Зачем, думаю, мне эта сласть, когда Маруся рядом. Намотала мне на шею шарф, натянула шапку поглубже и повела вверх по улице.
-- Чего же ты соглашалась? – спросил я у нее по дороге.
-- С кем?
-- Со мной.
-- А это, чтоб ты не переставал мечтать. Вот, слушай: ехал добрый молодец чистым полем, увидал три дороженьки расходящиеся (не те, дурак), а алатырь-камня нет. Постоял в
раздумье. Молвил – да это дзен какой-то. Потом добавил – мать вашу. Понял?
-- Нет.
-- Ну и правильно.
-- А молодец чего?
-- Какой молодец?
-- Добрый.
-- Говорят, до сих пор там стоит.

             Дальше нас преследовала уборщица в книжном магазине. С маниакальной настойчивостью. Мы к полке с художественной литературой и она за нами с тряпкой. Мы в публицистику, она туда же. Мы бегом из отдела, она ведро пластмассовое волочит вслед. За швабру держится. Я за дверь выскочил и Маруся за мной, стоим отдышаться не можем. Я прошу:
-- Посмотри, идет?
-- Мамочка.
             Ну, рванули бегом, бежали с полкилометра, наконец, оторвались. Правда, альбом репродукций Айвазовского потерялся по дороге. Спрятались в галерее. Маруся хохочет.
-- Вот, что – говорит – ее маниакальность несет хорошего людям?
-- Не знаю.
-- А твоя, позитив. Всегда надо смотреть, куда она направлена.
-- Кто?
-- Пойдем собак фотографировать.
             И мы пошли.
             Любимое занятие. 

             Я Марусю люблю, потому что с ней за жизнь поговорить можно. В отличии, например, от Кондукова. Который, только о своем величии. Не смотря на огромный талант. А Маруся, пожалуйста, может и о тесном переплетении жизни с литературой.
             Недаром мы с ней в книжном магазине, практически, живем. Там, где происходит смычка мечты с реальностью. И над новыми книжками она трясется, предвкушая радость. Помню, увидел первый раз в ее глазах этот блеск, тут же влюбился.
             Успех-то мы закрепили.

             Встретили знакомую собаку. Она слегка подбоченись, прислонилась к дереву и мы сфоткали ее. Потом подобрали черного щенка неизвестной породы и повезли кормить. Маруся сидела в автобусе, крепко прижимая к себе животинку. Щенок лежал с закрытыми глазами. Иногда щурился.
             Нос – мокрый.
             Лапы – широкие.
             Имя – Пупс.
             Мы его в коробке обнаружили, около входа в галерею, где от уборщицы прятались. На картонном отвороте написано имя. Ловушка была рассчитана, явно, на людей склонных к меланхолии и созерцательности.
             Но мы-то здесь причем?
             Правда, Маруся обрадовалась страшно.

             Маруся зовет:
-- Пупсик! Пупсик!
             Появляемся одновременно.
             Маруся:
-- Я, вообще-то, собаку.
             Ухожу со странным чувством.

             Сидим на кухне, едим. Пупс из своей миски, я из своей. Маруся наблюдает. Я спрашиваю:
-- Вот интересно, что с нами дальше будет?
-- Ничего.
-- Ничего?
-- Ничего.
             Пупс чавкает.
             Мне хочется превратиться в собаку. Что постепенно и происходит. Сначала покрываюсь рыжей шерстью, потом читайте у Булгакова или Кафки. Надо было собаку так назвать – Кафка. Отличное имя для собаки.
             Ты – ей:
-- Кафка-кафка.
             А она тебе:
-- Гав.
             Никто же не верит, что кафка реально живший человек. Все знают, что это термин такой. Для обозначения умного и непонятного. Говоришь, например, глядя на работающий сепаратор: кафка, бля. Или, еще лучше: кавка, екарный бабай.
-- Давай – говорю – переименуем собаку.
-- В кого?
-- В Кафку.
-- Тогда в Брь.
-- ?
-- Он так делает когда ест.
             Брь заитересовано посмотрел на нас.
             А мы на него.

             Еще о жизни.
             Являясь человеком без определенных занятий, ведя свободный образ жизни, я полностью полагаюсь на случай. Надеясь, что однажды все переменится. Что из рассеянного бездельника, я превращусь в пособника систематического труда.
             Но додумать мысль я не успеваю, потому что Брь, мирно лежавший на полу, приподнимает морду и говорит:
-- Вот ты меня Брьем называешь. А я, между тем, Диамант Четвертый.
-- Да иди ты?
-- Отвечаю.
             Маруся смотрит на него, потом на меня.
-- Два сапога – пара.
             Диамант Четвертый отвечает:
-- Гав.
             И я отвечаю:
-- Гав.
             Маруся улыбается.
             Нам нравится, когда она такая.

             А потом начались трудовые будни. Сбылась мечта.
             Маруся сказала:
-- Ты что, забыл? Ты же человек рассеянного образа жизни.
-- Забыл.
-- Ну-ка перепиши окончание.
-- Пусть остается как есть.
             Раз уж жизнь следует за текстом, а не наоборот.
             И Брь, то есть Диамант Четвертый, подтверждает:
-- Не ссы, Манюня, прорвемся!