Люди не меняются

Александр Петрович был обыкновенным человеком. Самым непримечательным, коего не за что было ненавидеть, равно как и любить. Серость была во всем - в пустом взгляде светлых глаз, неопределенного цвета волосах, ношеном костюме, который как и полагается, был в меру чистым, в меру грязным. Среднестатистическое лицо являло миру то ли усталость, то ли занятость, то ли робость. Тихий голос без признаков шепелявости и других примет довершал картину.
Александр Петрович рос тихим мальчиком, не вступавшим в драки с другими мальчишками, не состоявшим ни в одной дворовой компании, вместе со всеми вступил в пионеры, вместе во всеми - в комсомол, по случаю поступил в медицинский (у его приятеля папа был ректором),  ровно его закончил, получил назначение в
Казань, спокойно уехал от матери, с которой жил, тем более его сокурсница предпочла другого. Здесь, в Казани, он отметил свое пятьдесят третье день рождения. И все было тихо и размеренно, по течению и не торопясь, так бы и прожил он до самой смерти, никому ничем необязанный и ни от кого ничего не ждущий, но однажды приключилась с ним неприятность, совершенно, по его мнению, им не заслуженная.
Ехал Александр Петрович как-то после работы в метро, чуть задержавшись на срочном вскрытии в морге, где работал последние тридцать с лишним лет без наказаний и поощрений. Сидел он в вагоне метро, часов около девяти, и все было, как уже упоминалось, вполне тихо и мирно, обычно и неплохо, когда в вагон ввалилась троица странного вида молодых людей. Странно они выглядели потому, что для советского метро были слишком хорошо одеты, слишком громко разговаривали и  пахло от них как-то слишком изысканно.
Александр Петрович еще подумал, что если бы ему довелось когда-нибудь так одеться и надушиться, то он ни за что бы больше не спустился в эту подземную клоаку, которая кишит пьяницами, потными бабами и карманниками.
Молодые люди, меж тем, вели какой-то спор, до Александра Петровича долетали отдельные фразы, вроде "никто не посмеет...", "мы не должны никого...", далее "ты просто не сможешь...", потом они заговорили громче и стали друг друга перебивать, когда, наконец, двое из них не пожали друг другу руки, а третий их не разбил, что означало, по видимому, заключение пари.
Тогда один из них встал и стал осматривать вагон. Сначала повернул голову налево, где сидела какая-то обнимающаяся парочка, толстая тетка с авоськами и спящий подвыпивший мужичок потрепанного вида. Затем приятнопахнущий мужчина повернулся направо, где сидел Александр Петрович и прищурился. От этого прищура Александр Петрович поежился, сам не понимая почему, ведь никаких видимых причин для паники не было, уговаривал он себя, он просто хочет что-то спросить, на что Александр Петрович даст исчерпывающий ответ и тем самым решит пари молодых людей.
Действительно, еще раз оглянувшись в сторону парочки и тетки, мужчина подошел к нему и сел рядом. Александр Петрович собрал волю в кулак, чтобы не вскочить и не убежать в другой конец вагона, в другой вагон, вообще хотелось рвануть стоп-кран и выскочить в туннель, в этот темный туннель, там было точно лучше, чем под взглядом этого разодетого щеголя, который смотрел уже не в глаза Александру Петровичу, а куда-то в район воротника. Рука Александра Петровича непроизвольно поползла к шее, но тут мужчина, сидевший рядом с ним молниеносно схватил его за руку, нагнулся и укусил в шею.
И сейчас, спустя 50 лет, Александр Петрович помнит свое ощущение в тот миг. Удивление, полное удивление вот что он чувствовал. Ни боли, ни сожаления, ни страха, ничего, кроме всепоглощающего удивления этого беспардонного хватания руки и укуса в шею.
Когда щеголь отстранился и вытер капельку крови с губ, он посмотрел на своих товарищей, которые замерли и наблюдали за сценой. Тот, что разбивал руки приятелей, толкнул второго в бок и сказал: "Проиграл". Второй начал что-то говорить, но тут поезд шумно замедлил ход, остановился, открыл двери и втроем они вышли, оставив Александра Петровича вытирать шею и ехать дальше.
Тогда он подумал, что же это было. Надо ли идти в милицию, наверное, не стоит, потому что когда люди хорошо одеты, они смогут договориться с милицией и вообще, никто не поверит, что такие уважаемые граждане ни с того, ни с сего могут кусать случайных прохожих. Потом он подумал, что, наверное, стоит пойти к врачу, сделать протистолбнячную прививку, потом решил, что он сам себе ее сделает, если почувствует себя нехорошо, в конце-то концов, он же сам медик, к тому же, кровь из раны не идет, надо будет посмотреть место укуса. И, наконец, подумал он, такие все же приятные и обеспеченные молодые люди не могут быть заразны, и, должно быть, они просто пошутили, и совсем не больно, просто помыться надо и всего делов, к тому же не любил Александр Петрович неприятностей и лишних разбирательств.
Много воды утекло с тех пор, а вспоминать все равно жутко. Знал бы он тогда, что это за укус... Ну знал бы, и что, обрывал он сам себя, как только зубы того парня коснулись его шеи, участь уже была решена.
Александр Петрович вспомнил, как ему стало нехорошо через несколько дней, хоть следов на шее почти уже не было видно. Его тошнило и одновременно хотелось выйти на улицу, выйдя, он понял, что тошнило его от голода, и что он не ел уже дня три. Странно, подумал он тогда, должно быть забыл поесть. Странно. И когда он вышел на улицу, он сразу почувствовал запах еды, такой еды, которой ему никогда еще не доводилось пробовать. Она влекла и пьянила, запах сводил с ума, выворачивал наизнанку, гнал к своему предмету, быстрее и быстрее. Тогда, увидев ларек, он заскочил внутрь, он искал глазами по прилавкам и полкам, откуда доносится этот чудесный запах, он принюхивался и изнывал от голода. Глотая слюну, он спросил продавщицу, что это у них так чудесно пахнет, нельзя ли ему кусочек. И когда она подошла поближе, улыбаясь и отвечая что-то о свежем хлебе, он понял, что запах еды исходит именно от нее самой.
Это открытие ошеломило его абсолютно серую никчемную неприметную жизнь, словно яркая вспышка света, метеор, ворвался в темную обитель, и от этого света не стало видно ничего. Должно быть, его вид в этот момент был как нельзя более странен, потому что продавщица, начав следующую фразу, замолкла и побледнела, Александр Петрович стоял в оцепенении, ничего не видя перед собой, втроем с открытием и голодом, одновременно снедаемый любопытством, чувством вины и превосходства, раздираемый между чем-то, чего он не мог определить словами.
Сволочи. Какие же они сволочи. Сделать его вампиром и бросить вот так, не объяснив, как с этим жить. Подонки. Он провел параллели с дворовой молодежью, глумившейся над ним во времена его юности. Подонки - неизбежная часть любой группы. Нет, думал он дальше, не любой, а той, где есть люди. В конце концов, вампиры сначала были людьми, значит, и среди них есть и сволочи, и подонки, и хорошие...
Хорошие вампиры, захихикал он над третьей рюмкой. Была ночь. Он сидел на работе, в питерском морге, праздновал свой сто третий день рождения. Каких только глупостей не снимают в кино о вампирах, в тысячный раз подумал он. И на солнце-то они сгорают, и клыки-то у них вырастают, и в мышей-то они превращаются, а самое смешное, что каждый вампир якобы может больше заработать, чем простой смертный... А на самом деле... Александр Петрович плеснул себе четвертую рюмашку, на самом деле есть только голод, жажда, нестерпимая жажда, всеобъемлющий голод, постоянный, то чуть утихающий, то нарастающий. Этот голод - плата за долголетие. Они, эти господа вампиры, наверное,  тщательно обдумали, согласны ли они долго жить взамен на эту жажда, тогда как ему, Александру Петровичу, в выборе было отказано.
Он посмотрел на часы. Полночь. Налил еще. И никому ведь не расскажешь, опять с горечью подумал он. Икнул, покосился на шкаф, где были образцы крови. Как хорошо все-таки, что он медик. Был бы простой инженер, неизвестно, как бы все обернулось. Хотя, вспомнил он удачливых сокурсников, один пробился в депутаты, другой организовал бизнес. Удачливые, он усмехнулся, все уже на кладбище...
Размышления прервали шаги по коридору. Кто бы это мог быть, ночью, да еще так шаркает. Дверь открылась, и чуть пьяному Александру Петровичу предстал очень пьяный Женька Своеволин, тридцати с чем-то лет, более широко, чем обычно улыбающийся. Одной рукой Женька держал дверь, другой бутылку коньяка, впрочем, уже далеко не полную.
-О! Петрооович! - радостно продекламировал Женька. - А я как раз компанию ищу! - Тут он заметил бутылку виски на столе, еще раз улыбнулся, и, садясь на стул напротив Александра Петровича, поинтересовался, - а у тебя что, рождение иль поминки?
Александр Петрович не любил компанию, все больше и больше отдаляясь от людей со своими вечными, он печально улыбнулся, уже не в переносном смысле, вечными проблемами. Однако, все же день рождения, благосклонно подумал он, двести грамм хорошего вискаря давали себя знать, пускай посидит, может, анекдот какой расскажет.
- У меня, Женечка, день рождения сегодня, - поднял рюмку Александр Петрович.
- Надо же!- Женька поднял в ответ свою бутылку и хлебнул прямо из горла. - И сколько ж тебе, Петрович, стукнуло? Вот я сюда пришел в двадцать четыре, десять лет прошло, волосы седеть  начали, а ты как был, так и остался, годы тебя не берут. Сознавайся, в чем дело?
- Ну,- Александр Петрович давно был готов к таким вопросам, - лет мне, Евгений, шестьдесят два. А выгляжу хорошо, потому что в прорубь ныряю, не курю, да и пью только раз в год.
На эти слова Женька выкатил пьяные очи и открыл рот в доказательство своего несказанного удивления.
- Так ты че, Петрович… - очумело выговорил он, - в новый год трезвый сидишь?
Александр Петрович, сидевший и без того в напряжении не был готов к такому повороту разговора. Брови его поползли вверх, и стало непонятно, что отвечать, ведь на самом деле пьет он почти каждый день, и уж, конечно, в новый год тоже, какая разница, и черт его дернул сказать «пью раз в год», надо было говорить «мало пью» или вообще не пью, черт побери, как это «я не пью», если стоит  бутылка вискаря, и принесла же его нелегкая с его вопросами.
Он вымученно улыбнулся и решил повести разговор в другую сторону:
- Ты мне лучше скажи, чего сам так наклюкался, Жень? Что за повод?
- Ай, - махнул Женька рукой. – Борисыч обещал меня завотделом назначить, а сегодня смотрю – приказ висит, там Романевский значится. Тьфу, - плевок на пол, - Нет в жизни счастья, - добавил он и прильнул губами к бутылке.
Счастливый, думал Александр Петрович про Женьку. Вон проблемки какие – не его назначили, сидит, обиделся, напился, все равно ему, что жизнь разная бывает, что он и четверти ее не видит. Не видел и не увидит.
- Эх, полететь бы за горыыы-лесаааа,- вдруг завыл Женька, потом уставился пьяными глазами в пространство. – Как хочется другой жизни, Петрович. Хочется проснуться кем-то другим… Вот прямо завтра проспаться и понять, что я уже не Евгений Евгеньевич Своеволин, а… Нет, то есть он самый, но другой. Иной! – хихикнул Женька и отхлебнул из почти пустой бутылки.
- А зачем тебе быть кем-то другим? – Александр Петрович внимательно смотрел на собеседника. – Вот просыпаешься ты-не-ты и что дальше? Что бы ты дальше делать стал?
- Да как что! Да как что! Хошь – халву ешь, хошь – пряники, - заржал Женька.
Отсмеявшись добрых минуты три, он снова погрустнел. – Понимаешь, Петрович… Вот живу я какой-то потерянный, вроде бы все хорошо, да что-то не тааааак – опять завыл он. – А пошел бы туда, где раньше никогда не был, начал делать бы такое, что сейчас делать страшно, у меня появились бы мысли и идеи… И, чем черт не шутит, появились бы желания…
Мда, подумал Александр Петрович, желаний у него не хватает. Вот укушу сейчас, появятся, до конца своей бездонной жизни молиться будет, чтоб пропали. Мысль, в первое мгновение показавшаяся абсурдной, тем не менее, обосновалась в голове, пухла, увеличивалась и обрастала подробностями. Укушу… укушу… мысленно Александр Петрович вертел это слово на языке, поймал себя на том, что пялится на Женькину шею.
- Так а что, Женечка, тебе любые желания подошли бы?
Женька понял вопрос по-своему:- Да нет, Петрович, с бабами у меня все нормально, даже телефон иногда отключаю, чтоб отстали… Я тебе про другое, я вообще… Понимаешь, хочется сделать что-то, оставить после себя след какой-то в жизни. Что я тут торчу, стыдно признаться – в морге, дело к сорока идет, а я все сижу и сижу, и жизнь мимо проходит…
Александр Петрович эту точку зрения не разделял. Лично он жил не рядом с жизнью, а в ней самой. Мимо она не проходит, мимо проходят люди, меняются города, вообще внешние признаки жизни меняются, но она всегда вокруг, как воздух, жить вне жизни невозможно, как невозможно перестать дышать.
Женька, тем временем, совсем расклеился, расстроился и пустил пьяную слезу.
-Петрович, - молил он,- Петрович, скажи, как жить, Петрвич, а?.. Что делать?.. Петрович… Налей мне вискарика, а?..
Александр Петрович вздохнул и налил Женьке во вторую рюмку. Уже не чокаясь, они запрокинули в себя жгучий напиток и задумались каждый о своем. Прошло минут пятнадцать в тишине, когда Александр Петрович сказал:
- Женя, я могу тебе помочь.
- Что,- пьяными мокрыми глазами воззрился Женька – Романенко подсидеть?
- Нет, Жень. Могу поменять тебе жизнь. Радикально. Все изменится. Плохо ли, хорошо ли тебе будет, не знаю, но изменится, точно.
Женька пытался сфокусировать взгляд на Александре Петровиче. В мутных глазах стояли слезы, почти не было смысла, но где-то в глубине маленькой мерцающей точечкой светилась надежда.
- Давай.
- Я думаю, тебе нужно обдумать это предложение на трезвую голову. Вот завтра если вспомнишь, приходи ко мне…- начал Александр Петрович.
- Нет! – крикнул Женька. – Я не могу больше ждать, ты понимаешь? Давай. Вываливай свою теорию, ты ведь это собираешься сделать, да? У тебя есть что-то проверенное годами, старчески-сокровенное? Я и сейчас все пойму, Петрович, валяй! Может, твоя лабудень чем-то на меня повлияет (Александр Петрович медленно встал), чем-то поможет. Ха! Ты знаешь, сколько я книжек перечитал этих чертовых за свою жизнь (Александр Петрович положил руку ему на плечо), как изменить свою жизнь, как перестать бояться, как начать…
Женька все говорил и говорил в этом пьяном остервенении и отчаянии, качая головой и взмахивая руками, не замечая, как Александр Петрович медленно обошел вокруг стола, как по–отечески положил руку ему на плечо и задумался. Как красиво пульсирует венка у Женьки на шее, вот о чем думал Александр Петрович. Эта вена – несущая красную кровь, раз, раз, раз, видны толчки Женькиного сердца, неужели он сможет вцепиться зубами в это великолепие. Сам не замечая, он нагибался все ниже и сжимал Женькино плечо все сильнее, пока Женька не встрепенулся, ошеломленно уставился на него и сказал: «Петрович, ты что…»
«Гомосек» - уже сдавленно по инерции проговорил он хриплым голосом, когда Александр Петрович надкусил его красивую вену и жадно всасывал ее содержимое. Женькина кровь пьянила, потому что была теплая, свежая, какой пробовать Александру Петровичу не доводилось, перемешанная с алкоголем, вязкая и сладкая, такая сладкая, что невозможно было остановиться. Александр Петрович исчез, вокруг было небытие, всего не стало, физика обратилась в пыль, лишь желание, голое неприличное желание как пустая огромная пропасть имело значение, и пропасть эта, никогда не имев пределов, сейчас наполнялась…
Резко упала бутылка, которую Женька сжимал в руке, хлопок стекла о кафельный пол выбил Александра Петровича из ниоткуда и он отпрянул. Голова кружилась, на языке перекатывался вкус теплой крови, пьянящий запах еды уже не так манил. Встряхнул головой, он посмотрел на своего собутыльника. Тот сидел, повалившись на стол, и был чудовищно бледен. До Александра Петровича стало доходить, что он наделал и каковы могут быть последствия, рывком он протянул руку к многострадальной шее и облегченно вздохнул, потому что пульс у Женьки был.
Он опять вспомнил тот вагон в метро. «Ты просто не сможешь» - вот о чем они спорили. «Ты просто не сможешь ОТОРВАТЬСЯ». Никогда, никогда, никогда больше я не буду никого кусать, поклялся Александр Петрович, шатаясь перед зеркалом и умыв лицо.
Потом собрал свои малочисленные нехитрые вещи и отбыл в неизвестном направлении, думая о том, что опять придется покупать новый паспорт.
 
Через год Женька ввалился в морг, где дежурил угрюмый Михаил Кондратьевич, и, размахивая бутылкой, стал причитать, что не знает, как дальше жить, что он совершенно потерян и хочет начать жизнь заново и стать кем-то другим. Александр Петрович, если бы это узнал, очень бы удивился. Но Михаил Кондратьевич не удивился, а просто положил свою руку на Женькину, и улыбнулся самой чарующей улыбкой.
Что до Александра Петровича, он действительно больше никого с тех пор не кусал. Однако жизнь у вампиров долгая и я бы не советовала вам гулять по моргам в одиночку. Тем более, с бутылкой.