Глава 13. Господство подчинения

Правда, они производили впечатление развращенных, 
безнравственных, грубых, даже омерзительных созданий,
но редко бывает, чтобы, впав в  нищету, человек не опустился;
к тому  же  существует  грань,  за  которой  стирается
различие между несчастными  и  нечестными  людьми. 
И  тех  и  других  можно определить одним словом -
роковым словом "отверженные".
                В. Гюго, "Отверженные"


Знакомство с миром низов вызвало у Омара противоречивые чувства. С одной стороны, все они были нарушителями законов, но, с другой, делали это вынужденно. Ника, которая неожиданно помягчела рядом с чужаком из Деспотии, предстала совсем не такой грешницей, каковыми считались все проститутки у народов моря. Она сознавала на что шла, во многом раскаивалась, терзалась, и в этом смысле никаким врагом общества быть не могла. Побеседовав с ней, Омар в очередной раз убедился, что человек при любых обстоятельствах остается человеком, чего бы ему это не стоило. Он мог перешагнуть свою совесть, пойти против правды, свалиться на дно, но человеческое в себе он изгнать не осмеливался. Внутренние муки непрестанно сопутствовали внешним поступкам.

Ника показала Омару жилище, где обитали бродяги - и, право слово, пред ним предстала отнюдь не живописная картина. Нищета, запустение, грязь и неисправимый хаос, поселившийся здесь навечно. Покой, о котором мечтали наверху, тут не только отсутствовал, но даже не допускался в мыслях. Все понимали, что в этом месте они не живут, а доживают свои дни. Омар ужаснулся: как такое могли допустить самые развитые народы мира? Выступающие за всеобщее образование, абсолютное равенство, полноправие всех и вся, они совершенно не думали о тех, кто находился рядом с ними, буквально под носом, и фактически обеспечивал им жизнь. Ведь если есть господство, значит его кто-то должен обеспечивать. Кто-то соглашался, а кто-то нет. И те из них, кто шел против законов жизни, оказывался нигде - вернее, в этом месте, которое ничем не отличалось от «нигде».

Хромые, безногие, безглазые - все они поначалу пугали Омара своей уродливостью и иллюзорной агрессивностью. В сущности же агрессивными они не были. Только внешний вид делал из них монстров. А как им не стать, когда даже нет чистой одежды?

- Странное дело, - заговорил Омар после недолгой экскурсии по этому дикому месту, - Мне казалось, что только в нашей стране народ может быть настолько отчужден. Что только у нас могли целый слой свинопасов сделать изгоями. Но оказалось это не так. Наши свинопасы нелюдимы, но зато у них есть кров, одежда и пища. Вы же даже этого не имеете.
Ника тягостно выдохнула, словно выпуская всю скопившуюся усталость за день, и присела перед ним.
- Ты даже не представляешь, как я все это ненавижу. Как меня все достало.
Поглощенный своими мыслями, Омар не слышал Нику и выжидательно молчал, точно желая ухватить какую-то истину, неотчетливую еще и неосязаемую, но близкую ему. Он не знал что делать дальше, что им предложить, но, как это обыкновенно с ним и случалось, за него выбрали другие.

София, как и всякая девушка, одновременно хотела и прогнать из своей жизни Омара, и скорее его вернуть. После нашумевшего театрального представления она встретилась с Сануром, который попытался ей объяснить, что Омар пришел вместе с ним и что через некоторое время он спустится к ним. Но женское сердце настолько горячо, насколько и безрассудно - она, не став выслушивать неуместные объяснения, немедленно оставила Санура одного. София подумала: ведь если бы он хотел меня увидеть, то не стал бы задерживаться. Она была, несомненно, права, не учитывая лишь того факта, что театральное представление могло всецело затмить любое другое желание. Даже желание увидеться с любимой девушкой. Впрочем, этого знать она не могла. Но и оставаться в тесной квартире - а она мгновенно стала тесной после ухода Омара, - наедине со своими лихорадочными мыслями оставаться было абсурдно. Сосредоточиться она не могла, концентрация отступила, делать ничего не хотелось. Что же с ним? Почему не подошел ко мне? Мысли не давали ей желанного покоя, хотя насколько он был желанным - тоже загадка.

И все-таки женское сердце, несмотря на горячность и безрассудность, - нежнейшее творение природы. Забыть Омара Софии не удавалось, поскольку для нее, как и для всякой девушки, было ясно одно: пока окончательно не поставлен крест, успокоиться она не сможет.

Найти Омара, впрочем, оказалось не так трудно - он быстро объявился, и первым делом у Санура. Узнав об этом от знакомых, София стремглав метнулась в дом бывшего правителя Деспотии. За эти дни накопилось множество слов, которые она хотела сказать, терпения уже не было.

- И что же эти низы? Неужели ты не испугался? - с большим любопытством расспрашивал Санур объявившегося писца, который решил поделиться своими приключениями с самым близким из знакомых.
- Не стоит их бояться. Они безобидны. Их жизнь лишена логики также, как и ваши осуждения нищих.
- Я все равно не пойму, почему они на тебя напали и ничего не взяли?
- Потому что поняли, что я не из тех, кто наживается на их горе.
- Ты считаешь это горем? Они сами выбрали этот путь.
- Этот путь никто не может выбрать. Этот путь выбирает нас сам.
Санур уже хотел было возразить, как тут вбежала задыхающаяся от бега София. Несмотря на ярко выраженную озабоченность, она держалась уверенно и важно.
- Почему ты себя так ведешь? - посыпались обвинения сразу с порога, - Неужели так и должно быть? Ни слов, ни объяснений, ничего! Так у вас поступают в Деспотии?
Однако Омару после посещения бедняков совершенно не хотелось ссориться. Узнав о чужих несчастьях, свои моментально показались незначительными. Осталось только это доказать Софии.
- Я хотел с тобой поговорить после спектакля, но не сложилось...
- Что не сложилось? У Санурата почему-то все сложилось.
Нападки Софии не прекращались, заметно разгораясь с каждой секундой. Но Омар не спасовал - чтобы перейти к мирному диалогу, нужно начать самому говорить мирным тоном. Хороший пример, как и дурной, также заразителен. Омар трепетно ответил:   
- Прости, если я в чем-то провинился. Прости меня за мой необдуманный уход. Прости меня за некоторые решения, которые шли вразрез с твоим мнением. Прости за все. Сегодня я увидел многое - жизнь совершенно других людей. Жизнь отверженных. Тех, кто хотел меня ограбить, но затем пощадил. Я увидел человечность в совершенно бесчеловечных условиях. И теперь я хочу только одного: справедливости. София, ты знаешь, что я люблю тебя. Разве стал бы я переезжать из одной страны в другую, незнакомую мне, только по своей прихоти? Нет, я прибыл сюда ради тебя и не вижу без тебя свою дальнейшую жизнь.
Дальше можно было не продолжать. Все дальнейшие разбирательства могли предстать исключитльно в форме бессмысленного копания в деталях. Но зачем стоило разжигать пожар ревности там, где и так неугасаемо горит пламя любви?
Поколебавшись, София обомлела и нежно ответила:
- Вот это я хотела услышать от тебя. И тоже самое хотела сказать сама, - она подошла к Омару и поцеловала его в щеку в знак примирения. Писец довольно улыбнулся.
- Так о каких отверженных ты говоришь? - примирительно сказала София, вспомнив об их упоминании, - Как ты к ним попал?
- Я сам уже и не помню, как оказался там. После спектакля на меня кто-то напал, а после я уже помню, как очутился в гиблом месте, где все дышало смертью и угасанием.
- Он побывал у них дома, - твердо добавил Санур, конкретизирую поток мыслей Омара.
Встревоженная София обняла писца крепко и ласково, как может только женщина, и стала расспрашивать:
- С тобой точно ничего не произошло? Какая же я все-таки дура, что не дождалась тебя. Прости, я думаю только о себе.
Не стремясь намеренно вызвать жалость к себе, София тем не менее этого добилась. Омар ответно обнял ее и прошептал: «Все в порядке, дорогая», пытаясь всем своим видом показать, что он не в обиде на нее.
- Послушай, София, - Омар вновь стал серьезным, - Так быть не должно. Почему об этих людях никто не печется? Почему никто не желает им помочь?
- Что за наивные рассуждения, Омар, - вставил свое веское слово Санур, - О какой помощи ты говоришь? О каком спасении? Это воры, проститутки и убийцы. Ты в своем уме?
- Но неужели мы не в состоянии простить их? - возразил Омар.
- Простить? За то, что они убивают людей? За то, что они нарушают законы? За что их прощать?
Робко наблюдавшая за разгорающейся перепалкой, София заняла среднюю позицию - позицию стороннего молчаливого наблюдателя, что, впрочем, было свойственно женщинам народов моря. Когда мужчины начинали спорить, женщины молчали. И невзирая на то, что София часто шла против обыкновения, в этом случае ей не хотелось упираться. Примирение с любимым достигнуто и нет причины его нарушать.
- Санур, да что ты такое говоришь? - возмутился Омар бессердечной позицией оппонента, - Для чего мы все живем на это свете? Не ради ли того, чтобы сделать наш мир лучше? Чтобы лишить его страданий, лишить его болезней и войн. Нищета - не порок, а причина, чтобы мы глубоко задумались. Все они, быть может, и виновны в чем-то. Но нет ничего такого, что не возможно было бы простить. Потому что с прощения начинается человек. Начинается человеческое отношение к другим. Не нужно чистить местность, которая и так чиста, мы чистим там, где грязно. Наша обязанность - помогать тем, кто заблуждается, а не брезгливо отворачиваться от них.
Сентенции Омара отнюдь не убедили Санура, ибо тот привык уповать на здравый смысл, нежели на чувства. С Софией же произошло обратное: изначально разделяя пренебрежительную позицию к отверженным, она изменила свое отношение. Ей вдруг действительно стало их жалко - то ли от убедительности аргументов Омара, то ли из покорной солидарности. Причем жалость ее вырастала не из господской заботы о тех, кто ниже, а от человеческого сострадания, которое зиждется прежде всего на отношении к любому чужаку, как к человеку, равному ему.
- Ну какая обязанность? - продолжал спорить Санур, - У нас нет обязанностей, кроме одной - быть честным. И я скажу тебе честно: мне совершенно нет до них дела.
- Извини, конечно, Санур, но красная смерть тебя нисколько не изменила. Как тогда ты относился к народу, как к подчиненным, так и сейчас.
Последние слова, разумеется, не могли не затронуть самолюбие бывшего правителя Деспотии. Это был, своего рода, запрещенный прием - переход на личности. Но Омар сдержаться не смог: уж слишком его раздражало равнодушие. Разговор угрожал перерасти в ненужную драку, как вовремя - и тут вновь сказалось женское чутье, - их разняла София:
- Не ссорьтесь, успокойтесь. Я понимаю Санура. Он, как и большинство из нас, не приемлет твоих слов. Не надо обижаться на него, это его убеждение. Пусть при нем и останется.
Омар посмотрел в разгоряченные глаза Санура и успокоился: он прочитал в них скорее мир, чем вражду. София также посмотрела в сторону Санура, будто ожидая его реакции. Поняв это, он учтиво кивнул головой в знак согласия.
- Омар, если ты действительно хочешь того, о чем говоришь, я попытаюсь тебе помочь. Ты, вероятно, помнишь, что благодаря своему покойному отцу, меня знают самые богатые люди страны. Скажу больше: они меня уважают. Я могу тебя взять с собой в Сенат - место, где они собираются и обсуждают самые наболевшие и злободневные темы политической жизни государства. Их могут заинтересовать твои мысли.
- Сенат? - изумился Санур, - Зачем же туда?
- Потому что в других места нет шанса быть услышанным... - твердо ответила София. И Омар, разумеется, согласился, не полагая в какую ловушку он попадал. Там действительно могли услышать человека - в отличие, например, от места, где восседали философы, - могли даже где-то поддержать, однако все это обыкновенно оставалось на уровне оброненных слов. Практических действий не следовало, что уже давным-давно не удивляло местных граждан. Война и мир, религия, архитектура, экономика - обсуждалось почти все. Но серьезных изменений никогда не происходило. В народе даже родилась такая поговорка: «В тиранических государствах людьми правит один болван, нами - сотни».

Народные правители, или как их называли в народе - сенаторы, заседали в специально выстроенном большом храме, располагавшимся на юге города. Ранее - до постройки здания - здесь располагались лавочки и частные дома, но в связи с общественным развитием и новыми гражданскими запросами возникло желание выстроить маленький городок, в котором располагались бы исключительно политические здания. В отличие от простых домов, к постройке политических (или общественных, что одно и то же) относились с особенным вниманием: там прорабатывалось все до мелочей - начиная с архитектурного стиля и заканчивая человеческим комфортом. Причем степень комфорта общественных зданий значительно превышала аналогичную степень частных. Сенаторы, хоть они и были из числа простых граждан, все-таки ценились иначе: и жили они куда лучше всех, и питались много лучше среднего слоя, да и свободное время на досуг образовывалось регулярнее. Поэтому в Сенате, где восседали сенаторы, нужно было продумать все, включая расположение посадочных мест.

Назывался храм, где заседал Сенат, храмом Чести и Доблести. О том, почему он так назван, все давным-давно и позабыли - вероятно, у названия вообще не было никакой истории. Главное, что звучало ярко и красиво, как и все, что делали народы моря. Видимо, поэтому, среди граждан распространилось выражение «как вещь назовешь, такие свойства она и приобретет». Название играло большую роль, преображая предмет до не узнавания.

Впрочем, несмотря на свою важность, храм Чести и Доблести выстроен был довольно прихотливо. Природа здесь поучаствовала более, чем человеческий гений. Когда-то до его постройки на этом месте пролегало болото, ассоциировавшееся у жителей с чем-то зловещим и темным. На протяжении долгого времени оно всех отталкивало своей уродливостью и вонью, но в один дождливый день все перевернулось с ног на голову. Молния поразила это место, и, поскольку для народов моря любое непредсказуемое событие являлось знаком, то было решено заложить здесь государственное здание. Так и образовался храм, который впоследствии великодушно окружили головокружительными статуями и деревьями разных видов. Чуть поодаль от храма стали вырастать частные здания, что никого не удивляло, но после того, как было принято решение устроить тут городок для государственных служащих, их спешно перенесли на север.

В Сенате царила атмосфера понимания и ярого спора. Как ни странно, для народов моря эти два, на первый взгляд, взаимоисключающих понятия были совершенно органичны. Они неустанно доказывали неправоту друг друга, с пеной у рта отстаивали свою позицию, но никогда при этом не переходили на личности. Если драки случались, то случались как следствие отдельной необузданности, а не объективной закономерности. Все кругом понимали: спор - это нормальное положение вещей, и чем громче он велся, тем примиримее становились стороны.

Придя в Сенат, София и Омар расположились с краю, чтобы не обращать на себя особого внимания до поры до времени. За трибуной, стоявшей в середине зала, вещал какой-то очередной оратор, патетично изрекая красивые, но не практичные мысли. Его мало кто слушал, поскольку все знали, что он известный демагог. Но прервать его было невозможно, поскольку закон являлся мерилом всего. Если так положено - выступать по очереди, - стало быть, нужно дождаться своего слова. Впрочем, как раз слушать выступающего не становилось обязанностью - везде, куда не проникала буква закона, главенствовал дух разгильдяйства. Воспользовавшись этим, София с Омаром незаметно присели возле сенаторов и молча стали наблюдать за происходящим.

За трибуну встал следующий оратор - тучный, бородатый, уже в годах и, по всей вероятности, весьма авторитетный: публика встретила его показательно доброжелательно, с восторгами и овацией. Впрочем, сидели в зале и такие, кто неодобрительно простонал - как-никак в сенате не могло быть единомыслия. Здесь были представлены партии всевозможных политических платформ.

- Граждане, - повысил голос тучный оратор, - Настало время обсудить нашу внешнюю политику. Небезызвестно, что в некоторых странах, граничащих с нами сейчас распространяется незнакомая эпидемия. Многие жители бегут в нашу страну на лечение, но, вместе с тем, они приносят и болезнь. Что делать, граждане? Как мы будем решать вставшую пред нами проблему?
Присутствующие стали судорожно поднимать руки, чтобы взять слово. Омар шепнул Софии:
- Что сейчас происходит?
- Это дискуссия. Такой момент, когда вместо монолога начинается публичное обсуждение вопроса, вносимого одним из сенаторов.
Простодушность Омара умиляла Софию, ведь о происходящем мог догадаться даже ребенок. Омар же серьезно переспрашивал Софию: кто это выступает, кто это тянет руку, зачем высказывается. Это была не наивность, а любопытство Омара, с которым он родился, воспитывался писцом и прибыл в страну народов моря.
- Позвольте мне сказать, - взял слово один из сенаторов. Его строгое лицо внушало ужас. Как будто он никогда не улыбался и не ведал, что такое чувства, - На мой взгляд, это проблема надуманная. Ничего страшного в том, что другие страны охвачены эпидемией нет. Наша благотворительность хороша, но хороша размеренно. Я бы хотел обратить внимание публики на наши внутренние проблемы. Их и без того достаточно. Однако всякий раз, говоря о других странах, мы замалчиваем свои слабости.
- Это один из противников нынешнего режима, - промолвила София.
- Чего? - недоуменно переспросил Омар.
- Нашей политической системой, то есть. Их много, и все они разные. Этот ратует за социальную справедливость и ни за что не отступит от своих идей.
- Внутренние проблемы - это внутренние проблемы, - возразил тучному оппозиционеру трибунный оратор, - С какой стати сейчас нам их решать? Граждане, высказывайтесь по теме. Когда дойдет через до вашей темы, - он показал рукой в сторону несогласного сенатора, - тогда ее и обсудим.
- Позвольте не согласиться, граждане! - взвыл тучный оппозиционер, - Все политические реалии взаимосвязаны. Нельзя разобраться с внешними вопросами, не решив внутренних. Все же в наших алчных головах, жаждущих вершить судьбы мира. Но сначала давайте разберемся сами с собой. Разве вы не видите закономерность: чем более дикими мы становимся, тем более дикой становится наша внешняя политика.
- Возражаю! - послышались вопли.
- Зачем мы вообще ему дали слово? - негодовали некоторые.
- Таков порядок, - разводил руки трибунный оратор и призвал всех собравшихся умерить пыл, - Граждане, так дело не пойдет. Давайте по одному. А у вас, - он вновь показал на оппозиционера, - мы слово отбираем.
- Вот он-то мне как раз и поможет, - произнес вслух Омар.
- Не строй напрасных надежд, которым суждено разбиться. Будь осторожен. Ему здесь мало кто доверяет.
- Зато я ему верю. Не нужно гнаться за славой, не всегда большинство правее меньшинства.
- К сожалению, в нашей демократии все решает большинство... - вздохнула София.
Вытерев пот со лба, оратор вновь подошел к трибуне и невозмутимо продолжил:
- Что же, вернемся к нашим баранам!
Зал задрожал лихорадочной дрожью мысли. «Вернемся нашим баранам» являлось устоявшимся выражением. Так говорили ораторы каждый раз, когда приходилось вернуть разговор в прежнее русло. Первым, кто употребил это выражение, был сенатор, всеми силами старавшийся перенести собрание на следующий день. Каждый раз, когда сенаторы желали поднять важный вопрос, он прерывал их своими тревогами о баранах: мол, давайте вернемся к баранам, мы еще не все обсудили. Поэтому фраза, брошенная трибуном, была вполне симптоматичной - он, разумеется, пытался вернуть обсуждению логику, но в тоже время понимал бессмысленность ее продолжения.
- Сенатор! - вдруг встала София, - Я прошу слова! Вернее, не я, а мой друг, прибывший сюда из Деспотии. Ему есть что сказать.
- Он болен? Он привез с собой эпидемию? - застонали в зале.
- Нет, он хочет сказать о другом. Как человек со стороны, которому виднее и который может беспристрастно судить о наших недостатках. Дадим ему слово?
Трибунный оратор еще раз вытер пот со лба и, слегка поразмыслив, ответил:
- Успокойтесь, граждане! Это положительный опыт, я считаю. Дадим слово иностранцу, уважим его позицию. Пусть спускается за трибуну. Хватит уже разглагольствовать о баранах. Пришло время заняться делом, - смело заявил он, но его пассажа никто не воспринял.

Робко поднявшись с места, Омар размеренно пошагал к трибуне. Неожиданно для него самого в его душу закралось какое-то сомнение. Его тут никто серьезно не воспринимал: любимая женщина помогала, но не всегда соглашалась, его книжность мало кем почиталась, религиозность вынужденно ушла на второй план, а философы, с которыми пришлось вступить в диспут, вообще засмеяли. Чего было ждать от людей, которых мало кто любил и мало кто уважал? Но, увы, именно они обладали той полнотой власти, которая позволяла им влиять на положения вещей в стране. На них нельзя было уповать, но только с ними можно было вести диалог.

- Позвольте представиться, мое имя Омар. Я прибыл к вам из Деспотии, - начал он, - И живу у вас уже достаточно, чтобы вынести некоторое суждение. Мне симпатична ваша страна своими богатствами, человеческими достижениями, развитием... Только у вас есть театр - воплощенное искусство в действительности! Только у вас я познакомился со свободой. Однако у всех ваших завоеваний, к несчастью, есть и обратная сторона, - зал в ожидании притих, - Бедность и нищета некоторых слоев, до которых вам нет дела. Вам также нет дела до религии. Вы ставите статую, посвящаете празднества богам, но верите ли вы в них? Ведь они для вас - всего лишь повод. Они для вас не существуют по-настоящему, а обозначают всего лишь видимость. Вы потонули в роскоши и разврате. Везде, куда не дотягивается рука закона, у вас царит вседозволенность, поскольку о морали никто и не помышляет. Пресловутая свобода также отдалила вас от жизни, как и бездна отдаляет человека от земли. Вы думаете только о себе, но посмотрите вокруг? Как много бедных? Почему вы не желаете им помочь?

Сенаторы встрепенулись и предсказуемо возмутились. Все желали услышать лестные слова о стране, приютившей чужака, но никак не критику. Правое крыло и центр зашумел, левое же взяло время на обдумывание.

- Что вы знаете о нашей стране? - зазвучало справа, - Вам даруют права, так пользуйтесь ими. Чем вы еще не довольны?
- Мы - нация победителей! - восторженно откликнулся центр, - Никто нам не указ, тем более чужестранец. Мы не потерпим, чтобы какой-то деспотиец указывал нам выдуманные недостатки.
- Омар, скажите, - вновь послышались голоса справа, - Какую вы преследуете цель? Вы желаете сказать, что в вашей стране жить намного лучше?
Ответить Омару не давали. Когда он хотел было открыть рот, тут же раздавались новые возмущенные голоса. Крики совершенно заслонили собой суть разговора.
- Я пришел сюда не за тем, чтобы поносить вашу страну, а указать на то, что необходимо исправить, - сказал Омар после того, как шум слегка затих.
- Граждане, - вдруг встал политик с левого крыла, - Разве вам не достаточно беспристрастного голоса иностранца, чтобы обратить внимание на себя? То, о чем мы так долго говорили, на что постоянно сетовали, наконец-то обнажилось!
- Да то, что он говорит, и так всем ясно! Что тут обнажилось? Твоя глупость? - перешел на личности кто-то из сенаторов.
- Но зато это было произнесено человеком со стороны. Ему-то незачем просто так бросать слова на ветер.
- Правильно! - поддержал друга политик, сидевший рядом, - Вы разглагольствуете о свиньях, об эпидемиях, но не замечаете соринки в своем глазу. Омар справедливо утверждает, что наше общество больно, и его принужденно нужно лечить.
- Да вам же лишь бы всех уравнять! - понеслись крики.
- Каждый человек достоин того, чего он добился. Зачем помогать тому, кто ничего для своего счастья не делает? Даже руки не прикладывает! - завопил правый фланг.
Омар удивленно взирал за сенаторами, но понять из того, что они говорили, решительно не мог. Дискуссия, переросшая в крики и вопли, моментально перестала быть дискуссией и напоминала скорее бардак, чем хваленый демократический процесс. О рациональном решении проблемы даже мысли не было, как не было и мысли о ее постановке.
- Послушайте, граждане, - заговорили из центра, - Призываю вас к порядку. Омар говорит, несомненно, дело, но в то же время не нужно на его утверждениях делать себе имя и репутацию, как стараются люди с левого крыла. Социальная справедливость - это утопия. И все это прекрасно понимают. Мы же предлагаем конкретно и целенаправленно разобраться с тем, о чем говорит Омар. Расскажите нам, дорогой друг, - и он обратился к писцу, - Где именно вы были свидетелем тех ужасов, о которых говорите?
- Я не могу об этом сказать. Об этом месте не говорят, - ответил Омар.
Зал охватил непринужденный хохот.
- А как бороться с тем, о чем даже никто не знает? - улыбаясь проговорил сенатор.
- Граждане, - прокричал политик с левого крыла, - Бросьте вы вашу целенаправленность! Знаем мы чем все это заканчивается. Поможете двум или трем, а далее успокоитесь. Лечить нужно систему в целом!
- Ой, ну хватит этой демагогии, - возразили справа, - В целом система не лечится. Она такая, какая сложилась. Послушать вас, так получается не лечение, а операция: отрезание головы, рук, ног! Вот к чему вы призываете! А помочь хотя бы 3 людям - уже колоссальная отрада.
- Да какая же отрада? - не унимался оппонент слева, - Это обман! Общественный обман! Помогли двум-трем - молодцы! Но через некоторое время появятся десятки и сотни таких же. Появятся неизбежно! Потому что наше общество сейчас пребывает в таком состоянии, когда здоровым может быть только богатый! Я призываю прислушаться к голосу разума! Нужно кардинально все менять.
- Так меняйте же! - вступился центр, - Начните с себя, главным образом! Если вам не нравится наша система, так зачем вы в нее встраиваитесь? Зачем ходите в Сенат, голосуете? Если все напрасно, для чего тратить время?

Казалось, политическому спору не будет конца. Начавшись с невинного выступления Омара, жаждавшего достучаться до сердец, а не до разума, дискуссия в итоге свернула на другую дорогу: путь целенаправленного хаоса. Как ни странно, большинство аргументов как той, так и другой стороны, несмотря на свою видимую логичность и рациональность, сводились к простой и безрезультатной болтовне. В такой беседе вряд ли могла хоть одна идея восторжествовать, а ведь именно за этим пришел сюда Омар. На помощь тучного оратора он уже не расчитывал. Тот всего лишь ратовал за справедливость, на уровне лозунгов и взываний, но о реальном деле не сказал ни слова. И не потому, что он врал или был плохим политиком, а потому, что он принципиально не отличался от других. Омар созерцал вокруг себя величие демократии: свободу слова, свободу высказываний, горячий политический спор, который был даже немыслим для его родной страны. Но в тоже время культ рациональности, который предстал спектаклем перед Омаром, отнюдь не вызывал симпатию, - больше отпугивал, чем привлекал. Вероятно, поэтому ему так важно было достучаться до сердца, поскольку оно-то никогда не лжет. Логические аргументы сенаторов в один момент могли сыграть как за одну, так и за другую позицию - в зависимости от их акцента и хитром изложении. Хаос, объявший зал, - не что иное, как проявление рациональности. А вот сердечность же к хаосу не приводила: она упорядочивала чувства и эмоции. Но в Сенате, по всей видимости, о чувствах никогда не вспоминали. Если он и напоминал театр, то слишком отдаленно, в комической своей версии. Трагедии тут не ставились.

- Ты огорчен, что тебя не выслушали? - спросила София после того, как они спешно покинули храм Чести и Доблести.
- Меня-то как раз выслушали. А вот себя они совсем не слышат...
- Но попробовать стоило. Других путей просто нет, Омар.
- Знаешь, мне вдруг страшно захотелось домой, - честно признался он. Лицо Софии помрачнело.
- Тебе у нас не нравится? Но дома ведь тебя никто не примет.
- Вот это-то и более всего огорчает. Я вынужден быть там, где мне не нравится. Но там, где мне нравится, меня убьют.
- Как может нравиться там, где тебе угрожает опасность?
- София, София, - он умиленно посмотрел на нее и поцеловал в обе щеки, - Тебе, наверное, не понять. Как и не понять моих чаяний этим сенаторам. Слишком в вас много, как бы это сказать, разумности. Вы пытаетесь все объяснить логикой, из-за чего и попадаете в ловушку. Поскольку доказать можно что угодно, как тебе захочется, чувства же человека никогда не обманывают. Вот почему ты со мной?
София поколебалась.
- Ты сразу вызвал у меня большое уважение. Ты большой человек.
- Опять пытаешься объяснить, - заулыбался он, - Но ведь это не поддается объяснению, так ведь?
- А почему тогда ты стараешься объяснить свою веру? - возразила она.
Омар резко остановится и задумался. Испарина выступила у него на лбу.
- Ты, права... Напрасно я стараюсь ее объяснить... Наверное, есть сферы, где доказательства бессмысленны. Любовь, вера...
- И политика, - пошутила София.
- И политика... - томно согласился Омар, - и политика.