Пламень языка

Это было похоже на огромную сцену с полуспрятанным миниатюрным роялем, где изливался композитор, не замечая темноты и закрытого пустого зала.
Молодой писатель с легко воспламеняемыми и не сгорающими глазами – за крохотным компьютерным столиком в углу огромного зала. Тесно танцующие локти не помещались, как стрекозы в стакане. Быстро-быстро набирал текст. На столике высились качающиеся небоскрёбы бумаг, черновиков, распечаток. Говорил то ли нам, то ли мне, то ли в зал, не заботясь о том, чтобы быть услышанным, говорил, как надо писать. Скорее, себе, себя подстёгивал.
- Надо писать, - говорил, задыхаясь, потому что воспроизведение слов не успевало за их рождением, слова выталкивали друг друга, им было ещё теснее, - надо писать, вот так, быстро-быстро, так – ух, и туда целиком, – он будто двумя руками нырнул в монитор.
И тут я вижу, что бумаги – загораются, то ли от этой быстроты, как от трения, то ли они всегда горели.
Горят небоскрёбы бумаг, но писателю не жалко, ему важно дописать, дородить, а всё, что было до – мертвечина, пусть живёт своей жизнью, надо им – пусть сгорают. У него всё живёт пока рождается, но как только ноги новорождённого вылезли до кончиков пальцев – прощайте. Он бешеный пианист, пальцы будто пытаются выпутаться из клавиш, из алфавитной сетки. Его время – сжато, его минута – секунда, его день – час. Мне становится страшно, я перестаю с восхищением думать о том, что он горит.

И хотя горит всё вокруг, всё, кроме него – это горит он, и только он.

Сегодня это вечный огонь, и в нём не видно – горит то, из чего соткан этот человек, или горит сам огонь.


Вот-вот вспыхнет монитор, горит стол, горят бумаги, пальцы прыгают, будто обжигаются о кнопки, о мысли, писатель продолжает писать.
- Надо закончить рассказ, надо обязательно закончить! Смотрите, что будет дальше, что будет сейчас!
Я медленно, ошеломлённо перевожу взгляд в зал – вижу, что это парк, гладкая стоптанная серая земля остывающей осени, деревья. Деревья золотой осени, ярко-рыжие.

Нет! Это не листья, это языки пламени.
Кроны пышные, но сухие, ни одного листа, и поэтому огонь легко перекидывается, охватывая весь парк. Огонь капает на землю, тут же застывая смолой, и невесомо полыхает во все стороны. Это по-настоящему красиво, и страшно.
Вот отваливается медленно шарообразная сухая горящая крона, и медленно спрыгивает на землю, удаляясь, как огромное перекати-поле в аллею, вдаль.
Я заставляю себя возвратить взгляд на писателя. В смоляных зрачках отражается пламя и мерцающий вордовский лист. Нисколько дыма. Всё горит. Ничего не сгорает.
Всё горит. Ничего не сгорает.