Вступительное слово ко всему

  Товарищи! Я приглашаю Вас и люблю, я Вас оглашаю. И страшно Вам будет и холодно, иногда боязно, в сущности же тепло и рассветно, но не надо думать, что я это с мыслию задней или со зла. Ну, отвоёвываем какие-то горизонты, что ж поделаешь. Как говорил Герберт Маркузе, я не помню. В принципе, это и не важно. А важно то, что на окне влажно, что черёмуха цветёт как бездонная яма среди вечера, что стрекоза живее вертолёта и, что если уж и пожары, то за домом устанавливается церковный орган, который воспроизводит древние фуги, представляете?! Дом полыхает, ночью, безумный как война, и на этом фоне органная глубь, низкие торжественные ноты. ****ь, это такое охуенное таинство! Ещё можно забраться к соседу в огород и лечь там под мостки. Такие, знаете, настилы, чтобы в почву не проваливаться. А зачем же так делать, спросите Вы. А вот в этом и ответ. То есть в вопросе ответ кроется, можете вообразить?! Это как дом Ленина, какие-то летающие ночью платья, как у Леонида Андреева в "Он". Человек сам себе спиритический сеанс. Кто-то живёт от спирта, кто-то - от Бога. А проблемка ведь не в этом, а в том именно, что все живут, существуют, видите ли. Ощущают, нюхают. Или это не проблема. Или это - счастье. Самое настоящее, которого не бывает, летнее или весеннее, кому как. Осеннее. И планирующие капли дождя под качающимся фонарём заброшенного парка. И именно один фонарь работает. Даёт свет. А по всему парку, по всему, гнилому - ни одного фонаря больще. Все разбиты, раскурочены. А этот светит. Этот даёт свет. И мотыльки вкруг него собираются в морозном воздухе, от которого жжёт лёгкие, и это пышное увядание, которое видишь в себе (ведь вокруг - это значит, в себе), возвращаясь домой после школы. А может, и не дойдёшь, может, свернёшь переулочка за два, и - к другу Славе, которого нынче уж нет. И в стёкла молотит гроза пепельным взрывом. И возлюбляешь себя в другом, а другого - в ближнем. Я бы называл это приятным ближнечувствием, а Вы можете, конечно по-своему. И никто не хочет убивать, и этот мир, сплетённый из тонкого бисера капелек на паутинках пролетающих паучков (пролетающие паучки!) для каждого свой, но ведь общий, как вина бокал на общину. Именно так появляется стремление не выкинуть последнее человеческое, чтобы вновь набирать, вновь набирать, копить всё искреннее бездонное, которое ты так раскидывал на каждом углу от рождения, вновь обрести, но не желчно и алчно, а чтобы раздать, как у Башлачёва. И обогащаться даря. Так цветут свалки, чтобы дарить нам возможности их уничтожить. Так поют гладиолусы, медленно и со смыслом (был у меня такой стих).
Не надо сидеть и пялиться на стенку. Но я кто такой, чтоб указывать?
Надо покурить, скоро заря.