заяц

   Ковалёв был зайцем. железнодорожным зайцем. Почти профессиональным. Хотя про зайцев, которые бесплатный проезд в электричках сделали своей профессией, и тем кормиться, слышать не приходилось. Хотя поручиться за то что их не существует, нельзя. Так вот, Ковалёв трудился в огромном городе, а жил за его пределами. Не так уж  далеко, но и не близко. Добираться до места, где он ковал своё материальное благополучие, приходилось электропоездом местного значения.. В следствии экономичной экономики, на бытовым уровне, билетов он на него не брал. Ни когда. Вначале это была просто привычка , а далее уже принцип. Честные и уважаемые граждане, пользующиеся электропоездами на законных основаниях, не раз и не два становятся свидетелями гонок по перрону, из вагона в вагон, огромной стаи людей, утекающих от возмездия контролеров. Самое интересное, что всем весело. Зрителям, убегающим и, даже, контролерам. Сплошная развлекуха. Вот Ковалёв и развлекался почти ежедневно. Когда с утра, когда по вечерам. А то и два раза на день. По всякому. Железная дорога плакала безудержными горькими слезами, подсчитывая нанесённые Ковалёвым убытки, но это ни сколько не трогало его. Он, даже, скорее превратил это в вид экстремального спорта. Азарт, адреналин и всё такое, что задаёт жизненный тонус настоящему мужчине. А какое удовольствие потом подсчитывать виртуальную прибыль, гордиться перед сотоварищами по борьбе, на сколько он выторговал себе штраф поменьше, если попадался. А что бы не попасться, надо было плотно рассчитать место и время появления контролёров, свою точку нахождения в электропоезде, скорость продвижения контролёров по вагонам и расстояние между станциями. Плюс кое-что ещё, по мелочам, секретное и важное. Но не будем о грустном.
   Не раз было замечено, на чём бы человек не играл, будь то тотализатор или губная гармошка, а всё равно судьба играет с ним, как кошка с мышкой. И она, эта негодяйка, подстроила всё так, что бы человек, в данном случае Ковалёв, споткнулся. В прямом смысле. На ровном месте, на перроне. Вот бежал, бежал себе человек,- и бац!- хлоп!- лежит во всё тело на холодном асфальте с подвёрнутой ногой. А может переломом. И хорошо ещё так! А то и с проломленной головой. Так с Ковалёвым и случилось. Сердобольные женщины заохали-заахали, сердобольные мужчины подняли его и пристроили на скамейке, где сердобольные бабушки уступили место. И все уехали, кроме, естественно, Ковалёва, на ближайшей электричке. Нет, до этого вызвали скорую помощь. Скорая помощь на то и скорая помощь, что прибыла не на следующий день, а в тот же. Минут через девяносто, или больше. И только потому, что уже другие сердобольные отъезжающие, беспрестанно напоминали ей, об травмированным, по всем статьям, Ковалёве. Хотя, за пять минут до её прибытия, прибыла родная милиция, в составе двух сержантов. Но Ковалёв являл собой трезвый облик, хотя сильно пораненный, и полную лояльность к государству, в виде правильных документов. Так, что взять с него было нечего и его передали подоспевшей медицине. Медицина пощупав что нужно, перевязав где надо, погрузила болезного в карету, включила мигалки, но безо всякой сирены отправилась в дальний путь до ближайшей больницы. Там его встретили, хотя и не с распростёртыми объятиями, но обработали всё что положено, соединили что требовалось, и определили на койку, в коридор. Не всем же счастье выпадает лежать в палатах. Не бояре. Вот разлёгся себе Ковалёв на больничной койке, нога в гипсе, голова в бинтах, тошнотворно ему и горестно, хоть от одиночества он не страдал. Так как шнырял по коридору народ болезный: кто на костылях протопает, кто держась за живот прошаркает, кто гордо держа руку на уровне плеча, согнутой в локте, прошествует. И все оглядывают Ковалёва, даже старушки, словно прицениваясь. Но, по деликатности, с расспросами не лезут. И на том спасибо. Что бы им смог ответить разнесчастный Ковалёв? Как на ровном месте, обыгрывая железнодорожных контролёров, шлёпнулся и переломался? Печально всё это. Правда скоро, одурманенный докторскими снадобьями, он забылся. Разбудили его перед обедом, когда пришла пора очередного вливания лекарства посредством шприца. От укола, сделанного профессионально и с любовью, другой, возможно, подпрыгнул бы, его же удержала скованная гипсом нога. Зато в голове разом прояснилось. А прояснилось ему то, что он забытый, и относительно одинокий, страдаючи валяется на провисшей больничной койке, когда родные родственники, в лице жены и тестя, не мчатся на всех парах к нему в лазарет? Ведь он оповестили их, сразу после операционной. Ну как назвать таких людей? Только бессердечные. Он здесь, в корчах и муках,  пострадавший своим здоровьем, ради экономического благополучия семьи, а они там…  горестно, ох, как, горестно! Так ещё сестрица милосердия тактично, но грубо, прямо намекнула, что надо бы ещё и страховочку объявить. Ибо и так далее, по списку. Радужного настроения это нисколько не образовало. Он даже впал в меланхолию и потребовал свой собственный телефон. Немедленно. Сейчас же. И незамедлительно. Милосердная сестрица, к удивлению, просьбу исполнила. Ковалёв, истекая злобой ко всему белому свету, а к некоторым представителям рода людского пылая неукротимой яростью, принялся сквозь эфир выяснять, где же это запропастились эти гады, его близкие родственники? По что они, обливаясь слезами и заламывая руки, не толпятся у его скорбного ложа? Или с отъявленной радостью дожидаются его безвременной кончины? На что телефонная трубка, трагическим голосом некогда горячо любимой жены, повествовал невероятную историю. Толи просто совпадение, то ли у железной дороги очень мстительный характер, только когда жена прибежала на железнодорожную платформу, рьяно спеша на помощь страдальцу, объявили, что две ближайшие электрички, идущие в сторону поверженного несчастьем Ковалёва, были отменены. Наконец, переполненный народом электропоезд прибыл к отягощённой ожидающей толпой, платформе. Супруга несчастного Ковалёва, ступая по первым попавшим ногам, отбивая нежные локти о грубые бока и толстые животы, обрывая чужие пуговицы на чужой одежде желающих погрузиться в зелёный вагон, с криками и  непристойными выражениями, не подобающими уважаемой даме, произвела посадку. Поезд тронулся в путь, неся её к страдающему мужу. Но проехал он немного, как по необъяснимой причине остановился среди поля. Простояв таким образом совсем не долго, около получаса, вновь двинулся в путь. Что там задумали железнодорожные власти супротив Ковалёва и его супруги, не известно. Только продвижение состава и далее продолжалось таким темпом. Постоим, поедем, постоим, поедем и так далее, и таким образом. Разгоряченная духотой и посторонними телами, со всех сторон плотно прижимающихся к ней, неуёмным желанием увидать и обнять неправедно покалеченного мужа, она покрывала позором и выражениями, принятыми только в компании глубоко пьяных мужиков, всю железную дорогу в общем и её руководство в частности. Хотя, окружающий её коллектив в целом был с ней солидарен, но настаивал немного смягчить формулировки, всё-таки она, как бы, дама, хотя как посмотреть… Если смотреть теоретически - точно дама, а ежели принять во внимание размазавшеюся по лицу, от жары, косметику, растрёпанные, в посадочной битве, волосы, и выражения, за которых несмышлёных детишек легонько шлёпают по губам, то сильные сомнения, не беспочвенно, возникают. Даже некоторым пассажирам убедительно казалось, приведи на ту пору, у неё, в наличии метла, то вылетела бы она на ней через открытое окно, и упорхнула на ней, сизой горлицей, к ненаглядному своему. Хотя не будем усугублять.
   Так или иначе, но поезд подкатил к надобному ей перрону. Выбившись из сил и из вагона, гражданка Ковалёва оторопью бросилась к стоянке такси. Наскоро выбрав наиболее надёжное из оных, уселась в него, и, немного поторапливая шофёра, отправилась в путь. А путь этот был не долгий, минут двадцать, если не спешить. Хотя если спешить, тоже двадцать. По условию состояния дорог. Верная жена решила спешить, и на этом уговорила водителя. Водитель, зная состояние дороги, согласился, правда за отдельную плату. А что ему? Плата разная, а скорость та же. И они даже обогнали несколько стоящих машин, и одну двигавшеюся. Лучше бы они этого не делали. Шофёр машины, которую обогнали, по видимому, человеком был обидчивым. От  нанесённого ему оскорбления, что кто-то может ехать быстрее его, он добавил газу. В итоге гонок по исчерпывающе покорёженной дороге автомобили столкнулись. Вполне благополучно, ввиду невероятно малой скорости. Так, несколько царапин и яростное выяснение отношений.
   Вот на этом этапе продвижения к лазарету, где страдал Ковалёв, и застал мадам Ковалёву звонок супруга.
   Успокоенный и обнадёженный Ковалёв, сразу подобрел к окружающей его действительности, и затих сражённый немочью, и успокаивающими лекарствами.
   Проснулся он уже вечером, когда раздались призывы к ужину. Очнулся и обнаружил, что он по прежнему одинок и заброшен. Хотелось Ковалёву впасть в ярость и негодование, и он уже собрался это сделать, когда увидал спешащего по коридору тестя, человека сурового и не подверженного сентиментальности. Руки тестя крепко сжимали два пакета, а взгляд из-под насупленных бровей не предвещал радостных событий. Увидав опутанного бинтами ущербного травмами зятя, он только буркнул, что сей момент вернётся, и быстрым шагом исчез за дверьми одной из палат.
   И он вернулся. Через определённое время. И высказал и так угнетённому травмами Ковалёву, всё что он о нем думает А думает он о нём последние часы постоянно. И совершенно отвратительно. И, даже, несколько сильнее чем он, Ковалёв, думает, как он думает о нём плохо. Не понятно?  Тогда представь все бранные слова какие знаешь, добавь какие не знаешь, и это будешь ты, Ковалёв!
   Вот так, приблизительно, побеседовал разнесчастный Ковалёв с любящим его тестем.
   Поверженный физически и добитый морально отеческим разговором с дружелюбным тестем, страдалец экономической выгоды, мечтал превратиться в сироп, на худой конец в кисель, стечь тонкой струйкой с больничной с койка-места, и просочится в какую либо первую попавшею щель в полу. Он чётко осознал, что проведёт оставшиеся ему часы, дни , месяцы, годы забубённой свой жизни на этой проклятой койке. Ибо, папаша его жены регулярно, перед выпиской, будет появляться в клиническом лазарете, и ломать ему конечности, в строгой очерёдности своей богатой фантазии.