Курсачи Кача семидесятых
Посвящается всем курсантам – качинцам
Тяжелый шаг, все чувства огрубели,
Тяжелый взгляд – все говорит о том,
Сурова жизнь, коль молодость в шинели
И юность перетянута ремнем.
Содержание
Глава 1. Отбор, побор и… забор
Глава 2. Казарма 1 курса
Глава 3. Центральное УЛО
Глава 4. Казарма 2 курса
Глава 5. Тацинский лагерь
Глава 6. Лебяжинская общага
Глава 7. Как топтать аэродром
Глава 8. Выпускная каша
Вместо пролога
Эта книга была написана ровно 30 лет назад в 1980 году перед 70-летием Качинского училища летчиков. Определить ее жанр довольно непросто. Скорее это художественно-мемуарная повесть, хотя автор глубоко сомневается, что такой жанр вообще существует. Сразу хочу оговориться, что все герои повести автором выдуманы и совпадение фамилий – только случайность. Хотя все происходящие в книге события имели место, и участвующие в них персонажи легко себя узнают. Книга не претендует ни на историчность, ни на документальность. Автор старался создать собирательные образы персонажей. События также художественно обработаны, не привязаны к какому-то определенному времени, но очень недалеки от действительно происходивших.
К написанию этой книги автора подвигло желание сохранить любой ценой дух Качи… Не фамилии, имена, факты, события – все это преходяще. Дух – вечен! А столетняя Кача обладала особым духом. Собственным, десятилетиями отшлифованным духом общения, поведения, обучения, передачи опыта, воспитания, непередаваемым особым летным духом.
Друзья уходят понемногу
В цветы, легенды, шорох трав,
Не попрощавшись на дорогу,
Недолюбив, недолетав…
Да и просто хочется дать возможность друзьям(а ими я считаю всех качинских птенцов) вернуться при чтении этой книги в непростую свою юность, у каждого свою, лишний раз вспомнить друзей и свои, сокрытые уже временем, истории...
Не всем понравится эта книга, так же как не все хочется помнить из своей жизни… Кое-что хочется вычеркнуть и забыть. Но … Из песни слов не выкинешь. Чтобы не повторять – надо помнить и свои ошибки. Кача прошла через множество ошибок, закалилась и осталась в наших сердцах несокрушенной. Можно уничтожить здания, аэродромы, самолеты – дух Качи уничтожить не удасться. Я, может быть, только начну. Но, уверен, найдутся и другие, поддержат и продолжат…
Глава 1
Отбор, побор и …забор.
Жрать хотелось неимоверно. Серега испуганно прислушивался к урчанию в животе. От кого-то он слышал, что если три дня не есть, то желудок начнет переваривать сам себя. Не хотелось бы...Утренний обход мусорных баков результатов не дал. Он явно уступал в конкурентной борьбе за пищевые отходы своре местных одичавших котов и собак. За ночь они очищали баки не только от остатков пищи, но даже от съедобного запаха. Попрошайничать Серега стыдился. Пытался подработать в магазине – грузчики прогнали. И отходить далеко от училища боялся. Город он не знал. А ведь сегодня будет как раз третий голодный день.
Прикрыв глаза, Серега вспомнал бабкину кашу-сливуху из рассыпчатого пшена и картошки, да еще заправленную кусочком желтенького маслица.
Жили они в рабочем поселке хоть и небогато, но не голодали. Отец, правда, пропивал зарплату свою до копеечки, но мать зарабатывала в школе преподаванием уроков труда. Бабка курочек и уточек разводила, да огородик выручал. Тем и жили. А если еще матери удавалось подработать пошивом платьев на нестандартных соседок – то и вообще в доме был праздник. Тогда мать накупала на местном мясокомбинате коровьих хвостов и начиналась сытная мясная неделя. Правда потом сильно болели десны после обгладывания острых позвонков, но все равно – это было мясо…
Серега смахнул навернувшуюся от воспоминаний слезу. Поступать в военное училище он решил вовсе не из-за любви к авиации и самолетам. Просто очень хотелось после 10-го класса учиться дальше, мечтал о профессии инженера и работе в конструкторском бюро. Но мать сказала, что придется ему идти работать в колхоз трактористом, так как старшая сестра уже учится в городе в пединституте, а двоих студентов мать не потянет. Выход неожиданно предложил друг Колька, живший по соседству. Он рассказал Сереге, что можно через военкомат бесплатно устроиться в военное училище, где готовят летчиков-инженеров. Слово «инженер» сразу Сереге понравилось. А что за летчиков там готовят, представлял он себе смутно, но, наверное, что-то связанное с конструированием самолетов. Он и самолеты-то видел только в кино.
И проезд туда бесплатный, говорил ушлый Колька , и кормят бесплатно, значит денег у матери можно не просить. Мать, узнав, повздыхала, но, не очень веря в их затею, съездить в училище разрешила, собрала узелок с едой и даже дала три рубля на дорогу.
И вот теперь Колька-друг поступил, а Серега срезался на последнем экзамене. И как он мог забыть этот чертов закон Ньютона, хотя, честно говоря, он и сейчас его не знает.
Ж Ж Ж
Во время теоретических экзаменов по учебному отделу шлялось подозрительно много надушенных дамочек внушительных размеров вместе со старшими офицерами с явно не авиционными погонами. Кучковались они в основном в районе штаба училища, возле преподавательских, руководителя группы психотбора и кабинета начальника учебного отдела. Это явно была группа поддержки слабоватых и физически, и теоретически, сыночков. Время от времени они уводили в парк за зданием учебного отдела то одного, то другого офицера учебного отдела и возвращались обратно с сияющими, как начищенные кастрюли, лицами. Правда, лица офицеров нельзя было назвать очень уж радостными. Прогулки по парку, видимо, были им не совсем по душе. Наверное, они не любили дождливую погоду…
В сторону медсанчасти перекормленные дамочки ходили реже. Ну никак не хотели врачи городских задохликов признавать годными к летному обучению. Хотя ходили слухи, что на определенных условиях возможно все… Мол - у кого не бывает ошибок?...
Ж Ж Ж
Серега посмотрел через дыру в заборе, где было видно утреннее построение на училищном плацу. Где-то там и Колька сейчас стоит в новенькой шинели, пилотке и блестящих сапогах.
Со стороны столовой уже доносился запах пережаренного масла и еще чего-то необыкновенно вкусного. Пробравшись через дыру, он подошел к задней двери кухни.
- Ну, и что ты здесь вынюхиваешь?- от грозного рыка Серега дернулся, но его уже крепко держал за руку старшина с красной повязкой на рукаве, видимо , дежурный по кухне.
- Э, да это ты Пашкин? Почему домой не едешь?- старшина отпустил его руку и улыбнулся. Серега узнал своего бывшего старшину их учебного отделения абитуриентов.
- Товариш старшина, нельзя мне домой, я учиться хочу. Очень хочу.
- Тебя за что отчислили? А ну, дай свою зачетку. – Серега порылся в заднем кармане и достал порядком помятую зачетку, где стояли две пятерки, четверка и …
- Так, значит, на последнем экзамене срезался. И что ж дальше делать думаешь?
- Товарищ старшина, мне тут один офицер на проходной подсказал, что начальник училища может еще несколько человек сам принять, только не пускают меня к нему в штаб, а через проходную он на машине без остановки проезжает. Не бросаться же мне под машину?
- Так, все ясно с тобой. Уезжать значит не будешь?
- Нет.
- А живешь где?
- Пока нигде, в котельной за забором на ночь пускают.
- Деньги на дорогу уже проел?
- Проел…
- Жрать, значит, хочешь?
- Очень хочу.
- Ну, раз так, ночевать по котельным , конечно, не дело. Пока пристрою тебя на кухню. Помню, паренек ты работящий, не из городских чистоплюев. Скажу тебе, не люблю я их. Задаром кормить не будем, а что на кухне натопаешь, то и полопаешь. Там в дежурке топчан есть – на нем и спать будешь.
- Спасибо, товарищ старшина, я все буду делать, что скажите. А как же к начальнику училища мне попасть, подскажите, где еще он бывает, чтобы перестретить?
- Ну, пока с начальником погодим, подумать тут надо. Поживи пока здесь, на кухне.
Ж Ж Ж
Пашкин, конечно-же, не знал, ни кто такой старшина Шайморданов, ни то, что в войну был он стрелком в экипаже начальника училища генерала Новикова.
А Шамо (так его звали между собой курсанты) не любил афишировать эту свою дружбу с генералом. Хотя все офицеры училища знали об особом статусе Шамо и очень его уважали, а некоторые - откровенно побаивались. Надо признать,что по воспоминаниям многих поколений курсачей, ни разу не использовал свое положение Шамо во зло кому-то, хотя справедливость отстоять помогал многим. Но многим и отказывал. Очень хорошо знал людскую натуру старшина и червоточину в человеке видел сразу. Таких он откровенно игнорировал и держался с ними исключительно в рамках устава, то есть - никакого панибратства.
А уж курсачей Шамо знал досконально. Конечно, никакой психологии он не изучал, о теории воинского воспитания только слышал, научных трактатов не читал. Его лучшим университетом была жизнь и глубочайшая человечность, неисчерпаемая доброта, честность и порядочность. Вот они и помогали ему правильно воспитать несколько поколений качинцев. Ему доверяли всегда самое трудное – первые курсы. А это ведь семнадцатилетние дети, даже по официальным законам. Но никто лучше детей не чувствует неискренность, злобность, нечистоплотность, непорядочность и особенно остро – несправедливость.
Многих армия пугает своей внешней жесткостью, дуболомством и именно несправедливостью. Но стоит окунуться в армейскую действительность – и все предстает в несколько другом свете. Вот почему профессиональные военные абсолютно не боятся ни армии, ни ее порядков. Шамо жил этим и знал это лучше других. Но ведь мало знать самому… Вот научить этому других, передать другим свое видение и понимание – это уже талант нужен!
Как-то на одной из встреч с выпускниками(а он их не пропустил ни одной) Шамо очень просто пересказал свою теорию воспитания –«Найди в человеке червоточину и долби, и долби в нее, пока он не исправится.» Но это сказать легко – найди. Во первых, для этого надо быть очень неравнодушным человеком, а , во-вторых, это неимоверный труд.
Курсанты утром открывали глаза и видели перед собой – Шамо. Последнее, что они видели перед отбоем –это опять Шамо. На первом курсе все были уверены, что он живет в каптерке. Курсачи представить не могли, что , кроме них у него еще есть жена, дети и внуки. На них просто не оставалось времени. Курсанты занимали все его время. Без выходных и праздников, месяцами и годами. На зарядке, на завтраке, на обеде, на ужине, на занятиях, на плацу, на отдыхе, на работах, в бане, в клубе – да везде он был с ними. Когда говорят – старшина, как отец родной, не верьте! Ни один отец или мать не уделяют своим детям столько внимания ,времени и заботы , сколько армейский старшина своим курсантам!
Ж Ж Ж
Навернув на кухне двойную порцию перловки с хлебной котлетой, Серега почуствовал в первый раз за последнее время себя почти счастливым. Теперь и кухонная работа не казалась такой тяжелой, она ведь обеспечивала ему кров и еду. А пока это главное. Поспать теперь, правда, удавалось только четыре часа , с двенадцати до четырех, когда на кухне прекращались всякие работы.
Серега вспомнил слова Шамо о том, что он паренек работящий. И мысленно поблагодарил себя за то, что будучи абитуриентом, добросовестно делал любую работу, может просто думал, что так надо. Там его старшина , видно и приметил. А многие из городских откровенно сачковали, да еще и другим на мозги капали, что они сюда учиться приехали и должны готовиться и сдавать экзамены, а не пахать с утра до вечера.
Ж Ж Ж
Да, приезд абитуриентов, да еще в таком количестве, помогал училищному начальству за счет дармовой рабочей силы в короткие сроки решать множество проблем. Как правило конкурс составлял один к десяти. И если надо было набрать двести курсантов, принимали до двух тысяч заявлений от молодых, здоровых ребят, жаждущих любыми путями исполнить свою мечту.
Их честно бесплатно кормили три раза в день, конечно, по солдатскому пайку, и честно давали три часа в день на подготовку к экзаменам. Все остальное время абитура пахала. В основном это были работы на продскладах - переборка и подготовка овощей к зиме, земляные работы, очистка территории, складов, разные подсобные работы, связанные с переноской тяжестей и уборкой нечистот. С утра формировались отряды по поступающим заявкам и до обеда – честный, или не совсем, труд на благо армии. Старшины часто сопровождали такие отряды и уже там присматривались к будущим воспитанникам.
Ж Ж Ж
В заднем кармане брюк вместе с зачеткой Серега держал маленький блокнотик и в нем огрызок карандаша. Туда он записывал тексты любимых песен и стихи. Стихи с детства будоражили его сознание своей магической способностью красиво и кратко выразить любую сущность, будь то чувства или описание жизни, природы, людей, их поступков. А Пушкина, особенно его лирику он мог читать и перечитывать часами, смакуя мягко перекатывающиеся на языке прекрасные созвучия. Сказки так вообще помнил все наизусть, хотя и не зубрил их для этого. Они сами вытекали из его рта , строчка за строчкой , как вагончики, сцепленные не просто рифмой, а еще и смыслом и необыкновенно сладостным, поистине музыкальным ритмом. Иногда в его голове возникали рифмованные строки, как бы сами собой выстраиваясь в стройные ряды,, выражающие или его настроение или сильные переживания. Все они тут же попадали в блокнотик. Он полистал страницы. Да, вот, именно это он сейчас и чувствовал:
Где мне найти слова такие,
Чтобы почувствовали вы
Курсант, и девушка, и небо
Густой весенней синевы
Девушка… А ведь у него нет своей девушки! Вот, такой, как в этих стихах. Да, были встречи, украдкой поцелуи, но ни признаний в любви, ни самой любви – ничего этого не было. Серега ощутил осознание какой-то своей ущербности, что-ли. Долго перебирал в памяти знакомых девчат, но так и не отыскал своей, любимой, особенной.. С этой мыслью он и заснул .
Николай в это время лежал в казарме и вспоминал своего друга Серегу. Нескладно как-то все получилось. Он вот поступил, а Серега – нет. Главное и помочь ему было нечем. Комиссию медицинскую прошли практически без задоринки. Правда, у Сереги было подозрение на гайморит, но после прокола ничего не подтвердилось. А у него хирург долго измерял его вытянутый дыней череп и хмыкал при этом. Но, когда Николай рассказал ему надоевшую всем историю , как его маленького в магазине головой к прилавку придавили, рассмеялся и написал заветное – здоров. После медкомиссии оба уже легко прошли психотбор. Николаю поставили нулевую группу. Техник, принимавший психотбор, даже сказал – «Да тебя, Николай, хоть завтра в космонавты можно рекомендовать!» - о чем Колька с гордостью всем рассказывал.
Его тут же определили помощником на прием психотбора у других абитуриентов, где он и просидел до самого зачисления. Теоретические экзамены он сдал на твердые четверки и уже поверил в свое зачисление. На собеседовании перед зачислением его, правда,чуть было не срезал какой-то сердитый генерал. На задаваемый всем вопрос- «Почему выбрал училище летчиков?” – Николай гордо ответил:» Хочу летать!» Генерал тут же протянул ему сложенную десятку и сказал:» На, вот, иди купи билет на самолет и лети отсюда куда хочешь!» Выручила природная смекалка:
-Товариш генерал, а на военные самолеты билеты не продают…
Генерал рассмеялся , спрятал десятку и стал расспрашивать о семье.
Только после экзаменов Николай стал осознавать, насколько труднее попасть в военное училище по сравнению с гражданским вузом, где сдал экзамены и зачислен. А здесь и жесточайшая медкомиссия, где сразу завалили более половины абитуриентов, и сложнейший многоступенчатый психотбор, и неслабые билеты на теоретических экзаменах . Да еще эти постоянные походы на самую тяжелую и грязную работу.
А потом еще собеседование…
Николай с сомнением подумал, решился ли бы он снова пройти весь этот адски тяжелый путь…Действительно, тут задумаешься. А ведь еще совсем непонятно, что ждет впереди. Не поспешил ли он с выбором? Ну, да ладно, будет тяжелее, переведусь в гражданский вуз. С этой успокаивающей мыслью Николай и заснул.
Ж Ж Ж
Он и не подозревал тогда, как непросто не только поступить в военное училище, но и как трудно вырваться из армии. Приняв присягу, отчисленные курсанты обязаны были дослуживать солдатами , несмотря на свои 17 лет. А уж офицеру уйти на гражданку можно было только по инвалидности или с великим позором. Но до этого понимания было еще очень далеко.
Как правило после собеседования из 2 – 2,5 тысяч абитуриентов оставалось от силы 300-400 человек. В день зачисления все собирали чемоданы и со всеми пожитками выстраивались на плацу. Начальник штаба училиша, обязательно в присутствии начальника училища, зачитывал приказ о зачислении. Те, чьи фамилии прозвучали, бегом бежали в новый строй счастливчиков. Оставшуюся жалкую кучку неудачников офицер вел к штабу, где им выдавали проездные на обратную дорогу. Многие тут же уезжали, другие пытались со своей зачеткой поступить в другие вузы, хотя к этому времени практически везде прием уже заканчивался.
Очень редко после таких испытаний кто-то решался на повторное поступление, а такие, как Боб Павлов, поступавщий после суворовского училища трижды, становились легендами. И все-таки в третий раз Борис поступил! И не просто поступил, а триумфально! Сразу был назначен старшиной курса, а это давало немалые привилегии и в учебе, и в службе.. Обладавший практически 100- процентной памятью(например, все вечерние проверки он проводил наизусть, без списка курса, ходивший за ним следом дежурный только отмечал отсутствующих), в то же время был слабоват в теории, просто из-за отвращения к обучению. В другое время и в другом месте из него выросла бы незаурядная личность. Но в армии гении часто так и остаются непонятыми и из-за постоянных конфликтов с посредственностями редко достигают больших должностей. Так же произошло и с легендарным Бобом – Борисом Павловым.
Из министерства обороны спускались цифры только количества выпускников. Число принимаемых курсантов определял лично начальник училища. Как правило эта цифра была ровно в два раза больше числа выпускников. Например, если требовалось через 4 года выпустить 120 летчиков на замену уходивших с летной работы по здоровью, на пенсию, погибших и умерших, то принимали 240 курсантов. Состав принимаемых был очень неоднородным. Например, существовала броня на прием по 2-3 человека от каждой союзной республики. Они принимались вне конкурса, экзамены сдавали на местах и только повторно проходили медкомиссию. Но даже при таких льготах, до выпуска доходили 2-3 человека из 30-40 принятых по броне.
Еще была льгота выпускникам суворовских училищ, тоже поступавшим без конкурса. Из них в основном набирался корпус сержантов.
Еще была льготная , а вернее блатная группа абитуриентов. Она тоже имела очень разнородный состав. Но, в основном, сотояла из сыновей офицеров и армейских или гражданских начальников. И поступали они с разными целями. Одних продуманные папаши таким образом откашивали от солдатской службы( в авиации самый лучший паек для курсантов и медобслуживание на высоте, да и службу солдата и курсанта не сравнить), других посылали за высшим образованием(в гражданском вузе они бы не потянули, да там и блат нужен другой), третьих пристраивали действително с целью продолжения семейной офицерской или летной династии.
Несколько слов о блате. Современной молодежи это слово часто даже незнакомо.
В СССР даже коррупция принимала искаженную, неведомую в других странах форму.
Да, в советское время блат был одной из форм коррупции. Со временем он принял такие чудовищные размеры, что люди стали забывать о товарно-денежных отношениях. Если в материальном производстве царил обмен товара на товар, то в нематериалной среде было засилие обмена услуг на услуги. При поступлении на работу зарплата практически не учитывалась. Намного важнее было влияние и власть.
Так вот почти четверть принимаемых курсантов была льготная или блатная. Хотя, честно говоря, многие курсанты не догадывались об этом. Их старались в такие тонкости не посвящать, взрослые отлично понимали, что могут травмировать ранимую детскую психику. Да и трудно жить потом с ярлыком блатного….
Первая группа блатных проявлялась сразу после окончания второго года службы.
Они, или откровенно заваливали экзамены, или просто писали рапорта об отчислении. И таких из каждого приема набиралось 30-40 человек. Вот им другие курсанты никогда не сочувствовали. Основная масса курсачей все же мечтала не столько об офицерском звании, сколько о полетах. Но об этом еще будет другой разговор.
А чтобы гарантировать зачисление блатных – было придумано собеседование перед зачислением, где и отсекались лишние бедолаги, даже имевшие лучшие баллы и группы психотбора.
Таким образом только 80-100 абитуриентов проходили в число курсантов благодаря своим знаниям, уму и здоровью. Вот они-то чаще всего и доходили до выпуска и составляли здоровый костяк нашей авиации. Та часть блатных, что выпускалась, чаще всего получала льготное распределение(например, за границу) и потом составляла костяк корпуса замполитов. О существовавших тогда беспрецедентных льготах для них поговорим позднее.
В авиации существует множество поговорок и пословиц, так вот одна из них гласит: „ Тот, кто не хочет и не может летать – идет в замполиты” . А среди руководителей полетов ходила присказка –„Ахтунг, ахтунг, в воздухе замполит”
Ж Ж Ж
Сразу после зачисления для Николая начались армейские будни. Начался курс молодого бойца. Уже всех разбили на отделения и взводы, назначили сержантов из числа курсантов. Курс состоял из примитивных занятий по Уставу, тактике , а в основном это были строевые занятия на плацу. Осень была ранней и холодной, в сентябре зарядили ледяные дожди. Ноги в сапогах с непривычными, вечно сбивавшимися портянками, замерзали и если бы не постоянное движение, полкурса лежало бы в санчасти, но пока туда попадали только с потертостями. После изучения устройства винтовки, был устроен трехдневный марш – бросок на стрельбы на полигон. Так ничего и не поняв после десятка выстрелов по мишени, Николай невзлюбил сразу и тяжеленную винтовку, которую надо было еще и начищать после каждых стрельб, и полигон , и вообще все , связанное со строевой подготовкой. Он никак не мог дождаться начала теоретических занятитий, где ему казалось, все будет легко и понятно.
А тут еще этот случай с маленькой девочкой на стрельбище. Как она забрела на полигон и почему спряталась за деревянными щитами с мишенями, так и осталось неизвестным. От ближайшей деревни до стрельбища было больше километра. Вытекающую кровь из-под щита заметили после первой же замены мишеней. Вызвали милицию. Девочку лет пяти завернули в брезент и увезли. Почти весь курс в эту ночь не спал. Перед глазами стояло нашпигованное свинцом детское тельце.
В это время Серега уже вторую неделю сидел на кухне. Вскоре к нему присоединился еще один отчисленный абитуриент , все сдавший, но не попавший в приказ. Шамо тоже отловил его в кустах возле кухни и присоединил к Сереге. На пару им стало как-то веселее.
На десятый день, часов в девять вечера, на кухне появился Шамо и дал им команду помыться и привести себя в порядок.
- Идите за мной, – он повел их в сторону штаба училища.
У Сереги неприятно защемило в груди. Он понял, вот сейчас все для него и решится. В дверях штаба никто их не остановил, видно были предупреждены. Поднялись по широкой ковровой дорожке на второй этаж, свернули налево в широкий и очень высокий коридор. Зашли в дверь с табличкой «Приемная» . Там никого не было, только стол с пишущей машинкой.
- Ждите, я вас позову, - Шамо зашел в двойную дверь с сияющей золотом надписью «Начальник училища»
Минут через десять из приоткрытой двери донесся его голос –«Пашкин, заходи».
На негнущихся ногах Серега подошел и заглянул в двери. В огромном кабинете было полутемно, горела только настольная лампа на приставном столике. Посредине кабинета стоял огромный длинный стол под зеленым сукном. Стулья располагались вдоль стен.
- Проходи сюда. Представься, – под огромным флагом во всю стену сидел генерал.
-Пашкин. Сергей.
- Дальше,
- Хочу учиться в училище.
-Дальше,
Сергей смутился. Эх, надо было у старшины спросить, как отвечать. Не догадался,
- Все.
- О семье расскажи.
- Мамка – в школе труды преподает, отец сейчас не работает, старшая сестра есть, в пединституте учится, младшая – в школе учится.
- Отца, что, выгнали с работы, пьет?
-Пьет . Иногда.
- Бил тебя?
- Нет, что Вы. Он добрый, никого и пальцем не тронет. Мамка в сердцах может, а отец нет, никогда.
- Как в школе учился?
- В основном на четыре и пять. Тройки редко были.
- А почему по поведению четверка? – Тут Серега понял, что генерал и сам все про него знает,А спрашивает – наверное , проверяет.
-Да я с учителем астрономии спорил всегда, он такую чушь нам говорил, что днем звезды через трубу увидеть можно. А я все книжки по астрономии перечитал. Нет там такого.
-Так . Хорошо. Ты, надеюсь, понимаешь, что приняв тебя в училище своим решением, я один и буду за тебя отвечать. Ты не должен меня подвести. Малейшее нарушение – и будешь отчислен. Все, иди , ты принят в училище. Старшина отведет тебя в роту.
У Сереги слова благодарности застряли в горле, слезы душили его. Он, боясь расплакаться на глазах генерала , быстро повернулся и выбежал из кабинета. И только там, прижав руки к лицу, беззвучно разрыдался.
Старшина привел их обоих в казарму за час до вечерней проверки. Завел к себе в каптерку и стал переодевать. Оказывается, у него вся форма на них была давно приготовлена и все точно по размеру.
-Ну , вот, теперь вы не хлопцы, а воины, И смотреть на вас теперь приятнее. А то были, как бомжи подзаборные. Только завтра же чтобы подстриглись. Под ноль. Иначе накажу.
Ж Ж Ж
Насчет наказания Шамо не шутил. Сыпались они из него как из рога изобилия. Притом все знали, что только он один может наказывать даже властью начальника училища. И никто никогда не пытался оспорить. Что значит спорить с Шамо курсанты поняли в первый же день курса молодого бойца. Утром на зарядку взвод должен бежать только в полном составе. Одного нет. Все стоят под дождем, ждут. Через пять минут из двери появляется улыбающийся Леня Мурзин в одном сапоге, второй несет в руке
-Товариш старшина, мне сапог подменили, он не лезет.
-Стать перед строем, - Леня продолжает улыбаться.
-Товарищ курсант Мурзин. До отбоя выкопаете за туалетом яму метр, на метр и на метр, - Шамо, когда наказывал, всегда переходил на Вы.
-Товарищ старшина, но я же не виноват..
-Два, на два и на два,
-Но это не мой сапог!- Леня перестает улыбаться
-Три, на три и на три,
-А как же я без сапога?,
-Четыре, на четыре и на четыре !
Представив размеры ямы, перестают улыбаться и в строю.
Леня, наконец, начинает что-то понимать и замолкает. Все убегают на зарядку, а Леня уныло поковылял в одном сапоге за старшиной получать шанцевый струмент, то бишь штыковую и совковую лопаты. А сапог оказался его, просто портянка забилась в носок. И яму Леня все-таки выкопал, только для этого ему еще пришлось лестницу выдалбливать . Неделю по вечерам курсанты ходили смотреть на Ленины археологические раскопки и слушать доносившиеся с самого дна лихие казацкие песни, типа «По Дону гуляет казак молодой». Неунывающий характер очень помогал ему и в его последующих передрягах. А их у него – длинного, нескладного, упрямого и невезучего , было немало.Но об этом позднее.
Ж Ж Ж
Когда Серегу представили перед строем, как нового курсанта, строй разрушился и все кинулись его поздравлять и обнимать. И первым обнял его друг Николай. Оказывается, весь курс уже знал о его кухонных мытарствах и с нетерпением все ждали, и надеялись на приятную развязку. И вот она наступила. Серега быстро догнал остальных в теории, переписал конспекты, и ни в чем потом не уступал остальным.
Как-то вечером Пашкин пришел к знакомой дыре в заборе за кухней. Дыры не было. На ее месте намертво были приварены толcтенные железные прутья с острыми пиками на конце. Но Серега не расстроился. Теперь он уже знал, что один шаг за забор считался самоволкой и следовало жестокое наказание. А слова генерала об одном малейшем нарушении до сих пор звучали в его ушах. Да и что ему сейчас делать там, за забором?
Этого Серега пока не представлял… А возвращаться к прежней голодной и холодной жизни особого желания не было. Пашкин вздохнул и без сожаления направился в казарму.
Глава 2.
Казарма 1 курса
Первое, что понравилось Сереге в казарме – это идеальный порядок и телевизор. В их поселке в то время в личной собственности было всего несколько моделей КВН с огромными линзами с водой и пара черно-белых «Рекордов». Наличие телевизора в доме издалека было видно по огромной сварной вышке с громоздкой антенной. Но это были в основном местные начальники, а они не очень расположены пускать гостей на просмотр телепередач.
И как только не исхитрялись Серега с друзьями подсмотреть , что же там показывают - и залазили вечерами на деревья напротив домов, и зависали на высоких подоконниках , бесполезно - тяжелые шторы надежно сохраняли тайны семейных мирков. И только один раз удалось Сереге с друзьями поглядеть включенный телевизор. Это было, когда они пустили постоять на воротах в их каждодневной футбольной битве хилому сынку начальника почты в обмен на показ телевизора.
Дело было днем , когда родители еще на работе. Сынок провел их в зал, включил телевизор, долго щелкал переключателем каналов, но на экране, кроме серебристой ряби, так ничего и не показалось. Сынок со вздохом заключил, что, видимо, сегодня никаких передач нет. С глубоким разочарованием Серега с друзьями, смирно сидевшими в ожидании невиданного зрелища, гуськом покинули дом. Ими было сделано заключение, что кино лучше, надежнее и дешевле.
На телевизоре в казарме висела фанерная табличка «Просмотр только с 20.00 до 21.30». Конечно же, в первый же вечер, подшив к гимнастерке белый свежий воротничок, начистив бесплатным гуталином сапоги и надраив бархоткой пуговицы и бляху ремня, ровно в восемь вечера, Серега со своей табуреткой сидел перед телевизором. Включать сам он не умел, да и боялся, и так в одиночестве и просидел до девяти часов, пока сержанты не согнали весь курс на просмотр программы «Время». Перед началом программы дежурный по курсу, наконец , включил это черно-белое чудо техники. Картинка на экране была довольно четкой, и Сереге телевизор понравился. Но ничего другого в этот вечер посмотреть не удалось, так как сразу после просмотра телевизор выключили, и все пошли на вечернюю прогулку и проверку.
Жесткий, расписанный по минутам, распорядок дня вовсе не тяготил Серегу, все ему было интересно, и все он успевал. Колька-друг не обманул, еда в курсантской столовой была сытной. Если дома мясо он ел только в праздники, а основной едой были макаронные супы, пшенные каши, чай и хлеб, то здесь мясо и рыбу давали каждый день. Сереге странно было смотреть на привыкших к разносолам городских пай-мальчиков с кислыми лицами ковырявших рисовую кашу и откладывавших в сторону хлебную котлету(ее так обзывали, так как для солдатского и курсантского пайка на первом курсе в котлетный фарш ложили больше половины хлеба и перекрученные обрезки жира , мясом они даже не пахли)
Обслуживать себя, подшится там или прибраться, к этому Серега был приучен с детства. В большой семье дети к труду приучались с мальства и никакой работы не чурались. Конечно, вычистить до блеска 15-20 очков в курсантском туалете и Сереге не доставляло на дежурстве особого удовольствия, но и это он считал приемлемым, как плата за кормежку, чистую, добротную одежду и постель.
Хлопчатобумажные гимнастерка и брюки хорошо сидели на Сереге . Никогда у него не было одежды из такого добротного материала. Правда, дома у него остался праздничный костюм из финского кримплена, темно-синего цвета в крупную клетку. Деньги на него, а стоил он тогда месячную зарплату, аж 110 рублей, Серега заработал за два месяца летних каникул после восьмого класса, сбивая на яйцебазе ящики по 5 копеек за штуку. Заработал он тогда целых 200 рублей, так что оставшихся 90 рублей еще хватило на югославские шикарные кожаные туфли за 70 рублей и его давнюю мечту – кеды «3 Слона». Кеды только этой марки выдерживали по два сезона футбольных баталий на пустырях, отечественые синие «плевки», как их называли, разваливались после трех-четырех футбольных матчей. Костюм и туфли мать с собой в училище не дала. Ходил он в них только в школу, в кино, да на редкие свидания к девчатам. В остальное время его одеждой были футболка, черные ситцевые шаровары, сшитые матерью, да матерчатые, натираемые мелом, полукеды.
Ж Ж Ж
Сереге и в голову не могло тогда прийти, что наденет он свой финский костюм только через два года и будет он ему безнадежно мал в плечах и короток в рукавах. А вот югославские туфли прослужили ему еще четыре года, пока на свадьбу не сшил ему знакомый еврей-сапожник из хромовых сапог пару чудесных остроносых сияющих туфель на модельных суженых книзу каблучках.
В армии никогда нет проблем ни с одеждой, ни с обувью, ни с бельем. А уж что касается чистоты и здоровья, то это в авиации всегда стояло на первом месте.
Да и прошедшие медкомиссию курсанты, практически имеющие идеальное здоровье по любым меркам, болели очень редко.
В любом коллективе важнее физического здоровья является психологическая обстановка. С этим особенно на первом курсе возникали большие проблемы.
Представьте себе более 200 молодых, здоровых парней, да в основном с нулевой и первой группой психотбора, в одном помещении.
Высочайшие критерии отбора в училище диктовала профессия – летчик-истребитель. А он, в отличие даже от других летчиков, в одном лице и инженер,
и радист, и стрелок, и штурман. И все в одном лице. Объем изучаемого материала громаден по любым меркам. Ни в одном другом учебном заведении( ну, может быть еще в разведшколах и центрах подготовки космонавтов, но туда берут только с нулевой группой психотбора) нет такой интенсивности учебного процесса. Но ведь курсанты, кроме учебы еще и служили. Так же, как солдаты, ходили в наряды и караулы, также изучали, плюс ко всему, и общевойсковые дисциплины. А если еще добавить обязательнное изучение в то время истории партии, политэкономии, обществоведения и прочих мракобесных дисциплин, только отнимающих драгоценное время, получается жуткая картина .
Поэтому и брали в училище только с нулевой и первой группой психотбора. Те, кого зачисляли по блату со второй и третьей, дальше второго курса, как правило, не выдерживали. Или уходили сами или их списывали по неуспеваемости.
Притом надо учитывать, что психотбор по своему качеству намного превосходил пресловутые американские тесты IQ (intelligence quotient) на определение количественной оценки интеллектуального уровня человека, относително среднестатистического, равного 100. Так, средний уровень выпускников американских вузов достигал отметки 100-115(у отличников – до 130). Тест определял только умственные способности, то есть потенциал к обучению и только. Первая группа психотбора соответствовала IQ, равным 120-130, а нулевая группа 140-160.
Для отбора на летную работу тесты IQ – это очень мало! Нужно ведь определять не только способность к умственному труду, но и выявить физический потенциал – скорость реакции, динамический стереотип (способность к запоминанию точности и регулируемой динамики движений ног и рук), выносливость к перегрузкам, кислородному голоданию, температурным перепадам и прочее, прочее, что встречает человек в полете. Кроме этого летчик должен идеально воспринимать три переменные – расстояние, и его две производные - скорость и ускорение. Без этого он просто будет неспособен посадить самолет, когда все эти три переменные необходимо жестко контролировать, точно измерять и рассчитывать. И все это в динамике и при жесточайшем дифиците времени.
Бог не создавал человека для полетов и летные качества встречаются у людей намного реже, чем, например, музыкальный слух. А летчики-истребители – это наряду с космонавтами – самая редкая профессия. Да и больше половины космонавтов вышли из среды именно летчиков-истребителей.
Поэтому становится понятно, каким огромным взрывным потенциалом обладала эта собранная воедино масса, обладающих к тому же незаурядными физическими и психологическими амбициями.
Да, каждый из них был достоин другого. И весь свой потенциал направляли на достижение цели – стать летчиком. Хотя никто особо и не понимал тогда, что такое – летная работа. Если бы понимали – амбиций бы поубавилось.
Строевые офицеры на первый курс назначались самые опытные . Но и им было очень неуютно в высокоинтеллектуальной среде курсантов. Строевики были выпускниками обычных пехотных училищ, где принимались абитуриенты без всяких психотборов и конкурсов. Обычные строевики, но с большим опытом управления курсанстскими коллективами и громадной властью. И первое, с чего они начинали – это с науки подчинения. Научив человека подчиняться, вы становитесь его хозяином. А самое эффективное в этой науке – это строевые занятия. Вот тут строевики себя показывали во всей красе. Ничто так не распрямляет плечи и спину, и не сгибает голову к земле, как пара часов строевой подготовки на плацу.
Ж Ж Ж
Принятие присяги, несмотря на всю внешнюю парадность , никак не запечатлелось в курсантских сердцах. Обычное мероприятие на плацу, под мелким холодным дождем. Мысль была только одна – быстрее бы все это кончилось и на занятия в УЛО.
Серега и Николай попали в разные учебные отделения и стали видется все реже и реже. Больше всего Серега не любил наряды на дежурство в роту, Лучше уж три наряда на кухню, думал он всегда. Как назло, сержант, командир их учебного отделения, почему-то невзлюбил Серегу и в наряд по роте назначал каждую неделю.
В обязанности дневального входило два раза в сутки натирать полы мастикой. Полы были не паркетные, а из обычных досок. Почему бы их просто не помыть, часто думал Серега. Но у командиров на это были свои мысли. Когда Леня Мурзин копал очередную яму за забором Качи, он спросил, зачем ее тут копать, рядом полно таких же других. На это старшина сказал: « Мне не надо, чтобы ты яму копал, мне надо, чтобы ты замучился». Лене, с его нулевой группой психотбора, такая «целесообразность» казалась более чем странной.
Из этой же категории строевой целесообразности появились мастичные полы. Натирались они тяжеленным обрезком рельсы, обернутым старой шинелью.
В учебном отделе для настоящего паркета были закуплены полотеры. Конечно, можно купить полотер и в казарму, но как тогда наряд замучить? Большой вопрос…
Да они тогда в наряд, как на отдых будут ходить, а как же тогда и чем их наказывать?
Первые увольнения в город разрешали через два месяца после принятия присяги. Ждали и готовились к этому всем курсом. Но к началу увольнений у всех набралось столько наказаний, что в город пошли единицы. Серега в их число не попал. Практически все субботы и воскресенья он проводил в нарядах. Спорить с сержантом он не боялся, просто не хотел. С детства он руководствовался железным принципом – ничего не проси у начальства, сами дадут. В армии этот принцип не срабатывал. Сами ничего не давали. Начальство, особенно строевики, жаловали подхалимов, стукачей и ломали через хребет непокорных и упрямых. А хорошо это или плохо – никого не волновало.
К началу теоретических занятий тактика бесконечных наказаний стала давать плоды. Единую поначалу массу курсантов удалось расслоить на группы. Как говорится – разделяй и властвуй! В одну группу сбились сержанты и ефрейторы, во вторую – подхалимы и часть блатных, была также огрызающаяся группка «козлов отпущения», не вылезающая из нарядов, и большая группа продуманных компромиссников, не идущих ни на какие конфликты. Эти сразу поняли, что любая инициатива в армии наказуема. И наказуема исполнением этой инициативы. Ты предложил, ты и делай.
Серега входил в группу молчунов. Иногда, правда, бывали и срывы. Еще в школьные годы он любил анекдоты, хорошую шутку и розыгрыш. В армии шутить как–то не хотелось. Он вспомнил, как недавно сержант заставил его копать очередную яму для мусора. Накрапывал холодный мелкий дождь, со стен ямы текли коричневые ручейки. Скоро вода стала заливать в сапоги. А копать надо было еще долго. И тут Сереге на глаза попался лежащий возле летнего душа железный проржавевший умывальник без соска.
- Очень похож на головку авиабомбы! – мелькнула мысль.
Остальное было делом техники. Он осторожно выдолбил под умывальник отверстие, заделал края раскисшей глиной и пошел докладывать сержанту о находке авиабомбы. Реакция даже для него была неожиданной. Прибежавший начальник курса, увидев торчащий нос огромной авиабомбы, тут же обьявил тревогу, выставил оцепление и вызвал саперов. Те прибыли только к вечеру, обругали начальника курса бараном и быстро уехали. Но о копании ям в том месте сержант больше не заикался.
Особенно тяжело курсачам приходилось с приездом комиссий. И откуда только они не приезжали на их голову. Старшина Шайморданов тоже их недолюбливал, лениво козырял заезжим толстопузым генералам и старался куда-нибудь уйти на это время. Этим однажды решил воспользоваться комроты капитан Козлов по кличке Хруст(только его хромовые сапоги в гармошку издавали резкий хруст, у остальных строевиков – молчали). Когда очередной разморенный после сытного обеда генерал
из комиссии зашел в казарму и расстегнул шинель, а затем и китель, Шамо вяло ему козырнул и сквозь зубы сказал:
- Товарищ генерал, прошу Вас, застэбнытэсь, здесь курсанты.
Генерал, естественно, не обратил на слова .какого-то старшины никакого внимания.
Когда они возвращались назад, Шамо стоял в дверях и молча от бессилия сжимал кулаки. Козлов остановил генерала и, показав на старшину, сказал:
- Товарищ генерал, застегнитесь, видите старшину.
- Ну и что, какой-то старшина будет мне указывать?
- Да дело в том, что наш старшина не повторяет свои слова два раза, а сразу бьет в морду!
Генерал быстро застегнулся, развернулся и подошел к тумбочке дневального.
-Что у Вас тут за бардак, что за грязь кругом, где старшина?
В сияющей казарме все, крутя головами, пытались увидеть мусор.
- Где грязь, товарищ генерал?, - не выдержав, спросил Козлов.
Опытный хитромудрый генерал сказал:
-А вы тумбочку отодвиньте! - Точно, под тумбочкой лежала заметенная туда при уборке горка мусора.
- Ну, что, дневальный, какую ты поговорку про чистоту знаешь? – уже вполне добродушно спросил довольный, чувствующий себя отомщенным, генерал. Но вместо ожидаемой им - «Чисто не там, где метут, а там, где не сорят!», дневальный выпалил:
- Свинья грязь везде найдет, товарищ генерал!
Генерал рванул из казармы мимо обалдевшего Козлова и хохотавшего Шамо. Больше, к счастью, в казарме он не появлялся. Дневальный, по личному распоряжению Шамо, до самого Нового Года каждое воскресенье ходил в увольнения.
Как-то ночью Пашкину приснилось, что наступило утро, что он в своем поселке и на заборе орет соседский петух. Он открыл глаза.
- Ку-ка-ре-ку! - крик петуха шел от стоящей в углу кровати. На ее верхней дужке сидел, крепко вцепившись в нее пальцами ног, Тимур Зейнулов. Глаза его были закрыты, время от времени он похлопывал себя, по-петушиному, руками по бокам. Возле него уже стоял сержант, дежуный по роте и дневальный с повязкой. Они пытались снять Тимура с грядушки, но не получалось. Серега быстро понял, что произошло:
- Не трогайте его, он лунатик, ему воды надо холодной, - и пошел за кружкой.
Намочил ножное полотенце водой и приложил Тимуру к ступням. Тот моментально открыл глаза, пальцы ног разжались и он, свалившись на подушку, тут же заснул.
Через неделю Зейнулов уехал в свою республику.
Некоторые странности Серега видел и у Гарика Карамова, спавшего на соседней кровати. Часто после наряда Гарик пропадал из казармы. Однажды он не пришел на вечернюю проверку и его искали всем курсом. Даже подумали, что он в самоволке. Но через час, как ни в чем не бывало, Карамов появился в казарме. Сержанту сказал, что порезал ногу и ходил в санчасть. Серега после ужина в личное время любил гулять по территории училища, благо занимало оно площадь более пятнадцати гектаров. Особенно ему нравился «фонтан любви», так курсачи прозвали разрушенный старый фонтан, заросший густым кустарником, возле дальнего забора Качи за стадионом. Туда курсанты водили приходивших в гости среди недели девчат, но для любви или нет, никто не знал.
Там однажды и увидел Гарика Серега. Гарик лежал внутри фонтана и курил самокрутку. Серега его окликнул: «Гарик!» - но тот даже головы не повернул.
Серега подошел ближе. Глаза Гарика были открыты, но он явно не видел Серегу. И тут губы Гарика зашевилились, и из них полилась бессвязная заунывная песня, видимо на узбекском языке. И только тогда Серега понял, что за самокрутку курил Гарик. Пашкин в своем поселке никогда не сталкивался с наркотиками, но в книгах читал о них много. Гарика он тогда не тронул, и никому ничего не сказал. Серега понимал, что добром это не кончится, хотя каким-то чудом Карамов дотянул до второго курса. Кроме жалости, ничего больше, Серега к нему не испытывал.
Ж Ж Ж
Как оправдывались в те запойные времена армейские начальники, армия – это маленький слепок с общества. Какое общество, таков и слепок. Все негативное из общества переносилось в армию. Правда , там этот негатив принимал страшные, уродливые формы , часто со смертельным исходом, ведь в отличии от гражданских, у всех военных в руках было оружие.
Чего никогда не было среди курсантов, так это дедовщины. И это не благодаря бдительности офицеров, не благодаря порядочности сержантов и старшин. А благодаря особому авиационному духу братства, честности и товарищества, в самом лучшем понимании этого слова. Как часто шутили над собой летчики – «Мы не летчики – офицеры, мы летчики минус офицеры». И это правда. Ну, никаким боком не лепились уставные отношения к аэродрому. Нельзя сказать , что на аэродроме, раз все ходят без погон, то все равны. Нет, конечно. Все прекрасно знали, кто есть кто. Главенство переходило в ранг профессионализма, кто тебя учит – тот главнее, летчик всегда уважаемее и главнее техника. Инструктор – выше обучаемого, любого ранга! И если генерал получает контрольный полет от полковника, то он и докладывает ему о готовности к полету, также, как техник капитан, докладывает летчику лейтенанту о готовности самолета. И это принималось, как данность, никто не оскорблялся и не лез в амбиции. Потому что это авиация.
Много баек сложено об этой замечательной стране - авиации. И может за эту ее выделенность недолюбливали никогда министры-пехотинцы авиацию и пытались всегда растащить на куски и раздать в подчинение пехоте на потеху и издевательство.
Может когда и удастся раздробить ее, эту авиацию, где рано встают, поздно ложатся, целый день бегают, ничего не делают и все во всем виноваты. Да, такая вот, страна…
Такие же добрые отношения понимания и уважения складывались и между курсами. Тем более. что курсы редко пересекались в одном месте. Первый курс смотрел на третий и четвертый, как на богов, прилетевших с Олимпа. Да, им было доступно то, о чем на первом курсе только мечталось. А старшие курсы, зная в каком строевом болоте сидят первачи, жалели их. О каком там унижении речь! Помогали, да, чем могли, а могли мало чем. Каждый должен нести сам свой чемода, и нести до конца, до выпуска.
Ж Ж Ж
Ночью Серегу разбудил сержант Кукушкин,
- Серега, вставай, пойдем.
- Куда?,
- Стукача опять поймали.
Потом Сереге рассказали, что Шамо дал сержантам ключи на ночь от каптерки и бывшие суворовцы отмечали Кукушкину день рождения. Урман был тогда дневальным и видел, как выпившие сержанты расходились спать. И побежал докладывать начальнику курса, Пузырю. Но его случайно заметили.
После темной в казарме Урман не появлялся. Сказали, что он написал рапорт об отчислении, и будет дослуживать солдатом в другой воинской части. Сержантов и Шамо не тронули.
Утром на совещании у начальника училища.
-Товарищ генерал, еще одного избитого курсанта вчера ночью подбросили к санчасти,- доложил начальник курса. – Это уже третий случай за месяц.
- Не курсанта, а стукача, товарищ полковник. Беседовал я с теми двумя, оба оказались ваши стукачи. Я сколько раз вам говорил, что не доносчиков из курсантов делать надо, не для этого они сюда пришли. Вы в казарме своими глазами и ушами смотреть и слушать должны. А вы туда по праздникам только ходите. Документы на отчисление – немедленно. Особый отдел курсантов по своим кабинетам таскает, вы – по своим. Хватит мне плодить из курсантов стукачей. Ну, нет у нас в училище шпионов, нет! Вы за десять лет хоть одного поймали? Они же еще дети, а вы им психику ломаете, клеймите на всю жизнь.
Ж Ж Ж
О стукачах в армии знали все . Это было неистребимое племя, хотя ненавидели их все. Они тоже всех боялись и все таки стучали. Может это менталитет народа виноват или еще богом заложена в народе нашем страсть к стукачеству. При Сталине часть народа сидела, другая часть стучала, чтобы посадить тех, кто еще на воле . Прямо с азартом каким-то стучали.
-Дед, ты за что сидел?
-За лень, внучок.
- Как это ?
- Да вот сидели с соседом вечером, анекдоты рассказывали.
Сосед в ЧК побежал огородами, а я поленился через плетни прыгать, и дорогой пошел. Вот и опоздал. Все лень наша. Так что, внучек, учти, не ленись. Беги огородами.
И бегали, и не только огородами. Стучали и в ЧК, и в милицию, и в КГБ, и в райком, и в партком, и в профком, и в исполком … много куда стучать можно было!
Вот в нынешние времена, когда осталась одна «родная» милиция, народ заскучал. Стучать стало некуда и некому, а в милицию страшно, там такие дуболомы остались, что считают, неважно по какому поводу ты в милицию попал, раз попал, значит, виноват, надо сажать. Им ведь главное человека до милиции доволочь, а там дел нераскрытых море, по какому нибудь, да признается… А не признается, противогаз на что? Недаром же главный мент всех времен и народов сказал: Невиновных людей не бывает, есть только непризнавшиеся ».
И те, кто вербовал стукачей, тоже все понимали, но вербовали. Ну, не могли они без этого работать! И чем выше был начальник, тем изощреннее были методы вербовки. Но, конечно, самым большим штатом стукачей всегда обладал КГБ, а затем и ФСБ. Здесь пытались сделать стукачом каждого второго.
Да, с первого курса в училище особый отдел со рвением принимался за выполнение плана по вербовке. Не мудрствуя лукаво, предлагали стучать всем. А вдруг согласится?
Ведь за спрос не бьют в нос? Бьют. Не за спрос. За донос. Все курсанты знали эти скромно обитые черным дерьмонтином двери в отдаленных уголках коридоров штабов и учебных отделов. Многие там побывали. Не все соглашались, как ни причитали особисты, что это проявление любви к партии и народу. Курсачи в своей основной массе предпочитали проявлять любовь к Родине в другом месте и другими делами. Ну, прям срывали все планы особистов по вербежу, и все тут!
Среди курсачей больший авторитет имел свой особый отдел и свои методы борьбы за справедливость. И плохо ли , хорошо ли, но от стукачей постепенно избавлялись.
Ж Ж Ж
Как всегда к ноябрьским праздникам началась подготовка на плацу. Начальник курса изображал собой трибуну с начальством. Формировали коробочки, во главе которых блистали строевой выправкой отцы-командиры . Сначала учились дружно орать троекратное «ура-ура-ура», затем прохождение строевым и равнение на трибуну, то бишь на Пузыря. И так ежедневно по два часа беспрерывных проходов.
Сегодня должно быть зачетное прохождение и потом – выход на тренировку в город на настоящую площадь. Уже уставшие рвать глотки, курсачи выдавали нечто похожее на «гав-гав-гав». Начальник курса нервничал, сучил сияющими сапогами, но начавшийся мелкий холодный дождик настроения курсачам не прибавлял.
И тут, то ли привлеченный их «гав-гав», то ли масляным блеском сапог Пузыря, позади него появился облезлый, изгаженный донельзя, худой кобелек. Полковник , который увлеченно в сотый раз объяснял , как надо вдыхать и выдыхать «ура», его не замечал. Все два курса и офицеры с интересом следили за действиями кобелька. А тот, не мудрствуя лукаво, бодро задрал заднюю лапку на начальственный сапог и стал усиленно помечать новую освоенную им территорию.
Тут только Пузырь по веселью в строю почувствовал неладное, оглянулся и увидел желтую лужицу под ногами. Он развернулся и попытался пнуть кобелька сапогом. Но навык игры в футбол давно был им утерян, он подскользнулся, и уже в прямом смысле, сел в лужу. Кобелек успешно увернулся от сапога и спешно ретировался через прутья забора. Смех перешел уже в хохот. Ни о каком продолжении занятий, естественно, уже не было и речи. Пузырь подозвал курсантского старшину курса и заорал на весь плац:
-Немедленно изловить, убить и потом ко мне! – развернулся и спешным аллюром засеменил к штабу. Приказ начальника надобно исправно исполнять. Десяток выделенных курсачей собачку изловили возле ближайшего мусорного бака, приманив ее свежим куском белого хлеба. Убивать не стали, но ноги и пасть надежно обмотали веревками. В кабинете Пузыря не оказалось. Довольные быстро исполненным заданием, положили кобелька на приставной стол и пошли в казарму, недоумевая, зачем она Пузырю в кабинете нужна, да еще дохлая...
Старшина остался доложить лично об исполнении. Когда Пузырь вскоре вошел и увидел на своем столе связанную псину, его переклинило. Вместо слов изо рта вырвался невнятный рев, перемежаемый брызгами слюны. Испуганный ревом песик задергался. Его пробило жидким поносом, струей заливавшим важные, видимо, бумаги на начальственном столе. Задергав ногами, кобель завертелся вьюном. Струя поноса , как пулеметная очередь, наискосок прочертила по полковничьему мундиру.
- Вон, вон, вон , - забыв, видимо, все остальные слова, Пузырь ринулся к выходу из кабинета.
Вон, так вон. – старшина схватил бедную псину за относительно чистую холку и , выйдя из кабинета, перекинул кобелька через училищный забор. Как уж добирался домой обосранный с ног до головы полковник – история умалчивает. Но уже на следующий день он опять успешно изображал на плацу начальственную трибуну, правда, поставив позади себя, явно довольного, одного из строевых офицеров. Курсачи тут же прозвали его – собачий сторож.
После ноябрьских праздников начались размеренные спокойные дни занятий в УЛО. Кроме прохода по праздничной площади, Сереге так и не удалось ни разу побывать в увольнении. И вот, незадолго до Нового года, после обеда его вызвали на КПП, попросту – пропускной пункт училища, а еще проще – проходная. Идя по центральной аллее к воротам, Серега усиленно размышлял, кто бы это мог быть. Мать, отец и сестры были дома, судя по последнему письму. Никакой другой родни в городе не было.
-Серега, подожди, - его схватил за руку догнавший Николай.
- Мыкола, тебя тоже на проходную позвали? ,
- Да нет, это я тебя вызвал, там Томка с подругой пришла. Они в политех на факультет резины поступили. Они же знают, что мы здесь, вот и приперлись.
От слова «Томка» Серега вздрогнул. Не то, что не ожидал, а просто не хотел он с ней встречаться. Еще в школе, эта рано располневшая дородная девица, не давала Сереге прохода. Ну, не такой он представлял себе свою невесту. Нравились ему стройненькие, рыженькие и веселенькие. Тамара же была девочкой серьезной, вечно с хмурым, недовольным лицом . Да еще и некрасивым. Серега еще в школе подозревал, что это она успешно разгоняет всех его рыженьких, стоит ему только познакомиться. Так и ушел в училище без невесты. Писать даже некому. И вот опять она! Вот почему он и вздрогнул.
- Мыкола, я не пойду, - Сергей остановился.
Бывший в курсе его отношений с Тамарой Николай потянул его за руку.
- Пошли, пошли, будет хоть куда в увольнение ходить.
-А чего они пришли?,
-Да не знаю я, она только попросила тебя привести. - Серега опять остановился.
- А вторая кто? Нашенская?
-Ну, не знаю, пойдем, там увидим..
Серега знал, что у Николая дома осталась невеста, с которой они уже договорились после учебы пожениться.
- Мыкола, а Вера как же?
- Серега, ну ты даешь? Вера – это серьезно. А тут просто для компании. У нас хоть знакомые в городе будут, на танцы там, в кино вместе сходить.
Девчонки стояли в комнате посетителей, и о чем-то весело щебетали.
-Здравствуйте, девчонки,- Николай подошел к ним.
- Том, вот привел твоего Серегу.- От слов «твоего» Тамара зарделась, но поправлять не стала.
- Ой, Сережа, Коля, какие вы стали… другие, не школьные. Вроде полгода только прошло, а как повзрослели…
- Да это просто форма нас взрослей делает,- нашелся Николай, - а так мы такие же.
Серега промолчал.
- Мальчики, мы с Томой приглашаем вас к нам на День рождения, в воскресенье. Вот вам адрес и как к нам проехать. Мы у моей тети живем пока. – Света протянула бумажку.
Тамара пристально наблюдала за Серегой и тоже помалкивала. Говорила ее подружка.
-Меня Светой зовут, я из Дубовки. Мальчики, приезжайте обязательно, мы ждем.
Потом подружки стали распрашивать их об учебе, службе. Николай бойко отвечал.
- Ну, мальчики, мы побежали, нам еще по магазинам надо пройтись.
Так и не поняв, у кого из двух день рождения, и к какому времени надо подъехать, Серега с Николаем направились в казарму. До воскресенья оставалось три дня.
На самоподготовке с адресом в руке Серега подошел к сержанту.
-Меня вот на воскресенье пригласили к тетке на день рождения,- нерешительно начал он.
-Ты же говорил, у тебя нет родни в городе?
-Да это моего друга тетка, - тут же нашелся Серега. – Нас двоих пригласили. Сегодня.
-Нет. У тебя еще два неувольнения и куча нарядов. Пусть твой друг один идет.
-А нельзя одно неувольнение перенести?
-Нет, да и в воскресенье мы с тобой дежурим по роте. Вот график.
Серега это знал, и молча отошел за свой стол. Он привык добиваться своего, если что-то задумал. Вот и сейчас он обдумывал несколько вариантов решения этой не очень сложной проблемы. Варианты, связанные с мнимой болезнью и самоволкой тут же отбросил. «Придется все же идти к Шамо», - решил он. Очень не хотелось, но это был самый безболезненный вариант.
Как на зло, вечером у Шамо все время крутился его сержант. Наконец, уже перед проверкой, Серега подошел к старшине.
-А, Пашкин, чего так много нарядов нахватал, а обещал хорошо служить?
-Да это случайные наряды, товарищ старшина, а так я стараюсь, не все получается.
- А почему сержант на тебя жалуется? Что, не любит тебя сержант?, - Шамо хитро прищурился. Он явно ждал жалобы .
-Да нет, иногда ошибаюсь, не так что-то делаю. Но я не об этом хотел поговорить,
-Что, попросить что хочешь? А я что – должен тебе что-ли? - Серега совсем смутился и собрался уходить.
-Да, постой ты. Собрался говорить – говори.
Серега помялся и выпалил:
-Товарищ старшина, вы не можете мне одно неувольнение перенести, мне к девушке на день рождения надо, а у меня еще два неувольнения?
Шамо перестал улыбаться и задумался.
-А почему сержанта не просишь, как же я его наказание отменю? Он обидится…
- Да я просил, не хочет он. А я уже пообещал, что приду… Я ведь за полгода еще ни разу не был в увольнении…
Ладно, подумаем с твоим сержантом, что делать. Иди – позови его, - Шамо отослал Серегу, увидев, как блеснула в его глазах обидная слеза.
На следующий день сержант вывел его перед строем и заменил оба неувольнения пятью нарядами на кухню. И сделал он это с явным неудовольствием. Этим же вечером Серега радостно заступил в наряд. Если бы он знал, каким выдастся его увольнение, может быть радость его была не так велика…
Подготовка к увольнению, проверка у дежурного по училищу – все промчалось как
во сне. И вот они с Николаем уже сидят в полупустом трамвае, обсуждая, какой купить подарок. Серега предложил кофейный или чайный набор. А что – они студентки, всегда посуда пригодится. Николай настаивал на духах. Но вот каких? Вдруг не понравяться? Еще раз посчитали ресурсы. Серега из своих 11 рублей ежемесячной стипендии уже скопил больше пятидесяти. У Николая было только пятнадцать. Каждое увольнение требовало расходов. А вдруг у них у обоих день рождения?
Решили взять и духи, и чайный набор.
Многоэтажку нашли быстро, поднялись на 3-й этаж, позвонили.
Дверь открыла Светина тетя, она пригласила их проходить. И тут они оба замерли. В доме был паркетный, сияющий пол. А их сапоги, хоть и обмытые в луже у дома, не были столь сияющими. Да и подбитые подковки могли нанести паркету непоправимый урон. А тут еще тетя несет пару домашних тапочек. Оба застыли у порога, мысленно прокручивая в голове ситуацию. Снять сейчас сапоги и размотать портянки – как они будут выглядеть в бриджах на босу ногу? В сапогах им явно не разрешат цокать по паркету. Ситуация вырисовывалась трагикомическая. Носить носки на первом курсе категорически запрещалось, это считалось гражданской одеждой. Только портянки! Переглянувшись, они решили прощаться.
Тетушка явно ничего не понимала. И тогда более бойкий Николай решил идти ва-банк.
- Марина Ивановна, Вы извините, мы в сапогах не можем … по паркету. Вот мы тут подарки передадим… Мы пойдем, наверное…
- А вы разуйтесь, вот я вам тапочки…
И тут Серегу осенило – носки! Купить носки! Он наклонился к уху Николая – «Помолчи, хорошо?»
- Марина Ивановна, а девочки когда придут?
- Да где-то через часок…
- Мы часок погуляем пока, и их встретим, хорошо?
- Ну, хорошо… А я хотела чаек…
Но Серега уже тянул за рукав Николая, закрывая дверь.
-Ты чего? – не понял он.
- Мыкола, я придумал. Сейчас купим носки, наденем их и вернемся, понял?
-Понял, здорово ты придумал…
В первом же магазине одежды они подобрали себе по паре самых дорогих носков, тут же надели их, а портянки сложили в пакет.
Дождавшись девчат в подьезде, они уже вместе с победным видом зашли в квартиру.
Бриджи с дорогими носками смотрелись не так уж плохо. Для тетушки их прошлое замешательство на пороге так и осталось загадкой.
Дом был сталинский, с высокими потолками и огромными люстрами. В зал вел длинный широкий коридор. По бокам было еще несколько дверей. Девочки сказали, что они ждут гостей часам к пяти вечера, так что еще часа три есть в запасе. Показали свою комнату, всунули в руки по альбому с фотографиями и ушли хлопотать на кухню. Света сказала, что с тетей еще живут ее родители-старики, у них своя комната, но они, сказала она, нам мешать не будут. За столом будет только молодежь. А старики ее уже поздравили и подарили ей денег на шубку. А дядя ее недавно умер. Он был каким-то большим начальником в Москве, а потом здесь, в городе. Понятно, откуда такая квартирища, на полэтажа. На площадке было только две двери.
Только теперь парни определились, у кого день рождения, и кого поздравлять. А то уже чуть не всучили подарки Тамаре, хорошо решили до стола подождать.
Через час альбомы были просмотрены, включили радиолу на столе и переслушали все пластинки. Девчонки изредка забегали их проведать. Из кухни стали просачиваться дивные запахи. Не обедавшие парни голодными глазами посматривали на часы. Увольнение у них было до десяти вечера, ехать на трамвае без пересадок, так что за время они особо не беспокоились.
Когда от скуки начали перелистывать девичьи конспекты с мудреными химическими формулами на поллиста, Николай вдруг стал икать. Потом схватился за живот.
-Ты чего, - уставился на него Серега.
- Живот распирает, болит – не могу…Я вчера в наряде на кухне был, там каши гороховой с салом натрескались до отвала. А сегодня утром я еще на завтраке капусты квашеной добавил. – Серега представил, что творится в животе у Мыколы и усмехнулся.
- Сбегай в туалет,- посоветовал он
- Да я уже три раза бегал, а оно опять дует, - Николай направился к двери.
Через минуту он заскочил обратно и забегал кругами по комнате, держась за живот и иногда присаживаясь.
-Туалет занят, - это была уже трагедия.
- Ты только тут смотри не надыми, а то сейчас снова девчата придут.
- Серега, посмотри туалет, не могу уже.
Пашкин выскочил в коридор. Свет в туалете был включен. Он прошел дальше. Заглянул в следующую дверь . После яркого света в коридоре , в комнате было совсем темно.
Он вернулся назад.
-Мыкола, пойдем быстрее, туалет еще занят, но там рядом пустая комната, в ней пропердишься, чтоб потом дотерпеть до туалета.
Сгибаясь и охая, Николай кинулся за ним.
Как только Сергей захлопнул дверь – раздалось утробное урчание и довольный вздох Николая.
-Ну, ты Мыкола и надымил. Помаши кителем, что ли, а то тут задохнуться можно.
-Щас, я еще разок. Ты тоже маши, Серега, - Урчание повторилось с новой силой. Серега снял китель и начал им размахивать.
-Мальчики, куда вы пропали? - открылась дверь, вспыхнул яркий свет, и на пороге нарисовалась Тамара. Парни застыли с поднятыми кителями. Перед ними за столом в глубоких креслах сидели с испуганными лицами тетины родители-старики, а сзади стояла Тома, зажимая пальчиками нос.
И тут раздался первый спасительный звонок в дверь. Пять часов. Начало праздника!
Все кинулись к дверям встречать гостей. В обратную сторону семенил один Николай.
В сторону спасительного туалета. Серега же надел китель, извиняюще кивнул тетиным предкам и твердым шагом направился к столу – вручать имениннице подарки.
Конечно, после такого дружба как-то не завязалась, второй раз парней уже не позвали. Зато они на всю жизнь возненавидели гороховую кашу и квашеную капусту. Хорошо хоть, их и не дают летчикам. Хотя нет, был один такой случай с целой эскадрильей, но об этом потом.
Ж Ж Ж
Тридцатое декабря. Перед штабом училища остановилась машина.
-Вызови дежурного по училищу,- бросил начальник штаба училища своему шоферу и вылез из машины. Он с недоумением смотрел на гору цементных брусьев, сваленных на асфальтированную стоянку для машин офицеров штаба.
-Слушаю, товарищ полковник, - козырнул дежурный по училищу через минуту.
- Что это? – начальник штаба махнул в сторону заваленной стоянки.
- Это ночью разгрузили вагон с бордюрами для ограждения центральной аллеи.
- Какой дурак приказал сюда все свалить, я вас спрашиваю?
- Вы, товарищ полковник, - я вам ночью звонил, куда брусья сложить? Вы сказали – положите у забора возле штаба, а утром разберемся.
Полковник несколько раз открыл и закрыл рот, пытаясь что-то сказать, потом махнул рукой и пошел к штабу.
Через несколько минут из дверей штаба выскочил с выпученными рачьими глазами начальник курса и подбежал к куче блоков на стоянке. Несколько минут изумленно рассматривал уже припорошенную снегом огромную гору бордюров, и рванул в сторону казармы. Через пять минут оттуда рысью выбежали все строевые офицеры и тоже долго стояли перед кучей обледенелых цементных брусьев. Некоторые даже осмелились брезгливо потыкать в них пальцем. Но от этого гора почему-то не уменьшилась.
Так начиналась историческая операция под кодовым названием « Новогодний
бордюр»
Ж Ж Ж
Шамо привезли только к обеду. Как всегда для него все праздники и застолья
удавалось проводить дома только за день до праздника или после оного. Начальник училища еще вчера убыл на праздники в Москву. Шамо решил праздновать тридцатого. Тридцать первого и первого он должен безвылазно быть с курсантами. Иначе без него все шло кувырком.
Хотел заранее посидеть, встретится с друзьями, всех собрал у себя. Не дали. Вынули прямо из-за стола. Он, после бурного разговора с Пузырем, тоже долго стоял перед кучей брусьев, потом мерил шагами центральную аллею уже вместе со старшиной второго курса. Позвонил на метеостанцию. Пока было10-15 градусов мороза, но к вечеру и на праздник ждали похолодание до 25-30 . Это при начинающейся пурге уже серьезно.
Вдвоем пошли к начальнику штаба. Тот был непреклонен.
-Второго прилетает начальник училища – где он будет ставить машину? До второго освободить стоянку, а брусья уложить вдоль центральной аллеи. Побелить обязательно, слышите, обязательно побелить. У вас два курса, там вам работы на два часа. Все, выполняйте.
О морозе не стал даже слушать.
- Идите, выполняйте, и не мешайте мне работать.
Опять пошли на аллею. Когда ее асфальтировали к ноябрьским праздникам, бордюры окончательно скрылись под асфальтом. Вот и заказали новые.
Двухметровые, высотой по пятьдесят сантиметров. Не менее двадцати сантиметров глубиной надо под них траншею копать. Весит такая бордюрина более двухсот килограммов. Нести только вчетвером. Земля уже промерзла, лопаты не возьмут, нужны ломы, а их на два курса всего десятка четыре. Когда подсчитали весь обьем работы, поняли, что не только в два часа, а и в двое суток не уложиться. Но каким бы ни был приказ, выполнять его надо. Желательно с меньшими потерями, А что потери будут, Шамо уже не сомневался. Кроме того знал, что снова все свалят на него. Так и случилось. Убедившись, что старшины начали работу, Пузырь отпустил до 2-го января всех строевиков и себя, любимого.
«Ну, хоть мешать не будут, и то хорошо», - подумал Шамо, наблюдая, как тараканы расползаются по щелям, почуяв опасность ответственности.
Аллея была длиной 500 метров. Значит надо выкопать целый километр траншеи, и не лопатой, а ломом, откалывая по 2-3 см мерзлой земли за один раз.
Для начала решили перевезти и разложить вдоль аллеи все пятьсот брусьев, пока их не засыпало снегом, и они не смерзлись в единый ледяной монолит.
Перевозить блоки решили на продуктовой машине. Своего крана в автопарке училища не было, а зачем? Ведь всегда считалось, что 10 курсантов заменяют экскаватор.
Аллею разделили честно , по количеству свободных курсантов – 200 метров –второму курсу, а 300 – первому. Итого получалось ,что каждый курсант должен вкопать по два блока, а это – 4 метра мерзлой земли. Глубину взяли минимальную – двадцать сантиметров.
Серега в это время стоял в наряде по роте, когда сержант неожиданно снял его с наряда. Возле входа в УЛО их собралось десять человек. Из УЛО вышли старшины
-Так, вы все раньше имели слесарные или токарные специальности. Спускайтесь в подвал в мастерские. Будете в подчинении у мастера. Он вам все обьяснит. А пока – перевезти в мастерскую на тачках все ломы с двух курсов.
Ломы вскоре подвезли. Мастер, старый друг Шамо, видимо согласился ему помочь, и вышел на работу. Он обьяснил, что из 40 набранных ломов надо сделать 80. Он фрезой будет резать их пополам, четверо курсантов будут точить из деревянных заготовок черенки, четверо - резать на куски трубу, двое - вытапливать из старых аккумуляторов свинец на горне.
Черенки вытачивали точно под диаметр соединителной трубы. Черенки вставляли в трубу с одной стороны , лом – с другой стороны . Так как лом меньше диаметра трубы, щель заливали свинцом. Получался лом с деревянной ручкой, но вдвое легче. И меньше вероятность отморозить руки. До ужина 80 полуломов были готовы. Другая бригада, из снятых с нарядов, в это время развозила бордюры.
После ужина Шамо построил оба курса на плацу. И обьяснил диспозицию.
- Работать будете бригадами по 80 человек в три смены по 15 минут. 30 минут на отогрев. Отогрев в УЛО, в учебных классах, самых теплых . Каждый должен зарыть по два бордюра. Мороз завтра будет сильнее, поэтому, чем быстрее закончим, тем меньше будет отмороженных пальцев ног и рук. Вопросы?
Оба курса молчали. Недоумение вызывало только полное отсутствие офицеров. Со стороны могло показаться, что это личная инициатива старшин курсов, которые решили поиздеваться в праздники над курсачами. Но слух о том, как подставили старшин , уже разошелся. Отсутствие строевиков его подтверждало. Да и просто верили своим старшинам, несмотря ни на что.
А мороз крепчал. И самое противное - началась метель.
Старшины принесли откуда-то сотню списанных летных шерстяных свитеров. Их надевали по очереди перед работой поверх гимнастерок. Может, они не одного спасли от воспаления легких. А уж сколько пальцев было спасено деревянными ручками ломов – страшно подумать!
Серега недавно получил посылку от матери, в которой та прислала перчатки и носки из козьего пуха. Их он втихаря одевал под тонкие коричневые армейские перчатки, которые взял на два размера больше. Сейчас они пришлись как нельзя кстати. Отработав, Серега передавал перчатки Николаю.
Но и у него без потерь не обошлось. При работе рукава шинели сдвигались и оставались открытыми запястья. И уже часам к трем ночи Серега услышал хруст в запястьях. Ворочать кистями стало неимоверно больно. А оставалось ему копать меньше полметра. Он показал запястья Николаю. Когда тот услышал хруст, тут же отослал Серегу в санчасть, пообещав докопать его полметра. Сам Николай тут же обмотал запястья своим и Серегиным шарфами.
В санчасти везде горел свет, бегали сестры и врачи, в коридорах толпились обмороженные. Только через час дошла очередь и до Сереги. Сестра обильно смазала запястья каким-то кремом, замотала бинтами и отослала в казарму. Ложить в палаты уже было некуда. В казарме таких , как он ,было уже человек двадцать. И все спали.
-Зайди в каптерку, старшина велел, - дневальный тронул его за руку.
В каптерке сидел дежурный сержант Хрипа. Оба уха и пальцы у него были в бинтах. Глянув на Серегины обмотанные запястья, он вздохнул, достал из-под стола бутылку водки и налил жестяную кружку верхом.
- Да я не пью, - пытался отбиться Серега, устрашенный размерами кружки.
- А я тебе не пить предлагаю, а лечиться. Иначе ты через час от боли не заснешь.
Серега уже действительно стал ощущать скручивающую боль в запястьях.
Вздохнув, он залпом выпил. Слезы сразу брызнули из глаз. Хрипа молча сунул ему ломоть черного хлеба. Сил осталось только добраться до кровати. Раздеться он не успел, так как заснул, еще не коснувшись головой подушки.
Как ни странно, команды «Подьем» не было. За окном было светло. Часы показывали 10 часов. Первая мысль была – проспал завтрак! А жрать , и особенно пить, хотелось неимоверно. Как ни странно, запястья почти не болели, но изрядно хрустели. Умывшись, подошел к дневальному узнать, где все.
- Иди в УЛО, там елку наряжают, да и жратву с завтрака туда всю свезли. Там и поешь.
Серега заспешил на выход.
А на центральной аллее уже кипела работа по побелке бордюров. На кострах грели бадью с известью, теплый раствор разливали по ведрам и щетками белили ровно уложенные выровненные цементные брусья.
К вечеру операция «Новогодний бордюр» закончилась, но на елку в клуб идти было некому. Смертельно уставшие, курсачи вповалку спали в любимой теплой родной казарме.
Глава 3.
Центральное УЛО
УЛО – учебно-летный отдел - все полюбили сразу. Полюбили само огромное серое здание, все его четыре этажа, светлые теплые аудитори, и забитые учебными пособиями кабинеты и лаборатории. Это был как кусочек свободы – здесь не было ни старшин, ни строевых офицеров. Отношения же с офицерами-преподавателями были очень далекими от уставных. А уж с гражданскими преподавателями и подавно. Женщин-преподавателей курсачи просто обожали. И преподаватели тоже, понимая, что научить чему-то можно только при положительном отношении к учителю, особенно не натягивали поводья.
И Сереге, и Николаю учеба давалась легко, подготовка к занятиям много времени не занимала. Большую часть самоподготовки они отдавали чтению художественной литературы, благо библиотека училища была достаточно богатой.
В УЛО вся власть была отдана сержантам. Хотя выйти из аудитории во время самоподготовки можно было только с разрешения сержанта, никто его не спрашивал, просто писали фамилию на доске и в какую аудиторию ушел. Дежурных преподавателей вполне устраивало, если количество курсантов в аудитории и на доске сходилось с количеством курсантов в учебной группе. А оно сходилось всегда. Сержанту ведь тоже не хотелось получить наказание, и недостающих курсантов он показывал, ну скажем, как больных.
Ж Ж Ж
Для офицеров училища работать в УЛО всегда считалось престижно. Ни одна академия чисто преподавателей не готовила. При академиях были только постоянно действующие курсы для переподготовки и усовершенствования преподавателей. Преподаватели набирались из списанных по здоровью летчиков, из наиболее подготовленных инженеров и техников. Часть должностей занимали гражданские преподаватели.
Вся подготовка преподавателей в методическом плане ложилась исключительно на начальников кафедр. И надо сказать методика обучения была на высочайшем уровне. Да это и понятно – примитивная методика просто не позволила бы в такие сжатые сроки подготовить курсантов к освоению сложнейшей авиационной техники. За один год освоить и начать летать на современном истребителе – это было на грани фантастики. И летать самостоятельно не просто по кругу, а на выполнение всех элементов летной подготовки – по маршруту, на простой и сложный пилотаж, полет парой, на боевое маневрирование, в стратосфере и на малой высоте. И летали…Практически курсантов готовили до уровня летчиков третьего класса. В боевых полках уже через год все получали второй класс.
Соответственно и учебная база в Каче была самой лучшей. А это не только оборудованные лекционные и классные комнаты, но и лаборатории, спецкабинеты, учебные летные тренажеры.
Организация учебного процесса тоже была на высоком уровне. На огромных досках расписаний занятий каждый курсант или преподаватель мог видеть весь путь изучения каждой дисциплины от начала до конца. И соответственно планировать свое время.
Ж Ж Ж
С первых занятий у Сереги возникли трудности с приемом азбуки Морзе. Каждый день первые пять минут в УЛО все усердно выписывали буковки азбуки Морзе. Ну, не было у Сереги музыкального слуха! И вообще он не понимал, зачем нужно знание Морзе при современном уровне развития радиосвязи? Голосом ведь по радио все сказать можно! И каждый день в тетрадке ловил за это двойки. На остальных дисциплинах никаких проблем не возникало.
На самоподготовке Серега обязательно бегал в зал летных тренажеров. Его завораживали звуки гудящих двигателей и вид движущейся взлетной полосы на огромном экране. Техники тренажеров, заметившие его постоянный интерес, даже один раз пустили его посидеть в настоящей кабине самолета. Запах кабины был какой-то необыкновенный. Это был запах самолета, запах летной работы. Сереге он понравился.
Конспекты по каждой дисциплине у Сереги были идеальными. Если из-за наряда пропускал занятия, первое, что он делал – это переписывал пропущенные лекции. Любил ходить на консультации к преподавателям, бывшим летчикам. Ему очень нравились эти полетавшие и попотевшие на аэродромах офицеры, теперь на равных говорившие с ним. От них исходил аромат летной романтики, они приносили с собой пахнущую полетами атмосферу аэродромов.
Особенно любил Серега кафедру аэродинамики, сплошь состоявшую из бывших летчиков. Он старался понять, чем же они отличаются от обычных людей, эти пилоты, познавшие и покорившие небо? И сделал для себя вывод – они все очень честные и добрые. А добро Серега всегда понимал, как способность чужую боль, чужие потребности, ощущать сильнее своих. Видимо, что-то было в летной профессии, что делало человека лучше, учило быть честнее перед собой и другими.
Умные и добрые люди всегда привлекательны. С ними хочется общаться, обмениваться мнениями, делиться своими мыслями. Они как оселок, на котором каждый хочет отточить свой ум. Беда в том, что умные люди не со всеми хотят общаться, а уж гении – те вообще живут в своих заоблачных высотах. Видимо, обычные люди им непонятны и неинтересны.
Серегу всегда интересовал вопрос – чем умные люди отличаются от глупых? Себя он глупым не считал, но и понимал, что до некоторых головастиков ему еще очень далеко. В школе пытался больше читать, изучать популярные издания по физике, химии, астрономии, издававшиеся с завлекательными названиями – «Занимательная». Но вскоре понял, что знание и ум – совершенно разные вещи. Он пришел к обескуражившему его выводу – знания ума не добавляют. Понял, что ум дается от природы и стать с возрастом умнее невозможно. Некоторые пытаются компенсировать недостаток ума хитростью, но она эффективна только против глупцов. Воздействовать на умного человека хитростью невозможно.
Да и чтобы хитрить и обманывать, надо обладать незаурядной памятью, чем, к счастью или, к сожалению, природа наделяет еще реже, чем умом.
Поняв, какое положение он занимает между умными и глупцами, Серега успокоился и сделал для себя несколько печальный вывод – он умнее основного большинства своих сверстников, но до избранных ему очень далеко и, значит, звезд с неба ему не достать. Мучить себя изучением энциклопедий перестал, но зато больше времени стал уделять любимым стихам.
Преподаватель высшей математики Владимир Владимирович, Серегу покорил с первого часа общения. „Вот про таких, наверное, и говорят – ума палата”,- думал он, сидя на блестящих лекциях этого интеллектуала, энциклопедиста и просто интеллигентного человека. Это была глыба не просто по физическому весу(точно за 150 кг), но больше по уму, энергии, искрометному юмору и неисчерпаемой доброте в вечно смеющихся глазах. Сложнейшие понятия высшей математики он умел раздробить на такие, до смешного простые кусочки, что Сереге даже стыдно было их записывать в конспект, настолько очевидным и простым становился мир чисел, формул, производных и интегралов.
В школе с понятием „лекция” даже не встречаются. Только в училище Серега понял разницу между лектором и просто преподавателем, понял слова на эту тему Владимира Владимировича: „Чтобы прочитать лекцию, надо знать в пять раз больше, чем сам материал лекции, а сама лекция должна содержать в три раза больше материала, чем должен запомнить и знать курсант!”
„Тогда ведь получается, что он знает в пятнадцать раз больше нас!„ - дошло до Сереги. И как потом он убедился, такими глыбами были практически все начальники кафедр. Лекции читали только они. В редких случаях – старшие преподаватели. Простые преподаватели вели практические занятия. Конечно, ощущение от общения с ними было совсем другое. Ведь все негативное в учебе ложилось на их плечи. Если лекция – это был праздник для курсачей, то практические – тяжелый труд.
Отношения между курсантами и преподавателями строились на хрупкой основе армейской интеллигентности.
Ж Ж Ж
Когда задают вопрос: ”В чем разница между интеллектом и интеллигентностью?, – не ждут однозначного ответа. На эту тему написаны многотомные трактаты, но, как всегда в духовных областях, истина даже не посредине, а внутри. Внутри этих понятий. Интеллигнтность обязательно нуждается в высоком интеллекте, образованности, начитанности, знании истории, культуры. Интеллект без интеллигентности – это как автомат в руках дикаря.
Иметь знания – не значит правильно их применять. А если во зло другим? Истинный интеллигент всегда несет свои знания на алтарь служения обществу – в этом он видит свое предназначение.
Почему в России после революции слово „интеллигент”, „интеллигенция” были бранными словами и употреблялись только в сочетании с „гнилая”, „продажная”, „хилая”, „космополитская”, „зазнавшаяся”, „утопическая” и т.д.?
И многие делают вывод – от непонимания самой сущности этой тончайщей прослойки общества. В армии эта прослойка всегда была еще тоньше. А ведь именно истинная интеллигенция является носителем национального духа, традиций, своего рода Библией в человеческом обличьи.
Да, есть истинные интеллигенты и есть мнимые, просто присвоившие себе это высочайшее звание. Вот эти мнимые интеллигенты и создали нелестные эпитеты. Внешний лоск и богатство при полном внутреннем духовном и интеллектуальном обнищании. . Народ же часто судит по внешнему обличью, давая тем самым повод себя обманывать.
Во все времена мнимая интеллигенция приносила обществу только вред, перенося негатив на истинную, страдающую интеллигенцию. А страдающей она была всегда, и всегда будет, исходя из своих качеств, по определению. В чем только не обвиняли интеллигенцию – и в отрыве от народа, и в уходе от реальности, и в отказе от революционной борьбы, и в космополитстве…
Отрыв от народа? Да никто лучше русских интеллигентов во все времена не знал все беды народа и пути их решения! Но их никто и не спрашивал…
Внешняя отрешенность от реального бытия, соблюдение культурных традиций? Если общество в грязи и не видит этого – кто-то же должен быть примером очищения?
Да, интеллигенция не возьмет в руки винтовки и не пойдет убивать себе подобных тысячами и миллионами. Она пацифична по определению, ибо верит в силу слова, а не оружия. Как же заблуждался „кормчий всех времен и народов”, искореняя интеллигенцию со словами – „Нет человека – нет проблемы”. Интеллигенцию не зря все философы называли корнями нации. В отношении интеллигенции поговорка ” кормчего” срабатывала ровно наоборот. Уничтожение любого интеллигента создавало больше проблем, чем его существование. Подрубив корни, „кормчий” обрек древо общества на длительное загнивание, духовное обнищание. Оно ощутимо до сих пор. Да, гнием потихеньку! Именно из-за негативного отношения к интеллигенции, невнимания к ней и непонимания ее. А чтобы понять – надо самому хотя бы попытаться стать интеллигентнее. Система же борьбы за власть всегда построена на победе драчунов, задир, а не пацифистов. Неискоренимое противоречие, вызванное менталитетом народа. В тех странах, где главенствует приоритет ума, а не кулака, где совесть выше страха – там и народ живет по другому.
Непонимание и притеснение безропотной армейской интеллигенции вскоре привело к полному развалу армии – она тоже, как и вся империя, стала колоссом на глиняных ногах. Армия всегда была сильна своим духом. Каким может быть дух у армии без государства, без идеи, иногда и без присяги? Да, в нашей истории был период, корда в армии по несколько лет не принимали присягу! Кому служили?
Когда расходы на страшно дорогую в содержании, безнадежно отставшую в техническом развитии армию, превысили все разумные пределы, ее просто разогнали, не создав новой.
У народа стали возникать естественные вопросы – если мы практически остались без боеспособной армии и никто на нас не нападает – может она вовсе и не нужна? Чтобы такие криминальные мысли не получили распространения – срочно были заказаны несколько маленьких, но победоносных войн. Ни маленькими, ни победоносными они не получились. Весь Кавказ залили кровью необученной молодежи, сделав армию заложницей предательской политики.
Когда министр обороны приказывает в подарок к своему дню рождения занять миллионный город двумя полками – как это понимать? Бей своих, чтоб свои же и боялись? Или это так теперь называется военная тактика, стратегия или это теперь такая военная хитрость?
Оказывается, кроме амбиций, надо еще и воевать уметь! А как воевать – знала только военная интеллигенция, успешно вытесненная высокомерными, драчливыми, но слабыми на головку блатными генералами.
Забыли, забыли батюшку Суворова –„ Воевать надо не числом, а уменьем”. А уменье-то осталось у выгнанных метлой из армии, из военных училищ военных интеллигентов. Да и самих-то училищ с боевым опытом и традициями не осталось. Порубили, как капусту. А когда глянули на то, что осталось – прослезились, да поздно. Так вот и Кача со своими столетними традициями пошла коню под хвост, то бишь министру на подпись. Воткнуть бы ему то перо в причинное место, да не вынимать... Но… Не раз позникали разговоры и предложения по возрождению некоторых училищ. Но… Склеить разбитую чашку можно, вот только прочности в ней прежней, целостности и монолитности не будет. Это и дети знают… А министры?
В доперестроечные времена военная интеллигенция обреталась по училищам и академиям. К управлению она никогда не рвалась, сохранить бы хоть остатки российской военной мудрости. Ведь была же она! Всех били росичи, не отдали ни клочка своей земли. Наоборот, соседи просились под могучее российское крыло. И ширилась, и крепла империя! А когда крыло подгнило, перышки облетели – и соседи побежали под чужие крылышки. Империи не стало…
Среда военных преподавателей – особая армейская прослойка. Хотя преподавателей как таковых ни одна академия не готовила, в армейские учителя подбор был только из имевших боевой и практический опыт кадров. Но и после этого происходил естесственный отбор на талант преподавателя. Не всем дано летать, не всем дано и учить других. Тут, кроме знаний – еще и призвание необходимо. Учиться легко – научить трудно…
Любое обучение обязательно основано на положительных эмоциях к предмету и преподавателю. Тут палкой делу не поможешь. Устав же армейский требовал – палкой. Только просмотрев огромный список предусмотренных в уставе наказаний и коротенький – поощрений, сразу становится видно, какова основа армии. А основой армии всегда называли дисциплину. У нас армия основана на палочной дисциплине – на основе наказаний.
Высокоинтеллектульной преподавательской среде приходилось туго. Находились они между молотом – уставом и начальством, и наковальней – курсантами. Не позавидуешь… И все-таки сохранить и привить культуру отношений даже в этих условиях удавалось. К курсантам обращались только на „Вы” и только по фамилии. К преподавателю – только по званию. Никакого панибратства, никаких ”колей”, ”васей” не допускалось. С одной стороны это обеспечивало достаточное расстояние между курсантом и преподавателем. С другой стороны – обеспечивалось уважительное отношение друг к другу. Ни один преподаватель не допускал перехода на крик, тем более оскорбления или унижения курсанта. И поэтому удавалось на всех занятиях сохранять деловую, но благожелательную атмосферу.
Ж Ж Ж
Был для Сереги и всех курсантов среди серых будней практических занятий яркий красочный островок. Это были занятия в лингафонном кабинете по немецкому языку. Когда их преподаватель Ольга Самуиловна Райхель в первый раз вошла в кабинет – все курсанты обалдели и замерли. И надолго. Женщину такой неземной красоты многие видели впервые. Все слышали ее голос – но не понимали, что она говорит. И она сама, ее фигура, нежнейший тембр голоса , невообразимой красоты лицо – все это вместе завораживало. Одно дело видеть заморских див в кино и другое – увидеть совсем близко от себя живой идеал женской красоты.
Только минут через десять все стали стыдливо переглядываться – проверять, только на него так подействовало это „ явленье дивной красоты” или на других тоже. Влюбились в нее все – сразу и бесповоротно. Не любовью, как к девушке, к невесте, а заранее неразделенной любовью к недоступному, но желанному идеалу женщины.
Понимала ли она свое воздействие на курсантов? Видимо понимала, и знала, и даже умело пользовалась. Как ни в чем не бувало, она в третий раз подряд начала обьяснять правила пользования оборудованием кабинета – магнитофонами, наушниками и микрофонами. Не увидев и в третий раз в наших глазах проблесков разума, вздохнув, начала повторять в четвертый.
И тут увидела поднятую руку. Первым от летаргии очнулся Деменцов, записной наш бабник, дамский угодник, танцор, шутник и ловелас в одном лице. Высокий, стройный, с испанским профилем лица и нежным румянцем на щеках – ну не мог он не нравиться женщинам. Он не пропускал ни одной более –менее доступной юбки.
-Ольга Самуиловна, можно вопрос?
-Да, да , пожалуйста.
- Николай Деменцов. Ольга Самуиловна, а можно записаться к Вам на консультацию?
Этот бесподобный по наглости , в нашем понимании, вопрос, с такими прозрачными намеками, мог бы смутить любую женщину, но не Райхель. Даже тень смущения не тронула ее лицо.
- Деменцов (гражданские преподаватели называли курсантов исключительно по фамилиям), Вы по какому конкретно вопросу хотите получить консультацию? По своему предмету я еще не проводила занятий. Если по моему семейному положению, то могу сразу сказать, что я замужем. У меня чудесный муж и двое прекрасных детей(позже Серега и все остальные узнали, что это была не совсем правда).
Не ожидавший такого отпора, привыкший к легким победам и поклонению со стороны женщин, Деменцов растерянно посмотрел по сторонам, как бы ища от нас поддержки, но, не увидев ее в наших осуждающих глазах, молча сел на место.
В дальнейшем даже попыток как то сблизиться с очаровательной преподавательницей не было. Все предпочли любить издалека. Надо сказать одевалась она исключительно скромно, никаких там прозрачных кофточек или оборочек, ничего, чем привлекали к себе внимание другие женщины. Ей не нужны были эти предметы женского оружия – она сама была оружием. Все ее формы, движения, взгляды были наполнены такой сексуальной привлекательностью, что мгновенно вводили в транс любого мужчину. Для нас, обделенных женским обществом и общением, наблюдать за ней часами было счастьем. К доске она никогда курсантов не вызывала. Уже через пять минут ее хождения между рядами, заканчивались тем, что начинали приподниматься крышки учебных столов. Какие там ответы у доски…
На занятиях в кабинете курсанты должны были начитывать на магнитофон тексты на немецком, английском или французском языках, прослушивать их , сравнивать с профессиональной записью и снова записывать. Мы быстро научились доставать катушки с музыкой. Кто через знакомых в городе, наиболее наглые снимали катушки с магнитофонов лінгафонного кабинета и отдавали техникам лаборатории радиоэлектроники на запись. Музыки у тех было навалом.
Так что через десять минут после начала занятий все отделение погружалось в музыкальную нирвану. Знали ли об этом преподаватели? Видимо знали, но отчетность по зачетам была прекрасная, и музыкальная вакханалия не пресекалась.
Зачеты проводились раз в месяц . Каждому доставался кусочек вырезанного из иностранного журнала текста на авиационную тему. Делался его перевод и через неделю сдавался на проверку вместе с оригиналом.
Перед первым же таким журнальным зачетом, Лоскутов Валерка(по прозвищу „Сынмин” – он действительно был сыном то ли министра, то ли замминистра) , разглядывая глянцевый кусочек журнала , воскликнул: - „Да это же из немецкого „Люфтцойге”.
Быстро соображавший на эту тему Серега тут же спросил:
- Где видел?
- У отца на столе в кабинете полно таких было. Я еще из них фотки самолетов вырезал и в свой альбом приклеивал. Только они на русском были.
Серега аж икнул от радости.
-Достать сможешь?
-А зачем?
-Валерка, ты что, дурак, что ли? Это, – Серега показал задание, – на немецком, а перевод лежит без толку у твоего отца на столе, понял?
-Да, а как узнать – из какого номера задание?
Все молча повернулись и посмотрели на Деменцова. После облома с преподавателем, неугомонный Дема подбил клинья к технику лингафонного кабинета, молоденькой выпускнице местного политеха, устроившейся в училище на непыльную работу. Явно задания из журналов резала она.
- Ну, че вы ребята смотрите?. Ну, надо – схожу сегодня, посмотрю какой номер она порезала. Только я с ней решил завязывать – больно страшненькая она.
- Я тебе завяжу. Я тебе узлом завяжу, да, да – именно то, что ты думаешь! Дема, ты хоть раз можешь о народе, а не о себе подумать? – Хрипа, сержант, взял управление на себя.
- В общем, никаких завязок. Два раза в месяц будешь ее обслуживать. И попробуй только вернуться без номера журнала. Век тебе воли не видать!
Вот без увольнений Коле было бы тяжко. Этого он бы не перенес. Город для него был непаханным полем русских красавиц.
- Ну, че ты, Хрипа заводишься, надо – сделаю, пострадаю для народа. – Дема говорил с таким надрывом, как будто ему предстояло выгрузить не один вагон угля. И тут же закинул удочку:
- А можно за каждый журнал – увольнение вне очереди?
- Можно, - Хрипа был милосерден, когда надо.
Этим же вечером номер разрезанного журнала передали Сынмину. Тот звякнул отцу и через неделю заветный номер немецкого журнала с русским переводом пошел по рукам. Отныне и до конца курса все курсачи были обеспечены бесплатными качественными переводами. Вот, наверное, Демина подружка недоумевала, почему он пылает к ней любовью, как только она начинает резать из журнала месячные задания ? Но связать воедино это ей было не под силу. Операция „Да здравствует, министр!”- успешно работала. Редко кто получал меньше четверки, да и то, если ухитрялся с готового переписать с ошибками. Ну, за лень тоже надо платить. Зачеты все сдавали на четыре и пять.
Ж Ж Ж
Не было для курсачей ничего ценнее хорошего конспекта. Ведение его на некоторых кафедрах было обязательным. За лучшие конспекты ставили зачет автоматом. Существовал обычай сжигания конспектов по окончании каждого курса.
Да, сжигали. Все дерьмо с пропусками или с куриным почерком шло в костер. Но перед этим собирались сержанты этого и следующего курса и обменивались раритетами.
Особенно ценились хорошие конспекты по марксизму-ленинизму. Некоторые образцы выдерживали до десяти курсов. Их расшивали по работам и потом в нужном наборе сшивали. Писать эту муру кому же хочется? Иногда попадались, но чаще прокатывало. Благо недостатка в таких шедеврах не было. Что, что, а переписывать красиво курсачи умели. Да и списывать тоже.
Ж Ж Ж
Жизнь курсанта – вечная борьба!
До обеда с голодом,
После обеда – со сном…
Этот постулат училищной жизни Серега познал с первых же занятий. Но вот со сном приходилось ему и другим бороться и до обеда. Если первыми часами шли лекции, мозг через три часа терял всякую активность и требовал передышки. Третью лекцию не выдерживал никто. Начиналось сплошное клевание носом. Веки падали, хоть спички вставляй. Да еще эти витамины с бромом… Куда их только не подсыпали сержанты медслужбы.
ЖЖ Ж
Кто придумал травить курсантов бромом - история умалчивает.
Кто-то наверху предложил снимать сексуальную активность курсачей витамина с бромом. Решение затвердили – благое вроде бы дело – пусть об учебе думают, а не о бабах мечтают! Хотя не были проведены ни соответствующие исследования – а как эти непомерные дозы брома повлияют на дальнейшую сексуальную жизнь уже офицеров? Не было и разумных норм – килограммами валили витамины с бромом то в компот, то в чай, а то и в супе вылавливали курсачи нерастворившиеся желтые твердые зернышки витаминов. Хорошо, если сержант просто раскладывал витаминки по сахарницам, но были и такие, кто всю дневную норму вываливал в утренний чай. Вот тогда весь курс засыпал уже на первом занятии. Преподаватели жаловались начальнику УЛО, тот – начальнику медслужбы. На некоторое время утренние вливания прекращались, потом все повторялось снова.
Ж Ж Ж
Серегу назначили секретчиком учебного отделения, как только приступили к изучению учебно-тренировочного самолета Л-29. Все учебники, схемы, пособия, даже плакаты были секретными. Что могло быть секретным в чешском учебном самолете, свободно продаваемом за рубеж, никто понять не мог. В немецких иллюстрированных журналах не раз встречались подробнейшие схемы самых современных наших военных самолетов, ракет и бомб. Притом снимки были цветными, на глянцевой бумаге, не в пример нашим техописаниям, протертым до дыр курсантскими пальцами. Преподаватели на наши вопросы по этому поводу только загадочно улыбались.
Конспекты тоже засекретили и на каждое занятие секретчик отделения получал и сдавал целый чемодан тетрадок. Секретным в училище было практически все, исключая конспекты классиков марксизма-ленинизма. Их почему-то разрешали даже свободно выносить с территории училища. По разумению Сереги их-то и надо было секретить в первую очередь, чтобы враг не знал, какой ерундой забивают головы советских летчиков, вместо более качественного изучения самолетов. И отнимало это мракобесие почти треть учебного времени.
Секретная библиотека занимала почти весь первый этаж учебного отдела и была раз в десять и по площади, и по штатам, больше технической. Художественная вообще ютилась в одной комнате, причем половину мест на полках занимали все те же классики марксизма.
За утерю секретной документации секретчику грозило немедленное отчисление из училища. Серега по три раза пересчитывал кипы тетрадок при приеме и сдаче. И все же однажды один конспект утеряли. И как раз из Серегиного чемодана. По окончании самоподготовки в чемодане оказалось на один конспект по устройству самолета Л-29 меньше. Тут же заработала вся училищная репрессивная машина дознания. Вызвали всех строевых офицеров вплоть до начальника штаба училища. Вычисленного по списку курсанта, утерявшего конспект, уже допрашивал сам начальник особого отдела.
Вот как это выглядело по его рассказу .
«Под руки привели меня на второй этаж в штаб училища. Долго вели по коридорам, потом прошли две охраняемые, железные, как в тюрьме, двери, Потом спустились в какой-то подвал, где в коридорах лежали ковровые дорожки, а стены отделаны полированной фанерой. Позвонили в двойную дверь. Так же под руки ввели в шикарный, ярко освещенный кабинет. Посадили на стул и, наконец, отпустили руки .
-Р-р-руки на стол и смотр-р-реть мне в глаза , - я повернул голову на источник злобного рыка . Передо мной сидел краснорожий подполковник. Я сразу подумал – или выпил лишку , или давлением мается. Лицо его было плохо видно из-за яркой лампы за его спиной.
Я поднял глаза. Свет слепил.
- Мне Вас плохо видно, товариш подполковник. Вы лампу выключите.
-Это ты мне, говоришь, сволочь? – лицо у особиста перекосилось . Изо рта летела слюна.
Я встал.
- Какое право Вы имеете меня оскорблять?
Два капитана кинулись ко мне, усадили и опять заломили руки.
- Да ты знаешь, мразь, что я с тобой за утерю секретной документации сделаю? Двадцать лет в дисбате гнить, скотина, будешь за передачу за границу секретных документов! – голос особняка уже срывался на фальцет. – Завтра же будешь отчислен и под трибунал..- особняк закашлялся.
Вон оно уже как повернулось! Я уже шпионом стал! Своей вины я не чувствовал. Мой конспект по учебному самолету. Да еще написанный корявым почерком. Кроме меня никто не разберет. Кому он нужен? Найдется. Выронил, наверное, где-то в коридоре…
- Не Вы меня в училище принимали – не Вы и отчислять будете. Я прошу встречи с начальником училища. А за оскорбления я напишу на Вас рапорт.
Особист винтом взвился со стула и бросился в скрытую за флагом дверцу. Оба капитана за моей спиной отпустили мои руки и тоже скрылись за дверью. Видно что-то пошло не по их сценарию.
Из-за двери слышалось злобное бормотанье . Совещаются, как шпиона расколоть, подумал я .
Наверное, по их замыслу я должен был перепугаться до смерти. Но я вырос в Сибири, с дедом на медведя ходил, а он рычит пострашнее. Раз охрана моя сбежала, я просто встал и вышел из кабинета.
Изумленному солдату перед железной дверью сказал, что меня отпустили, и он беспрепятственно меня выпустил. Пришел в УЛО, а там уже Серега мне сказал, что нашелся мой конспект в чемодане второго секретчика, который поленился тетради пересчитать и пытался сдать на одну больше».
Хорошо, опытная библиотекарь тут же обнаружила лишнюю единицу. Прибежавшие отлавливать сбежавшего шпиона особняки ушли, несолоно хлебавши… Да, долго еще не видать им майорских погон…
А счастье было так близко… В кои-то веки шпион нарисовался…
На этом так бы и закончилась эта далеко не смешная история, если бы не жалоба особиста. Курсанта все-таки упекли на пять суток гауптвахты. Шамо, ведя его на губу, сказал негромко:
- Молчи, так надо. Лучше отсиди, а то отчислят.
- Да за что, товарищ старшина?
- Ну, надо так. Обидел ты одного… так сказать… ахвицера.
- Я обидел? Да он обзывал меня по всякому, а я его обидел?
- Да знаю я их ! Но так надо!
Надо,так надо. Старшине можно было верить.
Сидел «шпон» вместе с отпустившим его из особого отдела солдатиком… Там и подружились. Хороший паренек оказался. Дуболомам только достался…
На этом история с конспектом потихоньку затихла. А на следующем курсе назначили вместо Сереги другого секретчика . Слава богу, не оправдал он высокого доверия.
Ж Ж Ж
Как-то недавно в приватной беседе с одним бывшим штабистом разговорились на тему секретной литературы. Я и спросил его , почему секретили тогда все подряд?
Полковник долго жевал губами, потом заговорил:
- Ты понимаешь, тогда мы жили в перевернутом мире. Часто секретили все подряд по одной простой причине – для сохранности документации, а не потому что она была действительно секретной. Ответственность за утерю секретных документов была несравненно выше, чем несекретных. Можно было и с погонами распрощаться. За сохранность обычных документов отвечали напрямую начальники штабов. Они же подавали списки на засекречивание. А вот за утерю секретного документа отвечал уже получивший его. Так почему бы не переложить ответственность на чужие плечи?
Вот так случайно открылась великая тайна великой расейской секретности. А сколько их еще сокрытых?
Да, велика Россия-матушка и темна. Много нужно света, чтобы добраться до глубин мозга отдельных россиян. Особенно облеченных властью…И особенно в погонах…
Ж Ж Ж
Подошло время экзаменов. Серега их никогда не боялся, и удивлялся суете остальных. Суета состояла в изготовлении неимоверного количества шпаргалок. Мельчайшим шрифтом царапали на гранях карандашей формулы, исписывали метровые, сложенные гармошками, ленты бумаги.
Хотя все знали, поймают со шпаргалкой – двойка! И все равно писали! Как вор не может не воровать, так и любой студент не может без шпор.
На разных кафедрах отношение к писанию шпор было разное. Если кафедра математики целью своего обучения ставила развитие логического и абстрактного мышления, развитие памяти , основанное на понимании и запоминании формул и теорем – то применение шпаргалок там категорически пресекалось. Также, как и на других кафедрах, где основной упор делался на запоминании. Другие кафедры, ставившие целью научить будущих офицеров работать самостоятельно с литературой, учебниками, справочниками – наоборот, написание шпор приветствовали.
Курсанты крайне удивились, увидев на столах при сдаче экзаменов по самолетовождению кучу справочной литературы. Но не все с первого раза сдавали даже с такой горой книг под рукой. Ими же надо было еще уметь пользоваться!
На каждой кафедре применялась своя методика приема экзаменов и зачетов. Например, на кафедре радиоэлектронного оборудования применялась накопительная система зачетов. Во время обучения курсант получал оценку за каждую пройденную тему. На экзамене же просто узнавал свою итоговую оценку. Весь экзамен состоял в оглашении его результатов.
Самыми сложными считались экзамены по аэродинамике. В билетах стояли и теоретические вопросы и практическое решение задач. Проводились они с утра до позднего вечера. Особенно трудно приходилось последним сдававшим. Уставшие преподаватели, потрепанные нервным ожиданием курсачи – результат ответа был непредсказуем. Серега всегда вызывался идти сдавать первым. И всегда сдавал с первого раза.
Почему-то легче всего давалась Сереге учеба по конструкции самолетов и двигателей. Не зря, видимо, зародилась в нем мечта стать инженером-конструктором. Любил и понимал он технику.Как-то на занятиях по двигателю, Серега очень удивил преподавателя своим глубоким пониманием принципов работы двигательной автоматики. Техники в начале занятия вывесили нарисованную ими новенькую, с иголочки, схему двигателя. Во всю стену. Преподаватель объявил тему занятий. Пока все записывали, Серега с интересом рассматривал цветастый разрез двигателя, устройство и работу которого предстояло изучать. Потом поднял руку.
- Товариш подполковник, можно вопрос?
- Да.
- Тут в новой схеме ошибка.
- Где?, - проверявший все новые схемы преподаватель крайне удивился.
Серега подошел к схеме и показал неправильно нарисованный на схеме трубопровод.
- Если он сюда будет подсоединен, то топливный насос работать не будет.
- А куда он должен быть подсоединен?
- Я думаю – вот сюда, - Серега показал указкой. Преподаватель хмыкнул, но тут же синим фломастером внес исправления.
После этого случая Серега стал внештатным консультантом курсантов отделения по всем схемам. Он часами на самоподготовке простаивал возле плакатов, обьясняя пропустившим занятия, работу автоматики.
Оба экзамена, знавший об этом начальник кафедры, поставил ему автоматом.
Ж Ж Ж
То ли очень уж напряженным был график обучения, то ли где-то наверху посчитали ненужным, но не было в программе обучения будущих офицеров ни этики , ни эстетики, ни культуры поведения.
Не было и обязательных в царских лицеях таких дисциплин, как обучение музыкальной грамоте, игре на музыкальных инструментах, обучение танцам и манерам поведения дома и в обществе.
Видимо считалось, что этому курсачей должна была учить школа и семья. Но половина поступавших курсантов была из хуторов и деревень. Армия у нас так и оставалась рабоче-крестьянской. Ну, не набиралось по прокопченым смогом городам просто здоровых парней для пополнения авиации!
А в деревнях обучение теоретическое, и тем более культурное, сильно отставало от городского уровня. Да и со времен Чехова и Толстого повымерла уже давно вся сельская интеллигенция. Где же было взяться культурным традициям на селе?
Многие курсанты не то что об этике и эстетике, о поведении за столом имели весьма поверхностные представления. Да многие просто не знали в какой руке вилку держать! О каком там музицировании на разных инструментах или бальных танцах могла идти речь? Кто-то наверху до сих пор считает, что негоже офицеру по балам шляться, да на пианинах мелодии разные наигрывать! Расслабляет это железную волю пролетария! Лом и молот ему в руку! И вредные мысли об эстетике быстро пройдут.
Есть хороший анекдот на эту тему: „Армянское радио спрашивают – какая разница между русской женщиной и француженкой? Если на француженку положить мешок картошки – то никакой.” Как говорил незабвенный Никита Сергеевич:” Русские офицеры живут в таких же квартирах, как и зарубежные офицеры, только без перегородок!” Ну, нельзя русскому воину платить большую зарплату – злость голодного пролетария на буржуина пропадет. Вот так и живет до сих пор русская армия – голодная, нищая, бескультурная, но злая! На кого только? И до каких пор?
Заведующая кафедрой иностранных языков, интеллигентная женщина не в одном поколении, как никто, видела культурную отсталость курсачей. Понимала, что не их это вина. Если конструкцию самолета можно выучить по книжкам, культуре поведения, этике и эстетике по книжкам не выучишься. Здесь нужен пример, практика и условия. Ну, как можно научиться разделывать рыбу рыбным ножом, если его нет?
Благодаря ее настойчивости, все-таки были организованы полулегальные факультативные занятия по этике и эстетике. Приглашались периодически преподаватели из училища искусств вести танцевальные кружки. И тянулись курсанты к этим занятиям, понимали нужность их для себя. Но и эти крохи культуры постоянно вытеснялись обязательными политинформациями, лекциями заезжих партийных функционеров(чуть не написал –фурункулов, ну, очень похоже), ленинскими чтениями.
Вот и попробуй после этого посмеяться над поручиком Ржевским, блиставшем на балах бывшей империи, с женщинами общавшимся исключительно на языке любви – на французском, игравшим на нескольких музыкальных инструментах, и уж конечно не путавшим полонез с полотером. Горький получается смех…Как говорится – над собой смеемся…
Можете вы представить себе какого-нибудь поручика, вальсирующего по паркету на балу с дамой, в бриджах на босу ногу? Нет? А что ж делать бедному курсанту, если ему больше ничего не выдают, а в сапогах с подковами на паркет не пустят?
Вот тут и задумаешься… А не является ли наша армия дубиной, а не автоматом, в руках дикаря?
Подобные размышления вообще о российском высшем образовании приводят к печальным выводам – вовсе оно не является высшим. По крайней мере в военных училищах, курсанты не получают даже половину того минимума, что предполагает понятие высшего образования. Чудовищный перекос в сторону технократического обучения, приводит к такому же чудовищному перекосу и в нравственом, культурном облике высоконедообразованного выпускника.
Вот поэтому у нас до сих пор один к орудию снаряды подносит, другой эту орудию заряжает, третий наводит на цель, а четвертый только стреляет. А потом все вместе эту орудию на другую позицию по непролазной грязи толкают с пролетарской ненавистью. А недруги из космоса за всем этим наблюдают и понять не могут – чем это там русские занимаются? Неужели они из этой орудии по космосу стрелять собрались? И небрежно стряхивают пыль с лазерной пушки…
Современная молодежь часто спрашивает у старших:-”Почему это все компьютеры на английском языке? А где же русские компьютеры ?” Ну, что можно ответить? Когда американцы занимались созданием компьютеров, нам было не до этого. В то время мы клеймили генетику продажной девкой империализма, а робототехнику, то бишь кибернетику – прислужницей загнивающего капитализма. Понаставили, понимаешь, автоматов-роботов на заводах, рабочему человеку местов не осталось! Во как об рабочих заботились! Каждому рабочему – по своему гаечному ключу!
Вот поэтому такой рабочий, увидев японский завод по производству автомобилей, спросил по телевидению на всю страну:- ”Ешкин кот, да ежели энту хрень на нашем заводе поставить - куда ж 40 тыщь наших рабочих девать?”
Куда, куда… Пусть компьютеры русскому языку учат…
Ж Ж Ж
Стоя у костра и сжигая чужие конспекты после сдачи экзаменов за первый курс, Серега вдыхал весенний воздух и мечтал, как он в отпуске будет гулять с девушкой в лесу, купать ее в речке, ловить карасей и жарить их на костре. Совсем как на этом…
Эх, мечты, мечты, где ваша сладость? Прошли мечты – осталась гадость...
Несмотря на все сданные на отлично экзамены и зачеты, Серегу в отпуск не пустили. А приложил к этому руку его любимый сержант. Пошел уже второй год обучения…
Глава 4.
Казарма 2 курса
Все лето Серега и еще два десятка бедолаг, не отпущенных на летние каникулы, ремонтировали свою будущую казарму. Располагалась она на втором этаже двухзтажного старинного здания. Кровати были уже не двухярусные, а пружинные, мягкие. Казарма светлая, с блестящим паркетом и огромными окнами. Телевизор был уже не один, как на первом курсе, а несколько. И один цветной с огромным экраном в красном уголке.
В училище успешно применялась тщательно продуманная система льгот и послаблений при переходе с курса на курс. Это и более качественная одежда( при выходе на полеты курсантов переодевали в ПШ - полушерстяную гимнастерку и бриджи), улучшенная еда в столовой – вместо перловки давали рис и гречку, вместо хлебных котлет появились шницели и лангеты. Улучшались напитки - вместо чая иногда стали давать кофе и какао. По праздничным дням – выпечка и молоко.
Жить стало лучше, жить стало веселей! И Серега с ремонтной бригадой почувствовали это первыми. Тем более, что всю бригаду вечерами отпускали в увольнения. Вот уж где Серега отвел душу за долгие месяцы казарменного заточения!
Естествеенно, первым делом он просмотрел все идущие фильмы в шикарном кинотеатре «Победа». Буфет на втором этаже кинотеатра приводил его в полный восторг. Таких деликатесов он даже в кино не видел! Решил перепробовать все. И уже через неделю понял, что такими темпами его отпускных надолго не хватит. Пришлось умерить аппетиты и ограничиться соком и мороженым.
На второй месяц каникул Серега накупил билеты на все вечерние постановки театра музкомедии. Уже после просмотра спектакля «Сильва», он буквально влюбился в театр, ему безумно нравилась сама неспешная, тихая атмосфера, царящая в зале, незнакомая ему доселе, богато одетая публика, сдержанность ее эмоций и духовность. Ну и, конечно, поражало богатое убранство лож, полные экзотики буфеты, где он впервые всласть напробовался самых разнообразных коктейлей и зарубежных фруктов. С тех пор его любимым коктейлем стал «Снежная королева». Тающий кусочек цветного мороженого, плавающий в смеси холодного кофе и коньяка в высоком бокале, каждый раз создавал неповторимые красочные короны.
К концу каникул Серега уже не очень то и жалел, что не поехал отдыхать в свой рабочий поселок. Ну что бы он там увидел, кроме надоевших заезженных фильмов, в заваленном шкурками семечек, сельском клубе? Хотя увидеть родных очень хотелось…
Через месяц вышел из отпуска старшина, и ремонт казармы пошел веселее. Начали ремонт и подсобных помещений. Когда дошли до каптерки старшины, Серега увидел внутри скудную спартанскую обстановку. Несколько стеллажей для парадной одежды, несколько раздвижных шкафов, стол, два стула. Еще огромный сейф в углу. Серега уже набрал почти полный мешок мусора, когда Шамо подозвал его к сейфу. Внутри огромного страшилища было несколько полок. На нижних лежали банки с мастикой для паркета и сапожным кремом. На верхних - старшинские запасы ниток, подворотничков, пуговиц и прочего армейского богатства.
Шамо, видимо, перед новым курсом решил избавиться от устаревшего хлама и бумаг.
Он открыл вторым ключом верхний отдел сейфа. Стал вытаскивать оттуда пухлые папки и пачки исписанных бумаг. Все это он кидал в подставленный Серегой мешок. Третьим маленьким ключом он открыл еще одно отделение внутри верхнего и достал оттуда две папки, перетянутые резинками. Толстую он сразу бросил в мешок. Тонкую подержал сначала в руке, как бы определяя ее вес. Потом, как то странно глянул на Серегу, крякнул и, быстро достав небольшую пачку исписанных листков, быстро порвал их на четыре части и тоже сунул в мешок.
- Все сожжешь. Мешок вернешь мне в каптерку, понял? – Серега кивнул.
Если бы не этот странный косой взгляд, Серега ничего бы и не заподозрил. Но теперь его разобрало любопытство, что же такого было в этой тонкой разорванной пачке бумаги?
Разведя небольшой костер позади «фонтана любви», Серега первым делом отделил от мусора листки из сейфа старшины. В толстой папке оказались еженедельные рапорты сержантов отделения по дисциплинарной практике и курсантские рапорты старшине.
Разорванные на четвертинки листки Серега без труда сложил вместе. Это были настоящие доносы, оформленные в виде рапортов. Пока сгорал мусор из мешка и бумаги из толстой папки, Серега прочитал несколько исписанных суетливыми почерками листочков.
Благодаря строгим требованиям устава, любой рапорт или жалоба подавалась только строго по команде, только вышестоящему командиру. Поэтому все они обязательно проходили через старшину. Тот, если хотел дать ход рапорту, обращался к командиру взвода, тот к командиру роты. И так рапорт мог дойти аж до начальника училища.
Так вот в тонкой папке оказались задержанные старшиной явные доносы курсантов друг на друга. По каким-то своим соображениям старшина некоторым рапортам не давал хода, и придерживал их у себя в сейфе. Когда Серега пересмотрел все листки, то обратил внимание, что большинство из них подписано секретарем комсомольской организации первого курса Суржиковым.
«Вот оказывается чем он, скотина, занимался, запираясь в ленинской комнате, - подумал Серега, - А нам говорил, стукач недобитый, что оформляет протоколы комсомольских собраний». И тут, просматривая очередной лист, он наткнулся на свою фамилию. Это был рапорт его «любимого» сержанта с просьбой отчислить за многочисленные нарушения воинской дисциплины. В рапорте были аккуратно перечислены все тридцать восемь наложеных на него сержантом взысканий. Из них двадцать за неправильно подшитый или грязный подворотничек, десять за непочищенные сапоги и восемь за непочищенные пуговицы. В основном это были неувольнения и наряды вне очереди. Понятно, почему старшина придержал рапорт у себя. Понятно также, почему он не поехал в отпуск. Рапорт был написан в последний день учебных занятий. Если бы старшина включил Серегу в список убывающих, сержант бы сразу понял, что рапорту он ходу не дал. Мог он накататать и второй рапорт, но уже командиру взвода. Тогда бы имел право, ввиду отказа на его рапорт старшины. А там уже рапорт мог обрасти совсем другими формулировками взысканий.
Ж Ж Ж
Взводный и ротный тоже ведь не первый день в армии и понимали, что с такими ничтожными взысканиями к начальнику училища идти бесполезно. А для них фабриковать такие дела – одно развлечение. Задним числом такое могли понаписать…
К тому же плюсик обоим – борьба за повышение дисциплины налицо! Наше громкое «НЕТ!» злостным нарушителям дисциплины, тунеядцам и пьяницам! Модно тогда было лозунгами кидаться. Жаль только звучали они из глоток самих же тунеядцев и алкашей. Повсюду процветала дикая двуличность, лизоблюдство(чуть не написал – жополизство), лицемерие. В армии повсюду процветал закон курятника – оттолкни ближнего, обосри нижнего. Это в то время родилась знаменитая серия ответов на вопрос «Как жизнь, чувак?:- Как у картошки. Если за зиму не сьедят, то весной посадят.»
Двоевластие в государстве, двоевластие в армии – разброт и шатание в умах, полнейшее неверие никому, правовой нигилизм. Это в эти времена уже давно забыли суворовское присловье, что в каждом солдатском ранце лежит маршальский жезл.
Непопулярным и даже вредным стал вопрос:»Какой солдат не мечтает стать генералом? Уже никакой. На вопрос: «Может ли сын генерала стать маршалом? – отвечали просто: « А что, у маршала своего сына нет, что ли?» Каждому времени – свои пророки.
Представители КГБ в армии из-за отсутствия реальных шпионов совсем потерялись. Решили как в сталинские годы, если врага нет, его надо придумать и успешно с ним бороться. Повышения по службе и нового звания ох как хочется! На что только не шли. То, что закладывали за милую душу своих же братьев-кгбистов, это ради бога, так еще пошла мода подставлять и успешно раскрывать своих же стукачей, выдавая их за шпионов.
Ну, например, если у опера был стукач среди связистов, он его вызывал и на секретной квартире давал боевое задание установить прослушку в кабинете начальника штаба. Мол, все согласовано там и поднимал очи к небу. Награда ждет героя. Ну, в крайнем случае, солидное денежное вознаграждение. И торжественно вручал купленный по случаю на рынке «жучок» иностранного производства. Обговаривали точно день и час установки. Бедный, ничего не подозревающий связист шел готовиться к боевой операции по подслушиванию врагов народа, а опер-капитан, уже ощущая на плечах майорские погоны, бежал звонить своему начальству о раскрытом шпионе-связисте. В условленное время бедолагу-связиста опергруппа успешно брала с поличным- иностранным «жучком»- в кабинете начальника штаба.
Связист получал свои «законные» пятнадцать лет строгого режима, а капитан – свои новенькие майорские погоны. И как потом ни клялись военному трибуналу «шпионы», что они простые советские стукачи, а вовсе не верблюды, что их награждать надо кучей орденов и медалей за выполнение особо сложного задания, а вовсе не судить, да кто ж им поверит? Тройки в трибуналах тоже не только кушать хотели, но и расти над собой! А для этого нужен был немалый процент невинно осужденных «предателей Родины и шпионов».
Славную себе жизнь устраивали опера! Куда ни ткнись – полнейший беспредел! Но приближалось время, когда отольются и коту мышкины слезы… Хотя…
Где к тому времени будут коты, а где мышки?...
Ж Ж Ж
Прослуживший год в армии Серега уже понимал мелочность придирчивого сержанта. Несмотря на огромное количество взысканий, никогда бы начальник училища не отчислил курсанта за такие ничтожные нарушения, которые, кстати, в таком количестве больше похожи на придирки и отрицательно характеризуют самого сержанта, а не его подчиненного. Все это прекрасно понимал и Шамо. Вот такие рапорта-доносы он и придерживал. Тем более, что по армейским законам дисциплинарная практика имела только годовую отчетность. Поэтому на следующий курс курсанты переходили светлыми ангелочками без единого взыскания. Все Серегины тридцать восемь взысканий сразу после приказа о переводе на следующий курс испарились.
Серега с благодарностью подумал, скольких же несправедливых взысканий, разбирательств, а может и отчислений, удалось избежать благодаря мудрости старшины. Получалось, что он второй раз спас его от отчисления! И не только его!
Серега аккуратно завернул порванные четвертинки в старую газету, решив на досуге почитать и разобраться с творчеством записных стукачей. Уже сейчас мнение о некоторых из своих «товарищей» у него кардинально поменялось. Серега еще раз вспомнил необычный косой взгляд старшины с которым он сунул листки ему в мешок. Такую тонкую пачку он и сам мог уничтожить в любой момент. Явно он хотел, чтобы Серега ознакомился с именами составителей подметных документов! Теперь это совершенно ясно. Старшина хотел, чтобы народ знал своих героев.
Серега вынул один из камней из ограды «фонтана любви» и сунул сверток в тайник. Там же он хранил свои денежные сбережения и золотую сережку с голубым камешком, найденную им на набережной возле театра музкомедии. Уже с полгода кто-то регулярно шарил по тумбочкам, изымая и без того скромные курсантские копейки. Вора поймать не удавалось. Видимо был он невероятно хитер. Старшина лично инструктировал наряды по казарме насчет воровства, устраивались различные засады. Все бесполезно. Кражи продолжались.
Как неоднократно говорил Шамо – все курсанты честные, пока у кого-то одного не пропадет хлястик от шинели. Тут же по очереди начинали пропадать хлястики у всех. Именно на этот случай и держал Шамо в своем сейфе предметы армейской фурнитуры и бижутерии. Не хотел искушать слабую курсантскую душу. Все знали об этих запасах и пуговицы друг у друга не срезали. Чем брать грех на душу, легче попросить у старшины.
Ж Ж Ж
После сдачи экзаменов за первый курс, отчисленных по неуспеваемости обычно набиралось 10-15 человек. Столько же, примерно, отчислялось за первый курс и по дисциплине, в основном за самоволки и пьянство в увольнении. По действующим законам все отчисленные, несмотря даже на непризывной возраст(а ведь многие поступали в 17 лет!), обязаны были дослуживать солдатами до двух лет .
Несмотря на клятвенные заверения всех курсантов на мандатных комиссиях, что они мечтают летать и стать офицерами, не все было таким гладким на самом деле.
Процентов тридцать поступали с заранее обдуманным намерением отбыть обязательную службу в более комфортных и сытных условиях военного училища, особенно морского или авиационного, где отроду никогда и не пахло дедовщиной. Остальная часть армии, особенно стройбаты, были повально поражены этой заразой, унесшей тысячи безвинных юных жизней. Конечно, странно косить от армии в армии, но это были разные армии.
Авиация же вообще в армии была как государство в государстве. Со своими порядками, устоями и традициями. Из-за этого и не любили ее сухопутные министры обороны, не понимавшие, да и не принимавшие, особенностей летной жизни. Некоторые даже пытались отменить летную форму, и заставить всех летать в погонах. И ведь одно время в войну им это удалось! Летали при полном параде, в сапогах и погонах… Хорошо Василий Сталин, сам бывший прекрасным летчиком, добился отмены нелепых, небезопасных приказов и директив. И после него не прекращались бесконечные потуги поставить авиацию в общий строй, но времена безграничной глупости уже ушли. Пришло время осознанного вредительства авиации. Но об этом написано и сказано уже предостаточно. Курсанты же все эти благоглупости высшего руководства переносили на своих хрупких детских плечах. Но кого это трогало?...
Основной поток отчислений приходился на второй год службы, перед началом полетов. Косили от армии в училище не самые лучшие и храбрые юноши, поэтому испытывать судьбу на полетах они не решались. Считали, что лучше дослужить полгода механиком в батальоне обслуживания, чем садиться на это гремучее огненное помело, именуемое реактивным самолетом. От одного рева двигателя у них уже подгибались коленки. Второй курс легчал еще на тридцать –сорок человек. Но все это было заранее учтено и не сказывалось на уменьшении количества выпускников менее нормы. А нормой считалось выпуск половины принятых на первый курс.
Следующий поток отчислений начинался по окончании вывозных полетов. Несмотря даже на высокие баллы психотбора, самостоятельно летать могли не все. Еще 15-20 человек уходили по летной неуспеваемости. После этого массовых отчислений практически не наблюдалось. Только редкие единичные.
Воинские приказы были составлены так хитро, что на дальнейшую службу очень сильно влияла причина отчисления. При отчислении по дисциплине, даже прослужившим полтора года курсантам, срок службы не засчитывали. Они дослуживали еще два года.
Такое же положение было и для отчисленных по неуспеваемости. А вот отчисленным по медицинскому несоответствию или по летной неуспеваемости, срок курсантской службы засчитывался полностью. После сдачи весенней сессии на втором курсе резко ухудшалось состояние здоровья у всех косяков. Обмороки и потери сознания случались по десятку в день. Некоторые при этом проявляли незаурядный артистизм, чем пугали и смущали остальных неискушенных в симуляциях курсантов.
Ж Ж Ж
За неделю до начала занятий второй курс был в сборе. Неделя давалась на переодевание, подгонку формы, подготовку к занятиям и приведение в чувство с помощью строевых занятий на плацу. Серега весь вечер распрашивал друга Мыколу, привезшего ему с родины весомый туесок с домашними пирожками и банками варений.
Все приятно удивились блестевшей мастикой и свежей краской просторной и светлой с одноэтажными койками казарме. Прикроватные тумбочки сияли светлым пластиком. Только массивные корявые темно-коричневые табуретки напоминали о первом курсе.
Начавшиеся занятия в учебном отделе также всем пришлись по душе. Наконец-то закончились тягомотные математика и физика и начались прикладные, чисто летные дисциплины. Новые преподаватели, новые классы и, самое главное, интенсивные полеты на летных тренажерах. Этого Серега ждал больше всего. Но отводимые на тренировку полчаса проходили так быстро… Так не хотелось вылезать из тренажера и возвращаться из сказки-полета к реалиям серых курсантских буден. А осенью, и особенно зимой, мрачное однообразие коротких дней создавало такое же мрачное настроение.
Особенно не любил Серега ходить в наряды. И особенно в наряды по роте. На кухне ему нравилось больше. Да и кормили их повара там из офицерского котла и до отвала. Серега вспомнил историю с чисткой картошки и улыбнулся.
Он всегда удивлялся, каких только талантов не открывалось среди его друзей. То Зуб с Артемом организовали художественную мастерскую. Зуб из обрезков фанеры вырезал, полировал и грунтовал прямоугольники для картин. Артем рисовал фантастические сюжеты воздушных боев и супер-самолеты. Для души писал маслом и акварелью чудные пейзажи. Для любителей писал монстров и драконов. И все это не с натуры, не копии, а из головы.
Зуб покрывал картины особым авиационным цапон-лаком. На самоподготовке под лестницей устраивались распродажи. Цены были самые доступные – от 50 копеек до 1 рубля. При денежном довольствии в 11 рублей, каждый мог себе позволить хоть одну картину. А картины талантливый дуэт выдавал сотнями. Так что художникам хватало и на краски, и на пирожные с чаем. Эх, если бы их все собрать – какая бы получилась выставка авиационного творчества!
В каких только областях не проявляли себя курсанты! Серега вспомнил, как Дема танцевал испанские танцы. На концертах самодеятельности его никак не хотели отпускать со сцены. Хотя потом проявились его таланты не только в сфере танцев, но и на любовном фронте!
А взять ту же историю с чисткой картошки. Серега давно замечал, что Влад Глушко не расстается с паяльником и надфилями. Вечно что-то точит и конструирует в мастерской учебного отдела. То приемник в мыльнице соорудит, то головоломки из проволоки наделает.
Таланты проявляются только при наличии изобретательного ума и великой лени. Так, когда-то, например, ленивому фонарщику надоело каждый день лазить на столбы и зажигать газовые фонари. Он подумал, а нельзя ли сделать так, чтобы они зажигались сами. И придумал электрические лампочки. Повернул выключатель и на всех улицах вспыхнул свет!
Лени у Влада было хоть отбавляй, изобретательности тоже. Он долго рассматривал на кухне электроточило. Потом целую неделю по вечерам громыхал жестью. Он сделал из куска оцинкованной жести цилиндр. Гвоздем наделал в нем ряды дырочек . Из обычной алюминиевой проволоки наделал заклепок. И вот, когда его в очередной раз назначили на чистку картошки, он припер свой цилиндр на кухню. Снял круг с точила и вместо него прикрутил барабан. Второй конец цилиндра свободно снимался и вращался на треугольной подставке.
Все десять курсачей, назначенных на картошку, с интересом следили за манипуляциями Влада. А он спокойно засыпал ведро картошки внутрь цилиндра, закрыл торец барабана крышкой и включил точило. Цилиндр с диким визгом начал вращаться. Через пять минут Влад выключил точило и открыл крышку. В мойку посыпалась прекрасно очищенная картошка и мелкая шелуха.
Влад почесал в затылке:
- Надо бы подшипники поставить, а то без них жесть визжит сильно.
Но его уже не слушали. В цилиндр одно ведро за другим засыпали картошку. Один вылавливал из мойки очищенную картошку. Остальные ножами вырезали глазки. Раньше на чистку уходило от трех до четырех часов. Только к полуночи наряд возвращался в казарму. Теперь с горой картошки управились за час. Влад же, видя, что народ и без него прекрасно справляется, устроился в офицерском зале перед телевизором. Вскоре к нему присоединились и остальные. Отдохнувшие и веселые они пришли точно к отбою. Так лень одного курсача облегчила жизнь целому курсу. Если раньше на чистку картошки шли как на каторгу, то теперь это превратилось в развлечение.
Шамо, конечно, сразу заметил, что больно рано стали приходить с картошки. Заподозрив неладное, решил сам все проверить. Долго рассматривал визжащий цилиндр, ощупывал очищенную картошку и хмыкал. Потом заставил одного очистить ведро картошки ножом. Тут же на весах взвесил ведро очищенной в цилиндре и вручную. Очищенной в цилиндре было на полкило больше! Он довольно крякнул и при всех пожал Владу руку. Это было с его стороны высшим проявлением похвалы. Добро на механическое чудо было дадено!
Позже, уже будучи офицером, Серега увидел на солдатской кухне заводскую картофелечистку. Конечно, она не визжала, как резаный поросенок, но до их самодельной ей было далеко. Да и за раз в нее засыпали всего пару килограмм картошки!
В напряженной учебе, в бесконечной череде зачетов и экзаменов зима промелькнула незаметно. А когда, наконец, объявили составы групп, звеньев и эскадрилий, в воздухе реально запахло полетами.
В своем очередном наряде по роте Серега гонял по скользкому полу тяжеленный полотер и думал об аэродроме. Как-то там у него все сложится? Все пугали друг друга страшными цифрами отчисленных по летной непригодности. Говорили, что почти половину тошнит в полете. Этого Серега боялся больше всего. Правда, полет в «кукурузнике» на парашютные прыжки он перенес прекрасно. Ему даже очень понравилось ощущение полета и высоты. Да и сами прыжки особого страха не вызывали. Надо, значит надо. А поющая тишина в ушах после раскрытия парашюта просто вызывала восторг. Но вот как будет, когда самолет перевернется вверх ногами, Серега даже представить себе не мог. И это вселяло не то, чтобы боязнь перед полетами, а какую-то неуверенность в себе, боязнь показать свою слабость, оказаться хуже других.
От курсантов третьего курса он уже знал, что в первом же контрольном полете на облет аэродрома и зон пилотажа , в одной из зон инструктор обязательно сделает несколько фигур сложного пилотажа. Именно с целью выявления слабого желудка у курсантов. Советов было море и все разные. Одни советовали голодать, другие есть побольше. Серега пребывал в растерянности. Решил не верить никому, и жить, и есть, как обычно. Лучше положиться на судьбу, которая пока его не подводила.
Сквозь стук и визг тяжеленного полотера до Сереги донеслись стонущие посторонние звуки. Он застыл на секунду и понял, что звуки идут от туалета в другом коридоре. Бросив полотер, он пошел в сторону стонов. Стоявший у тумбочки дневальный тоже смотрел в сторону туалета.
- Кто там? – Серега махнул рукой.
- Никто, кроме дежурного туда не проходил. Он пошел проверять чистоту перед сдачей наряда.
Серега открыл дверь туалета. На полу возле мойки для сапог лежал дежурный по роте сержант Стуков и страшно, со скрежетом зубовным, стонал. Глаза его были закрыты. На мойке и на затылке сержанта была кровь. Как только скрипнула открываемая дверь, сержант задергался в конвульсиях и тут же затих. Испуганный Серега крикнул дневального.
- Звони в санчасть, скажи, Стуков голову разбил, помирает! Пусть врача пришлют!
- Не надо врача, - резкий окрик сзади заставил Серегу вздрогнуть.
Стуков открыл один глаз и пальцем манил его к себе.
- Пашин, не дергайся. Разбуди Веселова, возьмите в каптерке носилки и отнесите меня в санчасть. Там расскажешь, что я ударился головой об мойку и потерял сознание. И десять минут не приходил в себя! Все запомнил?
Д-д-д-а, - выдавил из себя Серега и побежал за третьим дневальным.
Когда они чуть не кубарем спускали носилки по лестнице, переставший стонать Стуков опять открыл один глаз и заорал:
- Поосторожнее нельзя? Не дрова тащите!, - у Сереги невольно подогнулись колени и он чуть не упал.
На звонок в дверь санчасти вышли фельдшер и два солдата-санитара.
- Его же теперь спишут, - еле слышно пробормотал Серега.
- Ты че, не понял? Он же этого и хочет!, - загоготал Веселов. – Это уже третий жмурик сегодня. Двое на занятиях сознание потеряли. У одного даже пена из рта шла. Мыло жевал! Вот артисты…
Только тут до Сереги дошел весь комизм спектакля, в котором он поучаствовал. Вышедший дежурный врач исправно записал их уверения, что Стуков точно десять минут лежал без сознания и потерял не меньше литра крови. После таких слов Серега даже на секунду почувствовал себя спасителем Стукова, умиравшего от потери крови.
Вскоре к потерям сознания все привыкли. Носилки в каптерке долго не простаивали. Все симулянты, вернувшиеся из санчасти, на занятия больше не ходили. Весь внутренний наряд теперь формировался из них. Наконец и Серегины руки отдохнули от еженедельного таскания тяжеленного полотера. Жизнь и небо над головой становились все светлее после мрачной зимы.
Серега и не представлял себе насколько жаркое лето ждет его впереди.
Глава 5.
Тацинский лагерь
Зимние экзамены оказались прологом к целой череде зачетов. Но уже не на центральной базе. И переезд на аэродром Бекетовка тоже оказался не последним.
Так начался первый год летной учебы. Чехарда переездов, учебы, зачетов. Чехарда новых открытий, людей, впечатлений, радостей и разочарований.
Серега переезды не любил. Ему больше по душе была размеренная, устоявшаяся, налаженная жизнь центральной базы. А тут – грузи, разгружай, сворачивай, разворачивай.
Первую ночь в новой казарме он практически не спал. Приходило осознание своего положения. Положения затурканной, уравненной в общей массе заготовки для изготовления неизвестной детали. Никого не интересовали ни его переживания, ни мысли, ни слова.
Давай, давай, давай. Учи, сдавай экзамены, зачеты, служи в нарядах, убирай, мой, скреби.
И молчи. Вот это последнее, Серегу угнетало больше всего. Его творческая натура рвалась наружу. Ей нужна была аудитория. Хотя бы для простого понимания. Раньше для этого у него были мама, бабушка, сестры. Здесь его накопившиеся душевные травмы никого не интересовали.
Он чувствовал, что в любой момент может сорваться. Нужен был только повод.
А тут еще началось деление на летные подразделения. Учебных групп больше не существовало. Появились эскадрильи, звенья и летные группы.
Его друга Николая зачислили совсем в другую эскадрилью. А его включили в одну летную группу с мало знакомыми курсантами. С ними теперь придется провести бок о бок весь период начальной летной подготовки. Единственное, что их объединяло – это рост. Все оказались малышами около 160 сантиметров. Так началась наземная подготовка к полетам.
Началась со знакомства со своим инструктором. В Бекетовке, кроме обычных учебных классов были и классы летных групп. Маленькие, увешанные плакатами комнатки. Четыре стола для курсантов, один для инструктора и учебная доска. Фанерная .
Когда перед началом летной подготовки перед курсантами построили летно-инструкторский состав, Серега во все глаза рассматривал настоящих летчиков.
Но желаемых черточек в них он не нашел. Хотя он и сам не смог бы объяснить, какие отличия от обычных людей он хотел увидеть у летчиков. Крылья за спиной, что ли?
Крыльев не было. Не было и ощущения праздника. А выступление командира эскадрильи перед курсантами вообще испортило Сереге настроение.
Когда он зачитал список мероприятий наземной подготовки, Сереге сразу захотелось назад, в учебный отдел. И еще ему не понравились угрозы комэски в адрес курсантов. Прямо как старшина на первом курсе. Сюда не ходи, этого не делай, за шаг в сторону – отчисление, за тройку на наземной подготовке – отчисление. Короче – легче сразу застрелиться, чем месяц мучиться, а потом тебя все равно пристрелят. Такое же разочарование видел Серега и в глазах других курсантов.
Потом началось представление летного состава. Замкомэска, замполит, штурман эскадрильи, командиры звеньев, инструктора. Почти ни одной фамилии Серега не запомнил.
Кроме своего командира звена. Не запомнить его было невозможно. Начиная с фамилии и кончая внешним видом.
Калимулин Альберт Идеалович. Это было что-то. Из строя вышел могучий высокий майор в синей летной куртке. У него были смеющиеся небесно-голубые глаза и добрая, располагающая улыбка. Это был настоящий небесный волк. Даже походка у него была особая. Неспешная, с небольшой хромотой. И оттого – раскачивающаяся.
У Сереги сразу отлегло с души. Он сразу понял, что на этого человека можно опереться в любой трудной ситуации. Что этот человек сможет не только научить летать, но научит жить и выживать в любой ситуации.
Когда объявили их инструктора, из строя никто не вышел. Фамилия была какая-то птичья. Серега забеспокоился. Он увидел, что завертели головами и его новые товарищи по летной группе. Где же он?
И вот они нашли свой класс, на котором висела табличка «4лг». Это было теперь их место на время наземной подготовки. Им уже сказали, что никаких звонков больше не будет. Порядок и время занятий будет определять инструктор.
Как он появился перед доской, никто не заметили. В окно влетел, что ли?
-Старший лейтенант Чибир Ярослав Генрихович – прочирикал он. Курсанты заулыбались и встали. Его голос был настолько похож на чириканье воробья, что не улыбнуться было невозможно.
Инструктор нахмурился. Улыбки ему явно не понравились.
Он был всего на три – четыре года старше своих курсантов. Самый молодой инструктор в эскадрилье. И эта группа – его первая. Это Серега узнал чуть позднее. Хотя Чибир и старался говорить помедленнее, но увлекался и начинал выстреливать пупеметные очереди. Тогда курсанты поднимали головы, и он начинал сначала. Может это постоянное повторение и помогло всей группе сдавать зачеты только на отлично.
Серега с увлечением рисовал в летной тетради схему аэродрома, схемы зон пилотажа, изучал карту района полетов и заучивал позывные запасных аэродромов. Плавно перешли к изучению Курса учебно-летной подготовки и Инструкции к учебному самолету.
Зачеты по наземной подготовке принимали на настоящих летающих самолетах. Вся летная группа сдала только на четыре и пять. А в эскадрилье появились первые потери. Трех курсантов, получивших тройки, тут же вернули на центральную базу. На отчисление.
Ж Ж Ж
Не могу не сказать о складывающихся в то время взаимоотношениях между курсантами и летчиками, и между офицерами внутри летных эскадрилий.
В мире шла холодная война. Она не могла не сказаться на ходе учебной и боевой подготовки и в нашей армии. Росло число училищ. Рос выпуск летного состава. Шел переход на все более новую технику. Число летчиков в авиации впервые перевалило за рекомендованные в боевое время полтора на один боевой самолет. Число летчиков дошло до двух на самолет. А войны то не было. Выбытие летного состава по естественным причинам – болезни, уход на нелетную работу, уход на пенсию – шло очень медленно. Резко обострилась конкуренция за должности, звания, за направление и учебу в академию. Вперед стали вырываться не самые лучшие, а те, у кого оказались поострее локти. Огромное значение стало иметь и наличие блата – родных или друзей среди высшего руководства.
Все это резко ухудшало климат в авиационных полках. В учебных полках борьба шла в основном за переход в боевую часть или поступление в академию. Были еще так называемые эскадрильи второго состава. Это была вотчина замполитов. Во втором составе числились кандидаты на службу за границей. В то время – практически единственный способ разбогатеть. Оплата за границей была выше раз в десять. А служба – во столько же раз легче. Без рекомендации замполитов попасть во второй состав было невозможно. Понятно, какую власть они набрали в то время в полках. Их не просто ненавидели – их боялись.
Как в чапаевские времена, ни один документ без визы замполита не считался действительным. Если на гражданке партия просто указывала, то в армии она захватила единоначалие. И замполиты в армии превратились в крестных отцов. Среди золотой армейской молодежи (сынков армейского генералитета и высшего чиновничества) место замполита полка ценилось намного выше должности командира.
Хлопот никаких, ответственности тоже. А взятки и подношения текли рекой.
Ж Ж Ж
И вот настал первый день предполетной подготовки. Это был праздник. Инструктора всеми силами старались этот праздник создать и поддержать. Ведь первый полет на самолете – это память на всю жизнь.
Инструктор дотошно выспрашивал раз по пять знание позывных, действия при катапультировании и при ухудшении самочувствия. В принципе ничего другого в первом полете от курсанта и не требовалось. Управлял самолетом полностью инструктор.
В плановой таблице полетов Сереге первый вылет спланировали с комэской. Все первые полеты были одинаковы. Взлет, набор высоты в зону, облет зон и простой пилотаж в одной из зон. Потом – заход на посадку с большого круга, проход по малому кругу и посадка.
Как прошел запуск двигателя Серега не запомнил. Запрос на выруливание. Он стал осознавать реальность происходящего только на взлете. Запрос на взлетную.
Запрос на взлет. Звон двигателя на ста процентах оборотов, короткий разбег. Уборка шасси, закрылков. Только нажав кнопку уборки закрылков, Серега с ужасом вспомнил, что он забыл их выпустить перед взлетом. Комэска сзади молчал. Серега осторожно завертел головой. Самолет не закачался от этого, как он ожидал. Попробовал заглянуть за борт. Не получилось. Самолет шел в наборе высоты. Впереди – только голубое небо. Потрогал ручку управления – стоит мертво, не поддается.
-Сейчас я сделаю крен влево, потом – вправо. Смотри на землю и авиагоризонт. Потом повторишь сам, - по СПУ послышался искаженный голос комэски. Земля начала вращаться.
Серега в ужасе закрыл глаза. Это был его первый полет в жизни. На тренажере – наклонялся искусственный горизонт. А в реальном полете – огромная, казалось бы незыблемая твердыня болталась внизу, как воздушный шарик. Открыл глаза. Опять все ровно. Потом обвал земли в другую сторону.
-Теперь сам.
Серега покачал ручку управления. Она двигалась на удивление легко. Он нажал на нее влево. Самолет сделал крен. Потом вправо. Странно! Почему, когда он сам делал крен, земля оставалась на месте? Так Серега впервые ощутил чувство власти над самолетом.
В зоне комэска после виражей и горок, сделал петлю. Ощущение перегрузки Серега уже испытывал на тренажерах в спортзале. На самолете перегрузку он переносил на удивление легко. Потом он сам сделал вираж, одно пикирование и горку. После этого Серега сам вел самолет до аэродрома. Все доклады он делал без подсказок. На кругу ручка управления опять стала каменной, и Серега понял, что управление у него забрали. Плавное касание земли и проба порулить на рулежке.
Как ни старался Серега быстрее освободиться от парашюта и вылезти из кабины, комэска уже был на земле.
-Разрешите получить замечания.
Комэска засмеялся, потрепал Серегу по мокрому затылку и сказал одно слово:
-Пойдет.
Но это слово необыкновенно ободрило. Серега вдруг понял, что он будет летать. Настроение стало прекрасным. Он до конца смены помогал техникам закатывать самолеты, заправлять топливом и таскать колодки. Тяжелой физической работы он никогда не чурался.
Но этот первый полет на этом аэродроме оказался и последним. Из четырех сформированных эскадрилий две перебазировались на аэродром Тацинская.
Опять началась чехарда переезда. Технический состав ехал на крытых грузовиках. Для летчиков и курсантов заказали четыре огромных «Икаруса».
С первого полета курсантов перевели на летную норму питания. Это сразу все почувствовали. И по качеству еды, и по обслуживанию. Теперь курсантов обслуживали официантки. Система заказов. Выбор из четырех-пяти блюд. И питание в светлой, красивой летной столовой. В одном зале с летчиками. Это особенно поразило Серегу. Никогда он не думал, что ему каждый день будут бесплатно давать по полплитки шоколада. А что такое эскалоп и отбивная он узнал только в летной столовой. После обглоданных коровьих хвостов дома – эта еда казалась ему сказочной. Он совершенно не понимал своих избалованных городских друзей, которые воротили нос от гречки и риса. Дома он их пробовал только по большим праздникам. А так – вермишель, сечка и макароны.
Тацинский летний полевой аэродром Сереге понравился простотой и простором. Дощатые длинные казармы. Открытые беседки для летных групп в небольшой березовой рощице.
Столовая под навесом. Дачные домики для летчиков. И огромное поле подсолнухов вдоль всего аэродрома.
Сам аэродром был двойным. Около километра – бетонная полоса. Ее удлиняла полоса из железных решеток. Рядом с бетонной была накатана грунтовая полоса. Двухкилометровая.
Рулежные полосы покрыты тоже железными решетками. Также, как и вся стоянка.
Взлет производили с бетонной полосы. Посадку – на грунтовую. В дождь – не летали. Но дожди летом в этом районе были крайне редко.
На обустройство дали всего один день. На следующий – подготовка к полетам. Эскадрильи летали в две смены. Шесть смен в неделю. Три первые смены, три вторые. Это было сделано для выравнивания налета. С утра погода почти всегда звенела. После обеда начинала нарастать облачность. Да и заходящее солнце сильно мешало. К концу смены вечером самостоятельные полеты курсантов не планировали. Только в конце обучения.
Серега долго не мог привыкнуть к ранним подъемам. А вставали они в четыре утра.
Завтрак. Медосмотр. Предполетные указания. Предполетный осмотр самолетов. С шести до двенадцати – полеты. Обед. Два часа отдых. В четыре уже начиналась предполетная подготовка с инструктором. В шесть – ужин. Час свободного времени. В восемь – отбой. Хотя и зашторивали в казарме окна, но редко кто засыпал раньше девяти. Боялись только дежурного фельдшера.
Вон он, гад, в окне маячит, за спиной блокнотик прячет!
Всех не спящих после девяти фельдшер переписывал и безжалостно отстранял от полетов. И курсанты быстро научились засыпать днем.
Такой ритм выматывал. Сереге больше нравились полеты во вторую смену. Вроде тот же распорядок, а не устаешь.
Все было хорошо, пока шли контрольно-вывозные полеты. Нервотрепка началась, когда инструктора стали добавлять некоторым курсантам дополнительные полеты. Если не помогало – добавлял командир звена. Он мог попросить добавки у комэски. А комэскам надо было выполнять план. Они вообще на любые добавки шли неохотно. Даже добавка инструктором считалась недоработкой. Потом начинались контрольные полеты по кругу. Допуск к самостоятельным полетам давал только инструктор. Его решение мог отменить только начальник училища. И то путем перевода курсанта в другое училище. Решающим было слово инструктора и о непригодности к летному обучению. Все вышестоящие командиры только подтверждали решение инструктора. В этом он был бог. И об этом знали и курсанты, и сами инструктора.
Ж Ж Ж
Вообще-то положение летчика-инструктора на самом деле было незавидное. В то время оставление выпускника училища инструктором или перевод из строевой части в инструктора считалось наказанием. Были инструкторам некоторые льготы. Зарплата чуть выше, звание на ступень выше. Но эти льготы ни в коей мере не покрывали гигантские летные нагрузки, работа по 16 часов в сутки от зари до зари, практически отсутствие перспективы роста, как в плане летного мастерства, так и в плане должностном.
Унизили летчиков-инструкторов даже введением для них отдельной классификации. За звание летчика-инструктора 1 класса доплачивали в два раза меньше. Да и не давали летать по Курсу боевой подготовки. Разве что на подтверждение класса. 20-30 часов налета в год. Тогда как только инструкторский налет мог доходить до 300-400 часов в год. В десять раз больше. Плюс часов 50-60 по программе подготовки летчиков-инструкторов. Число посадок зашкаливало за тысячу в год. А это – самый опасный элемент в летной работе, где сотая доля секунды отделяет жизнь от смерти. А в период вывозной программы инструктора делали 30-40 посадок в день. При этом почти в каждом полете курсанты создавали массу аварийных ситуаций. А обучение полетам парой? Инструктора надевали на шею шелковые платки. Воротнички комбезов без них натирали шею до крови. Так приходилось крутить головой, чтобы вовремя уворачиваться от настырно атакующего курсанта. И так по шесть вылетов в день.
Сами инструктора сочинили о своей работе такой анекдот.
Идет инструктор домой и мечтает:
-Приду, квасу выпью, под душ и спать.
-Нет. Приду, под душ и спать.
-Нет. Приду и спать.
Открывает дверь, а там – жена.
-Дорогая, закрой дверь, я посплю здесь, на коврике.
В летном обучении перерыв в полетах требовал дополнительных контрольных полетов. А это грозило вообще сорвать план требуемого самостоятельного налета. За первый год обучения каждый курсант должен был получить не менее 80 часов общего налета. Из них – не менее 35 часов самостоятельного. Это – очень большие значения для полевых аэродромов. Да еще с полетами в две смены. Неделя дождей грозила катастрофой. Как комэски выкручивались из этой безнадеги – история умалчивает. Это надо быть гением, магом и богом в одном лице. А на них еще висели планы подготовки летного состава по КБП и ППЛИ. Да еще они через день руководили полетами. По очереди с замкомэсками. В свободный от руководства день – летали контрольные полеты с курсантами и с летчиками по ППЛИ. Инспектора из строевых полков не выдерживали рядом с руководителем полетов во время вывозной программы более часа. Их начинала трясти нервная дрожь. Руководство полетами в этот период было далеко за гранью человеческих возможностей. РП держал до одиннадцати самолетов на малом и большом круге, пять самолетов в зонах, пару на маршруте и пару заходящих по системе. И так всю смену. Двадцать самолетов в воздухе, десять на земле. Один садится, тут же взлетает другой. Доклады от летчиков шли беспрерывно. И беспрерывно шло руководство. По маленькому РП не ходили по шесть часов. Все выходило потом. Почему им не давали орденов за каждый год этой каторги – просто удивительно.
Та же картина была и у инструкторов во время полетов на сложный пилотаж.
Комбезы просаливались до белой сыпи за смену. Майку приходилось выкручивать после каждого полета. Потеря веса – по полкило за полет. По три кило – за смену.
Сейчас вот стали модными разгрузочные диеты, фитнес, пищевые добавки для похудания. Зачем? Засуньте этот кусок жира в самолет, сделайте с ним шесть полетов на сложный пилотаж и привезете назад ровно половину. Никаких диет не надо. Не видел за всю жизнь ни одного летчика-инструктора с животиком. Все поджарые, как гончие. При пятиразовом питании. С шоколадом. Уже не завидуете? То-то же…
Ж Ж Ж
Серега быстро сдружился со своими друзьями в группе. Между собой они называли друг друга сокращенно: Лама, Тютюн и Афоня. Ламе первому в группе дали допуск на самостоятельный вылет. Серега вылетал вторым. Инструктор немного придержал остальных, чтобы потом не было больших разрывов в самостоятельных полетах.
И вот настал этот миг посвящения в летчики. Первый самостоятельный полет. Задняя кабина пустая. Все осталось позади. Машущие руками друзья. Инструктор, бегущий к руководителю полетов. Теперь он ему уже ничем не сможет помочь. Даже словом.
И взлет. Один на один с небом. Только птицам, наверное, ведомо это чувство безграничной свободы. И власти. Над самолетом. Над небом. Над собой.
И вот уже впереди полоса. Волнения нет. Есть огромное желание не допустить ни одной ошибки. Сделать так, как учили. Чтобы доказать себе и всем, что ты можешь, что ты не хуже других. И посадка. Успокаивающие одобрительные слова помощника руководителя полетов, что все хорошо, все правильно. И приземление. Торможение. Руление на повторный взлет. Только на рулении замечаешь ручьем бегущий пот и побелевшие костяшки пальцев на ручке управления. Ничего. Это пройдет. Раз дали разрешение на повторный взлет, значит, ты сделал все правильно. Еще три круга и заруливание на стоянку.
Доклад сияющему инструктору и объятия друзей.
Нет, я не завидую людям, не испытавшим такого беспредельного счастья. Исполнения мечты любого человека стать птицей. Свободной. Независимой. Гордой. Умелой.
Ж Ж Ж
Полеты быстро стали будничным делом. Работой. И учебой. Развлечений было мало.
Когда стали созревать подсолнечники, курсанты жарили семечки в горячих соплах самолетов. Главное было – вовремя засыпать и быстро-быстро перемешивать. За смену с каждого самолета снимали по полмешка жареных семечек. Семечки в соплах получались каленые, и потому необыкновенно вкусными. Мешки брали в столовой. Из-под сахара.
Однажды прилетел генерал Малеев. Новый начальник училища. На спарке МиГ-21у. В обед. В перерыв между сменами. Обе эскадрильи построили на стоянке. Знали, что он обязательно сделает проход над полосой. На предельно малой высоте и предельной скорости. Ждали, и не уловили его появление. Сначала промелькнул метеор, потом раздалось оглушающее шипение. И все. Через три минуты увидели его уже на полосе. С тормозным парашютом.
На стоянке техники никак не могли подыскать высокой лестницы. Начальник на животе сполз с борта. Отряхнулся. Сделал знак начальнику штаба. Тот повернул обе эскадрильи кругом. Серега видел краем глаза, как Малеев зашел за отбивные щиты. Подъехал заправщик. Учебно-боевой самолет стали заправлять керосином. Начальник о чем-то говорил с техниками, показывая на наши мешки с жареными семечками. Те забегали, ссыпая семечки в два мешка. Уложили их в заднюю кабину спарки. Две эскадрильи так и стояли лицом к аэродрому, задом к начальнику. Малеев уже разговаривал с начальником лагеря.
Потом сел в свой самолет. И улетел.
Серега долго думал, зачем он прилетал? Почему не поздоровался с ними? Неужели за семечками? Этот визит для многих тогда остался загадкой.
В увольнение отпускали на все воскресенье. Они всей группой сразу шли в станицу в кино. В лагерь привозили раз в месяц узкопленочные рваные черно-белые фильмы. И показывали их на пустыре в открытом кинозале. В станице фильмы шли настоящие. Там Серега первый раз увидел приключения Фантомаса. Это было чудо. Это был фильм, где первый раз показали настоящую заграничную жизнь. Без прикрас. Наряды женщин Серегу поразили. Он представить себе не мог, что женщина может появиться в обществе с таким декольте. А машины какие! Наши «москвички» как то не смотрелись против «шевроле» и «кадиллаков». После кино друзья всегда ходили на староверские выселки за песчаный холм. Говорили, что в войну внутри холма немцы устроили склад боеприпасов. Когда отходили – взорвали.
Правда это или нет, но в песке находили тысячи трубочек артиллерийского пороха, черного и серо-зеленого цвета . Набивали им бумажные ракеты и запускали. Потом шли просить воды у староверов. Нам нравилось наблюдать, как они выкидывали после нас пустую кружку. Хоть какое, а развлечение.
Время летело быстро. Ближе к осени начались дожди. И первые аварии. В дождь взлетать и садиться приходилось с бетонки. Ее длина около километра, даже для учебного самолета, была предельной. Стоило самолету на посадке сделать перелет от места приземления или сесть с повышенной скоростью, тут же следовало выкатывание на мокрый, мягкий грунт, где самолет зарывался в землю, а мог и перевернуться.
А еще в бетонке было полно «зубов». Делали то ее еще в войну. Наши пленные. Аэродром предназначался для транспортных самолетов. Метровой толщины огромные бетонные плиты. Там, где бетон выкрашивался, его заливали. Но уже нашим, советским бетоном. Эти нашлепки отставали от плит. Приподнятые края нашлепок как ножом срезали резину покрышек.
И в одном из приземлений, Серега наскочил на этот проклятый «зуб». Покрышку снесло мгновенно. Самолет понесло юзом по бетонке. Правым крылом вперед. Тут же снесло и вторую покрышку. Самолет как по льду скользил на магниевых ободах. Магний – лучше всего отводил тепло при торможении. Но он же лучше всего и горел.
С зажатыми тормозами самолет чудом остановился на самом краю бетонки. Вылет за ее пределы крылом вперед означал неизбежное переворачивание. При этом мгновенно срезалось остекление кабины. Часто вместе с головой летчика.
Серега это знал. Из наушников неслись положенные в таких случаях команды РП.
-Немедленно покиньте кабину! Самолет горит!
-Немедленно покиньте кабину! Самолет горит!
Ну, горели всего только магниевые обода. Вот если они прожгут алюминиевые крылья и подожгут находившийся в них бензин – тогда будет действительно жарко!
Серега уже отстегнул парашют. Дернулся – держала кислородная маска. Ребристый зеленый шланг натянулся. Снять зацепы со шлема не получалось. И он просто его оборвал.
Поднял фонарь и соскочил на землю. Отбежал от самолета. Пожарка подъехала мгновенно. Пеной задавили горящие колодки. Тут же подъехал тягач, и самолет поволокли на стоянку.
В воздухе ждали посадки другие самолеты.
Серега напрямую пошел на стоянку. Он знал, что не виноват. Когда снесло покрышку, он даже и не начинал тормозить. Знал прекрасно, что торможение на такой большой скорости просто бесполезно. Но как это объяснить инструктору?
Пока он добрел до стоянки, с его раненого самолета уже сняли пленку САРП и отнесли на расшифровку. На пленке фиксировалось каждое нажатие на тормозной рычаг. Если до сноса покрышки тормозной рычаг не нажимался, то с летчика вина сразу снималась. За любую аварию обязательно следовали наказания. Аварий без виновных не было. За эту аварию наказали командира батальона обслуживания. Он отвечал за полосу.
Серега подходил к стоянке. Там его ждали все свободные от полетов. Инструктор бежал от командного пункта с листком расшифровки записей САРП.
Командир звена глянул на него. Тот отрицательно покачал головой. Это значило, что до сноса покрышки нажатий на тормозной рычаг не было. Майор повеселел и заулыбался.
Серега подошел к нему доложить. Приложил руку. А что сказать не знал. Командир звена понял. Он вообще понимал все.
-Запомни это число, как свой второй день рождения. Два метра оставалось до края полосы, а возможно и до смерти. Ты не виноват! Иди, расскажешь все подробно инструктору,- он потрепал его по шлемофону. И увидел оторванный шланг кислородной маски.
-Стой! Это что?
-Товарищ майор. Я когда вылезал из кабины, маску не мог отцепить. Вот, взял и оборвал.
-Ножом обрезал?
-Нет, руками оборвал.
Командир звена протянул ему свою маску.
-Покажи нам всем, как ты ее рвал. Если разорвешь, отдам тебе свою «Волгу».
Тут их обступили даже техники.
Ж Ж Ж
Про черную красавицу командира звена ходили легенды. Такой машины не было даже у командира полка. Служившие с Калимулиным за границей техники рассказывали, что получил майор «волжанку» лично от президента Египта. За сбитого израильского разведчика. Тот появлялся ровно в 12 часов дня и делал фотоснимки аэродрома. У египтян это было время молитв. Воевать они не могли. Израильтяне это прекрасно знали. Тем более они знали, что у базировавшихся на этом аэродроме боевых МиГ-17 просто не хватит высоты полета, чтобы сбить разведчика. Так продолжалось неделю. В понедельник Калимулин не выдержал этого издевательства. Он попросил наших русских техников подготовить ему самолет с полным боекомплектом.
Взлетел он без двадцати двенадцать и ушел в сторону солнца. Он знал, что у него будет только одна попытка. На вторую просто не будет топлива. МиГ-17 мог достичь высоты разведчика только с горки после разгона. Так называемый прыжок на динамическую высоту.
Это и задумал майор. Они появились над аэродромом одновременно. МиГ-17 свечой стремительно набирал высоту со стороны солнца. Разведчик его не видел. Когда до израильского самолета оставалось всего метров сто, из носа МиГ-17 потянулись струи дыма. Это заработали все три пушки истребителя. Самолет буквально завис в воздухе от огромной силы отдачи. А израильский разведчик стал медленно разваливаться на куски. Обломки падали в районе аэродрома почти двадцать минут. Истребитель в это время уже сидел на земле.
Майора, нарушившего все инструкции, конечно, тут же отозвали из Египта. Но провожал его на аэродроме сам президент. Он прямо у трапа самолета вручил боевой египетский орден и сертификат на бесплатное получение машины. Из фонда самого президента в Москве. Так гласит первая легенда.
Вторая рассказывает, как он разбил полученную черную красавицу.
Обычно эскадрильи отдыхали по субботам . Всем составом выезжали в лес или на берег реки. Так было и в тот раз. Местное начальство любило отдыхать с летчиками. Наверное, это льстило их самолюбию. Как-же, с летунами запросто водку пьем! Расположились на высоком берегу небольшой речушки. Шириной-то всего метров 10-15. Эта идея родилась, когда местный глава, приехавший на «жигулях», позавидовал на «Волгу» командира звена. Все уже были в подпитом состоянии, и спор затеялся не шуточный. Какая машина лучше? И чтобы уложить местного главу на лопатки, майор, глянув на узкую речку и высокий берег, заявил:
-На «Волге» можно запросто перепрыгнуть такую речку. А «жигуль» - не сможет. Легковат.
Тут уже заартачился глава. Он ставил ящик армянского коньяка из своих запасов, если «Волга» перепрыгнет реку.
Калимулин посовещался со своими и согласился. В багажник «Волги» для балансировки накидали запасок и камней.
Машина оторвалась от обрыва на скорости более ста километров. Плавно перелетела через реку и врезалась в пологий песчаный берег передними колесами. Подняв перед собой бурун песка, машина проползла по берегу буквально метров пять. Все, что только могло сломаться – сломалось. Двигатель сорвало с держателей. Колеса отлетели. Ремонту после такого удара машина не подлежала. Глава прыгать отказался, но ящик коньяка привез.
Говорят, после этого полета Калимулин и стал прихрамывать, и долго ходил, держась за спину.
Как говорится, пилот от бога! А такие пилоты могут летать даже на том, что может только ползать!
Ж Ж Ж
Серега старался. Он ведь знал, что порвал шланг сам. Тогда. Сейчас не получалось. Через пять минут он сдался и вернул маску командиру звена.
-Этот шланг выдерживает на разрыв 300 килограмм. Но я верю, что ты его разорвал. В стрессовой ситуации. А она у тебя была.
Майор показал на свою летную кожаную куртку.
-Вот можно ли вырвать из такой куртки клок кожи? Вы скажете – нет. А я один раз вырвал. Когда решил попробовать прыгнуть со спортивным парашютом. На разных типах кольцо для раскрытия парашюта может располагаться слева и справа. Тренировался я на земле с парашютом , где кольцо было справа. А прыгать пришлось с парашютом, где кольцо слева.
После отделения от самолета, как положено, досчитал до десяти и рванул кольцо. А кольца и нет! Я подумал, что промахнулся мимо кольца. Снова схватил его и рванул. На этот раз я вырвал клок кожи из куртки. И только тогда понял, что кольцо слева. После этого я перестал любить спортивные парашюты.
Вот такая штука стресс.
После Серегиной было еще несколько аварий. Даже отбивали напрочь при посадке носовые стойки. При «козле». Когда самолет ударял передним колесом о полосу, срабатывал амортизатор и нос самолета задирался. Самолет буквально начинал прыгать по полосе, пока не отбивал носовую стойку.
Но все заканчивалось благополучно. Все курсанты оставались живы и здоровы. Самолеты отгоняли в ТЭЧ, там ремонтировали и продолжали на них летать.
Все сильнее холодало. В деревянных продуваемых казармах становилось неуютно.
И, наконец, полеты закончились. Стали готовиться к переезду. Впереди была свободная неделя. Летчикам дали полетать ночью и в СМУ, чтобы они хотя бы подтвердили класс.
Курсанты болтались без присмотра. Решили устроить отходную. Всей эскадрильей. В глубине поля подсолнечников. Еще не убранного. Собрали по трояку и гонцов отправили в станицу. Решили взять десять бутылок водки и четыре трехлитровых банки местного самодельного вина. Весь ужин из столовой забрали в кастрюлях. Расстелили брезент и закатили отходную.
Практически все лето постились, и вот появилась возможность оторваться. Сержант сказал очень проникновенную речь из двух слов: «Ребята, будем!». Серега всегда относился к алкоголю спокойно. Он его не понимал. Ни веселья, ни настроения он ему не добавлял. И пил он в компании, как говорится, за компанию. Не для души. Правда, любил дорогие вкусные вина. За их вкус.
С самого начала у сержанта водка «не пошла». Он ее туда, а она – обратно. Вокруг собрались советчики. Одни говорили, что это от запаха, и надо пальцами зажать нос. Не помогло. Сержант грустно смотрел на исторгнутые обратно мутные полстакана. Потом предложили вымакивать водку куском хлеба и глотать кусками. После первого куска сержанта вырвало. Решили водку разбавить. Долили до полного стакана. Первые три глотка он сделал. Потом рванул длинной струей. Бесполезно.
Дальше мы пили одни, а сержант грустно доедал котлеты. Они у него шли без проблем.
Впереди ждала Лебяжка.
Глава 6.
Лебяжинская общага
Каникулы промелькнули незаметно. Все возвращались в часть уже глубокой осенью. Добирались в Лебяжье. Это небольшой поселок поволжских немцев. Буквально в километре от забора воинской части. До него еще надо было добраться от станции в городе Петров Вал. Захудалый городишка с несколькими двухэтажными домами.
Первое, что поражало в военном городке – это расстояния от здания до здания. Серега упарился тащить набитые продуктами и банками с вареньем сумки до общежития. Говорили, что городок так строили в период карибского кризиса, когда весь мир стоял на грани атомной войны. Вот с целью противоатомной защиты и строили здания на расстоянии не менее полукилометра друг от друга. Глупость, конечно. Но тогда думали по-другому.
Четырехэтажное здание курсантского общежития было самым высоким в городке. Позже мы узнали и его другие выдающиеся качества. Оно было самым душным летом и самым холодным зимой. Вода редко бывала даже на первом этаже. А туалеты работали соответственно. Зато это было общежитие гостиничного типа. Каждая летная группа занимала отдельную комнату. На одну эскадрилью – этаж.
Серегина эскадрилья занимала второй этаж. Комната ему понравилась. Кровати были деревянные, тумбочки – полированные, а не крашенные. Табуретки, правда, такие же дубоватые, с прорезью посредине.
Старшину эскадрильи курсанты практически не видели. Главными для курсантов стали начальники штабов. В эскадрилье Сереги начальником штаба был Дуб, по фамилии Дубинин, по званию – майор. Он Сереге понравился с первого взгляда. Вернее, с его отсутствия. Дуб никогда не смотрел курсантам в глаза. Мало того – он их панически боялся. За два года Дуб не наказал ни одного курсанта. Общаться старался только с сержантами. Их и наказывал.
Первое же его выступление перед строем расставило все по полочкам.
-Товарищи курсанты. Я – майор Дубинин, начальник штаба эскадрильи. Сразу скажу про порядок в комнатах. Там бардак. Развели, понимаешь, пыль, грязь, вентиляторы. Сапоги по комнатам болтаются.
-Дурак! – звонко выкрикнули из второй шеренги.
-Сам знаю! Поздно уже об этом думать! Разойдись для порядка!
Все точки над i были расставлены. Курсанты стали жить по своим законам, штабное начальство – по своим. Без всяких претензий и обид. И надо сказать, по дисциплине за эти два года не было ни одного отчисления. Курсанты очень ценили данную им свободу! Да и терять ее не хотелось. Два года в армии прошли недаром. Об армии и порядках в ней курсанты уже знали все.
Но если не трогало внутреннее начальство, то злейшими врагами были дежурные по полку. Дежурить назначали в основном строевых офицеров штаба полка. Они были очень далеки от народа, то есть от летной работы. Больше всего они чтили букву Устава и собственное продвижение по службе. А для этого надо было себя показать блюстителем порядка в полку. В принципе они выполняли роль армейской полиции.
Шмонали курсантов на проходных, прятались по кустам, чтобы подследить нарушителей, среди ночи проверяли дневальных. Война шла нешуточная. Ведь впереди были четыре нелетных месяца. А погулять, повеселиться душа рвалась у каждого. И веселились, и гуляли. Но и попадались.
Первая встреча с комэской и инструкторами прошла незаметно. В течении получаса комэска представил летный состав эскадрильи и, как он сказал, предварительную разбивку на летные группы. А основное внимание курсантов он направил на подготовку к зиме и выживание без серьезных болезней. Меньше говорил об учебе, чем о холоде.
И курсанты всерьез восприняли его слова. Так как уже в ноябре в комнатах стояла нулевая температура. В увольнениях курсанты десятками закупали в Петров Вале электрические обогреватели. Серега случайно увидел в спортивном отделе каталитические обогреватели для рыбаков. И купил сразу четыре штуки. На всю группу. Заливаешь туда грамм пятьдесят бензина для зажигалок, и обогреватель три часа пышет жаром. Как они помогли всей группе!
В комнатах ватой и листами из старых книг законопатили окна. Сверху проклеили лентами бумаги. Клейстер делали из смеси картофельного пюре с мукой. Старшина выдал еще по одному солдатскому одеялу. Но без отопления температура в комнатах не повышалась.
Дуб сказал, что не топят из-за отсутствия мазута в котельной. Ее два года назад перевели с угля на мазут. И вдруг он радостно сообщает, что топливо пришло. Командующий округом прислал с барского плеча два вагона угля. Как раз Серегину эскадрилью послали ее разгружать. В декабре морозы установились за двадцать градусов. Уголь намок под украинскими дождями, и пришел в Петров Вал двумя смерзшимися глыбами.
Каждый кусочек угля приходилось отбивать ломами. Курсанты очень старались. Хотелось тепла. Два дня долбежки и перевозки угля к котельной закончились полным разочарованием. Переделать котельную назад под уголь уже было нельзя. Нужен был только мазут. Его было полно у железнодорожников. Но это было гражданское ведомство. Хотя цистерны с мазутом стояли на расстоянии двух километров от котельной, купить мазут было легче в Египте, чем у гражданских организаций.
Только благодаря командиру полка, бывшему инструктору космонавта Быковского, мы выжили той зимой. Он списал четыре цистерны с керосином. Начальник железнодорожной станции с удовольствием отдал за них четыре цистерны мазута. В середине декабря котельная, наконец, заработала.
Но тут дало себя знать противоатомное расположение зданий. Как ни пыжилась котельная, выжимая на выходе кипящую воду, до зданий она доходила изрядно остывшей. Но, все же, температура в общаге стала медленно подниматься. Благодаря изобретательности курсантов. Они знали, что лампочка сильно светит и мало греет. Значит, надо сделать наоборот. Лампочки разбивали и к усикам привязывали самые слабые стопятидесятиватные спирали. С нагревом они постепенно вытягивались. Чтобы избежать пожара, на пол под них устанавливали алюминиевые листы. Со стороны вечером общага стала напоминать рождественскую елку с горящими гирляндами. Пятиамперные автоматы в коридорах не выдерживали такой нагрузки более пяти минут. В задачу дневальных входило ночью периодическое их включение.
В январе погода разгулялась не на шутку. Морозы за тридцать и постоянные метели. Стало замерзать здание учебного отдела. Командир полка приказал поставить на его обогрев воздуходувные машины. На них стояли списанные двигатели от самолетов. На их сопло надевали гибкие несгораемые шланги и сутками гнали горячий воздух в вентиляцию УЛО. Через нее он попадал в классы. Вместе с дымом. Начались сплошные жалобы на головные боли. Курсанты и преподаватели просто угорали. Тогда сварили в подвале УЛО из толстых труб миникотел и горячим воздухом стали подогревать воду в нем. Опять стало теплее. Расход керосина, конечно, был сумасшедшим. Правда, в период недоразвитого социализма на такие мелочи смотрели сквозь пальцы. Да и на все остальное – тоже.
На Новый Год елку поставили в полковом клубе. Танцы с приглашенными из Петров Вала девушками разрешили до 2-х часов. Отбой – ровно в два. И надо же было – Серега как раз в это время угодил в наряд по эскадрильи. И, конечно же, к двум часам в общежитие вернулось из тридцати только шестеро курсантов. И еще четверо – в наряде. А тут в три часа ночи – дежурный по полку с проверкой. Дежурный сержант Харин мгновенно принимает решение и нас инструктирует.
Один курсант становится на тумбочку. Серега с Ламой укладывают всех шестерых вернувшихся с новогодней гулянки курсачей в первые две комнаты. Двое из них – в умат пьяные. С ними и ложатся Лама с Серегой.
Действо начинается с приходом дежурного по полку на этаж. Харин ведет их сначала в комнату, где лежат Серега с Ламой. Посчитав четырех якобы спящих курсантов, процессия проверяющих переходит в комнату напротив. Считают тех четверых. В это время Серега с Ламой взваливают двоих на плечи и перебегают в комнату напротив. Дежурный ведет процессию туда. А в это время посчитанные четверо перебегают в комнату напротив.
Когда дежурный по полку насчитывает двадцать шесть человек, Харин останавливает показ.
-Остальные четверо, товарищ подполковник, в наряде. – Лама и Серега выходят в коридор.
Все. Все курсанты – в наличии. Дежурный направляется к выходу. И тут из предпоследней показанной комнаты вываливается пьяный Зуб и несется рыгать в туалет. В одном цветном носке. Дежурный смотрит именно на этот носок.
-Значит, мне не показалось, - говорит он. – Я видел этот носок четыре раза.
Он открывает первую же комнату. Естественно, она пустая. Вся афера развалилась. Дежурный вызывает по телефону начальника штаба эскадрильи, а весь наряд тут же отправляет на гауптвахту.
Первый год Нового Года Серега встретил на губе. В Лебяжке это было малоприятное заведение.
Сержанта посадили в отдельную камеру, а Серегу – в общую, с двумя солдатами. Оба были вдрызг пьяными. Видно, только из увольнения или самоволки. И прямиком – на губу.
На полу лежали две деревянные решетки из нестроганных квадратных брусьев, прибитых почему-то ребрами вверх. Наверное, чтобы не очень спать мягко было. Комнатки – два на три метра. Под потолком – окошко с решеткой. Десять на десять сантиметров. Вдоль стены проходила теплая трехдюймовая труба. Все. Больше в камере ничего не было. На двери – глазок. Под ним приклеен листок с распорядком дня.
-4.00 –4.15 Подьем.
-4.15 – 8.00 Строевая подготовка
-8.00 – 8.15 Завтрак
-8.15 – 14.00 Уборка территории
-14.00 – 14.20 Обед
-14.20 – 20.00 Уборка территории
-20.00 – 20.15 Ужин
-20.15 – 23.00 Изучение Устава
-23. 00 – Отбой.
Под уборкой территории имелись в виду разнообразные работы – от чистrи туалетов до разгрузки вагонов. В первый день нового года Серега попал на погрузку угля. Два вагона угля, присланные вместо мазута с барского плеча командующего округом, теперь перевозили от котельной на площадку за территорией части. Перевозка шла силами заключенных на губе уже третий месяц.
Сержантов на работы не выводили. Поэтому на погрузке были три курсанта и два солдатика. Так как курсантский караул ставили только с субботы на воскресенье, то в охране заключенных были солдаты. Они сразу же отделили обоих солдат и отвели их в теплую котельную. Трое курсантов осматривали фронт работ. Грузовик с наполовину загруженным кузовом стоял за воротами котельной. Его специально не ставили близко к кучам угля. Иначе заключенные просто кидали уголь в кузов огромной совковой лопатой. Это было неправильно. Как говорил старшина, начальник гауптвахты: «Мне не нужно, чтобы ты что-то сделал, мне нужно, чтобы ты замучился».
Поэтому погрузка угля была разбита на три этапа. Погрузка на носилки «Ласточка», переноска носилок с углем до грузовика, погрузка угля на грузовик. Совковая лопата представляла собой приваренный квадратный лист сантиметровой стали, полметра на полметра, к лому. Лист был абсолютно ровный. Весило это чудо инженерного гения, совместного творчества старшины губы и сварщика, двадцать кило. Второе чудо – носилки, имело даже имя собственное. Носилки старшина нежно называл «Ласточка».
Ровный лист двухсантиметровой котельной стали метр на метр был приварен к двум ломам. Все. Вес около ста килограммов. Часовой обязан был следить, чтобы курсанты грузили уголь на «Ласточку» не руками, а только лопатой. А также часовой старательно отмечал количество загруженных носилок.
Дневная норма была – тонна угля на человека. Значит, на троих – три тонны. Конечно, это было на грани фантастики. Больше двадцати килограммов угля на носилки не помещалось. Уголь ссыпался на землю. Да и просто поднять и нести промерзшую «Ласточку» весом больше ста двадцати килограммов курсанты не могли.
Значит, чтобы выполнить норму, надо перенести на расстояние сто метров 150 носилок. В реале погрузка угля занимала около десяти минут, если меняться втроем после каждых двух лопат. И десять минут уходило на перенос «Ласточки» до грузовика и обратно. Итого погрузка двадцати килограммов занимала как минимум двадцать минут. Значит, если работать, не щадя живота своего, без перерывов, то на погрузку трех тонн надо пятьдесят часов. На работу в сутки выводили только на двенадцать часов. Норму выполняли едва на четверть. А начальник губы имел право за невыполнение дневных рабочих норм добавить еще трое суток ареста.
Серега со товарищи вернулся в родные пенаты общаги только через две недели отсидки. Все озлобленные, почерневшие и исхудавшие. Холодные комнаты в общежитии казались раем.
На рождество замполит полка обещал устроить курсантам и солдатам сюрприз в виде выступления группы артистов Волгоградской филармонии. Увидеть живых артистов жаждали все. Фильмов новых не показывали по полгода, по телевизору – только новости и спектакли о передовиках производства.
Артисты приехали в субботу. С самого утра возле полкового клуба ревели две машины с реактивными двигателями, пытаясь нагреть промерзший зал на пятьсот человек.
Когда Серега вошел в зал клуба, на него пахнуло стойким запахом дыма и морозным воздухом. Машинам так и не удалось справиться с тридцатиградусным морозом. Серега дыхнул. Изо рта шел белый пар. Значит, не меньше пяти градусов мороза.
«Вот, народ соберется, и надышит!», - подумал он. Зал был почти полон. На первом ряду сидели замполит полка и начальник клуба. Они что-то весело обсуждали. Утром на построении начальник клуба сказал, что в составе группы артистов будет даже балет. И что юные балерины исполнят танец «Маленьких лебедей». Серега занял место ближе к сцене. Все курсанты и солдаты сидели в шинелях и шапках. Не примерзнуть бы к сиденью.
В зале было темно, но сцена ярко освещалась прожекторами. И тут Серега заметил на досках сцены замерзшее пятно воды. Видно, дневальный по клубу перестарался, и налил на доски слишком много воды. Эта лужица и замерзла.
Да, маленькие лебеди будут танцевать на замерзшем озере. На настоящем.
И вот на сцену вышел улыбающийся краснощекий конферансье. В раздутом костюме и брюках. Видимо, надел под них все, что поместилось. Раздались бурные аплодисменты. Все хлопали с ожесточением, чтобы хоть немного согреться.
Конферансье долго рассказывал об училище и балеринах, много шутил и смеялся. Наконец, он объявил первый номер. Сказал, что выступит прима-балерина училища Светлана Белая. И ушел. В зале опять взорвался шквал аплодисментов.
На сцену на пуантах выпорхнуло бело-розовое воздушное чудо. Она была очень молода и красива в белоснежной пачке, короне на голове и кружевных перчатках до локтя.
Но больше на ней ничего не было!!!
Зал замер. Ведь все забыли, что балерины выступают в одних пачках! Со сцены доносилась только тихая печальная музыка. Девочка старательно проделывала изумительные по красоте па. Она кружилась, плавно прыгала с очаровательной улыбкой на розовом личике.
Розовом от мороза. Все в зале смотрели не на ее прыжки и кружения по сцене, а на покрытую мурашками кожу рук и ног. Особенно страшно было, когда балерина приближалась к замершему озерку воды. Наконец, она закончила. Поклонившись два раза, быстро убежала со сцены.
Раздались аплодисменты начальника клуба и замполита. Подняв руки, они ожесточенно хлопали. Одни. Поняв, что что-то не так, опустили руки и оглянулись. В зале стояла гробовая тишина.
На сцену вышел озирающийся конферансье и объявил танец маленьких лебедей.
Этого зрелища уже вынести было невозможно. Сначала курсанты, а за ними и солдаты, встали и молча вышли из зала. Я оглянулся в дверях. Замполит о чем-то переговаривался с конферансье. Как Серега завидовал своему другу, Николаю, который ушел в увольнение и не видел всего этого! А ему с этим теперь придется жить всю жизнь! С этим танцевальным уроком отношения к людям. Кем бы они не были!
К концу февраля морозы стали уменьшаться. В конце недели Серега, как всегда, пошел записываться в увольнение. Длина списка его удивила. Там была вся эскадрилья. Удивлялся и старшина курса. Удивились и начальники штабов, подписывая списки. Только в обед Серега понял причину такой тяги к увольнению. В блюде с хлебом не было витаминов. Официантки сказали, что ненавистный фельдшер, бросавший витамины с бромом во все блюда, ушел в отпуск. Вот всех и потянуло на танцы.
В увольнение записывались не для поездок в Петров Вал, а чтобы после танцев в клубе, проводить девушек до их дома в Лебяжке. А там уж, как получится. В Серегиной группе организатором, как он их называл, «секс-походов» всегда занимался Лама. Он в этом плане был дока.
Вот и в этот раз Лама собрал с нас по трояку и долго что-то обсуждал с высокой, худой немкой на крыльце клуба. Мы знали – что. Организационные вопросы. Где, сколько, когда.
После танцев группа потянулась к проходной.
-Ну, что, Лама, где сегодня?
-Да там же, у Лельки.
Лелька – это та худая девчонка. Продавщица из магазина. Лама передавал ей деньги. Она закупала водку, продукты и приглашала подружек.
Дом Лельки стоял на краю глубокого оврага, недалеко от рельсового пути, ведущего к аэродрому. Даже в пургу рельсы выводили курсантов к проходной.
И вот все четверо затопали привычным путем по шпалам. В окнах Лелькиного дома было темно. Перед такими мероприятиями Лелька отводила маленького своего сына к родителям. Жизнь в селе была скучной. А тут, хоть какое-то, да развлечение. От подружек у Лельки не было отбоя. Да, и хоть слабая, но надежда выйти замуж за курсанта.
Лама заглянул в окно. Сигналом для нас был всегда включенный зеленый огонек радиолы.
-Заходим, ребята. Сапоги обметайте получше. – Все, стуча подковами зашли в коридор.
Разулись. В одних носках зашли в комнату. В доме было всего две комнаты. Посредине печь. Жарко. Перед печью жилая комната с двумя кроватями и двумя топчанами. За печью – перегородка с козами и овцами.
Стол стоял у стены с двумя окнами. На столе – тихо играющая радиола, водка и закуска.
Все подтянулись к столу.
-Ребята, наливайте, мы уже выпили, - из угла донесся голос Лельки.
Лама разлил по четырем стаканам. Все уже держали наготове по соленому огурцу. Дернули, крякнули и стали раздеваться, складывая форму на табуреты.
-Расходимся, орлы.- Из углов послышались девичьи смешки. Так подружки себя обозначали.
Несколько минут на молчаливое знакомство и потом – мерное поскрипывание. Минут десять перешептывания и уже совместное путешествие к столу. Танцы голыми – под радиолу. Кто сколько выдержит нежные прикосновения горячих тел. И так – пока Лелька не даст команду.
-Последний заход, водки больше нет.
К этому времени пить уже и не хотелось. Хотелось спать. К двенадцати надо было уже быть в общаге. Подводить своих сержантов считалось неприличным. Все быстро одевались, суетливо прощались и расходились.
И так – практически каждую субботу. Устраивались, кто как сможет. Кто поодиночке, кто группами. Ближе к весне секс-походы становились все реже.
Глава 7.
Как топтать аэродром
Наваливались экзамены и зачеты. Близилась новая наземная подготовка. Уже к полетам на боевом самолете. К этому времени составы эскадрилий стабилизировались. Кто хотел уйти – уже ушли. Кто не мог учиться или летать – тоже были отчислены. В эскадрильях в среднем оставалось по тридцать человек курсантов.
К началу полетов определился и инструкторский состав. Наземная подготовка пролетела незаметно. Оформление рабочих тетрадей, изучение района полетов, тренировка на тренажерах – все это уже было привычным и несложным. Сереге понравился его новый гермошлем со сдвигающимся защитным стеклом. Сразу ощутилось отличие от учебного самолета. Все на самом высоком уровне. Летать ему предстояло на МиГах. МиГ-21У – учебно-боевая спарка и МиГ-21пф – боевой самолет.
Еще больше удивил Серегу доведенный до курсантов план учебно-боевой подготовки.
Самостоятельно курсанты за два года должны налетать больше пятидесяти часов. А контрольных полетов - на десять часов меньше. До самостоятельного вылета – всего двадцать полетов. И Серега понял – никто с курсантами нянчиться не собирается. Все предельно жестко и серьезно. Какая техника – такая учеба и работа.
В первых же полетах приятно поражала мощь двигателя и легкость управления. Если при пилотаже на чешском Л-29 приходилось изрядно попотеть, так как нагрузки на ручке управления доходили до восьмидесяти и более килограммов, то на боевых самолетах можно было пилотировать одним мизинчиком. Самолет мгновенно реагировал на миллиметровые отклонения ручки управления. И еще он полюбил МиГи за мягкость посадки. Такой мягкости на учебном Л-29 добиться было практически невозможно. А вот ухудшенный обзор из кабины Сереге не понравился. Здоровенный нос самолета закрывал полгоризонта.
В первых провозных полетах его одолевала мысль: «Если я почти не вижу на посадке полосу, что же видит сидящий сзади инструктор?». И он старался всеми силами ему помогать. Может это и позволило ему вылететь первым в летной группе.
Произошло это как-то буднично и незаметно. После трех контрольных полетов с командиром звена, Серега подошел получить замечания. Командир звена не дал ему договорить, развернул за плечи и подтолкнул к боевому самолету:»Лети!». И все. Он ушел к другому самолету. Инструктор в это время был в воздухе. Серега подошел к своему боевому. Техник возился под крыльями. До вылета по плану оставались минуты. Он залез в кабину и пристегнулся. Тут же рядом возник техник. Глянул в кабину, кивнул и оттащил лесенку от самолета. Серега запросил запуск. РП разрешил. Ну, а потом уже думать о постороннем стало некогда. Запрос – разрешение, запрос – разрешение. Привычная, отработанная последовательность действий.
Толчок в спину после включения форсажа и началась взлетная карусель. Мощь боевого самолета Серега ощутил по практически мгновенному отрыву, стоило только слегка поднять носовое колесо. Уборка шасси, закрылков, первый разворот и набор высоты для большого круга. Выработав топливо, и за это время освоившись с нюансами управляемости боевого самолета, Серега вошел в малый круг для первой посадки. Он знал, что ему запланированы три круга с конвейера. Два следующих ему разрешат, если будет без отклонений совершена первая посадка. Серега действовал, как ему на предварительной подготовке советовал инструктор – подошел к полосе на немного повышенной скорости. Немного перелетел, но зато мягко и точно посредине коснулся полосы. Тут же опустил нос самолета и запросил конвейер. РП разрешил. Значит – он смог! Рычаг газа вперед, форсаж и взлет. Следующие две посадки он делал уже с положенной скоростью и без перелета.
А на стоянке его ждали только техник и очередной летящий курсант. Серега решил искать инструктора. Тот сидел на лавочке возле отбойного щита.
-Слышал. Молодец. Иди, помогай на боевом технику. – Это было и все. Весь праздник. И Серега понял, что никто не считает его героем, никто не будет его награждать и хвалить. Он просто включился в обычную летную работу, которую сами летчики не считают героической.
Обычный тяжелый каждодневный труд.
Ж Ж Ж
Климат в районе Лебяжки был резко-континентальный. С жарким и сухим летом. Мелкая речушка протекала прямо за забором воинской части. При срыве полетов летчики и курсанты тут же тянулись на мягкую травку, ближе к водной прохладе. Не обходилось и без курьезов.
Девушки работали в воинской части в основном планшетистками или официантками. Долго на своих местах не задерживались. Одна за другой выскакивали замуж. Не везло одной планшетистке Валентине. Долговязая, худенькая, белокурая, но очень некрасивая. Прыщавое лицо, длинный нос и беспросветная глупость как-то не соблазняли никого на ней жениться. Зато она была безотказной и отличалась чудными формами гибкого девичьего тела.
Однажды в пятницу, жарким летним днем, комэска, возвращаясь с объезда бетонной полосы заметил на берегу реки голую Валентину в окружении нескольких курсантов. Впереди были два выходных дня, и он не стал мешать веселой компании. Курсантов он, конечно, запомнил.
В субботу утром все восемь человек стояли в кабинете у комэски вдоль стены. Серега сразу догадался, что всю их компанию, веселившуюся вчера с Валентиной вызвали не зря.
Прошел час. Комэска молча писал в тетради. Серега заметил, как пот градом течет с Ламы. Выпили вчера много, да еще намешали вино с водкой.
-Товарищ майор, можно я сяду? – Лама не выдержал.
-Нет, ты сначала расскажи, что вся ваша компания делала вчера на речке?
-Купались, потом выпили немного. Только для веселья.
-Так немного, что ты сегодня даже стоять не можешь? А что за белокурая Жози была с вами? Может вас уже от триппера лечить надо?
Серегу внутренне передернуло. Вчера они об этом как-то не думали.
-Товарищ майор, да это же Валька-планшетистка. Она же наша.
-Ну, и не стыдно вам было ее хором обрабатывать?
-Товарищ майор, так мы же ее после каждого раза в реке споласкивали!
-Так! Все в санчасть. Сдать анализы. Без справок – близко к самолету не подпущу!
Все грустно поплелись в сторону санчасти.
А через месяц на Вальке решил жениться Лелик Мурзин. Он привел ее вечером за руку к кабинету комэски. Без его благословения такие дела не делались. Серега с Ламой как раз помогали делать копии плановых таблиц и наблюдали за предбрачной церемонией. Валька нервно ходила по коридору, хрустя длинными пальцами. Минут через десять Лелик вышел из кабинета. Взгляд у него был какой-то отрешенный.
Валька бросилась к нему, протянув руки. Лелик глянул на нее, на ее руки, схватился за рот и выбежал на улицу. Рвало его долго. К Вальке он так и не подошел. Да и она уже поняла, что это конец всем ее надеждам.
Лелик вечером во всех подробностях рассказал о благословении комэски.
Захожу я в кабинет и говорю:
-Товарищ майор. Я хочу жениться.
-Хорошее дело. Жениться, значит, остепениться. Тебе давно пора. И кто твоя счастливая избранница?
-Да Валентина. Планшетистка наша.
- Стройная девушка. И очень загорелая. Молодец, Мурзин. Значит, решил стать отцом семейства?
-Решил, товарищ майор.
-Одобряю! А жить где будете?
-Ну, она пока у родителей. А я – здесь, в общаге.
-Значит, будешь теперь на выходные в семью ходить?
-Да.
-Правильное решение. Семья – нужное дело. И сильно вы любите друг друга?
-Да, любим.
-Ты хорошо ее, Валентину, изучил? Не придешь через пару недель разводиться?
-Нет, что Вы, товарищ майор. Не будем разводиться.
-А вдруг она ругать тебя начнет, кричать, плакать. Ты ее плачущей хоть раз видел?
-Не-е-е-т…
-А ведь плачущие женщины очень некрасивы! Ты глянешь на нее – и сбежишь.
-Не должен.
-Вот, видишь, уже сомневаешься. А тебе ведь придется видеть ее не только накрашенной и напудренной. А ты ее хоть раз без косметики видел?
-Нет.
-А злой видел?
-Нет.
-Зря. Надо к будущей жене хотя бы присмотреться. В семье-то всякое бывает. Это ты ее только улыбающейся видел. А ведь женщины – такие же люди, как все. Они не только смеются, они и злятся, и матерятся, и плачут. А вдруг, Мурзин, твоя Валентина заболеет?
-Да, нет. Она здоровая.
-Все может быть. Ты представь. Приходишь домой, а у нее запор. Сидит она на туалете, лицо красное, пот течет. Пыжится. Тебя просит помочь. Что, представил?
Ну, тут я и убежал.
Так Валька и осталась одна до самого нашего выпуска. Над этой историей хохотал весь курс.
В перерывах между полетами и курсанты, и летчики любили послушать авиационные байки штурмана полка подполковника Грибкова. Знал он их неимоверное множество и рассказывал при любом удобном случае. И даже о себе.
-Да, было это давно, когда я еще учился в училище. Все писали девушкам письма. А я нет. Потом вспомнил, что по соседству с матерью жила девчушка, Маша. Сероглазая такая, веселая козочка. Написал. Она ответила. Так и писали друг другу до самого выпуска.
Форма у лейтенантов была голубая, погоны золотые. Денег – полные карманы. После выпуска, как положено, поехал навестить мать с отцом. Схожу с поезда, обнимаю мать, отца. И тут мне на шею кидается какая-то девчушка. Я понял, что это Маша. А жениться - страсть как не хотелось. А тут она!
Посидели вечером с соседями, погуляли, выпили, все путем. И Маша рядом со мной. Аж светится вся. Я тогда стал придумывать планы.
-Мама, - говорю,- решил я завтра утром на охоту съездить. Уточек пострелять.
Встали рано. Похмелились с батей стаканчиком самогона. Закусили соленым огурчиком. А тут мать принесла парного молочка.
-Выпей, сынок!
-Мам, да я огурчиком закусывал…
-Ничего, выпей. Молочко парное, сладкое.
Ну, я и выпил. Взял отцову двустволку, собачку Жучку и пошел к берегу. Только я ногу в лодку, а с берега девичий голосок:
-Ваня, а ты куда?
-Да вот, на охоту. За уточками.
-А можно и я с тобой?
-Садись,- я аж зубами скрипнул. Они с Жучкой сели на носу, а я гребу на корме лодки. Она на меня смотрит. Я на нее. Весело ей. Хорошо.
И вот так я грыбу, грыбу, и вдруг чувствую, как мои соленые огурчики начинают в животе заигрывать с парным молочком. И становится мне уже невтерпеж, так перднуть хочется.
А она смотрит на меня, кончик косы в руках перебирает и улыбается. Нежно, нежно. Так, что у меня аж зубы хрустят.
-Маша, - говорю, - а не хочешь ли ты послушать, как дробь на воду ложиться?
-Хочу, милый.
Нажимаю я на курок, и ка-а-а-к пердну!
Осечка. Мать ее.
Она удивленно на меня уставилась. Не ожидала она от интеллигентного летчика подобной шутки!
Нажимаю второй раз. Как жахнуло! Аж в ушах заломило. И чувствую я, что пополз по лодке нехороший запашок. Переусердствовал я. Чувствую, живьем вышло.
Я быстренько подгребаю к камышам, задом выхожу из лодки.
-Машенька, ты из лодки никуда не выходи. Я сейчас быстренько уточек постреляю и домой поедем.
И задом, задом, поглубже в камыши. Снял там свои обосранные подштанники, свернул узелком, и под камыш подсунул. Потом пострелял для вида.
Выхожу к лодке. Радостный такой!
-Маша, уток сегодня нет! Едем домой! – и сажусь за весла.
-Ваня, а Жучка где?
Я аж обмер. Смотрю, а Жучка несет мои свернутые узелком вонючие кальсоны, и кладет их в лодку.
Маша смотрит на меня своими голубыми глазками. Я на нее.
-Ну, хорошо, Маша, женюсь я на тебе, женюсь. Но только ты об этом - никому ни слова.
Вот так и живем с ней уже двадцать лет.
У штурмана была знаменитая светло-зеленая «волжанка». Он ее обожал. И постоянно ломал высокую телескопическую антенну. Дошло до того, что он написал на воротах своего гаража: «Убери антенну, дурак!». Помогало до тех пор, пока однажды ворота не открыла заранее жена.
Вскоре задумал штурман создать рядом со стоянкой и командным пунктом огромную тренажную площадку. С нарисованным районом полетов. С аэродромом, зонами и всеми схемами захода на посадку. В субботу приехал трехколесный трактор. Стали завозить асфальт. Но через два часа работы остановились. Тракторист лежал рядом с трактором вдрызг пьяный. Кто-то из сердобольных техников сунул ему за работу бутылочку спирта. Тот весь чистоган и высосал. Но сил своих не рассчитал. Тракторист лежит, а асфальт везут. Серега как раз попал в команду помощников по разбрасыванию и уравниванию асфальта. Но его же надо тут же укатывать.
Штурман срочно построил всех работавших курсантов.
-Трактористы есть?
Серега шагнул вперед. Он культивировал раньше на «Беларусе».
-Сможешь? – штурман показал на трехколесный трактор.
-Попробую.- Серега залез в кабину. Всего один рычаг. Он отклонил его вперед. Трактор плавно тронулся и поехал по полосе рыхлого асфальта. Штурман удовлетворенно кивнул и пошел на башню командного пункта.
Но рано было радоваться. Трактор ехал только вперед. Серега дергал рычаг во все стороны, но этот «трехколесный велосипед» только увеличивал скорость. Причем поворачивать он тоже категорически отказывался. Проехав уложенный квадрат асфальта тарахтящая глыба железа медленно двинулась под уклон в сторону башни РП. Серега мысленно провел линию его движения. Она упиралась в фундамент башни. Такую же линию сверху провел и штурман, почуявший недоброе. Линия движения упиралась точно в его «волжанку», стоящую в тени башни.
И тут началось соревнование: «Кто быстрее?». Штурман слетел по винтовой лестнице за секунды. Вскочил в кабину. Машина не заводилась! Тогда он выскочил, уперся в бампер и сдвинул машину вперед. В тот же момент трактор ударил в фундамент передним колесом. Серега успел соскочить с трактора за секунду до удара.
Тут подъехал командир полка. Одним взглядом оценил ситуацию и подошел к штурману.
Того трясло.
-Петрович, ты что, один сдвинул машину? Как это?
-Командир, ты бы тоже свою сдвинул. Я как представил, как вечером буду подсовывать свою ласточку под дверь гаража…
-Понятно! Ну, и кто у нас тракторист?
Серега виновато наклонил голову.
-Я.
-Испугался?
-Немного. Не за себя. Машину жалко.
-Хорошо. Иди. И запомни. Не пытайся больше летать на том, что умеет только ползать.
Серега понял, что гроза миновала.
Штурман потом только улыбался, глядя на него.
Ж Ж Ж
А через неделю полеты закрыли. Серега сидел на лавочке возле отбойного щита. Рядом присел техник самолета. Тоже послушать радиообмен. Серега летел вторым на боевом с номером «10». Перед ним на полеты по кругу взлетел Андрей Рябинов. Из второго звена. На стоянке в это время всегда стоит тишина. На столбе из динамика слышался привычный радиообмен РП с летающими самолетами.
И вдруг тональность голоса РП резко изменилась. Техник самолета вскочил, указывая на третий разворот. Серега присмотрелся. Сверкнул крылом самолет с большим креном и резко клюнул носом.
-Н-е-е-е-т!!! – раздался истошный крик техника, провожающего взглядом летящий к земле самолет. Его самолет.
-629! Катапультируйтесь!!! – несколько раз подряд донеслось из динамика. Свист запуска соседнего самолета резко оборвался. Все ранее запустившие, молча выключили двигатели. Над стоянкой повисла тишина. Только из динамика слышался обреченный голос РП, раз за разом повторявший один и тот же позывной. Оставшиеся в воздухе самолеты садились один за другим без докладов. Тихо заруливали на стоянку.
Потом тишину разорвали сирены пожарных машин. Скорая тоже с включенной сиреной мчалась по полевым дорогам в сторону третьего разворота. Все стали вылезать из самолетов. Летчики собрались кучкой отдельно, курсанты – отдельно. Подъехали две крытые машины. В одну полезли летчики с курсантами, в другую – техники.
Всем стало ясно, что везут на прочесывание. Значит, Андрюхи Рябинова больше нет.
До места падения не доехали метров двести. Из ямы торчал почерневший хвост самолета и вился легкий дымок. Ни пламени, ни дыма. Тихая жуть катастрофы. Вокруг ямы стояла редкая цепь солдат из караульного взвода. К яме подогнали трактор с ковшом. Он начал расширять края ямы. Возле нее стоял газик командира полка и «Волга» с офицерами особого отдела. Летчики и курсанты ждали команды у машин. Вскоре подъехал газик.
-Кабина пустая. Ищите. Сначала пройдите по кругу рядом с оцеплением, потом – дальше. Ищите.- Газик опять уехал к яме.
Все растянулись в цепь с захватом метров сто. На первом кругу попадались только куски дюралевой обшивки и выброшенные взрывом мелкие детали. На второй круг всем роздали пластиковые мешки из подъехавшей технички. Теперь все найденное складывали в них.
-Нашел! Вон он! – возглас курсанта раздался на пятом кругу, метров за четыреста от ямы.
Все кинулись к закричавшему. И так же резко все остановились. На небольшом пригорке голова Андрюхи в защитном щлеме смотрела широко открытыми глазами. Подбежал доктор с черным пластиковым мешком. Через секунду он повернулся.
-Ищите еще. Это только голова.
На седьмом и восьмом круге нашли еще несколько мелких фрагментов тела. Они поместились все в другой мешок. Больше ничего найти до наступления темноты не удалось.
Хоронили Андрюшку из учебного отдела. Гроб был закрытый. Почетный караул из курсантов. Смена – каждые пять минут. Больше – не выдерживали. Плач родственников, музыка и фото друга, вчера только сидевшего с тобой за одним столом – это было невыносимо тяжело. Все курсанты возвращались от гроба с полными слез глазами. Вся остальная часть церемонии похорон прошла у Сереги как в тумане.
Сержант собрал у всех курсантов деньги и отдал одному из летчиков. Тот через час привез на мотоцикле с коляской четыре ящика водки, мешок черного хлеба и бочонок селедки.
Каждая эскадрилья поминала на своем этаже в красных уголках. На следующий день в общаге не появилось ни одного офицера. Курсанты отлеживались по комнатам.
А еще через день, на построении, командир полка на плацу попросил всех, кто может, продолжить полеты.
До конца недели были только контрольные полеты. В понедельник инструктор долго с утра смотрел в глаза летной группе. Потом попросил выйти всех в коридор и заходить по одному.
В плановой таблице красным цветом на вторую смену появилась одна Серегина фамилия. А через день – начали летать самостоятельно и остальные.
Потом были и лопнувшие покрышки, и выкатывания с полосы и даже взрыв аккумуляторов с вырванным боком самолета. Но это были привычные и неизбежные мелочи, досадные издержки летной работы. Закончили год полетами в зону на простой пилотаж. Глубокой осенью. И разъехались на каникулы.
А уже с первого декабря – снова за учебники. Серега после каникул не мог вспомнить ничего, кроме непролазной грязи в их поселке, непрерывных дождей и пирожков со сметаной. Еще он вспоминал услышанную от инструкторов присказку:
«Солнце светит и палит –
В отпуск едет замполит.
Гром гремит и дождик льет –
Собирается пилот.
В лужах дохнут глухари –
В отпуск едут технари».
А ведь это теперь – на всю оставшуюся жизнь. Делалось грустно.
А впереди ждала чуть более теплая зима, украшенная светящимися спиралями общага и учеба, учеба, учеба.
Ж Ж Ж
Кача всегда была богата на легендарных личностей. Как-то команда училища вернулась с соревнований по самолетному спорту из Восточной Германии. Как всегда с победой. Кроме одного места. За точность посадки. После вручения медалей на дружеской вечеринке капитан нашей команды заспорил с капитаном немцев, что первое место за посадку присудили неправильно. Он сказал, что судьи засудили нашего участника. Он даже показал на судью в белой ковбойской шляпе. Тот возмущенно вскочил.
Тогда наш капитан сказал, показывая на шляпу судьи: «Я могу доказать это. Держу пари на ящик коньяка, что посажу самолет левым колесом точно в шляпу судьи». Тот немедленно пари поддержал.
На следующий день судья положил свою шляпу, полную песка, на точку приземления. Наш капитан команды взлетел на своем самолете. У него был только один вариант – раздавить колесом шляпу судьи. Так как денег на ящик дорогого коньяка просто не было!
И он ее раздавил! Коньяк потом наша команда пила еще два дня.
Пошутить любили все. И часто – в самом неожиданном. Наш всеобщий любимец и весельчак Вася Шорин, рано, правда, ушедший с летной работы, на выдумки был неистощим. Однажды к Новому году все его друзья получили поздравительные открытки в виде картонных бубликов. Текст на них был написан по спирали. В приложенной записке значилось: «Дорогой друг, чтобы прочитать мое поздравление, надень его себе на хер и вращай против часовой стрелки!». А на следующий год все обнаружили в конвертах по презервативу. В записке теперь говорилось: «Дорогой друг! Не спеши это использовать! Сначала надуй и прочитай мои поздравления!»
На одном из праздников в квартире у Шорина, я заметил, что дамы после посещения туалета необыкновенно взволнованы, и что-то шепчут соседкам на ухо. Пошел проверить. Все, как и у всех! Пока не потянулся спускать воду. Вместо ручки висел огромный, очень натуральный член с волосатой мошонкой. Мягкий и теплый. Очень яркие остаются впечатления, когда за него тянешь! Особенно у дам!
Такими невинными шутками летчики умели скрашивать и тяжелую работу, и бытовую неустроенность, и служебные неприятности.
Глава 8
Выпускная каша
Затяжная дождливая весна долго не давала возможности начать полеты на выпускном курсе. Потом неожиданно дожди закончились. Установилось знойное, безоблачное лето. Начались самые интересные виды полетов. Командующий авиацией ставил тогда задачу готовить курсантов до уровня летчиков третьего класса. А это полеты на боевом самолете на сложный пилотаж, по маршруту, на боевое применение в простых и сложных метеоусловиях.
Особенно Сереге понравились полеты на пуск ракет на полигоне и на бомбометание. Он балдел от дымных полос выпущенных ракет, уносящихся к земле, и от карусели самолетов над полигоном. Еще ему нравились полеты на имитацию пуска управляемых ракет и на боевое маневрирование парой. Полеты парой особенно получались у Сереги. Инструктор всегда ставил его в пример. А вот скучные полеты по маршруту не любил. Его привлекала в полетах динамика действий, смена ситуаций. Он любил риск и скорость.
Один знойный месяц лета вдруг опять сменился затяжными дождями. Очень необычными для Лебяжки. Окончание летной программы оказалось под угрозой. В плановую таблицу по ходу полетов постоянно вносили изменения. Иногда по два раза переходили с плановой таблицы полетов в ПМУ на СМУ и наоборот. Каждый час полетов стал драгоценным.
Серега закончил программу одним из первых в эскадрилье. Назначенный прием госэкзаменов по летной подготовке постоянно переносили.
И, наконец, выдались подряд три погожих дня. Сначала отлетали самостоятельно на имитацию пуска ракет. За эти полеты Серега не беспокоился. Второй полет был на сложный пилотаж. Командир звена отвел Серегу за отбивной щит.
-С тобой полетит старший инспектор из округа. Они вчера хорошо посидели. Не дави на него. Чтобы на пилотаже перегрузки больше четырех не было. Понял?
Серега кивнул.
Инспектор за весь полет не промолвил ни слова. А когда на посадке Серега полностью выбрал ручку на себя, и самолет, как на перину, опустился на полосу, услышал по СПУ: «Молодец!».
Обе оценки за полеты были отличными. А впереди был переезд на центральную базу и сдача остальных госэкзаменов.
Теоретические дисциплины также все сдавали только на хорошо и отлично. Серега же все сдал на отлично.
И вот начались голубые каникулы. Офицерская форма была уже пошита и роздана. Центральную базу наводнили молодые лейтенанты. Свободный выход в город. Толпы родственников и девчонок на проходной. Кино, театры и свидания – ежнедневно. Это был райский период.
И, наконец, апофеоз этого праздника - выпуск на Мамаевом кургане и вручение дипломов. И праздничный банкет в ресторане до утра.
На следующий день после банкета – получение предписания о новом месте службы. Выдача проездных и денежного довольствия сразу за два месяца.
Предписания Серегу и еще более половины курсантов не обрадовали. До выпуска добралась ровно половина поступивших курсантов. И семьдесят пять из них – две трети, получили назначения на должности летчиков-инструкторов. А вот друг Колян уезжал служить в Германию.
Но все равно эйфория праздника не покидала Серегу весь отпуск.
Первые тревожные мысли посетили его на пути к новому месту службы. Что его там ждет? Кто его там ждет?
Эпилог.
Историческая справедливость постепенно берет верх. Недавно восстановили имя Качи. Усилиями тех, кто не молчал после ликвидации училища.
Но восстановлено пока только имя! Еще предстоит кропотливая работа по воссозданию качинского духа и боевых традиций.
Уверен - Кача возродится! Да она и не умирала! Она жила и будет жить в наших сердцах. Пока жив хоть один качинец! А потом – будет жить в наших воспоминаниях! Пусть не в книгах. Пусть – в рукописах! А рукописи – не горят!
© Copyright: Галущенко Влад, 2010
Свидетельство о публикации №210111101531
Свидетельство о публикации №210111101531
Рецензии
А я заканчивал Ачинское ВАТУ,
и когда приехал на стаж на Д.Восток.
Девчонки не знали про Ачинское--спрашивали нас--а вы лётчики???
На что я, (женатый чел) отвечал--ага!
Лед колем!
Превращая в шутку вопрос.
Приступил к чтению. Трудно будет прочитать все сразу. Но знакомиться буду. Мне это интересно.
После я заканчивал ВВА им. Гагарина. в 86 году. Был командиром обато, авиационно- технической базы.
Так что---привет!
А пишешь классно.
Цыганку твою я на первое место ставил--кстати--и не предполагал, что это мог быть коллега так сказать.
С теплом-----Равиль
Равиль Минигаздинов 13.06.2011 22:41 • Заявить о нарушении
и когда приехал на стаж на Д.Восток.
Девчонки не знали про Ачинское--спрашивали нас--а вы лётчики???
На что я, (женатый чел) отвечал--ага!
Лед колем!
Превращая в шутку вопрос.
Приступил к чтению. Трудно будет прочитать все сразу. Но знакомиться буду. Мне это интересно.
После я заканчивал ВВА им. Гагарина. в 86 году. Был командиром обато, авиационно- технической базы.
Так что---привет!
А пишешь классно.
Цыганку твою я на первое место ставил--кстати--и не предполагал, что это мог быть коллега так сказать.
С теплом-----Равиль
Равиль Минигаздинов 13.06.2011 22:41 • Заявить о нарушении
Вот так мы и встречаемся!
Писать начал на пенсии.
Живу в деревне. Девкам и коровам хвосты кручу.
Будем дружить и читать.
А что еще?
Галущенко Влад 14.06.2011 01:09 Заявить о нарушении
Писать начал на пенсии.
Живу в деревне. Девкам и коровам хвосты кручу.
Будем дружить и читать.
А что еще?
Галущенко Влад 14.06.2011 01:09 Заявить о нарушении
Кача в 72. А потом - стандарт, как у всех. Все прошел.
Но особо писать об этом не хочется.
Хочется забыть и думать о позитиве.
Поэтому так мало и пишут.
Выложил "В улье" - забросали гневом - не нужен ваш негатив.
Жрите его сами. Что интересно - тоже и друзья пишут. Молчи.
Галущенко Влад 15.06.2011 01:23 Заявить о нарушении
Но особо писать об этом не хочется.
Хочется забыть и думать о позитиве.
Поэтому так мало и пишут.
Выложил "В улье" - забросали гневом - не нужен ваш негатив.
Жрите его сами. Что интересно - тоже и друзья пишут. Молчи.
Галущенко Влад 15.06.2011 01:23 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.